101ББК 83.3 (4Авс)6-022.41
Ю. Л. Цветков
ОТ ВЕНСКОГО МОДЕРНА К АВСТРИЙСКОМУ МОДЕРНИЗМУ
Рассматривается продуктивная роль литературы венского модерна (1890—1910) по отношению к литературе австрийского модернизма (20—40-е годы ХХ века). Венский модерн, понимаемый как оригинальное культурологическое направление, значительно повлиял на формирование литературной школы «Молодая Вена» (Г. Бар, Г. фон Гофмансталь, А. Шницлер, Р. Бер-Гофман и Л. фон Андриан). Философия Э. Маха, психоанализ З. Фрейда, синтез искусств и игровые театральные традиции сформировали основные черты австрийской национальной литературы. Литература венского модерна, рассматриваемая как предмодернизм, нашла свое развитие в прозе крупнейших представителей австрийского модернизма на уровне как идейно-тематическом, так и поэтологическом: Ф. Кафка, Й. Рот, Ф. Верфель, Р. Музиль и Г. Брох.
Ключевые слова: венский модерн, эмпириокритицизм, психоанализ, синтез искусств, игра, австрийский модернизм, абсурд, мифотворчество, габсбургский миф, симультанная проза.
The article explores the impact of the literature of the Wiener Modeme (1890—1910) on that of Austrian Modernism (20—40-ies of the XX century). The Wiener Moderne, as a cultural movement in its own right, played a considerable role in the formation of «Young Vienna» literary school (H. Bar, H. von Hofmannsthal, A. Schnitzler, R. Beer-Hofmann, and L. von Andrian). The philosophy of E. Mach, S. Freud's psychoanalysis, the synthesis of arts as well as theatrical traditions have shaped the main features of the Austrian national literature. The literature of the Wiener Moderne, considered as pre-modernism, was developed, both in terms of subject matter and poetics, in the prose works of the key figures of Austrian Modernism, such as F. Kafka, J. Roth, F. Werfel, R. Musil, and H. Broch.
Key words: Wiener Moderne, empirio-criticism, psychoanalysis, synthesis of arts, game, Modernism, absurdity, mythogenesis, Hapsburg myth, simultaneous prose.
Венский модерн — широкое культурное явление, оказавшее заметное воздействие на развитие мировой философии, психологии, эстетической мысли, литературы и всех видов искусства. Культурологическая модель венского модерна имеет оригинальную философскую основу, отрицающую традиционный логоцентризм и утверждающую реальность субъективного сознания (сенсуализм и феноменализм философии эмпириокритицизма Эрнста Маха), и имеет прямой выход в модернизм и постмодернизм. Новый философский взгляд на мир Маха («мир есть мое ощущение») открыл путь для постижения бессознательных глубин личности (теория психоанализа Зигмунда Фрейда, индивидуальная психология Альфреда Адлера, гендерная теория Отто Вейнингера, концепция преодоления натурализма Германа Бара). Науки «философия» и «психология» как «позитивное знание» сыграли важную роль в детальном исследовании личности человека в литературе венского модерна, представленного кружком «Молодая Вена»: поэзия, проза и драматургия Гуго фон Гофмансталя и Артура Шницлера, проза Рихарда Бер-Гофмана и Леопольда фон Андриана [15].
© Цветков Ю. Л., 2018
В отличие от австрийского модернизма — литературного направления 20—40-х годов ХХ века — венский модерн ярко проявился в театре: Макс Бургхардт, Фридрих Миттервурцер, Йозеф Кайнц и Александр Моисси, изобразительном искусстве: журнал «Ver Sacrum» и объединение «Венский сецессион» (Густав Климт), а также в архитектуре: Отто Вагнер, Адольф Лоос, Йозеф Хофман и музыке: Иоганн Штраус-сын, Антон Брукнер, Иоганнес Брамс, Гуго Вольф, Густав Малер, Арнольд Шёнберг, Альбан Берг. У венского модерна не было единой программы, отсутствовала и политическая ангажированность. Плюрализм суждений, синтетичность, экзистенци-альность мышления и вибрация актуальных жизненных смыслов создавали совершенно особое интеллектуальное поле, какое стало возможно в Европе лишь в последние два десятилетия перед Первой мировой войной. В венском модерне стали складываться важнейшие черты австрийской национальной литературы как своеобразной социокультурной модели Европы ХХ века. Австрийские писатели-модернисты продолжили искания венских писателей модерна: Франца Кафки, Йозефа Рота, Франца Верфеля, Роберта Музиля и Германа Броха.
