CC BY
112
Н. Ф. Михайлова, А. В Смирнова
ОСОБЕННОСТИ КОПИНГ-СТИЛЯ РЕБЕНКА В СЕМЬЯХ С РАЗНОЙ СТРУКТУРОЙ
Копинг-стиль ребенка формируется под влиянием как внутренних, так и средовых факторов, среди которых семье принадлежит ведущая роль. Данное исследование выявляет особенности формирования совладающего поведения у детей младшего школьного возраста из семей с различной структурой, детерминирующей как характер детско-родительских отношений, так и паттерны копинг-поведения родителей и ребенка.
В исследовании принимали участие 575 детей в возрасте от 7 до 11 лет и 570 их родителей. В качестве методов исследования использовались опросники: апробированный нами “Self-Report Coping Sale’’ (в модификации K. Skinner, B. Kochenderfer-Ladd), ‘‘Schoolager’s Coping Strategies Inventory’’ (N. M. Ryan-Wegner), апробированный Н. Сиротой и В. Ялтон-ским; шкала CMAS (A. Castaneda, B. R. McCandless, D. S. Palermo), апробированная А. М. Прихожан; опросник ВРР — «Взаимодействие родитель-ребенок» (И. М. Марковской); опросник WOCQ (‘‘The Ways of Coping Questionnaire’’, R. Lazarus), апробированная НИИ им. В. М. Бехтерева.
Выявлены достоверные различия в копинг-стилях детей и их родителей, а также особенностях детско-родительских отношений в полных, неполных и смешанных семьях.
Дети в полных семьях чаще, чем в неполных семьях, использовали стратегии решения проблемы (р = 0,003) — «что-нибудь меняю, чтобы все получилось» (р = 0,037), поиска социальной поддержки (р < 0,001) — «спрашиваю совета у кого-нибудь из моей семьи» (р = 0,011), а также стратегии дистанцирования (р = 0,006), интернализации (р = 0,014), в частности — «стараюсь расслабиться, оставаться спокойным» (р = 0,016) и экстернализации — «дразню кого-нибудь» (р = 0,036). Они также чаще были склонны применять стратегию принятия ответственности — «прошу прощения или говорю правду» (р = 0,075, на ур. тенд.).
Дети из полных семей реже, чем из неполных, выбирали стратегию дистанцирования — «я забываю все» (р = 0,024).
Дети в смешанных семьях чаще, чем в полных семьях, использовали стратегии отвлечения — «рисую, пишу или читаю что-нибудь» (р = 0,014), решения проблемы (р = 0,084, на ур. тенд.), в частности, «действую, чтобы исправить ситуацию» (р = 0,067, на ур. тенд.), и реже — стратегии социальной поддержки — «получаю помощь от друга» (р = 0,35), «спрашиваю совета у кого-нибудь из моей семьи» (р = 0,047). Они также реже были склонны использовать стратегии интернализации — «жалею себя» (р = 0,087, на ур. тенд.).
Совладающее поведение детей в смешанных семьях, в отличие от детей из неполных семей, характеризовалось более частым использованием стратегий решения проблемы (р = 0,001), поиска социальной поддержки (р = 0,018), дистанцирования (р = 0,022), в частности, «стараюсь забыть» (р = 0,003), интернализации (р = 0,01) и отвлечения — «рисую, пишу или читаю что-нибудь» (р = 0,001). Для них также был характерен более редкий выбор эмоционально-фокусированного копинга интернализации — «жалею себя» (р = 0,048).
© Н. Ф. Михайлова, А. В Смирнова, 2008
Дети из полных семей, по сравнению с детьми из неполных семей, достоверно чаще считали наиболее эффективно помогающими им справиться со стрессом стратегии отвлечения — «рисую, пишу или читаю что-нибудь» (р < 0,001), «ем или пью» (р = 0,031), «играю во что-нибудь» (р = 0,015); стратегии принятия ответственности — «прошу прощения или говорю правду» (р = 0,031); поиска социальной поддержки — «говорю с кем-нибудь» (р = 0,003) и интернализации — «думаю об этом» (р = 0,011), а также они чаще были склонны считать эффективными стратегии изоляции — «остаюсь сам по себе, один» (р = 0,059, на ур. тенд.) и отвлечения — «обнимаю или прижимаю к себе любимую вещь или глажу животное» (р = 0,064, на ур. тенд.), «сплю» (р = 0,062, на ур. тенд.).
