CC BY
48
2) при объяснении новой темы опираться на имеющиеся знания студентов;
3) сочетать работу по развитию письменной речи с работой по развитию устной речи;
4) особое внимание следует уделять работе над текстом, практиковать выполнение творческих работ - составление связных текстов по опорным словам, рассказов, мини-сочинения, диалоги, монологи, работу над деформированным текстом;
5) использовать выразительное чтение отрывков из художественных произведений русских классиков, пересказ, заучивание текстов наизусть;
6) подбирать упражнения, способствующие обогащению словарного запаса студентов;
7) дифференцировать в процессе обучения разнообразные задания на всех этапах занятия;
8) как практические упражнения, так и теоретические комментарии к отдельным языковым единицам ориентиро-
Библиографический список
вать на гармоническое развитие всех видов речевой деятельности;
9) после осуществления очередного контроля выявить динамику ЗУН.
Несмотря на то, что внеаудиторная работа формально не входит в учебный процесс, фактически она оказывается едва ли не самым эффективным средством развития гармонической и грамотной личности студента. Именно поэтому необходимо усилить и улучшить качество проведения различных по своей форме и направленности внеаудиторных мероприятий, а именно: дополнительная работа с отстающими и слабоуспевающими студентами, участие в деятельности кружков и проблемных групп, проведение викторин, олимпиад по русскому языку. Предлагаемые мероприятия по повышению грамотности студентов-дагестанцев к концу первого учебного года в вузе дадут положительные результаты при условии проведения целенаправленной и систематической работы преподавателя и студента, их взаимодействия и выполнения поставленных задач.
1. Кислицкая С.С., Мугидова М.И. Словарно-орфографическая работа по русскому языку (учебно-методическое пособие). Международный журнал прикладных и фундаментальных исследований. 2010; 6: 95 - 96.
2. Шихалиева С.Х., Султанахмедова К.А., Рамазанова Д.А. Функциональные разновидности биэквивалентных терминов как средство развития коммуникативных навыков. Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2017; 2-1 (68): 174 - 177.
References
1. Kislickaya S.S., Mugidova M.I. Slovamo-orfograficheskaya rabota po russkomu yazyku (uchebno-metodicheskoe posobie). Mezhdunarodnyj zhurnalprikladnyh i fundamental'nyh issledovanij. 2010; 6: 95 - 96.
2. Shihalieva S.H., Sultanahmedova K.A., Ramazanova D.A. Funkcional'nye raznovidnosti bi'ekvivalentnyh terminov kak sredstvo razvitiya kommunikativnyh navykov. Filologicheskie nauki. Voprosy teorii i praktiki. 2017; 2-1 (68): 174 - 177.
Статья поступила в редакцию 24.09.18
УДК 82.0
BarashevA.H., postgraduate, Southern Federal University (Rostov-on-Don, Russia), E-mail: andreybarashev@mail.ru
SPECIFICS OF REPRESENTATION OF NUMBERS THREE, THIRTEEN AND THIRTY IN CHEKHOV'S CREATIVE WORK.
An appeal to Chekhov's texts for the purpose of analyzing numerical nominations is connected with a special position of his prose in the corpus of Russian classical literature, with the understanding of the writer's texts as a phenomenon that concentrates cultural codes of the Russian civilization. The use of numerals three, thirteen and thirty in prose by A.P. Chekhov is being analyzed. The representation of these numerals shows the writer's attempt to give these numerals their own symbolic meanings, which differ from the meaning of common cultural numbers. The numeral thirteen, generally, is introduced in the text traditionally, as an unlucky number, although the author demonstrates the understanding of limitation of superstitious perception of numeral and negatively characterizes characters who interpret thirteen as a number that brings failures.
Key words: A.P. Chekhov, numeral, number, quantity, three, thirteen, thirty.
