CC BY
319
предлагается вариант «колокол». В журнале «Опыт Воронежской губернской типографии» (1798 г.) дается вариант «барабан». В двухтомном издании «Поэты XVIII века. Большая серия» (1972 г.) приведен третий вариант отгадки - «закон». Данное обстоятельство, по-видимому, объясняется тем, что в кодирующей части загадки основной акцент делается автором на описании поведенческих стереотипов человека, а также на функциональном назначении имплицитного предмета. В XVIII в. звуки барабанной дроби также служили средством призыва, побуждали людей к определенным действиям. Упоминание в тексте об общественной роли и гражданской ответственности в связи с импликацией художественного образа обоснует появление отгадки «закон» («Что повинуется ему и Князь, и Граф,/ Ослушники его жестокий терпят штраф»).
В связи с этим с полной уверенностью можно утверждать, что в загадке Дубровского отражена иная когнитивная картина мира, чем в народной загадке. Для эпохи Просвещения и классицистического искусства был характерно убеждение в необходимости подчинения личных интересов высоким идеям гражданского долга и государственным законам, утверждение гражданского и морального долга. Несомненно, что данные установки нашли непосредственное отражение в загадке поэта.
Анализ интерпретационного поля загадок Дубровского показывает, что в них отразились мировоззренческие установки поэта, идеология эпохи Просвещения и ведущие принципы классицистического искусства. Основным назначением жанра загадки в творчестве Дубровского является познавательно-эвристическая направленность, воздействие на разум читателя. Кодирующая часть загадок поэта представляет собой импликацию внутренних свойств зашифрованного образа (его происхождения, функций, способов употребления). В качестве приемов завуалированного описания автором используются метафора, парадокс, отрицательное сравнение, антитеза, «утверждение через отрицание». Использование приемов отрицательного сравнения и «утверждения через отрицание» можно рассматривать как черты сходства загадок автора с фольклором. Однако обстоятельный анализ их интерпретационного поля указывает на присутствие в них иной когнитивной картины мира по сравнению с народными загадками.
The article is devoted to research of the literary poetic riddles of A.I. Dubrovsky in the context of the ideas of the Enlightenment. All riddles are presented cognitive heuristic orientation, represented science and materialistic interpretation of implicit images, reflected cognitive picture of the world in the representation of contemporary society. In addition, the article indicates that in the riddles of Dubrovsky the use of elements of folk traditions is observed.
Keywords: riddle, cognitive heuristic orientation, interpretational field, cognitive picture of the world, implicit image.
Список литературы
1. Ежемесячные сочинения. - 1756. - №10.
2. Ежемесячные сочинения. - 1756. - № 11.
3. Каровская Н.С. Феномен колокола в русской культуре. Автореф. дис...канд. культурол. наук. - Ярославль, 2000.
4. Мелетинский Е. М. Поэтика мифа, М., 1976.
5. Новая философская энциклопедия: в 4 т.- М., 2010.
6. Семененко Н.Н. Парадигматические свойства и иерархическая структура паремий в когнитивно-прагматическом аспекте//Вестник Адыгейского гос. унив-та. Сер.2: Филология и искусствоведение. - 2010. - №4.
7. Сендерович С.Я. Морфология загадки. - М., 2008.
8. Топоров В.Н. Космогонические мифы// Мифы народов мира. Энциклопедия. В 2-х т. - М., 1987.
9. Худяков И.А. Великорусские сказки. Великорусские загадки. - СПб.,2001.
10. Яшина Е.А. Типология парадоксов в художественном тексте// Знание. Понимание. Умение. Проблемы филологии, культурологи и искусствоведения. Вып. 4. - 2007.