Дети из смешанных семей, по сравнению с детьми из полных семей, чаще считали эффективными для себя стратегии экстернализации — «делаю что-то подобное» (р = 0,013) и дистанцирования — «стараюсь забыть» (р = 0,021), а также чаще были склонны использовать стратегии дистанцирования — «остаюсь сам по себе, один» (р = 0,081, на ур. тенд.) и отвлечения — «рисую, пишу или читаю что-нибудь» (р = 0,073, на ур. тенд.).
Дети из смешанных семей, по сравнению с детьми из неполных семей, выше оценивали эффективность копинг-стратегий экстернализации — «делаю что-то подобное» (р = 0,003); отвлечения — «рисую, пишу или читаю что-нибудь» (р < 0,001), «играю во что-нибудь» (р = 0,003); поиска социальной поддержки — «говорю с кем-нибудь» (р = 0,04); дистанцирования — «стараюсь забыть» (р = 0,002), «остаюсь сам по себе, один» (р = 0,004).
Таким образом, дети в полной семье, обладая большим вниманием со стороны родителей, демонстрируют, с одной стороны, наиболее широкий репертуар копинг-поведения, используя как проблемо-разрешающий, так и эмоционально-фокусированный копинг, но, с другой стороны — наиболее инфантильный копинг-стиль, в большей степени ориентированный на поиск социальной поддержки. Их защитное поведение хотя и социально приемлемое, адаптивное, но все-таки еще остается эмоционально зависимым. В качестве наиболее эффективного способа снятия напряжения они выбирают в первую очередь копинг отвлечения и облегчения, поиска социальной поддержки, а если это не помогает — тогда стратегии принятия ответственности, интернализации и изоляции.
Дети из смешанных семей, живущие с отчимом, также имеют разнообразный репертуар способов совладания и для преодоления стресса склонны к более активному воздействию на стрессор, предпочитая стратегии решения проблемы, либо отвлечения от нее. Не рассчитывая на поддержку со стороны, они вынуждены приобретать самостоятельный опыт, и поэтому не ориентированы на социальное взаимодействие. В то же время дети из смешанных семей успешно формируют эффективный копинг-стиль, имея навык использования копинг-стратегий различных направлений. При оценке эффективности своего совладающего поведения они чаще «уходят в защиту», используя при этом копинг-стратегии дистанцирования, изоляции, отвлечения, экстернализации — эмоционально-фокусированный, а не проблемо-разрешающий копинг.
Дети из неполных семей, не имея в семье опыта позитивного преодоления стрессовой ситуации, были не склонны к активному копинг-поведению. Они имели узкий поведенческий репертуар, менее релевантный всему разнообразию стрессовых ситуаций, а также специфический копинг-стиль — склонность к интернализации и дистанцированию, обусловленную их положением в семье — отсутствием поддержки со стороны родителя. Таким образом, дети в неполной семье обучаются решать свои проблемы по-своему, т. к. их социальная сеть уже, чем у детей в полной и смешанной семье. Соответственно, дети из неполных семей
имеют недостаточно навыков эффективного использования копинг-стратегий различной направленности.
Копинг-стиль их родителей также существенно различался. Матери в полных семьях, в отличие от матерей из неполных семей, достоверно чаще использовали копинг-стратегии самоконтроля (р = 0,011), а также чаще были склонны использовать стратегии принятия ответственности (р = 0,091, на уровне тенденции) и реже — стратегии положительной переоценки (р = 0,023).
Матери в смешанных семьях чаще использовали копинг-стратегии самоконтроля (р = 0,02), в отличие от матерей, воспитывающих детей самостоятельно.
