CC BY
41
114
ВЕСТНИК УДМУРТСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
УДК 82.09(=511.131) А.В. Камитова
ОСОБЕННОСТИ ЗООМОРФНОЙ ОБРАЗНОСТИ В ТВОРЧЕСКОЙ ПРАКТИКЕ УДМУРТСКИХ ПОЭТЕСС
В предлагаемой работе внимание акцентировано на выявлении особенностей художественного воплощения зооморфной образности в удмуртской женской поэзии. Проведенный анализ показал, что изображение личности, основанное на зооморфной метафоризации, в творческой практике удмуртских поэтесс соотносится с древнейшими архетипическими представлениями, системой первобытной образности и натурфилософским взглядом авторов на мир. Посредством зооморфизации лирического персонажа реализуется представление о его психофизиологическом состоянии, внешней характеристике, определяются особенности его поведенческой модели.
Ключевые слова: зооморфная образность, удмуртская литература, женская поэзия, метафоризация, творческая практика.
Женская литература - уникальное явление мировой культуры, до сих пор не получившее устоявшегося определения и продолжающее оставаться предметом теоретического осмысления в научном дискурсе (см., напр.: Арбатова 1995, Трофимова Е. 1997, Шоре 1999, Савкина 2007 и др.). В данной работе мы ограничимся заявлением о том, что под рассматриваемым термином будут пониматься тексты, созданные женщинами. На фоне имеющегося в удмуртской литературе обширного диапазона имен мы остановимся на тех авторах, чье творчество представляется показательным в контексте изображения человека с точки зрения зооморфной эстетики1.
В различные эпохи мыслители, художники, писатели рефлектировали по поводу зооморфного (фитоморфного, антропоморфного и т.п.) моделирования образов и явлений окружающего мира. Каждый из них предлагал обществу свое понимание и видение вопроса. Так, например, А. Блок, находясь под впечатлением событий, совершавшихся в России в революционные годы, в одной из своих работ писал: «Человек - животное; человек - растение, цветок; в нем сквозят черты чрезвычайной жестокости, как будто не человеческой, а животной; и черты первобытной нежности - тоже как будто не человеческой, а растительной. Все это - временные личины, маски, мелькание бесконечных личин» [5. С. 114]. В современной гуманитарной науке определения понятия «зооморфизм» варьируются. Мы рассматриваем зооморфизм как переносное употребление наименований животных, зверей, птиц, насекомых, рыб в целях создания образной характеристики человека / лирического персонажа.
Проблема зооморфной образности в удмуртской женской поэзии до сих пор не являлась объектом научного осмысления. Наличие этого приема в творчестве удмуртских поэтесс объясняется архаичностью их мышления, сопряженностью их поэтического сознания с древними архетипическими структурами, глубинной связью с мифологической традицией. Между тем поэтический опыт удмуртских поэтесс органично вписывается в контекст общих духовно-интеллектуальных исканий гуманитарного знания2. В их творческой практике художественное воплощение зооморфной образности неоднотипно. Парадигма поэтического образа выстраивается поэтессами от метафорического сближения до явного синкретизма.
На наш взгляд, в изображении лирического персонажа3, основанном на зооморфной метафориза-ции, прослеживается идея сложности природы человека, базирующаяся на национально-культурных
1 Исследователями замечено, что тема репрезентации животного в современном гуманитарном знании является одной из актуальных [14. С. 214]. «Анализ проведенных за последнее десятилетие исследований позволяет говорить о формировании нового направления гуманитарного знания зоокультурологии - как пространства междисциплинарного синтеза исследовательских практик философии, культурологии, искусствознания, филологии, антропологии, биоэтики и пр.», - отмечают И.Н. Мочалова и Ф. Фуртай [14. С. 214]. Другие исследователи указывают на то, что тема животных является заметной чертой интеллектуальной моды на Западе и отмечают о существующей в отечественном гуманитарном знании серьезной традиции анализа проблемы «человек/ животные» [4. С. 80].
2 Американская писательница Кларисса Пинкола Эстес в одной из своих трудов отметила: «Нельзя также объяснить случайным совпадением то, что волки, койоты, медведи и диковатые женщины в чем-то схожи между собой: в человеческом представлении их связывают общие инстинктуальные архетипы <....>» [31. С. 4].
3 Следует отметить, что гендерный статус субъекта высказывания в удмуртской поэзии, зачастую, бывает не обозначен. Во многом это связано с отсутствием в удмуртском языке категории грамматического рода. По воз-
представлениях. В поэтических опытах актуализируется возможность лирической героини иметь несколько сущностей, мимикрировать, модифицироваться и трансформироваться, а, следовательно - обладать свойствами, которые присущи животным и птицам. Так, например, Т. Чернова посредством зооморфных преображений обыгрывает двойственность и даже многослойность сути своей лирической героини:
Мон - сьод кый, кескич зичы но Я - черная змея, хитрая лиса и
Шубаме вошъясь кеч лул, Меняющая шубу заячья душа,
Мон ик - тигр, зольгыри но<... >4 Я же - тигр(ица), и воробей <..
[27. С. 88].
Объяснение женской натуры через зооморфные образы формирует ассоциации, связанные с отрицательной и с положительной коннотацией. Самоотождествление героини с черной змеей символизирует неприступность, красоту и ведовскую природу; с лисой - хитрый нрав, с зайцем - робость и нерешительность, с тигром - силу и экстраординарность, с воробьем - хрупкость и субтильность. Умение лирической героини перевоплощаться в разные образы может быть связано и с тем, что она обладает сверхъестественными способностями: Мон кочыш! Мон вегин! Мон сьод кый! [15. С. 73] 'Я кошка! Я ведьма! Я черная змея'. Дар магической перемены облика, обладание способностью к обо-ротничеству позволяют лирическому субъекту Л. Нянькиной превратиться в кошку и змею - в существ с ведовским началом. В изменении облика персонажа отражено представление о его много-ипостасной зооантропоморфной природе, которая опосредованно проявлена и в модели поведения. Героиня А. Кузнецовой также обладает даром перевоплощения, в том числе - в змею. Хтоническая природа в этом случае олицетворяет красоту девушки:
Мон кый но, дыдык но, Я и змея, и голубь,
Эбек но сяська. Лягушка и цветок.
