CC BY
36
swes 'собственный', др.-инд. svas 'свой, собственный', латышек. savs 'собственный'»23. Исходное значение лексемы евлтъ, таким образом, можно определить как 'свой', 'родственный'. В этнолингвистическом словаре «Славянские древности» указано, что «наиболее чётко у восточных славян, в отличие от южных и западных, выделяются сваты в значении 'родители', а нередко и другие старшие женатые родственники одного из молодых по отношению к родителям и родственникам другого, обычно после достижения сторонами договорённости о браке'»24. Это, на наш взгляд, говорит о том, что для древних русичей были ценны родственные отношения. Семья для них являлась, прежде всего, поддержкой, силой, крепостью.
Лексема ш^ринъ, представленная И. И. Срезневским в «Материалах к словарю древнерусского языка», имеет значение 'брать жены' и используется, судя по словарю, в памятниках письменности с XII в.25 Так, данная лексема встречается в «Повести временных лет». Н. М. Шанский полагает, что слово ш^ринъ представляет собой суффиксальное производное от той же основы, что и шурья, ст.-сл. шурь, сербохорв. шура и т.д. Происхождение слова спорно. По мнению некоторых исследователей, оно имеет тот же корень, что и слово шить. Таким образом, у данного слова можно выделить первоначальное значение 'соединяющий, связывающий'26. Родственные связи скрепляют, соединяют людей, делают их ближе друг к другу
Итак, разветвлённая терминология родства по свойству свидетельствует о том, что отношения между людьми, возникшие в результате оформления брака, занимают у славян не менее важное место, чем кровная связь, хотя именно родство по крови всегда оставалось основой, фундаментом, на котором строилась семья.
ЛИТЕРАТУРА
Гура А. В., Узенёва Е. С. 2009: Сват // Славянские древности: этнолингвистический словарь: в 5 т. / Н.И. Толстой (ред.). Т. 4. М., 556-560.
Изб. Св. 1073: Изборник Святослава 1073 г. [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://dlib.rsl.ru/viewer/01003546378#?page=1.
Кабакова Г. И. 1999: Женщина // Славянские древности: этнолингвистический словарь: в 5 т. / Н.И. Толстой (ред.). Т. 2. М., 205-208.
Кабакова Г. И. 2004: Мужчина // Славянские древности: этнолингвистический словарь: в 5 т. / Н.И. Толстой (ред.). Т. 3. М., 317-319.
СОШ 1999: Ожегов С. И., Шведова Н. Ю. Толковый словарь русского языка: 80 000 слов и фразеологических выражений. М.
ССЯ 2006: Словарь старославянского языка: в 4 т. / Й. Курц (ред.). СПб.
ПВЛ 1997: Повесть временных лет // Библиотека литературы Древней Руси / Д. С. Лихачёв, Л. А. Дмитриев, А. А. Алексеев, Н. В. По-нырко (ред.). Т. 1: XI-XII века. СПб. [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=4869.
Рут М. Э. 2003: Этимологический словарь русского языка для школьников. Екатеринбург
Срезневский И. И. 1893-1903: Материалы для словаря древнерусского языка: в 3 т. СПб.
Фасмер М. 1996: Этимологический словарь русского языка: в 4 т. СПб.
Цейтлин Р.М. (ред.) 1994: Старославянский словарь (по рукописям X-XI веков): около 10 000 слов. М.
Черных П. Я. 1999: Историко-этимологический словарь русского языка: в 2 т. М.
Шанский Н. М. 2005: Школьный этимологический словарь русского языка. Происхождение слов. М.
Шапошников А. К 2010: Этимологический словарь современного русского языка: в 2 т. М.
Шулежкова С. Г. 2012а: Взгляд на родственные отношения, отражённый в старославянских текстах X-XI вв. / С. Г. Шулежкова // Slowo. Text. Czas IX. Frazeoiogia slowianska w aspekcie onomazjologicznym, lingwokulturologicznym i frazeograficznym. Szczecin; Greifswald, 419^29.
