CC BY
49
История
Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского, 2011, № 1, с. 237-241
237
УДК 94(560)
ОСОБЕННОСТИ УПОТРЕБЛЕНИЯ ЭТНОНИМОВ В СОЧИНЕНИЯХ МАНУИЛА II ПАЛЕОЛОГА
© 2011 г. С.М. Фадеев
Нижегородский госуниверситет им. Н.И. Лобачевского
Поступила в редакцию 02.12.2010
Исследуется проблема употребления этнонимов византийским автором императором Мануилом II Палеологом (1391-1425) и делаются выводы об их исторической и культурной обусловленности в контексте византийской и общеевропейской истории XV в.
Ключевые слова: Мануил II Палеолог (1391-1425), Византия, этнонимика, литература Византии, история Европы XV в.
Сочинения Мануила II Палеолога (13911425) со времени их первого описания и каталогизации французским историком Берже де Кси-вреем в 1853 г. [1] постоянно привлекают внимание исследователей поздневизантийской истории. Они разнообразны по форме и содержанию, включая в себя коллекцию писем, развёрнутую эпитафию на смерть брата, диалоги о вере с «неким персом», «зерцало» для сына императора, а также более мелкие риторические и гимнографические сочинения. Как и многие другие произведения «риторического стиля», они объединяют в себе две противоречивые черты: с одной стороны, они являются крайне важным памятником эпохи, для которой не сохранилось современных историографических работ, а с другой - они в полной мере обладают чертами архаизирующего и риторически усложнённого стиля византийских интеллектуалов, что делает их прочтение и анализ весьма сложной задачей для историка, реконструирующего черты политической и ментальной реальности поздневизантийского периода. Особенностью архаизирующего стиля Мануила Палеолога является то, что под личиной «аттической» лексики, аллюзий на древнегреческих и римских авторов, сложного языка скрываются реалии эпохи, когда уходящая Византия в последний раз пыталась заявить о своих культурных установках миру, использовать весь запас престижа и исторической памяти для получения поддержки на Западе, переживающем, в свою очередь, события (в частности, Столетнюю войну), которые приведут его к образованию национальных государств. Все эти факторы стали причиной того, что Мануил Палеолог избрал уникальную стратегию в своих отношени-
ях с Западом, демонстрируя беспрецедентную для византийского императора открытость и мобильность. Эти обстоятельства ставят перед исследователем ряд важных вопросов. В частности, как отражено в исторических источниках восприятие других народов на данном этапе? Как традиционное и стереотипное в этих текстах взаимодействует с текущими изменениями? С каким теоретическим инструментарием подходить к чтению этих текстов?
В данной статье мы рассматриваем лишь один из аспектов темы - употребление Мануи-лом этнонимов, которые никогда не были простыми для восприятия исследователей, поскольку византийские авторы имели отличное от современного представление об их значениях. Самое главное отличие заключается в том, что византийские авторы мыслили в первую очередь категорией регистра текста. Этот термин был введён Томасом Бертраном Ридом в 1956 г. и быстро получил распространение в сфере социолингвистики. Он очень точно отражает суть византийского феномена: регистр - это «особая разновидность языка, используемая для определённых целей» [2, p. 40]. К этому определению М. Холидея нужно добавить ещё и параметр «определёнными людьми», чтобы отразить то социальное значение, которое имел язык в Византии. Эта группа людей была ограничена кругом тех, кто получил риторическое образование. По оценкам К. Манго, этой разновидностью языка могли пользоваться в каждый отдельно взятый исторический период не более тысячи человек [3, p. 23]. Вполне обоснованно можно предположить, что в поздневизантийский период эта цифра была ещё меньше. Для людей за пределами этой группы этот язык был по крайней мере
малопонятен, потому что не был в широком употреблении уже почти тысячелетие. Участниками группы он воспринимался как подражание «древним», т.е. фактически авторам римского времени, хотя качество этого подражания было различным: многие авторы испытывали заметные сложности с древнегреческой грамматикой и лексикой. Однако этот «маньеризм» не ограничивался лишь чисто лингвистическими характеристиками, «регистр» византийских риторических текстов включал в себя и передачу «культурной реальности». Фактически это выражалось в использовании цитат главным образом из классических авторов, а также в употреблении архаических этнонимов и топонимов, что превращало текст в «кривое зеркало». Даже авторы, стоящие на вершине власти и имеющие доступ к информации фискальных органов, предпочитали использовать тексты Полибия для описания территорий страны [4, р. 5].
