CC BY
49
ФИЛОЛОГИЯ И КУЛЬТУРА. PHILOLOGY AND CULTURE. 2018. №1(51)
УДК 82. 09
ОТ МИФОЛОГИЗАЦИИ ОБРАЗА К МИФОЛОГИЗАЦИИ ИСТОРИЧЕСКОГО СОБЫТИЯ (НА МАТЕРИАЛЕ «ПОВЕСТИ О КРЫЛАТОЙ ЛИБЕРИИ» Ю. БУЙДЫ)
© Татьяна Прохорова
FROM MYTHOLOGIZING IMAGE TO MYTHOLOGIZING HISTORICAL EVENTS (BASED ON "THE STORY OF THE WINGED LIBERIA" BY YURI
BUIDA)
Tatyana Prokhorova
The article examines one of the distinguishing tendencies in modern literature, the tendency connected with the use of myth as an object of literary game and as a means of organizing the text structure. The object of the study is the work "The Story of the Winged Liberia" (2016), which has not been reviewed in literary criticism yet, written by one of the most prominent representatives of modern Russian literature, Yuri Buida. The purpose of the analysis is to reveal the principles underlying the author's work with a myth, to trace the path from the mythologization of an image to the mythologization of historical events. We identify mythological sources, determining the origin of the protagonist's image, and the features of the artistic structure of the "Story...". In the course of myth-making, Buida used the Soviet myth about a Hero, "The Story of a Real Man" by B. Polevoi, in which this myth is embodied, and ancient myths about a woman-bird depicted in literature and painting (from Pushkin's "The Tale of Tsar Saltan" to Vrubel's "The Swan Princess"). The plot structure of "The Story ." mirrors the stages of a Hero formation and his path to a heroic feat. A variety of mythological sources determine the ludic nature of image interpretations of Buida's heroine ("comic", "poetic", "heroic"), which consistently replace each other. The storyline of Liberia is built in the same way as the fairy tale about an ugly duckling. Each stage of her life corresponds to transformations of her image: from marginal to heroic. In accordance with this, the author's discursive strategy changes, the border between the historical and the mythological phenomena gets blurred, actualizing archetypal implications associated with the myth of a feat in the name of love. The article concludes that Buida's "Story." combines the process of mythologizing with demythologization and remythologization of the image of the Hero and the main historical event (N. Gastello's feat).
Keywords: newest prose, Yuri Buida, myth-making, author's myth, mythologization of the image, mythologization of historical events, mythological source.
В статье исследуется одна из характерных тенденций новейшей литературы, связанная с использованием мифа как объекта литературной игры и как способа организации структуры произведений. Объектом изучения является произведение одного из ярких представителей новейшей российской литературы Юрия Буйды - «Повесть о крылатой Либерии» (2016), впервые введенное в научный оборот. Цель анализа - выявить принципы авторской работы с мифом, проследить путь от мифологизации образа к мифологизации исторического события. Автор статьи выявляет мифологические источники, определяющие своеобразие образа главной героини, и особенности художественной структуры «Повести.». Установлено, что в процессе мифотворчества Буйда обыгрывает советский миф о Герое, «Повесть о настоящем человеке» Б. Полевого, в которой этот миф воплощен, а также древние мифы о женщине-птице, нашедшие отражение в литературе и живописи (от пушкинской «Сказки о царе Салтане» до врубелевской «Царевны Лебеди»). Композиция сюжета «Повести ...» отражает этапы формирования Героя, путь к подвигу. Разнообразные мифологические источники определяют игровые интерпретации образа главной героини Буйды («комическую», «поэтическую», «героическую»), последовательно сменяющие друг друга. Сюжетная линия Либерии построена по модели сказки о гадком утенке. Каждому этапу ее жизни соответствует трансформация образа: от маргинального до героического. В соответствии с этим изменяется авторская дискурсная стратегия, размывается граница между историческим и мифологическим, актуализируются архетипические подтексты, связанные с творением мифа о подвиге во имя любви. Делается вывод, что в «Повести ...» Буйды процесс мифологизации совмещает в себе демифоло-
гизацию и ремифологизацию образа Героя и основного исторического события (подвига Н. Гастелло).
