CC BY
58
УДК 340.1
DOI 10.24411/2078-5356-2018-10312
Степаненко Равия Фаритовна Ravia Е Stepanenko
доктор юридических наук, профессор кафедры теории и истории государства и права Казанский (Приволжский) федеральный университет (420008, Республика Татарстан, Казань, ул. Кремлевская, 18);
заведующая кафедрой теории и истории государства и права
Университет управления «ТИСБИ» (420012, Республика Татарстан, Казань, ул. Муштари, 13)
doctor of sciences (law), professor of the department of theory and history of state and law Kazan (Privolzhsky) federal university (18 Kremlyovskaya st., Kazan, Republic of Tatarstan, Russian Federation, 420008);
head of the department of theory and history of state and law
University of management «TISBI» (13 Mushtari st., Kazan, Republic of Tatarstan, Russian Federation, 420012)
E-mail: [email protected]
Особенности процессов правообразования в России начала XX века:
проблемы общей теории права
Peculiarities of the processes of law formation in Russia at the beginning of the XX century: problems of general theory of law
В статье рассматриваются некоторые особенности отечественного правообразования советского периода. Внимание автора останавливается на ситуации правовой неопределенности и особенностях научно-юридической и нормотвор-ческой деятельности, характерных для формирования правовой доктрины исследуемого периода.
In the article some features of the domestic law formation of the Soviet period are considered. Attention of the author dwells on the situation of legal uncertainty and peculiarities of scientific legal and norm-setting activities that are characteristic for the formation of the legal doctrine of the period under study.
Ключевые слова: правообразование, революционное правосознание, неопределенность, нормы-исключения, интуитивное право.
Keywords: legal education, revolutionary sense of justice, indeterminacy, norms-exceptions, intuitive law.
Глобальные процессы трансформации российской государственности, инициированные в ходе революционных событий начала XX века, закончившись их победоносным шествием, демонтировали основы такого института буржуазного права, как частная собственность, свергли монархическую форму правления, провозгласили фундаментальные преобразования в социокультурной сфере и т. д., что послужило базисом зарождения нового, революционного типа
правопонимания, впоследствии сублимированного в советское право.
Построение советского государства одновременно с процессами нового правообразова-ния происходило в сложных условиях геополитической, экономической, духовной и правовой неопределенности. Особенностью правообра-зования рассматриваемого периода была ситуация законодательного вакуума, когда буржуазное право и его институты были решительно и
© Степаненко Р.Ф, 2018
принципиально низвергнуты новой победившей властью, а пролетарское (крестьянское, рабочее, солдатское) народное право только еще предстояло создавать.
Процессы ситуативного и, вместе с тем, рационального и праксиологического построения советского права усложнялись особенностями строжайшего политико-идеологического следования постулатам марксистско-ленинского учения, в соответствии с которым неизбежным завершением и окончательной победой социализма, а также наступлением коммунистической эры провозглашались идеи «отмирания» и государства, и права.
Данная ситуация значительным образом усложняла реализацию стратагем досоветского правообразования и была эклектичной с точки зрения скорейшего разрешения насущных проблем государственно-правового характера и формулирования правовой политики на ближайшую и отдаленную перспективы. Острейшая полемика политиков и юристов, развернувшаяся вокруг необходимости использования отдельных положений буржуазного права, в частности, в регулировании распределительных отношений, была решена в пользу применения норм «равного» (буржуазного) права с отдельными дополнениями и рестрикциями. Использование такого права в серьезно модифицированном революционным сознанием контексте стало первоочередным и неизбежным условием становления советского государства. Прежде всего, это было обусловлено острейшей необходимостью закрепления права собственности на все экспроприируемое пролетарской властью имущество и легитимации, собственно, самих институтов власти.
Поскольку законодательные основы вновь образовавшегося государственного конгломерата еще отсутствовали, то источником нового пролетарского права, со всей неизбежностью апеллирования к исследованиям дореволюционной правовой науки, стало революционное правосознание. Новаторские идеи основателя психологической теории права Л.И. Петражиц-кого, наряду с изученным опытом буржуазных революций, здесь оказались как нельзя кстати. Автором утверждалось, что эмоциональные психологические реакции, выступающие основой социально-правового взаимодействия, побуждают людей к способности признавать и соблюдать нормативные требования, а также обусловливают законопослушное поведение, в том числе в сфере выполнения обязанностей.
