CC BY
119
Знакомство учащихся с названными семантическими, структурными, стилистическими, тематическими, жанровыми и др. признаками текста служит достижению основной обучающей цели на основе дидактического материала - текста.
Наличие функционального типа текста «повествование» в роли дидактического материала создает коммуникативную основу изучения русского языка. Коммуникативная основа изучения русского языка при использовании повествования в роли дидактического материала заключается в ознакомлении учащихся с жанровым, тематическим, стилевым и др. своеобразием повествования как коммуникативной единицы речи.
ЛИТЕРАТУРА
1. Желтовская, Л.Я., Пронина, О.В., Бокарева, Л.Д. Слово: Учеб. по рус. яз. для четырехлет. нач. шк. - М.: Просвещение, 2008. - 144 с.
2. Лосева, Л.М. Как строится текст. - М.: Просвещение, 1980. - 96 с.
3. Малычева, Н.В. К вопросу о типологии текстовых категорий // Единицы языка в функционально-прагматическом аспекте (межвузовский сборник). - Ростов-на-Дону: Изд-во РГПУ, 2000. - С. 135-144.
4. Нечаева, О.А. Типы речи и работа над ними в школе. - Красноярск: КГПИ, 1989. - 166 с.
5. Полякова, А.В. Русский язык: Учеб. для 2 кл. в 2-х частях. - М.: Просвещение, 2013. - 268 с.
6. Полякова, А.В. Русский язык: Учеб. для 3 кл. в 2-х частях. - М.: Просвещение, 2013. - 290 с.
7. Рамзаева, Т. Г. Русский язык: Учеб. для 4 кл. в 4-х частях. - М.: Дрофа, 2012. - 313 с.
8. Рачеева, Т.В. Повествование в публицистическом и научном тексте: приемы обучения // Семантика языковых единиц. - М.: СпортАкадемПресс, 1998. - С. 411-412.
Л.А. Ракитова
ОСНОВОПОЛАГАЮЩИЕ КАТЕГОРИИ ПИСАТЕЛЬСКОЙ ПУБЛИЦИСТИЧЕСКОЙ ПРОЗЫ 1917 - 1921 ГОДОВ: «РЕВОЛЮЦИЯ», «ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ», «РУССКАЯ ИДЕЯ»
Аннотация. В статье рассматриваются три концептуальные категории писательской публицистической прозы: «революция», «интеллигенция», «русская идея» на примере произведений Л.Н. Андреева, М.А. Волошина, К.Д. Бальмонта. Производится анализ исторического и философского аспекта периода революции 1917 года и последующей гражданской войны.
Ключевые слова: публицистическая проза, революция, интеллигенция, русская идея, Апокалипсис.
L.A. Rakitova
OSNOVOPOLAGAYUSHCHIYE KATEGORII PISATEL'SKOY PUBLITSISTICHESKOY PROZY 1917 - 1921 GODOV: « REVOLYUTSIYA», « INTELLIGENTSIYA», « RUSSKAYA IDEYA»
Abstract: The article investigates three conceptual categories of writer's publicistic prose such as "revolution", "intelligentsia", Russian idea, Apocalypse on the material of L.N. Andreev, M.A. Voloshin, K.D. Bal'mont's works. The analysis of the historical and philosophical aspects of the period of the revolution of 1917 and the subsequent civil war is given.
Key words: publicistic prose, revolution, intelligentsia, Russian idea, Apocalypse.
