CC BY
21
РОССИЯ ВЧЕРА, СЕГОДНЯ, ЗАВТРА
И.И. Глебова
ООБЕННОСТИ ЭВОЛЮЦИИ ГОСУДАРСТВА
В РОССИИ: «ДВОРЕЦ»
Глебова Ирина Игоревна - доктор политических наук,
руководитель Центра россиеведения ИНИОН РАН.
Цель статьи - понять, как в 1990-2000-е годы трансформировалось государство в России. Для уяснения сути трансформации используются политические метафоры. Одна из наиболее известных и вполне, на первый взгляд, адекватных - государство-корпорация (или корпорация-государство): современные национальные государства (среди прочих - и российское), действительно, напоминают - по целям, управленческим методам - крупные бизнес-организации . Однако сходство в основном внешнее: по существу, по генезису (и, можно предположить, по последствиям) эти явления (западное государство-корпорация и государство в России) резко различаются. Следовательно, нам необходимо выявить российскую специфику. Здесь возможен поиск понятий в том «словаре» терминов, которые возникли в истории российского государства и в историографии для описания этого государства.
«Дворцовое государство» В. О. Ключевского
С моей точки зрения, вполне релевантно использовать метафору, принадлежащую В.О. Ключевскому, - «дворцовое государство» (или «государство-Дворец»). В этой формуле зафиксирована («схвачена» и выражена словами) природа послепетровского государства. Конечно, Ключевский не
1. О явлении западного государства-корпорации см., напр.: 17, с. 79. Автор делает важное замечание: «Если в отношении транснациональных корпораций разработаны ограничительные механизмы, которые не позволяют им вести себя слишком рискованно, то в отношении национальных государств такие механизмы отсутствуют». Речь прежде всего идет об игре государств-корпораций на мировых рынках. Однако это в равной степени может быть сказано и о «внутренних» бизнес-играх» такого государства. 84
ставил перед собой задачи создания концепции, - он наблюдал, размышлял и дал определение «дворцовое государство». Остался материал для теории, на который я, собственно, и опираюсь, пытаясь выявить смысл современного государства в России. Причем использую своего рода инверсионный исследовательский ход: говорю о современности «старыми» словами. (Историки, как правило, новый концептуальный аппарат применяют для изучения «старого» государства.) Но учитываю полное изменение контекста: XVIII и XXI вв. по самым существенным параметрам - люди, тип общества, технологии, культура - несопоставимы. И в то же время связаны - как разные этапы реализации в истории одной социальности. Надо только увидеть эту связь.
Собственно, вся послепетровская история XVIII в. у В. О. Ключевского связана с государством, рассматривается с точки зрения его эволюции (см.: 15, с. 101-140, 144-186, 294-296, 310-319 и др.). При этом выделяется несколько ключевых (концептуальных) характеристик:
1. О динамике государства:
Петр «действовал деспотически; но, олицетворяя в себе государство, отождествляя свою волю с народной, он яснее всех своих предшественников сознавал, что народное благо - истинная и единственная цель государства. После Петра государственные связи, юридические и нравственные, одна за другой порываются, и среди этого разрыва меркнет идея государства, оставляя по себе пустое слово в правительственных актах» (15, с. 170)2.
«Немецкие правители превратили преобразованную Петром Россию в торговую лавку, даже в вертеп разбойников» (15, с. 110).
«Правительствам после Петра было не до коренных вопросов, не до начал и задач реформ: они едва справлялись и с первыми встречными затруднениями» (15, с. 147).
«Придворные интриги заменяли политику, великосветские скандалы составляли новости дня. Умственные интересы гасли в жажде милостей и увеселений» (15, с. 506).
«Петру не удалось укрепить свою идею государства в народном сознании, а после него она погасла и в правительственных умах. Законным преемникам Петра... была недоступна его государственная идея... Государство замкнулось во дворце. Правительства, охранявшие власть даже не как династическое достояние, а просто как захват, которого не умели оправдать перед народом, нуждались не в народной, а в военно-полицейской опоре» (15, с. 195).
2. Здесь и далее выделено мною. - Прим. авт.
Мысль о том, что «без уставно-церковной подтяжки и полицейского страха невозможны никакая благопристойность, никакой общественный порядок», воспитана «всем складом русского быта» (15, с. 113).
2. О явлении «дворяновластия»:
«...Крупный общий факт, выработавшийся из всей неурядицы той эпохи: это - начало дворяновластия. В сословии, бывшем доселе привычным орудием правительства в управлении обществом, зародилось стремление самому править обществом посредством правительства». Формировался порядок «должностного кормления сословия» (15, с. 177).
Произошли «резкое юридическое обособление и нравственное отчуждение потомственного дворянства от прочих классов общества» (15, с. 163).
«Правительство, прежде взыскательное к дворянам, как обязанным своим слугам, теперь старалось щадить их, как своих вольных агентов» (15, с. 167).
Дворянство «к моменту воцарения Екатерины II. составило народ в политическом смысле слова, и при его содействии дворцовое государство преемников Петра I и получило вид государства сословно-дворянского. Правовое народное государство было еще впереди и не близко» (15, с. 196).
3. Об экономическом измерении государственного порядка:
Екатерина I «.распустила управление, в котором, по словам одного
посла, все думают лишь о том, как бы украсть» (15, с. 106).
«При разгульном дворе, то и дело увеселяемом блестящими празднествами, .стая <иноземцев> кормилась досыта и веселилась до упаду на дои-мочные деньги, выколачиваемые из народа. Недаром двор при Анне обходился впятеро-вшестеро дороже, чем при Петре I, хотя государственные доходы не возрастали, а скорее убавлялись. «При неслыханной роскоши двора, в казне, - писали послы, - нет ни гроша, а потому никому ничего не платят». Между тем управление велось без всякого достоинства. Все казавшиеся опасными или неудобными подвергались изъятию из общества. Между тем народное, а с ним и государственное хозяйство расстраивалось. Источники казенного дохода были крайне истощены, платежные силы народа изнемогали. Устроена была доимочная облава на народ; снаряжались вымога-тельные экспедиции». Так действовали «разнузданные народным бессилием пришельцы» (15, с. 137, 138, 139).
«. Правительство иногда не знало, сколько у него денег и где они находятся. Единственным деятельным и добросовестным контролером и будильником наклонных к дремоте правительств был постоянный дефицит. Он заставлял правящие верхи заглядывать в низ, в глубь управляемой ими жизни, и способные наблюдать люди увидали там полный хаос. Пособницей дефицита была сама верховная власть. Елизавета лично для себя копила деньги, как бы собираясь бежать из России, и забирала текущие казенные доходы, предоставляя министрам изворачиваться, как умеют» (15, с. 148, 151). 86
Собственно «дворцовое государство» Ключевского следует понимать как результат раскрепощения (эмансипации) «элит» от деспотизма верховной власти, утраты ими этоса службы и обособления от остального населения в привилегированное сословие, «приватизации» ими государства, подчинения государственной идеи узкокорыстным сословным интересам. Верховная власть была встроена в модель «Дворца», что сопровождалось мутацией ее природы (в направлении к ограниченной, «договорной»). В отношении государства речь также шла об абсолютизации им экономических интересов, его сосредоточении на «получении денег», «быстрых прибылей», конвертируемых в доходы дворцовых «акторов» - в том числе персонификаторов верховной власти и их ближайшего окружения («семьи»).
Фактически речь идет о том, что «дворцовое государство» заинтересовано почти исключительно в обогащении тех, кто его составлял. То есть Ключевский понимал его как сословное, нацеленное на удовлетворение чрезвычайно узких социальных интересов. И оценивал как своего рода «изъян», исторический «вывих», случайное «отклонение» от «правильной» тенденции, обозначенной петровским государством «всеобщей службы», где «воспитательная диктатура» власти распространялась на все сословия «без изъятия». Уравнение в обязанностях Ключевский рассматривал в качестве гарантии последующего уравнения в правах. То есть русский путь к «правовому государству», по мнению великого историка, прокладывало деспотическое «служилое» государство, основанное на равенстве в бесправии крепостном праве.
«Разгосударствление» по-постсоветски
Одна из причин постсоветского «перехода» (транзита) заключается в кардинальном изменении отношений «общество / личность - государство». Они активно трансформировались с послесталинских (точнее, с послевоенных) времен; сейчас мы находимся на пике этих изменений. Нормативная советская модель отношений, в которой личные (а также коллективные, корпоративные, профессиональные и др.) интересы полностью поглощались государством (модель тотального огосударствления), в постсоветские времена сменилась моделью «разгосударствления».
Ее обычно характеризуют односторонне - как тотальное «бегство от государства», т.е. поиск населением «теневых» ниш, независимых способов существования и минимизацию связей с государством (прежде всего, требующих исполнения социальных обязательств - уплаты налогов, службы в армии и т.п.). При этом представление о государстве как раздаточной и репрессивной инстанции в обществе сохранилось, более того, оно доминирует. Однако это, скорее, остаточное явление, навязчивый образ советского прошлого.
