CC BY
242
СОВЕТСКОЕ ГОСУДАРСТВО КАК ИСТОРИКО-КУЛЬТУРНЫЙ ФЕНОМЕН
Карманова М. О.
(Москва)
УДК 94(47).084
ОТНОШЕНИЕ ТВОРЧЕСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ К РЕФОРМЕ РУССКОГО ЯЗЫКА 1918 ГОДА
В статье анализируется отношение российской творческой интеллигенции к реформе русского языка 1918 г. Основной источник исследования — свидетельства современников. Изучаются мемуары И.А. Бунина, З.Н. Гиппиус, В.В. Набокова, И.А. Ильина, В.В. Иванова, П.Н. Сакулина, Ф.А. Брауна, К.Н. Кульман и др. В работе показано, что отношение творческой интеллигенции к декрету «О введении новой орфографии» было неоднозначным. Тема постреволюционных преобразований привлекала множество ученых, однако вопросы, касающиеся реформы русского языка 1918 г., рассматривались преимущественно в работах филологов и лингвистов. Данное исследование рассматривает отношение творческой интеллигенции, в том числе и эмигрантов, к данным реформам. Изменение правописания 1918 г. — сложная и неоднозначная проблема, требующая тщательного изучения как с культурной, так и с исторической точки зрения. В ходе исследования были выявлены четыре причины, повлиявшие на отношение творческой интеллигенции к реформе русского языка. Первая причина — социокультурная: орфография воспринималась как одна из основ культуры. Ее изменения воспринимались как предательство исторических устоев, нарушение культурных кодов. Вторая причина крылась в том, что реформа, по мнению творческой интеллигенции, представляла собой прямое вмешательство в личную и творческую жизнь. Третья причина была в том, что изменение правописания олицетворяло собой «секуляризацию русского языка». И четвертая, основная причина была сугубо политической. Творческая интеллигенция не могла принять большевистскую революцию и ее последствия, в том числе и реформу орфографии. Употребление «старой» орфографии в эмигрантской среде стало не только протестом против политики большевиков.
Ключевые слова: революция, эмиграция, творческая интеллигенция, реформа орфографии, мемуары, ликвидация безграмотности.
The article analyzes the attitude of the Russian creative intelligentsia to the reform of the Russian language of 1918. The main source of research is the testimonies of contemporaries. The memoirs ofI.A. Bunin, Z.N. Gippius, V.V. Nabokov, I.A. Ilyina, V.V. Ivanova, P.N. Sakulina, F.A. Brown, K.N. Kulman et al. The work shows that the ratio of creative intelligentsia to the decree "On the introduction of a new spelling" was not unambiguous. The theme of post-revolutionary transformations attracted many scientists, however, questions concerning the reform of the Russian language of 1918 were considered mainly in the works of philologists and linguists. This study examines the attitude of the creative intelligentsia, including emigrants, to these reforms. Changing the spelling of 1918 is a complex and ambiguous problem, requiring careful study both from a cultural and historical point of view. In the course of the research, four reasons were revealed that affected the attitude of the creative intelligentsia to the reform of the Russian language. The first reason — sociocultural: orthography was perceived as one of the
foundations of culture. Its changes were perceived as a betrayal of historical foundations, a violation of cultural codes. The second reason was that the reform, in the opinion of the creative intelligentsia, represented a direct interference in personal and creative life. The third reason was that the change in spelling personified the "secularization of the Russian language". And the fourth, the main, reason was purely political. Creative intelligentsia could not accept the Bolshevik revolution and its consequences, including the reform of spelling. The use of "old" spelling in the emigre environment became not only a protest against the policy of the Bolsheviks.
Keywords: revolution, emigration, creative intelligentsia, orthography reform, memoirs, elimination of illiteracy.
DOI: 10.24888/2410-4205-2018-16-3-130-138
Революция 1917 г. изменила политическое и социальное устройство России, задала новый вектор в развитии страны. Впервые в истории человечества появилась альтернатива капиталистическому строю. До сих пор ведутся дискуссии о значении революции и ее последствиях. Одна из несомненно важных тем — декрет Наркомпроса РСФСР «О введении новой орфографии». По сути, это было начало целого комплекса реформ, направленных на ликвидацию безграмотности в стране и на повышение культурного уровня населения. Важно понимать, как эти изменения воспринимались думающими, образованными людьми, способными понять и оценить их. Из поля зрения исторического дискурса выпадает отношение творческой интеллигенции, в том числе и эмигрантов, к данным реформам. Проблема ликвидации безграмотности, определенная в декрете Совета народных комиссаров «О ликвидации безграмотности в РСФСР» [9], изучается в политическом и социальном аспекте, но реформа орфографии 1918 г. рассматривается исключительно как филологический и лингвистический вопрос, в то время как эти факты тесно связаны и являются неотъемлемыми частями одного явления.