Изучение писательской публицистической прозы периода двух революций 1917 года и последующей за ними гражданской войны представляет несомненный научный интерес для исследователей в течение последних двадцати лет. «Романтическая эпоха литературоведения» (М.М. Голубков [10, 3]) конца 1980-х - начала 1990-х годов зафиксировала смещение ценностной парадигмы, базирующейся на идеологических установках периода СССР, в сторону онтологизи-рованной картины мира. Так, противопоставление двух литературных потоков - большевистской и антибольшевистской направленности - производилось советскими исследователями (А.А. Волков, Л.К. Долгополов, Л.Ф. Ершов, А.И. Метченко) по критерию принадлежности произведений к направлению социалистического реализма. Монистическая концепция советской литературы, утвердившаяся в 1920-е - 1930-е годы, полностью исключила из историко-литературного контекста авторов, не соответствующих единой идеологической установке новообразованного государства. Таким образом, целый пласт русской художественной культуры, который составила писательская публицистическая проза периода 1917 - 1921 годов, оказался на позициях марги-
нальности. Упорядочение литературной жизни в зависимости от политической ситуации привело к умышленному забвению многих имен. Только в 1985 году работа Л.К. Долгополова «На рубеже веков. О русской литературе конца XIX - начала ХХ века» обозначила некую тенденцию к либерализации литературоведческих интерпретаций, стремление к рассмотрению литературного процесса ХХ века как целостного феномена. Главным препятствием на пути к достижению указанной цели выступает идеологическая пристрастность: «Мы зачастую еще продолжаем довольствоваться привычным набором имен, пополнение которого хотя и происходит, но медленными темпами» [11, 5]. Произведения писателей, составивших пласт «возвращенной литературы», фактически были обнародованы одновременно с термином - в начале 1990-х годов.
Общей тенденцией исследований постсоветского периода, относящихся к 1990-м годам, является рассмотрение общественно-политических воззрений писателей в период революции и гражданской войны и соответствующая принадлежность к определенным литературным группировкам в рамках Серебряного века. «Вакуум второй половины последнего десятилетия ХХ века» (М.М. Голубков), образовавшийся в литературоведческой науке при столкновении тоталитарной и демократической парадигм, оставил больше вопросов, чем ответов: «Старые концепции не нужно было отрицать и ниспровергать. ...А вот новых и авторитетных концепций не видно и по сей день» [10, 3]. Данное утверждение может быть вполне целесообразным относительно такого литературного явления, как писательская публицистическая проза. Современным исследователям предстоит решить целый комплекс проблем, который позволил бы определить место и роль данного явления в системе русской словесности, его идейное, стилистическое, жанровое своеобразие. Известно, что большая часть публицистических произведений была написана под непосредственным впечатлением писателя-современника от происходящих событий. Таким образом, понимание данного рода произведений как целостного явления в русской литературе периода 1917 - 1921 годов является неотъемлемым от формирования внятного представления о событиях, лежащих в его основе.
Обособленность Российской империи в ряду европейских государств и уникальность произошедших событий является объектом многочисленных научных исследований. Первая мировая война для России выступила в роли катализатора революционных событий, подорвав сам престиж монархической власти. Представление об идеальном монархе варьировалось в зависимости от социальной, классовой и профессиональной принадлежности. Так, в солдатской среде, в отличие от офицерских кругов, идея монархизма была лишена мистических корней. Тем не менее трагическая роль последнего русского царя в свете социально-политических преобразований отмечается как современниками, так и исследователями ХХ - ХХ1 веков. По мнению современного исследователя В.П. Булдакова: «Первые шаги вниз, по ступенькам расстрельного подвала были сделаны еще до Февраля» [5, 51]. Ходынская трагедия, поражение в русско-японской войне, события «кровавого воскресенья», невыполнение условий Манифеста 1907 года способствовали развенчанию представления о роли царя как сильного и властного самодержца: «Сам народ. царя-сыноубийцу назвал "Грозным", последнего императора - чадолюбца - "кровавым" [5, 53]. Фактором, сдерживающим страну от анархического произвола, выступало нерасторжимое единство личности государя и идеи власти. Очевидец февральских событий, поэт и мыслитель М.А. Волошин отмечал: «Революция наша оказалась не переворотом, а распадом» [13, 104]. Практически спустя столетие сходную точку зрения высказывает тот же В.П. Булдаков, рассматривая психопатологическую сущность общественного переворота: «история русской революции - это, прежде всего, история резко изменившихся отношений человека к власти» [5, 8]. С наибольшей выразительностью данные трансформации проявились в период падения монархии.
Догматическое рассмотрение данного исторического промежутка с точки зрения одной лишь идеологии (победивших большевиков или потерпевшего поражение белого движения) не является исчерпывающим. Сложная гносеологическая природа «знаменитого "русского бунта" (термин С.В. Тютюкина [17, 37]) проявляется как на уровне определения его причин и предпосылок, так и в определении закономерностей происходящих процессов. Так, нивелирование идеи марксистской историографии относительно пролетарского характера революций 1917 года обращает внимание современных исследователей на такие аспекты, как различия программных требований участников, преемственность событий 1917 года относительно первой русской революции 1905 - 1907 годов, идейная приверженность традиции отечественного радикализма со стороны как большевистских, так и меньшевистских партий.