«Разгосударствление» включает в себя и обратный процесс: «бегство» государства от граждан, т.е. сворачивание им своих социальных функций, обязательств, и его «минимизацию», замыкание в себе3. Причем речь идет не о частичном уходе государства из некоторых сфер, прекращении мелочной опеки им социальной среды, характерных для развитых стран, а о переориентации государства с общесоциальных интересов на «узкосословные». На смену тотальному, всепоглощающему советскому государству - террористу, модернизатору, морализатору, монопольному распорядителю «общенародной» собственностью - пришел «Дворец». Демонстрируемые им технологическое несовершенство и концептуально-идеологическая слабость создают у населения ощущение «дефицита» государства - его неэффективности, несправедливости, неспособности или нежелания исполнять свои обязанности4. Эксперты отмечают, что это государство не может обеспечить реализацию курса на модернизацию экономики, политики, инновационное развитие и т.п.5 Концептуализировать массовые ощущения и экспертные оценки можно, на мой взгляд, в определении современного государства в России как «дворцового».
«Дворец» - это не отклонение от «должного» государства (советского «общенародного» или западного правового, социального и т.д.) и не его извращение / «ухудшение», которое при желании можно исправить. Это вполне самостоятельная форма правления, обусловленная новыми условиями и старыми государственными традициями. Здесь следует сделать две оговорки. Разумеется, современное «дворцовое государство», воспроизводя некоторые характерные черты «классического» (уже являвшегося в нашей истории), обладает и иными измерениями. Что связано и с другой исторической эпохой, и с иными потребностями современного социума и кратоса. Кроме того, предлагаемый концептуальный аппарат не отменяет все осталь-
3. Собственно, в описаниях российского общества эти процессы фиксируются: «В обществе сложился своеобразный замкнутый круг. Власть, чиновничий аппарат часто игнорирует интересы и права граждан. Значительная часть общества отвечает власти той же монетой, стремясь обходить стороной легальные и легитимные способы решения своих насущных проблем и свести общение с государственными органами к минимуму, обращаясь к ним только тогда, когда нет иных способов решения» (3, с. 102).
4. По социологическим данным 2008 г., на вопрос, способна ли административная система эффективно оказывать услуги обществу и отдельным гражданам, 18,9% респондентов ответили «в основном способна», а 59,6% дали отрицательный ответ (см.: 29, с. 21).
5. С.П. Перегудов еще в 1994 г. писал о феномене бюрократического корпоративизма (22). Сейчас исследователи говорят о «криминально-клановом государстве», напоминающем «институциональную анархию» (21, с. 129). Расхожим стал тезис об административно-социальной неэффективности российского государства.
ные. Это лишь одна из призм, через которую может рассматриваться современность.
От номенклатуры - к «Дворцу»: Элитарная логика
Кажется, что постсоветский опыт позволяет сформулировать один из «законов» «русской системы». Чем больше ослабевают репрессивный накал государства и страх перед ним населения, тем более очевидными становятся «убегание» от него граждан и его замыкание в себе, сопровождающееся минимизацией социальных функций и гипертрофированием личных и корпоративных (в том числе ведомственных, региональных) интересов в рамках государственной системы. По мере расширения объема общественных свобод (а происходит это «сверху» вниз - от «элит» к массам, причем определяющее значение имеют свободы социально-экономические, не установленные правовым порядком, а вырванные по «праву сильного», «захватом») государство все больше приобретает черты «дворцового». У государства должны быть сильные противовесы (либо правитель с неограниченной властью, либо зрелые гражданские силы), чтобы сопротивляться давлению этого внутреннего «механизма».
В позднесоветском государстве главным сдерживающим фактором была партия - партийные нормы, дисциплина, контроль, репрессии. Когда партии не стало, государство редуцировалось до «Дворца». Смысл деятельности постсоветского «дворцового государства» - самообеспечение. Государственные собственность и бюджет рассматриваются как «корм» «Дворца»; внутренние (непубличные, в основном нацеленные на согласование интересов между разными «дворцовыми» группировками) и внешние (их можно трактовать как платные услуги и разного рода «связи с общественностью») коммуникации все больше основываются на коррупционных механизмах6. При-
6. По современным подсчетам, в «теневой экономике», возросшей на коррупции, на излете существования СССР было задействовано около 18 млн. человек. Врастая в «теневые» связи, все больше криминализировались средние и низовые уровни советской власти. Постсоветский «Дворец», безусловно, имеет здесь свои корни. Его (среди прочего) продавила «теневая» масса, желавшая легализоваться и определять собой жизнь в стране. Поэтому то, что в нашей обыденной жизни принято называть коррупцией (в том числе обмен возможностями, услугами), не есть проблема «карающих» органов. Это не отклонение от нормы, болезнь, сопутствующее нормальной жизни частное явление, а способ существования социума сам президент, обсуждая антикоррупционную программу, назвал коррупцию одним из исторических механизмов осуществления власти в стране (см.: 29, с. 12). Однако следует понимать: все публичные разговоры «верхов» о том, что все равно разворуют и иначе мы не можем, - не что иное, как легитимация коррупционности «Дворца». И главный вопрос: почему социум допускает существование такого механизма, более того, нуждается в нем? На него есть ответы, причем, на мой взгляд, взаимодополняющие: С.Г. Кордонский характеризует коррупцию как «систему
чем, коррупция - это проявление свободы / автономии, на которых строится «Дворец». Не случайно советское государство (т.е. прежде всего ЦК-ГБ) боролось не с коррупцией как таковой, а с коррупционерами как свободными, автономными от партии / государства людьми (в том смысле, что поставили свои интересы выше партийно-государственных). Коррупционеры победили; ЦК-ГБ их возглавили.
Почему на «переходе» «от советского» сработал именно этот, «ущербный» с общесоциальной точки зрения вариант? Ведь он не был предопределен: в подобных условиях - последовательной всеобщей эмансипации (60-е годы XIX - начало XX в.) - не произошло трансформации государства в «Дворец». Вероятно, в основном потому, что правившие тогда не желали быть только «Дворцом», просто «Дворцом». Их интересы были неизмеримо шире и сложнее, потребности не ограничивались потребительскими (за них жажду материального, потребности низшего порядка удовлетворили предки). Достаточно широкий слой вполне европейской, культурно рафинированной элиты стал гарантией от появления «Дворца». Видимо, главная страховка от сползания к «дворцовому государству» в России - окультуривание элит, их дисциплинирование и гуманизация в рамках европейских ценностей. Только прививка «антропоцентричной» культуры способна привести к внутреннему самоограничению, укрощению «изнутри» (не царской дыбой и не народным бунтом) эгоизма «правящего сословия». Правда, в массовом, урбанистическом и образованном, обществе эволюция элит должна быть поддержана и направлена соответствующей социальной эволюцией.
Рождение «Дворца» (элитарного, «сословного» государства, понятного в XVIII в., но вроде бы несовместимого с условиями массового общества, глобального мира), повторю, обусловлено позднесоветским опытом. То есть опытом трансформации русского массово-мобилизационного общества в массовое потребительское и соответствующего «переформатирования» соци-
связей по перераспределению ресурсов». По его мнению, «принципиальная непубличность в распределении и освоении ресурсов... есть имманентное свойство... системы сословно-ресурсного общественного устройства. Оно повсеместно и неискоренимо...» (16, с. 136). Ю.С. Пивоваров видит «корни» этого явления в передельной природе крестьянской дореволюционной, а затем советской социальности: «... коррупция советского периода есть наследник (по прямой) социальных отношений, господствовавших в передельной общине... Русское общество... по своей природе... перманентно-передельное. Переделы происходят периодически, с тем, чтобы имущество не превратилось в собственность» (23, с. 55-56). В современных условиях коррупционный механизм или «механизм передела финансовых и материальных средств» явился, как считает автор, важнейшим измерением «властной плазмы» - социально-властной среды, пришедшей на смену советской «властепопуляции». В этой среде «локализуются и минимизируются конфликты постсоветского общества» - отсюда и название, возникшее по аналогии с «социальной плазмой» Р. Дарендорфа (23, с. 42-45). 90
ального пространства. Инициаторами «перехода» от мобилизующего советского «общенародного» государства к демобилизованному «Дворцу» были позднесоветские «элиты». В советских условиях «наверх» попадали и там выживали сначала самые безжалостные, потом самые ловкие и всегда - самые беспринципные. Условием советской «элитарности» было поведение, противоречащее тому, что можно назвать народным интересом. В рамках «Дворца» оно получило иную, чем в советские времена, и притом самую естественную (а значит, и самую примитивную) реализацию - материалистическую, потребительскую.
На раскрепощение и выхолащивание из советской системы высшего смысла (осознание всеми - и, прежде всего, «верхами» - бессмысленности советской идеологии и советского порядка) «элиты» ответили единственным, чем могли ответить, - поставили себя, собственные потребности и интересы выше системы. И это понятно: она не оправдала себя - ни экономически, ни идеологически. Ей не стоило служить, - но можно было использовать ее возможности для себя. В позднесоветское время сформировалась критическая номенклатурная масса, которая захотела «Дворца». Она и начала его созидать. (Ю. Андропов и М. Горбачёв, по существу, пытались переломить тенденцию эволюции позднесоветского государства к «Дворцу»: первый -репрессией, в логике «полицейского» государства; второй - стремясь легализовать и цивилизовать «теневую» экономику, в логике рынка, правового государства. Обе попытки не удались. В 1990-е годы еще сохранялся выбор в определении направления государственной эволюции: «Дворец» или нечто более современное, адекватное идее государства. Удачная экономическая конъюнктура, открывшая новые перспективы передела, окончательно смела «антидворцовые» перспективы.)