Чебер потисько ке - коты но веська. Если кажусь себе красивой - успокаиваюсь.
[10. С. 76].
Отличительные черты лирического персонажа или собеседника в творчестве удмуртских поэтесс также выражаются через зооморфные метафоры. Образные подобия облика лирического персонажа с животным, птицей, насекомым моделируются на ассоциативных представлениях. Так, девичья коса сравнивается с извилистыми движениями змеи: Кый сямен позырске /Йырси пунэтэз [12. С. 92] 'Подобно змее скручивается / Ее коса'. В данном случае уподобление образов основано на визуальном сходстве объектов.
Змеиное подобие персонажа базируется и на особенности поведения пресмыкающегося, проявляющееся в поступках героя: Бен валай: / тон голькыт / Сьод кыйлэсь но гылыт [26. С. 79] 'Я поняла: / ты слащавый / Скользче черной змеи превратиться'.
В творчестве Л. Хрулёвой актуализируется распространенный в мифах образ женщины-змеи, символизирующий коварство и искушение, против которой невозможно устоять: Кый вышлем ик би-нялско мон /Вырземед но луонтэм <... > /Гажанэ, муспотонэ, /Тон луид мынам гинэ [25. С. 56] 'Подобно змее я свернусь, / Не сдвинешься <...> / Любимый, милый, / Ты стал только моим'.
В поэзии Л. Нянькиной со змеей сравнивается соперница лирической героини: Ойдо огшап ул ай шиетись кыен, - / Тодисько, уд чида - берытскод берен [15. С. 42] 'Поживи немного с шипящей змеей, - / Знаю, не стерпишь - вернешься назад'. Шипящая змея отражает характер персонажа: ворчливого и злобного.
Индивидуальные черты характера собеседника в поэзии Л. Тихоновой также репрезентированы зооморфными образами. Через различные сравнения с существами из животного мира отражается его внутренняя разноликая сущность:
можности разграничивать «героиню» и «героя» мы будем исходя из контекста. Эта проблема неразрывно связана с общей психологией творчества.
4 Здесь и далее во всех цитатах авторские пунктуация и грамматика сохранены. - А.К.
5 Здесь и далее подстрочный перевод стихотворений сделан автором статьи. - А.К.
2015. Т. 25, вып. 6 ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ
Шаплы кензали, <> Прыткая ящерица,
Лушкем сиись кей, Тихо поедающая моль,
Шуак лексись кый <...>. Внезапно жалящая змея <...>.
Тон! Ты!
[21.С. 28].
Удмуртскими поэтессами своеобразно обыгрывается мотив готовности лирической героини к зооморфным трансформациям ради любви: Кулэ ке, / Чорыг но, Вуныл но луо [20. С. 52] 'Если надо, / Превращусь и в рыбу, и в Русалку'; Тон понна мон луо / Вож садысь чуж учы. /Мон, кулэ ке, ваё, / Муш кадь, трос-трос чечы [25. С. 9] 'Для тебя я стану / Желтым соловьем в зеленом саду. / Я, если надо, принесу / Много меда, подобно пчеле'; Учылы но пормытско /Тон понна <... > /Мед гинэ луом артэ / Со понна [25. С. 88] 'И в соловья превращусь / Ради тебя <.> / Только пусть будем вместе / За это'. За внешними телесными трансформациями проявлено самоотождествление героини.
Чародейским дарованием обладает лирическая героиня стихотворений О. Ведровой. Используя магическое воздействие через питие, героиня превращает своего возлюбленного в рыбу и сама оборачивается в необычайную рыбу синего цвета: Сектало тонэ кудзытозяд. / <...> Лыз чорыглы пормо. Огшап / Чилясь сьомъёсыным синдэ мальдытыса, / Мон мынчырес учко шорад <... > / Чиньыостэ уян бурдлы мон пормыти [6. С. 8] 'Напою тебя до опьянения. / <...> Превращусь в синюю рыбу. Ненадолго / Сверкающими чешуйками глаза твои ослепив, / Я, лукаво взглянув на тебя, <.> / Твои пальцы превратила в плавники'.
Героиня стихотворения А. Кузнецовой «Кобла мон.» («Кобыла я.») также существует в разных зооморфных сущностях. В воображении героини предстает «первобытный» мир. Она развивает мысль о «системе первобытной образности», предполагающей тождество человека с животным. Жесткая самооценка героини основана на зооморфном уподоблении, нетрадиционном для женской лирики:
Кобла мон:
Вылам бадзым воз тыремын, Вормид ке но, Уд ке но -«Ну!» - шуэмын. Ыж йыр мон:
Монэ такаос котырто,
Боксо,
Лекало,
Тэтчало но шудо. Озьы ик мон скал но: Кунян ваисько, Иолме сётисько но Гидынулисько <... >.
Куштэм пал кышно мон.
Коть оскы, коть эн,
Портэм кыйкайлы укшасько чиданэн.
[10. С. 76].
Кобыла я:
На мне большой воз, Хоть посилен, Хоть нет -«Неси!» - сказано. Я овца:
Меня окружают бараны,
Блеют,
Бодают,
Прыгают и играют. Также я корова: Телюсь, Даю молоко и В хлеву живу <... >.
Я брошенная вдова/одинокая женщина. Хоть верь, хоть не верь,
Обладая терпением, я уподобляюсь разным диким птицам и зверям/животным.