Немаловажное значение в формировании целостной картины революции представляют мировоззренческий и религиозный аспекты, связанные с идейными исканиями русской интеллигенции. Активизация эсхатологических настроений, характерных для ситуации «конца века», граница перехода из одного мира в другой переместилась с абстрактной даты на реальную. «Чувство болезни, тревоги, катастрофы, разрыва» [4, 397] А.А. Блок обозначил в качестве главной черты своей эпохи и поколения. Духовными пастырями русской интеллигенции выступали В. Соловьев,
Н. Бердяев, В. Розанов, С. Булгаков, С. Франк, Л. Шестов, Ф. Степун и другие. В оценке религиозных философов события Февраля расценивались как «величайшее мировое событие», «историческое чудо». Трансформации, произошедшие в течение 1917 года в российском государстве, находят единое воплощение в представлении русской революции как итогового рубежа. Апокалипсические настроения, появившиеся еще в начале ХХ века, по мнению М.М. Дунаева, обозначили тенденцию к поляризации культуры и религии: «Художники этой эпохи пребывали чаще в стихии богоборчества, нежели в поисках духовной истины» [12, 338]. В качестве сравнения приведем ремарку В.Ф. Ходасевича: «Можно было прославлять и Бога, и Дьявола. Разрешалось быть одержимым чем угодно: требовалась лишь полнота одержимости» [18, 10]. Поиск эмоциональной основы, абсолютизация красоты, антропоцентризм в сочетании с декадентским восприятием действительности сформировали новую элитарную русскую философию. Как в социуме, так и в общественной мысли, обозначается противопоставление: монархия - большевизм, вера - неверие. Жажда веры, сопровождавшаяся организацией религиозно-философских обществ и изданий, нередко приводила, с одной стороны, к обращению к Библии при характеристике текущих событий (особенно к заключительной части Нового Завета, Апокалипсису), с другой - к отрицанию христианства, и в итоге - к драме бездуховности. Ощущение конца истории отражалось в обилии библейской символики. Например, для статей Л.Н. Андреева характерно использование таких лексических единиц, как «лик», «саван», «воскресение», «Голгофа», «терновый венец», «революционная Пасха». В статье «Veni, Creator!» («Гряди, Создатель!») от 15 сентября 1917 года явно прослеживается сравнение с новозаветным Апокалипсисом, где антихрист персонифицируется в образе В.И. Ленина. В «Заметках 1917 года» М.А. Волошиным постулируются принцип «веры как волевой силы» [8, 298], доминируют мотивы «самопожертвования», «равенства», «преображения личности». В курсе лекций «Россия распятая» мыслитель формулирует религиозную сущность русской революции следующими словами: «С Россией произошло то же, что происходило с католическими святыми, которые переживали крестные муки Христа с такой полнотой веры, что сами удостаивались получить знаки распятия на руках и ногах» [7, 323]. В дневниковых записях И.А. Бунина революционный гений России воплощен в образе библейского предателя: «Каин России, с радостно-безумным остервенением бросивший за тридцать сребреников всю свою душу под ноги дьявола, восторжествовал полностью» [6, 301]. Во время гражданской войны эти мотивы усиливаются, приобретая свойство некоего трагического пророчества о конце времен. Например, в книге «Апокалипсис нашего времени», над которой В.В. Розанов работал в 1917 - 1918 гг., понятие, вынесенное в название, свидетельствует о трагическом завершении российской истории в октябре 1917 года: «Смерть, могила для 1/6 части земной суши» [15, 6]. Философ самим заголовком вступительной главы «Рассыпанное царство» подчеркивает крах двух фундаментальных устоев русской жизни, отмечая: «И вот рушилось все, разом, царство и церковь» [15, 4]. Однако трагизм происходящего заключался не в установлении новой социалистической идеологии, а в том, с какой легкостью она была воспринята общественным сознанием. Основной причиной революционности русского сознания стал нигилизм, обвинение в популяризации которого было возложено на интеллигенцию. Идея скептического отрицания всех устоев, буржуазно-дворянских традиций, крепостнической идеологии явилась признаком свободомыслия. Однако, в понимании Розанова, нигилизм выступает в качестве синонима библейского предательства: «Земля есть Каинова и земля есть Авелева. И твоя, русский, земля есть Каинова. Ты проклял свою землю и земля прокляла тебя. Вот нигилизм и его формула» [15, 8]. В оценке философа, трагедия нигилистов - в неспособности уважать Отечество. Таким образом, апокалипсичность в понимании Розанова может быть истолкована как следствие кризиса, произошедшего в общественном сознании. Христианство как религия изжило себя, а вместе с ним пришли в упадок все составляющие европейских цивилизаций: троны, классы, сословия, богатства, труд. На месте прежних устоев образовалась духовная опустошенность.