А.Х. Барашев, соискатель, Южный федеральный университет, г. Ростов-на-Дону, E-mail: andreybarashev@mail.ru
ОСОБЕННОСТИ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ ЧИСЕЛ «ТРИ», «ТРИНАДЦАТЬ» И «ТРИДЦАТЬ» В ТВОРЧЕСТВЕ ЧЕХОВА
Обращение к текстам А.П. Чехова с целью анализа числовых номинаций связано с особым положением его прозы в корпусе произведений русской классической литературы, с пониманием текстов писателя как феномена, сконцентрировавшего культурные коды русской цивилизации. В статье анализируется использование А.П. Чеховым числительных «три», «тринадцать» и «тридцать» в текстах прозаических произведений. Представление в прозе А.П. Чехова числительных «три» и «тридцать» демонстрирует желание писателя наделить данные числительные собственными символическими смыслами, отличающимися от общекультурных. Числительное же «тринадцать», как правило, вводится в текст традиционно, как несчастливое число, хотя автор при этом демонстрирует понимание ограниченности суеверного восприятия числительного и отрицательно характеризует героев, трактующих «тринадцать» как несчастливое число.
Ключевые слова: А.П. Чехов, имя числительное, число, количество, три, тринадцать, тридцать.
Количественность как категория, отражающая представление языковой личности о числе, количестве, демонстрирующая пространство суждений говорящего о числовых выражениях, заслуживает самого внимательного изучения. Проблема исследования вербализации квантитативных характеристик в тексте является важной и значимой, представляя собой один из способов лучшего понимания того, как человеком воспринимается окружающая его действительность и он сам в рамках этой действительности, её различных, в том числе количественных проявлений. Проблема репрезентации категории квантитативности в художественном тексте полностью не изучена, что и определяет актуальность настоящего исследования. Среди лакун, которые необходимо заполнить, - оперирование именами числительны-
ми одним из самых значительных в истории русской литературы писателей - Антоном Павловичем Чеховым. Обращение к текстам А.П. Чехова с целью анализа числовых номинаций связано с особым положением его прозы в корпусе произведений русской классической литературы, с пониманием текстов писателя как феномена, сконцентрировавшего культурные коды русской цивилизации.
Имена числительные в произведениях А.П. Чехова уже становились предметом исследования филологов. Учёные обращают внимание в первую очередь на роль имён числительных как средства бытописания и объективации повествования, как «способа, позволяющего писателю достичь простоты "обыкновенности" и вместе с тем точности и выразительности описания»
[1, с. 60 - 61]. Анализируются экспрессивные возможности имён числительных в прозе А.П. Чехова, где «острые экспрессивно-образные функции» чаще всего выпадают на долю «семантически нейтральных, совсем безобразных слов» [2, с. 125], к числу которых, безусловно, относятся и числительные. С.Р Макерова считает, что числительные у А.П. Чехова выполняют характерологическую роль, а также «выделяют наиболее важные вехи в жизни героя», кроме того, «при активном участии квантификаторов создается драматическое содержание и формируется не выраженная явно авторская модальность» [3, с. 25]. Н.В. Изотова анализирует числовые ряды, которые А.П. Чехов включает в мир персонажей «для описания отдельных жизненных событий», каковыми у писателя часто являются «ситуации различных игр, благодаря которым расширяется жизненное пространство персонажа и представляется определённый временной момент существования» [4, с. 184], а также обыденные ситуации, при описании которых числительные играют роль деталей, мастером введения в текст которых, как известно, был А.П. Чехов. Исследование Н.В. Изотовой имеет психологическую направленность, характеризуется желанием понять связь числа и внутреннего мира персонажей: «Числовые реалии не только представляют и характеризуют самих героев в определённых ситуациях, но и отражают их сложный внутренний мир, их надежды, чаяния, желания и стремления» [4, с. 188]. Тем не менее, необходимо системное осмысление роли имён числительных в прозаических текстах А.П. Чехова, которое позволит по-новому оценить художественное мастерство писателя, увидеть разнообразие функций числовых наименований в его рассказах, заглянуть в его творческую лабораторию, связать выбираемые писателем лингвистические единицы с особенностями его языковой личности.