Оказавшись в ситуации одиночества и имея терпение, лирическая героиня преодолевает границу, существующую между человеком и животным миром. Она находит понимание, если не в мире людей, то в мире животных, с котором ощущает неразрывную связь. В нарочитом отступлении от эстетического изображения персонажа проявлена эпатирующая позиция героини по отношению к окружающему миру. Масочная модель поведения отражает картину внутренней борьбы за метафизическую свободу. В целом психотип Т. Черновой и А. Кузнецовой основан на органическом синтетизме духовного и инстинктивного начал.
В творчестве удмуртских поэтесс через метафорическую модель обыгрывается психофизическое состояние лирического персонажа, при котором поведение человека сравнивается с повадками животного. Акцентируется внимание на усвоении манеры поведения животного и на отталкивании от нее. Например, Ашальчи Оки через зооморфные ассоциации раскрывает суть женской судьбы: Ужаса, ужаса / Пуны кадь-ик, жадид. / <...>Кудзыса, кузпалэд, / <... > Пуныез кадь, жугиз - / <... >Жожедлы чидатэк, /Пуны кадь-ик, вузид, /Пуны кадь-ик!.. [2. С. 15-16] 'Работая, работая / Ты устала, как собака. / <...> Твой муж опьянев, /' Тебя, как собаку, избил - / <...> Не стерпев обиды, / Ты выла, как собака, / Как собака!..'. «Акцентируя понятие не единичной судьбы, а общей женской доли, Ашальчи Оки - сравнением героини с собакой - сгущает трагизм судьбы женщины-удмуртки, в котором воплощается и трагизм униженной нации», - отмечает М.В. Серова [19. С. 21].
Ситуация физической и духовной несвободы героя передается через уподобление щенку: Жугем куча музэн, /Нискетыса нюжтиськисько борсяд [8. С. 132] 'Словно избитый щенок, / Скуля, волочусь за тобой'. Аналогичное эмоционально-психологическое состояние переживает лирическая героиня Л. Нянькиной: Азьвыл мон вал нуны, /Мусое, тон понна. / Табере думылэм пуны. / Пуны, кудзэ ке луэ - / Мозмыку - таман вешаны? /Пуны, кудзэ ке луэ - /Жоб куазен - ульчае улляны? [15. С. 151] 'Раньше я была малышкой, / Милый, для тебя. / Теперь привязанная собака. / Собака, которую можно - / В печали - вдоволь поласкать? / Собака, которую можно - / В ненастную погоду - выгнать на улицу?'. В данном контексте актуализируется чувство «собачьей преданности», покорность, смирение.
Посредством зооморфных метафор и сравнений передаются как естественные, так и аномальные модели поведения героини. О. Ведрова сравнивает непростую судьбу лирического персонажа, его привязанность к любимому человеку - с собачьей участью: Думемын тон борды жильыен <... > / Зор улын кынмыса сылисько. /Пунылэсь улонзэ улисько [6. С. 17] 'Я привязан(а) к тебе цепью<...> / Под дождем замерзая стою. / Проживаю собачью жизнь'. В изображении покорной привязанности одного человека к другому изображен врожденный, природный инстинкт.
Лирический субъекту Л. Тихоновой, идентифицируя себя с собакой, обыгрывает чувство собственной ненужности и бесполезности: Ой, кулэ ке ой лу калыклы, / Пуныез кадь, вылды, куштозы [20. С. 70] 'Ой, если не буду нужна народу, / Словно собаку, наверное, выгонят'.
Поведенческая модель человека, напоминающая повадки собаки, расценивается лирической героиней Т. Черновой отрицательно:
Нош куке но
Палэнтизы ке сюлэмдэс, <... > Пуны сямен эн мынэ сьоразы, Жальмыт эн учкылэ синъёсазы.
[29. С. 36]
Но когда
Отстранят ваше сердце, <.> Словно собака, не идите за ними, Жалостно не смотрите в их глаза.
Лирическая героиня Л. Черновой сравнивает нелюбимого мужчину с собакой, которая досаждает привычкой ластиться: Пыриськись пуны кадь / Тон эн ветлы сьорам [26. С. 53] 'Как ластящаяся собака / Ты не ходи за мной'. Зооморфизм персонажа используется при описании присущих ему отрицательных моральных качеств, в частности, ярко выраженной навязчивости.
Через сравнение человека с животным в стихах А. Кузнецовой воспроизведена модель агрессивного поведения человека: Писэез кадь монэ /Маялтид, палдытид.... [10. С. 58] 'Словно кошку, / Ты меня погладил, отбросил'. В данном сопоставлении отмечается беззащитность героини. В ситуации романтических взаимоотношений сравнение героини с кошкой воспринимается как естественное. Но оно может вызывать и отрицательные коннотации: Эркын будэм писэй выллем, /Мон нокинлэсь ой ню-лы киоссэ [8. С. 132] 'Подобно кошке, выросшей на свободе, / Я никому не лизала руки'. Манера пресмыкаться перед кем-нибудь, унижаться и подлизываться - стереотип, преодоленный героиней.
Удмуртские поэтессы активно используют способ метафорического переноса поведенческих особенностей животных на человека. Например, «ловелас» воспроизводит поведение мартовского кота: Тыныд ог уй кулэ, шуныт валес... / Тон огшоры... Тулыс калгись писэй [15.С. 34] 'Тебе нужна лишь ночь, теплая постель. / Ты просто. По весне гуляющий кот'. В традиционной метафоре кот символизирует любвеобильного мужчину.
Внешняя красота мужчины (мынам палы), его стать вызывают сравнение с куницей: Дуннеысь со вал, дыр, самой чеберез, /Мугорыз сёрлэн кадь веськырес [29. С. 27] 'В мире, наверное, он был самым красивым, / Телосложение, как у куницы, стройное'.
2015. Т. 25, вып. 6 ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ
Непостоянство друга, его привычка часто менять место нахождения представлено образом белки, прыгающей с дерева на дерево: Уг тодскы, кытын, кинэн эше шулдыръяське. /Пуась коньы сямен со тэтча вайысь вае [15. С. 34] 'Не знаю, где, с кем мой друг веселится. / Подобно белке-летяге он прыгает с ветки на ветку'.