Звериная сущность библейского Апокалипсиса в трактовке русских философов объясняется пробуждением темных инстинктов народа, вырвавшихся наружу во время братоубийственной гражданской войны. Дионисийское начало русского характера - это ненависть к любым ограничениям со стороны властных структур, упоение новообретенной свободой и отсутствие сдерживающих факторов в виде монарха и религиозных догматов. Русский философ начала ХХ века Ф.А. Степун гранью между двумя крайними точками русской ментальности обозначил «близость идеала мадонны и идеала содомского» [16, 317]. По мнению Н.А. Бердяева, единственным способом сберечь аполлоническое начало в русском человеке является вера. Ее утрата лишила общество духовности, а соответственно сделала невозможным созидательный характер русской революции. Такие пороки интеллигенции, как безверие и безбожие, а также нарушение иерархичности общественно-политического строя, проповедуемое большевиками, обозначили отличие революции в России от остальных подобных мировых прецедентов. Изначально представляя революционные преобразования в качестве некоей миссии, мыслитель впоследствии создает собственную концеп-
цию, в которой определяющая роль отводится интеллигенции. Неоднократно подчеркивая тот факт, что революция в России имела скорее идеологические, чем политические предпосылки, Н. Бердяев отмечает такие ее особенности, как отсутствие личностного начала, отрицание свободы и стихийность. Идейным противовесом общественно-политического катаклизма выступает революция духа, творческая по своему характеру и содержанию. Любой творческий акт аристократичен по своей природе, так как осуществляется по строгим законам иерархичности, отсутствующим там, где господствует масса, толпа. Подлинными революционерами духа являются Ф. Ницше, Ф.М. Достоевский, В.С. Соловьев, А.С. Пушкин, Л.Н. Толстой. По мнению мыслителя, страшнее поражения России в первой мировой войне оказалось духовное и моральное банкротство, возникшее вследствие неразвитости чувства чести. Пагубность этого - в самой специфике развития русской культуры: «Но не народная масса в том виновата, вина лежит глубже» [3, 33]. Попытка постигнуть основы явления приводит к определению «трех китов» русского революционаризма провиденциализм таких величин, как Н.В. Гоголь, Ф.М. Достоевский и Л.Н. Толстой. Провиденциализм Н.В. Гоголя проявляется в отпадении от веры, подверженности идейному влиянию, отсутствии моральной основы поступков. Диалектика Ф.М. Достоевского, который «обнажил стихию русского нигилизма и атеизма» [2, 63], поставив «вопрос о Боге и бессмертии» [2, 63], становится идеологическим продолжением гоголевского наследия. Философия толстовства, в свою очередь, явилась выражением моральных основ большей части русской интеллигенции, поставив под сомнение все фундаментальные основы русского общества: историю, церковь, государство, национальность, личность, сверхличностные ценности и духовную жизнь.
Наиболее точная дефиниционная характеристика интеллигенции как общественной формации, с нашей точки зрения, дается К.О. Касьяновой. Определением данной группы в качестве «лишних людей», «аутсайдеров», «выпавших» из своих структур [14], подчеркивается идеологическое противостояние с государством и народом, которое определяло положение русских интеллигентов «от Чаадаева до Бердяева» [14], то есть с момента возникновения и до окончательного отторжения, произошедшего после поражения демократической революции. Таким образом, интеллигенция оказалась не способной выполнить возложенную на нее культурную миссию, которая заключалась в объединении разрозненных общественных классов с помощью создания единой идейной основы.