Таким образом, структура семьи и опыт семейных взаимоотношений влияют на формирование копинг-стиля человека. Так, женщины, у которых этот опыт был успешным (матери из полных и смешанных семей), обладали более конструктивным копинг-стилем, чаще используя стратегии принятия ответственности и самоконтроля. Тогда как матери из неполных семей, под влиянием эмоционально-психологической и социальной нагрузки формировали защитный копинг-механизм положительной переоценки ситуации.
Стили детско-родительских отношений в семьях с разной структурой также существенно различались. Матери в полных семьях, в отличие от матерей из неполных семей, выше оценивали свою тревожность за ребенка (р = 0,026) и ниже — воспитательную конфронтацию в семье (р < 0,001), а также были больше не удовлетворены своей эмоциональной близостью с ребенком (р = 0,094, на уровне тенденции).
Дети из полных семей, по сравнению с детьми из неполных семей, были склонны отмечать большую строгость и контроль над ними со стороны отца (р = 0,060 ир = 0, 071 соответственно, на уровне тенд.).
Матери в смешанных семьях, по сравнению с матерями в полных семьях, выше оценивали свой контроль над ребенком (р = 0,009) и воспитательную конфронтацию в семье (р = 0,028) и ниже — свое принятие ребенка (р = 0,010) и последовательность в воспитании (р = 0,009), а также были склонны ниже оценивать свою эмоциональную близость с ребенком (р = 0,074, на уровне тенденции) и свою удовлетворенность отношениями с ребенком (0,062, на уровне тенденции). Отцы в полных семьях чаще соглашаются с ребенком по сравнению с отчимами (р = 0,019). Это также подтверждают дети: в полных семьях они выше оценивали принятие их отцами, нежели отчимами (р = 0,003).
Матери в неполных семьях, по сравнению с матерями из смешанных семей, были более эмоционально близки с ребенком (р = 0,007), больше принимали его (р = 0,019) и более последовательны в воспитании (р = 0,008).
Дети в неполных семьях, в отличие от смешанных, отмечали меньшую строгость отцов по отношению к ним (р = 0,029).
Таким образом, ролевая структура семьи влияет на стиль детско-родительских отношений. Властно-ролевая структура неполной семьи такова, что матери в силу обстоятельств (совмещения функций отца и матери и фокусировки на финансовых проблемах) вынуждены чаще предоставлять ребенку больше самостоятельности и меньше проявлять гиперопеку, в связи с чем тревоги за ребенка у них значительно меньше, чем у матерей в полной семье. Большая эмоциональная близость матери с ребенком обусловлена тем, что в неполных семьях отсутствует супружеская подсистема, которая играет важнейшую роль в функционировании семьи и влияет на родительскую и детскую подсистемы. Когда ее нет, тогда востребованы только родительские роли и именно в эту область происходит «перенос» эмоциональных потребностей родителя, а ребенок начинает обслуживать «эмоциональные запросы»
взрослого, а не свои. Отмечаемая одинокими матерями значительно более низкая воспитательная конфронтация свидетельствует о том, что им не с кем дискутировать по этим вопросам. Кроме того, в связи с «потерей» отца в воспитании снижается и его строгость по отношению к ребенку и контроль над ним.
В смешанных семьях матери были более склонны контролировать ребенка, при этом они отмечали большую воспитательную конфронтацию в семье по сравнению с матерями в полных семьях. Матери в полных семьях по сравнению с матерями из смешанных семей в большей степени принимают своих детей, связаны с ними более тесной эмоциональной связью, больше удовлетворены отношениями с детьми и более последовательны в их воспитании. Это связано с тем, что в смешанной семье матерям приходится все время быть в ситуации «выбора» — маневрировать, оправдывая ожидания и супруга, и ребенка. Кроме того, матери в смешанных семьях в большей степени ориентированы на поддержание супружеских отношений в повторном браке. У них взаимоотношения с ребенком отходят на второй план по сравнению с матерями в полных семьях в первом браке. Кроме того, восприятие ребенком отношений с родным или приемным отцом также различалось. Так, родные отцы демонстрируют большее согласие с ребенком и его большее принятие по сравнению с отчимами и это совпадает с субъективной оценкой того и другого (как со стороны отца, так и со стороны ребенка).