Об авторе
Струкова Т.В. - кандидат филологических наук, доцент кафедры иностранных языков Орловского государственного института искусств и культуры; tatam08@rambler.ru
УДК 82.0:801.6
ОСОБЕННОСТИ ИСПОЛЬЗОВАНИЯ ОБРАЗОВ ПРЕДМЕТНОГО МИРА В ЛИРИКЕ В.В. НАБОКОВА
В.С. Харитонов
В статье рассматривается роль предметного образа в поэтическом творчестве В.В. Набокова (1899-1977), в том числе интегративная функция детали в условиях лирического контекста. Особое внимание уделяется использованию предметного образа в качестве акцен-туатора смысло-содержательного и лиро- эпического характера. Дается анализ стихотворений, в которых дискурс предметного и духовного проявляется наиболее ярко.
Ключевые слова: предметный образ, текстоформирующие детали, лирический контекст, акцентуатор содержания, дискурс духовного и материального.
Проблемы соотнесения в поэтическом творчестве духовного и материального, сенсуального и объективного, эмоционального и рационального возникли перед лирикой уже в эпоху ее формирования как рода литературы. В основе классических определений лирики лежат такие составляющие, как отражение действительности сквозь призму переживаний, мыслей и чувств автора, содержание его внутренней жизни, монологичность, возможность выразить общечеловеческое через личное. Таким образом, релевантным признаком этого рода литературы, казалось бы, должна являться нематериальная, «беспредметная» образность, коррелирующая с субъективным мировосприятием автора, лирического героя. Однако создание «зримого образа незримого мира» (средневековая номинация иконы) оказалось почти невозможным без использования ряда средств и приемов художественной выразительности, которые выработал за века древнейший род литературы - эпос. В частности, объектом его особого внимания был мир предметов и явлений, окружающий человека;
эпическое повествование неизбежно включало содержательные и описательные элементы, касающиеся материальной среды, в том числе конкретных предметов, изделий (хрестоматийный пример экфразиса - велеречивое (более ста строк) описание щита Ахилла в «Одиссее» Гомера).
Обращенность лирики к реалиям обусловлено спецификой художественного образа как осмысления мира в конкретно-чувственной форме, и в то же время ее внимание к «прозаическим» реалиям, в том числе, бытовым - во многом следствие традиции повествовательной (эпической) детализации.
Лирика постепенно выработала свои, особенные средства для передачи внутреннего «я», но отказаться от предметного мира как источника образов она не смогла и не захотела (это способствовало, в частности, формированию таких синтетических жанров, как лиро-эпические). Неизбежность обращения лирики к образам предметного мира продиктована во многом особенностями человеческого восприятия: как мысль становится понятной, только когда она выражена в слове, изображении, звуке, так и лирический контент - тончайшие оттенки чувств, эмоций, размышлений - обретает «зримые» черты в конвергенции с образами реальности, вступая с ними в своеобразный дискурс.
«Предметный» мир лирики постоянно расширял свои границы: использование конкретной вещи в поэтическом тексте все чаще теряло номинативную функцию, образы предметов становились все более металогическими, обретали метафорическую семантику, включались в систему тропов как особые средства выразительности. Явление предмета в тексте становится формой выражения авторской экспликации (например, у Архилоха (VI в. до н.э.) тот же щит, брошенный им при отступлении, уже становится поводом для рассуждений о ценности человеческой жизни, несопоставимой с потерей вещи).
С течением времени выработалась устойчивая типология образов прозе и поэзии, и такое понятие, как «образ-вещь», стало рассматриваться в качестве атрибутивного элемента лирики. Роли и функции предметного образа разнообразно интерпретировались, обретали новые значения и подтексты (экфраза, символ, аллегория, элемент знаковой системы, акцентуатор и др.).
Русская лирика широко использовала образы предметного мира, опираясь на уже существующие традиции и находя в природе образа-вещи новые выразительные возможности. Проблемы использования и интерпретации образов в русской литературе (в том числе и образов предметного мира), их типология, способы выражения серьезно интересовали многих отечественных литературоведов, среди которых В.М. Жирмунский («Теория литературы. Поэтика. Стилистика», «Поэтика русской поэзии» - посмертн. издания 1970-90-х гг.), М.М. Бахтин («Эстетика словесного творчества» - перв. издание 1979 г.), Ю.М. Лотман («В мире поэтического слова: Пушкин, Лермонтов, Гоголь» - 1988 г.) Б.А. Успенский («Семиотика искусства», 1995) и др. Значительная часть диссертационных исследований последних лет также посвящена вопросам использования образов в прозе и поэзии (см., например, Варакина Е.Р. Картина мира в лирическом произведении на материале творчества Г. Иванова и Странника (Д. Шаховского) - МГУ им. М.В. Ломоносова, 2009 г.).
