CC BY
25
Вестник Томского государственного университета. 2023. № 490. С. 5-15 Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta - Tomsk State University Journal. 2023. 490. рр. 5-15
ФИЛОЛОГИЯ
Научная статья УДК 070
аог 10.17223/15617793/490/1
Основные подходы к теоретическому осмыслению процесса демедиатизации современных коммуникаций
Анна Николаевна Гуреева1, Полина Андреевна Киреева2
12Московский государственный университета имени М.В. Ломоносова, Москва, Россия
1 [email protected] 2 polinakireeva_msu@mail. ги
Аннотация. С помощью систематизации и структурирования исследовательского дискурса о демедиатизации авторы выявляют специфику теоретического осмысления этой коммуникационной тенденции и социальной практики. Предпринята попытка концептуализации процесса демедиатизации в контексте социально-политической коммуникации государства и молодежи. Описаны проявления демедиатизации со стороны государства, молодежной аудитории и самих медиа, на платформах которых реализуется коммуникационное взаимодействие.
Ключевые слова: медиатизация, демедиатизация, медиакоммуникации государства и молодежи, социально-политическая коммуникация, цифровые медиа
Источник финансирования: исследование выполнено при финансовой поддержке Российского научного фонда в рамках научного проекта № 23-28-01865.
Для цитирования: Гуреева А.Н., Киреева П.А. Основные подходы к теоретическому осмыслению процесса демедиатизации современных коммуникаций // Вестник Томского государственного университета. 2023. № 490. С. 5-15. аог 10.17223/15617793/490/1
Original article
doi: 10.17223/15617793/490/1
Demediatisation in socio-political communication between state and youth:
Main theoretical approaches
Anna N. Gureeva1, Polina A. Kireeva2
12 Lomonosov Moscow State University, Moscow, Russian Federation 1 [email protected] 2 polinakireeva_msu@mail. ru
Abstract. Today, the media have a significant impact on different spheres of social life, contributing to qualitative changes in day-to-day practices. However, a comprehensive analysis of the growing influence of the media on society -mediatisation - is impossible without taking into account the opposite trends and reactions. Demediatisation refers to the slowing down of transformative processes associated with the deep integration of media into people's lives. The systematization and structuring of the research discourse on demediatisation allowed the authors to identify the specifics of conceptual approaches to this communication trend and offer their interpretation of demediatisation in the context of socio-political communication of the state and youth. The monitoring of publications of 2000-2022 on the Google Scholar platform revealed a gradual increase in the academic community's interest to demediatisation, which occurs more frequently as a subject of study in academic papers only after 2016. A review of scholarly works allows the authors to distinguish two main directions in the conceptualisation of demediatisation. The first group of researchers understands demediatisation as a process of gradual rejection of traditional media as main instruments in the transmission of information from sources to audiences. The second group focuses on the study of individual and group practices of intentional limitation or avoidance of participation in mediatised communication. Methodologically, these are studies of reactions to mediatisation, aimed at capturing and acknowledging the active role of media audience who are exposed to the pressures of deep media integration in contemporary life. In these studies, particular attention is paid to the description of the various motives for demediatisation. In state-youth media communication the authors propose linking the process of demediatisation to the actions of the state, the youth audience, and the media themselves, on whose
© rypeeBa A.H., KupeeBa n.A., 2023
platforms their interaction takes place. At the level of government agencies, tactics of selective media coverage of their activities, as well as rejection of two-way communication on their own social media accounts can be seen as examples of demediatisation. At the level of young people, demediatisation indicates the emergence of individual and group practices of deliberately limiting or avoiding participation in mediatized communication with authorities. At the level of digital platforms, demediatisation is linked to technological mechanisms that make the communication between young people and state authorities more problematic, such as algorithmic content delivery and the "echo chambers" that it generates.
Keywords: mediatisation, demediatisation, state and youth media communication, socio-political communication, digital media
Financialsupport: The study was supported by the Russian Science Foundation, Project No. 23-28-01865.
For citation: Gureeva, A.N. & Kireeva, P.A. (2023) Demediatisation in socio-political communication between state and youth: Main theoretical approaches. Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta - Tomsk State University Journal. 490. рр. 5-15. (In Russian). doi: 10.17223/15617793/490/1
Введение
Медиа, будучи традиционной площадкой для реализации социально-политической коммуникации, сегодня оказывают значительное влияние на её форму и содержание. Концепция медиатизации указывает, что глубокая интеграция медиа и их логики в жизненную рутину приводят к качественным изменениям в различных социальных практиках, в том числе в коммуникациях государства и молодежи. Однако если раньше в академическом дискурсе однозначно постулировалась необратимость и тотальность процесса проникновения медиа в нашу повседневность, то сегодня внимание исследователей начинает привлекать процесс, который ставит под сомнение тезис о всеобъемлющей силе и неоспоримой власти медиа над обществом.
Демедиатизация проявляется в замедлении или обращении вспять трансформационных процессов, связанных с присутствием, использованием и влиянием медиа на все социальные сферы. Категория демедиа-тизации, в отличие от концепции медиатизации, рассматривается отечественным и зарубежным академическим сообществом существенно реже. С помощью мониторинга научных публикаций за 2000-2022 гг. было найдено всего 112 статей, упоминающих термин «демедиатизация». Анализ осуществлялся с использованием поисковой платформы научных публикаций «Google Академия». Поиск статей проводился с годовыми временными фильтрами (2000, 2001... 2022) по ключевому словосочетанию «демедиатизация»/ «demediatization». Затем вручную из перечня публикаций были исключены нерелевантные статьи, в которых упоминание «демедиатизации» носило формальный характер1. Мониторинг выявил постепенный рост интереса научного сообщества к осмыслению этого процесса, который начал более устойчиво закрепляться в научном дискурсе в качестве предмета анализа лишь после 2016 г.
Комплексный анализ процесса растущего влияния медиа на жизнь людей невозможен без учета обратных тенденций и реакций сопротивления ему. Поэтому в контексте развития теории медиатизации и ее методологических аспектов изучение обратных процессов по демедиатизации представляется не менее важным, чем изучение самой концепции медиатизации. Формирую-
щийся сегодня исследовательский дискурс о «демедиатизации» уже представляется достаточно диверсифицированным: российские и зарубежные исследователи маркируют этим понятием разнообразные процессы (рис. 1).
18
123456789 1011 121314151617181920212223
Рис. 1. Динамика упоминаний термина «демедиатизация» в научных статьях за 2000-2022 гг.
Целью статьи стало выявление специфики теоретического осмысления «демедиатизации» как коммуникационной тенденции и социальной практики, а также поиска наиболее актуальных дефиниций и направлений для концептуализации процесса демедиатизации в пространстве социально-политической коммуникации государства и молодежи.
Теоретические истоки понимания демедиатизации социально-политической коммуникации
Сегодня медиа в значительной степени являются частью отношений и процессов, посредством которых люди определяют свою жизнь и придают окружающему смысл. Так, медиа считается традиционной площадкой для реализации социально-политической коммуникации. Среди первых знаковых работ, посвященных этой теме, были труды «Общественное мнение» У. Липпмана [1] и «Методы пропаганды в мировой войне» Г. Лассуэлла [2].
Одной из концепций, наиболее полно отражающих сущность процесса возрастающего влияния медиа на различные сферы, в том числе социально-политическую, является концепция медиатизации. Сам термин был предложен в 1993 г. английским исследователем Дж. Томпсоном [3], который назвал медиатизацией процесс наделения базовых элементов социальной и культурной реальности медиалогикой или медиафор-мой. В современных исследованиях термин «медиатизация» часто выступает зонтичным понятием [4], описывающим процесс растущего влияния современных коммуникационных технологий, включая медиакон-тент, медиаорганизации, медиаэффекты, медиалогику, а также индивидуальную и социальную значимость медиапотребления. Медиатизация маркирует растущую незаменимость медиа в различных областях социальной жизни, что приводит к качественным изменениям в повседневных практиках [5. Р. 9].