Изменение правописания 1918 г. - сложная и неоднозначная проблема, требующая тщательного изучения как с культурной, так и с исторической точки зрения. Задача данного исследования — рассмотреть отношение творческой интеллигенции, самых образованных и просвещенных людей, к декрету «О введении новой орфографии», проанализировать, по каким причинам данная реформа была встречена негативно.
Основной источник исследования - свидетельства современников революции. В данной работе использованы дневники, мемуары и воспоминания видных представителей творческой интеллигенции начала XX века. Среди них - нобелевский лауреат И.А. Бунин, известная поэтесса и писательница З.Н. Гиппиус, писатель и литературовед В.В. Набоков, философ и публицист И.А. Ильин, известный лингвист и переводчик В.В. Иванов, литературовед П.Н. Сакулин, видные филологи Ф.А. Браун и К.Н. Кульман и др.
Методом исследования послужил компаративный анализ мемуаров творческой интеллигенции, что позволило рассмотреть основные тенденции восприятия реформы орфографии 1918 г.
Тема постреволюционных преобразований привлекала множество ученых. Однако вопросы, касающиеся реформы русского языка 1918 г., рассматривались преимущественно в работах филологов и лингвистов, среди которых необходимо выделить исследование О.В. Карповой «Роль государства в изменении русского правописания в ХХ в» (2010), работу М. Вендитти «Вопрос о реформе орфографии в эмиграции (Н.Н. Кульман и Ф.А. Браун)» (2014). Необходимо также отметить ряд работ, рассматривающих общие вопросы политики и культуры, без которых было бы сложно понять и проанализировать обстановку того периода и выявить взаимосвязь различных событий. Среди них важное место занимают исследования С.В. Волкова
«Интеллектуальный слой в советском обществе» (1999), И.М. Богданова «Грамотность и образование в дореволюционной России и в СССР» (1964), Л.С. Фрида «Очерки по истории развития политико-просветительной работы в РСФСР (1917—1929)» (1954), а также исследование С.И. Штамма «Управление народным образованием в СССР (1917— 1936)» (1985).
В современном обществе вопросы, касающиеся языка, в том числе и его орфографии, выходят за рамки образовательных или лингвистических дискурсов. Именно язык символизирует целостность страны, определяет национальную идентичность, является символом государственного единства, так же как гимн и флаг. В XX в. в России было реализовано несколько реформ правописания. Самой спорной, вызвавшей ожесточенную полемику, был Декрет Наркомпроса РСФСР, СНК РСФСР от 10.10.1918 «О введении новой орфографии» [25]. Из употребления исключались буквы «ять», «фита» и «i» (также называемое «и десятеричное»). Вместо них вводились буквы «е», «ф», «и», а буква «ижица» попросту исчезла из употребления. Также было упразднено использование твердого знака на конце слов и в частях сложных слов (но «Ъ» был сохранен в качестве разделительного знака). Изменения коснулись и правил употребления приставок, оканчивающихся на «з-с», и ряда окончаний. Частично реформа коснулась грамматики и орфоэпии: были упразднены местоимения женского рода во множественном числе «онЪ», «однЪ», «однЪхъ», «однЪмъ», «одними», а притяжательное местоимение «ея» было заменено на «её». Эти местоимения воспроизводили церковно-славянскую орфографию, но использовались в произношении, а со временем вошли и в литературную речь благодаря А. С. Пушкину и Ф. И. Тютчеву. В результате реформы сократилось количество орфографических правил, которые не имели опоры в произношении, таких как различие родов во множественном числе, отпала необходимость заучивать список слов, писавшихся через «ять». А исключение «ъ» на конце слов позволило оптимизировать типографский набор текстов и привела к экономии при письме [14, с. 206]. Так, по подсчетам Л.В. Успенского, при использовании новых правил орфографии текст становился короче на 4% [27, с. 104].