Личностно-субъективное видение происходящего, представленное в дневниковых записях, публицистических статьях, очерках, фельетонах, письмах отразило авторское восприятие с максимальной искренностью и правдивостью. Субъективизм, преобладающий над научной интерпретацией событий, воссоздает психологическую атмосферу общества, внутреннюю природу явлений. Для многих писателей, как сторонников, так и противников революции, магистральным был мотив абсурдности, неоправданности и бессмысленности пролитых рек крови. Современный политический режим вызывал интерес и критику большей части писательской интеллигенции с точки зрения реализации в нем основных духовно-эстетических принципов - свободы Личности и свободы Творчества. Наглядным примером может выступить сборник автобиографической прозы и стихов К.Д. Бальмонта «Революционер я или нет?» (1918), в котором политика партии большевиков расценивалась как носитель разрушительного начала, подавляющего личность: «Социализм показался мне скучным, уродливым, он показался мне убогою выдумкой, противоречащей всем основным свойствам человеческой души» [1, 11]. Ценности писательской интеллигенции неразрывно связаны с индивидуализмом, что при всех политических режимах утверждало уважение к гражданским правам личности, ее достоинство и неприкосновенность. Разграничивая понимание революции как «исторического Апокалипсиса» [1, 4] и «как освободительной грозы» [1, 4], Бальмонт рассматривает ее в качестве исторического и метафизического явления. По-настоящему революционно лишь то, что несет в себе созидательное начало: «Гений и крупный талант почти всегда ломает старое и создает новое» [1, 4]. Подлинными революционерами являются М. Ломоносов, А. Пушкин, М. Лермонтов, Н. Некрасов, сумевшие выйти за пределы эпохи, а также княгиня Ольга, боярыня Морозова, царевич Дмитрий, Петр I. Следовательно, разрушая старые обычаи и стереотипы, творческий гений прямо или косвенно вызывает общественную реакцию, ведущую к революционной борьбе за утверждение новых идей.
Большая часть книги «Революционер я или нет?» была написана в промежутке между февральскими и октябрьскими событиями, что не могло не отразить писательского видения истории 1917 года. Авторский взгляд на развитие России посредством преображения отдельной личности совпадает с позицией большей части писательской интеллигенции. Подчеркнутая внепартий-ность («Поэт выше всяких партий» [1, 14]) является утверждением обособленности и избранности. С помощью приема контраста изображается гармоничный мир природы («все стройно и правдиво в Природе» [1, 3]) и мир людей, в котором все средства используются для достижения цели: «Сидят на цепи, как дворовые псы... Цепь разбивают ...и вот уже не псы они больше, они волки, они бешеные собаки, рвущие .зубами ту руку, которая их освободила» [1, 3]. Писательское видение
будущего лишено утопических идеалов. Бальмонт рассуждает с позиции современника, видящего преобразование общества исключительно в установлении сильной централизованной власти («правительство сильных личностей» [1, 35]), предотвращении классовой нетерпимости. Разочарование в политике Временного правительства, допускающего нагнетание в стране атмосферы анархии и насилия, представлено в символической метафоре: «но вот снова и снова двухголовый Сиамский близнец верховодит» [1, 33]. Разложение армии, самосуд, дезертирство, развал промышленности и народного хозяйства подобно постепенной гибели одного из близнецов («Русские люди столько наговорили слов за эти полгода, что они давно говорят слова, в которые не верят» [1, 33]). Единственное, что может предотвратить раскол, - это национальная идея («понятие Родины» [1, 34]), исключающая классовое и сословное деление.
