CC BY
272
ФРАГМЕНТЫ БУДУЩИХ КНИГ
Р.Е. Г ергилов ОТНОШЕНИЕ О. ШПЕНГЛЕРА К ФАШИЗМУ И НАЦИОНАЛ-СОЦИАЛИЗМУ
Издательство "Academia" готовит к выпуску книгу кандидата социологических наук Р.Е. Гергилова, отрывок из которой предлагается вниманию читателя.
К 1932 г. в Германии сложилась непростая политическая обстановка. С одной стороны, укрепилось положение национал-социалистов, воспользовавшихся бесконечными распрями немецких социал-демократов и коммунистов, с другой — усилилось влияние на политику крупного капитала. Престарелый генерал Гинден-бург был вынужден вновь выдвинуть свою кандидатуру на пост рейхспрезидента, полномочия которого имели, по большей мере, представительский характер.
Всю сложность сложившейся политической ситуации всемирно известный культурфилософ и социолог Освальд Шпенглер сводил к простой и в то же время неразрешимой противоположности "правых" и "левых". Эти понятия он никогда ранее не использовал, полагая, что парламентская демократия полностью себя не оправдала. "Диктатуру пролетариата" Шпенглер рассматривал как реальность, а "цезаризм" — как единственную форму правления, которая в состоянии положить конец этой диктатуре. Под "цезаризмом" он понимал диктатуру одного человека, стоящего, подобно кайзеру в годы войны, над всеми партиями. "Истинный" цезаризм, считал Шпенглер, это диктатура, но диктатура не одной партии, а одного человека против всех партий и прежде всего своей собственной. Это единовластие, как предсказывал Шпенглер в "Закате Европы", победит власть "денег" и "духа", сняв их взаимное противоречие.
Кто на современном этапе социально-политического развития Германии больше всего подходит на роль такого цезаря? Кронпринц Вильгельм, вернувшийся из эмиграции и ставший частным лицом, был неподходящей кандидатурой. В институт монархии Шпенглер уже не верил, а в образ цезаря, заявивший в открытую о своих претензиях на власть, немецкий национал-социализм не привнес ничего нового и существенного. Шпенглер, как и многие интеллектуалы того времени, был в восторге от итальянского фашизма.
В "Годах решения" этому итальянскому социокультурному феномену уделено много внимания. В годы Первой мировой войны Шпенглер снисходительно, а порой и с насмешкой отзывался об Италии. Теперь же он видел в этом государстве пример для Германии в вопросе преодоления социиально-политического кризиса. Как человек, имеющий классическое образование, Шпенглер и раньше высо-
ко ценил искусство и культуру этой страны, но прежде всего ее политическую историю эпохи римских императоров. В 1920-е годы он регулярно посещал Италию и воочию наблюдал развитие там фашистского движения. Шпенглер периодически появлялся на митингах и собраниях, на которых выступал Муссолини, и дал ему кличку "волк-ягненок". В 1925 г. он отправил итальянскому дуче, относившемуся, как и он, с восхищением к Ницше, некоторые свои политические работы. Личных встреч у них не было. Итальянский диктатор положительно отрецензировал в журнале "Народ Италии" "Годы решения" и рекомендовал книгу к переводу на итальянский язык.
Как характеризовал Шпенглер фашизм? Фашистская партия, по его мнению, находилась в самом начале процесса перехода к истинному "цезаризму", так как была еще слишком идеологически ориентированной массовой партией. "Будущее, — пишет он, — не за существованием фашизма как партии, а лишь за образом ее создателя". В своей политической идеологии Шпенглер пытается соединить традиции прусской аристократии с современными элементами фашистской диктатуры. В Муссолини он видит подобие Фридриха Великого, а Наполеона и Ленина считает фигурами, соответствующими, больше чем Гитлер, образу римского цезаря. Эта фигура цезаря соответствовала бы как идеалу сильного государя XVIII в., о котором постоянно мечтал Шпенглер, так и современного диктатора, не связанного ни с какой партией или идеологией. Муссолини был сильной элитарной личностью, "деловым и властным человеком", представляющим Италию во всех сферах. В советской России, по мнению Шпенглера, таким человеком был Ленин, в Южной Африке — Сесиль Родс. Ученый восторгался поступками этого фашистского вождя, имевшего мужество выступать против собственной партии. Он считал, что Дуче был не вождем партии, а "хозяином собственной страны", беспощадным по отношению к своей партии и не подчинявшимся никакой идеологии. "Муссолини — это прежде всего государственный деятель, хладнокровный скептик-реалист и дипломат. Он правит действительно один; он видит все — редкая способность абсолютного самодержца".