Внутренние психические убеждения являются источниками и правомочий, и правовых обязанностей, определяя содержание последних. Они же (правомочия и обязанности), будучи психическими актами переживающих данные установки субъектов, предшествуют понятиям «субъекты правоотношений» и «правовые отношения» в целом. Эмоции в схематизмах данной теории выступают перводвижителями моделей и образцов поведения. Имея императивно-атрибутивный характер, так называемые правовые эмоции способствовали побуждению и следованию индивидами правилам законопослушного поведения. Психология эмоций и мотиваций определялась Л.И. Петражицким как конституирующий фактор интуитивного права.
Важным для обоснований юридической наукой понятия (феномена) революционного сознания в качестве источника права было положение психологической теории права о том, что существенным в рассматриваемом процессе правообразования является даже не соблюдение формальных процедур и порядка принятия и издания закона, а то, что приобретает смысл нормативности в сознании индивида и общества. В результате «соответствующий акт получает в данном государстве силу нормативного», как и вообще признание государства есть проявление правовой, императивно-атрибутивной психики [1, с. 200-202].
Интуитивная и эмоциональная саморегуляция личности, не обязательно между тем базирующаяся на образованности и морали, могла стать, по мнению идеологов революционных преобразований, эффективным, мощным и управляемым рычагом в государственно-правовом регулятивном механизме общественных отношений. Это и было использовано создателями нового права, которым удалось «овладеть» эмоциями и настроениями революционных масс, стимулируя и мотивируя их поведение возможностью стать обладателями как власти, так и собственности российского государства, что популяризировалось в том числе и представителями юридической науки.
Справедливости ради следует отметить особенности и сложности правообразователь-ных процессов рассматриваемого периода для представителей юридической науки. Оставшаяся и не эмигрировавшая часть российской научной интеллигенции, поддержавшая власть большевиков или же смирившаяся с этим положением, вынуждена была формулировать «новые теоретические положения о праве и «ваять»
законодательство в условиях полной неопределенности и энтропии социально-правового пространства. Необходимо было предпринять в кратчайшие сроки чрезвычайно важные правовые решения как в научной, так и практической сферах юриспруденции во избежание выхода социально-правовой ситуации из-под контроля и погружения общества в состояние аномии.
В условиях неопределенности, которые относятся, как отмечает Н.А. Власенко, к средствам правового регулирования, доминирующая роль в правообразовании отводится процедурам усмотрения. Как способ «перехода от неопределенности к определенности в ходе правореализации», усмотрение юристов должно отвечать критериям разумности, играющим правообразовательную роль в становлении нового права. Как считали дореволюционные правоведы, «неясность», «неконкретность» и «темнота норм» должны были преодолеваться при помощи всей совокупности правовых возможностей, безусловно разумного и нравственного содержания. Очевидно, что «любая определенность лучше неопределенности», что далеко не означает абсолютизации определенности, тем более сопровождающейся излишней увлеченностью к стремлению ее (определенности) скорейшего достижения всеми средствами, отмечает автор [2].
В поисках таких средств, инициированных авангардистскими настроениями и политической гиперактивностью новой власти, находилось и доктринальное правосознание, «усмотрение» которого сознательно или по необходимости приобретало характер революционного в убеждении обоснованности и важности выводов психологической школы права для устранения правовой неопределенности. Подведением теоретических оснований для обращения к теории Л.И. Петражицкого и использованием ее положений автономная воля политической власти была удовлетворена, в итоге одобрив и легализовав категорию «революционное правосознание» в нормативной сфере.
Впрочем, в дальнейшем психологическая школа права и ее автор были подвержены жесткой политической критике и свойственному в тот период «разоблачению», в том числе юридическим научным сообществом, хотя и с отдельными оговорками, что также является политико-правовой особенностью формирования и развития права рассматриваемого периода.
По этому поводу один из адептов становления и развития советского права П.И. Стучка писал: «Мы убедились, что в нашей революции
помогла теория контрреволюционного кадета, профессора Петражицкого, а не теория Маркса» [3, с. 287].
Активное применение понятия «революционное правосознание» в его сугубо классовом содержании со всей необходимостью, как отмечалось, требовало как можно более скорейшего закрепления его в нормотворческой сфере, что было осуществлено в Декрете о суде № 1. В нем указывалось, что деятельность новой юстиции основывается на «революционном правосознании», которое находило свою активную реализацию в работе, в частности, революционных трибуналов, а также Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем при СНК РСФСР (ВЧК). Революционное правосознание теперь вполне лигитим-но наделялось и в действительности обладало безграничными возможностями в решениях, выносимых органами судебной власти. Особенно остро необходимость обращения к революционному правосознанию состояла в признании отдельных лиц (групп) «врагами народа», при осуществлении так называемого красного террора, при установлении жесткого революционного законопорядка и т. д. Неоспоримость решений «революционного правосознания» была столь очевидной, сколь неосуществимой была возможность их опровержения.