Необходимо отметить, что проект реформы русского языка разрабатывался задолго до ее практической реализации. В 1904 г. в Академии наук была создана специальная Орфографическая комиссия, которая должна была заняться проблемой упрощения правописания. По мнению ученых, именно сложная орфография была первым и главным препятствием для распространения грамотности и образования в стране. В состав данной комиссии вошли такие ученые, как А.А. Шахматов, Ф.Е. Корш, А.И. Соболевский, П.Н. Сакулин и другие [22]. Окончательный проект реформы был опубликован в 1912 г. в брошюре «Постановления орфографической подкомиссии». В мае 1917 г. было издано «Постановление совещания по вопросу об упрощении русского правописания» [21], а затем Министерство народного просвещения Временного правительства предписало попечителям округов незамедлительно провести реформу. Так, с начала нового учебного года школы должны были начать переход к новому правописанию. Реформа была воплощена в жизнь уже после Октябрьской революции, после прихода к власти большевиков. 23 декабря 1917 г. это распоряжение было подтверждено Декретом народного комиссариата просвещения [24]. Финальной точкой в реформе русского правописания, занявшей 14 лет, стал Декрет Наркомпроса «О введении новой орфографии» [2], опубликованный в 1918 г., который регулировал вопрос орфографии не только в сфере образования, но и в сфере делопроизводства, определил правила, которых должны были придерживаться типографии и издательства.
Несмотря на то, что реформа планировалась ещё в царское время и была реализована Временным правительством (новый алфавит даже получил в народе насмешливое название «мануйлица» в честь министра народного просвещения Мануйлова) [6, с. 717], в обществе изменение орфографии виделось как большевистская
инициатива, поскольку именно большевики воплощали реформу в жизнь. В педагогических кругах к упрощению правописания отнеслись положительно, но многие представители творческой интеллигенции — писатели, ученые и философы — восприняли реформу как надругательство над языком, называли «кривописанием» [12, с. 36], «бессмыслицей» [12, с. 39] и «бесивом» [10, с. 112].
Негативное отношение к реформе усиливалось из-за ее насильственной реализации. Большевики не объясняли необходимость реформы, прибегали к силовым методам, имели место насильственные изъятия упраздненных букв из типографий и наборных касс, что рождало множество казусов. Так, наборщики не могли напечатать правильно «съезд народных комиссаров», поскольку не хватало твердого знака. Чтобы избежать грубых ошибок в печати начали употреблять апостроф как разделительный знак, что даже начало восприниматься как часть реформы [20, с. 121]. Также был назначен штраф в 10 тысяч рублей за печать любых книг, газет или журналов без соблюдения правил новой орфографии. В процессе реализации реформы страдали не только типографии и издательства, но и ученые. Академик Д. С. Лихачев был арестован и сослан на пять лет на Соловки за шутливый доклад «Медитации на тему о старой, традиционной, освящённой, исторической русской орфографии, попранной и искажённой врагом Церкви Христовой и народа Российского, изложенные в трёх рассуждениях Дмитрием Лихачёвым», написанный в 1928 г. Как вспоминает Д.С. Лихачев: «Печатающиеся тезисы доклада были изъяты у меня при обыске в день ареста и послужили одним из мотивов осуждения на пять лет заключения в концентрационном лагере на Соловках» [16, с. 43]. В общественном сознании прочно закрепилась идея, что большевики, проводя реформу, поставили своей целью до основания разрушить русский язык — так же как они, по мнению интеллигенции, разрушали Россию. Филолог Ф. Браун объяснял такое отношение просто: «Новая реформа отвергается как одно из новшеств последнего периода русской жизни, как большевистская затея, которая уже по одному тому неприемлема, что она — большевистская» [4, с. 2].