Потом инициативу перехватили «неноменклатурные пришельцы» - более «голодные» и соответствующие моменту выходцы из «низов», прорвавшиеся «наверх» в жестокой конкурентной борьбе «на уничтожение». Они придали творению новый смысл - модернизация быта (за счет заимствования улучшающих его западных технологий) и всеобщее потребительство. Привлекли еще национализм, призванный заменить советскую идею социальной справедливости и компенсировать великодержавные комплексы. Однако он, скорее, имитационен, - у «Дворца» нет и не может быть высокой идеи, высшего смысла. Он их не приемлет. Потребительский эгоизм и инстинкт насыщения «правящего класса», не сдерживаемые ограничителями советских времен, - этим исчерпывается «Дворец». Поэтому он в принципе не способен предложить гражданам такой проект общества, который вызвал бы у них доверие, сформировать систему ценностей и норм солидарности, создать основу для роста коллективной ответственности и ощущения общей судьбы.
В конечном счете «Дворец» возник в ситуации «переопределения» позд-несоветских «элит», их адаптации к новым историческим условиям. В государстве же «дворцового типа» по-иному проявилась варварская природа советского государства, очевидная во всем: хозяйствовании, администрировании, но главное - в отношении к человеку. Преемственность очевидна: и в том и в другом случае человек не рассматривается в качестве главной социальной перспективы. Наши системы строятся не для него. А он, движимый культурно-исторической логикой, парадоксальным образом соучаствует в их строительстве.
«Дворец» как «сословие»
«Дворцовое» государство - не институты и процедуры (вся административно-управленческая система) и даже не бюрократический слой (при всей его влиятельности и представительности7). «Дворец» - это форма (или организация), в которую отлилась постсоветская «цивилизация верхов», старые и новые господствующие группы, обособившиеся от населения в привилегированное «сословие» (1,5-2% населения8). Государственные интересы сейчас в основном редуцированы к интересам его представителей, т.е. «дворцового сообщества».
Конечно, фактически «Дворец» - это более широкая социальная среда. Ее составляет не только «дворцовое сообщество», но и тяготеющая к нему и
7. «По данным Федеральной службы государственной статистики, только общая численность гражданских государственных служащих на начало 2005 г. составила 1 млн. 316 тыс. человек. В эту цифру не входит "обслуживающий " персонал, численность которого заметно превосходит численность самих чиновников. В СССР в 1990 г. общее число бюрократов насчитывало 663 тыс. человек, а их "привилегии " были гораздо скромнее по сравнению с возможностями нынешнего чиновничества» (3, с. 90). По другим данным, численность российского чиновничества с 1991 по 2007 г. выросла почти вдвое - с 950 тыс. до 1,75 млн. человек, а содержание госмашин обходится стране в треть ее бюджетных расходов или почти в 10% ВВП (12, с. 64). Замечу, что и население СССР было многочисленнее российского, что меняет соотношение чиновного и нечиновного элементов; в результате увеличивается непроизводительная нагрузка на социальную среду.
8. Это слово, от которого отдает архаикой, так и просится в лексикон нашего постмодерного времени. Оно лучше всего подходит для характеристики высшего слоя российского общества - владельцев-распорядителей власти / собственности. Все они, конечно, вышли из народа, но уже перестали им быть. Они создали особый мир, закрытый, непроницаемый, живущий по своим правилам, - вне массы народонаселения, но за ее счет. По социологическим замерам, разрыв в душевых доходах между богатыми и обездоленными слоями российского населения - 30-кратный и даже больше (9, с. 12). Категория богатых и сверхбогатых стремительно растет: в 2007 г. в России было 60 миллиардеров (в 1997 г. - всего 6, в 2005 г. - 36) и более 500 тыс. миллионеров. И это только по официальным данным, - в действительности их гораздо больше (4, с. 135).
его обслуживающая прослойка. Если принять для описания современного российского государства метафору «государства-корпорации», «сословие» следует рассматривать в качестве аналога узкого круга ее собственников и руководителей («работодателей»). Так как корпоративные интересы сведены в основном к интересам этого круга, можно говорить о торжестве в наших условиях «олигархического корпоративизма». Функции «персонала» («корпорации работников») выполняет прослойка «обслуги». При этом только «работодатели» обладают признаками «сословности»: четко осознают свои интересы, противопоставляют их всему обществу и нацелены на сохранение и дальнейшее наращивание социального влияния . Но самое главное: ощущают себя не в структуре социума, а над ним. К этому мировоззрению тяготеют и «работники», стремящиеся укрепить связи с «Дворцом» и как можно дальше оторваться от массы10. При этом свои отношения с ней они строят по «дворцовым» принципам.
«Верхи» современного российского общества - уже не элита «условного держания» (на время «службы»), как советская, а элита «наследственного владения», перераспределившая в свою пользу «общенародную собственность». Это закрытое сословно-статусное сообщество, «сбродное» по составу. В нем смешались выжившие кланы «фамильных людей», т.е. советской номенклатуры; «новики» («новые худые люди»), «случайно выплывшие наверх» в «смутные» времена, - «новые русские», разрушившие номенклатурный порядок и давшие язык, «прикид», организацию правящему слою (среди них - «народные избранники», бизнесмены, государственники и интеллигенты нового типа); повязанные с первыми и вторыми советские «теневики» и верхушка советско-постсоветского криминала - создатели «финансового рынка», «серых» бизнес-схем, особой «деловой» культуры, силовой фактор российской экономики; новая «культурная элита» - духовные «гене-
9. Очевидно, что это не только бюрократия и не вся бюрократия. Тем не менее постсоветское перерождение государства принято связывать только с эволюцией бюрократии: по мнению исследователей, она «использует рычаги государства для достижения сугубо партикулярных (групповых) задач, целей в противовес общегосударственным» (6, с. 35). Основываясь на данных социологических опросов, исследователи говорят о феномене сформировавшегося «классового сознания» бюрократии как особой социальной группы (см., напр.: 3, с. 100101). На мой взгляд, точнее было бы говорить о корпоративной (или, скорее, кланово-групповой) солидарности, учитывая, что она ограничена иерархичностью устройства этой «корпорации» и различием потребительских возможностей ее разных «эшелонов». Чиновничество среднего и нижнего уровней относится, скорее, к прослойке между «высшим сословием» и остальным населением. При этом ментально в основном «совпадает» с «патронами» и действует по единой «дворцовой» схеме: всё - только для себя.
10. Показательно, что именно эти, самые благополучные в материальном отношении группы в социологических опросах демонстрируют наибольшую лояльность по отношению к государству, власти и госслужащим (3, с. 93).
ралы», творцы и властители «масскультовых дум» (зрения / слуха), мастера высокого искусства, спорта, авторитеты медицины, образования, даже науки и проч.
У представителей этого «сословия» высокие потребительские запросы, постоянно растущие аппетиты, удовлетворяемые в разных социальных сферах. Одни хотят больше власти, другие - больше денег (показательно, что Москва, где находится «дворцовая Ставка», заняла при Путине-Медведеве второе место в мире по числу миллиардеров, а само это число в последние годы едва ли не удвоилось); одни нацелены на самую престижную в мире собственность, другие собирают русское / советское / современное (или какое-то другое) искусство; одни ведут борьбу за души, другие - за бюджет и месторождения, за право «постмодернизировать» реальность или «поддавать» в нее оптимизм, быть «в экране», светской хронике, международных новостях и т.д. И все получают желаемое, чтобы потом хотеть большего.
Собственно, всему «сословию» (а не только высшему чиновничеству) можно адресовать определение В.В. Путина - «надменная каста». Это «сословие» счастливчиков, «субъективных материалистов»-победителей, вполне удовлетворенных своим положением, профессиональной и жизненной успешностью и через эту (счастливую) призму воспринимающих внешний (для них) мир. Причем жить так в стране должны только они, - высокий социальный статус поддерживается ощущением избранности. «Дворец» явился вследствие торжества «сословного» эгоизма, игнорирования «сословием» интересов большинства. Разрыв «русского мира» на победителей и проигравших - во всеобщей схватке за «доходное место» - вот основной итог постсоветского транзита11. И в этом смысле, выйдя на рубеже 19801990-х годов из точки «А», мы не вернулись к прежнему, а явно попали в какую-то другую точку.
Вопрос о собственности: «Кормящееся» государство
Оформление «дворцового» государства непосредственно связано с решением вопроса о собственности. На переходе от советской эпохи к постсовет-
11. Именно здесь проходит фундаментальная «линия напряжения» в российском обществе. Как показывают социологические данные, к числу основных межгрупповых противоречий россияне относят противоречия между богатыми и бедными (его отмечают 63,4% опрошенных), между олигархами и остальным обществом (39,1%), между чиновниками и рядовыми гражданами (34,9%) (3, с. 96). Достаточно очевидно, что все эти оппозиции могут быть сведены в одну: богатые, олигархи, чиновники (победители) / бедные, остальное общество, рядовые граждане (проигравшие). Причем, социальную успешность меряют соответствием ближайшим богатым и властным, а также обобщенному массмедийному образу «победителя», сконструированному в 2000-е. 94
ской «общенародная» (или государственная) собственность была превращена в ограниченно-коллективное («дворцовое») доходное владение. Владельцы и составили «Дворец». Они живут переделом и эксплуатацией «дворцовых» владений.