Ключевые слова: новейшая проза, Юрий Буйда, мифотворчество, авторский миф, мифологизация образа, мифологизация исторического события, мифологический источник.
Одной из характерных особенностей новейшей литературы является мифологизм. Об этом свидетельствуют уже названия многих произведений, содержащие в себе отсылку к тем или иным мифологическим или библейским образам и мотивам: «Воскрешение Лазаря» В. Шарова, «Женщины Лазаря» М. Степновой, «Медея и ее дети», «Лестница Якоба» Л. Улицкой, «Медея», «Теща Эдипа», «По дороге бога Эроса» Л. Пет-рушевской, «Первое второе пришествие», «Синдром Феникса» А. Слаповского, «Орест и сын» Е. Чижовой и т. п. Исследователи неоднократно отмечали обращение современных авторов к мифологическим образам, сюжетам, мотивам для создания на их основе нового текстового пространства, на использование мифа как объекта литературной игры, как способа организации структуры произведений (см.: [Капица], [Зай-нуллина], [Рытова, Щипкова]). По наблюдению Ф. С. Капицы, современные авторы, как правило, не сохраняют «мифологическую модель в неизменном виде. Она всегда становится одним из средств выражения художественной условности, своеобразным кодом, который и должен разгадывать читатель» [Капица, с. 51]. При этом в рамках одной сюжетной схемы зачастую переплетаются, комбинируются «различные мифы и даже сакральный материал» [Там же]. Изучение процессов трансформации мифа в новейшей литературе невозможно без учета опыта постмодернизма, изменившего отношение и к реальности, и к мифу, и к его функции в культуре. Си-мулятивность, допустимость множественности равноправных истин приводит к тому, что в постмодернистских произведениях «происходит опустошение как древних, так и авторских мифов в самой их способности мифологизировать (т. е. возводить все к некой стоящей над реальностью модели)» [Рытова, Щипкова, с. 119]. Как справедливо заметила И. Н. Зайнуллина, современное литературное мифотворчество сопровождается актуализацией мотивов «кажущности», «муляжности», игры в «als ob». Мифологические образы выполняют роль лишь формы, маски, за которой «содержание» зачастую меняется на противоположное [Зайнуллина, с. 122]. Вместе с тем при анализе мифологических тенденций нельзя не учитывать и то, что в современной литературе также выражено стремление противодействовать деконструкции и симулятивности.
Используя постмодернистские приемы, писатели зачастую стремятся выразить отнюдь не постмодернистский взгляд на вещи, что, безусловно, отражается и на характере их мифотворчества.
Рассмотрим, как проявляет себя данная тенденция на примере творчества одного из ярких представителей современной российской прозы -Юрия Буйды. Его произведения представляют собой сложное переплетение модернистских и постмодернистских, необарочных и неонатуралистических дискурсов. Проза этого писателя отличается богатством интертекстуальных связей, сложным взаимодействием разных мифологических пластов: античного, древнеславянского, древнегерманского, советского. Давая свою интерпретацию известным мифологическим образам и сюжетам, Ю. Буйда никогда не рассматривает их как пустые означаемые, которые можно наполнить любым содержанием. Он творит новый миф, наполняя его гуманистическим смыслом.
Объектом изучения в данной работе является «Повесть о крылатой Либерии» (2016) Ю. Буйды. В ходе анализа мы акцентируем внимание на двух аспектах: первый связан с созданием мифологического образа, второй - с мифологизацией исторического события. Исследование предполагает выявление основных источников авторского мифа, принципов создания мифологического образа, пути мифологизации исторического события.
«Повесть о крылатой Либерии» примыкает к так называемому «чудовскому» циклу Ю. Буйды («Город Палачей» (2003), «Жунгли» (2011), «Синяя кровь» (2011)), на что указывает место действия - маленький провинциальный городок Чудов, с его узнаваемыми топосами и героями, и мотив чуда, являющийся здесь, как и в других произведениях цикла, сюжетообразующим.
Специфика нарративной стратегии «Повести о крылатой Либерии» определяется интердис-курсивностью, определяющей размывание границ между историческим и мифологическим, реальным и абсурдным, фактуальным и фикцио-нальным.
Заглавие «Повести о крылатой Либерии» по закону аллюзии отсылает к культовому произведению советской литературы - «Повести о настоящем человеке» Б. Полевого, героем которой, как известно, является летчик Алексей Мересьев.