Но восхищение фашистской диктатурой вовсе не означало, что Шпенглер приветствовал тоталитарное государство, о котором мечтал Гитлер, т.е. государство, в котором безраздельно господствовала бы одна партийная идеология, а народ был бы тотально мобилизован и политизирован. Он не верил в идею абсолютной идентичности народа и вождя, партии и государства. Именно отсутствие действительно тоталитарных претензий фашистского движения Шпенглер ценил больше всего. Его политическим идеалом оставалось авторитарно управляемое государство общественной гармонии, роль политических партий в котором ограничена, а власть возвращена таким традиционным оплотам, как армия, промышленность и чиновничество. Шпенглер мечтал о "деполитизированном народе" и выступал за сильное государство, нейтрализующее всякое политическое и социально-экономическое противодействие и олицетворяющее собой всю нацию. В фашизме он видел современную версию просвещенного абсолютизма, каким тот был в Пруссии XVIII в. и имел свое продолжение в лучших традициях кайзеровской империи. Шпенглеровский идеал "цезаря" соответствовал не вождю как полубогу, а представлял вариант возникшей после 1918 г. в консервативных кругах потребности в "эрзац-кайзере", занимающем свое положение не в силу наследования, а подтверждающим право на единовластие личными "достижениями" и "этосом". Для таких консервативных революционеров, как В. Шотте, К. Шмитт и некоторых других, рейхспрезидент Гинденбург соответствовал желаемому типу надпартийного "аристократа". Шпенглер, напротив, считал его непод-
ходящей фигурой, а во главе Германии хотел бы видеть политического "гения", подобного Муссолини, — государственного деятеля, находящегося вне конституционной конструкции и связей с партиями.
Последний аспект объясняет один из основных упреков Шпенглера в адрес НСДАП. В своей оценке национал-социализма он, с одной стороны, исходил из желаемых политических представлений, коренящихся в консерватизме XIX в. и пруссачестве, а с другой — с позиции элитарности и витальности он рассматривал национал-социализм как движение, исходящее из "массовой идеологии" эгалитаризма. Политика была, по его мнению, уделом элиты, обладающей способностью и стремлением к "делу", а НСДАП являлась в его глазах скопищем "душевно и телесно неполноценных карьеристов". Неприятие Шпенглером национал-социализма как идеологической доктрины и НСДАП как массовой партии имеет своим истоком его элитарно-аристократическую позицию, берущую свои истоки в романтических традициях начала XIX в. Политическое руководство не должно находиться в непосредственном контакте с народными массами. Напротив, соблюдая дистанцию, ему надлежит подчеркивать исключительность и личностные качества представителей властвующей элиты. Шпенглер считал, что Гитлер обладает подобными качествами не в достаточной мере и поэтому стать настоящим вождем партии не может. Настоящий диктатор в национальной политике должен занимать надпартийную позицию. Шпенглер считал, что только таким образом могут укрепиться международные позиции Германии. По его твердому убеждению, экономический кризис может быть преодолен лишь путем понижения заработной платы рабочих и ослабления влияния профсоюзов.
Для Шпенглера-консерватора неприемлема смесь консервативно-реакционных и современных идеологических элементов XX в., присущих национал-социализму. Его раздражал двуличный характер этого движения, представляющего смешение террора и уважения к авторитету власти, т.е. имевшего одновременно современные революционно-динамичные и архаичные реакционные черты. НСДАП он рассматривал как обычную политическую партию, а в ее "вожде" видел ординарного демагога, одного из множества политических агитаторов, которые обычно появляются в период социальных беспорядков и политического насилия. Он считал, что эта партия слишком заигралась в политические игры, чтобы претендовать на исключительную роль в обществе. Кроме того, она содержала в себе многие партийно-политические элементы и эгалитарные тенденции. Но подобно многим, Шпенглер не заметил, что после неудавшихся опытов 1923-1924 гг. Гитлер сознательно избрал "легальный" парламентский путь, для того чтобы после "законного прихода к власти" иметь возможность в корне уничтожить парламентскую демократию.
На оценку Шпенглера национал-социалистического движения повлияли события 1923 г. и судебный процесс над Гитлером в 1924 г. Он упрекал вождя НСДАП в том, что тот своими поспешными и необдуманными действиями помешал установлению Директории. В выступлении перед право-консервативным студенчеством в Вюрцбурге в феврале 1924 г. — в начале процесса над Гитлером — Шпенглер резко критиковал необдуманные выступления НСДАП и радикальнонародных союзов. Это было его первое выступление в рамках открытой дискуссии по "политическим и экономическим проблемам Германии". В том же году он упрекнул немецкое "народное юношество" в политическом легкомыслии и "узколобости". По его мнению, оно не имеет представления о "сложных государственно-политических задачах, стоящих перед совершенно опустошенной страной". В 1927 г. в письме французскому историку А. Фоконе он четко дистанциро-
вался от национал-социалистов: "Я был не только далек от национал-социалистического движения, приведшего к мюнхенскому путчу, но даже пытался — к сожалению, бесполезно — помешать крайним формам его выражения. Я придерживаюсь мнения, что политика должна опираться на сухие факты и расчет, а не на романтику чувств".
