CC BY
95
ПОЛИТОЛОГИЯ
УДК 316.75 ББК 66.07
О. С. Щукина
ОСНОВАНИЯ И ПРИНЦИПЫ ЛЕГИТИМНОСТИ ВЛАСТИ В СИТУАЦИИ СОЦИАЛЬНОГО ТРАНЗИТА: РОССИЙСКИЙ СОЦИОКУЛЬТУРНЫЙ КОНТЕКСТ
В статье анализируется специфика транзитивной социальности, раскрыты особенности практики властных отношений в переходный период, рассмотрены социокультурные основания социальной стабильности в России..
Ключевые слова: легитимность власти, переходное общество, власть, транзит, социальная стабильность.
O.S. Schukina
THE BASES AND PRINCIPLES OF LEGITIMACY OF AUTHORITY IN THE SITUATION OF SOCIAL TRANSIT:
RUSSIAN SOCIOCULTURAL CONTEXT
In clause is analyzed specificity of a transitive sociality, features of practice of imperious attitudes in a transition period are opened, considered sociocultural the bases of social stability in Russia.
Key words: legitimacy of authority, a transitive society, authority, transit, social stability.
Переходное общество как феномен включает в число параметрических характеристик явления разной направленности. Учитывать это особенно важно при анализе оснований процессов, происходящих в постперестроечной России. При анализе переходной ситуации ряд авторов используют понятие “общество риска” (О. Н. Яницкий, У. Бек, А.Гидденс). Концепция “общества риска” базируется на представлении о таких полярных типах переходных обществ, как креативный и деструктивный. В обоих случаях здесь идет производство рисков как реальных и потенциальных опасностей для нормального существования природы и человека. Креативные общества, осуществляющие переход к более высокой стадии модернизации, несмотря на риски, в конечном счете увеличивают свой креативный потенциал и жизненный ресурс. Деструктивные же общества характеризуются процессами прогрессирующей демодернизации, они постепенно разрушают свой творческий потенциал, свою способность к позитивным социальным переменам. Их жизненный ресурс сокращается и подобные общества (как социальные целостности) исчезают, как правило, с глобальной арены.
Картина причин политической кризисности и неустойчивости в транзитивных социальных системах дополняется рядом существующих в литературе концепций: от социологии развития (М.Вебер,
Т.Парсонс, Ф.Теннис) до теории катастроф и концепции циклической динамики (О.Тоффлер, И.Пригожин, Р.Хемфри). В теории катастроф причины кризисности и неустойчивости переходных систем видятся в “архетипах” (некритически усваимые людьми ценности, отношения к действительности), что вызывает массовые протесты, создает неравно-весность положения политических сил, она связывает развитие с поиском “архетипов-антагонистов”,
стимулирующих обратные по направленности поведенческие реакции населения и власти.
В идеях циклической (социокультурной, цивилизационной) динамики (Р.Хемфри, О.Тоффлер,
И. Пригожин) переходные процессы рассмотрены как необходимая часть циклического чередования политических взлетов и падений, зарождения и упадка глобальных политических (социальных) сдвигов в истории общества. Здесь, однако, иные критерии развитости: различая длинные и короткие волны изменений, временные параметры их продолжения, авторы вырабатывают технологии приспособления к этим промежуточным этапам, “поворотные точки”, усиливающие управление событиями, сокращающие время наступления восходящей фазы развития.
Ф.Тённис, М.Вебер, Т.Парсонс создали основы так называемой социологии развития, рассматривая модификации политических систем в рамках долго -временного перехода от традиционного к современному обществу (от аграрного, основанного на простом воспроизводстве и отличающегося закрытой социальной структурой, низким индивидуальным статусом гражданина, жестким патронажем государственного правления до общества индустриального, постиндустриального, с открытой социальной структурой и рациональной организацией власти). Ф.Тённис, М.Вебер, Т.Парсонс считали, что политическое развитие достигается в той мере, в какой политические структуры, нормы и институты способны к оперативному, гибкому реагированию на новые социальные, экономические и прочие проблемы, восприятию общественного мнения; политическая система, формируя механизмы с устойчивой обратной связью, рациональной организацией звеньев управления, способных к учету мнений населения и реализации решений, превращается в гибкий меха-
низм для адресного регулирования конфликтов и выбора оптимальных вариантов применения власти. Этот процесс и выражает позитивную динамику данной системы власти, означает ее переход на качественно иной уровень ее существования. В таком случае не имеет значения, какую конкретную национально-государственную форму примут политические изменения (унитарную, федеративную или другую), какая партия получит статус правящей, какая идеология станет определять политику в будущем.
В этом смысле политическое развитие интерпретируется как нарастание способности политической системы гибко приспосабливаться к изменяющимся социальным условиям (требованиям групп, новому соотношению сил и ресурсов власти), сохраняя и увеличивая возможности элит и рядовых граждан выполнять свои специфические функции в управлении обществом и государством. Это понимание развития связывается с наличием институциональных возможностей для артикуляции групповых интересов, наличием нормативной (прежде всего законодательной) базы, способной обеспечить равенство политического участия традиционных и новых социальных групп, а также усилить влияние ценностей, предполагающих интеграцию социума и идентификацию граждан. Это обусловливает высокие требования к компетентности политических (и правящих, и оппозиционных) элит, к их способности использовать консенсусные, правовые технологии властвования, исключать насилие и политический радикализм. И чтобы эволюционное политическое развитие было успешным, нужно выделение по преимуществу кратковременных задач в проведении реформ и преобразований, нацеленных на реальное, а не декларативное продвижение общества вперед. В противоположность этому, проекты, сориентированные на длительную историческую перспективу, не могут учесть динамизм текущих изменений и при последовательном их воплощении превращаются в фактор, усиливающий сопротивление реформам, что ведет к неконтролируемому развитию событий. В результате государство лишается средств для проведения реформ, что прекращает их существование.