Ряд зарубежных и отечественных исследователей считают, что сегодня социально-политическая коммуникация является преимущественно опосредованной и не может рассматриваться без учета ее глубоко медиа-тизированного характера [6-12]. Все чаще площадками такого рода коммуникаций становятся цифровые платформы, прежде всего социальные сети и, с недавних пор, мессенджеры. Самая активная аудитория таких цифровых медиа - молодежь, которая наиболее восприимчива к инновациям и цифровым технологиям [13]. По данным российской исследовательской компании Ме-ШаБСоре за 2022 г., в среднем молодые люди 18-24 лет проводят в интернете ежедневно 5 часов 45 минут, что существенно больше усредненного показателя для россиян - 3 часа 40 минут. Успех цифровых медиа обусловлен в первую очередь запросом современного информационного общества на высокую скорость получения информации. При этом социальные сети нередко становятся для современной молодежи не только основным каналом - источником информации, но и площадкой для формирования и артикуляции своей общественно-политической, гражданской позиции.
Процесс глубокой медиатизации социально-политических коммуникаций оказывает противоречивое воздействие на общественную сферу. С одной стороны, он способствует ее большей открытости и демократизации, ведь политическое высказывание становится более доступным, упрощается его механизм: написал пост, опубликовал его, получил реакцию и обратную связь. Сокращается дистанция между властными элитами и гражданами, так как в цифровой среде и те и другие - прежде всего лишь пользователи той или иной платформы. С другой стороны, глубокая медиатизация порождает дополнительные риски, превращая цифровые медиа в самостоятельную среду зарождения и протекания конфликтов. К тому же многие политические акторы относятся к требованиям медиалогики инструментально: они стремятся превратить медиа в свой ресурс для контроля над политической повесткой дня. Результатом становится более централизованный, манипулируе-мый и управляемый элитой процесс общественной коммуникации [14. Р. 40-41].
Ряд исследователей проблематизируют медиазави-симость и утрату автономии как последствие медиатизации. Постепенно использование медиа перестает восприниматься как нечто опциональное, дополнительное и становится обязательным [5. Р. 10]. Глубокая медиатизация подразумевает, что использование тех или иных медийных технологий больше не является вопросом индивидуального выбора. Публичная и частная идентичность сливаются воедино. Множество повседневных практик изменяется в зависимости от возможностей, которые предоставляют медиа. Например, в поездке на работу становится все меньше свободного времени, поскольку медиа позволяют выполнять обычную офисную работу в пути. Гибкость, порождаемая медиатизацией, влечет за собой своеобразную диалектику между индивидуальным выбором и подчинением структурным требованиям цифровой трансформации. Подобные эффекты и последствия медиатизации провоцирует запуск в обществе обратных механизмов по снижению темпов и интенсивности проникновению медиатехнологий и медийной логики в разные сферы. Описание таких механизмов и формирует современный исследовательский дискурс о демедиатизации.
Концептуальные подходы к пониманию процесса демедиатизации
В самом обобщенном виде демедиатизацию можно описать как противоположность доминирующей тенденции медиатизации. Демедиатизация проявляется в замедлении или обращении вспять трансформационных процессов, связанных с присутствием, использованием и влиянием медиа на все сферы человеческой жизни [15]. Обзор научных работ, в рамках которых осмысливается процесс демедиатизации, позволяет выделить два основных направления в концептуализации данного процесса.
Первая группа исследователей под демедиатиза-ций понимает процесс постепенного отхода от посредничества традиционных СМИ в процессе передачи сообщений от источников информации к аудитории, в ней заинтересованной. В сфере социально-политических коммуникаций демедиатизация, следуя этой логике, может маркировать стремление государственных органов власти к прямой коммуникации с гражданами, в то время как СМИ начинают играть все менее значимую роль при выстраивании стратегий их взаимодействия. Исследуя данную тенденцию, авторы выявляют причины и последствия трансформации системы социально-политической коммуникации.
Вторая группа исследований сосредоточена на изучении индивидуальных и групповых практик по намеренному ограничению или избеганию участия в меди-атизированной коммуникации, осмысленному неиспользованию медиа в тех или иных аспектах повседневной жизни по тем или иным причинам. С методологической точки зрения это исследования реакций на медиатизацию, направленные на улавливание и признание активной роли субъектов, подвергающихся давлению, которое вызывает глубокая интеграция медиа в современную жизнь. В русле этих исследований
особое внимание уделяется описанию различных мотивов демедиатизации, среди которых попытки защититься от чрезмерного вмешательства медиа в частную жизнь, желание стать более продуктивным (ограничивая время на использование цифровых сервисов и потребление контента в непрофессиональных целях), стремление продемонстрировать собственную исключительность («все пользуются, а я нет») и другие.
Обзор научных работ позволил установить, что описание демедиатизации как потери монополистской власти СМИ над информационным пространством была более ранним направлением концептуализации интересующего нас явления. Первое упоминание термина «демедиатизация» было обнаружено нами в статье С. Марриот «В погоне за невыразимым: как телевидение нашло затмение, но потеряло сюжет», опубликованной в 2001 г. Анализируя неудачное освещение британским телевидением полного солнечного затмения в августе 1999 г, исследователь отмечает, что глубоко реалистическая эстетика, которая лежит в основе многих олдскульных прямых трансляций в Британии, - зеркало, выставленное перед обществом, чтобы отражать реальность - предлагает аудитории «прозрачный» взгляд на реальность, натурализацию и демедиатизацию события, преодолевая пропасть между спецификой индивидуального восприятия наблюдателя и вездесущностью вещателя благодаря плавным переходам [16. Р. 726-727]. Таким образом, под демедиатизацией события здесь понимается приближение к его более реалистичному освещению, когда логика тотального восприятия события медиа уступает особенностям восприятия очевидца с его ограниченной фокусировкой на том или ином аспекте при наблюдении.
В совместном докладе Международной организации по миграции и Федерального управления Швейцарии по делам мигрантам, опубликованном в 2005 г., демедиатизация, наряду с деполитизацией, названа фактором, который способствует преодолению консервативных тенденций в решении миграционных вопросов. «Чем выше степень контроля прессы и общественности за официальными обсуждениями, тем больше будет усиливаться эта тенденция к консерватизму в политике. <.. .> Этот консерватизм можно преодолеть и укрепить доверие только тогда, когда процесс будет деполитизирован и демедиатизирован. Его не должны касаться ни пристрастные политические дебаты, ни сенсационное освещение в СМИ» [17. С. 24-25]. Ограниченный доступ медиа к различным рабочим группам в этой сфере, по мнению авторов доклада, способствует их более откровенному и свободному диалогу и обеспечивает соответствующую среду для создания доверия между участниками. Такое мнение вступает в глубокое противоречие с множеством исследований, постулирующих необходимость включения СМИ в обсуждение актуальных социальных проблем [18, 19].