В то же время матери, воспитывающие ребенка самостоятельно, более тесно связаны с ним, а также имеют больше возможностей для последовательности в воспитании по сравнению с матерями в смешанных семьях, т. к. власть «сконцентрирована в одних руках». Это также свидетельствует о «стирании» границ между родителем и ребенком и приводит к тому, что в неполной семье выстраивается другая семейная иерархия, что влечет за собой «париен-тификацию» ребенка. В то же время в неполных семьях общение ребенка с отцом ограничено или невозможно. В такой ситуации отец меньше включен в проблемы ребенка и более мягок по отношению к нему, тогда как отчим вынужден участвовать в решении его проблем, иначе его «статус» как истинного члена семьи будет подвергаться сомнению и семейная иерархия будет нарушена.
Обнаружена взаимосвязь между совладающим поведением детей младшего школьного возраста и родительским паттерном копинг-поведения, а также характером детско-родительских отношений в полных семьях.
Конфронтативный копинг матери способствовал проявлению ребенком стратегий экстернализации — «я злюсь и бросаю или бью что-нибудь» (р = 0,22) и не способствовал выбору стратегий поиска социальной поддержки — «я рассказываю другу или кому-то из своей семьи о том, что случилось» (р = -0,23);
Частое использование мамой стратегии дистанцирования приводило к снижению частоты использования ребенком копинга решения проблемы — «я действую, чтобы исправить ситуацию» (р = -0,25), копинга поиска социальной поддержки — «я получаю помощь от кого-то из моей семьи» (р = -0,21) и интропунитивного копинга принятия ответственности — «я злюсь на себя за то, что сделал что-то, чего не должен был делать» (р = -0,22);
У матерей, чаще использующих копинг поиска социальной поддержки, дети чаще прибегают к решению проблемы — «я действую, чтобы исправить ситуацию» (р = 0,32) и реже — к экстернальному копингу — «я громко ругаюсь» (р = -0,21) и копингу поиска социальной поддержки — «я рассказываю другу или кому-то из своей семьи о том, что случилось» (р = -0,23);
У матерей, демонстрирующих большее принятия ответственности, дети реже используют копинг поиска социальной поддержки — «я получаю помощь от друга» (р = -0,22),
дистанцирования — «я говорю себе, что это не имеет значения» (р = -0,21), решения проблемы (р = -0,29) и интернализации (р = -0,30);
Выраженная тенденция матерей к копингу бегства — избегания препятствовала проявлению у ребенка стратегий решения проблемы — «я думаю о том, что я буду делать или говорить» (р = -0,25);
У матерей, склонных к положительной переоценке, копинг-репертуар у ребенка был более узкий, они реже использовали копинг поиска социальной поддержки — «я рассказываю другу или кому-то из своей семьи о том, что случилось» (р = -0,22); «я рассказываю кому-нибудь о том, что я чувствую» (р = -0,33); «я получаю помощь от друга» (р = -0,22); «я получаю помощь от кого-то из моей семьи» (р = -0,21), копинг дистанцирования — «я отказываюсь думать об этом» (р = -0,34), копинг решения проблемы (р = -0,46), интернализации (р = -0,40), но чаще использовали экстрапунитивный копинг — «я громко ругаюсь» (р = 0,33).
Выраженная тенденция отца к копингу дистанцирования способствовала выбору ребенком копинга решения проблемы — «я думаю о том, что я буду делать или говорить» (р = 0,22), способности ее контролировать — «как часто, на твой взгляд, ты можешь что-нибудь сделать, чтобы исправить ситуацию?» (р = 0,28), поиску социальной поддержки в проблемной ситуации — «я спрашиваю совета у кого-нибудь из моей семьи» (р = 0,27).
Использование отцами стратегий поиска социальной поддержки приводило к более редкому использованию ребенком поиска поддержки у близких — «я рассказываю другу или кому-то из своей семьи о том, что случилось» (р = -0,27).