Преемником русской классической поэзии считал себя В.В. Набоков (1899 - 1977), видя особый знак судьбы даже в дате своего рождения (год столетия А.С. Пушкина). В своей лирике он изначально активно использует образы окружающего мира: например, символы ХХ века - машины (паровоз, самолет и пр.) или образы бабочки, пчелы, к которым, как любитель-энтомолог, он испытывал особый интерес. Однако цель данной статьи - анализ использования образа-вещи в роли акцентуатора в лирическом творчестве поэта.
Предметный мир всегда увлекал и интересовал Набокова; в «Других берегах», вспоминая детство, он с особым чувством воссоздает образы вещей: любимых игрушек и книг, лестницы, корзины с грибами, няниных нарядов, причем припоминая и описывая все до мельчайших подробностей: очевидно, с рождения он был наделен необыкновенной образной памятью - эйдетизмом, которую сохранил на протяжении всей жизни.
«Я разноцветные любил карандаши, пахучих сургучей густые капли, краски...» - так пишет он в 1918 г. («Детство») [3, с. 98]. Может быть, поэтому в своих ранних стихах поэт воссоздает образы предметов, используя почти живописную технику, выразительную лепку словом. Однако юношеская лирика В. Набокова была в значительной степени подражательной, и образы предметного мира в ней были достаточно традиционны. Элегические стихотворения рубежа 10-20-х гг., проникнутые ностальгическими настроениями, рисуют уходящий дворянский мир с помощью средств, уже многократно использованных его предшественниками в поэзии и прозе (И.А. Бунин): «Раскрыты окна в сад. На кресло, на паркет // Широкой полосой янтарный льется свет.» («Звени, мой верный стих, витай воспоминанье!» (1918) [3, с. 20].
«Лестница» (1918) - одно из первых стихотворений, в котором предметный мир отражает своеобразие поэтического видения молодого В. Набокова. (Можно отметить, что в качестве названий значительного количества последующих стихотворений автор использует наименования-номинации предметов, как правило, без определений-эпитетов, но тем не менее обладающих свойствами дефиниции.)
Ты - лестница в большом, туманном доме. Ты устало вьешься вверх средь мягкой темноты: огонь искусственный - и то ты редко видишь. Но знаю - ты живешь, ты любишь, ненавидишь, ты бережешь следы бесчисленных шагов.. .[3, с. 33]
Конечно, интересен и сам по себе прием олицетворения, использованный по отношению к предмету, слишком привычному и обыденному. Однако это не самоцель, а лишь средство для того, чтобы представить картину жизни через лирический анализ человеческой поступи по ступеням лестницы, «всех слышанных шагов запечатленный звук»:
прыжки младенчества и палки деда стук, стремительную трель поспешности любовной, дрожь нисходящую отчаянья и ровный шаг равнодушия, шаг немощи скупой, мечтательности шаг. [3, с. 33]
Образ лестницы рождает у автора размышления о человеческом бытии, он же является ключом к личным воспоминаниям о прошлом: «Не позабудешь ты, я знаю, никогда// и звон моих шагов.» [с. 33]. Лестница, таким образом, служит своеобразным мостиком от настоящего к прошлому, образ обретает ретроспективный характер.