Нерешительность делает мужчину похожим на пугливого зайца: Тынад сюлэм / Мукет вылэм <...> / Кышкась вылэм, /Лудкеч выллем [25. С. 45] 'Твоя душа / оказалась другой <...> / Оказалась пугливой, / Как у зайца'.
Лирическое я призывает друга преодолеть отрицательные качеств своего характера, делающие его зооморфным: Эш ке тон, <... > /Кей сямен ватиськыса, /Лушкемен эн йырйиськы. <... > /Вунэ-ты вожъяськондэ. /Кушты, кушты лек шидэ [20. С. 44] 'Если ты друг, <...> / Скрываясь, как моль, / Тайком не точи.<...> / Забудь о зависти. / Сбрось, сбрось свое свирепое жало'.
Неоднозначно реализуется в стихах удмуртских поэтесс образ птицы, который является эмбле-матичным выражением удмуртской ментальности. Привязанность к человеку, пассивность и зависимость героини Т. Черновой выражаются через образ птицы в клетке. Эта метафора основана на сходном поведении человека в ситуации духовной и физической несвободы: Бен, туннэ мон - дыдык, / Кынартэм бурдыным /Думемын тон борды /Пыраклы-весяклы [26. С. 50] 'Да, сегодня я - голубка, / Обессилевшими крыльями / Привязана к тебе / Навсегда-навечно'.
Сравнение лирической героини с птицей вводит в лирику удмуртских поэтесс тему духовной и физической травмированности: Йыромем юберлэн кадь, / Шудкаре пазьгемын. / Сосырмем тодьы юсь кадь - / Уг лу лобеме. <... > / Четлыкысь бурдолэн кадь / Осконэ но кылиз [21. С. 30] 'Как у заблудшей сойки, / Родное (букв. счастливое) гнездо разрушено. / Словно раненная белая лебедь - / Не могу улететь <.> / Подобно птице в клетке / Осталась без веры'.
В одном из стихотворений Т. Черновой посредством орнитологической метафоры изображается драма покинутой девушки: Ас карысьтыз усьылэм поськыпи но / овол-а / Тынад куштэм туганэд? [28. С. 48] 'На выпавшего из своего гнезда птенца ласточки / не похожа ли / Твоя брошенная возлюбленная?'. Образ «выпавшего из гнезда птенца ласточки» свидетельствует о физической беспомощности, незащищенности жизни.
Образ вдовы/одинокой женщины в одноименном стихотворении Л.И. Тихоновой «Пал кышно» осмысливается через «птичьи» сравнения, восходящие к традициям удмуртского фольклора: Мон бурдъёстэм кочо. <... > / Таче мон пал тури, / Толъя ветлись тури [20. С. 142] 'Я бескрылая соро-ка.<.. .> / Я одинокий журавль, / Бродящий по ветру журавль'.
С другой стороны, широко используемый мотив полета сопряжен с образом птицы или крыла, который ее метонимически замещает. Как правило, мотив обретения крыльев связан с психологическим состоянием лирического персонажа. Например, героиня А. Кузнецовой окрылена, когда испытывает счастье: Мон туннэ бурдо - / Шудолэсь шудо [8. С. 67] 'Я сегодня окрылена - / Счастливее счастливого'. Героиня Т. Черновой обретает крылья в состоянии влюбленности и в момент возвращения на родину: Мон лобзисько ни бурдъёсын - / Тынад огпол учкеменыд [28. С. 54] 'Я уже лечу на крыльях - / Стоит тебе разок взглянуть'; Тыбырам бурдъёс кадь кылдылиз / Со доры ву-эмелы быдэ [29. С. 13] 'Кажется, на спине вырастают крылья / Каждый раз, когда возвращаюсь сюда'. Героиня Л. Кутяновой окрылена мечтами: Тыбырам юнмало бурдъёс. /Лобзысал мон шунды кемозь, / Вуысал малпанэ дорозь [12. С. 36] 'На спине вырастают крылья. / Я бы взлетела до неба, / Долетела бы до своей мечты'. Эмоциональный подъем героинь описывается через образ птичьего полета, свободного движения.
Т. Чернова развивает мысль о том, что возможность обретения крыльев является прерогативой Бога: Инмаред но уг сёт ини бурд [27. С. 39] 'И Бог уже не дарует крылья'. В данном примере проявлена мысль об ограниченных возможностях человека.
Полет для человека связан с достижении зрелости (совершеннолетия): Собере юберъёс кадь шортчи /Бурдъяським но лобим кин кытчы [16. С. 138] 'Затем, словно скворцы, бойко / Окрылились и улетели кто куда'; Кыкетиез анай вешаз монэ, / Сюдиз-вордиз, /Визьмаз,бурдъяз [8. С. 9] 'Вторая мать меня приласкала, / Накормила-напоила, / Вразумила, окрылила' . Достижение социальной и психологической зрелости в творчестве удмуртских поэтесс представлено образом оперения, окрыления: Нылпилы ке потэ тылы-бурд, / Чик кулэ ни уг лу солы гурт [26. С. 9] 'Когда у детей вырастают перья-крылья, / Совсем не нужным становится им дом'; Маин кужмо анай? /Нылыз-пиез возаз султэ ке юн-юн бурдъёсын [17. С. 13] 'Чем сильна мать? / Когда ее дети рядом встают окрепшими крыльями'; Бурдъясько но кошко нылпиос [20. С. 136] 'Окрыляются и уходят дети'; Улонэ потыны бурдъёсме юнмало [6. С. 48] 'Крылья, готовые к выходу в жизнь, крепнут'.
Мотив защищенности материнской любовью выражен образом материнского крыла: Борды вал анай бурдын [15. С. 103] 'Заплакать бы на материнских крыльях'. Посредством данного образа реализуется понимание ценности материнской заботы и любви.