В контексте медиакоммуникаций государства проявлением демедиатизации может быть рассмотрена ситуация, когда СМИ начинают играть менее значительную роль в выстраивании коммуникационных
стратегий руководящих органов, а роль прямой коммуникации с гражданами возрастает. Стоит отметить, что различные сферы политики в разной степени сливаются с медиалогикой. Например, электоральная политика с ее зависимостью от общественной поддержки считается наиболее уязвимой для вмешательства медийной логики, в то время как другие области политики традиционно не привлекают широкого внимания СМИ и широкой общественности [20]. Исследователи Д. Фирмстоун и С. Коулман считают, что «ожидание того, что граждане будут вести свои коммуникации с пресс-службой [местных органов власти] в соответствии с нормами и ценностями, связанными с профессиональной журналистикой, свидетельствует о необходимости подумать о том, как "демедиатизировать" свои коммуникации или, другими словами, как общаться с гражданами без журналистов в качестве посредников» [21. P. 12]. Однако подобное осмысление демедиатизации не учитывает, что попытки прямой коммуникации ведомств и граждан в обход СМИ приводят государственные ведомства к необходимости вести коммуникацию с гражданами на собственных интернет-ресурсах, в том числе в официальных акка-унтах в социальных сетях. Такая форма коммуникации, безусловно, исключает журналистов из цепочки обмена информацией, однако сама выстраиваемая «прямая» коммуникация оказывается под влиянием медиалогики той цифровой платформы, на которой разворачивается. Вероятно, термин «демедиатизация» в контексте таких исследований при переводе на русский язык утрачивает свое содержательное наполнение: в английском языке для обозначения СМИ и медиа используется одно слово - «media», в то время как в русском языке это все же два разных понятия. Под широким термином «медиа», этимологически отсылающим к технологическому каналу связи, реализующему коммуникационный процесс, сегодня понимается совокупность средств и содержаний коммуникации; ее пространство, среда и система [22. С. 110-112]. Каждое СМИ является медиа, но не каждое медиа - это СМИ. В юридической плоскости медиа признаются СМИ только по факту государственной регистрации, будь это газета, журнал, телеканал, радиостанция или сетевое издание.
В отличие от традиционных СМИ, социальные сети как каналы коммуникации не имеют многоступенчатую систему фильтрации контента: любой, кто готов высказаться по какому-либо поводу, может стать источником информации. Роль посредничества СМИ размывается, на смену эпохе «репрезентации» приходит время тотальной демедиатизации [23]. Рост сетевой инфраструктуры и интерактивных возможностей цифровых коммуникаций, переплетаясь с социальными и политическими изменениями, бросает вызов условиям, в которых профессиональная журналистика полностью контролировала информационные потоки [24, 25]. Демедиатизация описывает утрату СМИ контроля над своим собственным ресурсом власти [26]. Понятие демедиатизации может, таким образом, использоваться для концептуализации трансформации традиционной коммуникационной модели «от
одного к многим» (one to many) к модели «многие -многим» (many to many). Если раньше медиакоммуни-кации отличались однонаправленным характером (институциональные акторы (прежде всего СМИ) информировали аудиторию, возможности обратной связи выли ограничены), то сегодня ситуация меняется -аудитория часто берет на себя роль источника, запуская информационные потоки в обратном направлении: от обычного пользователя социальных медиа к журналисту и к широкой общественности без посредничества СМИ [27].
Вторая группа исследований, направленных на осмысление процессов демедиатизации, показывает, что пользователи медиа принимают продуманные решения, чтобы управлять растущим влиянием медиа на их жизнь. Люди пытаются остановить темпы и интенсивность медиатизации или пытаются изменить последствия, которые возникают в результате этого процесса [28. С. 108-110]. В монографии «Де-медиатизация: дис-континуитеты, нелинейность и амбивалентность в процессе медиатизации» под де-медиатизацией2 подразумевается сопротивление социальным и культурным последствиям модернизации, связанной с изменениями информационных и коммуникационных технологий. Исследователи отмечают, что это может выражаться в повторном внедрении старых установок или в намеренном поддержании рутины, которая считается устаревшей, а также в отказе социальных групп или целых обществ от участия в процессах медиатизации, т.е. отступлении от практик, детерминированных растущим влиянием медиа на социум [29. S. 3-4]. Таким образом деме-диатизация актуализирует академические дискуссии об ограниченном влиянии медиа: не все становятся одинаково и тотально зависимыми от СМИ, аудитория может относиться к «власти медиа» и «медиалогике» критически, используя их в своих целях.
В условиях изобилия информационных потоков в современном мире люди все чаще намеренно и осмысленно отказываются от обращения к медиа из-за сопряженных с ними проблем и рис^ или потому, что не видят преимуществ их использования. Среди негативно интерпретируемых последствий развития медиатехнологий можно выделить размывание границ между публичным и личным пространством [29. P. 3-4], поэтому демедиатизацию можно рассматривать как защитный механизм от вмешательства в частную жизнь. В последние годы откровенная коммуникация и «новая искренность» показали себя в качестве опасных трендов, на фоне которых сохранение дистанции и избирательность в актах публичной коммуникации выглядят более безопасной стратегией. Шведский исследователь Андрэ Янсен предлагает академическому сообществу обратить внимание на такие понятия, как «дискомфорт медиатизации» и «жертвы медиатизации» [30. P. 15, 26], в рамках изучения этого процесса.
Также демедиатизация может быть рассмотрена в контексте стремления людей к самодисциплине для максимизации собственной эффективности. В этом можно усмотреть неолиберальные тенденции, застав-
ляющие задуматься людей о «самооптимизации»: уделять больше внимания работе, меньше прокрастини-ровать, чтобы быть более продуктивным. Достичь таких прагматичных целей некоторым помогает периодическое отключение от цифровых технологий. Согласно данным опроса, представленным в 2021 г. в докладе GlodalWeblndex, представители поколения Z больше других возрастных групп задумываются о переформатировании своих привычек медиапотребле-ния: они стремятся выстроить более «здоровые» отношения с социальными сетями, ограничивая время их использования. 37% опрошенных выразили обеспокоенность тем, сколько времени они тратят на социальные сети3. Для сравнения, доля респондентов-милле-ниалов с аналогичными настроениями составила 28%, среди представителей поколения X и бэбибумеров - 22 и 16% соответственно. Скроллинг ленты социальных сетей воспринимается как пустая трата времени [31], и IT-рынок, чутко реагируя на запросы пользователей, предлагает специальные приложения, позволяющие ограничивать время, отводимое на те или иные цифровые ресурсы, - по достижению установленного лимита приходит пуш-уведомление. Владельцы IPhone и Android могут самостоятельно задать лимит использования тех или иных программ. Для дополнительной мотивации к демедиатизации можно установить приложения (например, OmniCalculator), которые считают время, затраченное на соцсети, и сообщают, сколько бы книг человек мог прочитать за этот период или сколько калорий сжечь, если бы провел это время в спортивном зале. При этом само делегирование таких функций цифровым технологиям может быть вновь рассмотрено в русле медиатизации.
Проявление глубокой интеграции новых медиа в профессиональную деятельность человека можно усмотреть в тенденции отхода от использования электронной почты как основного канала деловой коммуникации, на замену ей приходят мессенджеры [29. S. 100-101]. Общения в мессенджерах переходит в режим 24 часа в сутки 7 дней в неделю, появляется иллюзия сокращения дистанции между собеседником и доступности коллег для оперативного решения любых рабочих вопросов даже в нерабочее время. Нередко это заставляет людей игнорировать сообщения в мес-сенджерах по вечерам и в выходные дни. Эти практики закреплены в ряде метафор, например «цифровой де-токс», «цифровой Шаббат» [15, 32]. «Цифровой де-токс» описывает процесс осознанного воздержания от использования электронных устройств или цифровых ресурсов на определенный период. «Цифровой Шаб-бат», отсылающий к религиозному предписанию иудеям воздерживаться от работы по субботам, - это практика, когда один день в неделю человек обходится без использования цифровых технологий.