Временные рамки развития венского модерна приходятся на 90-е годы XIX века и первое десятилетие ХХ века, когда в философии и эстетике ослабились силы позитивизма и нарастало влияние интуитивизма. В европейской литературе это время является расцветом реализма, натурализма, эстетизма, символизма, импрессионизма и неоромантизма. Начало XX века было трагическим этапом в истории Австро-Венгрии: поражение империи Габсбургов в Первой мировой войне, а затем и ее распад (1918). В преддверии эпохи разрушения общечеловеческих ценностей интеллектуальная элита венского общества проявила свою приверженность к гуманистическим традициям европейской культуры, свидетельствуя также о явлениях переломного характера. Пути преодоления мировоззренческого, социального или личностного кризиса в игровой форме (прежде всего, театральные произведения Г. фон Гофман-сталя и А. Шницлера) предвосхищают модернистское и постмодернистское культурное развитие.
Австрийский модернизм также запечатлевает кризисное сознание европейского человека в австрийском экспрессионизме, а затем успешно развивается в первую половину ХХ века в прозаическом жанре — романе. Литература австрийского модернизма тесными узами связана с мироощущением, эстетикой, проблематикой и изобразительными средствами литературы венского модерна. Если Австро-Венгерское государство предстало перед деятелями культуры как некий непосильный для осознания фантом: Гуго фон Гофмансталь не раз писал в дневнике о «трудно понимаемой Австрии», а Артур Шницлер о «состоянии распада», то разрушение не только духовных ценностей, но и самой реальности (Австро-Венгрии) в ее географических и национальных границах определяет остроту кризисной ситуации мира и личности в австрийском модернизме.
По мнению Л. Г. Андреева, можно говорить о двух видах мифотворчества, поскольку реальность модернизма мифологична по своей природе: «Абсурд замыкает миф на себе самом, а миф удерживает констатацию абсурда от грозящего ей распада, отождествления с абсурдом, что в конце концов все же произошло на стадии "абсурдного театра" и постмодернистского "антиромана"» [1, с. 300—301]. Две разновидности мифотворчества имеют существенное различие: одна из них — модернистская — «переводит "внутренние
фантазии" (Кафка) и случайности "неоправданных преступлений" экзистенциалистских героев на уровень некоей закономерности, придает им культурологический статус» [там же, с. 300]. Второй тип мифологизма, называемый немодернистским, предполагает, что «миф является не способом организации распада, а способом его преодоления. Современный концептуальный синтез и есть форма такого преодоления абсурда, познания его в общей картине трагического существования человечества как части единого целого и преодоления его в синтезе, в этом целом» [там же, с. 301]. К такому типу мифологизма Л. Г. Андреев относит роман Г. Броха «Смерть Вергилия» (1945).
Несомненно, что оба типа мифотворчества сформировались в австрийском художественном сознании в венском модерне, что объясняется несколькими причинами. Одна из них — осознание кризисного состояния реальности в самоощущении личности, которая оказалась в послевоенное время на грани распада: «трудный характер» персонажей венского модерна естественно превратился в «человека без свойств»: «Признанный миром мэтр модернизма, Франц Кафка, своим творчеством закрепил "распад антропоцентрического мировоззрения, которое так долго считало человека центром вселенной" (Р. Музиль). Он привел в литературу странного героя, имя которому Ничто (притча "Прогулка в горы")» [5, с. 179]. Утрата человеческого облика, исчезновение индивидуальных черт свидетельствуют о том, что действительность из непонятного в литературе модерна становится открыто враждебной, крайне отчуждая от себя человека, а в ситуации краха Габсбургской империи «почва исчезала из под ног» в прямом смысле. Монархия, занимавшая центральную и южную части Европы, сжалась подобно «шагреневой коже» до небольшого сегмента на географической карте.