Интересы «Дворца» по существу «сословны»: он создан для управления «сословной» собственностью. К «сословным» владениям относятся как старые (советские, прежде всего ресурсные: топливно-энергетическая, золото-алмазная, а также химико-металлургическая, военно-промышленная), так и новые доходные отрасли: банковско-финансовая система, сфера обслуживания, информсреда (компьютерные сети, мобильная связь и др.). «Дворцовая» экономика и есть современная российская экономика; только то, что в ней работает, принося прибыль, и имеет будущее. Она предельно и очень своеобразным образом интернационализирована12.
«Дворец» - структура по преимуществу властесобственническая, направленная на перераспределение львиной доли общественного продукта в пользу господствующих групп. Главное назначение «дворцовой» экономики - обогащение; она нацелена не на всемерное умножение ресурсов страны, а на рост индивидуальных и коллективных доходов «дворцовых» акторов. И в рамках этих задач «Дворец» достаточно эффективен. От населения, живущего за пределами замкнутого «дворцового» мирка («не-Дворца»), требуется лишь определенная сумма «налога». Можно сказать, что политическая власть в рамках «Дворца» в основном понимается как привилегия - право «налагать дань». При этом плательщикам «дани» не указывают, как им жить, - они являются вольноотпущенными людьми. В этом принципиальная новизна постсоветской системы.
Тотальное (советское «общенародное», ставшее в новых условиях «избыточным») государство ужалось до пределов «дворцового» хозяйства, управляемого на основе - вновь скажу метафорически - «владельческого» (частного, а не публичного) права12. Частный характер «дворцового» владе-
12. Вот некоторые данные на этот счет: «По состоянию на начало 2010 г., Россия - единственное из постсоветских государств, инвестиции которого за рубеж практически равны накопленным иностранным инвестициям внутри страны, а с учетом неофициально выведенных денег превышают последние как минимум вдвое; даже сейчас инвестиции КНР за рубежом меньше накопленных в китайской экономике иностранных инвестиций в 16 раз. Около 56% российского ВВП создается в компаниях, которыми владеют собственники, зарегистрированные в офшорных юрисдикциях; этот показатель соизмерим с данными по самым неблагополучным странам Африки» (13, с. 13-14).
13. Используя термин «владельческое» право, я понимаю, что он в той же мере условен и метафоричен, что и «сословие», «дворцовое государство». Повторю, речь не идет о прямом заимствовании понятий из прошлого и смешении разных эпох в некую вневременную реальность. Обращение к «историческому словарю» было необходимо, чтобы указать на сущност-
ния, организованного по «путям», пришел в противоречие со всеобщим характером государства. Управление за пределами «дворцово-вотчинного» хозяйства сведено до минимума - постольку, поскольку существует необходимость отправлять определенные публичные функции. Поэтому все внешние коммуникации «Дворца» приобретают, скорее, частный (хозяйственный), чем публичный (т.е. собственно политический в классическом понимании) характер.
С этим связан и «владельческий» подход к политической власти; «владельческое» мировоззрение пронизывает сейчас все ее институты. Этим объясняется и подавление публичной сферы; она сведена к одной из функций «Дворца», к области «дворцового обслуживания». Народонаселение понимается «Дворцом» как объект политической власти, а не субъект политических прав. (Справедливости ради следует признать, что оно и само себя так понимает.) И именно в этом качестве - объекта - оно и нужно «Дворцу».
Административная деятельность все больше походит на «кормление» с доходов от выделенного «участка» («наказа», «пути») «дворцового» хозяйства. Каждый администратор - «сам себе» частный «теневой» предприниматель (взятки, «откаты», «разборки» и т.п. - его ежедневная «деловая» жизнь). При этом он включен в систему легальной (собственно социально-управленческой) деятельности. Каждый «дворцовый» актор ведет такую же двойную жизнь; причем, легально-процедурная - только оболочка («прикрытие») подлинной, неформально-теневой. В целом «Дворец» противоречит современным политико-правовым представлениям, в соответствии с которыми имущество и права государства имеют публичный характер и не могут являться ничьей вотчиной.
«Дворец» как случай государственно-
монополистического капитализма
В момент разрушения советского мира речь шла о выводе из-под контроля государства всех сфер, о пробуждении и полном раскрытии хозяйственной активности граждан. Однако цивилизованного «размежевания» государства и общества в экономической жизни не произошло. Напротив, используя обстановку «смутного времени», наиболее активные государственные и общест-
ное сходство некоторых явлений настоящего времени с прошедшим и несовременность этого настоящего. В том смысле, что оно явно не согласуется с евроамериканским настоящим, куда мы себя упорно относим. Это темпоральное несовпадение объясняется не отставанием (а значит, непреодолимо бегом вдогонку), а действием различающихся социокультурных механизмов. 96
венные элементы слились в «Дворец», подчиненный уже не воле первого лица, а хозяйственным интересам всего «сословия».
«Дворец» обслуживает интересы «высшего сословия» за счет собственности и ресурсов, находящихся в распоряжении государства или переданных им в распоряжение других экономических «акторов» (финансово-промышленных групп / кланов с разной степенью самостоятельности). Последние вносят установленную плату за пользование «участками» дворцовых владений. Причем, пользование монопольное - это соответствует «владельческой» природе «Дворца». В рамках «Дворца» слиты госмонополии / госкорпорации и монополии различных форм смешанной собственности с участием государ-ства14. В целом правовой статус монополий неясен, что открывает простор произволу, манипуляциям и т.п. действиям, не регулирующимся правом. Монополии, пришедшие на смену советским ведомствам, позволили структурировать сложное экономическое пространство. В то же время господство монополий приводит к диспропорциям в экономике, ее дезинтеграции. Но правительство / государство не борется с монополистами и др. капиталистами потому, что оно и есть монополист / капиталист - не единственный, но один из главных15.
14. Вот только один пример: на долю четырех нефтяных компаний - ТНК-ВР, «Газпром нефти», «Роснефти» и «ЛУКОЙЛа» - приходится 73,44% российского рынка бензина и 80% авиационного керосина. Приоритеты наших монополистов известны: прибыль - все, отечественные потребители - ничто. Новые примеры действия этой стратегии дал экономический кризис. По оценке Федеральной монопольной службы (ФАС), цена на бензин в мире с середины лета по октябрь 2008 г. упала на 15-20%, а в России практически не изменилась. В 2008 г. В. Путин дал ФАСу команду «фас!»: возмутившись взлетом цен на авиационный керосин, приказал «наконец проснуться и активно исполнять свои функции». ФАС начал судебные тяжбы с нефтяниками и добился определенных успехов. Общий размер претензий ФАС к нефтяным монополиям превышал 26 млрд. руб. Но 8 июня 2010 г. на коллегии ФАС первый вице-премьер И. Шувалов фактически отменил старый приказ. Назвав естественные монополии «крупными движущими силами» экономики, призвал ФАС бороться с нарушениями на рынке, а не с самими компаниями (см.: 11, с. 34-35). Общую стратегию наших монополистов очень точно определил венгерский социолог П. Тамаш: национальные нефтяные, газовые, торгующие алмазами и т.д. фирмы функционируют не как отечественные капиталисты, а по логике межнационального концерна, занимающегося добычей сырья в чужой стране» (27, с. 120. Выделено мною. - Прим. авт.).
15. По оценкам экономистов, «будучи регулятором рынка, государство одновременно является, в том числе из-за гипертрофированной системы госмонополий и госкорпораций, активным его игроком, что создает на нем совершенно нездоровую обстановку, в которой фактически игнорируются подлинные нужды и не только потребителей, но и огромного числа производителей разного рода благ» (30, с. 111). Ярчайший пример: «продолжается активный вывоз за рубеж зерна, молока, сыра, хотя значительная часть той же товарной номенклатуры встречным потоком импортируется, почему и внутренние цены на них продолжают расти - при тревожном... падении доходов и потребления граждан».
Здесь следует отметить: «Дворец» - это, прежде всего, неформальные связи, личные отношения16. Именно эти сети стали основой, на которой сформировался «Дворец»; неформально-непубличный тип управленческой деятельности, вообще ведения дел способствовал воспроизводству советских клановости и патрон-клиентельных отношений в новых, постсоветских условиях. Постсоветские кланы и клиентелы, связанные деловыми и личными отношениями, «зачастую опираются на государственные корпорации или отдельные ведомства и соперничают между собой в борьбе за распоряжение ресурсами» (29, с. 16). Патрон-клиентельные, клановые сети имеют и пространственное измерение: они не укладываются в простейшую дихотомию «центр-регионы»; в качестве «дворцовых» акторов выступают «вертикально интегрированные» группы интересов и группы давления, включающие участников как федерального, так и регионального уровней (представителей органов власти, финансово-промышленных групп, политических партий и движений, СМИ) в формате политико-финансовых кланов» (7, с. 171). «Клановость» же соответствует «дополитическому» состоянию власти, когда она еще неспособна выразить общий (публичный) интерес, а «политика» сводится к примитивной борьбе кланов за ресурсы (21, с. 129). Видимо, это состояние у нас устойчиво воспроизводится. Точнее, речь идет об определенном типе самоорганизации «высшего класса» поздне- и послесо-ветского времени. Поэтому сущность власти следует определять как неполитическую; она вообще неспособна выразить общий интерес.