Описывая противоположный пол, лирическая героиня наделяет его мощью и крыльями, тем самым идеализируя своего героя: Ачиз со бурд вылаз но пуктылоз, / Чагыр инме, шунды доры но жу-тылоз [29. С. 29] 'Он посадит на крылья, / Поднимет до голубых небес, до солнца'. В данном случае полет мыслится как восхождение.
Полет, как способ перемещения в пространстве, возможен и при отсутствии крыльев: Бурдъё-стэк лобай лоптыса [8. С. 137] 'Без крыльев летала в приподнятом настроении'; Мон поръяй возь вылти, /инмети но лобай [26. С. 90] 'Я парила над лугами, / и в небе летала'. Орнитологическая метафора позволяет репрезентировать такие свойства души, как вольнолюбие, свобода, независимость.
Вариативным воплощением птицы в удмуртской женской лирике может выступать летучая мышь:
Отид ке, зэмзэ, Если позовешь,
Пормоурткычлы. <... > Превращусь в летучую мышь. <...>
Урткыч мон, урткыч, Лобзо но - уд кут. Урткыч кадь ик кыч -Шедьти уго бурд.
[26.С. 81].
Я летучая мышь, летучая мышь, Взлечу - не поймаешь. Как и летучая мышь, дикая -Потому что нашла крылья.
Сравнение с летучей мышью символизирует внутреннее состояние героини, ее «дикую» сущность, жажду свободы. Полета понимается как избавление от обыденности.Состояние невозможности полета с мыслью о духовной несвободе:
Та бадзым, та паськыт дуннеын Эркынак лобаны кылдымтэ: Бурдъёсме сосырто катъёсын <... >
[13. С. 76].
В этом большом, просторном мире Не довелось полетать свободно: Крылья калечат законами <...>
Субъект находится в ситуации, в которой невозможна его личная активность. Он вынужден существовать, подчиняясь диктуемым внешним миром законам.
Метафорой поврежденного крыла в стихотворении Г. Романовой иллюстрируется состояние психологического дискомфорта: Чигиз мынам лобан бурды, / Чигиз зырдыт пинал сюлмы [16. С. 161] 'Сломалось мое крыло, / Разбилось мое пламенное юное сердце'. Внутренний надлом сравнивается с опаленными крыльями: Бурдъёсме сути, / Сюресме ышти... / Кытын, мар бордын / шуд сэреге меда [27. С. 84] 'Крылья опалены, / Сбилась с пути. / Где же, где / мое счастье'. Прерванный полет, сломанная судьба и жизненная драма героя осмысляются Т. Черновой через мотив обрубленного или перебитого крыла: Куачак чигтылэм бурдъёсме / уг лужутэме-волъяме [26. С. 53] 'Переломанные крылья / не могу поднять-расправить'. В некоторых случаях ощущение духовного и физического родства с птицей передается через символическую деталь. Так, перо птицы мыслится аналогом сердечного нерва, повреждение которого влечет за собой телесные и душевные болевые ощущения: Инмети лобакум, /Бурдысьтым тылые ишкалскиз. / Воселы чидатэк бордыкум, / Сюлмысьтым лулсэ-ры чигиськиз [20. С. 27] 'Во время полета по небу / Вырвалось перо с крыла. / Во время плача от невыносимой боли,/ Порвался сердечный нерв'.
Оценка внешности, характера, поведения лирического персонажа в стихотворениях удмуртских поэтесс нередко представлена метафорическими моделями:
Синъёсыз - сосыртэм дыдыкъёс, Ее глаза - раненные голуби,
Учко но учко тон шоры. Смотрят и смотрят на тебя.
Небыт но кузесь синлысъёс Мягкие и длинные ресницы
Дыректо, кыстйсько тон сьоры. Дрожат, тянутся за т°бой.
[12.С. 86].
Орнитологическая метафора используется при описании внешности персонажа: Мынам синлысъ-ёсы - / Тылобурдо бурдъёс, /Лопыръяло бамыд бордын [27. С. 96] 'Мои ресницы - / Птичьи крылья, / Размахивают у твоего лица'; Будэ нылы <... > /Тылобурдо бурдъёс - синкашъёсыз [27. С. 15] 'Подрастает моя дочь <... > / Крылья птицы - ее брови'.
Текстурные и тактильные ощущения лирического субъекта также передаются через зооморфные образы: Мугоры куалекъя, /Кыстаське сопала, тапала <... > /Зазег ку кадь луэм мугорме /Векчи зор весь бышке но бышке [6. С. 21] 'Тело дрожит, / Дергается туда-сюда <...> / Мое тело, покрытое гусиной кожей, / Мелкий дождь все колет и колет'.
С помощью зооморфных метафор описывается кинематика. Плавная, скользящая, размеренная поступь героини сравнивается с изящным движением лебедя:
Яратисько чебер нылкышноез! Урамысен пумиськыку, Макем лушкем, Понназ пальышаса, Тодь юсь сямен, Лэйкыт ортчоз возтид.
[16.С. 157].
Люблю красивую девушку! Встретив ее на улице, Насколько незаметно, Улыбаясь,
Подобно белой лебедушке, Рядом плавно пройдет.
Используемое поэтессами сравнение девушки с лебедем является традиционным и выражает представления об изяществе, грации и красоте: Тодьы юсьлэн кадь выросэд, / пельпум вылад тодьы кышет... [20. С. 120] 'Осанка как у белого лебедя, / на плечах белый платок'; Яратон оре, мур коже сямен, /Мон зымо. /Пыласько отын, тодьы юсь сямен, /Тужумой [25.С. 43] 'В реку любви, подобно в омут, / Я нырну. / Буду плескаться там, подобно белой лебеди, / Очень хорошо'. Лебедь в творчестве удмуртских поэтесс сопряжен с женским началом. Подобные отождествления лежат в русле фольклорной традиции. Например, сравнение героини-невесты с птицей являются универсальным выразительным средством в народной поэзии. Л. Нянькина использует известный сюжет сказочного превращения Василисы в лебедя: Юсь со мон - Василиса! [15. С. 143] 'Лебедь это я - Василиса'.