Шулежкова С. Г. 2012б: Взгляд на супружество у средневековых славян (по материалам старославянских текстов) // Русская словесность как основа возрождения русской школы: в 2 т. Т. 1. Липецк, 134-140.
NAMES OF IN-LAW RELATIVES IN ANCIENT RUSSIA (on materials of historical, etymological and ethnic and linguistic dictionaries)
D. V Zhygulina
In this article the author analyses Old Russian names of in-law relatives having been created mainly in pre-historical period. The author also uses materials from historical, etymological and ethnic and linguistic dictionaries.
Key words: in-law relationships based on marriage, dictionary, etymology, lexeme, meaning
© 2014
Г. В. Звездова, Е. Н. Руднев
ОТРАЖЕНИЕ МЕНТАЛЬНОСТИ В СЛОВЕ. ЦЕЛОСТНОСТЬ КАК ОСНОВА РУССКОГО
МИРОВОСПРИЯТИЯ (по материалам толковых словарей XIX в.)
В основе русской ментальности лежит целостность мировосприятия. Авторы описывают специфику русского слова в плане соединения бытовых и бытийных, сакральных и профанных смыслов, что и позволяет соединить материальный и духовный мир в целом.
Ключевые слова: слово, синкрета, концепт, ментальность, этимон
23 Фасмер 3, 1996, 570.
24 Гура, Узенёва 2009, 556.
25 Срезневский 3, 1903, 1600.
26 Шанский 2005, 379.
Звездова Галина Васильевна — доктор филологических наук, профессор кафедры русского языка Липецкого государственного педагогического университета. E-mail: evgru81@rambler.ru
Руднев Евгений Николаевич — кандидат филологических наук, учитель русского языка и литературы СОШ № 11 г Липецка. E-mail: evgru81@rambler.ru
Космически-целостное понимание природы в её единстве с человеческим естеством явилось главной предпосылкой мировосприятия русского этноса, в особенности в древнейший и средневековый периоды.
Представляется, что концептуализм как способ познания и исследования в этом отношении в наибольшей мере приближает нас к истине при изучении духовной жизни русского этноса и русского слова. Как известно, в основе его лежит не только принцип оппозиции, но и принцип дихотомии-соположения, что в целом и раскрывает диалектичность подхода к языку как «Дому Бытия».
Основные же дихотомии в древности (они же и оппозиции) образуют моногенные явления «жизнь-смерть», «жизнь-вечность», «смерть-вечность», а в связи с этим «временность-вневременность», «начало-конец», которые в языке отражены через вербализаторы концептов, т. е. через слова.
Содержание концепта не ограничивается объёмом семантики, отражённым в лексикографических источниках, и её иерархией, т.к. «русское мировосприятие принципиально асистемно»1. Концепт не линеен, он сферичен, а потому отражает мир целостно в сложном взаимодействии и формировании различных смыслов, связанных с развитием этимона. Только лишь всестороннее описание ключевого концепта языка помогает рассмотреть слово согласно его природе, в его исходной синкрет-ности, а именно: от этимона, слова-синкреты и до настоящего его состояния.
Тщательное исследование проф. В. В. Колесовым грандиозного языкового материала, начиная с глубокой древности, в этом плане убеждает нас в истинности такого подхода. Концепт неизбежно связан с этимоном слова и должен пониматься как «результат предыдущих культурных движений смысла, дошедший до нас».
В этой связи особое место в иерархии ценностей русского человека занимают как бытовые реалии, так и те процессы, которые фиксируют жизнь на разных этапах её физического развития и духовно-нравственного совершенствования.
Толковые и аспектные словари, как барометр, фиксируют малейшие движения в семантических и ассоциативных смещениях концептуально значимых лексем. Материал этих лексикографических источников наиболее объективен в плане отражения изменений, происходящих в языковой картине мира, национальном характере и ментальности этноса в целом.