На наш взгляд, в данном случае можно говорить об использовании В.В. Набоковым такого приема, который в современной лингвистике получил наименование «функциональная семантико-стилистическая категория акцентности» [4, с. 121-126]. В основе ее лежит система так называемых акцентуаторов - текстовых средств, используемых автором и для привлечения внимания к концепции материала, и для выражения своей позиции, и для подчеркивания новизны подхода к изображаемому. Этот термин перешагнул границы сугубо лингвистической науки и стал вполне приемлемым в качестве филологической дефиниции. У Набокова образ-вещь (лестница) в данном случае используется как акцентуатор (термин впервые ввел в лингвистику И.И. Сущинский) [5, с. 71].
В том же качестве образы предметного мира используются В. Набоковым неоднократно. В стихотворении «Телеграфные столбы» (1920) по проводам «скользит за вестью весть - // шум голосов бесчисленных, тревожных // и жалобных.» [3, с. 120]. Столбы и провода здесь лишь проводники телеграмм, за краткими словами которых скрывается целый мир человеческих чувств и мыслей. Аналогичный прием используется и в стихотворении «Почтовый ящик» (1925):
Я приникаю к самой щели, ловлю волнующийся гам,
как будто звучно закипели все письма, спрятанные там [3, с. 120].
Образ-вещь только акцентирует внимание читателя на авторской интенции, но почти не несет собственной смысловой и эмотивной нагрузки, оставаясь номинативной единицей. Структура этих лирических композиций такова: образ-вещь (акцентуатор) - явления/предметы, непосредственно с ним связанные, - по-разному проявляющаяся авторская медитация.
Как акцентуатор, но уже несколько с другой целью использует образ-вещь В. Набоков в стихотворении «Зеркало» (1919), написанном белым стихом: «Ясное, гладкое зеркало утром по улице длинной // будто святыню везли. Мимо меня провезли этот осколок живой // вешнего неба.» [3, с. 159]. Предметный образ здесь уже многозначен, метафоричен, более сложен: здесь он акцентирует актуальные логико-смысловые отношения - сопоставление зеркала, отражающего окружающий мир, - и души поэта, которая так же отзывается на все происходящее вокруг:
О мое сердце прозрачное, так ведь и ты отражало в дивные давние дни солнце, и тучи, и птиц! [3, с. 159]
В данном случае используемый образ предметного мира может рассматриваться как с позиций автологии (однозначности), так и с позиций металогии, так как обретает свойства символа, метафоры; образ вещи, сам по себе семантически нейтральный, наполняется новым содержанием и становится эмоционально-экспрессивным.
Став зрелым поэтов, В. Набоков-Сирин, продолжает эксперименты с использованием образов предметного мира, и его опыты становятся все более интересными, приобретают неповторимую «набоковскую» окраску: в них сочетаются глубина и оригинальность мысли с непосредственностью чувства, изящество формы и языка с необычностью поэтического мышления. Биограф и исследователь творчества писателя Б. Бойд писал: «Набоков-художник знал, как оживить каждую деталь, придать ей ощущение неповторимой ценности и в то же время сохранить связь всех элементов мира» [1, с. 395]. Впрочем, интерес к образам человеческого быта как своеобразная реакция на символизм был характерен для многих поэтов начала ХХ века, в частности для Р.М. Рильке, старшего современника В. Набокова.
Интересное использование приема олицетворения в отношении образов вещей можно наблюдать в стихотворении «Комната» (1926). Примечательно, что В. Набоков за шестьдесят лет жизни за границей сменил огромное количество подобных съемных комнат или съемных квартир, так и не обретя постоянного дома. Поэтому текстоформирущими образами становятся предметы быта - неотъемлемые составляющие обывательского континиума, меняющие при перемене места жительства только формы, не не функции и таким образом обретающие статус «вечных».
В этот час комната (очередное съемное жилье, которое вскоре предстоит покинуть) «еще полуживая,// но оживет до завтрашнего дня»; и вполне естественно воспринимается то, что все вещи в ней живые: ящик комода «своею доброй пастью» поглощает белье, оконная рама скрипит, мстя за сквозняк, ключи демонстрируют свои причуды - «и медленно вся комната трепещет// и медленно становится моей» [3, с. 240].