По наблюдению Ханса Гюнтера, «литература советской эпохи отличается ярко выраженной ми-фологичностью» [Гюнтер, с. 743]. Среди архети-пических образов советского мифа центральной и наиболее динамичной является фигура Героя. «Он выступает как строитель новой жизни, как победитель любых препятствий и врагов» [Там же].
Композиция сюжета «Повести о крылатой Либерии» отражает этапы формирования Героя, путь к подвигу. При этом образ героини с самого начала вписывается в контекст советского мифа. Неслучайно рождение Либерии соотносится с заметным событием в истории города - установлением на площади памятника Робеспьеру, Дантону и Сент-Жермену, гипсовой глыбы с тремя головами и пятью огромными босыми ногами и чудовищными пальцами [Буйда, с. 149], ставшей одной из зримых примет, которые советская власть принесла в городок [Там же].
В «Повести.» с самого начала подчеркивается исключительность главной героини: Девочка родилась с крыльями, настоящими птичьими крыльями [Там же]. Отец новорожденной -именно он и назвал дочь Либерией - убежденный большевик, гордился тем, что произвел на свет ребенка новой породы, девочку, которая положит начало преображению человечества, окрыленного и свободного от унизительного притяжения к земле и другим старым ценностям и идеалам [Там же, с. 149-150]. Эта характеристика выражает ключевую идею государственного мифа советского времени о формировании нового человека, которому дано жить в «светлом будущем», а также заставляет вспомнить миф о «сталинских соколах», который после спасения советскими летчиками полярной экспедиции челюскинцев в 1934 году утвердился в идеологии, литературе и политическом фольклоре (см.: [Козлова]).
Другим источником образа Либерии является глубоко укорененный в культурах разных народов и имеющий разные значения образ крылатой женщины: это и древнегреческая богиня Ника, в покровительстве которой нуждались воины, и многочисленные варианты образа женщины-птицы в славянской мифологии (Алконост, Га-маюн, Лебединые девы, Маруга или Перуница, Сирин, Стратим-птица)1.
1 Символика этих образов разнообразна, но в основном всем этим женщинам-птицам народные сказания приписывают особую красоту, обольстительность и мистическую силу. Но если Алконост - «чудесная птица, жительница Ирия - славянского рая», то Сирин, напротив, «посланница властелина подземного мира», причем обе они обладают чарующим голосом,
Наконец, третья группа источников мифологизации героини Буйды - это известные интерпретации образа Царевны Лебеди в литературе и живописи, прежде всего в пушкинской «Сказке о царе Салтане» и на известном полотне М. Врубеля, навеянном оперой Римского-Корсакова «Сказка о царе Салтане»2.
Множественность мифологических источников определяет и множественность игровых и неигровых интерпретаций мифологизированного образа главной героини «Повести.». Условно обозначим их как «комическая», «поэтическая» и «героическая». Вначале преобладает ироническая и даже гротескная вариация образа: гадая, кем же вырастет Либерия - ангелом или демоном, люди вспоминали, что ее прабабушка по материнской линии <...> по ночам оборачивалась сорокой. А прадед ее по отцу, дьякон, решил однажды прыгнуть с церковной колокольни, чтобы от страха у него выросли крылья, однако вместо крыльев вырос хвост, которым дьякон зацепился за ветку березы и спасся таким образом от верной смерти [Буйда, с. 150]. Как видим, здесь писатель в ироническом ключе обыгрывает мифологические и сказочные мотивы
заставляющим забыть обо всем на свете. Птице Га-маюн, как и Лебединым девам, «придается вещий характер и мудрость; они исполняют трудные, сверхъестественные задачи и заставляют подчиняться саму природу». Дочь громовержца Перуна Магура (Перуница) славилась своей воинственностью. В славянской мифологии она выполняет ту же функцию, что и скандинавские валькирии (см.: [Грушко, Медведев, с. 16, 80, 237, 258, 385, 400]).