Во введении к своим "Политическим работам" Шпенглер вновь предостерегает от слишком большого энтузиазма и идеализма в политике и выступает за предметный подход к решению политических проблем. Политику как сферу реального и практического он противопоставлял романтике, хотя его собственные концепции — политические и иные — часто имели коннотации некой романтической экзальтации. Самой большой проблемой Германии, по его мнению, является "склонность не только не видеть и не желать улучшать конкретную реальность, а напротив, с помощью мистического и идеалистического мечтания, романтики, партийного театра со знаменами, факельными шествиями и униформой скрывать суровые реалии жизни, противопоставляя им идеологизированные теории и партийные программы". Этим пассажем Шпенглер достаточно резко выступил против национал-социалистов и их фюрера. Он отвергает фанатичный хилиазм нацистской идеологии, ожидания прихода рая на земле в виде Третьего рейха. По его мнению, национал-социализм и марксизм используют материализм как некую форму религии. Обе эти идеологии базируются на либеральной идее прогресса, господствующей в XIX в. и находящейся в русле христианской теологии. Шпенглер был противником всякой финалистской идеологии вообще и национал-социалистического мировоззрения в частности. В "Годах решения" он ставит в один ряд "арийские желаемые образы" и утопию Третьего рейха с идеалами других политических партий и течений.
Таким образом, Шпенглер недооценил то, что позднее нацисты довели почти до совершенства, а именно идеологизацию и тотальную мобилизацию масс с помощью террора, пропаганды, мифотворчества и манипуляций в целях создания единого политического союза, в рамках которого существовала бы мистическая связь вождя и народа. В идеологической конструкции самого Шпенглера "принцип вождя" и подобного "союза" никогда не выделялся, что имело место как в национал-социалистическом движении, так и в кругах военизированных организаций и союзов. Кроме того, Шпенглеру недоставало "военного опыта", что особенно отличало его от ряда консервативно-революционных публицистов (например, Г. Церера и Э. Юнгера) и национал-социалистов. Связанную с военными переживаниями идею "народного сообщества" они сделали средоточием своего духовного мира. Шпенглер, напротив, не желал соединять в синтезе "правое" (национальное) и "левое" (социальное), считая, что национальный консерватизм с помощью правоавторитарной диктатуры должен восторжествовать над либералами, социалистами, коммунистами и национал-социалистами.
В "Годах решения" он четко дистанцируется от юношески энтузиастской и популистской стороны национал-социализма. "И именно те же вечные юноши сегодня снова здесь — незрелые, без какого-либо опыта или доброй воли, но без стеснения пишущие и говорящие о политике, очарованные униформой и знаками отличия и с фанатичной верой в какую-нибудь теорию". Как консерватор он желает демобилизации и деидеологизации масс, будь это последователи какой-либо партии, союза или рядовые избиратели. Он отвергает любую форму партийной политики, опирающуюся на массы, так как, по его мнению, политика должна делаться не на улицах или парламентах, а находиться в руках мерито-кратии, узкого круга соответствующих государственных деятелей или, что еще
лучше, в руках одного дальновидного диктатора. Из-за своего отрицания роли масс он не заметил, что НСДАП тоже носила элитарные черты, хотя понятие "элитарность" в этом случае имеет специфический смысл. Кроме того, Шпенглер не заметил и не учел "динамичного нигилизма" Гитлера, всегда направленного на создание перманентных "революционных" ситуаций, в рамках которых он мог сталкивать лбами сначала различные властные группировки в партии, а затем в Третьем рейхе. Еще одна противоположность фашизма национал-социализму — и это объясняет симпатии Шпенглера фашизму Муссолини — состоит в его отрицании псевдонародных и антисемитских свойств нацистского движения.
Еще в первые годы существования Веймарской республики он осуждал вульгарное антисемитство, поскольку такая форма расизма противоречила его мировоззрению. Не делая безобидными антисемитские высказывания Шпенглера в узком кругу родных и близких, можно тем не менее сказать, что он никогда не проповедовал исключительно расистское "оголтелое антисемитство". Он не рассматривал евреев с биологической точки зрения как "нечистую" и недостойную расу и не делал их ответственными за создание либерализма, социализма и капитализма. Он не пытался, подобно некоторым консервативным революционерам, следовать теории "козла отпущения" и не рассматривал евреев как "недочеловеков".