Исследователь Манфред Пришинг, исследуя мотивы неиспользования цифровых технологий, проводит аналогию между отказом от участия в процессах медиатизации с эффектом «демонстративного потребления», описанным Торстейном Вебленом [33]: «...де-медиатизация может быть демонстрацией оригиналь-
ности, упражнением в аутентичности. Когда у большинства есть аккаунт в РасеЪоок4, можно выделиться из толпы, отсоединившись и не участвуя» [34. Р. 95]. Здесь действует метод контраста: в условиях, когда большинство громко заявляет о себе в социальных сетях и стремится к публичности, выделиться можно путем намеренного умолчания о себе на платформах цифровых меда. Внимание к объекту можно привлечь, как преувеличивая степень и глубину его медиатизации, так и путем его демедиатизации.
Необходимо отметить и такие практики, когда де-медиатизация становится «инсценировкой важности». Некоторые люди намеренно постулируют редукционистский подход к цифровым технологиям в сочетании с внушением своим партнерам, что они могут себе это позволить. «Политик более высокого ранга держит сотрудника с блокнотом на три шага позади себя. Председатель правления полагается на своего секретаря, которому всегда можно позвонить, и он сам договорится о встрече с нужным собеседником» [34. Р. 96]. Поскольку для того, чтобы не устанавливать контакты и не вести коммуникацию с помощью электронных средств связи, нужен вспомогательный персонал, такой вариант демедиатизации может быть рассмотрен как политика внушения и демонстрации собственного статуса.
Отдельно стоит выделить интерпретацию процесса демедиатизации, предложенную недавно российскими исследователями Д.П. Гаврой и Е.В. Быковой, представителями петербургской школы исследования коммуникаций. Основным фокусом их исследований является еуегй-демедиатизация, т.е. демедиатизация локальных политизированных инцидентов. Демедиати-зация определяется авторами как процесс, в ходе которого происходит целенаправленное снижение уровня медиатизации какого-либо информационного повода за счет перемещения обсуждения события на периферию публичного медийного дискурса. Такая еуеШ-де-медиатизация может быть спонтанной или носить целенаправленный характер.
Исследователи отмечают, что инструментами намеренной демедиатизации могут выступать замалчивание, дискредитация источников, перевод общественного внимания на другие информационные поводы [35. С. 66]. Проанализировав реакции пользователей социальных медиа на публикацию консервативного манифеста режиссера К. Богомолова «Похищение Европы 2.0.», авторы показывают, что инцидент с высоким потенциалом к медиатизации был де-медиатизирован путем снижения пафоса дискуссий до обиходно-бытового уровня. Негативные комментарии размывали ценностный нарратив манифеста, взамен акцентируя внимание на личной жизни, финансовом состоянии и интеллектуальных способностях режиссера.
При этом демедиатизация в академическом дискурсе не всегда рассматривается как контр-тенденция возрастающему влиянию медиа на жизнь социума. Как отмечает известный теоретик медиатизации А. Хепп, глубокая медиатизация не является одно-
родной или линейной; наоборот, это сложный, противоречивый и конфликтный процесс, который включает в себя и попытки людей «справиться» с тотальным проникновением медиа в свою жизнь. Люди, отказываясь от использования тех или иных цифровых медиа, сбегают в «оазисы демедиатизации», чтобы перестать хотя бы на время быть на связи со всем миром днем и ночью. Другими словами, глубокая медиатизация включает в себя пространства саморефлексии и контролируемого бегства, чтобы оставаться управляемым процессом для нас как для людей и аудитории медиа [36. Р. 41].
Демедиатизацию не следует сводить к отдельным случаям воздержания от медиа или единичным случаям протеста - точно так же, как медиатизация относится не только к единичным актам опосредованной коммуникации или простому освоению новых медиа-технологий, но и к более глубоким трансформациям и тенденциям в широком социальном контексте [30. Р. 200]. Таким образом, вместо того чтобы рассматривать медиатизацию как прогрессивное явление, ее лучше понимать как диалектический, двойственный процесс [14. Р. 40-41], в котором сосуществуют глубоко медиатизированные и неопосредованные стратегии социально-политической коммуникации.
Демедиатизация в социально-политических коммуникациях государства и молодежи
Тема политического взаимодействия государства с молодежью достаточно широко исследована различными специалистами. Опубликовано большое количество монографий, диссертационных исследований в России и за рубежом, однако следует отметить, что подобного рода исследования быстро устаревают [37. С. 44]. В связи с этим возникает необходимость актуализации теоретико-концептуального аппарата для описания особенностей такого взаимодействия. Одной из малоизученных и в то же время все более влиятельных тенденций сегодня выступает процесс демедиати-зации. В рамках коммуникаций государства и молодежи мы предлагаем рассматривать процесс демедиа-тизации, связывая его с действиями трех ключевых акторов, среди которых не только само государство и молодежная аудитория, но и цифровые платформы, на которых реализуется их взаимодействие.
Проявление тенденций к демедиатизации со стороны молодежи можно рассматривать на уровне индивидуальных и групповых практик по намеренному ограничению или избеганию участия в медиатизиро-ванной коммуникации, целенаправленному отказу от медиа в тех или иных контекстах. Опыт использования медиа «цифровой молодежью» характеризуется самостоятельностью, вдумчивостью и осознанностью [38. С. 211]. Молодая аудитория может демонстрировать весьма высокий, практически профессиональный уровень критического мышления в процессе медиапо-требления, контролировать продолжительность ме-диаактивности и органичивать ее «встроенность» в свой распорядок дня [38. С. 213]. Таким образом, мо-
лодежь выступает активным субъектом в медиакомму-никационном пространстве, поскольку демонстрирует способность самостоятельно контролировать уровень своей вовлеченности, а также может проявлять избирательность в потреблении контента.
Молодежная аудитория в рамках демедиатизации пытается контролировать и дозировать влияние медиа на свою жизнь и подходит к взаимодействию с медийными технологиями и ресурсами более сознательно. Исследователи отмечают, что все большую популярность среди молодых людей набирает практика «цифрового детокса». Мотивами к временному отказу от погружения в медиасреду может стать стремление уменьшить стресс, сосредоточиться на социальных взаимодействиях в физическом мире или просто бросить себе вызов. Результаты опроса Г.З. Ефимовой и М.Ю. Семенова 2020 года [39] показывают, что уровень готовности к цифровому самоограничению среди российской молодежи варьируется от 25 до 84% в зависимости от возрастной группы и предполагаемой продолжительности отключения от сети. 84% учеников старших классов заявляют, что могут отказаться от соцсетей на сутки и уже имеют подобный опыт, среди студенческой молодежи таких 73%, среди работающих молодых людей -76%. Готовность к более длительной практике «цифрового детокса» выражает 32% работающей молодежи, среди студентов и старшеклассников, и таких оказалось не более четверти от числа опрошенных - 25 и 24% со-ответственно5. Ограничение использования медиа в повседневной жизни подчеркивает осведомленность молодежи о последствиях медиатизации и самодисциплине как способе предотвращения негативных эффектов, связанных с чрезмерным использованием медиа [40].