2 Музыковед И. Ф. Кунин в своей монографии «Н. А. Римский-Корсаков» одну из глав специально посвятил Царевне Лебеди. Он обратил внимание на «хрупкость, а порою и надломленность настроений, субъективизм, зашифрованность смыслов», присущих картине М. Врубеля. И. Ф. Кунин заметил, насколько Царевна Лебедь Врубеля, отличается от героинь и пушкинской сказки, и оперы, написанной по ее мотивам: «От картины веет щемящим обаянием красоты -беззащитной, зовущей, тревожащей и недоступной <.> так мысль о предсмертной лебединой песне возникает в представлении о гордой лебединой красе» [Кунин]. Последнее наблюдение можно адресовать и героине «Повести.» Буйды. Ход развития сюжета позволяет увидеть, как «лебединая краса» оборачивается «предсмертной лебединой песней». Известно, что врубелевский образ Царевны Лебеди произвел огромное впечатление на А. Блока. В его комнате даже висела иллюстрация этой картины. И это неслучайно: в чарующих, загадочных чертах героини Врубеля как будто запечатлен символистский миф о Любви и Красоте, которым предстоит погибнуть в «страшном мире». Символистский подтекст тоже прочитывается в «Повести.» Буйды.
превращений, а также заставляет вспомнить реальные случаи, которыми богата история, связанные с попытками человека преодолеть земное тяготение и взлететь.
Эволюцию своей героини Буйда представляет как ряд сменяющих друг друга возможных вариаций судьбы, соответствующих разным этапам взросления Либерии. Вначале - это вариация типа маргинала - одного из излюбленных героев писателя, как, впрочем, и всей новейшей литературы:
Либерия росла замкнутой и нелюдимой. Крылья мешали ей ходить, и она целыми днями сидела в углу двора на жердочке под навесом, где принимала пищу и справляла нужду <...> [Там же, с. 150]. Затем она исполняла роль чучела, охраняя родительский огород от птиц [Там же, с. 151]. Иногда отец брал ее с собой на охоту, где она неплохо справлялась с обязанностями ловчего сокола или собаки, приносившей <...> подстреленную добычу [Там же, с. 151].
Девочка боялась будущего, в котором ей не было места. Но отец уверял ее, что крылатая женщина может лучше любого голубя справиться с доставкой почтовых отправлений. <...> Ее можно использовать при строительстве телеграфных линий, ремонте крыш и топографической съемке местности. А еще она могла бы здорово помочь военным [Там же] в деле разведки, доставки боеприпасов и даже бомбежки с воздуха. И действительно, вначале Либерия испытала силу своих крыльев именно на сугубо практическом поприще: когда ей было пятнадцать лет, она доставила домой по воздуху кабана, подстреленного отцом километрах в десяти от города [Там же].
Сюжетная линия Либерии построена по модели сказки о гадком утенке, превратившемся в прекрасного лебедя. Промежуточной стадией этого превращения можно считать аллюзивный образ, отсылающий к булгаковской Маргарите3. В «Повести о крылатой Либерии» этот литературный подтекст проявляется в сюжетной ситуации ночного полета героини над Москвой:
Когда все в доме засыпали, она освобождалась от одежды, взмахивала крыльями и свечой взмывала над городом <...> делала круг над Чудовом и уходила в сторону Москвы, в центре которой высился грозный замок с зубчатыми стенами и башнями, увенчанными
3 В. Руднев назвал «закатный» роман М. Булгакова «одним из самых ярких романов-мифов европейской литературы ХХ века» [Руднев, с. 186]. Неудивительно, что это и одно из самых цитируемых произведений русской литературы. В прозе Ю. Буйды отсылки к этому роману тоже встречаются неоднократно.
алыми звездами. <...> Иногда она снижалась, чтобы заглянуть в чужие окна <.> [Буйда, с. 152].
Однако если в романе Булгакова Маргарита к моменту полета уже стала ведьмой, то в героине Буйды, напротив, подчеркивается ее детская чистота и невинность, готовность во всем видеть сказку, недаром кремль представляется ей «грозным замком».