И.А. Бунин, вспоминая о реформе русской орфографии, писал: «По приказу самого Архангела Михаила никогда не приму большевистского правописания. Уж хотя бы по одному тому, что никогда человеческая рука не писала ничего подобного тому, что пишется теперь по этому правописанию» [5, с. 147]. Он с возмущением отмечал: «...по ней написано всё самое злое, низкое и лживое, что только было написано на земле <.> я назвал орфографию, истинно «хамски» навязанную России большевиками, заборной. Но как же она не заборная, когда именно забор и в точном и в переносном смысле этого слова так долго служил? <...> Именно «невежда и хам», то есть большевик, приказал под страхом смертной казни употреблять только эту орфографию» [5, с. 148]. З.Н. Гиппиус в дневниках писала: «Они [большевики] ввели слепую, искажающую дух языка орфографию» [7, с. 231]. Поэты, писатели, философы и ученые были уверены, что большевики пошли на поводу у безграмотных масс и упростили орфографию, чтобы поставить на один уровень интеллигенцию и безграмотных рабочих. Один из самых ярых и непримиримых критиков орфографической реформы, И.А. Ильин, рассуждая «о наших орфографических ранах», писал: «Старо это новое правописание, оно искони гнездилось на задних партах, у лентяев и неспособных» [12, с. 37]. В статье «О русском правописании» он отмечал, что изменение орфографии «растерзало, изуродовало и снизило его [языка] обличие» [12, с. 38]. Философ обвинял «революционное кривописание» [12, с. 37] в «варварском упрощении» [12, с. 37], «духовной слепоте» [12, с. 38], в том, что нововведения «демагогически попирают и разрушают русский язык» [12, с. 38]. По его мнению, реформа правописания привела к искажению мысли, являла собой «искажающую, смысло-убивающую, разрушительную для языка манеру писать» [12, с. 39]. И.А. Ильин провел подробный анализ изменений, которые произошли в русском языке после реформы правописания, выявляя путаницу среди омофонов, слов, которые
звучат одинаково, но пишутся по-разному: «Новая орфография отменила букву «ять», и бессмыслица пронеслась по русскому языку и по русской литературе опустошающим смерчем. Неисчислимые омонимы стали в начертании неразличимы; и тот, кто раз это увидит и поймет, тот придет в ужас при виде этого потока безграмотности, вливающегося в русскую литературу и в русскую культуру» [12, с. 37]. Критикуя реформу, он приводил ряд примеров, наглядно демонстрирующих, как изменение орфографии меняло смысл всего высказывания: «Смысл: общее невоздержание в пище истощило наши запасы. Правописании: «всЪ Ъли да Ъли, вотъ все и вышло». Кривописание: «все ели да ели, вот все и вышло». Бессмыслица: преобладание хвойных деревьев привело к всеобщему уходу» [12, с. 38]. Рассуждая об упрощении орфографии, он подчеркивал, что «это наглядный пример того, когда «проще» и «легче» означает хуже, грубее, примитивнее, неразвитее, бессмысленнее» [12, с. 39].
Философ В.В. Иванов, размышляя в статье «Наш язык» о последствиях орфографической реформы, сокрушался: «Нелепо исходить из предположения, что какая-либо данность, подлежащая школьному усвоению, может изменяться в зависимости от условий этого усвоения или должна к ним приспособляться» [12, с. 39]. Он отмечал, что с новым правописанием теряется историческая преемственность языка. В статье «Наш язык» он затрагивает очень важный момент — связь церковнославянского языка и старой орфографии: «Язык наш неразрывно сросся с глаголами церкви» [12, с. 39]. Он настаивал на неразрывной связи старого правописания с духовным, православным миром, с наследием эллинов, в то время как сторонники реформы называли ее «секуляризацией русского языка» [13, с. 38]. В.В. Иванов вывел на поверхность основной источник конфликта, причину несогласия с реформой. В своих рассуждениях он затронул столкновение двух принципов — исторического (связанного с церковнославянским языком) и фонетического письма.
В научных кругах отношение к реформе правописания было неоднозначным. Известный российский литературовед П.Н. Сакулин поддерживал нововведения. Он отмечал, что «всякая система правописания, принятая большинством, служит критерием грамотности» [23, с. 43]. Он подчеркивал, что упрощенная орфография сделает образование более доступным, увеличит культурный уровень населения: «Если мы на самом деле дорожим русской культурой, то для нас далеко не безразлично самое количество грамотных людей в стране. Письмо, которое под силу только меньшинству, имеющему возможность тратить на учение 10-15 лет, является для большинства настоящим барьером на пути к образованию» [23, с. 63]. Филолог Ф. Браун называл реформу «педагогически разумной» [4, с. 2]. Защищая нововведения в орфографии, он подчеркивает, что все возражения имеют под собой лишь две причины: привычка и личные навыки: «Дело осложняется здесь лишь тем, что ею [орфографией] определяется наше эстетическое восприятие печатного слова» [4, с. 2], но «никогда и нигде письмо не выражало всех оттенков речи» [4, с. 3], а следовательно, орфография условна и представляет неточную, грубую, форму слова. Ф. Браун поддерживал идею П.Н. Сакулина, что правописание должно быть доступно: «Безразлично, как пишет человек, — лишь бы написанное им понималось читающим без труда» [4, с. 2]. Филолог и литературовед Н.К. Кульман, входивший в Комиссию по вопросу о русском правописании при Императорской академии наук и разрабатывавший реформу орфографии с 1904 г., стал ярым противником нововведений, поскольку большевики проводили реформу в принудительном порядке, по его словам, «реформа была принята в атмосфере революционного кипения и при помощи революционных методов <.. .> новая орфография, совершенно не будучи академической, стала большевицкой» [15, с. 15]. Свое отрицательное отношение он объяснял в первую очередь политическими причинами: «Для кого «новая» Россия начинается с большевиков, тот, само собой, должен защищать и новое правописание, один из их атрибутов, но кто не с большевиками, тот должен старую
орфографию оберегать» [15, с. 16]. По мнению Н.К. Кульмана, «крутая и насильственная ломка правописания в стране с богатым литературным наследием — недопустима» [15, с. 4]. В конечном итоге он пришел к мнению, что в реформе нет необходимости, поскольку правописание представляется сложным исключительно из-за неверных методик преподавания.