Предметом нашего исследования в данной статье стали имена числительные, связанные с сакральным числительным «три», - собственно «три», а также «тринадцать» и «тридцать». «Три» - число с наиболее ярко выраженной символичностью, «сакраментальнейшее из чисел» [5, с. 179]. А. Шуклин называет его «совершенным числом» [6, с. 36]. М.С. Дзедаева пишет: «Число "три" символизирует целостность тройственной природы мира, его разносторонность, триединство создающих, разрушающих и сохраняющих сил природы - примиряющее и уравновешивающее их начало, счастливую гармонию, творческое совершенство и удачу» [7, с. 198]. По мнению Н.А. Федоровской, «в мировой культуре троичность представляет собой древнейший символ, во многом связанный с утверждением мирового порядка, устойчивости и завершённости» [8, с. 197]. Для русского фольклора, песен, сказок и былин, число «три» представляет собой завершённость всех процессов, идеальное число, наименьшее и наибольшее количество одновременно, именно поэтому русский фольклор невозможно представить без троичных повторов.
Чаще всего А.П. Чехов обращается к числу «три»; в рассказах количество употреблений данного числительного составило 859. Числительное «тридцать» употреблено в рассказах 79 раз, «тринадцать» - 21. Числительное «три» чаще (около 47% случаев) употребляется в значении времени: три года, три часа, три минуты и под. Например: «Три дня полежал в больнице и помер...» («Тоска»); «Минуты через три Кутька опять заворчала и издала звук, похожий на кашель» («Агафья»). На первый взгляд, количество «три» в данных примерах не обладает каким-то скрытым смыслом. Автор просто указывает число прошедших единиц времени, используя наиболее удобное для этого числительное: «Минуты через три он опять беспокойно заворочался, стал в постели на колени и, упершись руками о подушку, покосился на жену» («Ведьма»). Однако выбор именно этого числительного там, где количество времени не принципиально и вполне могло бы обозначаться и другим числовым наименованием, не может быть случайно. Числительное «три» становится у А.П. Чехова символом проходящего времени: «Внизу на номерных часах пробило три... Наконец, потеряв терпение, он начал медленно спускаться вниз к выходу...» («75000»); знаком движения времени, изменений. «Три» - это и много: «До твоей Вязьмы и в три года не доскачешь...» («Актёрская»), и мало: «Преосвященный помнил ее с раннего детства, чуть ли не с трех лет и - как любил!» («Архиерей»). Показательно, что за временной период, обозначаемый автором в разных произведениях как «три года» многое меняется, это время определяется писателем как некий рубеж, дающий возможность переосмыслить произошедшие события, начать всё заново: «.То, что происходило три года назад в доме и во дворе Цыбукина, уже почти забыто» («В овраге»).
Часто числительное «три» используется для выражения неточного, приблизительного времени, и в этом случае меняется положение числительного и управляемого им существительного (года три, дня три и под.). Значение приблизительности может ощущаться как стилистически нейтральное, если герой просто не уверен в точности называемых им чисел: «Года три он был учителем греческого языка в семинарии, без очков уже не мог смотреть в книгу, потом постригся в монахи, его сделали инспектором» («Архиерей»); иногда же оно вносит в семантику числительного значение обречённости, несчастливости, связанное, в числе прочего, с отсутствием точного обозначения времени: «...Гляди, не сегодня-завтра заболею инфлуэнцей и умру, и потащат меня на Ваганьково; будут вспоминать обо мне приятели дня три, а потом забудут, и имя мое перестанет быть даже звуком...» («В Москве»). Точное время выступает в данном случае как признак уверенного, правильного течения жизни, неточное, приблизительное количество, «связанное с особым характером осмысления количественной стороны действительности» [9, с. 6], - как символ сомнений, метаний и мук.