Это обстоятельство во многом определило своеобразие австрийской словесности в целом и австрийского модернизма в частности. Итальянский историк литературы Клаудио Магрис ввел в культурологию термин «габсбургский миф», понимая под ним объединяющее начало национального самосознания всех жителей имперских земель Дунайской монархии [17]. Тема габсбургского мифа — прошлого величия сверхдержавы — окрашивает в ностальгические тона литературу последующих десятилетий: произведения Й. Рота, Ф. Верфеля, Р. Музиля, Г. Броха и др.
Тема потери героики в истории монархии становится магистральной в романах Йозефа Рота (1894—1939): «Отель "Савой"» (1924), «Бегство без конца» (1927), «Иов» (1930), «Марш Радецкого» (1932), «История тысяча второй ночи» (1937), «Склеп капуцинов» (1938) и др. В заголовок романа «Марш Радецкого» вынесено название штраусовского вальса, бравурного и веселого. Он являлся достойным музыкальным символом величия и могущества государства Габсбургов. Становясь лейтмотивом романа, этот марш в финальной части исполняется пианистом в борделе, подчеркивая всеобщее падение нравов монархии. Аморальны поступки внука славной династии офицеров — лейтенанта фон Трота. Жалок и смешон в изображении Рота спасенный император, похожий на беспомощного человека и трусливого старика: «В "Марше Радецкого" писатель обратился к феномену роли, которую индивид разыгрывает на социальной сцене. Разумеется, проблема «вселенского театра», лица и маски стара как мир. Однако буржуазное отчуждение выявило неожиданно актуальные ее аспекты. Австро-Венгерская монархия и с этой точки зрения «особенно явственный пример новейшего мира». Она — помпезный и насквозь ложный спектакль. Его протагонист — император [...].
Как и приличествует лицедею он, не любя войн, испытывал слабость к армии, красочным униформам, опереточным парадам» [7, с. 22—23]. Рот ясно осознавал иллюзорность и утопичность габсбургского мифа: «Этот выдуманный мир ушедшей истории представляет собой «нереальную», «ирреальную» оппозицию миру реальному, в котором царствует антихрист, нарастает технический прогресс, господствует массовое искусство, назревает фашизм» [11, с. 11].
Писательский талант Рота формировался в самобытной ситуации взаимодействия немецких, венских, славянских и еврейских культурных традиций. Его произведения отличаются яркими чертами славянского миропонимания как составной части интегративного характера художественного мышления Рота. Символическая мотивика его творчества, связанная с габсбургским мифом (император, монархия, родина, смерть, вечность и др.), представляет собой микромодель художественного мира, в котором реализм органично сопрягается с барочным сознанием, столь значимым в национальной окрашенности всей австрийской культуры [11, с. 15].
Деструктивное начало в австрийском экспрессионизме совмещалось с поисками синтеза и обретения целостности. При этом игровые формы заявляют о себе в большей мере, чем в венском модерне. Стихотворные сборники Франца Верфеля (1890—1945) «Друг человечества» (1911) и «Мы» (1913) позволяют говорить о Верфеле-экспрессионисте. Стихотворения Верфеля призывали к человеческому братству, к взаимопониманию и любви. Молодой поэт считал, что главной бедой современного мира является душевная разобщенность людей. В 1913 году Верфель, продолжая традиции венского модерна в использовании античного мифологического материала, создал переложение трагедии Еврипида «Троянки». В его интерпретации страдания и скорбь героинь драмы обрели вселенские масштабы.