Можно сказать, что тотальное неприятие реформы правописания среди творческой интеллигенции относилось в большей степени к политическим, нежели к лингвистическим вопросам. Очень точно сложившуюся ситуацию характеризуют воспоминания князя Б.Б. Голицына: «Мой отец всегда говорил, что русской эмиграции нет, есть эмигранты, и у нас даже ходила такая шутка: когда в Париж попадают двое русских, они открывают три церкви и пять политических партий. Политику оставим в стороне, а вот религия, да еще в какой-то степени язык остались, пожалуй, единственными чертами «русскости» наследников первой волны эмиграции» [8, с. 5]. В.В. Набоков сравнивал «ять» с крестом на церкви: «О, сколько прелести родной в их смехе, красочности мертвой, в округлых знаках, букве ять, подобной церковке старинной! Как на чужбине, в час пустынный, все это больно вспоминать!...» [17, с. 187].
Старая дореформенная орфография была своего рода символом царской России, частью культурного наследия, которое было утрачено в ходе революции. Буква «ять» стала своего рода символом самодержавия, народности, православия. Философ М.А. Алданов, рассматривая события 1917-1918 гг. в своей книге «Истоки», уверял, что потеря этой буквы будет первым шагом к масштабным потрясениям: «Ох, будет в России революция - и какая страшная! А знаете, кто будет ее первой жертвой? Буква «ять»! Первым делом отменят букву «ять». Пустячок? Конечно, пустячок, мне она и не нужна совсем. Но это еще как взглянуть. В известном смысле и не пустячок. Будет, будет великое упрощение» [1, с. 377]. Писатель Б.Н. Ширяев определял «ять» как символ царского времени. Он писал: «Дело, конечно, не в ней, в этой мертвой букве, но в трактовке самого понятия традиции, символизированного ею. Дело в том, что традиция не мертвая кость, не мумия, не бездушный минерал. Она — живая идея, определяющая в данном случае всю направленность развития народа — государства, т. е. нации. Она живет непрерывно в духе народа, беспрерывно сохраняя в нем свой основной стержень, но беспрерывно же видоизменяясь в соответствии с эпохой» [28, с. 15]. Л.В. Успенский описывал реформу как истинную битву с твердым знаком: «Люди старого мира ухватились за ничего не означающую закорючку «ъ» как за свое знамя. <....> Повсюду, где еще держалась белая армия, где цеплялись за власть генералы, фабриканты, банкиры и помещики, старый «ер» выступал как их верный союзник. Он наступал с Колчаком, отступал с Юденичем, бежал с Деникиным и, наконец, уже вместе с бароном Врангелем убыл навсегда в невозвратное прошлое. Так несколько долгих лет буква эта играла роль «разделителя» не только внутри слова, но и на гигантских пространствах нашей страны она «разделяла» жизнь и смерть, свет и тьму, прошедшее и будущее...» [27, с. 105].