Несколько реже (в 28 % примеров) числительное «три» обозначает количество предметов, то есть используется в прикладном, утилитарном значении. В этом случает «три» также может обозначать как большое количество: «Значит, нас теперь не пустят в номер? - спросил он у одного из своих товарищей. -А у меня в номере три рубля денег и непочатая четвертка чаю» («Беда»), так и маленькое: «Палата была невелика и состояла только из трех кроватей» («Беглец»). Утилитарное значение количества «три» полностью зависит от контекста, от восприятия его героями: оно может обозначать не просто большое, но даже очень большое количество: «Кроме того, что мы тысячу рублей, мы три салопа даем, постелю и вот эту всю мебель! Поди-кась найди в другом месте такое приданое!» («Брак по расчёту»), служа в данном случае средством речевой характеристики героини, демонстрируя её ограниченность, жадность. Числительное «три» достаточно часто используется автором при указании количества выпитого героем спиртного: три рюмки, три бутылки. При этом также сложно бывает определить, как оценивается данное количество, сочетания звучат на первый взгляд нейтрально. К примеру, в рассказе «Барыня» Семён произносит: «Пиво пил. Три бутылки выпил». Из дальнейшего повествования выясняется, что «три» в данном случае -большое количество для героя: «И денег много, и еда хорошая, и пей, сколько душа хочет.».
Сакральное, символичное использование числа «три» встречается, когда писатель описывает смерть: «При тусклом свете ночников и лампад возле кровати Михайлы двигались три фигуры» («Беглец»). Возле кровати умершего Михайлы движутся три человека, воспринимаемые как «три фигуры», что отсылает к мистическому восприятию смерти, является аллюзией христианских легенд. Не случайно ситуация смерти так пугает героя рассказа, мальчика Пашку.
Чаще всего у числительного «три» в рассказах А.П. Чехова собственная, авторская символика, отличающаяся от общеязыковой, характерной для русской лингвокультуры. К примеру, «три» становится символом неуверенности, когда данное количество употребляется вместо необходимого большего, к примеру, при описании рукопожатия: «Тонкий пожал три пальца, поклонился всем туловищем и захихикал, как китаец» («Толстый и тонкий»). Данное числительное может стать знаком низкой цены, дешёвки: «Тебе, живущему на счет жены, платить пятнадцать рублей за цилиндр, когда отлично, не в ущерб ни моде, ни эстетике, ты мог бы проходить в трехрублевой шапке!» («75000»). По-особому звучит числительное «три» в рассказе «Анна на шее», где с его помощью отождествляются человек и вещи, предметы: «Значит, у вас теперь три Анны: одна в петлице, две на шее». В этом логическом каламбуре автор с помощью числительного показывает унизительное положение Анны, её бесправие, восприятие её другими героями как вещи.
Особенным смыслом наделены числительные в тех произведениях писателя, в которых они вынесены в название, так как, «помещённые в заголовок, числительные задают тон всему повествованию, привлекают внимание читателя к тому аспекту сюжета, который связан с количеством» [10, с. 2014]. Это подтверждает анализ рассказа А.П. Чехова «Три года». Чтение данного сложного, глубоко психологического, полного неоднозначных мыслей и оценок произведения изначально, благодаря названию, построено на ожидании того, что произойдёт через три года, чем завершится неудачная женитьба немолодого
страстно влюблённого купца и юной провинциалки, решившейся на брак по расчёту. Числительное «три» употреблено в рассказе 16 раз и не только в сочетании «три года», появляющемся ближе к концу рассказа: «...Та теплая, хорошая любовь к брату, которая, казалось, погасла в нем в эти три года, теперь проснулась в его груди», «И сколько перемен за эти три года.». Другие употребления тоже иногда связаны с темой брака: «...Милая моя, чтобы узнать, что он умный, добрый и интересный, нужно с ним три пуда соли съесть.», что дополнительно усиливает ожидание. И вот тогда, когда ожидание достигает своей кульминации, мы, наконец, узнаём, что за три года молодая жена успела понять и полюбить своего некрасивого, бесхарактерного, но доброго, совестливого и порядочного мужа, а он сменил своё пылкое чувство на новое, более спокойное и разумное. Показательно, что в выражении основных мыслей рассказа в финале участвуют числительные «тринадцать» и «тридцать»: «Но ведь придется, быть может, жить еще тринадцать, тридцать лет... Что-то еще ожидает нас в будущем! Поживем - увидим», причём данная мысль повторяется с небольшими вариациями дважды. Роль числительных в выражении смысла, основной идеи в данном рассказе исключительно велика, поэтому помещение числительного в заголовок не случайно.