Яркими маркерами демедиатизации со стороны государственных органов могут служить, во-первых, избирательность в медийном сопровождении тех или иных инициатив, во-вторых, отказ от обратной связи на собственных ресурсах - в целом по тем или иным вопросам - в условиях, когда молодежь готова к диалогу и ждет от государства двухсторонней коммуникации по общественно-политическим вопросам. Примечательно, что необходимость создания официальных страниц органов власти в социальных сетях и публикация на них контента недавно была закреплена в России на законодательном уровне6. В отличии от ряда зарубежных исследователей, которые понимают под демедиатизацией стремление государственных ведомств к прямому общению на собственных ресурсах в социальных сетях в обход СМИ, мы не можем однозначно отнести это к проявлению демедиатизации, если понимать ее как замедление трансформационных процессов, связанных с экспансией медийной логики. В условиях глубокой медиатизации социальные сети расширяют традиционные границы коммуникации в политической сфере, предлагая политическим акторам множество дополнительных инструментов взаимодействия с целевыми группами. Однако для того, чтобы воспользоваться ими, политическим акторам нужно учитывать ряд специфических особенностей и логику функционирования цифровых платформ. Таким обра-
зом при минимизации роли СМИ и одновременной интенсификации взаимодействия на собственных ресурсах в социальных медиа адаптация государства к требованиям коммуникационных площадок неизбежна.
Если же апеллировать к тезису, что медиа - это изначально беспристрастный проводник (medium) коммуникации, выполняющий сугубо посреднические функции [41. С. 61; 42. P. 59-61], то демедиати-зация может быть описана как процесс приобретения новыми медиа субъектности в процессах социально-политической коммуникации. Цифровые платформы, на ресурсах которых реализуется взаимодействие государства и молодежи, все ярче утверждаются в качестве самостоятельных акторов коммуникации. Они начинают формировать не только глобальную, но уже и национальную повестку дня, исходя из своих интересов и инструментов [43. С. 11]. Именно цифровые медиа сегодня во многом определяют принципы, по которым формируется информационное поле вокруг человека. Благодаря алгоритмической выдаче контента они решают, что показать пользователю, а что от него скрыть. Это позволяет говорить о присущем им двойственном - одновременно инструментальном и субъектном - характере функционирования в процессе социально-политической коммуникации [44].
Алгоритмы цифровых медиа отбирают контент с учетом лично обозначенных интересов пользователя, а также его опыта цифровых взаимодействий, зафиксированного платформой. Так, если в медиапотребле-нии молодежи значительную долю занимает развлекательный контент [45-47], то именно такой контент и будет представлен в ленте новостей в наибольшем объеме, а другие новости будут пессимизированы. Посты о государственных инициативах в сфере молодежной политики рискуют быть проигнорированными алгоритмами, поскольку не отвечают интересам и взаимодействиям аудитории, данные о которых удалось собрать ранее. Постепенно лента молодежи становится все более и более тематически гомогенной. В таких условиях сколько бы государственные ведомства ни старались выстроить конструктивную коммуникацию в социальных сетях, их посты просто не будут увидены целевой аудиторией. В это же время у молодежи создается впечатление, что государственные ведомства не ведут никакую коммуникацию с ней, ведь такие посты практически никогда не оказываются в их ленте.
Алгоритмы идут вслед за предпочтениями пользователей, показывая им то, что они ожидают увидеть, и тем самым способствуют формированию закрытых сообществ единомышленников, поляризованных групп вокруг общего нарратива. Эффект, порожденный алгоритмической выдачей контента, получил в академическом дискурсе название «эхо-камера». «Эхо-камеры» представляют собой идейно-гомогенные коммуникативные среды, в которых мнения пользователей по какой-либо теме укрепляются в результате повторяющихся взаимодействий с источниками, демонстрирующими схожие взгляды [48]. Эхо-
камера может действовать как механизм, усиливающий существующее мнение в группе и в результате подталкивающий всю группу к занятию более радикальной позиции. Так, социальные проблемы могут казаться группам онлайн-единомышленников серьезнее, чем они есть на самом деле, поскольку пользователи существуют в идейно гомогенной среде, где нет противоположного мнения. Таким образом, структура медиатизированного коммуникационного пространства, состоящего из множества «эхо-камер», создает существенные дополнительные барьеры во взаимодействии между государством и молодежью. Особенно эта ситуация усугубляется в условиях неравенства знаний об алгоритмах [49].
Заключение
Социально-политическая коммуникация сегодня представляет собой глубоко медиатизированный процесс. Однако если раньше в академическом дискурсе однозначно постулировалась необратимость и тотальность процесса проникновения медиа в нашу повседневность, то сегодня внимание исследователей начинает привлекать процесс, который ставит под сомнение тезис об абсолютном влиянии медиа на различные сферы жизни общества, в том числе политическую. Исследования демедиатизации нацелены на выявление и институционализацию контр-тенденций, противостоящих мейнстриму - стремительному проникновению новых технологий медиакоммуникаций в различные сферы деятельности. Так, концепция демедиа-тизации может быть рассмотрена в рамках теории об ограниченном влиянии медиа.
Описание реакций и эффектов, порождаемых интенсификацией проникновения медиатехнологий и медийной логики в разные сферы, формирует современное поле изучения демедиатизации. Первая группа исследователей под демедиатизацией понимает процесс постепенного отхода от посредничества традиционных СМИ. В сфере социально-политических коммуникаций демедиатизация, следуя этой логике, может описывать стремление государственных ведомств к прямой коммуникации с гражданами в офлайн-среде или на своих собственных онлайн-ресурсах. Вторая группа исследований сосредоточена на изучении индивидуальных и групповых практик по намеренному
ограничению участия в медиатизированной коммуникации. Исследователи постулируют активную роль аудитории медиа, изучают мотивы медиапотребления и отказа от него, обращаясь к методологическому инструментарию теории использования и удовлетворения. В таких условиях государству не стоит рассчитывать на тотальное воздействие на молодежь посредством медийных каналов.
В рамках коммуникаций государства и молодежи мы предлагаем связывать процесс демедиатизации с действиями трех акторов: государства, молодежной аудитории и самих медиа, на платформах которых реализуется взаимодействие. На уровне государственных ведомств демедиатизация взаимодействия с молодежью может проявляться в тактике избирательного медийного освещения своей деятельности, а также в отказе от двусторонней коммуникации на собственных ресурсах. На уровне молодежи демедиатизация указывает на появление индивидуальных и групповых практик по намеренному ограничению или избеганию участия в медиатизированной коммуникации с органами власти. На уровне цифровых платформ демедиатизация связана с технологическими механизмами, отдаляющими молодежь и государство друг от друга. Благодаря использованию алгоритмической выдачи контента социальные сети решают, что показать пользователю. Если ранее аудитория не проявляла интереса к контенту государственных ведомств, то подобные посты вряд ли появятся в ее ленте. Алгоритмы способствуют формированию «эхо-камер» - идейно-гомогенных закрытых сообществ, внутри которых убеждения пользователей по какому-либо вопросу укрепляются. Структура меди-атизированного коммуникационного пространства, состоящего из множества «эхо-камер», создает существенные дополнительные барьеры во взаимодействии между государством и молодежью.
Несмотря на первые, полезные для всего академического сообщества, попытки зарубежных и отечественных исследователей концептуализировать процесс демедиатизации, необходимо продолжать дальнейшее уточнение причин, акторов и механизмов реализации этого процесса, в том числе в пространстве социально-политической коммуникации государства и молодежи. Очевидно, что углубленное понимание практик демедиатизации невозможно без эмпирической верификации исследовательских гипотез.
Примечания
1 Полученная в ходе мониторинга статей выборка корректировалась вручную, из нее были исключены научные работы, которые содержали лишь формальное упоминание термина, например, в качестве перечисления в ряду других понятий без раскрытия его содержания или в списке библиографии при ссылке на другую статью.
2 Авторское написание термина сохранено.
3 The biggest social media trends. GlodalWebIndex. URL: https://www.gwi.com/reports/social
4 Корпорация Meta, владеющая социальной сетью Facebook, признана экстремистской на территории Российской Федерации.
5 В опросе приняли участие свыше 3000 российских старшеклассников и студентов.