Шпенглеровскую трактовку категории "раса" лучше всего можно понять на материале "Заката Европы" и с учетом его культурфилософских установок. При этом не должен вызывать удивления тот факт, что важнейшими элементами его философии являются витальность, иррационализм и концепция элиты. На основе четкого различения интуитивно-поэтической и естественно-научной позитивистской картин мира категорию "раса" Шпенглер относит к первой. Таким образом, раса является для него иррациональным и идеальным феноменом. Он описывает ее как "нечто космическое и душевное". Научные критерии "каузальности" и "систематики", как они использовались в естественных науках и дарвинизме XIX в., были здесь абсолютно неподходящими. Тем самым шпенгле-ровская концепция "расы" связана, в противовес его трактовке языка, с категориям "время", "судьба", "чувство такта", т.е. с целой категориальной шкалой его теории культурных циклов и антинаучной физиогномикой и морфологией. Раса, которой человек обладает, — это не раса, к которой он относится. Первое — этос, второе — зоология. Поэтому раса не имеет ничего общего с видимыми анатомическими чертами; она имеет дело с "физиогномикой". Все важнейшие признаки расы, по его мнению, содержатся преимущественно в "живом теле". Не в строении членов, а в их движении; не в лицевых костях черепа, а в мимике. В отличие от таких знаменитых биологов, как Ф. Блюменбах и Т.Г. Гексли, Шпенглер исходил из того, что раса характеризуется не внешними чертами, а внутренним содержанием человека; она суть тайна, которую нельзя ни увидеть, ни измерить, а можно почувствовать и пережить только при личном контакте. Он использует понятие "раса" в смысле витальной и космической силы, которая постепенно взращивает общность судеб, или, говоря его словами, она суть "загадочная космическая сила одинакового ритма взаимосвязанных человеческих общностей". Такая общность в широком смысле может быть народом, но может быть и отдельной социальной группой. Например, аристократия в фазе культуры выражает собой "расу". Концепцию элиты Шпенглер определяет с помощью таких терминов, как "витальность", "сила" и "энергия". Эти духовные, личностные ценности в конечном счете совпадают с качествами политической элиты.
У Шпенглера речь идет о правящем меньшинстве, "деловой элите", состоящей из так называемых "людей расы" — государственных деятелей, обладающих в достаточной мере качествами руководства, верностью, дисциплиной и "волей к власти". Несмотря на то, что шпенглеровское понятие расы несвободно от мистических коннотаций "крови и почвы" — иногда он сам говорит о германской расе, — на самом деле единство расы он никогда не трактует на основании внешних признаков. "Быть представителем расы — это не нечто материальное, а нечто космическое и направленное, прочувствованная гармония судьбы, единая поступь в ходе исторического бытия". Исключительность, которую он определял с помощью расы, была присуща социальной и духовной общности лидеров, движущихся в одном политическом направлении, понимающих свое время и связанных с жизнью посредством борьбы за власть. Критерием понятия элиты была не биологически "чистая раса", а способность выживания и воля к власти в смысле витализма и социал-дарвинизма. "Варварство — это то, что я именую сильной расой, вечно воинственное, содержащееся в типе человека-хищника". В этике Шпенглера речь идет о силе или слабости на национальном уровне. Это значит, что есть государства, расово исчерпавшие себя, и государства — такие как Германия — расово еще сильные. Но тем не менее в существование высшей, "арийской" расы он никогда не верил.
В отличие от X. Чемберлена и А. Гобино, Шпенглер критически отзывался о евреях, используя не биологические критерии, а в соответствии со своей куль-турфилософской теорией отделяя их от западно-европейских народов. Для него еврейство имело свою собственную историю и традиции, свою собственную "культуру". Еврейская "нация" в Европе — это остатки погибшей "магической", т.е. арабской культуры первого столетия нашей эры, продолжившая себя в восходящей "фаустовской культуре". Учитывая то, что каждая "культура" обладает собственной душой, неприязненное отношение многих западно-европейских народов к евреям можно объяснить следующим образом. Ввиду того, что последние принадлежали к "магической" культуре, т.е. были иными, они не понимали западную культуру. Их социокультурная основа жизни базировалась на религиозном "консенсусе", которому "чужды понятия страны и географических границ". Вступив в фазу цивилизации, эта культура находится в напряженных отношениях с культурными манифестациями Запада. Лишь с переходом западной культуры в цивилизационную фазу иудейская идея "консенсуса" совпала с проявляющимися в "фаустовской" культуре разрушительными тенденциями и способствовала их усилению. Для них это было разрушение "чего-то чуждого и непонятного". Проживание в течение столетий в гетто дало возможность евреям сохранить часть достояния своей многовековой культуры. Тем не менее процесс их ассимиляции набирал ускорение, и они были на грани растворения в национальных обществах. Тем самым, считает Шпенглер, налицо завершение "магической цивилизации".
Для каждого еврея, по его мнению, такая полная ассимиляция была единственным выходом. Шпенглера не интересовало, является ли евреем тот или иной человек; важно было его отождествление с немецкой нацией и работа на благо Германии. Он отвергал лозунг: "Евреи, вон из Германии", считая его "узколобым" выкриком нацистов, а антиеврейские акции, с его точки зрения, приводили лишь к потере талантов, столь необходимых немецкому государству. В "Годах решения" он четко дистанцировался от антисемитства национал-социалистов. Разъясняя свое понимание расы, Шпенглер указывал, что "речь идет о расе не в смысле, который был модным в то время в среде антисемитов Европы и Америки и имел ярко выраженные материалистические и дарвинистские коннотации".