Числительное «тридцать» в прозе А.П. Чехова, как и числительное «три», не имеет ярко выраженных символических смыслов, связанных с культурными кодами. Чаще всего (более половины употреблений) оно используется писателем для обозначения возраста героев, и в этом случае ясно видно различное восприятие тридцатилетнего возраста для мужчин и женщин. В отношении мужчин числительное «тридцать» имеет семантику достаточного, значительного, солидного семейного возраста: «... Во двор к Дюде въехала простая повозка, на которой сидело трое: мужчина лет тридцати в парусинковом костюме, рядом с ним мальчик, лет семи-восьми» («Бабы»). Этот возраст мужчины ассоциируется в рассказах писателя с силой, расцветом мужественности: «Это был мужчина лет тридцати, среднего роста, черноволосый, плечистый и, по-видимому, очень сильный» («Бабьё»). Тридцать лет - символ лучшего мужского возраста, старость же мужчины соотносится с возрастом «после сорока»: «Я, милая, счастлив около вас, но все-таки зачем мне сорок два года, а не тридцать?» («Бабьё»). Для женщины тридцатилетний возраст, напротив, - значительный, уже не лучший: «Красива ты, Аннушка, очень и богата, а уж как стукнет тридцать пять или сорок, только и веку твоего, пиши конец» («Бабьё»); «Только глаза одни выдавали, что она успела уже прожить большую часть бабьего века, что ей уже за тридцать» («Барыня»). А слова «Ей было уже 30 лет» в рассказе «Три года» звучат грустно, значительно и обречённо, выражая семантику «жизнь окончена». Несомненно, разное восприятие А.П. Чеховым тридцатилетнего возраста мужчины и женщины отражает реальную картину жизни современного писателю общества.
Числительное «тридцать» используется также во временном значении (тридцать лет), обозначая значительный, большой период времени: «Служу я, братец ты мой, тут в лесниках без малого тридцать лет, и сколько я горя от злых людей натерпелся, рассказать невозможно» («Беспокойный гость»). При той продолжительности жизни, которая существовала в конце XIX века, тридцать лет представляли собой большую часть жизни и практически всю сознательную жизнь, поэтому такое восприятие данного количества вполне объяснимо.
Интересную комбинацию на основе анализируемых числительных представляет у А.П. Чехова наименование «тридцать три». Оно символизирует некое значительное, большое количество: «Бил я на своем веку тридцать трех антрепренеров, а что меньшей братии, то и не упомню» («Актёрская»). Особым
образом употребляются числительное «тридцать три» в рассказе «Perpetuum mobile». Во-первых, любимая присказка одного из героев, «дрянного человечишка» Ежова, - «тридцать три моментально», и в небольшом по объёму рассказе это выражение встречается шесть раз, во-вторых «три» фигурирует и в других фразах: «Прошло три дня», «Ведь вы третьего дня ездили». Обилие числительных, связанных с сакральной «тройкой», с одной стороны, гармонирует с мистическим настроением и предчувствиями одного из героев, доктора Свистицкого, а с другой - входит в диссонанс с общим тоном повествования о бессмысленной, наполненной пьянством и бездельем жизни провинциальных помещиков и чиновников.
Как показывают наблюдения, числительные «три» и «тридцать» чаще представлены в тексте либо в количественном значении, либо с авторской символикой, отличающейся от общекультурной, а иногда даже противоречащей ей.