Все это - предыстория основного мифологического события. Завязкой сюжета стала встреча Либерии в ночном небе с военным летчиком Николаем Городецким, благодаря которому жизнь девушки «обрела смысл». Этому этапу соответствует и очередная вариация мифологического образа. Условно назовем ее «Царевна-лебедь». В данном случае мы используем этот образ для обозначения мотива особой чарующей красоты, перед которой невозможно устоять. Это позволяет вписать героиню Буйды в определенный ряд мифических и мифологизированных образов, сблизить ее с Лебедиными девами из славянского фольклора, с героинями Пушкина, Врубеля, с блоковской птицей-Гамаюном. В «Повести.» этот мотив совпадает с моментом осознания героиней своей красоты и женственности:
До той ночи девятнадцатилетняя Либерия не знала, что она не просто красива, а прекрасна <...> Не спуская друг с друга взгляда, Николай и Либерия поднялись высоко, очень высоко и помчались на восток, на рассвет, который окрашивал их тела розовым цветом, <. > полетели бок о бок, крылом к крылу, и за ними тянулся пьянящий запах сурового авиационного бензина, который смешивался с головокружительным запахом горячего девичьего пота [Там же, с. 152-153].
Влюбленные стали встречаться в небе каждую ночь. Но в конце июня 1941 года Николай Городецкий погиб в неравном бою с немецкими самолетами, рвавшимися к Москве [Там же, с. 154].
Далее начинается новый этап жизни Либерии. В соответствии с этим изменяется и авторская дискурсная стратегия: миф о Красоте, ее непостижимой тайне вытесняется мифом о подвиге во имя Любви. В связи с этим актуализируются и новые архетипические подтексты образа героини: «Царевна-лебедь» уступает место «богине Нике», Перунице, чье сердце «навеки отдано воинам, богатырям» [Грушко, Медведев, с. 258], сжигающей себя птице Фениксу.
Однажды ночью она услыхала слитный гул множества моторов и насторожилась.
Двести пятьдесят двухмоторных бомбардировщиков «Юнкерс-88» и «Дорнье-111» мчались в ночном
небе к Москве. <.> девятьсот шестьдесят лучших летчиков Люфтваффе получили приказ стереть с лица Земли русскую столицу, уничтожить грозный замок с зубчатыми стенами и башнями, увенчанными алыми звездами.
Зло стремительно приближалось, и Либерия вдруг поняла, что должна сделать. Она <.> взмыла ввысь, выше стометровой церкви Вознесения Господня, развернулась и устремилась навстречу германской армаде [Буйда, с. 154].
Заметим, что лексика, характерная для советского политико-идеологического дискурса, вполне органично включается здесь в барочный образный ряд (грозный замок, зло стремительно приближалось и т. п.). В заключительной части «Повести.», когда рядом с Либерией появляется образ врага, без которого невозможен миф о Герое, «барочный» дискурс, дополняется псевдодокументальным повествованием, отсылками к Хайдеггеру, Эрасту Юнгеру, Э.-М. Рильке. У Буйды процесс мифологизации сочетается с разрушением стереотипов советского мифа, зафиксированных в массовом сознании. В «Повести.» им не соответствуют ни образ Героя, ни образ врага. Роль последнего здесь отведена командиру флагманского «Юнкерса-88» барону Фридриху фон Лилиенкрону, наследнику славного дворянского рода, подарившего Германии немало знаменитых философов, известных поэтов и бесстрашных воинов [Там же, с. 155]. Примечательно, что автор дает «врагу» имя выдающегося немецкого поэта конца Х1Х - начала ХХ века барона Фридриха Адольфа Акселя фон Лили-енкрона (литературный псевдоним - Детлев), офицера, участника двух войн. В «Повести о крылатой Либерии» немецкий летчик представлен и как воплощение немецкого военного духа, и как интеллектуал, почитатель Достоевского, автор диссертации о Рильке. Включенная в текст цитата из Рильке («<...> прекрасное - то начало ужасного, которое мы еще способны вынести» [Там же, с. 156]) воспринимается как своеобразный эпиграф к финальному фрагменту, когда парадоксальное высказывание немецкого поэта получает свое зримое воплощение в образе крылатой женщины, неожиданно появившейся перед командиром флагманского юнкерса:
Она была огромна и красива, и тело ее было охвачено ярким и яростным пламенем, и никогда еще Фридрих фон Лилиенкрон не видел ничего прекраснее. Внезапно женщина зависла перед флагманским самолетом, крылья ее вдруг распахнулись вполнеба, все вспыхнуло, но прежде чем потерять сознание, полковник взял штурвал на себя, а когда очнулся, увидел внизу горящие обломки германской эскадры, а
впереди - звездное небо, бескрайнее звездное небо [Там же].