6 Федеральный закон от 14 июля 2022 г. «О внесении изменений в Федеральный закон " Об обеспечении доступа к информации о деятельности государственных органов и органов местного самоуправления" и статью 10 Федерального закона "Об обеспечении доступа к информации о деятельности судов в Российской Федерации"» вступил в силу 1 декабря 2022 г.
Список источников
1. Липпман У. Общественное мнение. М. : Институт Фонда «Общественное мнение», 2004
2. Лассуэлл Г. Техника пропаганды в мировой войне. М. : ИНИОН РАН, 2021
3. Thompson J. Social theory and the media // Communication Theory Today. Cambridge : Polity Press, 1993. P. 27-49.
4. Коломиец В.П. Медиасоциология. Теория и практика. М. : НИПКЦ Восход-A, 2014.
5. Jansson A. Mediatization as a Framework for Social Design: For a Better Life with Media // Design and Culture. 2018. № 10 (3). P. 233-252. doi:
10.1080/17547075.2018.151
6. Вартанова Б.Л. Развивая понимание медиа: от технологий к социальному пространству // МедиаAльманах. 2020. № 5 (100). С. 12-24. doi:
10.30547/mediaalmanah.5.2020.1224
7. Володенков С.В. Особенности виртуализации современной публичной политики в России // Вестник РУДН. Серия: Политология. 2011.
№ 4. С. 68-74.
8. Лабуш Н.С., Пую A.C Медиатизация экстремальных форм политического процесса: война, революция, терроризм. СПб. : Изд-во СПбГУ,
2019.
9. Колесниченко A3., Вырковский A3. Новые медиа как площадки для политического дискурса в странах постсоветского пространства //
Медиа Aльманах. 2020. № 1. С. 48-59. doi: 10.30547/mediaalmanah.1.2020.4859
10. Castells M. Communication, Power and Counter-power in the Network Society // International Journal of Communication. 2007. № 1. P. 238-266.
11. Couldry N., Hepp A. The Mediated Construction of Reality. Cambridge : Polity Press, 2018
12. Lundby K. Mediatization of Communication // Handbooks of Communication Science. 2014. № 21. P. 3-29. doi: 10.1515/9783110272215
13. Гуреева A.R Трансформация медиакоммуникационного взаимодействия государства и молодежи в контексте медиатизации политики // Вестник Московского университета. Серия 10. Журналистика. 2020. № 6. С. 160-181.
14. Voltmer K., Sorensen L. Media, power, citizenship: The mediatization of democratic change // Media, Communication and the Struggle for Democratic Change. Palgrave Macmillan, Cham, 2019. P. 35-58.
15. Kopecka-Piech, Katarzyna. Methodological Aspects of Research on Mediatization and Demediatization of Everyday Life. Current State and Key Challenges // Studia de Cultura. 2020. Vol. 12, № 4. P. 113-121.
16. Marriott S. In pursuit of the ineffable: how television found the eclipse but lost the plot // Media, Culture & Society. 2001. № 23 (6). P. 725-742. doi: 10.1177/016344301023006003
17. Interstate Cooperation and Migration. Berne Initiative Studies, 2005
18. Смирнова О.В., Шкондин М.В., Сивякова Б.В. Медийное измерение социальных противоречий как направление университетского научного дискурса // Вопросы теории и практики журналистики. 2021. Т. 1, № 4. С. 585-596. doi: 10.17150/2308-6203.2021.10(4).585-596
19. Habermas J. The structural transformation of the public sphere: An inquiry into a category of bourgeois society. Cambridge, MA : MIT Press, 1991.
20. Strömbäck J., Esser F. Mediatization of Politics: Towards a Theoretical Framework // Mediatization of Politics: Understanding the Transformation of Western Democracies. Basingstoke : Palgrave Macmillan, 2014.
21. Firmstone J., Coleman S. Public engagement in local government: the voice and influence of citizens in online communicative spaces // Information, Communication & Society. 2015. № 18(8). P. 680-695.
22. Отечественная теория медиа: основные понятия. Словарь / нод ред. Б.Л. Вартановой. М. : Факультет журналистики МГУ, Издательство Московского университета, 2019.
23. Martínez Fernández V.A. Immediacy and Metamedia. Time Dimension on Networks // Media and Metamedia Management. 2016. P. 19-24. doi:
10.1007/978-3-319-46068-0_3
24. Lewis S. The tension between professional control and open participation: Journalism and its boundaries // Information, Communication & Society. 2012. № 15. P. 1-31. doi: 10.1080/1369118X.2012.674150
25. Waisbord S. Reinventing Professionalism. Journalism and News in a Global Perspective. Cambridge : Polity, 2013.
26. Kunelius R., Reunanen E. Changing Power of Journalism: The Two Phases of Mediatization // Communication Theory. 2016. № 26 (4). P. 369388. doi: 10.1111/comt.12098
27. Calabrese L., Domingo D., Pereira F.H. Overcoming the Normative Frustrations of Audience Participation Research // Introduction Sur le journalisme, About journalism, Sobre jornalismo. 2015. Vol. 4, № 2. P. 4-11.
28. Steinmaurer T., Atteneder H. Permanent connectivity: from modes of restrictions to strategies of resistance // Responsibility and Resistance. Springer VS, Wiesbaden, 2019. P. 91-110.
29. Pfadenhauer M., Grenz T. (eds) De-Mediatisierung: Diskontinuitäten, Non-Linearitäten und Ambivalenzen im Mediatisierungsprozess Medien, Kultur, Kommunikation. Springer VS, Wiesbaden, 2016. doi: 10.1007/978-3-658-14666-5_1
30. Jansson A. Mediatization and Mobile Lives: A Critical Approach. Routledge, 2018.
31. Kirschner H. Zurück zu den wirklich wichtigen Dingen - Blocking-Apps als milde Lösungen für problematisierte Mediatisierungstendenzen // Pfadenhauer M., Grenz T. (Eds.) De-Mediatisierung: Diskontinuitäten, NonLinearitäten und Ambivalenzen im Mediatisierungsprozess. Wiesbaden : Springer VS, 2017. P. 225-236.
32. Rauch J. Constructive rituals of demediatization: Spiritual, corporeal and mixed metaphors in popular discourse about unplugging // Explorations in Media Ecology. 2014. № 13(3). P. 237-252. doi: 10.1386/eme.13.3-4.237_1
33. Веблен Т. Теория праздного класса. М. : Прогресс, 1984.
34. Prisching M. Logiken der De-Mediatisierung: Begründungen und Rechtfertigung // Pfadenhauer M., Grenz T. (Eds.) De-Mediatisierung: Diskontinuitäten, Non-Linearitäten und Ambivalenzen im Mediatisierungsprozess. Wiesbaden : Springer VS, 2017. P. 93-110.
35. Гавра Д.П., Быкова E3. Медиатизация и демедиатизация в цифровой среде: кейс консервативного манифеста К. Богомолова «Похищение Квроны 2.0» // Вестник Московского университета. Серия 10. Журналистика. 2022. № 3. С. 60-86.
36. Hepp A. Transforming communications: Media-related changes in times of deep mediatization // Communicative Figurations Working Paper Series. 2017.