Но прием олицетворения не становится для Набокова единственной целью: в основе лирической темы - размышления о взаимоотношениях человека и мира вещей. Автор говорит о том, что люди часто бывают несправедливы, относясь к предметному миру, олицетворяющему обычный быт, с невнимательностью и презрением, считая его пошлым и временным:
Я много знал таких покорных комнат, но пригляжусь, и грустно станет мне: никто здесь не полюбит, не запомнит старательных узоров на стене. Сухую акварельную картину и лампу в старом платьице сквозном забуду сам, когда и я покину вот эту комнату и этот дом [3, с. 240].
Однако поэт понимает, что мир бытовых вещей, к которому все так привыкли, что почти перестали его замечать, необходим, является неотъемлемой частью человеческого бытия: «Совершено. Все призвано к участью// в моем существованье...». [3, с. 240] Причем однообразие, похожесть образов-деталей предметного бытового мира Набоков не воспринимает как недостаток: «Чем незаметней разность,//тем, может быть, божественней она» [3, с. 241]. Финал стихотворения обретает свойства сентенции:
И может быть, когда похолодеем и в голый рай из жизни перейдем,
забывчивость земную пожалеем, не зная, чем обставить новый дом [3, с. 241].
Стихотворение «Снимок» (1927), на первый взгляд, моделирует вполне обычную жизненную ситуацию: летний день, пляж, фотограф-любитель, снимающий свою семью. Оно, пожалуй, подчеркнуто переполнено образами вещей (помимо, конечно, образов-персонажей, весьма материально прописанных): «мигнул и щелкнул черным веком// фотографический глазок», «запечатлела эта пленка// все, что могла она поймать. и ведерцо, и две лопаты// и в стороне песчаный скат.» [3, с. 220]. Кажется, что эпическая составляющая стихотворения (шесть четверостиший из семи) неизбежно должна перевесить его лирическую компоненту, но многочисленные зримые образы концентрируются в одном - это «снимок», который объединил в себе (на пленке, затем на фотографии в альбоме) не только детали предметного мира, но и образ автора - «случайного соглядатая», нечаянно попавшего в объектив. Образ снимка и становится акцентуатором, через него поэт эксплицирует свою интенцию:
Зимой в неведомом мне доме покажут бабушке альбом, и будет снимок в том альбоме, и буду я на снимке том:
мой облик меж людьми чужими, один мой августовский день, моя не знаемая ими, вотще украденная тень [3, с. 220].
Предметный образ не только акцентирует содержание, но и становится основой, своеобразным катализатором для авторского размышления экзистенциального характера о сложности дискурса предметного мира и человеческого бытия. В известном смысле финал стихотворения - это имеющий лирическую форму философский постулат, оспаривающий положение солипсизма о том, что вне индивидуального сознания мир не существует.
С использованием предметного образа-акцентуатора построено и стихотворение «Кирпичи» (1928). «Ища сокровищ позабытых и фараоновых мощей», ученый-египтолог находит древние кирпичи,
среди которых был десяток совсем особенных: они
хранили беглый отпечаток босой младенческой ступни.
[3, с. 216]
Далее следует развернутая ретроспекция: «Еще одиннадцать веков// до звездной ночи в Вифлееме. на солнце сохнут кирпичи.// Но вот по ним дитя ступает,// отцовский позабыв запрет.» [3, с. 216]. След ноги ребенка - невещественный свидетель всего лишь минуты древней истории - сохранился благодаря высохшему куску глины и через тысячелетия рождает у нас разнообразные мысли и чувства. Значительную часть стихотворения снова занимает эпическая картина, и снова она только повод для выражения авторской позиции:
Улыбка вечности невинна. Мир для слепцов необъясним, но зрячим все понятно в мире, и ни одна звезда в эфире, быть может, не сравнится с ним [3, с. 217].
Так средствами лирики Набоков утверждает, что предметный мир наравне с духовным имеет полное право на существование, и более того: материальное часто служит своеобразным «футляром», «сосудом» - выступает в роли «вместилища» для нематериального, которое невозможно сохранить другим способом. Форма (образы вещей) и содержание (чувство/мысль), по Набокову, неизбежно оказываются в интерактивном взаимодействии, в состоянии постоянного дискурса.