Использование такой элитарной формы языка не было византийским изобретением. Пайдейя имела важное значение в создании и поддержании цельности правящего класса, по крайней мере со времён поздней Римской империи, авторам которой и подражают византийские интеллектуалы. Различные составляющие риторической культуры - и, в особенности, панегирик - являлись одним из повседневных политических инструментов [5, р. 35].
Использование архаичных этнических терминов - это не только подражание древним текстам, хотя и это сходство было важно для авторов. Помимо этого, этнонимы открывают для нас и специфическое историческое видение византийского риторического текста: текущие
события представлены в нём как постоянно повторяющаяся классическая (образцовая) история. Сами эти имена в их римских формах являются обоснованием «божественного происхождения царской власти, экуменистического характера царства, как и его места на вершине иерархической лестницы остальных средневековых держав» [6, с. 120]. Именно такую форму «политической ортодоксии» должен был демонстрировать византийский император.
Выбор этнических терминов также определяется и их «чистотой» с точки зрения языковых предпочтений автора. Например, для писем Мануила характерна более сильная тенденция к архаизации и «эллинизации», чем для его других сочинений. Греческий полуостров автор называет в них только "л той ПєХолор (ус. ^оор) (БрІ8Ш-1ае 9, 29; 13, 8; 51, 11) и никогда не л ПеХолоітпоор, как в подавляющем большинстве случаев в других сочинениях. Также он никогда
не употребляет в письмах о! Тоиркт, но всегда о! Перот, (Epistulae 14, 27; 16, 15; 44, 23).
Анализ контекстов употребления этнонимов показывает, что для Мануила они главным образом - культурные понятия. Например, по отношению к своему собеседнику в «Диалоге» он всегда применяет слово «перс», обильно употребляя при этом в тексте и этноним «турки». Помимо поверхностной «архаизации», которая бы делала подражание древним более последовательным, автор имеет в виду и то, что его собеседник был высокого происхождения, достойным говорить с римским императором.
Одной из наиболее отмечаемых черт византийских риторических текстов является их пренебрежение конкретными именами, особенно иноязычными. Например, во всём корпусе корреспонденции Мануила не содержится ни одного упоминания его главного врага - турецкого правителя. Отказ употреблять имя султана не связан исключительно с тем фактом, что он был основным политическим соперником императора. В письмах, но уже в сугубо позитивном контексте, не указаны также имена королей Англии и Франции, несмотря на то, что в одном из них содержится краткий энкомий Генриху IV (Epis-Ш^е 38, 20). Определить личность правителя, которому посвящён энкомий, можно только на основании внешних источников, поскольку все упомянутые добродетели могли бы быть приписаны любому правителю любой исторической эпохи. Однако речь идёт, несомненно, о британском монархе, поскольку в этом же письме автор явно в хвалебном тоне называет его «о тпр Врет^ар р^^ тпр цеуа^пР, т"пр 5еитерар, юр ау ешт тгр, о1коице^р» («рекс Британии, Великой, второй, можно сказать, экумены») (Epistulae 38, 21). Уподобление Британии Римской империи (именно в этом смысле употреблялось слово «экумена» в византийское время) было со стороны византийского императора несомненно жестом чрезвычайного благоволения. Карл VI заслуживает упоминания лишь как о Хацпротатор р^ (Epistulae 37, 7), как и все другие западноевропейские монархи, которые также никогда не называются по именам. Аналогичным образом Мануил избегает использования имени маршала Бусико, который командовал контингентом, направленным французским королём в Константинополь, и по совету которого, видимо, Мануил окончательно решился на поездку в Западную Европу. Вместо этого он использует его титул о царшкаХкор (Epistulae 41, 25). Также и по отношению к рыцарям ордена госпитальеров, который базировался в это время на острове Родос, Мануил употребляет
общий термин oi Фрерюг (Epitaph. 171, 22; 173, 22 и далее).