Склонность к принятию ответственности у отцов приводила к формированию у детей стратегий поиска социальной поддержки — «я рассказываю другу или кому-то из своей семьи о том, что случилось» (р = 0,22), «я спрашиваю совета у кого-нибудь из моей семьи» (р = 0,21); решения проблемы- «я действую, чтобы исправить ситуацию» (р = 0,27), «я думаю о том, что я буду делать или говорить» (р = 0,23); интернального копинга принятия ответственности — «я злюсь на себя за то, что сделал что-то чего не должен был делать» (р = 0,36), а также большей уверенности в своих силах — «как часто, на твой взгляд, ты можешь что-нибудь сделать, чтобы исправить ситуацию?» (р = 0,21).
Использование отцом стратегий бегства — избегания способствовало выбору ребенком стратегий решения проблемы (р = 0,23) и интернализации (р = 0,21).
Склонность к положительной переоценке у отцов приводила к формированию у детей конструктивного копинга решения проблемы — «я что-нибудь меняю, чтобы все получилось» (р = 0,23), «я действую, чтобы исправить ситуацию» (р = 0,20), «я думаю о том, что я буду делать или говорить» (р = 0,30), интернального копинга принятия ответственности — «я злюсь на себя за то, что сделал что-то чего не должен был делать» (р = 0,30), и уверенности в своих силах у ребенка — «как часто, на твой взгляд, ты можешь что-нибудь сделать, чтобы исправить ситуацию?» (р = 0,23). Кроме того, эти дети чаще использовали экстернальный копинг — «Я громко ругаюсь» (р = 0,24) при общем снижении частоты использования других видов копинга: поиска социальной поддержки (р = -0,22), дистанцирования (р = -0,21), интернализации (р = -0,25).
Данные закономерности свидетельствуют о том, что копинг-стиль, присущий матери, связан с особенностями копинг-поведения ребенка. При этом ребенок не только копирует паттерн родительского поведения, но и приспосабливается к нему. Так, при достаточно жестком конфронтативном копинге со стороны матери он позволяет себе деструктивное экс-тернальное поведение, не надеясь на социальную поддержку. Но если мама дистанцируется
от проблемы, либо использует копинг бегства-избегания, то и ребенок не склонен ее решать. При использовании мамой достаточно конструктивного копинга поиска социальной поддержки или принятия ответственности, ребенок склонен проявлять самостоятельную активность для выхода из проблемной ситуации (копинг решения проблемы), уменьшая долю использования неконструктивного копинга (экстернальный копинг, дистанцирование). Другая закономерность заключается в том, что некоторые особенности копинг-стиля родителей (в частности, мамы) способствуют сужению копинг-репертуара ребенка. Это касается копинга положительной переоценки ситуации, когда, по сути, ситуация перестает рассматриваться как проблемная, и, таким образом, не требует активного совладания со стрессом. При этом ребенок реже использует как конструктивные, так и малоконструктивные стратегии, оставляя лишь экстрапунитивный копинг.
При таком достаточно неконструктивном копинге отца у ребенка формируется конструктивный копинг-стиль, включающий копинг решения проблемы и поиска социальной поддержки.