В 1930 г. В. Набоков, уже получивший известность как талантливый прозаик, пишет стихотворение «Неродившемуся читателю». Оно имеет форму обращения-послания к новому поколению любителей поэзии:
Ты, светлый житель будущих веков,
Ты, старины любитель, в день урочный
Откроешь антологию стихов,
Забытых незаслуженно, но прочно [3, с. 412].
В известном смысле это вариация пушкинского «Памятника», созданного почти сто лет назад (вообще интертекстуальность является одним из любимых приемов В. Набокова). Однако автор привносит в текст легкую иронию, которая, впрочем, органично сочетается с пафосом:
И будешь ты, как шут, одет на вкус
Моей эпохи фрачной и сюртучной.
Облокотись. Прислушайся. Как звучно
Былое время - раковина муз [3, с. 412].
Авторская идея выражена в стихах достаточно ясно: литература, поэзия живет вечно и как духовная эстафета передается от поколения к поколению. Но это не зарифмованная сентенция: благодаря не только метафорам, но и предметным образам авторская интенция обретает особый характер; интегративную функцию выполняет образ книги - сборника стихов: «Шестнадцать строк, увенчанных овалом// С неясной фотографией...» [3, с. 412]. Эта маленькая конкретная деталь - всего лишь воспроизведенная страница книги - не только «материализует» мысль, но и привносит в стихотворение оттенок едва уловимой грусти (стихи полузабыты, и образ их автора размыт временем). Но, с другой стороны, этот материальный образ представляется сохранившимся и достаточно надежным воплощением духовного содержания - так Набоков снова утверждает неразрывность связи между предметным миром и идеальной субстанцией:
Я здесь с тобой. Укрыться ты не волен.
К тебе на грудь я прянул через мрак.
Вот холодок ты чувствуешь: сквозняк
Из прошлого... Прощай же. Я доволен
[3, с. 412].
Еще один из первых рецензентов Набокова-Сирина В. Амфитеатров-Кадашев, отмечая целостность мировосприятия поэта, писал в рецензии на сборник «Гроздь» (Берлин, 1923): «.Это радостное приятие мира, в котором сквозь многопеструю ткань фактов поэт прозревает стройное Единство, - лейтмотив Сирина. Верящий в гармонию, жаждущий некоей полноты и знающий, что такая полнота - неоспоримо существующая реальность, Сирин никогда не отравляется горечью сомнений, муками разрыва между творческим «я» и миром» [2. с. 22-23].
Таким образом, анализ набоковских стихотворений позволяет сделать очевидный вывод об использовании поэтом предметных образов в функциональной роли акцентуатора смысло-содержательной целостности лирического произведения.
The article discusses the role of an objective image in V.V. Nabokov's (1899-1977) poetic work, including the integrative function of details within the lyrical context. Special focus is made on using objective image as a meaning and content, lyric and epic accentuator. The article reviews poems in which the discourse between the objective and the spiritual manifests most vividly.
Keywords: objective image, text forming details, lyrical context, content accentuator, discourse between the objective and the spiritual.
Список литературы
1. Бойд Б. Владимир Набоков. Русские годы. СПб: Симпозиум, 2010.
2. Классик без ретуши. Литературный мир о творчестве Владимира Набокова. М.: Новое литературное обозрение, 2000.
3. Набоков В.В. Стихотворения и поэмы. М.: Современник, 1991.
4. Стилистический энциклопедический словарь русского языка. М.: Флинта, Наука/ Под редакцией М.Н. Кожиной, 2006.
5. Сущинский И.И. О функциях акцентуаторов (на материале немецкого языка) // Фил. науки, 1984, № 4.
Об авторе
Харитонов В.С. - доцент кафедры туризма и индустрии гостеприимства Тульского государственного университета,
vseslav05@mail.ru