Постсоветский «Дворец» - это еще и институты; государственные учреждения его организуют, структурируют, придавая ему современную форму. В то же время государственные структуры (в том числе выборные, соответствующие современным представлениям о демократическом управлении) суть крупнейшие экономические предприятия - прежде всего, по освоению бюджетных денег. (Вообще, высшее «сословие» так или иначе связано с бюджетом: им управляет и(или) пользуется. Иначе говоря, имеет административ-
«Внешний корпоративный долг составляет в настоящее время около 32% ВВП России, тогда как доля внешнего государственного долга - 4% ВВП. «Преобладающая часть внешнего корпоративного долга сформирована государственными корпорациями за 2005-2008 гг. В числе этих корпораций «Роснефть», «Газпром», «Русал», «ЛУКОЙЛ», «РЖД», «Норильский никель» и др. Поэтому этот долг является, по существу, превращенной формой внешнего государственного долга РФ, обслуживание которого в условиях глобального кризиса эти корпорации не смогли бы осуществить без финансовой помощи правительства и ЦБ» (2, с. 27). Фактически внешний долг стал не государственным, а «дворцовым» («сословным»), но расплачиваться за «Дворец» будет то, что мы называем государством (из бюджета, резервов и т.п.).
16. По мнению С. Кордонского, все ключевые вопросы в стране решаются в среде «прочнейшей и невидимой сети неформальных связей административного рынка» (16, с. 138, 139). 98
но-экономическую подоснову) В них встроены лоббистские сети; многие их связи - как внутренние, так и внешние - не вполне законны или вовсе нелегальны. То есть речь идет о фактическом удвоении неправовой среды: неформальные сети накладываются на неформальную активность институтов.
Собственно, в случае «Дворца» мы имеем дело с государственно-монополистическим капитализмом, лишенным, однако, главного измерения капитализма - свободной конкуренции на правовой основе. Видимо, наш бизнес с такой нагрузкой не справляется; свобода экономической деятельности вызывает у него опасения (неопределенность и риски оцениваются как слишком высокие). Свобода предполагает поиск самим бизнесом продуктивного варианта взаимного сотрудничества в рамках существующего права. У нас же нет традиций такого взаимодействия; зато еще в советские времена сложилась привычка работать в «тени» и под покровительством (защитой / «крышей»). В этой сфере нужен большой капитал и прочная административная опора; поэтому в теневой экономике, большая часть которой связана с уклонением от налогов, хорошо себя чувствуют только крупные компании (см. об этом, напр.: 5, с. 23-67). В силу этих причин и склонности к монополизации доступного пространства наш большой и очень большой бизнес соглашается на ограничение своей свободы - «сверху».
С нагрузкой свободы / конкуренции не справляется и правительство / государство: для него наиболее естественно подавление плюральности как в экономике, так и в политике. Правительство разрешает или организует конкуренцию (можно говорить об «управляемой конкуренции»), сохраняя при этом «монополизм» как основополагающий принцип функционирования «Дворца». Тем самым, кстати, придает конкуренции по-русски более или менее цивилизованный вид, минимизируя применение насилия внутри бизнес-сообщества. Репрессивно-контрольная функция в целом принадлежит государству. Но главная задача правительства как «дворцового» актора состоит не в регулировании таким образом экономики и социальных отношений, а в получении прибыли от процесса «управления конкуренцией».
Конечно, отношение «бизнес - власть» взаимовыгодны. Главным конкурентным преимуществом крупнейшего российского бизнеса (прежде всего на международной арене) оказывается принадлежность к «Дворцу», гарантирующая разного рода «дворцовые помощи». Последнее тому подтверждение - экономический кризис, когда выживание «равноудаленных» корпораций было обеспечено правительством17. «Дворец» помог «Дворцу».
17. Основные средства антикризисной программы были направлены на поддержку банковской системы (более 1355 млрд. руб.) и государственных или окологосударственных компаний типа ОАО РЖД или АвтоВАЗа (776 млрд.). При этом на усиление социальной защиты и борьбу с безработицей в 2009 г. намечалось выделить около 500 млрд. руб. (28, с. 69). Правитель-
Хотя в определенном смысле «Дворец» можно считать корпорацией, функционирующей по законам частнокапиталистического предприятия, его природа прямо противоположна капиталистической: она - «владельческая», предполагающая монопольную эксплуатацию, а не собственническая, т.е. плюралистическая, конкурентная, договорная и открытая. Корпорация явилась у нас в совершенно ином историческом контексте и привела к другим, чем в исходных условиях, результатам. Перенесение на советское государство корпоративных методов управления (иначе говоря, модернизация государства за счет заимствования новейших технологий) активизировало его «дворцовую» природу, спровоцировав явление «Дворца».
«Дворцовая» система против общества
и против субъектности «дворцовых»
«Сословие», представители которого не желали быть только распорядителями (временными держателями), с момента своего появления боролось за собственнические права. В 1990-е годы оно их добилось, следствием чего (среди прочего) стало стирание грани между государственными и негосударственными (коммерческими) структурами. Баланс сместился в сторону последних, как бы «пожиравших» государство18. Но тогда же выяснилось, что для самореализации (прежде всего, вне страны) и защиты от страны («неДворца») «сословию» крупнейших собственников все-таки необходим какой-то вариант государства. Выбор был сделан в пользу «Дворца», в рамках которого примиряются «сословные» и национальные противоречия, бизнесмены становятся государственниками, а бюрократия коммерциализируется. То есть образуется mixt, единая социальная среда, «повязанная» одной целью - «обогащение».
ство рассматривало и персональные дела: с его помощью главный неудачник кризиса О. Дерипаска вышел из него, не потеряв ни одного ключевого актива. Особый интерес представляют следующие данные: «Если в 1998 г. часть издержек по стабилизации экономики после кризиса была профинансирована негосударственным сектором, то в 2008-2009 гг. это бремя в основном принял на себя государственный сектор, чьи денежно-кредитные издержки, а также бюджетные и квазибюджетные расходы значительно возросли. При этом непосредственные бюджетные затраты на антикризисные меры оцениваются всего лишь на уровне 0,58% ВВП России 2007 г., тогда как доля квазифискальных издержек стабилизации экономики может составить около 14,7% от его объема» (2, с. 25). Собственно, речь идет о том, что выход «негосударственного сектора» из кризиса в «государственные 2000-е» был обеспечен «дворцовым» государством за счет бюджета, в отличие от «олигархических» 90-х.
18. Процесс «олигархической минимизации» государства был по существу, как показывает Ю.С. Пивоваров, переделом / дележом: «предметом передела стало государство». То, что выглядит как восстановление государства 2000-х, является следующим этапом передела (см.: 23, с. 58-61). 100
Однако создание «Дворца» потребовало от «новых собственников» жертвы - нужно было поделиться собственностью с новым государством. Наверное, процесс частичной деприватизации / национализации (а, по существу, второго «большого передела») начала 2000-х, сопровождавшийся перераспределением денежных потоков в пользу «новых государственников», выделением им доли «дворцового имущества», прошел нелегко. Достижению «консенсуса» помогло то, что договаривались советские (по генетике, мен-тальности, инстинктам, навыкам) люди, приученные в позднесоветские времена, пользуясь государством, мыслить в категориях «большой государственности». Сработало и старое политическое мышление, «заквашенное» на страхе и привычке подчиняться власти / государству. Наконец, делились «старые» собственники тем, что «урвали» и присвоили в 90-е, а не наследовали по праву и не создали как «пионеры»-первооткрыватели. Легко пришло - не задержалось.
Итогом «передела» / «сговора» «нулевых» явилось не только то, что пер-сонификаторы государства получили свой экономический плацдарм, а государство стало новым мощным коллективным бизнес-игроком, членом мирового бизнес-сообщества. В результате такого усиления государства произошло окончательное слияние государственной идеи с частным экономическим интересом, сращивание государственников с «олигархами» (в единый светский бизнес-культурно-политический бомонд), т.е. окончательное оформление постсоветского «Дворца»19.
Хотя внешне ситуация, наверное, и выглядит так, как ее описывает значительная часть исследователей: «На рубеже 90-х годов Россия столкнулась с проблемой институциональной бессубъектности, общество атомизирова-лось... Институты власти оказались оторваны от социальной базы, перестали быть носителями и выразителями общественных интересов, быстрыми темпами стали расти коррупция и взяточничество. Произошло сращивание высшей государственной бюрократии и крупного капитала. В этих условиях центральная власть сделала ставку на государственную бюрократию как потенциального носителя новой национальной субъектности, противостоящего как бизнес-группировкам, так и политической элите. В рамках избранной стратегии начала проводиться административная реформа. То есть была
19. В рамках «Дворца» действуют тенденции и к национализации, и к приватизации. Правда, первоначальный смысл этих явлений меняется: речь и в том и в другом случае идет о переделах «дворцового» хозяйства. На последние годы пришелся процесс очередной приватизации. Так, в ходе реформы РАО ЕЭС (последнее «дело» А. Чубайса) появились новые частные владельцы энергоактивов. И хотя с эффективностью у них не все в порядке, о чем заявил пер-сонификатор государства В. Путин на совещании по энергетике в конце февраля 2010 г. (см.: 31, с. 8), они будут хозяйствовать.