«Обломки германской эскадры» как результат произошедшего в воздухе столкновения позволяют назвать еще один источник мифологизации, с которым связана не только художественная интерпретация образа главной героини «Повести.», но и демифологизация и одновременно ремифологизация известного исторического события - речь идет о подвиге Николая Гастелло, совершенного 26 июня 1941 года. Он получил широкое освещение в прессе, в сводках Совинформбюро, после чего стал формироваться миф о Герое4. В результате всех летчиков, совершавших авиационные и «огненные» наземные тараны в годы Великой Отечественной войны, в том числе и до Гастелло, стали называть гастелловцами (см.: [Поляновский]). Имена их зачастую были не известны или мало известны советским людям, в то время как образ Гастелло стал знаковым, вобрал в себя подвиги многих героев Великой Отечественной.
Творя новый миф, Буйда представил событие подвига в особом эстетическом ключе - как апофеоз Красоты, торжествующей над хаосом разрушения:
Фридрих Лилиенкрон <.> по-прежнему тянул штурвал, <.> и его самолет, <.> набирал высоту <.>, упрямо стремясь ввысь, туда, где уже не было жизни, не было ничего, а только одна Красота да пьянящий запах сурового авиационного бензина, который смешивался с головокружительным запахом горячего девичьего пота, и там, в этой последней выси, Красота наконец объяла Фридриха фон Лилиенкрона до самой души его, и душа его вспыхнула и погибла, чтобы навсегда вернуться в тот родной ужас, который мы зовем смертью, любовью или Богом. [Буйда, с. 156].
Список литературы
Буйда Ю. Повесть о крылатой Либерии // Любовь, или Не такие, как все: сборник рассказов. М.: Издательство «Э», 2016. С. 149-156.
4 Согласно новым данным, подвиг, который приписывается Николаю Гастелло, был совершен не им, а капитаном Александром Масловым (см. об этом: [Поля-новский]). Выскажем предположение, что именно размывание границы между фактуальным и фикцио-нальным, ведущее к мифологизации реальности, побудило Буйду совершить «подмену»: «подвиг Гастелло» у него совершает Либерия, хотя фонетическое созвучие имен Николая Гастелло и Николая Городецкого, казалось бы, говорит о том, что его должен был совершить ее возлюбленный.
Грушко Е. А., Медведев Ю. М. Словарь славянской мифологии. Нижний Новгород: «Русский купец» и «Братья славяне», 1996. 480 с.
Гюнтер Х. Архетипы советской культуры // Соц-реалистический канон. СПб.: Академический проект, 2000. С. 743-784.
Зайнуллина И. Н. Миф в русской прозе конца XX - начала XXI веков: дис. ... канд. филол. наук. Казань,
2004. 150 с.
Капица Ф. С. Неомиф и его трансформация в прозе конца ХХ в. // Русская проза конца ХХ века: Учеб. пособие для студ. высш. учеб. заведений / Под ред. Т. М. Колядич. М.: Издательский центр «Академия»,
2005. С. 34-53.
Козлова И. «Сталинские соколы»: тоталитарная фразеология и «советский фольклор». URL: http://anthropologie.kunstkamera.rU/files/pdf/012online/1 2_online_kozlova.pdf (дата обращения: 21.02.2018).
Кунин И. Ф. Римский-Корсаков. Глава XII Царевна Лебедь. URL: https://biography.wikireading.ru/ 281237 (дата обращения: 21.02.2018).
Поляновский Э. Два капитана // «Известия». 28-29 января 1997 года. URL: http://retrovtap.ru/wp-content/ uploads/2012/05/%20%D0%94%D0%92%D0%90-%D0 %9A%D0%90%D0%9F%D0%98%D0%A2%D0%90% D0%9D%D0%90-%D0%AD.%D0%9F%D0%BE%D0% BB%D1%8F%D0%BD%D0%BE%D0%B2%D1%81% D0%BA%D0%B8%D0%B9.pdf (дата обращения: 21.02.2018).
Руднев В. Неомифологическое сознание // Руднев В. Словарь культуры ХХ века. М.: Араф, 1999. С. 184-187.
