CC BY
10ISSN 2078-9823 (Print), ISSN 2587-7879 (Online) DOI: 10.15507/2078-9823.062.023.202302.233-246
УДК 130.2:398.21
П. Д. Миничкин
Детская школа искусств № 8 (Саранск, Россия), e-mail: mini4ckin.paw@yandex.ru
Особенности партипации русской сказки в модели женского я
Аннотация
Введение. Изучение сказки приводит к пониманию глубинных процессов глобального мира, стремления к локализации, глокализации. Русская сказка в модели женского Я есть постулат современного прочтения и поиска своего места в мире, так как неспособность соразмерного прочтения жизни, реальной и сказочной идей приводят к отрешенному состоянию личности. Маскулинность характера и внешних черт есть необходимость противодействия и встраивания в систему вызова - ответа времени.
Материалы и методы. Статья написана с учетом системного и междисциплинарного подходов. Для исследования были использованы русские народные сказки в изложении: П. П. Ершова «Конек-Горбунок»; А. Н. Афанасьева «Жар-птица и Василиса-царевна», «Кощей Бессмертный», «Сивка-бурка»; А. С. Пушкина «Сказка о царе Салтане», «Сказка о рыбаке и рыбке». Также использованы сказки без авторства: «Королевич и его дядька», «Наговорная водица», «Елена Премудрая», «Иван Быкович», «Разбойники», «Правда и Кривда», «Три царства - медное, серебряное и золотое», «Перышко Финиста - Ясна сокола», «Ведьма и Солнцева сестра».
Результаты исследования. Изучены русские сказки как модели женского самовосприятия. Ценности народа как культурного исторического и нынешнего социума были оценены в категориях, центрами которых послужили в разное время общественные изменения, диалог культур, что стало объединяющим и составляющим вектором развития идейного представления о женской доле. Элементы сопричастия и отгораживания есть результат взаимопроникновения традиций всех народов Российского государства. Именно поэтому выявление и последующее осмысление «народных черт» является актуальным, поскольку элементы вражды, как и дружеского примирения, взаимно исключаются, что приводит к многим патологиям общественного организма, индивида.
Обсуждение и заключение. Выявление женской категории отношения к миру в системе «добро - зло» в междисциплинарном подходе возможно в таких структурах, как эстетическое, философское, семиотическое образное представление. Содержание художественного наполнения должно быть научно осмыслено и адаптировано в нынешнее время как залог смысловой характеристики успешного оценивания системы знаний о социуме; роли женщины в обществе; в ряде вопросов о феминизации ключевых жизненных аспектов: образования, культуры, правовой культуры.
Ключевые слова: сказка, сюжет, женщина, образ, народ, общество.
Для цитирования: Миничкин П. Д. Особенности партипации русской сказки в модели женского Я // Гуманитарий: актуальные проблемы гуманитарной науки и образования. 2023. Т. 23, № 2. С. 233-246. DOI: 10.15507/2078-9823.062.023.202302.233-246.
© Миничкин П. Д., 2023
Pavel D. Minichkin
Children's Art School No. 8 (Saransk, Russia), e-mail: mini4ckin.paw@yandex.ru
Features of the Partipation of a Russian Fairy Tale in the Model
of the Female Self
Abstract
Introduction. The study of a fairy tale leads to an understanding of the deep processes of the global world, the desire for localization, glocalization. The Russian fairy tale in the model of the female "I" is the postulate of a modern reading and the search for one's place in the world, since the inability to adequately read life, real and fabulous ideological, leads to a detached state of personality, the muscularity of character and external features is the need for counteraction and integration into the call-response system time.
Materials and Methods. The article is written taking into account the systematic and interdisciplinary approaches. For the study were used Russian folk tales as presented by: P. P. Ershov "The Humpbacked Horse", A. N. Afanasiev: "The Firebird and Vasilisa-Tsarevna", "Koschey the Immortal", "Sivka-Burka", A. S. Pushkin: "The Tale of Tsar Saltan", "The Tale of the Fisherman and the Fish". Also, tales without authorship: "The Queen and His Uncle", "Sorcerer's water", "Elena the Wise", "Ivan Bykovich", "Robbers", "True and False", "The Three Kingdoms of Copper, Silver and Gold", "The Feather of Finist the Clear Falcon", "The Witch and the Sun Sister".
Research Results. Russian fairy tales as models of women's self-perception were studied. The values of the people as a cultural historical and current society were evaluated in the categories, the centers of which served at different times as a social change, the dialogue of cultures, which became a unifying and constitutive vector of development of the idea of women's share. Elements of belonging and alienation are the result of interpenetration of traditions of all peoples of the Russian state, which is why the identification and subsequent comprehension of "folk traits" is relevant, since the elements of hostility as well as friendly reconciliation are mutually excluded, which leads to many pathologies of the social organism, the individual.
Discussion and Conclusion. Identification of the female category of attitude to the world in the "good/evil" system in an interdisciplinary approach is possible in such structures as aesthetic, philosophical, semiotic figurative representation. The content of the artistic content should be scientifically comprehended and adapted at the present time as a guarantee of the semantic characteristics of a successful assessment of the system of knowledge about society, the role of women in society, in a number of issues about the feminization of key issues in life aspects: education, culture, legal culture.
Keywords: fairy tale, plot, woman, image, people, society.
For citation: Minichkin P. D. Features of the Partipation of a Russian Fairy Tale in the Model of the Female Self. Gumanitarian: aktual'nye problemy gumanitarnoi nauki i obrazovaniia = Russian Journal of the Humanities. 2023; 23(2): 233-246. (In Russ.). DOI: 10.15507/2078-9823.062.023.202302.233-246.