Одной из главных особенностей правообра-зования постреволюционной эпохи была, как отмечено, чрезвычайно сложная и неординарная ситуация «правового вакуума», не терпящая отлагательств в разработке новых правовых норм (нормативных правовых актов), являющихся исключением из существующих ранее и не-признаваемых идеологами революций правил и исторических правовых традиций. Ситуация сверхдинамичных революционных социально-правовых изменений революционного характера сама по себе является исключительной, детерминируя исключительность характера правовых эмоций, в том числе нормоустановителя.
Как отмечает В.М. Баранов, анализируя диссертационное исследование С.Ю. Суменко-ва «Исключение в праве: общетеоретический анализ», инструментальная природа исключений характерна для всей социальной сферы и является единственно возможным средством для достижения поставленных целей. Исключительные нормы (нормы-исключения) становятся специальными нормами в нестандартных и неординарных состояниях общественных отношений и включаются в механизм правового
регулирования, являясь и становясь приемом не только правотворческой, но и всей юридической техники. Нормы-исключения и законы-исключения представляют собой альтернативные варианты правилам традиционного правового регулирования [4]. Особенно важно понимание этих положений в ситуациях глобальных исторических преобразований, какими, бесспорно, являются революционные события.
Исследования исключительного состояния социальной сферы в России начала XX века и непосредственно сформировавшейся в этих условиях природы революционного правосознания в действительности были обусловлены воздействием широкого ряда существенных и разнообразных факторов и особенностей политического, экономического, нравственного и биопсихологического характера. Безусловно, неэффективность политико-правовых, экономико-правовых и других институтов дореволюционного периода явилась причиной масштабных деструктивных процессов в общественном, в том числе правовом сознании граждан.
К началу XX века около 3/4 российского населения составляло крестьянство с рурализиро-ванным (крестьянским) сознанием, оно же было его беднейшей частью. Бегство сельских жителей в города сопровождалось привнесением неразрешимых жизненных проблем социально незащищенных слоев в городскую инфраструктуру, а также культуру принимающего сообщества. Анализируя социально-культурный состав лиц, представляющих народные массы с революционным правосознанием (иное правосознание было, на наш взгляд, нехарактерным для большинства населения явлением), исследователи общеправовой теории маргинальности отметили, что накануне революции в Москве и Санкт-Петербурге (Петрограде) проживало (находилось) огромное число лиц: без определенного места жительства, нищих, вдов военнослужащих, солдат, беглых крестьян, инвалидов получивших увечья в военных действиях, детей и подростков - сирот, неквалифицированных безработных, рабочих и т. д. Из них 2/3 с трудом умели читать, многие занимались бродяжничеством, попрошайничеством, проституцией, около 90% были неграмотными. Их неустойчивое, «пограничное», периферийное (маргинальное) правосознание было весьма эластичным и легко поддавалось манипулированию [5]. Оно, конечно, не отличалось и не было обременено юридической и политической грамотностью, пониманием ответственности и т. д. Особенно-
стью российского общественного сознания, в том числе правосознания, всегда глубоко религиозного, в чем-то мифологического, иррационального, была способность следовать высоким идеалам христианского божественного замысла и покоряться им. Обретение истинного счастья, что сулила победа революции, было сродни религиозным заповедям, укоренившимся в архетипах российского сознания о праве как Правде и Справедливости, помогающим выстраивать «общество по Христу», с уважением и поклонением к религиозным, духовным и морально-этическим ценностям.
В связи с этим представляется необходимым остановить внимание на рассмотрении отдельных особенностей российского право-понимания. Так, типологизируя виды правопо-нимания в зависимости от ценностно-мировоззренческих предпосылок, лежащих в их основе, О.Ю. Рыбаков различает: а) базовые ценности (духовные, естественно-правовые, морально-этические и др.); б) комплекс целевых установок, влияющих на динамику модификаций правовой доктрины и практики; в) ценности, имеющие рационально-утилитарный характер и отражающие необходимость решения первоочередных праксиологических интересов. Они выполняют «инструментальную роль сближения ситуации с идеалом, заложенным в цели», и инициируются законодательствующими «носителями высшей государственной власти» в ответ на исторические преобразования институтом государственного управления [6].