Бережное отношение к слову предполагает особое понимание лексикографического источника, который, как мы полагаем, являет миру силу языка, истинного лексикографического источника. В этом отношении «Материалы для словаря древнерусского языка» И. И. Срезневского и «Толковый словарь живого великорусского языка» В. И. Даля дополняют друг друга. Семантическая структура слов, извлечённая из этих словарей, воспринимается большинством носителей русского языка как некий конгломерат значений, не имеющий внутренних связей. Объективно действовавшие когда-то законы символического отображения действительности в слове на сегодня утратили свою актуальность. Мир слова перестал существовать как действительный мир, т.к. потеряно понимание этимона, символа, первичного образа, взаимодействия реально-конкретных и сакральных смыслов.
Современные лексикографические источники ставят перед собой задачу отразить лишь строго определенный аспект функционирования лексемы в языке [объём понятия и значение понятия. — Г.З., Е.Р.], тогда как изначально авторов первых словников характеризовало стремление к описанию жизни слова во всей полноте его содержания. Не случайно и обращение к этимологии, науке, название которой переводилось с греческого языка как «истиннословие». Правда, уровень и характер её понимания в указанных выше словарях разнится. Так, И. И. Срезневский пытался отразить связь русского языка с латинским и греческим, определить место национальной культуры и языка как части этой культуры. Словарь же В. И. Даля отражает, как мы полагаем, истинно народное понимание слова в его сугубо национальных сакральных смыслах.
Безусловно, сама подача многогранного материала различна, однако нельзя не указать на весьма важную общность: слово, извлечённое из Словаря И. И. Срезневского и Словаря В. И. Даля, необычайно жизненно. Оно отражает, в первую очередь, вещественное значение, а далее — сакральное. Отсутствие чёткой понятийной парадигмы, условность в иерархии значений — важные признаки обозначенных лексикографических источников. Сама семантическая структура предполагает дальнейшее развитие слова в плане расширения образа, укоренения его в символе.
Символ является конечной точкой жизни слова, однако процесс его формирования может продолжаться достаточно долго, тем самым демонстрируя свою укоренённость в национальной картине мира. Только такое слово, которое отражает жизнь этноса в целом, способно жить вечно. В этом отношении оно предстаёт как уникальный и универсальный феномен. Описывая слово в плане фиксации этимона [первосмысла. — Г.В., Е.Р.], реально-конкретных и сакральных смыслов, формирования первичного образа, чёткого в своих границах понятия, В. И. Даль и И. И. Срезневский вплотную подходят к осознанию сущности, под которой современная когнитивная лингвистика понимает концепт. Современное понимание символа во многом учитывает специфику «свёрнутой точки потенциальных смыслов»2, «архетипа мысли»3, «внутренней формы слова»4, отражающих, по существу, смысловое наполнение современного термина.
В системе ценностей любого этноса наиболее важной и значимой является дихотомия «начало — конец жизни», «жизнь — смерть». И то, и другое есть таинство, которое представляется в духовном плане постижением смысла бытия. Однако если рождение даже на современном этапе не потеряло сакрально-духовной основы, то смерть, к сожалению, воспринимается только как физическое умирание.
Показательна в этом плане семантическая структура лексемы смерть, представленная в Словаре 1847 г. двумя значениями: «1) Разлучеше души съ т^ломъ; прекращеше жизни; кончина. 2) Образъ или способъ прекращешя жизни»5, — воплощающими синкрету слова и дела, священного таинства и быта.
По данным же современных лексикографических источников, слово смерть представлено четырьмя значениями. Одно выступает как биологический термин и содержит дефиницию «прекращение жизнедеятельности организма и гибель его», второе, сохраняя реально-физические смыслы — «прекращение существования человека, животного»6. Казалось бы, третье
1 Колесов 2002, 106.
2 Колесов 2004, 19.