Как было указано выше, несмотря на традиционализм языка в работах Мануила Палеолога нельзя не отметить особенностей, которые отражали реалии современной ему эпохи. С одной стороны, политика Мануила была теснейшим образом связана с западной дипломатией и с теми беспрецедентными шагами, которые он предпринял для получения военной и финансовой помощи от королей Франции, Англии и Испании. С другой стороны, Мануил был наследником традиции, с точки зрения которой латиняне хотя и были ближайшими соседями (с их королевскими родами можно было заключать браки согласно Константину Багрянородному), но всё-таки в определённом смысле оставались народами «второго сорта». Самыми распространёнными общими терминами, применяемыми для наименования населения варварских государств, являлись Фраууог (Фрауког) и Латгтог. При этом слово «франкский» могло выступать и в роли эпитета, синонимичного «варварскому». В текстах Мануила прослеживается одна очень симптоматичная особенность: он никогда не употребляет термин «франки» и «франкский» вообще. Это изменение, характерное и для других авторов этой эпохи, неслучайно. Во-первых, сохранявшиеся в данном термине «варварские» коннотации более не соответствовали тону взаимоотношений Мануила с Западной Европой. Нужно отметить и значительное количество людей, носящих фамилию «Франкопулос», о которых сохранились упоминания в источниках па-леологовского времени [7, № 30077-30104]. Во-вторых, необходимость постоянно быть в курсе отношений между европейскими монархами повлияла на то, что для Мануила «франки» перестали быть единой массой, и обобщающее название стало неудобно, уступив место более дифференцированным наименованиям «галаты», «британцы» и «италы». Стоит заметить, что, даже являясь в сновидениях, франки были добрым знаком. Т ак, один из «онирокритиконов» (сонников), составленных для Мануила, давал следующее толкование снам, в которых являлись «люди в франкской одежде»: «Франкские одежды обозначают наибольшую свободу и являют собой свободу, так же как франки, татары, турки, индийцы, скифы означают свободу» [8, p. 204]. Даже весьма странный язык, характерный для такого рода литературы, не мешает нам увидеть присущую поздневизантийской словесности «тоску» по «варварам», живущим по «закону сердца», как пишет Никифор Григора о болгарах (Nic. Greg. Hist. 1, 15).
Вопрос о названии собственного народа также чрезвычайно важен в связи с теми изменениями в самоидентификации - по крайней мере на уровне текста, - которые отмечаются у авторов палеологовского периода. Исследователи по-разному оценивают значение этих изменений. Крайнюю позицию занимают некоторые представители национальной школы, такие как А. Вакалопулос, труд которого имеет характерное название «Происхождение греческой нации 1204-1461 гг.» [9]. Таким образом, автор рассматривает период от Четвёртого крестового похода до падения последнего византийского деспотата в Трапезунде как первый период «национального становления» греков. Истоки этой точки зрения следует искать в идеологии освободительного движения греческой интеллигенции XIX в., которая подвергалась критике с самого основания греческого королевства в 1832 г. [10]. Рассмотрение полемики по этому вопросу не является предметом настоящей статьи, однако нам необходимо дать ответ на вопрос: допускает ли употребление этнонима «эллин» в работах Мануила какое-либо «национальное» или по крайней мере отличное от предыдущих эпох прочтение. Работы императора особенно ценны в этом отношении, поскольку, в отличие от таких авторов, как Георгий Г е-мист (Плифон), на которого часто ссылаются сторонники «национального» значения термина «эллин» в поздневизантийских текстах, Мануил являет в своих работах то, что Х. Бек очень точно назвал «политической ортодоксией» [11, Б. 78].