После пребывания на фронте поэт больше не верил в дружеские объятия миллионов людей. Мотивы одиночества и отчужденности человека на войне и утрата веры в исцеление мира постепенно трансформировались в тему всеобщего грехопадения человечества. В повести «Не убийца, а убитый виновен» (1920) автор рассказал о неудавшемся покушении на русского царя. Один из организаторов — Карл Душек, воспитанный в семье отца в духе верноподданничества и послушания, считал, что все зло на земле сконцентрировал в себе его отец, ограничивший в детстве его свободу. Экспрессионистический мотив борьбы поколений обнаруживает влияние на повесть идей Ф. М. Достоевского и З. Фрейда, а знакомство с революционными событиями в России свидетельствует о поверхностном знании произведений Л. Андреева. В «магической трилогии» Верфеля «Человек из зеркала» (1920) в аллегорической форме дается философский ответ на основные вопросы человеческого бытия. Двойник из зеркала искушает уставшего от жизни Та-мала разными соблазнами. В отличие от гофмансталевского Клаудио («Глупец и Смерть») Тамал бедствует, страдает, мучается угрызениями совести и выносит себе смертный приговор.
Тяжелые предчувствия, определившие духовную атмосферу рубежа веков и венского модерна, оправдались для Австрии после Первой мировой войны. Последствия поражения в войне выразились не только в тяжелом экономическом положении страны. Крушение многовекового уклада породило еще большее чувство безысходности, чем это было у писателей венского модерна. Восприятие мира как хаоса превратилось в осознание бессилия
восстановить уходящие в прошлое привычные устои и отношения: «Внешне изменилось немногое. С фронтов приезжали в ту же Вену. Все тем же оставался своеобразный центр литературной жизни столицы, квартал Херенгассе с его уютными маленькими кофейнями. Могло показаться, что ничего не произошло. Так называемая ангажированная литература воспевала любимый город Вену, Франца Иосифа, венское барокко и Венский лес. Но попытка безмятежного взгляда была на деле отказом видеть новое, принесенное 1918 годом. Большая часть возвратившихся с войны понимала, что получает в духовное наследство руины» [9, с. 441].
1910—1920-е годы неслучайно называют «золотой порой» романной прозы в Австрии. Модерная тема отстраненности человека от мира продолжается в творчестве Роберта Музиля (1880—1942), создателя интеллектуальной прозы, автора новелл и во многом автобиографических романов «Душевные смуты воспитанника Тёрлеса» (1906) и «Человек без свойств» (1942). Огромный, многочастный корпус романа «Человек без свойств», оставшийся фрагментом, во многом парадоксален: в нем нет привычной интриги и сквозного действия. Сюжетную канву первых частей романа образует жизнеописание «человека без свойств» — аристократа Ульриха, живущего в 1913 году в Вене. Переломным моментом развития сюжета, как и в произведениях Гофмансталя и Кафки, является роковое письмо с предложением участвовать в «параллельной акции»: пышном праздновании тридцатилетнего правления немецкого императора Вильгельма Второго и семидесятилетия вступления на престол императора Австро-Венгрии Франца-Иосифа. Ульрих с головой уходит в деятельность по подготовке акции, демонстрируя ее нелепость и помпезность. Портрет рухнувшей, как карточный домик, империи выполнен Му-зилем в сатирических и гротескных тонах, что дает представление об абсурдности государства, личность в котором деформируется настолько, что у нее можно было насчитать девять характеров: «профессиональный, национальный, государственный, классовый, географический, половой, осознанный, неосознанный и еще, может быть, частный; он соединяет их в себе, но они растворяют его, и он есть, по сути, не что иное, как размытая этим множеством ручейков ложбинка, куда они прокрадываются и откуда текут дальше, чтобы наполнить с другими ручьями другую ямку» [13, с. 58].