3 Колесов 2000, 68.
4 Колесов 2004, 54.
5 СЦСРЯ III, 1847, 156.
6 МАС IV, 1988, 152.
и четвёртое значения должны были сохранить сакрально-духовные смыслы, которые подтверждали бы тот факт, что смерть является одним из таинств жизни. Однако такой семантики в словарной статье мы не обнаруживаем. Более того, в современных словарях осмысление смерти как явления духовной жизни утрачено, хотя вплоть до XIX в. она воспринималась как необходимый этап жизни. Фольклорные жанры в полной мере отражают взаимообусловленность всех жизненных процессов. Представление о смерти являлось константой «не только в области мировоззрения, но и в области конкретной социальной жизни»7, тем самым стяжая быт и Бытие в сознании древнего русича. Выступавшая в качестве основного значения синкрета «разлучеше души съ т^ломъ; прекращеше жизни; кончина» в современных словарях при помощи метонимического переноса, видимо, трансформировалась, т.е. приобрела пометы разговорное и просторечное и, в сущности, стала «вместилищем» совершенно других сем: «плохо, нехорошо; горе, беда», «очень, чрезвычайно»8.
Интересные сведения о происхождении слова смерть дают нам этимологические словари, которые фиксируют не только очевидное родство анализируемой лексемы со словами смердеть, смрад и т.д., но и совершенно неясное для современного языкового сознания родство индоевропейского корня со значениями «дробить», «растирать»: как показывает Словарь А. Г. Преображенского, «инд. *mer- умирать первоначально то же, что *тегах — дробить, растирать»9. Такое положение весьма симптоматично, ибо в русской языковой картине мира на образно-символическом уровне, как свидетельствует наш анализ, мертво всё то, что не целостно, и не целостно всё то, что мертво.
Как показывает анализ материалов древнерусских словарей, в языке долгое время функционировала и бесприставочная форма глагола умереть, которая, сохраняя общий смысл, тем не менее выражала древнюю идею перехода человека в мир иной.
К сожалению, отглагольное существительное смерть, тяготеющее к выражению, с одной стороны, абстрактной семантики, с другой — к персонализации (ср., например, номинации с тем же значением, воспринимаемые как имена собственные: смёртушка — смеретка — смерёточка — смерётушка — смередушка10), и глагол мереть, отражающий идею перехода в мир иной, перемещения тела и духа в пространстве, не даны в единой словарной статье, что для словаря В. И. Даля является редким случаем. Связано это, видимо, с тем, что смерть воспринималась как табуированное таинство, которое вместе с рождением являлось доминантой в жизненном цикле не только человека, но и всего живого в целом. Функционирование глагола мереть тоже является не столь очевидным в языке. Так, в одном из известнейших стихотворений С. А. Есенина «Мне осталась одна забава...» обнаруживаем, что анализируемая лексема выступает в качестве существительного, хотя ни в одном лексикографическом источнике такое словоупотребление и тем более словосочетание с такой номинацией нами не обнаружено:
Золотые, далёкие дали!
Всё сжигает житейская мреть.
И похабничал я и скандалил
Для того, чтобы ярче гореть11.
Во фразеологических оборотах, зафиксированных в исторических и современных словарях, анализируемое слово мреть как таковое также не обнаруживается. В этом отношении уникальную форму даёт СРНГ: уйти во мры12 (ср. с фольклорной формулой уйти в лес13). Сопоставление с дословным современным словосочетанием уйти в смерть демонстрирует языческую основу древнего сознания. Глагол уйти в этом отношении важен для осмысления философии смерти в русской ментальности. Фиксируемое им действие осуществляется непосредственно человеком, который вправе сам «избирать» момент перехода в пространство смерти. Вместе с тем этот уход не является свидетельством атеизма русского человека, как и характерной чертой иррациональности его характера. Непоколебимая даже в своём отступничестве вера в жизнь вечную убеждает его в правильности избранного пути. К сожалению, лексикографический материал не даёт нам возможность описать завершённо эту лексему.