Следуя логике приведенной типологии, лежащие в основе целей инициаторов революции ценности утилитарно-рационального характера вкупе с прагматичными установками на модернизацию государственно-правовой системы вполне успешно использовали базовые мировоззренческие предпосылки пролетарских слоев, адаптировав их особенности к происходящим историческим событиям, что весьма своевременно послужило детонатором массового революционного движения. Мысль о праве на новую жизнь, новый мир, которые еще только предстояло построить, пульсировала в сознании взбунтовавшегося сознания общества революционно и настойчиво.
«Эпицентр, откуда идут импульсы дезорганизации социальной жизни, - общественное сознание, именно здесь располагается «спусковой крючок» революционного хаоса. Психическая эпидемия всеобщего неподчинения ломает иерархию власти, рвет горизонтальные и вер-
тикальные связи между органами управления. Самое опасное, что здесь может произойти, -разрушение стереотипов государственного сознания, после чего воссоздание государственной ткани может оказаться невозможным», - справедливо отмечает В.Н. Жуков [7, с. 42].
Между тем конституирование массового революционного, в ту пору в основном рудиментарного и архаичного правового сознания, базирующегося на идеях свержения власти путем насилия, отвержении нравственности и морали, правовых традиций, по нашему мнению, отнюдь не может гарантировать позитивного и темпорально устойчивого функционирования той или иной зарождающейся государственно-правовой системы, реализации тех или иных целей и задач государственно-правового характера. Особенно это становится крайне проблематичным осуществить в исторически кратчайшие периоды. Тем не менее стратегия и тактика победителей революционных событий доказали свою состоятельность, но на незначительный в историческом временном пространстве период.
То, что крупномасштабно удалось реализовать в революционный и постреволюционный периоды, тем не менее не означало окончательного создания новой, законченной и состоявшейся правовой системы. Такой системы построено быть и не могло в перспективе. Повторимся, в духе марксистско-ленинского учения декларировалось функционирование особенных общественных отношений, которые в своей основе должны были апеллировать к нецелесообразности существования права и государства вообще. Систему нового права в рассматриваемый период вполне успешно заменяла пропаганда пролетарской идеологии и политики с их восторженно демагогическими лозунгами и идеями. Они же в определенной степени были базисными положениями глубоко политизированного советского права.
Как отмечает О.В. Мартышин: «Не видеть трагического характера революции, ее преступлений, неудач, поражений, перерождения, приведшего ее к бесславному концу, невозможно. Но... такой подход означал бы нежелание извлекать уроки из исторического прошлого» [8, с. 12].
Философско-правовая мысль, оценивая данные исторические события и факты, отмечает, что футурологические идеи задуманного, состоявшегося и устоявшегося сугубо позитивистского типа правопонимания в стране побе-
дившего пролетариата, значительным образом исказили основы истинного и здорового правового сознания.
«Особое качество» советского права состояло в том, что оно не способствовало пониманию высокого предназначения права. Советские юристы обосновывали уникальное значение созданной ими теории права как «орудия борьбы на практике за генеральную линию партии». Такая подмена понятий по существу представляла собой беззаконие, как отмечалось известным и авторитетным правоведом В.С. Нерсе-сянцем [9, с. 272-274].
«Законосознание», а не правосознание советского народа определяло соответствующее законопонимание, догматизированное в том числе и юридической наукой рассматриваемого государственно-правового периода, оставляя за рамками понимание права в его базовом ценностно-мировоззренческом значении и обусловливая торжество по сути синкретичного, отчужденного, глубоко политизированного (маргинального) массового «правосознания» [10], инициированного большевиками в ходе революции, казалось бы, руководствуясь соображениями добродетели.
Однако, как замечает И.А. Исаев, необузданные жалость, синтементализм и добродетель сделали революционеров «невосприимчивыми к реальности». «Революция легко и убежденно приносит людей в жертву своим принципам -пренебрегая при этом законами, которые может легко заменять декретами и бюрократическим анонимным аппаратом» [11, с. 3].
В завершение хотелось бы отметить, что попытки обнаружения и установления особенностей правообразования той или иной исторической эпохи являются обыкновением для научных исследований. Рассмотренный кратко период имеет свою научную историю и насыщенный массив накопленных когнитивных практик, отражающих специфические свойства революции и ее последствий. В то же самое время в сфере научной рациональности всегда остается место для неявного (переферийного) знания, формулируемого в оппозиции или же в соглашении с предыдущим. Процесс познания непрерывен и в разных социокультурных условиях приобретает особенные оттенки, придаваемые ему в том числе характером авторской позиции на проблемы предметно-объектной сферы исследования.