Но есть у жителей страны еще и десятый характер. Это — «пассивная фантазия незаполненных пространств», благодаря которой человек не может принимать всерьез то, что делают девять характеров. Математика, считает Ульрих, подобно демону, проникла в человека и разрушила его душу. Поэтому человек господин и раб одновременно: «Человек без свойств у Музиля это один из первых вариантов антигероя и античеловека, жертва истории и цивилизации. В его попытках осмыслить свою личную трагедию раскрывается болезнь времени. Человеку, утратившему свойства, то есть навыки, способствующие жизненному успеху в его стереотипном буржуазном понимании, остается жизнь неприкаянного, если только он не найдет в себе силы служить подлинным идеалам человечности, культуры, творчеству» [16, с. 217]. Для Ульриха мир, по выражению Музиля, — «большой исследовательский центр, где испытываются и наново создаются лучшие человеческие формы» (цит по: [8, с. 20]). Отсутствие свойств у главного героя не означает его безликость, это скорее скептическая отстраненность от мира, гротескного и абсурдного одновременно: «Понятие "бессвойственность", которая является одним из центральных для романа, заключает в себе невозможность
для человека отстоять свое право на индивидуальность. Свойства как бы отделяются от личности, образуя механическое единство, определяемое "набором" её социальных ролей» [2, с. 159]. По мнению Т. Манна, произведение Музиля нельзя назвать романом: он «балансирует между эссе и эпической комедией» [12, с. 53]. Этот необычный синтез жанрообразующих доминант продолжает экспериментальные поиски крупнейших писателей венского модерна Г. фон Гофмансталя и А. Шницлера.
Особый синтез прозы — симультанной, в которой представлены разные планы: интуитивный и рациональный, повествовательный и аналитический, отличает Германа Броха (1886—1951). Он написал несколько романов: «Невиновные» (1913, 1918, 1933, 1949), «Лунатики» (1932) и «Смерть Вергилия» (1945). Первый роман Броха повествует об идеологии и психологии человека в Веймарской республике: «Это история иссякания человечности, иссякания чувств и рассудка, обесчеловечивания человека, незаметного для него самого. Но имеющего чудовищные последствия, история "невиновных" виновников злодейства» [3, с. 17]. Роман Броха можно назвать мифологическим, поскольку на материал повествования накладываются античные мифы, как это было у Д. Джойса: об Аристее, Орфее, Энее в обработке Вергилия и легенда о Дон Жуане. Общественные пороки, приведшие к трагедии 1933 года, значительно снижают возвышенные мифологические мотивы. Брох фактически продолжает неоконченный роман Г. фон Гофмансталя «Ан-дреас, или Соединенные» (1929), заимствуя имена и характеры персонажей. Как и у Гофмансталя, они живут в греховном мире, не несут ответственности за свои поступки и пытаются спрятаться от жизни и смерти.
В романе «Лунатики» также поднимаются проблемы распада личности и духовных ценностей, характерные для венского модерна. В автокомментариях Брох следующим образом рассуждает об этической конструкции произведения: «В романе "Лунатики ": Пазенов и Эш — оба нравственные типы, хотя и подвержены различным моральным догмам, которые, правда, в это время разрушения ценностей, как раз отмирая, становятся "романтикой" [...]. Только Хюгенау действительно "свободный от ценностей" человек и, следовательно, адекватное дитя своего времени» [4, с. 399—400]. Хюгенау стал самым страшным из «лунатиков»: дезертиром, человеком вне закона, циничным и наглым предпринимателем, олицетворением «деловитости», которая взяла верх над гуманизмом. Автор поставил в романе цель проследить связь между всеобщим и частным: «С одной стороны, законы, управляющие социальной жизнью, ее историческими изменениями; с другой — индивид, взятый в быту, в сфере сугубо приватной; и не только на челе личности, а в глубочайших тайниках её души, там, где неосознанно рождаются побудительные причины мыслей и действий» [6, с. 23—24]. Чтобы выразить эти идеи, Брох использует целый ряд средств, характерных для литературы «новой деловитости»: «параллелизм, множественность повествовательной перспективы, экспрессивную окрашенность повествования, стилизацию, монтаж "вокабул реальности", лейтмотивы и ассоциативные ряды» [14, с. 77].