37. Комарова A.A. Политические лидеры и молодежь: взаимодействие в социальных сетях. Цифровая социология // Digital Sociology. 2021. № 4(1). С. 42-49. doi: 10.26425/2658-347X-2021-4-1-42-49
38. Дунас Д.В. Медиа и социализация: первичная, вторичная или самосоциализация? Опыт изучения медиапотребления «цифровой молодежи» России // Вестник Томского государственного университета. Филология. 2022. № 78. С. 200-224. doi: 10.17223/19986645/78/12
39. Кфимова Г.З., Семенов М.Ю. Цифровой детокс молодежи (на примере использования социальных сетей) // Вестник Российского университета дружбы народов. Серия: Социология. 2020. Т. 20, № 3. C. 572-581. doi: 10.22363/2313-2272-2020-20-3-572-581
40. Syvertsen T., Enli G. Digital detox: Media resistance and the promise of authenticity // Convergence: The International Journal of Research into New Media Technologies. 2019. Vol. 26, № 5-6. P. 1269-1283. doi: 10.1177/1354856519847325
41. Прохоров К.П. Введение в теорию журналистики. М. : AспектПpесс, 2009.
42. McQuail D. McQuail's Mass Communication Theory. 6th ed. London : Sage, 2010.
43. Вартанова К.Л. Нормативное и идеальное: к пониманию К.П. Прохоровым теории журналисткии // Меди@льманах. 2021. № 2 (103). С. 8-
11. doi: 10.30547/mediaalmanah.2.2021
44. Гуреева A.K, Киреева ПА. Цифровые платформы как субъекты конфликтогенной коммуникации: особенности, эффекты, риски // Вопросы теории и практики журналистики. 2022. Т. 11, № 4. С. 753-771. doi: 10.17150/2308- 6203.2022.11(4).753-771
45. Медиапотребление «цифровой молодежи» в России / под ред. Д.В. Дунаса. М. : Факультет журналистики МГУ, Издательство Московского университета, 2021.
46. Полуэхтова И. А. Практики медиапотребления российской молодежи в цифровом обществе (по результатам эмпирического исследования) // Знание. Понимание. Умение. 2022. № 3. С. 90-107. doi: 10.17805/zpu.2022.3.8
47. Alhabash S., Ma M. A Tale of Four Platforms: Motivations and Uses of Facebook, Twitter, Instagram, and Snapchat Among College Students? // Social Media + Society. 2017. Vol. 3, № 1. doi: 10.1177/2056305117691544
48. Cinelli M., Morales G., Galeazzi A., Quattrociocchi W., Starnini M. The Echo Chamber Effect on Social Media // Proceedings of the National Academy of Sciences (PNAS). 2021. № 9 (118). P. 1-8. URL: https://www.pnas.org/content/pnas/118/9/e2023301118.full.pdf
49. Ragnedda M. Enhancing Digital Equity: Connecting the Digital Underclass. Palgrave, 2020.
References
1. Lippman, U. (2004) Obshchestvennoe mnenie [Public Opinion]. Moscow: Institut Fonda "Obshchestvennoe mnenie".
2. Lasswell, H.D. (2021) Tekhnika propagandy v mirovoy voyne [Propaganda Techniques in the World War]. Translated from English. Moscow: INION RAN.
3. Thompson, J. (1993) Social theory and the media. In: Mitchell, D. (ed.) Communication Theory Today. Cambridge: Polity Press. pp. 27-49.
4. Kolomiets, V.P. (2014)Mediasotsiologiya. Teoriya ipraktika [Media Sociology. Theory and practice]. Moscow: NIPKTs Voskhod-A.
5. Jansson, A. (2018) Mediatization as a framework for social design: for a better life with media. Design and Culture. 10 (3). pp. 233-252. DOI: 10.1080/17547075.2018.151
6. Vartanova, E.L. (2020) Razvivaya ponimanie media: ot tekhnologií k sotsial'nomu prostranstvu [Developing an understanding of media: from technology to social space]. MediaAl'manakh. 5 (100). pp. 12-24. DOI: 10.30547/mediaalmanah.5.2020.1224
7. Volodenkov, S.V. (2011) Osobennosti virtualizatsii sovremennoí publichnoí politiki v Rossii [Features of virtualization of modern public policy in Russia]. VestnikRUDN. Seriya: Politologiya. 4. pp. 68-74.
8. Labush, N.S. & Puyu, A.S. (2019)Mediatizatsiya ekstremal'nykh form politicheskogoprotsessa: voina, revolyutsiya, terrorizm [Mediatization of Extreme Forms of the Political Process: War, revolution, terrorism]. Saint Petersburg: Saint Petersburg State University.
9. Kolesnichenko, A.V. & Vyrkovskiy, A.V. (2020) Novye media kak ploshchadki dlya politicheskogo diskursa v stranakh postsovetskogo prostranstva [New media as platforms for political discourse in post-Soviet countries]. Media Al'manakh. 1. pp. 48-59. DOI: 10.30547/mediaalmanah.1.2020.4859
10. Castells, M. (2007) Communication, power and counter-power in the network society. International Journal of Communication. 1. pp. 238-266.
11. Couldry, N. & Hepp, A. (2018) The Mediated Construction of Reality. Cambridge: Polity Press.
12. Lundby, K. (2014) Mediatization of communication. Handbooks of Communication Science. 21. pp. 3-29. DOI: 10.1515/9783110272215
13. Gureeva, A.N. (2020) Transformatsiya mediakommunikatsionnogo vzaimodeystviya gosudarstva i molodezhi v kontekste mediatizatsii politiki [Transformation of media communication interaction between the state and youth in the context of mediatization of politics]. Vestnik Moskovskogo universiteta. Seriya 10. Zhurnalistika. 6. pp. 160-181.
14. Voltmer, K. & Sorensen, L. (2019) Media, power, citizenship: The mediatization of democratic change. In: Voltmer, K. et al. (eds) Media, Communication and the Struggle for Democratic Change. Palgrave Macmillan, Cham. pp. 35-58.
15. Kopecka-Piech, K. (2020) Methodological aspects of research on mediatization and demediatization of everyday life. Current state and key challenges. Studia de Cultura. 4 (12). pp. 113-121.
16. Marriott, S. (2001) In pursuit of the ineffable: how television found the eclipse but lost the plot. Media, Culture & Society. 23 (6). pp. 725-742. DOI: 10.1177/016344301023006003
17. United Nations. (2005) Interstate Cooperation and Migration. United Nations: Berne Initiative Studies.
18. Smirnova, O.V., Shkondin, M.V. & Sivyakova, E.V. (2021) Mediynoe izmerenie sotsial'nykh protivorechiy kak napravlenie universitetskogo nauchnogo diskursa [Media dimension of social contradictions as a direction of university scientific discourse]. Voprosy teorii i praktiki zhurnalistiki. 4 (1). pp. 585-596. DOI: 10.17150/2308-6203.2021.10(4).585-596
19. Habermas, J. (1991) The Structural Transformation of the Public Sphere: An inquiry into a category of bourgeois society. Cambridge, MA: MIT Press.
20. Strömbäck, J. & Esser, F. (2014) Mediatization of Politics: Understanding the transformation of Western democracies. Basingstoke: Palgrave Macmillan.
21. Firmstone, J. & Coleman, S. (2015) Public engagement in local government: the voice and influence of citizens in online communicative spaces.
Information, Communication & Society. 18 (8). pp. 680-695.
22. Vartanova, E.L. (ed.) (2019) Otechestvennaya teoriya media: osnovnye ponyatiya. Slovar' [Russian Media Theory: Basic concepts. Dictionary]. Moscow: Moscow State University.