Введение
В основе становления женской самости стоят категории выработки отношения как к рациональному реальному, бытовому, так и иррациональному сакральному, наивысшей сублимации добра и зла. Интерпретация женщиной своей роли в мире, доли испытаний на своем пути возвращает ее в момент восприятия окружа-
ющего мира через мистическо-мифиче-ский образ исторической формации. Способность анализа и воспроизведения представленной модели жизни женщины и ее роли синкретизирована в моменте ее становления через воспитание и восприятие народной культуры - фольклора, который воспроизводит модели отношения к добру и злу, демонстрирует черты личности, одо-
Гуманитарий : актуальные проблемы _„
бряемые и порицаемые обществом, при этом этот элемент наименее изменчив в угоду представлению народа о своей сплоченности и страхе потерять идентичность, народный характер, в нашем случае - формацию женского шаблона, проявленного в чертах характера.
Цель статьи - отразить черты восприятия женщиной своего начала через контекст идеализации и сакрализации женского Я народного образа в устно-поэтическом творчестве на примере русской сказки.
Материалы и методы
Методология использования литературы была связана с историографией сказки, ее вариантам по сюжетам и обобщением по женским моделям поведения к выбору личностью своего удела в доктрине временной парадигмы общественного локального и глобального Ж. Бодрийяра.
Исторический метод позволил наглядно углубиться в контекст изучения сказки как таковой отечественными и зарубежными учеными ХХ-ХХ1 вв., однако ни одна из работ не представила точного характера влияния образа на последующую модель поведения и сопоставления с женским идеальным и реальным. Данный аспект проблемы частично удалось разрешить междисциплинарным подходом. Так, первообраз сказки и ее смысловой нагрузки был рассмотрен в аналитическом ключе, системе исходного принципа символического базисного представления в доктрине основной смыслосодержащей константы проявления личности.
Герменевтический метод в совокупности с этимологическим подходом позволили выявить контекст литературных текстов, что позволило говорить о гносеологическом подходе как основополагающем. Также был задействован эпистемологический подход в структурном анализе художественного отображения идейного образа и его модели представления в самой модели знания.
Обзор литературы
Сказка как обобщенный жанр повествования несет в себе образы как художественной интерпретации предыдущего исторического, социокультурного опыта, так и образ личностный поэтический. Однако классический подход к представлению женской доли и поиска истины не подходит под классификацию сказки как таковой, где критерии сказочности сопричастны с животными, злой силой и т. д. В данном контексте мы разделяем точку зрения В. Я. Проппа о нелинейной и многосоставной части инварианта представления сказки. В то же время в изучении парадигмы женского Я, представленного в сказке, пришлось прибегнуть к дальнейшему обобщению и выделению основ внекон-текстного представления. Данный подход соразмерен с приемом Ж. Бедье, который внес отношение величин постоянного и переменного. Инвариативность идеи и образа - переходящая величина. «Изучение атрибутов дает возможность научного толкования сказки. С точки зрения исторической это означает, что волшебная сказка в своих морфологических основах представляет собою миф...» [6, с. 77].
Обрядовая составляющая как основа, заложившая в культурный контекст парадигму образа и действия, была осмыслена В. Я. Проппом, однако окончательную форму сопоставления и сопричастности с реальной жизнью культурной формации ему выявить не удалось. При этом наглядная позиция ухода от конкретного географического местосодержания расширяет позицию рассмотрения и влияния устно-поэтического творчества на общество (не народ в рамках государства, но общность по культурной константе).
Результаты исследования
Русская сказка как неотделимый пласт мировой культуры несет в себе множество сюжетов, исторических параллелей. В своей сути, имея хронологию времени
и направленность социального подтекста, сказка намного сложнее в структуре пост-пережития, осмысления и принятия или отрицания модели выбора героя произведения как свое данное. Метафизический аспект осмысления затрагивает тонкие грани личности и социальной группы, проблему поиска допустимости инноваций и ненарушения догм.
Мотивы поиска своей роли и социального статуса ставятся в доктрине женского Я, роль типологии - «Я, имеющая выбор, выбрали меня, мой выбор согласиться на долю окаянную вне выбора своего ответа, или же согласие на положительную и растущую роль личностного Я». Не имеет общего со старым и стандартным общественным положением дел, она - женское Я, далека, но имеющая возможность быть там, где хочет, - роль положительного изменения своего избранника. Данная парадигма выбора и своего нахождения в мире - потустороннее (личное эмоциональное, интеллектуальное) в структуре вне и во времени: «Та девица, говорят, Ездит в красном полушубке, В золотой, ребята, шлюпке И серебряным веслом Самолично правит в нем; Разны песни попевает. И на гусельцах играет...» [3, с. 66]. Парадигма протестная, играющая роль, отдана на время личного становления, опыт как стремление к саморегуляции не имеет предпосылок, женское личное время в Я переживает лишь личное пребывание в момент отсчета ситуации личного выбора, имеется возможность отрицательного ответа наперекор утвердившемуся: «Но взгляни-ка, ты ведь сед; Мне пятнадцать только лет: Как же можно нам венчаться? Все цари начнут смеяться, Дед-то, скажут, внуку взял!» [3, с. 114]. Опыт есть личный момент познания,
236
постижение жизненной мудрости, не зацикленной на повторении цикла; повтор есть отрицательное движение, не позволяющее актуализацию творческого, природного потенциала. Момент взросления есть инициация по выбору «что хочу и для чего», не обычное обладание благом, которое лишь актуализирует на внешнее внутренний статус, общественное положение есть молва, причем сплетня есть акт доноса - отрицательное, лишь собственное личное увиденное, услышанное, т. е. точка сопричастности внешнего зримого и сопоставление с внутренним чувственным. Двоичность выбора играет роль постоянного сомнения разумного гносеологического личного и эмпирического предыдущего общественного. Вопреки нахождению здесь и сейчас рассматривается проекция на поступательное положительное новое поступающее извне, временное безвременье лишь момент познания правды, но стремление к истине вечно. Матрица сводов норм является ключом к постижению ложного личного, ибо момент постижения уводит от природного данного к приобретенному справедливому - общественному неверному суждению. Надстройка общественного над правдивым суждением позволяет направлять поиск истины в правдивое неверное направление, находящееся в разрезе дисбаланса свободы и постижения: «Между первичным, "естественным", и вторичным, "мифическим" значением нет никакого родства, второе не вырастает сколь угодно конфликтным образом из первого, а лишь механически присоединяется к нему извне...» [1, с. 26].