Рытова Т. А., Щипкова Е. А. Проблема исследования мифологизма и сюжета мифа как элемента сюжетной структуры в русской прозе конца ХХ - начала ХХ1 в. // Вестник Томского государственного университета. Филология. 2012, № 4 (20). С. 115-128.
References
Buida, Iu. (2016). Povest' o krylatoi Liberii [The Story of the Winged Liberia]. Liubov', ili Ne takie, kak vse: sbornik rasskazov. Pp. 149-156. Moscow, Iz-datel'stvo "E". (In Russian)
Giunter, Kh. (2000). Arkhetipy sovetskoi kul'tury [Archetypes of Soviet Culture]. Sotsrealisticheskii kanon. Pp.
743-784. St.Petersburg, Akademicheskii proekt. (In Russian)
Grushko, E. A., Medvedev, Iu. M. (1996). Slovar' slavianskoi mifologii [Dictionary of Slavic Mythology]. 480 p. Nizhnii Novgorod, "Russkii kupets" i "Brat'ia slaviane". (In Russian)
Kapitsa, F. S. (2005). Neomif i ego transformatsiia v proze kontsa XX v. [Neomyth and Its Transformation in Prose of the Late Twentieth Century]. Russkaia proza kontsa XX veka: Ucheb. posobie dlia stud. vyssh. ucheb. zavedenii / Pod red. T. M. Koliadich. Pp. 34-53. Moscow, Izdatel'skii tsentr "Akademiia". (In Russian)
Kozlova, I. "Stalinskie sokoly": totalitarnaia frazeologiia i "sovetskii fol'klor" ["Stalin Falcons": Totalitarian Phraseology and "Soviet Folklore"]. URL: http ://anthropologie.kunstkamera.ru/files/pdf/012online/1 2_online_kozlova.pdf (accessed: 21.02.2018). (In Russian)
Kunin, I. F. Rimskii-Korsakov. Glava XII Tsarevna Lebed' [Rimsky-Korsakov. Chapter XII. The Swan Princess]. URL: https://biography.wikireading.ru/281237 (accessed: 21.02.2018). (In Russian)
Polianovskii, E. Dva kapitana [Two Captains]. "Iz-vestiia". 28-29 ianvaria 1997 goda. URL: http ://retrovtap.ru/wp-content/uploads/2012/05/%20% D0%94%D0%92%D0%90-%D0%9A%D0%90%D0% 9F%D0%98%D0%A2%D0%90%D0%9D%D0%90-%D0%AD.%D0%9F%D0%BE%D0%BB%D1%8F%D0 %BD%D0%BE%D0%B2%D1%81%D0%BA%D0%B8 %D0%B9.pdf (accessed: 21.02.2018). (In Russian)
Rudnev, V. (1999). Neomifologicheskoe soznanie [Neo-mythological Consciousness]. Rudnev V. Slovar' kul'tury XX veka. Pp. 184-187. Moscow, Araf. (In Russian)
Rytova, T. A., Shchipkova, E. A. (2012). Problema issledovaniia mifologizma i siuzheta mifa kak elementa siuzhetnoi struktury v russkoi proze kontsa XX- nachala XXI v. [The problem of Studying Mythologism and a Myth Storyline as an Element of the Story Structure in Russian Prose of the Late 20th -Early 21st Centuries]. Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. Filologiia. No. 4 (20), pp. 115-128. (In Russian)
Zainullina, I. N. (2004). Mif v russkoi proze kontsa XX - nachala XXI vekov: dis. ... kand. filol. nauk. [Myth in Russian Prose of the Late 20th - Early Twenty First Centuries: Ph.D. Thesis Abstract]. Kazan', 150 p. (In Russian)
The article was submitted on 09.03.2018 Поступила в редакцию 09.03.2018
Прохорова Татьяна Геннадьевна,
доктор филологических наук, профессор,
Казанский федеральный университет, 420008, Россия, Казань, Кремлевская, 18. tatprohorova@yandex.ru
Prokhorova Tatiana Gennadievna,
Doctor of Philology, Professor,
Kazan Federal University, 18 Kremlyovskaya Str., Kazan, 420008, Russian Federation. tatprohorova@yandex.ru