Характер детско-родительских взаимоотношений (как их воспринимал ребенок) был взаимосвязан с совладающим поведением детей в полных семьях:
У требовательных матерей дети предпочитали использовать копинг поиска социальной поддержки — «я рассказываю другу или кому-то из своей семьи о том, что случилось» (р = 0,24) и копинг решения проблемы — «я что-нибудь меняю, чтобы все получилось» (р = 0,27);
При высокой строгости матери по отношению к ребенку он был склонен к использованию им деструктивного экстернального копинга — «я кричу, чтобы выпустить пар» (р = 0,24), «я громко ругаюсь» (р = 0,22), «я злюсь и бросаю или бью что-нибудь» (р = 0,27) и не склонен к использованию конструктивных и относительно конструктивных стратегий, таких как поиск социальной поддержки — «я рассказываю другу или кому-то из своей семьи о том, что случилось» (р = -0,25), «я получаю помощь от кого-то из моей семьи» (р = -0,25), решение проблемы — «я действую, чтобы исправить ситуацию» (р = -0,21), дистанцирование «я забываю все» (р = -0,21), «я отказываюсь думать об этом» (р = -0,22), интернализация (р = -0,30);
Высокий контроль матери над ребенком приводил к частому использованию им копинга социальной поддержки — «я рассказываю кому-нибудь о том, что я чувствую» (р = 0,22), и снижению частоты использования им копинга дистанцирования — «я стараюсь поверить, что ничего не произошло» (р = -0,25), решения проблемы (р = -0,24), интернализации (р = -0,27);
При высокой эмоциональной близости с матерью ребенок предпочитал копинг решения проблемы — «я действую, чтобы исправить ситуацию» (р = 0,25), интернальный копинг принятия ответственности — «я злюсь на себя за то, что сделал что-то чего не должен был делать» (р = 0,27), поиск социальной поддержки — «я получаю помощь от кого-то из моей семьи» (р = 0,26) и был уверен в своих силах — «как часто, на твой взгляд, ты можешь что-нибудь сделать, чтобы исправить ситуацию?» (р = 0,30), и был не склонен к дистанцированию — «я говорю себе, что это не имеет значения» (р = -0,25);
У матерей, безусловно принимающих ребенка, дети предпочитали стратегии поиска социальной поддержки — «я получаю помощь от друга» (р = 0,21), «я спрашиваю совета у кого-нибудь из моей семьи» (р = 0,30), «я получаю помощь от кого-нибудь из моей семьи» (р = 0,40); решения проблемы — «я действую, чтобы исправить ситуацию» (р = 0,22), и отвергали экстернальные копинг-стратегии — «я кричу, чтобы выпустить пар» (р = -0,31), «я злюсь и бросаю или бью что-нибудь» (р = -0,29);
Высокий уровень сотрудничества с матерью способствовал выбору ребенком стратегий решения проблемы — «я что-нибудь меняю, чтобы все получилось» (р = 0,30), «я действую, чтобы исправить ситуацию» (р = 0,23); принятия ответственности — «я злюсь на себя за то, что сделал что-то, чего не должен был делать» (р = 0,21) и поиска социальной поддержки — «я получаю помощь от друга» (р = 0,38), «я получаю помощь от кого-то из моей семьи» (р = 0,26) и интернализации — «я жалею себя» (р = 0,26);
При высоком уровне согласия с матерью ребенок был не склонен к использованию основных форм копинга: решения проблемы (р = -0,32), поиска социальной поддержки (р = -0,24), дистанцирования (р = -0,41), в частности — «я отказываюсь думать об этом» (р = -0,25), интернализации (р = -0,40), экстернализации (р = -0,25), в частности — «я кричу, чтобы выпустить пар» (р = -0,22). При этом ребенок выбирал некоторые отдельные стратегии решения проблемы — «я что-нибудь меняю, чтобы все получилось» (р = 0,21), принятия ответственности — «я злюсь на себя за то, что сделал что-то, чего не должен был делать» (р = 0,31), поиска социальной поддержки — «я спрашиваю совета у кого-нибудь из моей семьи» (р = 0,30);
Высокая последовательность в воспитании со стороны матери препятствовала формированию у ребенка основных форм копинга: решения проблемы (р = -0,34), поиска социальной поддержки (р = -0,25), дистанцирования (р = -0,36), интернализации (р = -0,41), экстернализации (р = -0,25);