Так, принятие чужого есть момент личного отрицания, неспособность к осмыслению раннего, в родителях. Отрицание нового иноземного как господствующего приводит к общественному изгнанию, но личному просветлению и развитию. Так, в сказке «Баба Яга» мачеха невзлюбила дочь
Гуманитарий : актуальные проблемы _„
мужа и отсылает ее в лес к своей сестре (Бабе Яге) за иголкой и ниткой, с ее слов для того, чтобы сшить девочке рубашку. Желание погубить является невозможностью проектировать себя в другом, ином -не Себя и себя подобного, в отличие от родной дочери. Дочь мужа - чужое и враждебное, поскольку является продолжением мужчины через другую в другой - дочери, выбор поступательного и постоянного имманентного развития. Происходит момент сопротивления принятию выбора мужа до времени истины с новой женой, довременная связь - ложная с позиции новой жены, значит, и его дочь - ложное и опасное, носящее в себя зло. Послевременная позиция по дочери отца - поиск правды у своей тетушки, которая дает советы, как избежать зла временного моментного и пройти к пост-временью себя. Тетушка учит, но не избавляет от поступка по поручению мачехи, выбор за дочкой - идти и быть поглощенной чужой по отношению к ней точке времени и общественного или превозмочь и найти свое положение в выходе из данного состояния. Таким образом, поручение есть поиск смерти для одного времени и рождения для другого - вне личного и личного вне времени. Сюжет сшить рубаху - отвлеченное праздное погребное, момент истощения сил и свыкание с ситуативной моделью чужого над личным.
Общественная опасность являет собой симбиоз личного мировоззрения и иного видения ситуации в позиции к времени и истинного суждения. В «Елене Премудрой» солдат освобождает из темницы пленника по своему желанию: «Это я - нечистый дух, - отзывается голос, из-за железной решетки, - тридцать лет как сижу здесь не пивши, не евши» [11, с. 50]. Поскольку солдат - идея режима общественного договора, стабильного повтора исторического выбора, развитие поступательного отсутствует как элемент.
После этого солдат начинает постигать жизнь в доме нечистого духа, где знакомится с дочерями духа, что позволяет изменить свое ментальное представление о природе, мире. В дальнейшем, имея новое Я, солдат влюбляется и становится возлюбленным Елены Премудрой, в их отношениях хитрость есть элемент не одурачивания, но момент иного, чувственного начала в сознании творческого потенциала. Так, игра на ловкость выявляет силу разума и совокупного обладания разума и чувственного начала в равных соотношениях, что может свидетельствовать о принятии себя, мира и своего положения в нем. Действие есть акт добра и создание условий для проявления себя вопреки общественному запрету, личное счастье - наивысшая ценность, но только с равным. «...На известной стадии морального развития общества подобные обманы почти не вызывают порицания, разве только со стороны тех, кто является жертвой; посторонний зритель склонен даже относиться к ним одобрительно как к проявлениям недюжинного ума и ловкости, торжествующих над честной посредственностью. Наступает, однако, время, когда общественное мнение становится на сторону честного дурака против умного пройдохи, ибо опыт показывает, что всякий обман, сколько бы остроумия и прозорливости он ни таил в себе, непосредственно задевает интересы не только отдельных лиц, но и всего общества как такового, расшатывая ту связь взаимного доверия, которым только и держится всякая ассоциация людей» [10, с. 194].
В «Иване Быковиче» ведьма, жена колдуна, при встрече супруга с богатырем узнаёт, что весть о смерти детей ему печальна, но мстить колдун не собирается, лишь договаривается о том, чтобы Иван доставил ему новую, молодую жену. «А старуха взбесилась, навязала камень на шею, бултых в воду и утопилась» [11, с. 82].
Миротворение в Самом Себе - Бытии связано с простыми «основными чувствами», нацеленными на животное отношение к миру, т. е. обусловлено выживанием и утолением простых инстинктов. Однако в процессе удовлетворения гедонистических простейших перед человеком возникает новая форма Я - Мир - Поиск истин, этот критерий и играет важную роль, дающий ответ, что есть человек? Его природа? В разное время на этот вопрос были свои ответы, но с развитием знаний о мире менялись и понятия, смыслы. От простого «человек - мое племя» до деревни, города, людей, по сути, разговаривающих на одном языке. Мир -территория моего рода, «нечто», где живут различные люди, племена с только им свойственными представлениями о небе, земле, вселенной. Таким образом, развитие такого рода вопросов от простого к сложному, где складываются понятия по отношению к другим людям, их представлениям, ставит более сложные аспекты вопросов: можно ли считать человеком «того», кто не разделяет мою идею, истину? «Заблуждение проистекает из определения всеобщим уникального, из дедукции и чувственности, из специализированных суждений, из односторонних рефлексий, из редукции, из ложных телеологий, из конвенций и коге-ренций...» [9, с. 381].