Шпенглер считал, что ввиду смешения рас на протяжении столетий "чистота расы" стала "гротескным словом", а тот, кто много о ней говорит, не принадлежит ни к какой. Важна не чистота расы, а ее сила, которую содержит в себе народ. В расистской идее национал-социализма он не видел необходимой основы для "реальной политики", понимая, что расовые чувства могут быть всеобщими, глубокими и естественными, но служить основой для большой политики, с помощью которой можно управлять государством или "спасти его", они не могут. В этом он в очередной раз убедился после провала гитлеровского путча 1924 г. Шпенглер сожалел о проявлениях антисемитства и ксенофобии в Германии, но еще больше был озабочен негативными последствиями безрассудных антиеврейских акций, влияющих на реализацию национальных интересов. Ученый считал, что не еврейское меньшинство представляет опасность для Германии; оно, в конце концов, может интегрироваться. Проблему он видел в проявлениях опасных "антинемецких" черт немецкого общества, выражавшихся в склонности к интернационализму и пацифизму, и в ненависти к авторитету и власти. При этом он закрывал глаза на причины, породившие эти душевные устремления немецкого народа, обусловленные уроками Первой мировой войны.
И все же Шпенглер в некотором отношении симпатизировал национал-социализму как политическому движению. В этом смысле характерно его поведение как избирателя в 1932-1933 гг. В марте и апреле 1932 г. на президентских выборах он голосовал за Гитлера. Сестра Шпенглера отмечает в своем дневнике: "Мы оба с волнением ожидали результатов выборов. Я спросила: "За кого будешь голосовать?" "Если пойду, то — за Гитлера [...] Если он победит, то у него должно хватить ума собрать вокруг себя умных советников. Он, конечно, это и сделает. Для этого он очень уверен в своей собственной неспособности". После второго тура выборов 21 апреля он пишет: "Мы избрали Гитлера". Именно в этот день Шпенглер сказал сестре: "Гитлер — глуп, но само движение мы должны поддержать". После переизбрания на второй президентский срок Гинденбурга Шпенглер пишет Рейшу: "Не проходит и дня без того, чтобы не делалось пренебрежительных замечаний в адрес национал-социалистов, в то время как о социал-демократии подобного не услышишь". Гитлер, по мнению Шпенглера, не соответствовал формату большого государственного деятеля, а большую часть национал-социалистов культурфилософ вообще считал "безнадежно глупыми". Но все это, однако, не помешало ему в день выборов в июне 1932 г. вместе с сестрой вывесить на своем доме флаг со свастикой и проголосовать за НСДАП.
Отношение Шпенглера к этой партии было исключительно критическим, а в политические способности Гитлера он очень мало верил. На самом деле его поддержка национал-социалистического движения была связана с деструктивной силой, посредством которой это движение подрывало основы Веймарской республики и пыталось разрушить всю политическую систему, атакуя повсеместно коммунистов, социал-демократов и либералов. В этом смысле консервативная революция и национал-социализм имели сходные негативные тактические цели. Это, конечно же, не значит, что Шпенглер подписался бы под всеми программными пунктами НСДАП. Более того, его поведение на выборах следует рассматривать скорее как протест против "системы Веймара" и как признак неудовлетворенности политическим хаосом, царившим в государстве.
Еще одним фактором, объясняющим поддержку Шпенглером национал-социалистов на выборах, является полная потеря доверия к Немецкой национальной народной партии (ДНФП) и Немецкой народной партии (ДФП). Это побудило его принять НСДАП как хотя и слабую, но все же альтернативу. О ДФП — особенно
ее "промышленном крыле" — Шпенглер отзывался очень хорошо. Но после смерти Штреземана в 1929 г. избирательный базис этой партии почти исчез. К руководителю национальной народной партии Альфреду Гугенбергу, особенно после неудавшихся планов усиления правой прессы, он стал относиться с большой сдержанностью, а о народно-консервативной партии, отколовшейся от ДНФП, иронически заметил: "О господи, это партии из восьми человек".
Поведение Шпенглера во время выборов 1932 г. и его отрицательный отзыв о Гитлере связаны, вероятно, с его симпатией к Г. Штрассеру. Дружеские отношения между ними завязались в начале 1925 г. Вплоть до его насильственной смерти в июне 1934 г. они состояли в переписке. Штрассера, вошедшего в 1928 г. в руководство НСДАП, а в 1932 г. ставшего вторым лицом в нацистском руководстве, Шпенглер характеризовал как "умнейшего парня", которого он когда-либо встречал. Еще одним человеком, удостоившимся такой похвалы, был промышленный магнат Г. Стиннес.