Хроника революции 1917 года представлена в виде трех этапов социально-политической трансформации, происходившей в промежутке между февральскими и октябрьскими событиями. В статье с символическим названием «Три меры» представлены основные ошибки, совершенные в период двоевластия. Так, первым роковым событием для России стало извращение демократических лозунгов, под которыми совершалась Февральская революция, со стороны различных политических группировок: «Пасхальную радость всеобщего освобождения лишили свойств всенародности и превратили в частичную распрю сословий и отдельных кучек» [1, 36]. Политические курсы Временного правительства и народных комиссариатов положили начало идеологическому расколу внутри страны, что усугубилось последующим разложением армии. Военная политика, предусматривающая перестройку армии на принципах демократии, привела к разрушению дисциплины и авторитета главнокомандующих: «...ту святыню, которая называется воинской честью, воинской дисциплиной, воинским долгом, искусили, затмили, развратили, затоптали» [1, 37]. Нивелирование ценности чувства чести, на котором испокон веков строилась русская армия, повергло страну в атмосферу анархического произвола. Третьей исполнившейся мерой в «долготерпении Истории» [1, 36] стало отсутствие на политической арене страны сильной власти. Демагогия Временного правительства, не предпринимавшего никаких решительных мер для установления дисциплины, стала благоприятной почвой для утверждения силы: «Кто не наказывает зло, тот приказывает его делать» [1, 37]. Метафорической аллюзией выступает предание, взятое из мифологии древней Эллады. Дионис, пытаясь сберечь побег виноградной лозы от холода и зноя, помещает его в кость птицы, льва и осла: «Вот почему человеческий дух после первой чары вина полетен, как птица, после второй - яростен, как лев, после третьей - глуп, как осел» [1, 38]. Таким образом, писатель изображает градацию в общественном восприятии революции: восторг торжества демократии, решительность в осуществлении преобразований, упрямство и нежелание действовать соответственно моменту, что повлекло за собой насильственное насаждение новой идеологии: «возникает взмах палки, и упрямое животное должно идти дальше» [1, 38]. К концу 1917 года положение в обществе было таково, что проигнорировать анархию, творящуюся в стране, было невозможно. У части художественной интеллигенции постепенно рациональное восприятие окружающей действительности выходит за пределы автономного сознания. Авторский субъективизм, порождающий символы и образы, является отражением явлений, находящихся в сфере ментально-сти, связанных с чувствами и психикой. Выражение собственного восприятия действительности становилось главной темой писательского творчества, литература выступала в качестве трибуны, на которой решались жизненно важные вопросы. Как отмечала З.Н. Гиппиус в «Истории моего дневника»: «Не надо русскому писателю быть профессиональным политиком, чтобы понимать, что происходит. Довольно иметь открытые глаза» [9, 9]. Таким образом, следует отметить тот факт, что не только в общественной жизни, но и в литературном творчестве просматривается определенная поляризация сил, в основе которой лежало отношение к революции. Каждый художник, живший и творивший в ту эпоху, должен был занять в истории отечественной культуры место, принадлежащее ему не только по масштабам творческого дарования, но и в соответствии с его социально-нравственной позицией. Всплеск духовной жизни России в начале века, создавший все условия для бурной творческой деятельности, способствовал отождествлению революции культурной и революции политической. Это объясняется развитым чувственно-эмоциональным восприятием, с одной стороны, и оценкой реальных движущих сил истории, в основе которых обнаруживается влияние культурно-исторических тенденций на политические и социальные процессы, с другой стороны.
ЛИТЕРАТУРА
1. Бальмонтъ, К. Революцюнеръ я или нетъ / К. Бальмонтъ. - М.: «Верфь», 1918. - 50 с.
2. Бердяев, Н.А. Духи русской революции / Н.А. Бердяев. - М.: Изд-во Московского университета; СП «Ост-Вест Корпорейшн», 1990. - С. 56 - 90.
3. Бердяев, Н.А. Философия неравенства / Н.А. Бердяев. - М.: Институт русской цивилизации, 2012. - 624 с.
4. Блок, А., Белый, А. Диалог поэтов о России и революции / А. Блок, А. Белый. - М.: Высш. шк., 1990. - 687 с.
5. Булдаков, В.П. Красная смута. Природа и последствия революционного насилия / В.П. Булдаков. - М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 1997. - 376 с.
6. Бунин, И.А. Окаянные дни / И.А. Бунин // И.А. Бунин. Полное собрание сочинений: в 13 т. - Т. 6. «Темные аллеи». Книга рассказов (1938 - 1953); Рассказы последних лет (1931 - 1952); «Окаянные дни» (1935). - М.: Воскресенье, 2006. - 488 с.
7. Волошин, М.А. Стихотворения. Статьи. Воспоминания современников/ М.А. Волошин. - М.: Правда, 1991. -480 с.
8. Галин, В.В. Война и революция / В.В. Галин. - М.: Алгоритм, 2004. - 529 с.