Необходимо отметить, что не все эмигрантское сообщество относилось к реформе русской орфографии отрицательно. Так, к 1923 году все американские журналы, издававшиеся на русском языке, выходили в соответствии с обновленными правилами орфографии. Но, несмотря ни на что, эти действия вызывали живейшее обсуждение в эмигрантских кругах. Так, например, эмигрантский молодежный журнал «Наука и жизнь», издававшийся в США, выпустил отдельное обращение, опубликованное на первой полосе: «За последнее время в редакцию журнала «Наука и жизнь» поступил ряд писем с протестами читателей против новой орфографии. <... > выбор именно новой орфографии был вызван причинами, ничего общего с политикой не имеющими. Редакционная Коллегия исходила из того соображения, что многомиллионное население России пользуется этой орфографией и подрастающее поколение на нашей родине раскрепощено от ига злого врага русских школьников — буквы ять. Все ежедневные
газеты, печатающиеся в Соединенных Штатах на русском языке, также пользуются упрощенным правописанием» [18, с. 1].
В ходе исследования было выявлено четыре причины, по которым творческая интеллигенция не принимала реформу русского языка. Первая причина — социокультурная. Творческая интеллигенция, гордившаяся своим высококлассным образованием, не была готова к столь резким и кардинальным переменам в окружавшем их обществе. Как современный образованный человек не может согласиться с тем, что кофе может быть «оно», так и творческая интеллигенция не могла принять изменений в алфавите и правописании. Орфография воспринималась как нечто незыблемое, представляющее собой основу для культурной и литературной базы. И ее нормы играли роль скрижалей, а не банальной группы общепринятых правил и норм, подверженных изменениям в ходе развития языка. Реформа русского языка в глазах творческой интеллигенции представлялась предательством исторических устоев, нарушением всех возможных культурных кодов, как попытка низвести образованнейших людей того времени до уровня безграмотных крестьян.
Вторая причина неприятия реформы русского языка крылась в том, что творческая интеллигенция воспринимала ее как прямое вмешательство в свою личную и творческую жизнь. Им указывали, как именно они должны выражать свои мысли и чувства. Очень точно это сформулировал А.А. Блок: «Я поднимаю вопрос об орфографии. Главное мое возражение — что она относится к технике творчества, в которую государство не должно вмешиваться» [3, с. 145]. Таким образом, творческая интеллигенция воспринимала реформу русского языка как вторжение на свою «территорию», как попытку навязать им чужую волю и разрушить связь с историей и культурой России, погрузить страну в хаос безвременья.
Третья причина резкого неприятия изменения правописания кроется в религиозности творческой интеллигенции того времени. Многое в русский язык пришло из церковнославянского. В результате реформы вместе с упрощением из обихода исключались те правила, которые служили связью между светским и религиозным, язык «обмирщался». В глазах творческой интеллигенции это выглядело как целенаправленное разделение церкви и общества, насильственное их отдаление. С их точки зрения, реформа русского языка вела к разрушению «трех великих государственных начал» — веры, самодержавия, народности [26, с. 96], которые отличали русскую нацию и составляли «краеуголие русского просвещения» [26, с. 96].
Четвертая, основная, причина резкого неприятия реформы русского языка была глубоко политической. Творческая интеллигенция не могла принять большевистскую революцию и ее последствия. В консервативном стремлении сохранить статус-кво и свое положение, эти люди возводили в абсолют свою ненависть к этому режиму, отказывались понимать и принимать любые реформы и нововведения. Большевики ставили задачу повсеместной грамотности населения, в то же время существенно снизили общий уровень культуры. По данным статистического сборника «Культурное строительство СССР», к 1939 г. количество людей, умеющих читать и писать, увеличилось в 4,2 раза по сравнению с 1914 г., однако высшее образование было лишь у 1,8% из них [19, с. 9]. Творческая интеллигенция, как уже отмечалось ранее, не хотела, чтобы ее уравнивали с полуграмотными крестьянами и матросами. Старыми буквами, устаревшими орфографическими правилами они стремились отделить себя от новой, советской страны, воздвигнуть нерушимую стену между привычным укладом жизни и лавиной изменений в непонятной и неприятной им «Совросии» [11, с. 24].
Употребление «старой» орфографии в эмигрантской среде стало не только протестом против политики большевиков и Октябрьской революции, но и своего рода попыткой сохранить «свою» Россию, ее культурное наследие. Так, И.А. Бунин отказывался печататься в эмигрантских журналах, если они не придерживались
«дореволюционной» орфографии [12, с. 120]. Той же позиции придерживался и известный писатель и публицист И.С. Шмелев. Профессор Н.К. Кульман, преподававший в Сорбонне, уже в эмиграции издал книгу «Как учить наших детей русскому языку?». Поэт А. Ачаир в стихотворении «По странам рассеяния» описал эту любовь к родине, к ее традициям: «Не сломала судьба нас, не выгнула, Хоть пригнула до самой земли. И за то, что нас Родина выгнала, — Мы по свету ее разнесли» [2, с. 40].