За участие в неудавшемся гитлеровском путче Штрассер был приговорен к 18 месяцам тюрьмы. Вплоть до 1923 г. этот баварский аптекарь был мало кому известным мелким функционером. Но в 1924 г., ввиду вынужденного отсутствия Гитлера, а затем и запрета на публичные выступления фюрера, Штрассер стал выходить на первый план. В феврале 1925 г. разгромленную НСДАП пришлось воссоздавать, и в этом же году Штрассер занялся восстановлением партийных ячеек на севере Германии и разработкой новой партийной программы, в которой нашли свое отражение его социал-революционные идеи. Он был прирожденным организатором и агитатором, произносил бесчисленные речи и был активным во многих областях пропагандистской работы. Вместе со своим братом он основал "Боевое издательство" и выпустил научно-политический журнал "Национал-социалистический ежемесячник". Вероятно, находясь под впечатлением "Пруссачества и социализма" и других политических работ Шпенглера, Штрассер в июне 1925 г. обратился к своему знаменитому соотечественнику с просьбой о сотрудничестве. "У меня уже давно такое впечатление, — пишет он Шпенглеру, — будто Ваш путь шел параллельно с путями тех, кого мы уже нашли, и отчасти тех, кого еще ищем".
В первом из двух сохранившихся писем Штрассер делает акцент на определенном сродстве их идей, подчеркивая, что политическое эссе Шпенглера "Строительство немецкой империи" представляет собой источник конструктивной и реально-практической политики. Ответ культурфилософа на это письмо неизвестен, но его реакцию можно вычитать из письма Штрассера, датированного 8 июля 1925 г. Вероятнее всего, Шпенглер, как и в "Строительстве германской империи", сильно критиковал "народное" движение. Штрассер, боровшийся в то время с усиливающимся влиянием в руководстве партии догматически-антисе-митских группировок, по многим пунктам соглашался со своим знаменитым корреспондентом. Шпенглер, со своей стороны, в общих чертах, был согласен с содержанием речи Штрассера в Рейхстаге 20 мая 1925 г., в которой тот выступал за национализацию промышленных предприятий и большее участие рабочих в государственной жизни. По словам Штрассера, Шпенглер путал народное движение, т.е. "народную партию свободы", проповедующую экстремизм, с "политико-экономической идеей власти" "национального социализма", как его представляет НСДАП. Он считал, что если в первом случае речь идет о черпаемом из тысячи источников недовольства ресентименте, ведущем к пожару всемирной революции, то во втором — о проведении социальной революции, но не какой-то утопической мировой революции, а "немецкой революции", ведущей к "немецко-
му социализму". Эта "социальная немецкая революция" — предпосылка завоевания Германией утерянных внешнеполитических позиций. Замечанию Шпенглера о том, что национал-социалистическое движение потерпело поражение, Штрассер противопоставляет тезис о том, что оно только начинает развиваться. Пытаясь привлечь на свою сторону знаменитого культурфилософа, он напоминает ему о его собственных призывах "к политическому делу". Но несмотря на это, сотрудничество с национал-социалистическим ежемесячником Шпенглер отклонил.
Поддерживал ли Шпенглер личные контакты со Штрассером в период с 1925 по 1932 г., ввиду отсутствия каких-либо источников остается неизвестным. Шпенглер сжег их переписку, после того как узнал, что его корреспондент был убит эсэсовцами 30 июня 1934 г. Письма Штрассера Шпенглеру, за исключением двух случайно сохранившихся, были уничтожены гестапо. Вероятно, в конце 1932— начале 1933 г. пути этих двух незаурядных людей вновь пересеклись. В это время Штрассер после оживленной дискуссии с Гитлером лишился всех руководящих постов в партии. В январе 1933 г. Шпенглер часто принимал его у себя и вплоть до ареста опального политика был его собеседником.
После чувствительного поражения НСДАП на ноябрьских выборах 1932 г. Г. Штрассер попытался склонить Гитлера как можно быстрее войти в формирующийся кабинет правительства. 17 ноября правительство Папена подало в отставку, и рейхспрезидент Гинденбург поручил Шлейхеру сформировать новое правительство. Штрассер заявил о своей готовности использовать этот шанс. По мнению Киссенкеттера, он тем самым не хотел допустить раскола партии, хотя ему приписывалось обратное. Более того, Штрассер намеревался после тяжелого поражения на выборах вытащить НСДАП из "болота" и избежать судьбы любой оппозиции. Но Гитлер в последний момент помешал своей партии войти в коалиционное правительство под руководством известного генерала. "Фюрер" придерживался политики "все или ничего" и не желал играть вторую скрипку в коалиции. Ему самому хотелось занять кресло канцлера и определять как состав кабинета, так и его политику. Штрассер, наоборот, выступал за опору на широкий базис и склонялся, хотя и неохотно, к тому, чтобы принять предложение Шлейхера занять пост вице-канцлера. Политик-генерал планировал с помощью объединения верных Штрассеру членов НСДАП, рейхсвера, профсоюзов (как всеобщего немецкого профсоюзного объединения, так и христианского немецкого профсоюза), представителей "Та1кге1э'а" под руководством Г. Церера создать "встречный фронт". По замыслу ее проводников, эта политика объединения различных социально-политических движений должна стать альтернативой как блоку Папена, так и национал-социализму Гитлера. Шлейхер хотел расчленить как левые силы (СДП, Центр, Немецкая партия государтсва), так и правую оппозицию, а именно НСДАП, с тем чтобы затем заручиться поддержкой профсоюзных кругов. Отказ Гитлера войти в состав правительства привел к политическому краху Штрассера. В декабре того же года он сложил с себя все партийные полномочия и ушел в отпуск, даже не обратясь в последний раз к своим последователям. План "встречного фронта" был разрушен. Опасения Гитлера относительно возможного распада партии — "если партия однажды распадется, я через три минуты застрелюсь" — не оправдались. Напротив, его политические позиции еще более укрепились.