Отличительные хроматические признаки птиц, используемые для описания внешности лирического субъекта, выступают символическим маркером его неповторимости, особости. Например, внешняя красота невесты осмысляется через традиционные для народного мировосприятия орнито-морфные образы белого голубя и белой лебедушки: Сюанам /Юг дыдык кадь дисязы [20. С. 15] 'На свадьбу / Нарядили меня как белую голубку; Тодьы юсь диськутэн / сьор гуртысь чебер кен / Тон до-ры каръяськиз <... > [12. С. 75] 'В белой лебединой одежде / из другой деревни красивая невеста / Приютилась у тебя <...>'; <... > ах, юсь кадь чебер мон! /Ваньдэс сюанэ отисько! [15. С. 78] '<...> ах, словно лебедь я красива! / Всех приглашаю на свадьбу!'.
На примере межличностных отношений мужчины и женщины авторы иллюстрируют манеру поведения героя, аналогичную птичьим повадкам: Дисьтонэд тынад - / Орзилэн кадь ик, / Одиг пол учкид но - вормид [28. С. 44] 'Твоя решительность - / Как у орла, / Взглянул один раз и - победил'. Быстрое, неожиданное и мгновенное изменение поведения героя в представлении героини А. Кузнецовой подобно ловкому полету стрижа: Пумитай мон тонэ <...> / Яр поськы кадь лобзид лыз инме [8. С. 130] 'Я встретила тебя <...> / Ты, словно стриж, взмыл в синее небо'.
Посредством орнитологической метафоры в стихотворениях удмуртских поэтесс маркируется гендерный статус персонажа. Подобные отождествления восходят к архаической мифологии. Например, возлюбленный героини в стихотворении А. Кузнецовой отождествляется с журавлем: Туриме бырйи /Нимыдья, Гири [10. С. 23] 'Выбрала своего журавля / По имени Гриша'. Аналогичные метафорические замены брачной пары одиноким журавлем прослеживаются и в удмуртском фольклоре [7. С. 115].
В творчестве удмуртских поэтесс при изображении мужчины в орнитоморфном облике часто используется образ орла (сокола, беркута), семантика которого также неразрывно связана с архаическими представлениями народа: Пиос полысь / Орзипиез /Мон синйылти [16. С. 152] 'Среди юношей / Орленка / я приметила'; Синмаськи мон Калмез батырлы. / Со кужмо, со йоно, / Со дано орзилы [13. С. 46] 'Я влюбилась в богатыря Калмеза. / В этого сильного, статного, / В этого славного орла'; Тани, орзие, / Тани мон, азяд [26. С. 81] 'Вот, мой орел, / Я перед тобой'. Нрав возлюбленного лирической героини по-
добен птице: Сэзь орзи кадь сямдэ / адзонтэм вунэти [29. С. 34] 'Твой характер, как у юркого орла / я навсегда забыла'.
Образ мыслимого друга лирическая героиня гипотетически связывает с птицей, имеющей возможность взлетать до солнца, поюще-плачущим соловьем, синим голубем - с образами, тесно связанными с традиционными культурными ассоциациями:
Кычегес, кыче тон, туганэ? <... >
Шундыозь лобась бурдо кадь-а, Я уин кырзась-бордись учы? Кин тодэ - укно йылам гурла, Оло, со ик ай тон, лыз дыдык...
[21. С. 21].
Какой же ты, какой, мой милый? <.>
Ты словно птица, летающая до солнца, Или соловей, поющий и плачущий ночами? Кто знает - над окном воркует Синий голубь, может быть это ты .
Модель взаимоотношений лирической героини и героя-избранника в одном из стихотворений Т. Черновой сконструирована по подобию поведения птицы, взлетевшей в небо навстречу партнеру: Лэзь монэ, эрико бурдоез, / Ас быръем сюрестим лобаны, /Кыдёкысь орзиез гажаны [29. С. 39] 'Выпусти меня, свободную птицу, / Летать по своей избранной дороге, / Любить орла издалека'.
У А. Кузнецовой творчество мужчины отождествляется с орлиным полетом: Воргоронлэн кыл-буранэз - орзипилэн бурд волъямез [11. С. 20] 'Стихи, написанные мужчиной - полет птенца орла'. Сравнение в данном случае связано с представлением о волевом мужском начале. Посредством орнитологических метафор создается образ героя с повадками птиц.
В некоторых случаях развивается традиционная ассоциация: птица - певец/поэт/творец: Чалми-зы ни тросэз /Шаерысь учыос... /Кельтизы ук соос / Чебересь кырзанъёс [23. С. 29] 'Умолкли многие / Соловьи в нашем краю. / Они оставили / Красивые песни'. Образ птицы связан с состоянием поэтического творчества.
Издаваемые персонажем звуки сравниваются с животными и птичьими голосами. Например, рыдание лирического героя подобно вою волка, которое дополнительно транслируется в удмуртском тексте с помощью игры звуков: Ой, ой борды - кион кадь вузи [15. С. 88] 'Нет, не плакала - выла, как волк'. Депрессивное состояние лирического персонажа вследствие неоправданности надежд передается через звуковые аналоги, издаваемые животными: Маке кулэ воштиськын / Вуоно выль даурын. / Иське, кутскоутыны, /Кион сямен вузыны [15. С. 92] 'Что-то должно измениться / В будущем новом веке. / Иначе, начну лаять, / Выть, подобно волку' .
Лирическая героиня А. Кузнецовой проводит параллель между значением темброво-голосовой характеристики перепелки и личным эмоциональным состоянием: Эк, ушъяське ук бодёно сезьы полын / Куать пятакез шедьти, шуэ со, дунне тыр. / <--->Мон бодёно кадь, ялан лоптэмын, / Ушъяськисько: быгатисько яратыны [10. С. 38] 'Эх, хвастается перепелка средь овса / Всему миру разглашает о том, что нашла пять пятаков. / <...> Я, как перепелка, воодушевлена, / Хвастаюсь: могу любить'.