Список литературы
1. Алданов М.А. Истоки // Собрание сочинений: В 6 т. - Т. 5. - М.: Правда, 1991. - 569 с.
2. Ачаир А. По странам рассеяния (Эмигранты) // Мне кто-то бесконечно дорог... Стихотворения. -М.: Янус-К, 2009. - 428 с.
3. Блок А.А. Дневники. - Т. 7. - М.: Гослитиздат, 1962. - 512 с.
4. Браун Ф.А. Новая орфография //Руль. - 1921. - № 143. - С. 2-3.
5. Бунин И.А. Публицистика 1918-1953 годов. М.: Наследие, 1988. 635 с.
6. Вендитти М. Вопрос о реформе орфографии в эмиграции (Н.Н. Кульман и Ф.А. Браун) // Ежегодник дома русского зарубежья имени Александра Солженицына. -2014. - № 5. - С. 716-722
7. Гиппиус З.Н. Дневники. - М.: Захаров, 2002. - 366 с.
8. Голицын Б.Б. Интервью // Сегодня. - 1996. - № 68 (20 апр.). - С. 10.
9. Декреты Советской власти. - Т. VII. 10 декабря 1919 г. — 31 марта 1920 г. -М.: Политиздат, 1975. - 544 с.
10. Иванов В.В. Наш язык. Из глубины: Сборник статей о русской революции / С.А. Аскольдов, Н.А. Бердяев, С.А. Булгаков. -M.: Изд-во Моск. ун-та., 1990. - 298 с.
11. Иванов В.Н Огни в тумане. Думы о русском опыте. - Харбин: Заря, 1932. - 368 с.
12. Ильин И.А. О русском правописании // Сборник статей о русском национальном правописании. - М.: ЛКИ, 2006. - С. 36-39.
13. Каверина В.В. Буква «ять» как идеологема российского дискурса на рубеже XIX-XXвв. //Вопросы когнитивной лингвистики. - 2008. - № 3 (016). - С. 117-124.
14. Карпова О.В. Роль государства в изменении русского правописания в ХХ в. // Вестник Омского университета. - 2010. - № 4. - С. 205-211.
15. Кульман Н.К. О русском правописании. - М.: Русская мысль, 1923. - 16 с.
16. Лихачев Д.С. Любителям российской словесности // Русская речь. - 1993. -№ 1. - С. 43-51.
17. Набоков В.В. Стихотворения и поэмы. -М.: Современник, 1991. - 572 с.
18. Новая орфография //Наука и жизнь. - 1923. - № 4. - С. 1.
19. Основные показатели роста культурного уровня трудящихся СССР // Культурное строительство СССР. 1914-1939. (Статистический сборник). - М. - Л.: Госпланиздат, 1940. - 242 с.
20. Пожарицкая С.К. Графика и орфография / С.К. Пожарицкая С.В. Князев // Современный русский литературный язык: фонетика, графика, орфография, орфоэпия. -М.: Академический Проект, 2005. - 320 c.
21. Постановления Совещания по вопросу об упрощении русского правописания, принятые 11 мая 1917 г. - Пг.: Тип. В.Ф. Кришбаума, 1917. - 8 с.
22. Протокол первого заседания Комиссии по вопросу о русском правописании, состоявшегося 12 апреля 1904 г. - СПб., 1905. - 67 с.
23. Сакулин П.Н. Реформа русского правописания. - Пг.: Парус, 1917. - 69 с.
24. Собрание узаконений РСФСР. - 1917. - № 12. - Ст. 176.
25. Собрание узаконений РСФСР. - 1918. - № 74. - Ст. 804.
26. Уваров С.С. Письмо Николаю I // Новое литературное обозрение. - 1997. -№ 26. - С. 96-100.
27. Успенкий Л.В. Слово о словах. - Л.: Лениздат, 1971. - 231 с.
28. Ширяев Б. Буква ять и мумии //Наша страна. - 1952. - № 169. - С. 15-17.
References
1. Aldanov M.A. Istoki // Sobranie sochinenij: V 6t. - M.: Pravda, 1991. - T. 5. - 569 s.
2. Achair A. Po stranam rasseyaniya (EHmigranty) //Mne kto-to beskonechno dorog... Stihotvoreniya. - M.: YAnus-K, 2009. - 428 s.