23. Martínez Fernández, V.A. (2016) Immediacy and Metamedia. Time Dimension on Networks. In: Campos Freire, F. et al. (eds) Media and Metamedia Management. pp. 19-24. DOI: 10.1007/978-3-319-46068-0_3
24. Lewis, S. (2012) The tension between professional control and open participation: Journalism and its boundaries. Information, Communication & Society. 15. pp. 1-31. DOI: 10.1080/1369118X.2012.674150
25. Waisbord, S. (2013) Reinventing Professionalism. Journalism and news in a global perspective. Cambridge: Polity.
26. Kunelius, R. & Reunanen, E. (2016) Changing power of journalism: The two phases of mediatization. Communication Theory. 26 (4). pp. 369388. DOI: 10.1111/comt.12098
27. Calabrese, L., Domingo, D. & Pereira, F.H. (2015) Overcoming the normative frustrations of audience participation research. Introduction Sur le journalisme, About journalism, Sobre jornalismo. 2 (4). pp. 4-11.
28. Steinmaurer, T. & Atteneder, H. (2019) Permanent connectivity: from modes of restrictions to strategies of resistance. In: Eberwein, T. et al. (eds) Responsibility and Resistance. Ethics in mediatized worlds. Wiesbaden: Springer VS. pp. 91-110.
29. Pfadenhauer, M. & Grenz, T. (eds) (2016) De-Mediatisierung: Diskontinuitäten, Non-Linearitäten und Ambivalenzen im Mediatisierungsprozess Medien, Kultur, Kommunikation. Springer VS, Wiesbaden. DOI: 10.1007/978-3-658-14666-5_1
30. Jansson, A. (2018) Mediatization and Mobile Lives: A critical approach. Routledge.
31. Kirschner, H. (2017) Zurück zu den wirklich wichtigen Dingen - Blocking-Apps als milde Lösungen für problematisierte Mediatisierungstendenzen. In: Pfadenhauer, M. & Grenz, T. (eds.) De-Mediatisierung: Diskontinuitäten, NonLinearitäten und Ambivalenzen im Mediatisierungsprozess. Wiesbaden: Springer VS. pp. 225-236.
32. Rauch, J. (2014) Constructive rituals of demediatization: Spiritual, corporeal and mixed metaphors in popular discourse about unplugging. Explorations in Media Ecology. 13 (3). pp. 237-252. DOI: 10.1386/eme.13.3-4.237_1
33. Veblen, T. (1984) Teoriyaprazdnogo klassa [The Theory of the Leisure Class]. Translated from English. Moscow: Progress.
34. Prisching, M. (2017) Logiken der De-Mediatisierung: Begründungen und Rechtfertigung. In: Pfadenhauer, M. & Grenz, T. (eds.) De-Mediatisierung: Diskontinuitäten, Non-Linearitäten und Ambivalenzen im Mediatisierungsprozess. Wiesbaden: Springer VS. pp. 93-110.
35. Gavra, D.P. & Bykova, E.V. (2022) Mediatizatsiya i demediatizatsiya v tsifrovoí srede: keís konservativnogo manifesta K. Bogomolova "Pokhishchenie Evropy 2.0" [Mediatization and demediatization in the digital environment: the case of K. Bogomolov's conservative manifesto "The Rape of Europa 2.0"]. Vestnik Moskovskogo universiteta. Seriya 10. Zhurnalistika. 3. pp. 60-86.
36. Hepp, A. (2017) Transforming Communications: Media-related changes in times of deep mediatization. Bremen: Centre for Media, Communication and Information Research.
37. Komarova, A.A. (2021) Politicheskie lidery i molodezh': vzaimodeystvie v sotsial'nykh setyakh. Tsifrovaya sotsiologiya [Political leaders and youth: interaction on social networks. Digital sociology]. Digital Sociology. 4 (1). pp. 42-49. DOI: 10.26425/2658-347X-2021-4-1-42-49
38. Dunas, D.V. (2022) Media and socialization: Primary, secondary, or self-socialization? Experience in studying media consumption of "digital youth" in Russia. Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. Filologiya — Tomsk State University of Philology. 78. pp. 200-224. (In Russian). DOI: 10.17223/19986645/78/12
39. Efimova, G.Z. & Semenov, M.Yu. (2020) Tsifrovoy detoks molodezhi (na primere ispol'zovaniya sotsial'nykh setey) [Digital detox of youth (on the example of the use of social networks)]. VestnikRossiyskogo universiteta druzhby narodov. Seriya: Sotsiologiya. 3 (20). pp. 572-581. DOI: 10.22363/2313-2272-2020-20-3-572-581
40. Syvertsen, T. & Enli, G. (2019) Digital detox: Media resistance and the promise of authenticity. Convergence: The International Journal of Research into New Media Technologies. 5-6 (26). pp. 1269-1283. DOI: 10.1177/1354856519847325
41. Prokhorov, E.P. (2009) Vvedenie v teoriyu zhurnalistiki [Introduction to the Theory of Journalism]. Moscow: AspektPress.
42. McQuail, D. (2010)McQuail'sMass Communication Theory. 6th ed. London: Sage.
43. Vartanova, E.L. (2021) Normativnoe i ideal'noe: k ponimaniyu E.P. Prokhorovym teorii zhurnalistkii [Normative and ideal: on understanding E.P. Prokhorov's theory of journalism] Medi@l'manakh. 2 (103). pp. 8-11. DOI: 10.30547/mediaalmanah.2.2021
44. Gureeva, A.N. & Kireeva, P.A. (2022) Tsifrovye platformy kak sub"ekty konfliktogennoy kommunikatsii: osobennosti, effekty, riski [Digital platforms as subjects of conflict-generating communication: features, effects, risks]. Voprosy teorii i praktiki zhurnalistiki. 4 (11). pp. 753-771. DOI: 10.17150/2308- 6203.2022.11(4).753-771
45. Dunas, D.V. (ed.) (2021)Mediapotreblenie "tsifrovoy molodezhi" vRossii [Media Consumption of "Digital Youth" in Russia]. Moscow: Moscow State University.
46. Poluekhtova, I. A. (2022) Praktiki mediapotrebleniya rossiyskoy molodezhi v tsifrovom obshchestve (po rezul'tatam empiricheskogo issledovaniya) [Media consumption practices of Russian youth in a digital society (according to the results of an empirical study)]. Znanie. Ponimanie. Umenie. 3. pp. 90-107. DOI: 10.17805/zpu.2022.3.8
47. Alhabash, S. & Ma, M. (2017) A Tale of Four Platforms: Motivations and Uses of Facebook, Twitter, Instagram, and Snapchat Among College Students? Social Media + Society. 1 (3). DOI: 10.1177/2056305117691544
48. Cinelli, M. et al. (2021) The Echo Chamber Effect on Social Media. Proceedings of the National Academy of Sciences (PNAS). 9 (118). pp. 1-8. [Online] Available from: https://www.pnas.org/content/pnas/118/9/e2023301118.full.pdf
49. Ragnedda, M. (2020) Enhancing Digital Equity: Connecting the Digital Underclass. Palgrave.
Информация об авторах:
Гуреева А.Н. - канд. филол. наук, доцент кафедры теории и экономики СМИ Московского государственного университета
имени М.В. Ломоносова (Москва, Россия). E-mail: [email protected]
Киреева П. А. - магистрант факультета журналистики Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова
(Москва, Россия). E-mail: [email protected]
Авторы заявляют об отсутствии конфликта интересов.
Information about the authors:
A.N. Gureeva, Cand. Sci. (Philology), associate professor, Lomonosov Moscow State University (Moscow, Russian Federation).
E-mail: [email protected]
P. A. Kireeva, master's student, Lomonosov Moscow State University (Moscow, Russian Federation).
E-mail: [email protected]
The authors declare no conflicts of interests.
Статья поступила в редакцию 14.02.2023; одобрена после рецензирования 21.04.2023; принята к публикации 31.05.2023.
The article was submitted 14.02.2023; approved after reviewing 21.04.2023; accepted for publication 31.05.2023.