Очень важным является вопрос, насколько идеи Шпенглера были близки идеям и интересам рурских промышленников и насколько его суждения гармонировали с суждениями П. Рейша. После событий 1923-1924 гг. в их отношениях перестала доминировать политическая составляющая. Как и прежде, Рейш рас-
сматривает Шпенглера как своего важнейшего советника в вопросах политической жизни Баварии. С 1930 г., с началом "политического ренессанса", Шпенглер вновь регулярно информирует своего могущественного друга о редакционной политике и политическом курсе "Мюнхнер нойестен нахрихтен" и "Зюддойче монат-схефте" П. Коссманна. Рейш, со своей стороны, всеми силами пытается влиять на политический курс этих изданий.
Рейш считал, что теоретику не стоит активно заниматься политикой; он видел в нем в первую очередь крупного философа. В марте 1932 г., будучи в гостях у Шпенглера, Рейш спросил его: "Зачем Вы ступаете на тонкий лед политики? Гете этого не делал". В ответ Шпенглер сослался на популярность своих политических работ. Причины такой обоюдной раздраженности установить трудно. Автор биографии Шпенглера А. Коктанек предлагает следующее объяснение. "Как Шпенглер не нуждался ни в каком политическом теоретике, "мешающем разрабатывать его циклы", так и Рейшу не нужна была политическая теория Шпенглера, болезненно касавшаяся его тактического изменения курса. Тяжелая промышленность Рейна и Рура постепенно склонялась к линии Гитлера". Сложно сказать, соответствует ли такая трактовка истинному положению дел. Не вдаваясь в подробности неоднозначного отношения немецкого бизнеса к национал-социализму, можно отметить, что в 1932 г. имело место все возрастающее сближение промышленников с гитлеровской НСДАП. Распространенные в свое время утверждения о том, что в 1932 г. обе стороны уже сговорились и что монополистический капитал привел Гитлера к власти, не имеют под собой основания. До сих пор неизвестно, получала ли НСДАП финансовую помощь из Рурской области. Возможное финансирование зависело в высшей степени от позиции национал-социалистов по основным вопросам капитализма. Именно в этой области господствовала полная неясность. Кроме того, в кругах как НСДАП, так и промышленников существовали различные социально-политические течения. Перед немецким капиталом стоял непростой вопрос. Если Гитлер верен идеям социализма, то не национализирует ли он, придя к власти, всю экономику Германии или ее части? Не является ли Гитлер скрытым социалистом?
В своем знаменитом обращении к капитанам немецкой промышленности Гитлер постарался их успокоить, сказав, что политическая демократия в экономическом секторе сродни коммунизму. Шпенглер, по всей видимости, склонялся больше к позиции Рейша и его друзей-промышленников, нежели к позиции Штрассера, социалистический идеал которого стал для него и его рурского друга непреодолимой помехой. Культурфилософ был несогласен с антикапиталисти-ческим элементом в "социализме" Штрассера. "Социализм, как я его понимаю, — пишет он, — предполагает частную экономику, с ее древнегерманским стремлением к власти и добыче". Шпенглер не желал затрагивать отношения собственности, а все силы рекомендовал сосредоточить на борьбе с международными "финансами". По его мнению, не следует путать предпринимателя с биржевым маклером. Осенью 1932 г. Шпенглер и Рейш пришли к единому мнению о том, что НСДАП не следует допускать к власти.
Сам Рейш и большинство его коллег в том же 1932 г. поддерживали правительственный кабинет Папена. Когда в сентябре этого же года его правительство потеряло большинство в рейхстаге, дилемма консерваторов стала очевидной и состояла в том, что без вотума доверия широких слоев населения в рамках парламентской демократии невозможно было далее проводить авторитарную политическую линию. Неизвестным остается мнение Шпенглера о Папене; сам же рейхсканцлер высоко оценивал шпенглеровский идеал "цезаризма".