В работах Мануила значение термина «эллин» различно в двух дискурсах: христианском и «аттицизирующем». В первом из них слово употребляется в традиционном для византийской литературы значении «язычник». В этом значении противоположностью "ЕХХ^ер выступают современные Мануилу подданные «римского императора» - хР^ш^о! Например, в кратком энкомии, посвящённом Иоанну Златоусту, Мануил пишет: «Если сей муж заслуживает такое восхищение и почёт за то, что он мог убеждать христиан (%ршт1^оГ), проливая свет на истину, то не заслуживает ли он ещё большего восхищения и почёта, когда, не прибегая к авторитету Писания, он проявляет подобное мастерство, обращаясь к язычникам ("ЕХХ^ер)?» (Epistulae 25, 15-18). В рамках этого дискурса культура греков - несовершенна и даже порочна. Например, в споре с мусульманином Мануил говорит, что учение Магомета превзошло в своём безумии «басни эллинов» («ПареХ^Хибе тоит! ка! та 'EХХЛvюv
цибоХоуЛцата») (Dialogi 5, 52, 29). С другой стороны, при обращении к теме классической пайдейи и образованности его тон меняется на противоположный. В этом контексте антонимом «эллину» является не «христианин», а «варвар» в значении «человек, не прошедший классический курс образования». Эпитет «эллинский» в этом случае имеет также положительное значение в таких выражениях, как «эллинская утончённость» (харгр 'ЕАХпмкл) (напр., Epistulae 29, 9). Эпитет «варварский» синонимичен понятиям «странно звучащий, инозыч-ный» (аХХокотор) (напр., Epistulae 16, 34), также «необразованный, грубый» (ацаб'лр, Epistulae 31, 88) что свидетельствует о том, что в рамках «эллинского дискурса» две данные характеристики в первую очередь определяются культурными критериями и не несут этнического или «национального» смысла. Понимание греческого языка как главного атрибута самоидентификации обусловливает и то огромное значение, которое придавал Мануил своим литературным занятиям. Он высказывает мысль о том, что должен служить своим подданным примером чистоты языка, чтобы они не превратились окончательно в варваров (Epistulae 52, 35), придавая изящной словесности также и политический вес.
Язык провозглашался главным критерием принадлежности к эллинству и Георгием Ге-мистом (Плифоном), который разработал очень своеобразный проект восстановления «эллинского государства» в речи «О положении Пелопоннеса» [12, у. 247], представленной Мануилу: «Мы, которыми вы руководите и правите, являемся родом эллинов ("EX^nvep то yevop), как об этом свидетельствует наш язык и унаследованная от отцов пайдейя (юр Л те фюгл ка! Л латрюр ла1^а цартире!)». Помимо «варваров» по отношению к «другим» у Ма-нуила употребляются также «индийцы» и эфиопы. Этноним «индийцы», под которыми, как известно, византийцы понимали население нескольких географических регионов от Африки до собственно долины Ганга [13], Мануил использует только в значении неопределённо далёкого, не имеющего отношения к византийской действительности, народа. Термин «эфиопы» у византийских авторов часто сближается по смыслу с термином «индийцы». Однако Мануил использует его только во фразеологическом обороте «сделать эфиопа белым» в значении «это сделать невозможно» (Epistulae 18, 23). В одном случае под эфиопом понимается турецкий султан Баязид, который «чёрен» своими грехами (Epitaph. 121,
15). Негативные литературные коннотации, связанные с тёмной кожей, прослеживаются в византийской литературе с самого раннего периода [14; 15]. Однако отчуждённость этих культур и народов от римской не должна, по мнению Мануила, выступать преградой для привлечения этих людей на государственную службу, поскольку «и эфиопы, и скифы, и кельты... имеют одну природу» (PG 156.321B).