В сознании же христианина незнание времени ухода является необходимым условием жизни праведной. Православный человек должен быть готов в любой момент предстать перед Богом и отвечать за свои грехи. Язык, фактически, отражает эту особенность во фразеологии. Так, в словосочетании смертный час неопределённость самого процесса угасания жизни обусловлена, видимо, исторически. Лексема час, родственная латинско-греческой параллели юра, hora 'время, мгновение, час'; макед. — 'мгновение, момент', 'пора, время, урок'; с.-хорв. — 'миг, мгновение', способна содержать как конкретное, так и общее значение14. Очевидно то, что в рассматриваемом словосочетании синкретичное значение лексемы час фиксирует разную величину (во временном отношении) длящегося ожидания смерти: от мгновения (ср. однокоренные слова час и частить) до гораздо больших (иногда даже неопределённых) временных отрезков, что опять-таки свидетельствует о целостности мировосприятия древнего русича.
Совершенно другой предстаёт исследуемая лексема в поговорке На смерть, что на солнце, во все глаза не взглянешь15. Идеи жизни и смерти в данном случае не противопоставляются, а благодаря исключительности самой сочетаемости, в силу разной семантики слов, наложенной одна на другую, сопоставляются, создавая неожиданный смысловой и концептуально значимый комплекс16. Второй компонент приведённой пословицы (солнце), содержащий преимущественно сакральные семы 'Бог', 'жизнь', 'свет' и др., в данном контексте выступает явно благодаря метонимии в значении 'кончина'. Таким образом, повторяется христианская идея, которая является фундаментальной в постижении Бога: «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец.» (Откр. 1: 8).
7 Пропп 2005, 37.
8 МАС IV, 1988, 152.
9 Преображенский I, 1959, 564.
10 Даль IV, 1956, 233.
11 Есенин I, 1995, 185.
12 СРНГ 18, 1982, 327.
13 Маслова 2004, 146.
14 Звездова 1996, 107.
15 Даль IV, 1956, 233.
16 Николина 2003, 192.
Безусловно, патриархальные обычаи стяжали мировосприятие древнего русича. В этой связи мудрость слова по-особому определяла окружающий мир, высвечивала специфику русской языковой картины мира. Понимание высшей правды жизни облекалось в формулу, во многом отвечающую тем духовным устремлениям, которые определяли жизнь русского человека в миру: «Мы знаем, что мы перешли из смерти в жизнь, потому что любим братьев: не любящий брата пребывает в смерти» (1 Иоан. 3: 14).
С точки зрения современного языкового сознания словосочетание пребывать в смерти рассматривается как оксюморон. Словари не фиксируют данное словосочетание17, что предполагает уникальность и исключительность создаваемого образа.
Глагол пребывать в этом отношении достаточно важен для постижения духовной основы жизни. С одной стороны, он содержит наиболее очевидное пространственно-временное значение, а с другой — мысль о зле, о его «умножении, увеличении»18. В тесном концептуальном единстве эти смыслы предопределяют наличие семантики количественности, которая по-иному высвечивает идею жизни и смерти, что составляет самобытную черту русской языковой картины мира.
Пребывание в смерти — это выжигание человека изнутри. Преодоление данного состояния может как раз и возвысить человека. К этому выводу нас приводят данные этимологических словарей, в которых фиксируется взаимосвязанность существительного грех и глагола греть19. Синкрета, создающая ассоциативную цепочку грех — болезнь — смерть, сохраняет потенциальную возможность сочетаться друг с другом, усиливая образно-символический план возникающих синтагм (ср., например, смертельная болезнь, смертный грех и т.д.). При этом концептуально важно то, что в сознании древнего русича не смерть является грехом, а «понурая болезнь», которая в своей семантике определяется как уныние, душевный и духовный кризис.