Эпоха советского государства осталась в истории. Сегодня, как справедливо отмечает
О.Ю. Рыбаков, «люди в современной России уже научились отличать нужное от ненужного, выросла гражданская, политическая и правовая активность, и хотелось бы надеяться, что мы находимся на пути к персональной ответственности и самостоятельности в принятии и реализации решений государственно-правового характера» [6].
Сказанное, безусловно, не означает возможности забвения и утраты уважения к российской истории, деактуализации особенностей правообразования в XX веке, где общественное сознание приобрело значение знакового явления, преобразовавшего в геополитическом масштабе значительную часть мирового пространства.
Примечания
1. Петражицкий Л.И. Теория права и государства в связи с теорией нравственности: в 2 ч. М.: Издательство Юрайт, 2018. 421 с.
2. Власенко Н.А. Категории «неопределенность» и «определенность» в исследовании современного права // Юридическая наука и практика: Вестник Нижегородской академии МВД России. 2017. № 1 (37). С. 8-17.
3. Стучка П.И. Избранные произведения по марксистско-ленинской теории права / сост. Г.Я. Клява. Рига: Латв. гос. изд-во, 1964. 748 с.
4. Баранов В.М. Правовые исключения: теория, практика, техника // Юридическая наука и практика: Вестник Нижегородской академии МВД России. 2017. № 1(37). С. 145-157.
5. Степаненко Р.Ф. Предупреждение преступлений, совершаемых лицами, ведущими маргинальный образ жизни: дис. ... канд. юрид. наук. Казань, 2005.
6. Рыбаков О.Ю. Социальное согласие в России: возможности личности и государства // Известия высших учебных заведений. Правоведение. 2009. № 1 (282). С. 202-211.
7. Жуков В.Н. Революция как патология государственного сознания // Н.В. Кроткова. Государство и революция. К 100-летию Великого Октября (Всероссийская научная конференция) // Государство и право. 2017. № 10. С. 39-44.
8. Мартышин О.В. Идеология и формирование новой политической и правовой культуры в Российской Федерации // Государство и право. 2010. № 9. С. 5-15.
9. Нерсесянц В.С. Философия права. М.: НОРМА, 2000. 652 с.
10. Степаненко Г.Н., Степаненко Р.Ф. Социально-философские проблемы общеправовой теории маргинальности // Казанская наука. 2012. № 4. С. 197-199.
11. Исаев И.А. Эмоциональные аспекты правопонимания // История государства и права. 2017. № 5. С. 3-13.
Notes
1. Petrazhitsky L.I. The theory of law and state in connection with the theory of morality: in 2 hours. Moscow: Yurayt Publishing House, 2018. 421 p. (In Russ.)
2. Vlasenko N.A Categories «uncertainty» and «certainty» in the study of modern law. Legal science and practice: Journal of Nizhny Novgorod academy of the Ministry of internal affairs of Russia, 2017, no. 1 (37), pp. 8-17. (In Russ.)
3. Stuchka P.I. Selected works on the MarxistLeninist theory of law / comp. G.Ya. Klyava. Riga: Latv. state. Pabl., 1964. 748 c. (In Russ.)
4. Baranov V.M. Legal exceptions: theory, practice, technology. Legal science and practice: Journal of Nizhny Novgorod academy of the Ministry of internal affairs of Russia, 2017, no. 1 (37), pp. 145-157. (In Russ.)
5. Stepanenko R.F. Prevention of crimes committed by persons leading a marginal way of life. Dissertation... candidate of legal sciences. Kazan, 2005. (In Russ.)
6. Rybakov O.Yu. Social harmony in Russia: the possibilities of the Individual and the state. News of higher educational institutions. Jurisprudence, 2009, no. 1 (282), pp. 202-211. (In Russ.)
7. Zhukov V.N. Revolution as a pathology of the state consciousness // Н.В. Krotkova. State and revolution. To the 100th anniversary of the Great October Revolution (All-Russian scientific conference). State and law, 2017, no. 10, pp. 39-44. (In Russ.)
8. Martyshin O.V. Ideology and the formation of a new political and legal culture in the Russian Federation. State and law, 2010, no. 9, pp. 5-15. (In Russ.)
9. Nersesyants V.S. Philosophy of law. Moscow: NORMA Pabl., 2000. 652 p. (In Russ.)
10. Stepanenko G.N., Stepanenko R.F. Socio-philosophical problems of the general legal theory of marginality. Kazan science, 2012, no. 4, pp. 197-199. (In Russ.)
11. Isaev I.A. Emotional aspects of legal understanding. History of state and law, 2017, no. 5, pp. 3-13. (In Russ.)