Иначе обстоит дело с числительным «тринадцать», которое практически не встречается в прозе А.П. Чехова в объективном, количественном смысле. Оно почти всегда используется писателем в традиционном для русской лингвокультуры символическом значении несчастливого числа. Н.В. Изотова, затрагивая проблему счастливых и несчастливых для чеховских героев чисел, отмечает: «Число тринадцать персонажи интерпретируют по-разному, но в основном им свойственно его типичное осмысление как числа, приносящего, как правило, неудачу» [4, с. 184]. Из уст героев, представляющих простое сословие, мы узнаём описание суеверий и примет, связанных с данным количеством: «Мой дядя Кирилла помер, так его душа в избе нашей жила потом тринадцать дён. - Почему ты знаешь? - Тринадцать дён в печке стучало» («В овраге»). Актуален, по нашему мнению, вопрос, является ли данное восприятие числительного «тринадцать» отражением в текстах писателя явлений русской языковой картины мира, или оно было свойственно и его языковой личности. В рассказе «Ариадна» мы находим явное указание А.П. Чехова на его отношение к суевериям и, в частности, к понятию несчастливого числа. Глубоко симпатичный нам герой, которого мы ассоциируем с самим писателем, восклицает: «Да и была ли она умна? Она боялась трех свечей, тринадцатого числа, приходила в ужас от сглаза и дурных снов, о свободной любви и вообще свободе толковала, как старая богомолка, уверяла, что Болеслав Мар-кевич лучше Тургенева». Суеверия, вера в приметы и несчастливые числа трактуются здесь как признак невежества и глупости. По всей видимости, такое понимание было свойственно самому писателю, и приведённый выше пример из рассказа «Три года» подтверждает это: герой использует числительное «тринадцать» для обозначения неясного, но отнюдь не несчастливого будущего. Тем не менее, в своих произведениях писатель неоднократно обращается к этому «несчастливому» числу, как правило, с целью создания речевых и поведенческих характеристик простых, суеверных, не очень умных героев.
Итак, представление в прозе А.П. Чехова числительных «три» и «тридцать» демонстрирует желание писателя наделить данные числительные собственными символическими смыслами, отличающимися от общекультурных или даже противоречащих им. Числительное же «тринадцать», как правило, вводится в текст традиционно, как несчастливое число, хотя автор при этом демонстрирует понимание ограниченности суеверного восприятия числительного и отрицательно характеризует героев, трактующих «тринадцать» как несчастливое число.
В языковой личности писателя соединяются глубокие знания о культурной символике чисел с нежеланием следовать ей, подчинять собственную фантазию и восприятие действительности веками выработанным и закреплённым в языковой картине мира установкам.
Библиографический список
1. Лыков А.В. Имена числительные как средство объективации повествования в произведениях А.П. Чехова. XX" чеховские чтения: материалы лингвистической секции. Таганрог, 2001: 59 - 65.
2. Виноградов В.В. Проблемы русской стилистики. В.В. Виноградов; Предисл. и коммент. В.Г. Костомарова, Ю.А. Бельчикова. Москва: Высш. шк., 1980.
3. Макерова С.Р. Имя числительное и квантификация в художественном тексте. С.Р. Макерова. Вестник Адыгейского государственного университета. Серия 2: Филология и искусствоведение. 2013; 4 (128): 22 - 39.
4. Изотова Н.В. Числовой ряд в диалогическом общении персонажей А.П. Чехова. Творчество А.П. Чехова: рецепции и интерпретации. Сб. материалов Международной научной конференции. Ростов-на-Дону, 1 - 4 октября 2012 года. Ростов-на-Дону: Foundation, 2013: 184 - 188.
5. Мифологический словарь. Главный редактор Е.М. Мелетинский. Москва, 1990.
6. Шуклин А. Символика чисел в романе Ф.М. Достоевского «Идиот». Национальная идентичность и гендерный дискурс в литературе XIX- XXвв.: Материалы международных исследований. Ответственный редактор Е.Н. Эртнер, А.А. Медведев. Тюмень, 2009: 32 - 36.