В то же время народная традиция определяла смерть как переход от жизни земной к жизни вечной. По справедливому замечанию М. И. Михельсона, «Смерть к светлой вечности намъ отверзаетъ дв^рь»20, что актуализирует рассматриваемую сущность как границу, межу. При этом вечность благодаря слову дверь и такой сочетаемости в целом имплицитно фиксирует значение «дом», что свидетельствует о целостности картины мира в языковом сознании русского человека, о нерасчленённости и гомогенности реально-физических и сакрально-духовных смыслов. В семантике жизни-пути эти смыслы, как нам представляется, служат философской основой не только быта, но и Бытия человека в целом. Такое понимание вовсе не свидетельствует о линейности самой жизни, ибо в сознании человека за смертью следует воскрешение, которое противоречит сугубо материальному пониманию природы человека и актуализируется как в семантике лексемы жизнь, так и в семантике лексемы смерть. Пространство смерти, что очень важно, является миром предков, миром родичей. Вот почему уход туда воспринимался и как момент воссоединения со своими. В самом деле, «через родные могилы ("отеческие гробы") осуществлялась непрерывная связь поколений <.. .> Как говаривали в старину: "из навей дети нас емлют.. ,"»21.
Современное сознание не в состоянии постичь многие ключевые смыслы нашего исконного мировоззрения, искажённо осознаются разные сущности. Это в большей мере касается слова как онтологической первоосновы религиозного сознания. Потеряв целый ряд важных смыслов, оно стало ущербным элементом дискретного видения, не отражающим в своём содержании весь объём концепта от первообраза, этимона до функционирующих в языке реальных и сакральных смыслов. Выхолощенное слово порождает вакуум мысли. Бытовая и бытийная составляющие разводятся, становясь разомкнутыми. Безусловно, утрата целостности, которая заложена с самого начала в человеке и слове, разрушает язык, а вследствие этого и гармоничное восприятие мира человеком.
ЛИТЕРАТУРА
БАС 1961: Словарь современного русского литературного языка: в 17 т. / В. В. Виноградов (ред.). Т. XI. М.-Л.
Даль В. И. 1956: Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. М.
Есенин С. А. 1995: Собр. соч.: в 7 т. Т. I. М.
Звездова Г.В. 1996: Русская именная темпоральность в историческом и функциональном аспектах. Воронеж.
Колесов В. В. 2000: Древняя Русь: наследие в слове. Мир человека. СПб.
Колесов В. В. 2002: «Судьба» и «Счастье» в русской ментальности // Размышления о философии на перекрёстке второго и третьего тысячелетий: сб. к 75-летию проф. М.Я. Корнеева. Сер. «Мыслители». Вып. 11. СПб., 98-106.
Колесов В. В. 2004: Язык и ментальность. СПб.
МАС 1985-1988: Словарь русского языка: в 4 т. / А. П. Евгеньева (ред.). М.
Маслова В. А. 2004: Когнитивная лингвистика: учебное пособие. Минск.
Михельсон М.И. 1994: Ходячие и меткие слова. М.
Никитина А. В. 2006: Русская демонология. СПб.
Николина Н. А. 2003: Филологический анализ текста: учебное пособие для студентов пед. вузов. М.
Преображенский А.Г. 1959: Этимологический словарь русского языка: в 2 т. Т. I. М.
Пропп В. Я. 2005: Исторические корни волшебной сказки. М.
Срезневский И. И. 1958: Материалы для словаря древнерусского языка: в 3 т. Т. II. М.
СРНГ 1982: Словарь русских народных говоров. Вып. 18. Л.
СЦСРЯ 1847: Словарь церковнославянского и русского языка: в 4 т. Т. III. СПб.
17 БАС XI, 1961, 68-69; МАС III, 1987, 359.
18 Срезневский II, 1958, 1619.
19 Преображенский I, 1959, 164.
20 Михельсон 1994, 408.
21 Никитина 2006, 218.