Жизнь как череда испытаний для женщины в своих детях, проигрыш одного есть момент выигрыша для другого, гибель всех - смерть и женщины. Роль матери несостоятельна, исчезновение себя в мире и времени - потеряна для грядущего. Выбор смерти самостоятелен, отчетливо прослеживаются ревность, поиск мира вне себя, в другой - наивысшее движение в отрицательное. Осознание раннего выбора такого спутника - пример личного слабого разумного начала, разочарование во всем, отрицание истины, происходит лишь пренебрежение настоящим правдивым, акт
238
самобичевания, смерти - невозможность начать с другим, новым источником своего Я, поэтому такая роль незавидна. Определяющим является момент осознания - время позднее, старческое, или юное, зрелое. Угрызение совести не перед общественным, но личным, возможным во времени. Невозможное во времени продолжение своего видения, акта творческого начала - пустой человек. Человек вне труда отрицателен, поэтому признание заслуг женщины важно, как мотив ее пребывания в мире. Актуализация бытового внешнего есть атрибут важности, надменности и кротости.
В русской сказке женщина кротка, неигрива, владеет знаниями о мире, превышающие знания рационального. Чувственное поступательное есть элемент важного и опасного для традиционного познания окружающего мира. Ограждение вокруг ведуний - знак для общества как отрицательный; человек, решающий переступить его, не преступник, но проявляет таким образом свое иное. Возраст приобщения к иному в себе происходит в культуре пребывания в составе семьи. Наблюдается подобие не в делах, но в мыслях и логических связях образного мышления. Продолжение способа ассоциативного мышления матери есть ее продолжение в себе, инородного в себе, своего в Я. Пребывание иного вне является поступательным движением к его поиску и приобщению к его инаковости. Поиск разности и похожести привносит иное мировосприятие и мотивы в образном и прямолинейном конструировании вселенной. Женщина не ищет, она изначально знает свое иное в мире, не стремится к изменению, она изменяет мир по своему чувству. Привнесение своего к иному сопутствует искажению момента общения, кодирование систем первого анализа истинного суждения и мышление в ином для себя, чужом отношении. «Бездетный чело-
ГумАнитАРий : актуальные проблемы _„
век обречен вечно влачить одинокое существование в далеком потустороннем мире, не имея никого, кто принес бы ему мясо и пиво для утоления голода и жажды; потому что пиво и говядина или баранина - это вещи, которые души умерших больше, чем что-нибудь другое, желали бы получать от своих родственников» [10, с. 191].
Ощущение вне себя иного приводит к закрытию открытых типов женского Я, приводя его к игнорированию положительного в ином, лишь при более детальном сопричастии личного и вне осознанного актуальность зла и добра становятся условны по сравнению с благом для личного роста и общественного. Конечно, личное и общественное являются соперниками по доминированию над иным утверждением, уничтожая все подступы к данному знанию. Поэтому, уходя от людей, женщина ищет свое настоящее вне чужого. Возродив таким образом себя, она возвращается и по-иному интерпретирует чуждое. Поиск необходимого для ускорения начала происходит в личном, но не общественном, лишь с принятием отмены ограничения позволяют принять повсеместно иное как истинное и таким образом создать абсолютно новое в старом.
Русская идея о женщине - извращенная форма взглядов на мироустройство и переложение системы общественного договора на семью, где иерархия соблюдается не ради достижения, но ради избавления от знания, сила стремления есть зло, лишь руководящая роль старшего направляет в нужное движение сознательный путь стремления индивида к познанию, где ложное познание есть ошибка, но освобождение от времени и неверных выводов для общества, индивид лишен своего Я: «я не есть я, я есть он». При этом он есть общественное абстрактное, эфемерное ложное, получается, что «я не есть я, меня нет, вместо меня лишь идея обо мне».
Восприятие себя как ошибки и потери своего Я в ином освобождает от ложного себя, но приводит к ложному внешнему, т. е. «я свободен(а) от иного, но верю другому» - наглядный пример ложного иерархического магического принципа власти. Отсутствие желания прямой ответственности за свой выбор, где выбор есть случайность доверия в высшее свое внешнее, космическое проявление первопричиной значимости перед нынешним. Добродетель - пассивность перед неминуемой гибелью внешнего своего Я, поиск ответов есть лишний источник желаний, смысл жизни. В сказке «Наговорная водица»: «Обидно старухе эдакие слова-то слушать, да делать нечего. Снова хлебнула старуха водицы из скляночки. Хлебнула старуха водицы и во рту держит, как старец велел. Глядит старуха - замолчал старик!» [8, с. 136].
Жизнь вопреки себе - унижение своего Я детского. «Я есть проявление себя в прошлом и будущем с постоянным сравнением в нынешнем», где нынешнее есть каждо-дневность, завтра из будущего переходит в форму постоянного сегодня, прошлое уходит в завтра - круговорот рефлексии не на предмет, а на себя, с затиранием и уничтожением своего проявления. Уметь жить под другим - благо для «наивной» души: наивная оттого, что верит в пустоту; душа потому, что не имеет возможностей. Любое сопротивление ошибочно, лишь акт принятия аксиомы верности как праведного знания приводит к ложному, ибо это не истина, но ошибочная правда.
Интерпретация своего положения вне граней дозволенного не имеет смысла, следование парадигме защищает от ошибок вселенной, человек есть начальная форма своего Я, его просветление противоречит канону мира; женщина - объектно-субъектная субстанция дозволенного насилия над ней, ибо не противоречит своему положению, она стремится к точке покоя - опустошению
своего Я перед лицом ошибочного мнения.