поставлена задача связать единым административным механизмом разрозненные бюрократические группы, как федеральные, так и региональные, ослабить давление на них со стороны бизнес-групп, региональных властей, криминальных структур» (3, с. 89). Этот подход акцентирует идею «возвращения» государства. Оно действительно расширило контроль над различными сферами общественно-политической, экономической и др. деятельности, но постольку, поскольку было нужно этому государству. Бюрократическая централизация 2000-х вовсе не предполагала восстановление социальной и национально-консолидирующей роли государства. Точнее, эта роль восстановилась настолько, насколько потребовалось для выживания и реализации «Дворца».
Включенность в «дворцовые» коммуникации, имеющие по преимуществу коррупционную природу, не позволяет крупным собственникам быть собственниками в полной мере (безусловными и независимыми - от «Дворца» -коммерческими субъектами). Как не дает стать и независимыми политиками; отказ от претензий на самостоятельную политическую роль - их плата за относительную свободу предпринимательства. В результате устранения большого бизнеса политика лишилась конкурентного измерения, отличавшего ее в 1990-е годы. Ею завладели «административные элиты», политика превратилась в отрасль администрирования. А верхушка группировок финансово-промышленного капитала была интегрирована в систему бюрократического управления, «их экономические интересы внутри страны и за ее пределами стали частью государственных (точнее, "дворцовых". - И.Г.) интересов» (цит. по: 29, с. 13).
В рамках «Дворца» не свободна и бюрократия: чиновник не может быть просто эффективным менеджером, - он должен участвовать в коммерческой деятельности «по-дворцовому». Так работает система, в ней не могут возникнуть независимые собственники, управленцы, художники, вообще самостоятельные социальные силы, - только «сословие», организованное статусно-иерархически и тяготеющее к «закрытию» в особый мир, живущий по своим законам в стороне от остального населения. Расширяя права и свободы «сословия», «Дворец» парадоксальным образом «гасит» его субъектность. Характерно, что к «сословию» неприменима такая характеристика, как гражданственность. В этой среде нет предпосылок для роста «я-субкультуры» в либерально-западном смысле слова. - Их «съедает» бесконтрольный и безграничный «субъективный материализм», разрывающий «сословие» на соперничающие кланы (прежде всего, по принадлежности к ведомствам - административным и коммерческим). Они сбиваются в «Дворец» только потому, что не выживут поодиночке. Это вынужденный «корпоративизм» без солидарности, открытой состязательности, инновационности (примитивный или «корпоративизм простейших»). 102
Следует отметить, что в рамках «Дворца» все же сохраняется напряженность по линии «формальный государственник» (государство) - «формальный бизнесмен» (бизнес). Это одно из правил «дворцовой» игры, условие «дворцового» существования. Размежевание имеет значение не только РЯ-средства: показать «не-Дворцу», что государство у нас есть - и оно отдельно, а бизнес, как и положено в цивилизованном мире, отдельно. Такой РЯ действенен лишь отчасти: активно участвующая в постсоветской жизни часть граждан хорошо понимает его условность, а «Дворец» понимает, что они понимают. Размежевание важно, прежде всего, с экономической точки зрения: это основа для конкуренции и сотрудничества в рамках «Дворца» . Мелкий и средний бизнес, фермерство и т.п. - все это игры для «не-Дворца» (иначе говоря, игры с ограниченными возможностями).
Исторические модели «Дворца»
В процессе исторического «оцивилизовывания», «окультуривания» наше государство преодолевало в себе «Дворец», переставало быть только «Дворцом», приобретая черты «регулярного», «полицейского», «правового», «социального». В какой-то мере «дворцовые» инстинкты ограничивала религия, затем - коммунистическая идеология.
Однако в разные периоды своего существования русское государство, повторю, сохраняло (среди прочего) черты «дворцового». В истории заметны, по крайней мере, два варианта «Дворца»:
- «большой Дворец» (это «классический вариант», следствие демобилизационного беспорядка) - его составляет достаточно большой круг людей, допущенных к элитарному «перемолоту» наличной доходной материи. Чем шире этот круг, тем больше имущественное неравенство, - но и пространство общественных свобод. Это времена дворянских вольностей, усиления аристократии, требующей себе не только имущественных, но и личных прав. Отказываясь платить по общесоциальным счетам (служить и жертвовать во имя национальных интересов), «элита» «большого Дворца» «скатывается» к «римско-ренессансному» типу.
20. Вот что говорят о специфике такой конкуренции бизнесмены: «. никакого противостояния и обособленности власти и бизнеса нет и, видимо, в ближайшие время не будет. Бизнес и власть переплетены теснейшим образом, все наше государство изрядно коммерциализировано. Бизнес связан как с отдельными чиновниками, так и с конкретными ведомствами. У чиновников есть свой бизнес, а у бизнеса - свои чиновники. И не бизнес противостоит власти или власть бизнесу, а одни государственно-деловые структуры - другим государственно-деловым структурам... Мы своим поведением развратили институты государственной власти до такой степени, что они уже не являются государственными институтами» (5, с. 40, 51).
И здесь действует интересная закономерность. Правящее сословие всегда тяготило желание расширить «Дворец», как наиболее естественную для себя форму существования. Делая это, оно невольно увеличивало объем общественных свобод, а значит, способствовало росту субъектности общества. То есть свобода в России - «незаконное дитя» растущего «Дворца». Эмансипация предполагает и снятие ограничений с передельных инстинктов социума, что выражается в росте коррупции.
Самые яркие примеры «большого Дворца» дали послепетровский XVIII в. с его «верхушечной» («элитарной») коррупцией и закрепощением основной массы населения, а также рубеж ХХ-ХХ1 столетий, когда в коррупционные процессы включились освобожденные все. Не умея и не желая согласовывать свои интересы правовым порядком, «вольные субъекты» вступили в войну друг с другом за доступ к «зонам» передела. Чем больше субъектов, тем масштабнее военные действия.
Становясь массовым, «Дворец» способен переродиться в нечто иное -возможно, более современное, даже гуманное и цивилизованное. Но перерождение сопровождается явлениями развала / распада / анархии, этими спутниками русской свободы. Не будучи ничем (даже логикой самосохранения) ограничены, они могут привести к полной дезорганизации. И тогда явятся или новая деспотия в условиях тотальной варваризации, или какое-то другое государство.
«Малый Дворец» (соответствует периоду «сползания» к мобилизационному порядку) - «дворцовое государство» ужимается до узкого круга «избранных» («опричных», «петровских», «ордена меченосцев»), а общество становится более эгалитарным. Это понятно: потребляя меньше, «Дворец» больше оставляет народу. При этом наблюдает за поддержанием относительного равенства в распределении. Однако с усилением контроля «сверху» сужается зона общественных свобод. Урезается и свобода внутри «Дворца»: получив все и став всем в русском мире, «дворцовые» вынуждены от многого отказываться. Платой за «избранность» становится участие в мобилизационном развитии.
Немногочисленная «элита» в такие моменты тяготеет к военно-монастырскому, «орденскому» типу. Консолидируясь вокруг верховной власти, она решает национальные задачи (прежде всего, экспансии в пространстве), удовлетворяет национальные интересы. Метод решения - террор, в рамках которого вполне эффективно борются и с коррупцией, накидывая узду на передельные социальные инстинкты. Во имя общего подавляются интересы личные, корпоративные, общественные. Это путь перерождения государства «дворцового» в «служилое», деспотизм которого оправдан идеей всеобщей службы. На этом пути могут быть эксцессы варварско-
криминального характера (как грозненский и сталинский террористические режимы).
Именно «служилое» государство, «кормящее» только «служивых», понимается и принимается как «должное» основной массой народонаселения. То есть получает в народном восприятии статус «государства правды»: поравнение социума в службе, потреблении и уязвимости перед государственным насилием воспринимается как реализация принципа социальной справедливости. В ходе такой реализации все социальные силы - добровольно или насильственно - отказываются от собственной субъектности в пользу верховной власти. Государство в таких условиях становится монополистом, распределяющим блага и наказания, военизируется и приобретает идеократи-ческий характер.
Конечно, это только один из возможных взглядов на историческую динамику нашего государства. И фиксирует он крайние варианты его самореализации. Действительность сложнее, - в ней нет «чистых» типов, действуют разные тенденции. Но такая оптика позволяет несколько сместить акценты в суждениях о современном государстве. От него не следует ждать самореализации в режиме демократического, правового, социального, приписывать соответствующие этому режиму потенции. Хотя наше государство, безусловно, имеет эти черты, т.е. в нем заметны сопоставимые с современным западным элементы, которые - сами по себе - могли бы дать соответствующее качество. Однако попадая в иной контекст, элементы современного государства начинают вести себя иначе, в основном подчиняясь господствующей в данной системе логике. Ее я и предлагаю называть «дворцовой».