Орнитологическая и зооморфная метафора в творчестве удмуртских поэтесс является способом описания отличительных свойств лирического персонажа. Перенося голос птицы в сферу человеческой речи, они создают образное представление об особенностях речевого поведения персонажа. Сравнение голоса героя или героини с соловьиной трелью основано на умении искусно петь: Куараед - / Тюрагай [24. С. 23] 'Голос твой - / Жаворонковый; Паймоно кадь куараез - / Учыпи, оло [25. С. 55] 'У него удивительный голос - / Как у соловья'. Опосредованно в сходстве птичьего и человеческого пения заложено представление об экспрессивной, музыкальной, тембральной характеристике речи героя: Тон понна учыен чирдысал [8. С. 128] 'Для тебя я бы пела соловьем'; Турагай куарадэ /Мон тодам ваисько [2. С. 38] 'Твой голос, похожий на голос жаворонка, / Я вспоминаю'; Учы кадь кырзасьсэ /Бырйысал аслым эш [26. С. 53] 'Поющего, словно соловей, / Выбрала бы я себе друга'. В некоторых случаях отождествление пения героя с птичьим подается иронически: Эн но кырза мыным сизьыса, / Тон астэ учыпи кожаса, / Оволтэм куарадэ быдтыса [21. С. 44] 'И не пой мне свои посвящения, / Думая, что ты соловей, / Изводя голос, которого нет'; Эн борды шушы синвуэн - / Уг чу-шы. /Эн чирды учы куараен - / Уг вала [25.С. 46] 'Не плачь слезами снегиря - / Не вытру. / Не пой соловьиным голосом - / Не пойму'.
122 А.В. Камитова
2015. Т. 25, вып. 6 ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ
Репрезентация лирического субъекта посредством инсектных метафор является одной из вариаций зооморфной образности. Так, например, пластические движения персонажа сравниваются с порханием бабочки, с изящным полетом козодоя: Чиган ныл тапыртэ, /Бубыли кадь лоба, / Унябей кадь берга [16. С. 151] 'Цыганка пляшет притопывая, / Порхает, словно бабочка, / Кружится, словно козодой'. Движения героини в танце сопоставляются с физикой бабочки: Сьод синмо егит ныл, /Мон тыныд синмаськи. /Эктиськод туж капчи, /Кожалод бубыли [26. С. 92] 'Черноокая юная девушка, / Я в тебя влюбился. / Танцуешь очень легко, / Подумаешь, что бабочка'.
С помощью инсектноморфного переноса делается акцент на гендерную дифференциацию: Муш-кышномурт мон, /Муш-кышномурт. / Чечы выллем /Мон бичасько яратонэз / Сяська вылысь, / Лысву полысь [3. С. 52] 'Я пчеломатка, / Пчеломатка. / Похожую на мед / Любовь я собираю / С цветков, / С росы'.
В размышлениях о своей сущности, лирическая героиня Л. Тихоновой проводит параллель со шмелем, который не приносит мед: Шудпуйы-а мон, /Я шудтэм нылмурт. <... > / Чечытэм майсы [21. С. 5] 'Я удачница, / Или несчастная женщина.<.. .> / Шмель, не приносящий мед'.
Лирический субъект А. Кузнецовой соотносит идеальные пропорции женщины с осиной талией: Вожъяськисько кузпалэдлы / со тон понна котьку чебер. / Кускыз солэн - дуринчилэн [10. С. 37] 'Завидую твоей супруге / она всегда красива для тебя. / Её талия - осиная'.
Размышляя по поводу собственного бытия, лирическая героиня соотносит себя с инсектными образами. Самоопределения героини, основанные на сложных превращениях, объясняют его внутреннее состояние:
Мон ик чонари вотсэтэ сюрем кут: Я же попавшая в паутинные сети муха:
Золтэм вотэсысь потэме но уг лу. Из натянутых сетей выпутаться не могу.
Ачим ик, лэся, чонари луисько: Я, кажется, и сама являюсь пауком:
Асме кутисько но асме быдтисько <... >. Себя же ловлю и себя же гублю/убиваю <...>.
[10. С. 76].
С помощью инсектоморфного сравнения лирическая героиня описывает черты характера героя: Сюлэмыд - дуринчи кар кадь, йотсконтэм [27. С. 76] 'Твое сердце (душа) - словно оса, невозможно дотронуться'. Сравнение сердца с осой моделирует представление об агрессивном характере героя.
На основе вышеизложенного можно утверждать, что в творчестве удмуртских поэтесс изображение личности, основанное на зооморфной метафоризации, является одной из наиболее типичных моделей метафорического обозначения. Сопоставление персонажа с образами из животного мира восходит к древнейшими архетипическими представлениями народа, к первобытной образности и натурфилософским взглядам авторов. Посредством «звериной» метафорики реализуется двуединое понимание человека как совмещение основных бинарных оппозиций: духовного и телесного. Внимание удмуртских поэтесс к зооморфизации личности, обусловлено поисками способов самопознания и самовыражения и стремлением к воссозданию в поэзии целостной картины мира, где личность не противопоставлена природе, а неразрывно слита с ней во всех аспектах психофизического, бытового и метафизического существования.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Арбатова М.И. Женская литература как факт состоятельности отечественного феминизма // Преображение. 1995. № 3. С. 26-27.
2. Ашальчи Оки. Сюрес дурын: Кылбуръёс. М.: 1-ая типография Центрального Издательства Народов СССР, 1925. 74 с.
3. Бадретдинова Л.Г. Сюлэм пужыос: Кылбуръёс. Ижевск: Удмуртия, 2006. 80 с.
4. Баженова Е.В. Человек и животное в контексте культуры: опыт осмысления (конференции, публикации, выставки) // Человек в мире культуры. Вып. 3. 2013. С. 80-85.