Осознание добра и зла, ошибки и обмана противоречит внешнему реальному, надуманному для индивида, но постигаемое за пределами нынешнего себя, переход в формацию «я в себе» в «я вне себя», т. е. рассмотрение своей участи в разрезе оценки относительно причиняемого зла своему Я. Многоликость оценки зла и добра в акте преждевременного, внешнего воздействия превозносит момент оценки и дальнейшего следования своим убеждениям как изначально верный. Так, в сказке «Разбойники» разбойники приходят в дом попа и попадьи, с тем чтобы выдали свою дочь Аленушку за «их» (иного для нее) жениха. Родители соглашаются и не уступают дочери в ее доводах подозревать гостей разбойниками, поскольку только ей ведомо, что разбойники приходили в их дом с целью наживы, но Аленушка не дала это осуществить: «Только разбойник просунул в окно голову, она тотчас ударила топором и отрубила ему голову, а сама думает: скоро приедут другие разбойники, его товарищи; что делать? Взяла отрубленную голову и завязала в мешок; после притащила убитого разбойника, разрубила его на куски и поклала их в разные мешки и горшки» [11, с. 142].
Сопоставление основы личностного и другого-семейного приводит к пониманию общего, но не частного. Желание лучшего -свадьба, но невидимая градация да/нет, лишь бы женить, а там сами разберутся. Дочь оказывается в руках врагов личного развития и истины, разбойники исковерканы неверной вариацией правды - картина мира зла, легковерна и только внешняя. Разбойники вследствие положительного исхода выдают ее замуж среди своих за дурака, Аленушка хитростью убегает и возвращается в отчий дом, куда и приезжают разбойники, позже отец сам приводит солдат. Акт возвращения после порицания меняет отношение родите-
240
ля-отца к дочери. Он понимает, что ее замужество - не только промысел общества, но и поиск друга, партнера по жизни, старость, возвращая молодость (отец избегает участи быть проклятым дочерью и дальнейшей ее возможностью перестать транслировать в мир нормы отца, попустительство - анархия и гедонизм, или усиление запрета и тоталитаризм, утрачивается возможность и становление дочери на путь мужа - бандитизм и нажитие добра путем воровства у своей семьи). Чистота сознания оценивается выше внешнего лоска, внутреннее убеждение в возможности осознанного выбора присутствует всегда, но отвергается модель отрицательного поступательного движения. Дочь - продолжатель парадигмы поиска отца, предков в русле заданной модели да/ нет в норме общественного договора через сложные механизмы самоидентификации. Возможность сменить вектор мысли и сознания является желанной, но, в сравнении, личная апробация не протекает в рамках воздействия на кого-то с целью наживы, показа своего Эго. Личное и внешнее статусное протекает не в окружении лживого оценивания, но внешнего апатичного, поскольку при отсутствии воздействия протекают внутреннее истощение лживого и становление в освободившуюся нишу позитивного эмоционального начала.
«Русский человек» вобрал в себя иерархию Востока, стремление к разуму от Запада, однако при данном двойственном историческом процессе сложилась система «я есть мера всего, семья - моя мера добра и зла, государство есть Зло». Это объединяет русский космополитический тип государственности восточного типа с финно-угорским космо-логосом измерения добра и зла. В системе «я есть все» наблюдается выбор между самобытностью и шутовством самодурства общественного строя, система добра есть выбор внутренний, но не внушаемый страхом и угрозами жизни. Суще-
ГумАнитАРий : актуальные проблемы _„
ствование понятий жизни по «совести и законам» - мера двуполярного разрешенного и запретного, запретно - пока не увидели, разрешенное принадлежит мне.
Формы судебной и законодательной власти без поддержки общества не принимаются в догмах закона, истины, избегаются и всячески стираются в глазах обывателя. Что и поясняет спор Кривды с Правдой в сказке «Правда и Кривда», где первоначальная цена вопроса 100 руб., после - уже 1 000 и потеря глаз Правды в суде. Спор на деньги меняется на спор видимого зла и закрытия глаз ради приобретения материальных благ иерархического общества, где последовательность решений всячески уничтожается самодурством и сторонним одобрением; выгодно то, что полезно; полезно то, что возможно использовать ради личного восхваления, поэтому и нет покоя простому/низкому человеку. Индивид, сумевший потерять общественный ориентир и ушедший в себя, восходит разумом к высшему определению его окружающего пространства - мир есть творимое человеком; свобода выбора и счастье есть основополагающее для будущих поколений; грех тем, кто не думает о будущем.
Выше отмечалось, что продолжение рода возможно по принципу продолжения рода, взятие в семью «безымянного» ребенка - все это принципы общего формата общинной культуры, передача себя будущему через культуру, свои произведения и видения мира - в общемировом контексте (в нашем контексте - высшем). Сохранение себя/вне/для времени - потребность разума в поиске истины, правды как этапа ее постижения: «.Правда приложила ей к очам травку, потерла и вылечила; царь обрадовался, женил Правду на своей дочери и взял к себе в дом.» [8, с. 63].
Система гражданского повиновения или протеста связана с передачей формата становления преходящей формации
общественного воззрения на обновление и становление общего понимания. Данная структура в контексте времени оставляет без внимания главный вопрос о законности принятия форм и факторов своего времени. Вопросы без решения остаются в прошлом, в будущем уничтожается главенствующий принцип законности. Убийство неравноценной фигуры родителя к времени его оценивания окружающими - он есть достойный или он есть презренный, где положительные и отрицательные мотивы связаны с оценкой ребенка как преемника. Слишком добрый в обществе воров - печаль и стыд родителям; слишком молчалив в эпоху счастья и открытости - позор; гораздо лучше умерший ребенок или умственно отсталый, при этом часть общественного порицания имеет лишь временный характер: «да что с дурака взять?».