Последний роман Броха «Смерть Вергилия», как и предыдущие, автор относил к симультанной прозе. Он посвящен последним восемнадцати часам жизни Вергилия. Смертельно больной поэт оставляет потомкам свое откровение: мир спасет не красота, а добро. Поэтому он просит сжечь «Энеиду», чтобы не отвлекать людей от служения добру, и отпустить на волю рабов.
В романе Брох пишет о самом себе, оставляя потомкам свое завещание гуманности.
Итак, литература австрийского модернизма, продолжая важную установку венского модерна на интегративность литературных традиций, не только сохраняет и развивает основные его элементы, но и демонстрирует углубление психологической интроспекции, активизацию экзистенциального и игрового начала. Австрийский модернизм успешно экспериментирует в жанре романа, названного А. В. Карельским «австрийским лиро-мифологи-ческим эпосом» [10, с. 240]. Яркие национальные традиции и разнообразные подходы в изучении глубин человеческой души и окружающего ее социума вызвали в литературе австрийского модернизма признание широкой читательской аудитории, но, как и в случае с венским модерном, спустя несколько десятилетий.
Библиографический список
1. Андреев Л. Г. Чем же закончилась история второго тысячелетия? (Художественный синтез и постмодернизм) // Зарубежная литература второго тысячелетия. 1000—2000. М. : Высш. шк., 2001. С. 292—334.
2. Белобратов А. В. Роберт Музиль : Метод и роман. Л. : Изд-во ЛГУ, 1990. 159 с.
3. Березина А. Г. Новеллы Германа Броха // Брох Г. Новеллы. Л. : Худож. лит., 1985. С. 3—26.
4. Брох Г. Комментарии // Брох Г. Лунатики : в 2 т. Киев : Лабиринт ; СПб. : Але-тейя, 1996. Т. 2. С. 391—409.
5. Дудова Л. В., Михальская Н. П., Трыков В. П. Модернизм в зарубежной литературе. М. : Флинта : Наука, 1998. 240 с.
6. Затонский Д. Искатель Герман Брох // Брох Г. Избранное : сборник. М. : Радуга, 1990. С. 5—34.
7. Затонский Д. Йозеф Рот и его роман «Марш Радецкого» // Рот Й. Марш Радецко-го. М. : Худож. лит., 1978. C. 5—25.
8. Затонский Д. Роберт Музиль и его роман «Человек без свойств» // Музиль Р. Человек без свойств. М. : Худож. лит., 1984. Т. 1. С. 5—28.
9. История западноевропейского театра. М. : Искусство, 1985. Т. 7. 536 с.
10. Карельский А. В. Австрийский лиро-мифологический эпос // Зарубежная литература ХХ века / под ред. Л. Г. Андреева. М. : Высш. шк. : Академия, 2000. С. 240—267.
11. Лобков А. Е. Символические мотивы в художественном мире Йозефа Рота : авто-реф. дис. ... канд. филол. наук. Н. Новгород, 2003. 19 с.
12. Манн Т. Статьи и письма. М. : Радуга, 1986. 440 с.
13. Музиль Р. Человек без свойств. М. : Худож. лит, 1984. Т. 1. 751 с.
14. Хрусталева Н. А. Трилогия «Лунатики» в творчестве Германа Броха. Л. : Изд-во ЛГУ, 1991. 176 с.
15. Цветков Ю. Л. Литература венского модерна. Постмодернистский потенциал. Иваново : МИК, 2003. 432 с.
16. Шабловская И. В. Роберт Музиль // Шабловская И. В. История зарубежной литературы ХХ века (первая половина). Минск : Экономпресс, 1998. С. 214—217.
17. Magris C. Der habsburgische Mythos in der modernen österreichischen Literatur. Wien : Zsolnay, 2000. 414 S.