9. Гиппиус, З.Н. Петербургский дневник / З.Н. Гиппиус. - М.: Олимп, 1991. - 126 с.
10. Голубков, М.М. Русская литература ХХ в.: После раскола: Учебное пособие для вузов / М.М. Голубков. - М.: Аспект Пресс, 2002. - 267 с.
11. Долгополов, Л.К. На рубеже веков. О русской литературе конца XIX - начала ХХ века / Л.К. Долгополов. -Л.: Сов. писатель, 1985. - 352 с.
12. Дунаев, М.М. Вера в горниле сомнений: Православие и русская литература в XVII - XX веках / М.М. Дунаев. -М.: Престиж, 2003. - 1056 с.
13. Зарубин, А.Г. Без победителей. Из истории Гражданской войны в Крыму / А.Г. Зарубин, В.Г. Зарубин. - Симферополь: АнтивквА, 2008. - 728 с.
14. Касьянова, К.О. О русском национальном характере [Электронный ресурс] / К.О. Касьянова. - М.: Институт национальной модели экономики, 1994. - 267 с. - Режим доступа: www.hrono.ru/libris/lib_k/kasyan0.php
15. Розанов, В.В. Апокалипсис нашего времени / В.В. Розанов. - М.: «Центр прикладных исследований», 1990. -64 с.
16. Степун, Ф.А. Мысли о России / Ф.А. Степун //Литература русского зарубежья: антология в 6 т. / [сост. Лавров В.В.; ред. Гудович А.Б., Устинов Ю.В.]. - М.: Книга, 1990. Т. 1. Кн. 1. - 1990. - С. 293 - 325.
17. Тютюкин С.В. Большевизм и меньшевизм: взгляд через столетие. / С.В. Тютюкин // Преподавание истории в школе. - 2003. - № 6. - С. 34 - 40.
18. Ходасевич, В.Ф. Колеблемый треножник. Избранное / В.Ф. Ходасевич. - М: Советский писатель, 1991. - 466 с.
Е.В. Рочняк, А.В. Рочняк
ОСНОВНЫЕ ЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ ПРИНЦИПЫ МУЛЬТИКУЛЬТУРАЛИЗМА
В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗАЦИИ
Аннотация. В статье рассматриваются различные подходы к феномену мультикультура-лизма, а также анализируются его две основные современные тенденции воплощения, которые находят свое отражение в лингвистических процессах.
Ключевые слова: мультикультурализм, толерантность, взаимодополнение культур, культурный кризис, языковая политика.
E.V. Rochnyak, AV. Rochnyak
THE BASIC LINGUISTICAL PRINCIPLES OF MULTICULTURALISM IN THE EPOCH
OF GLOBALISATION
Abstract. In the article it is considered various view to the phenomenon of multiculturalism, and it is analyzed two basic modern tendention of it in lingustic processes.
Key words: multiculturalism, tolerance, complementarity of cultures, cultural crises, linguistical
policy.
Язык представляет собой систему знаков, в которой находят свое самое непосредственное отражение все культурные явления. Ведь, в конечном итоге, именно в языковой системе осуществляется во многом сознательный обмен информацией как между субъектами (устная или письменная речь), так и внутри самого субъекта (мыслительные и рефлексивные действия). Причем данные процессы проходят на синхроническом и диахроническом уровнях. Язык является фактически телом культуры, ведь понятия, которые определяют культурную среду, не могут существовать вне собственного языкового (или, иначе говоря, символического - как, например, система дорожных знаков) воплощения.
Любое, даже незначительное историческое событие представляет собой результат невидимых изменений в человеческом мышлении. И настоящее время - это один из тех драматических моментов истории, когда человеческая мысль особым образом трансформируется. Именно последние десятилетия неслучайно стали временем переосмысления и подведения итогов. Реальность представляется сейчас многоликой и противоречивой, что повлекло появление разных теорий о переосмыслении проблемы различия и разнообразия, инаковости и многосоставности бытия.
Современный мир - это, во многом, система сложнопереплетающихся культур, мозаика которых сложилась в ходе созидающих и разрушительных процессов глобализации. При таком взаимодействии культур в рамках крайне скоротечных и динамичных процессов современности не происходит в полной мере их взаимопроникновения и ассимиляции, как это имело место на про-