В сказке «Три царства - медное, серебряное и золотое» царицу похищает нечистый дух, дети по очереди уезжают ее искать. Старшие братья не сумели отыскать, Иван-царевич отыскал мать и по научению девушки, дочери нечистого духа, спасся, терпел предательство братьев - остался под землей. Перерождение от веры приводит к изменению формы восприятия, от наивного послушания к возмужанию, сознательному своеобразному акту мышления. Ищет свою невесту - отец берет ее в жены, свою первую жену обвинил заочно, убил. Так, гибель приходит от родителей, матери, спасение или случайное природное, или благодаря некой девушке, которая, спасая героя, становится его женой, продолжателем его рода и его помыслов. «.И вздумал на ней сам отец-старик жениться, собрал думу, обвинил свою жену в совете с злыми духами и велел отрубить ей голову.» [8, с. 73].
Стремление быть во времени побуждает к отказу от своего Я в прошлом. При выборе супруги и супруга казнь детей выступает как прерогатива нового перед старым;
старое не есть лучшее или худшее, оно есть осознанное в прошлом, видится неверным, происходит сравнение нынешнего и прошедшего. При этом сравнивается не сама структура, а лишь происходит поверхностное сравнение с тем, Что могу, с Кем был(а) бы Я, где Я есть форма протеста нынешнему в любой форме своего проявления.
Вероятность случайного позитивного как норма акта морали и единицы допустимого выявляет и случайный выбор в структуре «верю / не верю», продолжение традиции или ее нарушения. Супруга не есть продолжение традиций дома своей семьи, лишь традиций мужа, поэтому ее судьба быть забытой в отчем доме и принятой в новом, «истинном доме».
На все эти вопросы появляются и новые ответы. От простого: жизнь не заканчивается, всего лишь изменяется форма существования. Для достижения этого необходимо было сопоставить себя и свое место в обществе с догмой морали и божественными законами. Яркие формы поклонения были выстроены на страхе не заслужить себе место в дальнейшем мире, мире, идущем после заката жизни. Послушание и доблесть - вот основа существования в минувшие дни. Дни, когда доблесть заменяла закон, закон трактовался в основе небесного кодекса, сам же кодекс угадывался в космических проявлениях и земных событиях особой кастой людей, жрецами, шаманами, прорицателями.
Послушание - основа жизни, направленная на жизнь по шаблону и приравнивание себя, других к нему. Происходит полное принятие догмы и уверование в ее непогрешимость и небесное основополагание.
Доблесть - способность выходить на новый уровень послушания, уровень столь духовного созерцания непогрешимости воли в догмах существования, что существование оспаривается пределом способности жить и готовностью воспринять момент проявления данной силы как
242
сверхспособность небесного, телесного, духовного откровения.
Зависть внешне успешного к обывателю, сестре, брату обусловлена пустой тратой досуга к внешнему приспособлению одобрения и порицания общественной нормы сожития, поэтому происходит стремление к доминированию и уничтожению «лишнего» человека, применимы все средства, от подлога и слухов до посягательства на жизнь.
Мое по праву или силе, никому кроме меня, я есть мера всего, где я время осознания своего могущества - акта возмездия. Вероятность принятия или отказа от решения есть свобода выбора под внешним проявлением зла по отношению к объекту принятия вывода. Условность проявления вражды есть сомнение и интерес с завистью, «хочу знать, но не чувствовать», «я есть желание», но не испытывающий стремления к ощущениям. Стремление другого к иному счастью вызывает непонимание у простого обывателя, есть злость от невозможности восприятия всего контекста принятия решения, от этого и коварство, и стремление заполучить в себя часть чужого горя: «Ах, боже мой! Знать, сестрицы сгубили моего друга милого!..» («Перышко Финиста - Ясна сокола») [8, с. 198].
Неверное представление о личности своего Я и своей роли в становлении общества, семьи провоцирует отрицательное видение мира, «я есть мера всего», но при этом Я есть сущность разрушения, созидание невозможно, только гибель и разрушение, обнищание духа и возможности личного принятия решения о становлении себя в системе морали вне времени и для времени, но в угоду момента перед общим: «У твоей матери скоро родится дочь, а тебе сестра; будет она страшная ведьма, съест и отца и мать, и всех подначальных людей.» («Ведьма и Солнцева сестра») [8, с. 38].
Гуманитарий : актуальные проблемы _„
Стремление к разрушению через женское Я есть стремление к упрощению восприятия мира, переоценка внешних факторов бытия в системе «Я и Мне». Общество есть враг, семья - фактор сдерживания, не нужно строить, только разрушение. Акт разрушения будет процессом познания от обратного до момента последнего кирпича, за ним ничего - пустота. Выстроить новую систему невозможно, возвращение в прошлое - в своем будущем, опыт предков изменяется в угоду выживания и низменного надменного акта доминирования. Человек есть ушедшее от себя, возвращение к себе -первооснова восприятия и очищения от ложного общественного. Отличие ложного от верного - это момент мысли на время в структуре «время / вне времени», мысли на время ошибочны, а на пост «время / вне времени» - постоянное вечное - верное.
Где акт полного уничтожения связан с процессом еды - личного победного над противником, самодовольство в гедонизме низменном, причем сама впоследствии терпит крах - добыча убегает, возвращается в родительский дом. Момент самовозвращения в новом ключе есть получившийся сознательно истинный выход из лживого восприятия правды к нахождению истины, которая заключается в рефлексии Терешеч-ки на свою семью, поскольку инициация не окончена - нет ни родительского одобрения, ни порицания. Процесс оценки себя родителями ставит вопросы своего нахождения вне или в себе, при этом отгороженные от порицания начала обдумываются с новых позиций отрицательного опыта. «Да! Такая есть девица. Но жена не рукавица: С белой ручки не стряхнешь Да за пояс не заткнешь. Услужу тебе советом -Слушай: обо всем об этом Пораздумай ты путем, Не раскаяться б потом» [7, с. 43].