Шпенглер, вероятно, как и Рейш, отвергал "поклоны на все стороны" нового рейхсканцлера Шлейхера. Если бы знаменитый философ желал поддержать политику Штрассера, Церера и Шлейхера, он бы придал иной тон своим высказываниям и проводил бы иную политическую линию. В "Годах решения" он не выражает никакой симпатии ни профсоюзам и их вождям, ни какой-либо социальной политике. Его концепция "прусского социализма" не являлась некой антикапиталисти-ческой программой и опиралась не на широкий базис рабочего движения, а с позиций этики обращалась к политической элите с рекомендацией вести себя "по-прусски". Его старые надежды интеграции "достойных" рабочих в структуру государства к 1932 г. исчезли вовсе. Шпенглер в первую очередь желал создания авторитарного государства с сильной политической элитой и диктатором, который в состоянии "посадить на цепь" профсоюзы. Но основная проблема все же оставалась нерешенной. Где найти человека на роль диктатора?
К. Шлейхер, ставший в декабре 1932 г. рейхсканцлером, был для большинства крупных предпринимателей неприемлемой кандидатурой ввиду его социальной политики и "государственного интервенционизма". Это повлияло на изменение отношения немецких промышленников к НСДАП. Они начали проводить корректуру политического курса, основывающегося на стратегии объединения "разумных" элементов из рядов национал-социализма с национально-консервативным "гражданским блоком". Группа Рейша все более рассматривала Штрассера как подходящую кандидатуру для представительства НСДАП в будущем правительственном кабинете Папена. Примечательно то, что в этом случае Штрассе-ру не помешала даже его репутация "левака". На фоне господствующей в те годы популистской истерии национал-социалистов немецким промышленным кругам он казался самым "умеренным" из них. Вероятно, Шпенглер оказал определенное влияние на Штрассера, для того чтобы тот решился войти в правительство Шлейхера.
Надежда, которую питали промышленные круги в фатальном январе 1933 г., а именно ввести Штрассера в правительственный кабинет Папена, обеспечив последнему широкую поддержку правого политического спектра, оказалась призрачной. 4 января 1933 г. Гитлер и Папен тайно приняли решение создать "дуумвират". Позднеее Папен уверял промышленные круги, что он хотел сам стать канцлером, а Гитлера взять в новый кабинет правительства в качестве "младшего партнера". Но как только рейхспрезидент Гинденбург по просьбе того же Папена утвердил канцлером Гитлера, пространство для маневра здоровым политическим силам оказалось предельно суженным. Поэтому трудно говорить в этом случае о едином фронте поддержки немецким капиталом "перехода власти". "Нет повода для особой радости", — с грустью отмечает в эти дни Рейш. С другой стороны, такие важные соратники и единомышленники Шпенглера, как А. Книтель, А. Феглер и Р. Шлюбах, все больше склонялись к сотрудничеству с НСДАП.
В итоге можно отметить, что по многим политическим вопросам Шпенглер и Рейш придерживались единого мнения. Оба были противниками Веймарского "партийного государства", мало доверяли руководству Немецкой национальной народной партии Альфреда Гугенберга и приветствовали создание авторитарно, элитарно и по-деловому управляемого государства с минимальным влянием парламента, партий и групповых интересов. Шпенглеровская апология промышленного предпринимательства и свободного рынка, а также его резкие нападки на партийную и профсоюзную верхушки, которые с помощью "большевизма заработной платы" вели к "налоговому большевизму", приветствовались Рейшем,
придерживавшимся в "социальном вопросе" твердой консервативной позиции. Оба они выступали за резкое политическое деление на "правых" и "левых", причем НСДАП они рекомендовали ввести в право-консервативный "гражданский блок". Весной и летом 1932 г. они заигрывали с национал-социализмом, правда, не из симпатии к нему, а из ненависти к "левым" и "Веймару". К осени 1932 г. все надежды на успех стратегии "приручения" этого движения постепенно исчезли. Рейш сблизился с Папеном и встретил — несмотря на его радостное приветствие свержения Шлейхера — правительство под руководством Гитлера с большой сдержанностью. Рурскому магнату больше была по вкусу концентрация власти в руках представителей "буржуазного лагеря" под руководством Папена. Для Шпенглера в декабре 1932 г. и январе 1933 г. Штрассер был, вероятно, самым подходящим вождем национал-социалистического движения и руководителем немецкого правительства. Достоинства Штрассера-политика перевешивали его качества агитатора. Не исключено, что Шпенглер, учитывая его симпатии к Штрассеру и хорошие отношения с зарубежным пресс-секретарем НСДАП Э. Ханфтштенгелем, был более близок к этой партии, чем Рейш. По сей день остается неизвестным, какую роль играл знаменитый культурфилософ в посредничестве между "штрассеровским крылом" партии и консерваторами и о чем шла речь на их встрече накануне выборов в рейхстаг.
In a chapter of the book being prepared for publishing the author presents analysis of attitudes to ideas of national socialism and fascism of Oswald Spengler, one of the classics of sociology and author of "The Decline of the West".