5. Блок А.А. Собраний сочинений: В 8 т. / под общ. ред. В.Н. Орлова, А.А. Суркова, К.И. Чуковского. Т. 6. Проза: 1918-1921 / подгот. текста Д. Максимова и Г. Шабельской; прим. Г. Шабельской. М.; Л.: Государственное издательство художественной литературы, 1962. 556 с.
6. Ведрова О. Мон утчасько тонэ: Стихи. Ижкар: Тодон, 1995. 80 б.
7. Владыкина Т.Г. Удмуртский фольклор: проблемы жанровой эволюции и систематики: монография. Ижевск: УИИЯЛ УрО РАН, 1997. 356 с.
8. Кузнецова А.А. Улонысь но. уйвотысь но.: Кылбуръёс / послесловиез Л. Кутяновалэн. Ижевск: Удмуртия, 2000. 288 б.
9. Кузнецова А.А. Чимошур, Чимошуре: Кылбуръёс. Ижевск: Удмуртия, 1991. 72 с.
10. Кузнецова А. Лушкем яратон. Интим: Кылбуръёс. Стихи. На удмуртском и русском языках. Ижевск: Удмуртия, 1995. 160 б.
11. Кузнецова А. Малы меда?.. Кылбуръёс. Ижевск: Удмуртия, 1984. 36 б.
12. Кутянова Л.Д. Со аръёс: Кылбуръёс но поэма. Ижевск: Удмуртия, 1991. 104с.
13. Кутянова Л.Д. Тон-а со?: Кылбуръёс. Ижевск: Удмуртия, 2010. 176 б.
14. Мочалова И.Н., Фуртай Ф. Зооморфизм в культуре: метаморфозы ночного Петербурга // Вестник Ленинградского государственного университета им. А. С. Пушкина. Вып. 4. Т. 2. 2012. С. 214-215.
15. Нянькина Л.С. Синучкон: Кылбуръёс / Азькыл гожтиз В. Г. Пантелеева. Ижевск: Удмуртия, 2004. 160 с.
16. Романова Г.В. Выль кен: Веросъёс, выжыкылъёс, кырзанъёс, кылбуръёс. Ижевск: Удмуртия, 1991. 218 б.
17. Романова Г.В. Шепасько юос // Романова Г.В., Котков В.В., Шибанов В.Л. Кылбуръёс, балладаос, поэма. Ижевск: Удмуртия, 1988. С. 5-52.
18. Савкина И. Разговоры с зеркалом и Зазеркальем: Автодокументальные женские тексты в русской литературе первой половины XIX века. М.: Новое литературное обозрение, 2007. 416 с.
19. Серова М.В. Поэтика «отказа» в творческом поведении Ашальчи Оки // Серова М.В., Кадочникова И.С. Проблема культурно-исторической идентичности в литературе Удмуртии. (Академический час. Вып. 3). Ижевск, 2014. С. 12-25.
20. Тихонова Л.И. Лул-сюлэм: Кылбуръёс, кырзанъёс. Ижевск: Удмуртия, 2002. 160 с.
21. Тихонова Л.И. Лымыгырлы. Кылбуръёс. Ижевск: Удмуртия, 1994. 80 с.
22. Трофимова Е. Феминизм и женская литература в России // Материалы первой российской летней школы по женским и гендерным исследования. М., 1997.С. 47-52.
23. Трухина З. А. Быгыто-а тонтэк. Смогу ли без тебя: Кылбуръёс, кырзанъёс, сценкаос. Стихи, песни, сценки. Ижевск: Удмуртия, 1994. 76 с.
24. Трухина З.А. Уй пал сяськаос: Кылбуръёс. Ижевск: Удмуртия, 1992. 56 с.
25. Хрулёва Л.Я. Вождэ эн вай, гуртэ..: Кылбуръёс. Ижевск: Удмуртия, 2003. 96 с.
26. Чернова Л.Д. Улон - йыромон: Кылбуръёс. Ижевск: Удмуртия, 2000. 104 с.
27. Чернова Т.Н. Ти ой тодысалды...: Кылбуръёс. Ижевск: Удмуртия, 1991. 112 с.
28. Чернова Т.Н. Та шундыё дуннеямы: Кылбуръёс. Устинов: Удмуртия, 1986. 104 с.
29. Чернова Т.Н. Тыныд тодмотэм кырзанэ. Кылбуръёс. Ижевск: Удмуртия, 1980. 48 с.
30. Шоре Э. Женская литература XIX века и литературный канон // Пером и прелестью. Женщины в пантеоне русской литературы. Ополе, 1999. С. 263-272.
31. Эстес К. Бегущая с волками. Женский архетип в мифах и сказаниях / пер. Т. Науменко. М.: ИД «Гелиос», 2002. 535 с.
Поступила в редакцию 12.11.15
A. V. Kamitova
FEATURES OF ZOOMORPHIC IMAGERY IN THE CREATIVE PRACTICE OF UDMURT POETESSES
The proposed work focuses on the detection of features of artistic expression of zoomorphic imagery in the Udmurt women's poetry. The analysis showed that the image of personality based on zoomorphic metaphorization, in the creative practice of Udmurt poetesses is correlated with ancient archetypal ideas, primitive imagery and physiophilosophical worldview of the authors. By zoomorphic metaphorization of a lyric character, the idea of his or her psycho-physiological state is realized, as well as of external characteristic; features of his or her behavioral model are determined.
Keywords: zoomorphic imagery, Udmurt literature, women's poetry, metaphorization, creative practice.
Камитова Алевтина Васильевна,
кандидат филологических наук, научный сотрудник
Удмуртский институт истории, языка и литературы Уральского отделения РАН 426004, Россия, г. Ижевск, ул. Ломоносова, 4 E-mail: [email protected]
Kamitova A.V.,
Candidate of Philology, Researcher
Udmurt Institute of History, Language and Literature of the Ural branch of the Russian Academy of Sciences Lomonosova st., 4, Izhevsk, Russia, 426004 E-mail: [email protected]