Таковы слова Царевны Лебеди князю Гвидону, когда тот, узнав про третье чудо на Земле, решил жениться на царевне, от которой «не можно глаз отвесть». Типология личного общественного, выбор не по личной симпатии, но под стать общественной фабуле поиска и сакрального обладания, где этот момент есть акт осознания взросления. Иносказание о воплощении в птицу сакрально и моментально эгоистично, это выстраданный акт понимания мира и своего Я в быту общественной парадигмы добра и зла. Воплощение чудес по велению Гвидона выглядит как акт благодарности за спасение от коршуна, личное волшебное, внутреннее противоборство. Выбор за внешним чудом отодвинуть свое воплощение и ожидать приглашения от Гвидона есть момент общественной рекламы на слух, но личное стремление. «В образе царевны мы, с одной стороны, узнаем независимую женщину, держательницу рода и тотемической магии. Она Царь-девица. Далее она может быть сопоставлена с небесной женой шамана. Она может быть сопоставлена и с вдовой или дочерью царя, убиваемого и устраняемого наследником» [6, с. 502].
Женское доминирование в мыслительном процессе воплощения русской сказки воплощено в идее рождения наследника с последующим доминированием его личной отваги и мужества над силами зла, гипертрофированное волшебное-гедонистическое низменное - еда, сон. Природа рассматривается как среда созревания протагониста, момент его перехода от неосознанного общественного к осознанному личному, поиск гармонии между собой и миром, обществом с его угнетающими личность сводом правил. Борьба мысли и образа в мировоззрении приводят к бытовой дисгармонии, от непонимания причин и поиска их в чуждом ключе до злобного и гневного эгоистичного моментного.
«Дурачина ты, простофиля!
Не умел ты взять выкупа с рыбки!
Хоть бы взял ты с нее корыто,
Наше-то совсем раскололось» [7, с. 58].
Анализ личного тлетворного в образе старухи наглядно показывает стремление к высшему образному показательному, лживому статусному, от быта, до одежд и дома, социального статуса, не профессии, а надменного предрешенного предками закона касты (в рамках неделимости и невозможности перехода в вышестоящий социальный слой и сказания о такой возможности за подвиг, смекалку). Так и в классовом подходе возможность при переходе в следующую когорту может быть обманчива, самоцель высшего блага в материальном характере, лживая манера подачи себя в высшем свете, помещичья благость - выше меня никого, пока об этом не узнает император, - рыбка). Старость как модель ненужного отвращения к себе - поиск ответа на вопрос истинного суждения о себе, своей правде, горькое разочарование от невозможности найти ответ из-за неверной оценки своей роли в мире, выборе супруга.
Материальный аспект оценивается или слишком вяло: «С любимым рай в шалаше», до «Золото превыше всего», в данной котировке неверное суждение происходит из-за ошибочности обоих утверждений как этапов становления неполноценной личности. Женщина есть многосоставное мифическое становление: девочка - мне, девушка - нам, женщина - им. В таком ключе рассмотрение сказочного-мифического переходит в социальный дискурс о необходимости планомерного становления личности и культуры, в которой живет человек, недозволительно упрощать культурный код, поскольку упрощение есть снижение планки мыслительной череды образ мысли. «Везде, где в основу должен быть положен объект воли, для того чтобы предписать ей правило, которое бы ее определило, правило есть не что иное, как гетерономия; им-
244
ператив обусловлен, а именно: если или так как быть, этот императив никогда не может повелевать морально, т. е. категорически.» [4, с. 660].
Следование народной традиции позволяет выявить архетип истинного и вечного в характере женщины, позволяющий говорить о продолжении традиции в новом, авторском стиле, причем изменения сугубо личные, не затрагивающие главное - манеру выбора и преподнести себя, где гордость не есть благо само по себе, но система оценки себя и своего рода, где внутреннее Я есть одновременно и продолжение рода, но и личная оценка личностью себя, мира, предков и воззрение к потомкам, где победа не есть залог успеха, а проигрыш с плохим результатом, продолжение своего видения прежде всего своего народа в чувственном восприятии: «Более развитая, более рефлектированная мера есть необходимость; судьба, Немезида, ограничивается в общем определенностью меры в том смысле, что все чрезмерное, все, что делает себя слишком великим, слишком высоким, приводится ею к другой крайности, умаляется, уничтожается и тем самым восстанавливается средняя меря - посредственность» [2, с. 349].
«Возникшие в истории культуры ритуалы и нормы социального поведения, с одной стороны, поддерживают цельность больших или меньших культурных сообществ, с другой - отгораживают их друг от друга. Определенный характер «манер», особый групповой диалект, способ одеваться и т.п. может превратиться в символ сообщества, который любят и защищают точно так же, как и саму эту группу лично знакомых и любимых людей» [5].
Женщина без преддверия прошлого этапа и будущего в эгоистическое момент-ное - Мне, она не может делить себя с кем-то, семьей, ее роль быть одной и иметь наслаждение от своего одиночества, поиска идеального супруга, не находит или
ГумАнитАРий : актуальные проблемы _„
решается на губительный союз с социальным и материальным Homo disable (выключенный, неспособный человек). Данное обстоятельство у женщины отключает возможность здравого анализа и творческого потенциала мыслить, воображать, ее роль теперь быть обслуживанием, горькая жизнь под гнетом неспособности выйти за рамки взятой роли в роли мужчины. Выход лишь смирение или усиление злости, гнева-выплескивание на супруга горечи, постоянные упреки, моральный упадок, защитный механизм - убийство. Снятие с себя ответственности за ранее выбранный вариант жизни, во всем виновата не она, общество, супруг, злые силы, ее женское не виновно, чисто, невинно, потерянная связь с самой собой теряется в другом. Что, конечно, позволяет нам говорить о не только фундаментальном праве как таковом, но и роли метафизического оценочного суждения индивида.