Эта логика не архаична, а сам «Дворец» - не неожиданный кратковременный выплеск архаики. Постсоветский «Дворец» есть наложение особой (назовем ее патримониальной, «вотчинной» и «ресурсной») природы нашего государства - никогда не исчезавшей, дремавшей, но активизировавшейся -и передельной (а также «сословно-иерархической») природы нашей социальности на современный момент: свободы, плюральности (сравнительно с советским временем), выхода из-под государственного контроля частной сферы, открытости миру, интернационализации потребления, отсутствия реальной военной угрозы. В «дворцовом» государстве смешалось многое: «родовые» черты, воспоминания о советском и советские практики, представления о западном и западные технологии и т.д. В «постмодернистском» «Дворце» 2000-х неожиданным образом совместились даже разные «дворцовые» логики - «демобилизационная» (среди прочего - освободительная), возобладавшая в 1990-е, и мобилизационная, ограничительная. Причем совмещение дало эффект, наиболее опасный с общесоциальной точки зрения.
Преодолевая «разброд» 90-х годов, дисциплинируясь и подавляя «вла-стесмуту», «Дворец» «нулевых» не желает отказываться от завоеваний тех
лет - богатства и социальной безответственности. Усилив контроль над обществом (насколько было нужно) и нагнетая «мобилизационную тревогу», не идет на самоограничение. Что по-человечески понятно: крайне трудно делиться (денег всегда не хватает) и служить, особенно если и нынешняя служба тяготит как рабский труд на галерах. Наконец привыкнув к отсутствию всяких внешних ограничений и не имея внутренних, путинско-медведевский «Дворец» живет по принципу: «сегодня можно все». При этом продуцирует соответствующую общественную атмосферу: раз «верхним» позволено, то и всем разрешено. Главное - нажиться, как - неважно. Сейчас это главные принцип и норма, на которых строится социальное взаимодействие. Правда, так взаимодействовать можно лишь «при условии неумеренного разрастания "пирога" доходов, создаваемого высокими ценами на углеводороды и вообще сырье» (29, с. 13).
Эта уникальная даже для России ситуация навязчиво провоцирует вопрос: «дворцовый режим» функционирования государства есть «временная передышка» - или расслабление / распад, на которых паразитирует и которые катализирует «Дворец», непреодолимы? Каков бы ни был ответ, очевидно, что социальные перспективы располагаются в следующей вилке: выход из «паузы», где весьма вероятен террористический сценарий, - одряхление / умирание.
Наши перспективы: Куда идем мы за «Дворцом»?
Сегодняшний - динамичный и веселый, талантливый и роскошный, торгующий и празднующий, во всем этом самоутверждающийся - «Дворец» окружен грозными опасностями. И он их, вероятно, - хотя бы интуитивно -ощущает.
Начнем с «внешней» опасности: «Дворец» несоразмерен современному миру, неспособен смириться с сократившейся географией и справиться с сокращающейся демографией - главными проблемами нынешней России. Мир давит на «Дворец», заставляя его искать ответы на современные вызовы. Для этого - усмирять хищнические владельческие инстинкты. А он - не хочет; возможно, уже и не может. В созданных - до него и им самим - геополитических условиях у него почти нет игры. Нет друзей и возможностей стать центром новой гегемонистской системы, втянуть в свою орбиту новых сателлитов; нет очевидных врагов, зато масса новых угроз (на одну из них указывает анекдот - национальный лидер в середине XXI в. отчитывается перед вдруг материализовавшимся «вождем народов»: на китайско-финской границе все спокойно); воспоминания о недавнем прошлом не позволяют смириться со статусом региональной страны, - но нет и ресурса для сверх- (или вели-ко)державности. Ситуация почти тупиковая: единственный выход - умерить
внешнеполитические амбиции, отдав приоритет наращиванию экономики и созданию человеческого капитала. Но здесь «Дворец» - нам не лидер; он слишком богат, жаден, самоуверен и амбициозен, заворожен образами собственного успеха.
Главная «внутренняя» опасность для «России-Дворца» - в том, что он обслуживает чрезвычайно узкие социальные интересы. Возможны разные сценарии как ее обострения / разрастания, так и гашения / нейтрализации. Причем сценарии одинаково малоприятные - уже не только для «Дворца», но и для всех нас. Речь идет о националистической реакции - «сверху» или «снизу».
Первый сценарий обусловлен тем, что «низы» в какой-то момент могут отказаться жить так, как устроил их «Дворец». О радостях жизни «недворцовой» России «Дворцу» в общем-то известно. Потому что значительная часть «Дворца» сама еще вчера была «не-Дворцом». Но ему так хочется поскорее о них забыть, что он не воспринимает их всерьез, гася воспоминания и тревогу РЯ-м и подачками. А радости эти кого угодно способны не только утомить и обессилить, но и озлобить. При всей усталости, безразличии, социальной неэффективности «не-Дворца» (при том, что «настоящих буйных мало»), он вполне еще может сотрясти «дворцовую» стабильность. - Если доведут до предела.
На взрыв (или цепь локальных взрывов) «недворцовую» массу постоянно провоцирует «Дворец», в поисках новых источников передела реформирующий ЖКХ, добивающий «социалку»21, приватизировавший энергосистему, грозящий приватизацией метро и т.п. Катализатором предельного обострения социального напряжения могут послужить экотехногенные катастрофы и масштабные теракты - особенно в мегаполисах. При изношенности нашей инфраструктуры и неспособности государственных органов к их предотвращению приходится только удивляться, что такого рода ситуации нас до сих пор миновали. Если гром грянет, возможно, поминовений и ликвидации последствий окажется недостаточно, - придется вспомнить о «дубине народного гнева».
21. Один из последних шагов на этом пути - законопроект 2010 г. «О внесении изменений в отдельные законодательные акты РФ в связи с совершенствованием правового положения государственных (муниципальных) учреждений». Разработчик законопроекта - правительство, сокращая бюджетные расходы, идет на приватизацию (поликлиник и больниц, школ и вузов, театров и музеев, т.е. бюджетной сферы, где заняты 14 млн. человек, предоставляющих «услуги» всей стране). Для этого меняет схему их финансирования: малая часть («казенные») получит 100%-ное бюджетное финансирование, прочие («бюджетные нового типа») - госзаказ на выполнение определенных работ, а остальное должны будут взять с населения (в «формате» оказания платных услуг) (см. об этом: 1, 10 и др.).
Заметим, «Дворец» практически не ищет путей купирования протестно-анархическо-криминальной энергии, не пробует вовлечь население в производительный труд. Постсоветские «верхи» полностью положились на эффекты масскультуры и потребительства, игнорируя даже советский опыт социального управления22. А ведь советская власть располагала богатым и достаточно эффективным арсеналом средств не только насилия, но и вовлечения / интегрирования. И ее «социальные завоевания» - вовсе не пустой звук (пусть по минимуму, но сейчас ушло и это). Не случайно люди характеризуют власть советскую как «народную», в противоположность нынешней.
Вероятен и другой сценарий - опять-таки по Владимиру Ильичу: когда «верхи» не смогут «верховодить» по-«стародворцовому». Мы по-прежнему живем в дефицитарном обществе - здесь запас материи, подходящей для передела, ограничен. А «Дворец» разросся - скоро не станет хватать даже тем, кто внутри него (при их непомерных аппетитах). Тем более не останется средств на реализацию «Дворцом» функции «собеса». Так долго продолжаться не может. Здесь для «верхов» возможны два - не исключающих друг друга -пути террористического свойства: сокращение / урезание «Дворца» (по типу грозненской опричнины - поэтому так завораживают фантазии В. Сорокина); сворачивание остатков советского «государства-собеса» и дополнительная формализация или полная отмена соучастия населения в выборе власти. И это логично: начисто лишенный «дворцовой» помощи, народ вряд ли станет голосовать правильно.
Оба пути связаны уже не с народной революцией, а с властным террором как против элит (с целью их минимизации), так и против народонаселения (прежде всего, для его устрашения). То есть дальнейшее самоосуществление современного российского государства как «дворцового» может привести к
22. За одним исключением - активное использование репрессивно-охранительных структур для ликвидации самих возможностей выступлений на социальной почве. Характерный факт: в июле 2010 г. Госдума силами парламентского большинства утвердила новую скандальную редакцию закона о ФСБ, расширяющую его полномочия. Правительственные поправки наделяют спецслужбу правом выносить «официальные предостережения» за намерения, штрафовать и даже арестовывать обычных граждан. Под пристальный надзор службы, если верить пояснительной записке правительства, попадут в первую очередь активисты радикальных молодежных движений и критически настроенные журналисты и их редакции. Высокопоставленный источник журнала «Профиль» в ФСБ на условиях анонимности пояснил, что «новые права службе понадобились вовсе не для гонений на оппозицию, а для работы с теми, кто подстрекает россиян выходить на митинги протеста в регионах. Например, после повышения транспортного налога или увеличения стоимости услуг ЖКХ. В ФСБ уверены, корни социального напряжения не всегда связаны с тяжелой экономической обстановкой на предприятии или в конкретном городе. Зачастую, уверяет высокопоставленный источник, обстановку накаляют намеренно для расшатывания правопорядка во всей России и нередко -вообще извне» (19). 108
террору власти с целью полного замыкания во «Дворце», присвоения себе права перераспределения наличной (доступной социуму) материальной субстанции, не ограниченного ни «элитными сговорами», ни народным выбором. Конечно, полная реализация этого сценария возможна только в том случае, если государство замкнет внутри себя всю (или, как, минимум, экономическую) свою деятельность и перестанет нуждаться в связях с внешним миром. Это почти невозможно в условиях глобализации и «интернационализации» наших «элит». Но это «невозможно» не отменяет сценария вовсе: в том или ином ограниченном варианте он может реализоваться.