Высокий уровень воспитательной конфронтации в семье со стороны матери способствовал выбору ребенком стратегий экстернализации «я кричу, чтобы выпустить пар» (р = 0,35), «я злюсь и бросаю или бью что-нибудь» (р = 0,31) и препятствовал использованию стратегий решения проблемы — «Я действую, чтобы исправить ситуацию» (р = -0,33), «я думаю о том, что я буду делать или говорить» (р = -0,21) и поиска социальной поддержки — «я спрашиваю совета у кого-нибудь из моей семьи» (р = -0,25), «я получаю помощь от кого-то из моей семьи» (р = -0,34), а также снижал уверенность ребенка в своих силах — «как часто, на твой взгляд, ты можешь изменить ситуацию?» (р = -0,22);
Высокая удовлетворенность ребенка отношениями с матерью способствовала формированию у него конструктивного копинга решения проблемы — «я действую, чтобы исправить ситуацию» (р = 0,31), поиска социальной поддержки — «я спрашиваю совета у кого-нибудь из моей семьи» (р = 0,29), «я получаю помощь от кого-то из моей семьи» (р = 0,36), склонности к интернальному копингу принятия ответственности — «я злюсь на себя за то, что сделал что-то, чего не должен был делать» (р = 0,34) и уверенности в своих силах — «как часто, на твой взгляд, ты можешь изменить ситуацию?» (р = 0,30). Она препятствовала использованию ребенком экстернального копинга — «я кричу, чтобы выпустить пар» (р = -0,31), «я злюсь и бросаю или бью что-нибудь» (р = -0,34), дистанцирования — «я говорю себе, что это не имеет значения» (р = -0,21), «я говорю, что мне это все равно» (р = -0,21);
Восприятие детьми отношения к ним отца в полной семье также влияло на формирование их копинг-поведения:
- Чем более требовательны, по мнению детей, были отцы, тем чаще они искали поддержку — «рассказывали другу или кому-то из своей семьи о том, что случилось», «что-нибудь меняли, чтобы все получилось» и «жалели себя»;
- Детям, отмечающим повышенную строгость со стороны отца, был не свойственен поиск социальной поддержки;
- Чем жестче, по мнению ребенка, был контроль со стороны отца, тем чаще он использовал стратегии решения проблемы — «что-нибудь меняю, чтобы все получилось», и реже проявлял поиск социальной поддержки, дистанцирование и интернализацию;
- Чем больше ребенок оценивал эмоциональную близость с отцом, тем чаще применял копинг решения проблемы — «действую, чтобы исправить ситуацию», «часто считаю, что могу изменить ситуацию»; поиска социальной поддержки — «спрашиваю совета или получаю помощь от кого-нибудь из моей семьи»; интернализации — «беспокоюсь из-за этого» и реже — дистанцирование — «отказываюсь думать об этом»;
- Чем больше дети оценивали принятие их со стороны отца, тем чаще они пытались решать проблему — «действую, чтобы исправить ситуацию», искали поддержку — «спрашиваю совета или получаю помощь от кого-нибудь из моей семьи» и реже — реагировали экстернально — «кричу, чтобы выпустить пар»;
- Чем больше дети сотрудничали с отцом, тем чаще применяли стратегии решения проблемы — «что-нибудь меняю, чтобы все получилось», «действую, чтобы исправить ситуацию», «часто считаю, что могу изменить ситуацию», поиска социальной поддержки - «получаю помощь от друга», «спрашиваю совета у кого-нибудь из моей семьи», «жалел себя», и реже — копинг дистанцирования и интернализации;
-Чем больше ребенок оценивал свое согласие с отцом, тем реже он использовал как конструктивный, так и деструктивный копинг (решения проблемы, дистанцирование и интернализацию). При этом он искал социальную поддержку — «рассказываю другу или кому-то из своей семьи о том, что случилось», «спрашиваю совета у кого-нибудь из моей семьи», «злился на себя за то, что сделал что-то, чего не должен был делать» и часто «кричал, чтобы выпустить пар». Таким образом, чем больше согласия с отцом, тем меньше вероятность проявления совладающего поведения, больше принятия собственной ответственности и сильнее потребность в получении поддержки;
- Аналогично, чем более последовательным в воспитании ребенок считал отца, тем меньше была вероятность проявления основных групп копинг-решения проблемы, дистанцирования, интернализации, и, в частности, тем реже он «думал о том, что будет делать или говорить» и меньше «отрицал» случившиеся — «говоря себе, что ему все равно. Таким образом, мы видим в этом возрасте, если ребенок на когнитивном уровне признает родительскую власть отца, то меньше проявляет защитных механизмов;