Заключение
Изучение сказки и распознание ее моделей одобрения женского Я в парадигме выбора между истинным общественным как основа поступательного, так и выявление временного ускоренного преображения образа в угоду постоянного личностного по-
зволяет выявить закономерность выбора одобрения или отрицания предлагаемого варианта. В настоящее время преодоления глобальных, так и локальных нюансов и совмещение в обществе множественного, взыскивает к вопросу ощущения женщиной своей самости.
В таком ключе рассмотрение сказочного-мифического переходит в социальный дискурс о необходимости планомерного образования личности и культуры, в которой живет человек, недозволительно упрощать культурный код, поскольку упрощение есть снижение планки мыслительной череды образа мысли.
Воплощение женского идеала в моделях временного личностного оценочного суждения и постоянного общественного вводит свои подходы к пониманию данного вопроса. Так, в творческом осмыслении истина и правда сопричастны с ощущением справедливости, женщина - продолжательница рода, изменение данной константы преступно, что входит в противоположность с временем пребывания женщины в мире. Время и вызовы исторического момента позволяют по-новому взглянуть на представленные идеалы и нерушимые доктрины восприятия женского Я.
Список источников
1. Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. М.: РИПОЛ классик, 2021. 512 с.
2. Гегель Г. В. Ф. Наука логики. М.: АСТ, 2018. 912 с.
3. Ершов П. П. Конек-Горбунок. М.: Малыш, 1989. 128 с.
4. Кант И. Критика чистого разума. М.: Эксмо; СПб.: Мидгард, 2007. 1 120 с.
5. Конрад Л. Восемь смертных грехов цивилизованного человечества. URL: https://www. modernproblems.org.ru/sience/111-faults.html?start=8#content (дата обращения: 07.06.2022).
6. Пропп В. Я. Морфология волшебной сказки. Исторические корни волшебной сказки. Русский героический эпос. СПб.: Азбука, Азбука - Аттикус, 2021. 1 168 с.
7. Пушкин А. С. Для дошкольного возраста. Сказки. М.: РОСМЭН, 1996. 135 с.
8. Русские народные сказки. Казань: Татар. кн. изд-во, 1985. 384 с.
9. Философия и природа, космо-психо-логическая модель русской сказки: в 3 кн. Кн. 1. Природа и философия русской сказки в теории русского космо-психо-логоса / отв. ред. А. А. Гагаев, П. А. Гагаев. Саранск, 2016. 502 с.
10. Фрезер Д. Д. Фольклор в Ветхом завете. М.: Политиздат, 1985. 511 с.
11. Чудо чудное: русские народные сказки от А до Я. М.: Дом, 1993. 208 с.
References
1. Baudrillard J. Symbolic exchange and death. Moscow, 2021, 512 p. (In Russ.)
2. Hegel G. V. F. Science of Logic. Moscow, 2018, 912 p. (In Russ.)
3. Ershov P. P. The Humpbacked Horse. Moscow, 1989, 128 p. (In Russ.)
4. Kant I. Criticism of Pure Reason. Moscow; Saint Petersburg, 2007, 1 120 p. (In Russ.)
5. Konrad L. Eight deadly sins of civilized mankind. Accessed at: h https://www.modernproblems. org.ru/sience/111-faults.html?start=8#content (In Russ.)
6. Propp V. Morphology of a fairy tale. The historical roots of fairy tales. Russian heroic epic. Saint Petersburg, 2021, 1 168 p. (In Russ.)
7. Pushkin A. S. For preschool age. Fairy tales. Moscow, 1996, 135 p. (In Russ.)
8. Russian folk tales. Kazan, 1985, 384 p. (In Russ.)
9. Philosophy and nature, cosmo-psycho-logical model of the Russian fairy tale: in 3 books. Book. 1. The nature and philosophy of the Russian fairy tale in the theory of Russian cosmo-psycho-logos / ed. A. A. Gagaev, P. A. Gagaev. Saransk, 2016, 502 p. (In Russ.)
10. Fraser D. D. Folklore in the Old Testament. Moscow, 1985, 511 p. (In Russ.)
11. Wonderful miracle: Russian folk tales from A to Z. Moscow, 1993, 208 p. (In Russ.)
По ступила 24.11.2022.
Сведения об авторе
Миничкин Павел Дмитриевич - кандидат культурологии, преподаватель МБУДО «Детская школа искусств № 8» (Саранск, Россия). Сфера научных интересов - исследование знаково-символических систем в культурных практиках. ORCID: https://orcid.org/0000-0002-6575-4474.
E-mail: mini4ckin.paw@yandex.ru
Submitted 24.11.2022.
About the author
Pavel D. Minichkin - Candidate of Cultural Studies, Lecturer, Children's Art School No. 8 (Saransk, Russia). Research interests: study of sign-symbolic systems in cultural practices. Research interests: the study of sign-symbolic systems in cultural practices. ORCID: https://orcid.org/0000-0002-6575-4474.
E-mail: mini4ckin.paw@yandex.ru
1/1/1 гуманитарий : актуальные проблемы ^ „„ „ „„„„ 246 - я том 23, № 2, 2023
гуманитарной науки и образования