7. Дзедаева М.С. Числовой код в семиотике осетинской лингвокультуры. Вестник Северо-Осетинского государственного университета имени К.Л. Хетагурова. 2011; 2: 198 - 202.
8. Федоровская Н.А. Символика чисел один, два и три в «Послании о рае» Василия Калики. Н.А. Федоровская. Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. 2012; 12-3 (26): 195 - 198.
9. Маджидов С.Р. Приблизительное количество как языковая категория и способы его выражения в современном русском языке. Диссертация ... кандидата филологических наук. Таганрог, 1995.
10. Крылова М.Н. Авторская символика чисел в рассказах Вадима Шарапова. Филология и литературоведение. 2014; 10. Available at: http://philology.snauka.ru/2014/09/950. - Дата обращения: 02.10.2014.
References
1. Lykov A.V. Imena chislitel'nye kak sredstvo ob'ektivacii povestvovaniya v proizvedeniyah A.P. Chehova. HH chehovskie chteniya: materialy lingvisticheskoj sekcii. Taganrog, 2001: 59 - 65.
2. Vinogradov V.V. Problemyrusskojstilistiki. V.V. Vinogradov; Predisl. i komment. V.G. Kostomarova, Yu.A. Bel'chikova. Moskva: Vyssh. shk., 1980.
3. Makerova S.R. Imya chislitel'noe i kvantifikaciya v hudozhestvennom tekste. S.R. Makerova. Vestnik Adygejskogo gosudarstvennogo universiteta. Seriya 2: Filologiya i iskusstvovedenie. 2013; 4 (128): 22 - 39.
4. Izotova N.V. Chislovoj ryad v dialogicheskom obschenii personazhej A.P. Chehova. Tvorchestvo A.P. Chehova: recepcii i interpretacii. Sb. materialov Mezhdunarodnoj nauchnoj konferencii. Rostov-na-Donu, 1 - 4 oktyabrya 2012 goda. Rostov-na-Donu: Foundation, 2013: 184 - 188.
5. Mifologicheskijslovar'. Glavnyj redaktor E.M. Meletinskij. Moskva, 1990.
6. Shuklin A. Simvolika chisel v romane F.M. Dostoevskogo «Idiot». Nacional'naya identichnost' i gendernyj diskurs v literature XIX - XX vv.: Materialy mezhdunarodnyh issledovanij. Otvetstvennyj redaktor E.N. 'Ertner, A.A. Medvedev. Tyumen', 2009: 32 - 36.
7. Dzedaeva M.S. Chislovoj kod v semiotike osetinskoj lingvokul'tury. Vestnik Severo-Osetinskogo gosudarstvennogo universiteta imeniK.L. Hetagurova. 2011; 2: 198 - 202.
8. Fedorovskaya N.A. Simvolika chisel odin, dva i tri v «Poslanii o rae» Vasiliya Kaliki. N.A. Fedorovskaya. Istoricheskie, filosofskie, politicheskie iyuridicheskie nauki, kul'turologiya i iskusstvovedenie. Voprosy teorii ipraktiki. 2012; 12-3 (26): 195 - 198.
9. Madzhidov S.R. Priblizitel'noe kolichestvo kak yazykovaya kategoriya i sposoby ego vyrazheniya v sovremennom russkom yazyke. Dissertaciya ... kandidata filologicheskih nauk. Taganrog, 1995.
10. Krylova M.N. Avtorskaya simvolika chisel v rasskazah Vadima Sharapova. Filologiya iliteraturovedenie. 2014; 10. Available at: http://philology. snauka.ru/2014/09/950. - Data obrascheniya: 02.10.2014.