3. BlokA.A. Dnevniki. -M.: Goslitizdat. 1962. T.7. 512 s.
4. Braun F.A. Novaya orfografya Rul'. - 1921. - № 143. - S. 2-3.
5. Bunin I.A. Publicistika 1918-1953 godov. - M.: Nasledie, 1988. - 635 s.
6. Venditti M. Vopros o reforme orfografii v ehmigracii (N.N. Kul'man i F.A. Braun) // Ezhegodnik doma russkogo zarubezh'ya imeni Aleksandra Solzhenicyna. - 2014. - № 5. -S. 716-722.
7. Gippius Z.N. Dnevniki. - M.: Zaharov, 2002. - 366 s.
8. Golicyn B.B. Interv'yu. Segodnya. - 1996. - № 68 (20 apr.). - S. 10.
9. Dekrety Sovetskoj vlasti. - T. VII. 10 dekabrya 1919 g. - 31 marta 1920 g. - M.: Politizdat, 1975. - 544 s.
10. Ivanov V.V. Nash yazyk. Iz glubiny: Sbornik statej o russkoj revolyucii / S.A. Askol'dov, N.A. Berdyaev, S.A. Bulgakov. - M.: Izd-vo Mosk. un-ta, 1990. - 298 s.
11. Ivanov V.N Ogni v tumane. Dumy o russkom opyte. - Harbin: Zarya, 1932. - 368 s.
12. Il'in I.A. O russkom pravopisanii // Sbornik statej o russkom nacional'nom pravopisanii. - M.: LKI, 2006. - S. 36-39.
13. Kaverina V.V. Bukva «yat'» kak ideologema rossijskogo diskursa na rubezhe XIX-XX vv. // Voprosy kognitivnoj lingvistiki. - 2008. - № 3 (016). - S. 117-124.
14. Karpova O. V. Rol' gosudarstva v izmenenii russkogo pravopisaniya v HKH v. // Vestnik Omskogo universiteta. - 2010. - № 4. - S. 205-211.
15. Kul'man N.K. O russkom pravopisanii. - M.: Russkaya mysl', 1923. - 16 s.
16. Lihachev D.S. Lyubitelyam rossijskoj slovesnosti //Russkaya rech'. - 1993. - № 1. -S. 43-51.
17. Nabokov V. V. Stihotvoreniya ipoehmy. -M.: Sovremennik, 1991. - 572 s.
18. Novaya orfografiya /Nauka i zhizn'. - 1923. - № 4. - S. 1.
19. Osnovnye pokazateli rosta kul'turnogo urovnya trudyashchihsya SSSR // Kul'turnoe stroitel'stvo SSSR. 1914-1939. (Statisticheskij sbornik). - M. - Leningrad: Gosplanizdat, 1940. - 242 s.
20. Pozharickaya S.K. Grafika i orfografiya / S.K. Pozharickaya S.V. Knyazev // Sovremennyj russkij literaturnyj yazyk: fonetika, grafika, orfografiya, orfoehpiya. - M.: Akademicheskij Proekt, 2005. - 320 c.
21. Postanovleniya Soveshchaniya po voprosu ob uproshchenii russkogo pravopisaniya, prinyatye 11 maya 1917 g. - Petrograd.: tip. V.F. Krishbauma, 1917. - 8 s.
22. Protokol pervogo zasedaniya Komissii po voprosu o russkom pravopisanii, sostoyavshegosya 12 aprelya 1904 g. - Sankt-Peterburg, 1905. - 67 s.
23. Sakulin P. N. Reforma russkogo pravopisaniya. - Petrograd: Parus, 1917. - 69 s.
24. SU RSFSR, 1917, № 12, st. 176, «Gazeta Vremennogo Rabochego i Krest'yanskogo Pravitel'stva». - 1917. - № 40 (23.12).
25. SU RSFSR, 1918, № 74, st. 804, «Izvestiya VCIK», № 223, 13.10.1918, «Sbornik dekretov 1917-1918gg.». -M.: Politizdat, 1920. - 312 s.
26. Uvarov S.S. Pis'mo Nikolayu I//Novoe literaturnoe obozrenie. - M., 1997. - № 26. - S. 96-100.
27. Uspenkij L. V. Slovo o slovah. - Leningrad: Lenizdat, 1971. - 231 s.
28. SHiryaev B. Bukva yat' i mumii //Nasha strana. - 1952. - № 169. - S. 15-17.