С формальной ликвидацией политического выбора (и, соответственно, выборов) граждане почти наверняка легко смирятся23. Террор же против элит неизбежно будет воспринят населением как долгожданная справедливая «народная война» против «врагов народа», которую за народ ведет власть. Ее тут же провозгласят «справедливой», «народной» и полюбят «по-русски», «взасос» и всепрощающе. Точкой пересечения реальности «дворцового государства» с идеей «государства трудящихся» в этом случае станет «народный царь» (самодержец от всех трудящихся), возвращающий вместе с угрозой расправы страх как стимул для труда. И мы опять сольемся в единый народ в экстазе всеобщего оптимизма.
Главная проблема нашего общества - неспособность совместить свободу с порядком и социальными гарантиями. Как показал ХХ век, в ситуации выбора мы скатываемся к одному из крайних состояний: воли / смуты, в которой исчезает государство вместе с нормативно-регулятивной функцией и потенциалом социальной защиты, или дисциплинирующей полицейщины, где государство-деспот гарантирует минимум, необходимый для выживания. И то и другое одинаково некомфортно и опасно для человека, так как связано с насилием над человеческой природой, ее искушением и развращением.
Очевидно, что для изменения ситуации - оказания влияния на политику «государства-корпорации» для придания ей большей социальной ответственности - необходимо сильное давление извне. Позицию «верхов», вполне удовлетворенных «дворцовым» режимом функционирования государства, способен изменить только интенсивный и внятный запрос «низов». А это означает переориентацию хотя бы части социума (наиболее активной, креативной) с «дикого» индивидуализма, нацеленного на удовлетворение собственных материалистических потребностей - как правило, за счет другого, на индивидуализм «либерального» типа, требующий уважения интересов и прав
23. Об этом свидетельствуют, например, данные опроса ВЦИОМ (апрель 2010 г.): на вопрос «что сейчас важнее для России» 72% респондентов ответили «порядок, достигнутый даже с нарушением демократических принципов», 16 - «демократия, даже если она предоставит определенную свободу криминалу», 12% - затруднились с ответом (26).
Другого, осознания своей включенности в социальные связи и собственной в них ответственности. А, значит, - и на определенный тип государства, обслуживающего такой индивидуализм и порожденные им социальные отношения.
Пока признаков такой переориентации, значимого запроса на правовой порядок (иначе говоря, появления заинтересованного в нем субъекта) в российском обществе не наблюдается. Скорее, становятся все более интенсивными неудовлетворенность значительной части населения (в первую очередь активного меньшинства) собственным положением в «дворцовой» системе, что является главным основанием его оценки как несправедливого, и желание это положение изменить, - т.е. самим стать «Дворцом». В такой ситуации речь может идти о смене лиц «наверху» под напором «снизу», а не об изменении системы как таковой. Получается, что главным стабилизатором «дворцового» порядка является массовый постсоветский человек. То есть прямой и ближайший наследник человека советского с его опытом, ценностными и нормативными ориентирами, стратегиями самозащиты и социального продвижения, иллюзиями, комплексами и фобиями24.
В постсоветской истории действует «этнос», родившийся в 1917 г., -«новая историческая общность людей», ведомая КПСС-КГБ-комсомолом и т.п. в разных их модификациях. Советско-постсоветский человек ведом потому, что раздавлен (создавшей его и одновременно им санкционированной) системой - ее насилием, своим перед нею страхом, общим лицемерием, привычкой жить в системе и списывать свое бессилие, удовлетворенность тем, чем нельзя быть довольным, на обстоятельства, внешние условия. В подавлении и развращении человека - порочность той, советской системы. Порочность этой - в том, что она ей наследует, воспитывая человека, согласного с тем, с чем нельзя соглашаться (коррупция - это наше все, с ней и бороться надо осторожно; власть должна быть в руках одного человека; «все - путем», и нет причин сомневаться в «основах»; каждый должен быть из большинства - один как все). Стратегии адаптации «постоктябрьского этноса» к несоветским (точнее, послесоветским) условиям почти неизбежно вели его к
24. Это социологический факт, подтвержденный множеством исследований. «Степень глубины, равно как и темпы изменения российского национального самосознания не столь велики, как об этом принято говорить и писать; слегка пошатнувшаяся в первой половине 1990-х годов советская парадигма продолжает демонстрировать удивительную устойчивость» (9, с. 16). Она определяет ценностно-смысловое ядро российской ментальности, делая нас такими непохожими на других - во всяком случае, на европейцев. Именно поэтому «даже в условиях системной трансформации... практически все аспекты и проблемы современного мира - демократия и рыночная экономика, свобода и социальная ответственность, отношения между личностью, обществом и государством - получают в России специфические звучание и окраску» (9, с. 17). 110
согласию с тем социальным порядком, одним из знаковых элементов которого стал «Дворец».
Литература
1. Автономное плавание // Newsweek. - Москва, 2010. - 11-16 мая. - С. 26-27.
2. Агапова Т.А. Экономический кризис в России и результативность государственной антикризисной политики // Россия и современный мир. - М., 2010. - № 2(67). - С. 19-30.
3. Бюрократия и власть в новой России / Институт социологии РАН. Центр комплексных социальных исследований // Полития. - М., 2006. - Весна. - № 1(40). - С. 88-103.
4. Виттенберг Е.Я. Социальная ответственность бизнеса: широкий взгляд // Россия и современный мир. - М., 2007. - № 3(56). - С. 124-141.
5. Власть, бизнес и гражданское общество: Материалы дискуссий. - М.: ОГИ, 2003. -280 с. (Сер. «Дискуссии Фонда "Либеральная миссия"»).
6. Гаман-Голутвина О.В. Меняющаяся роль государства в контексте реформ государственного управления: Отечественный и зарубежный опыт // Полис. - М., 2007. - № 4. - С. 3445.
7. Гаман-Голутвина О.В. Региональные элиты современной России: Портрет в изменившемся интерьере // Политическая наука в современной России: Время поиска и контуры эволюции: Ежегодник 2004. - М.: РОССПЭН, 2004. - С. 157-177.
8. Глазьев С.Ю. О стратегии развития российской экономики // Россия и современный мир. - М., 2007. - № 3(56). - С. 103-123.
9. Горшков М.К. Российское общество в социологическом измерении // Мир России. -М., 2009. - № 2 (Т. XVIII). - С. 3-21.
10. Госотказ: Спасутся не все // Итоги. - М., 2010. - 8 марта. - С. 18-21.
11. Двойной стандарт // Профиль. - М., 2010. - 21 июня. - № 23. - С. 34-35.
12. Иноземцев В. Призыв к порядку // Свободная мысль. - М., 2008. - № 10 (1593). -С. 57-70.
13. Иноземцев В. Л. История и уроки российских модернизаций // Россия и современный мир. - М., 2010. - № 2(67). - С. 6-18.
14. Итоги 2004 г.: Что дальше? // Экономическое возрождение России. - М., 2005. -№ 1(3). - С. 76-80.
15. Ключевский В.О. Русская история: Полный курс лекций в трех книгах. - Кн. 3. - М.: Мысль, 1993. - 559 с.
16. Кордонский С. Россия: Поместная Федерация. - М.: «Европа», 2010. - 312 с.
17. Лебедева М.М. Мировая политика: тенденции развития // Полис. - М., 2009. - № 4. -С. 72-83.
18. Малева Т. Социальные страты и социальная политика: от уроков прошлого к будущему развитию // Россия: Ближайшие десятилетия: Сб. ст. - М., 2004. - С. 75-82.
19. Министерство страха // Профиль: Деловой еженедельник. - М., 2010. - 21 июня. -№ 23. - С. 22-23.
20. Награда недели // Коммерсантъ Власть. - М., 2010. - 5 апр. - С. 24.
21. Пастухов В.Б. Медведев и Путин: Двоемыслие как альтернатива двоевластию. Послесловие политического циника к дискуссии о либеральном повороте // Полис. - М., 2009. -№ 6 (114). - С. 119-139.
22. Перегудов С.П. Организованные интересы и российское государство: Смена парадигм // Полис. - М., 1994. - № 5.
23. Пивоваров Ю.С. Русская политика в ее историческом и культурном отношениях. - М.: РОССПЭН, 2006. - 168 с.
24. Попов Г.Х. О проблемах кризиса 2008 г. // Полития. - М., 2009. - № 3. - С. 87-99.
25. Пшизова С.Н. Политика как бизнес: Российская версия // Полис. - М., 2007. - № 3. -С. 65-79.
26. Россия в цифрах // Коммерсантъ Власть. - М., 2010. - 19 апр. - С. 12.
27. Тамаш П. Потерянное десятилетие России: От капитализма-1 к капитализму-2 // Конец ельцинщины. - Будапешт, 1999. - 165 с.
28. Холодковский К.Г. Антикризисные меры и общество // Полития. - М., 2009. -№ 3(54). - С. 58-75.
29. Холодковский К.Г. К вопросу о политической системе современной России // Полис. -М., 2009. - № 2 (110). - С. 7-22.
30. Шелов-Коведяев Ф.В. Природа кризиса в России и в мире: Общее и особенное // Полития. - М., 2009. - № 3. - С. 110-114.
31. Энергии не занимать (Выговор) // Newsweek. - М., 2010. - 1-7 марта. - C. 8.