Статья поступила в редакцию 14.09.18
УДК 821.161.1
Akhmadova T.Kh., Cand. of Sciences (Pedagogy), senior lecturer, Department of Russian and Foreign Literature,
Chechen State University (Grozny, Russia), E-mail: uzlipat066@mail.ru
SPECIFICITY OF AUTOBIOGRAPHY IN M. YU. LERMONTOV'S DRAMA "THE STRANGE MAN". The article examines Mikhail Lermontov's drama "The Strange Man" from a point of view of incarnation of the poet's personal biographical experience. The work examines the way the main character N.F. Zagorsky relates to the real prototype N.F. Ivanova. The author concluded that the romantic image of the character in the drama encompasses huge contents gathering personal experience of the writer, his thoughts about life, about himself, about his fate and the fate of people who are close to him spiritually. Wealth of the contents makes the image of Vladimir Arbenin especially significant and lets look at youthful autobiography of Lermontov as a serious creative accomplishment in creating portraits of his contemporaries.
Key words: drama "The Strange Man", Lermontov, autobiographical play, Vladimir Arbenin, biography, personal tragedy.
Т.Х. Ахмадова, канд. пед. наук, доц. каф. русской и зарубежной литературы, ФГБОУ ВО «Чеченский государственный
университет», г. Грозный, E-mail: uzlipat066@mail.ru
СПЕЦИФИКА АВТОБИОГРАФИЗМА В ДРАМЕ М.Ю. ЛЕРМОНТОВА «СТРАННЫЙ ЧЕЛОВЕК»
В статье рассматривается пьеса М.Ю. Лермонтова «Странный человек» с точки зрения воплощения в ней личного биографического опыта поэта М.Ю. Лермонтова. Анализируется образ главной героини Н.Ф. Загорскиной и его соотнесенность с реальным прототипом Н.Ф. Ивановой. Автор пришёл к заключению, что романтический образ героя драмы «Странный человек» вместил в себе огромное содержание, собрав, как в фокусе, личный опыт писателя, его раздумья о жизни, о себе самом, о своей судьбе и судьбах людей, близких ему по духу. Богатство содержания делает образ Владимира Арбенина особенно значительным и позволяет взглянуть на юношеское автобиографическое произведение Лермонтова как на серьезное творческое достижение в создании портрета своего современника.
Ключевые слова: драма «Странный человек», Лермонтов, автобиографическая пьеса, Владимир Арбенин, биография, личная трагедия.
Во всех произведениях М.Ю. Лермонтова можно почувствовать личный опыт пережитого и передуманного им. Очень рано в творчестве Лермонтова обнаружилось то, что дало возможность Белинскому назвать его поэтом «настоящего» [3, с. 268]. В автобиографических пьесах Лермонтов обратился непосредственно к воспроизведению русской действительности, определившей и характер, и все повороты судьбы его героев.
В драме «Странный человек», представляющей собой нечто вроде мемуара в драматической форме, Лермонтов дает автобиографические моменты из своей жизни, а именно, отношения Владимира Арбенина с Натальей Федоровной Загорскиной: увлечение его Н.Ф. Ивановой и ее измену. Героиню драмы также зовут Натальей Федоровной, как Иванову. Лермонтов воспроизвел семейное положение, возраст и даже характер прототипа Загорскиной. Своему герою Владимиру Арбенину, наделенному им
близкими ему чертами, он приписал собственные стихи, посвященные автором Н.Ф. Ивановой. Можно сказать, что у поэта не было цели точного воспроизведения фактов своей биографии.
В ранних драмах из русской жизни Лермонтов стремится воспроизвести психологический портрет своего поколения, опираясь на собственные настроения, переживания, раздумия о жизни. Поэтому монологи героев драм подчас неотделимы от юношеской лирики Лермонтова и звучат как исповедь души самого поэта, обобщение его лирических и философских размышлений. Большое место в лирике Лермонтова 1830-1831 годов принадлежит мотиву обличения светского общества, осуждения его лжи и лицемерия, отравившего жизнь и душу поэта.
Автобиографическое явилось для Лермонтова лишь основой, на которой драматург рисует широкую картину жизни русского общества начала 30-х годов. В драме обращает на себя