Как видно из этого обзора этнонимов, употребляемых в сочинениях Мануила, они редко имеют для автора нейтральное значение. Почти всегда за ними кроется определённое отношение, понимание которого необходимо для понимания византийского нарратива этого периода. В целом, Мануил следует традиционным путём использования этнонимов, заимствуя их у Гомера и древних историков, однако и эта норма не может устоять перед существенными историческими изменениями эпохи. Несмотря на то, что Мануил был одним из наиболее гибких в отношениях с внешним миром византийских правителей, он остался верным литературной традиции и византийской «политической ортодоксии». Его работы составляют разительный контраст с работами самого начала постви-зантийской эры, в частности с Historiarum demonstrationes Лаоника Халкокондила, последователя Г еоргия Гемиста, в которой вся система понятий, так бережно сохраняемая Мануи-лом, совершенно «демонтируется». Всё это делает этнонимы крайне важным ключом к пониманию византийской политической идеологии времён Мануила Палеолога, а также преобразований, которые произойдут уже после того, как последний римский император, согласно легенде, погибнет на стенах города 29 мая 1453 г.
Список литературы
1. Xivrey Berger de. Mémoire sur la vie et les ouvrages de l’empereur Manuel Paléologue // Mémoires de l’Institute de France. Académie des Inscriptions et Belles-Lettres. Vol. 19. 2. Paris, 1853.
2. Halliday M.A.K. Syntax and the Customer // Hal-liday, M.A.K.. On Language and Linguistics. Vol. 3. L. - N.Y., 2003. P. 36-49.
3. Mango C. Byzantium the Empire of the New Rome. Weidenfeld and Nicolson. L., 1980.
4. Mango C. Byzantine Literature as a Distorting Mirror. Clarendon. Oxford, 1975.
5. Brown P. Power and Persuasion in Late Antiquity: towards a Christian empire. The University of Wisconsin Press. Wisconsin, 1992.
6. РадошевиЬ Н. Иноплеменици у «царским говорима» епохе Палеолога / Зборник радова Византо-лошког института. XXII, 1983. С. 119-143.
7. Trapp E., Walther R., Beyer H.-V. Prosopogra-phisches Lexikon der Palaiologenzeit. Österreichische
Akademie der Wissenschaften. Kommission für Byzantinistik. Wien, 1976.
8. Dreambooks in Byzantium: Six Oneirocritica in Translation, with Commentary and Introduction / Trans. Steven M. Oberhelman. Aldershot: Ashgate, 2008.
9. Vakalopoulos A. Origins of the Greek nation: The Byzantine period, 1204-1461. New Brunswick: Rutgers University Press, 1970.
10. Colquhoun P. The Modern Greeks Considered as a Nationality // Foreign and Commonwealth Office Collection. University of Manchester, Manchester, 1873.
11. Beck H.-G. Das Byzantinische Jahrtausend. München: Beck, 1978.
12. Lampros S.P. naXaioXöysia Kai nsXoTCOwqaiaKä, r. Athens: B.N. Gregoriades, 1926.
13. Mayerson P.A. Confusion of Indias: Asian India and African India in the Byzantine Sources // Journal of the American Oriental Society. Vol. 113. No. 2. 1993.
14. Johnson A.P. The Blackness of Ethiopians: Classical Ethnography and Eusebius’ Commentary on the Psalms // Harvard Theological Review. 99. Vol. 2. 2006.
15. Byron G.L. Symbolic Blackness and Ethnic Difference in Early Christian Literature. Routledge, L. -N.Y., 2002.
ETHNONYMS IN THE WRITINGS OF MANUEL II PALAEOLOGUS
S.M. Fadeev
The paper examines the usage of ethnonyms in the writings of Byzantine emperor Manuel II Palaeologus (13911425). The author shows how traditional and contemporary meanings of these ethnonyms are intertwined and concludes that their contextual and cultural analysis give important clues to understanding Byzantine cultural and political realities and attitudes of the 15th century.
Keywords: Manuel II Palaeologus (1391-1425), Byzantine Empire, ethnonyms, Byzantine literature, Europe,
15th century.