- Чем больше, по мнению детей, отец был не согласен с матерью в вопросах их воспитания, тем чаще они проявляли экстернальный копинг в целом (и в частности — «кричу, чтобы выпустить пар), а также реже использовали стратегии решения проблемы — «что-нибудь меняю, чтобы все получилось», «действую, чтобы исправить ситуацию», «думаю о том, что буду делать или говорить», «часто считаю, что могу изменить ситуацию» и поиск социальной поддержки — «спрашиваю совета у кого-нибудь из моей семьи». Таким образом, родительская конфронтация нарушает чувство безопасности и в итоге — ухудшает психическую адаптацию ребенка. Для детей, воспитывающихся в условиях «воспитательного» конфликта, были характерны либо стремление к избеганию/отвлечению («остаюсь сам по себе один», «обнимаю или прижимаю к себе кого-то близкого, любимую вещь или глажу животное»), либо — экстернальная разрядка («дразню кого-нибудь», «схожу с ума», «борюсь или дерусь с кем-нибудь», «кусаю ногти или ломаю суставы пальцев»). Они также редко «просили прощения или говорили правду» и «старались забыть»;
- Дети, удовлетворенные отношениями с отцом, чаще использовали проблеморазрешающий копинг — «действую, чтобы исправить ситуацию», «часто считаю, что могу изменить ситуацию», поиск социальной поддержки — «получаю помощь от кого-то из моей семьи», и реже — копинг экстернализации, дистанцирования и интернализации.
И наоборот, чем больше ребенок был неудовлетворен отношениями с отцом, тем чаще он «кричал, чтобы выпустить пар», « злился и бросал или бил что-нибудь».
Выявленные закономерности свидетельствуют о влиянии характера детско-родительских отношений на формирование копинг-поведения ребенка. Наиболее значимыми факторами детско-родительских отношений для формирования функционального копинга у детей стали сотрудничество и согласие с родителем, последовательность в воспитании, а также удовлетворенность отношениями как с матерью, так и с отцом. Наличие семейной конфронтации в вопросах воспитания негативно сказывалось на адекватности используемых детьми способов совладания. Высокая требовательность родителя стимулировали ребенка к поиску социальной поддержки в семье либо вне ее. Это указывает на преимущества полной семьи — «тройственные отношения» выполняют облегчающую функцию для всех участников. В семье с двумя родителями многие конфликты в отношениях между ребенком и матерью или ребенком и отцом остаются «латентными» и не так страшны, потому что дети имеют возможность свободного движения между отцом и матерью до тех пор, пока в их отношениях не превалирует агрессивность и ненависть.
Повышенная строгость родителя, наоборот, препятствовала поиску социальной поддержки в семье и регрессивно влияла на весь копинг-стиль ребенка.
Повышенный контроль или гиперопека ребенка со стороны матери не способствовали формированию у ребенка ни проблемо-разрешающего, ни эмоционально-фокусированного копинга (дистанцирования и интернализации). Жесткий контроль также препятствовал признанию ребенком своей ответственности («прошу прощения или говорю правду»).
Формированию функционального копинг-стиля у ребенка также способствовал высокий уровень его эмоциональной близости с матерью, снижая вероятность использования им дистанцирования и экстернализации.
Особенности личностного реагирования родителя в стрессе во многом обуславливают способы совладания ребенка, который вынужден «приспосабливаться» к их копинг-поведению и системе требований. Результаты данного исследования позволяют сделать вывод о том, что паттерн копинг-поведения ребенка формируется под воздействием ряда факторов, среди которых семейным процессам принадлежит ведущая роль. Психическая адаптации ребенка опосредована семейной структурой, родительским копинг-стилем, а также характером детско-родительских отношений. Ребенок не копирует родительский паттерн защитного поведения, а адаптируется к нему в зависимости от опыта отношений со взрослым. Нарушенные отношения с родителями формируют у ребенка неадекватные способы реагирования на стресс, где личность родителя (в данном случае его копинг-стиль), превращается в фактор внутренних, психологически мотивированных условий его развития и адаптаци.