Одним из важнейших вопросов переходного времени является вопрос о легитимности режима политической власти и сохранении стабильности. В условиях, когда сама легитимность власти приобретает статус важнейшего для реализации реформ фактора, сама легитимность имеет (в сравнении с ситуациями социальной стабильности) ряд характерных особенностей. Когда-то М. Вебер, исследующий проблему легитимности, анализировал ее с позиции соотношения трех типов -традиционного, рационально-легального и харизматического; Он фиксировал процесс превращения харизматического авторитета в рутину и затем в традиционную легитимность, что, в свою очередь, открывало путь к рационально-легальному авторитету. Было замечено, что аффективная привязанность к харизматическому вождю исчезает быстро, общество приходит в состояние покоя, более стабильное, нежели первоначальный взрыв чувств.
В литературе [1, 143] отмечается верная деталь в исследовательской парадигме М. Вебера: в
типологии его концепции легитимности и
демократии не связаны между собой. Исторически традиционная легитимность и харизматическая легитимность могут быть выявлены только в авторитарных режимах, практически никогда не появляясь в демократических режимах в “чистом” виде. Сегодня легитимность демократического режима, как правило, основывается на более чем одном типе авторитета, - появляются новые
практики, а в обществе, вставшем на путь демократических преобразований, возникает подвижная и неустойчивая смесь рациональности и традиционности. Это та смешанная легитимность, которую М. Вебер в работе «Экономика и общество» признавал при обсуждении процессов легитимации и делегитимации.
Идеальные типы антогонистичны друг другу только в теории. В реальности все традиционные системы обладали определенными чертами легальности, а демократические общества поддерживаются традиционным авторитетом власти и закона. Т. А. Алексеева полагает, что веберовская типология не вполне достаточна для изучения современных политических режимов переходного типа в силу того, что традиционная власть сегодня существенно отличается от той, какой она была в начале столетия, а харизматические лидеры оказались крайне редким явлением (расхожее употребление понятия “харизма” в применении практически к любому популярному политику не предполагает сакрального акцента).
Харизматическое лидерство присутствует сегодня в форме персонализации власти. Однако нельзя смешивать сконструированное средствами информации почтение к лидеру с действительным харизматическим лидерством. Два из трех веберовских типов легитимации к настоящему времени практически пусты, вербовская типология нуждается в развитии как “по горизонтали”, так и “по вертикали”. “По горизонтали” к
демократическому типу легитимности целесообразно было бы добавить квазилегитимность, а также тотальную легитимность режимов. “По вертикали” можно было бы воспользоваться типологией известного английского политического философа Д. Хелда, включающей семь основных вариантов легитимации:
• согласие под угрозой насилия;
• легитимность в силу традиции;
• согласие в силу апатии;
• прагматическое подчинение (т. е. поддержка в силу личной выгоды);
• инструментальное согласие (согласие, поскольку данный режим может служить инструментом реализации общего блага);
• нормативное согласие;
• идеальное нормативное согласие.
Д. Хелд рассматривает в качестве подлинной легитимности только два последних типа (здесь в полном смысле осуществлена диффузия поддержки
существующей власти со стороны большинства граждан). Но Д. Хелд считает, что подобные ситуации встречаются крайне редко, а последний тип - идеальное нормативное согласие - вообще продукт скорее воображения, нежели реальности. Более типично смешение различных вариантов не полностью легитимных типов, что особенно ярко проявляется именно в переходных состояниях.
В обществах переходного типа, особенно посттоталитарных, нередко за наличие легитимности принимается отсутствие бунта. Однако трудности переходного периода, которые своей наиболее тяжелой стороной обычно оборачиваются к массам, в обществах без демократических традиций нередко воспринимаются как тотальность, судьба. Сам факт отсутствия государственного насилия также еще не означает наличие легитимности. Скорее это псевдолегитимность, которая обеспечивается либо апатией, либо привычкой к подчинению любой власти, которая на индивидуальном уровне может восприниматься как крайне непопулярная; такое состояние общества не имеет ничего общего с демократизацией и потенциально открывает возможности для всевозможных путчей и переворотов.
Что касается признаков нелегитимности режимов, которые позволяют точно определять состояние общественной лояльности, они таковы. Симптомом нелегитимности является коррупция. Признаком провала деятельности правительства, как правило, выступает институционализированная коррумпированность: от правительственных
чиновников и полиции до судов и преподавателей школ и университетов.
Однако разоблаченное взяточничество в высших эшелонах власти, скандалы в среде общественных политиков не только не являются признаками нелегитимности, но и поддерживают свободу слова и режима в целом.
Различие существует также между легитимностью и доверием. Если концепция легитимности относится ко всей политической системе и ее природе, то концепция доверия ограничивается конкретными правителями, осуществляющими власть на основе сменяемости. Введение различия между легитимностью режима и доверием к конкретным политическим институтам или власть предержащим соответствует плюралистическим демократиям. Никакая
политическая система, даже самая демократическая и стабильная, не является совершенной. Ни один институт, по существу, не остается вне критики со стороны какого-то сегмента общества. Ибо единство позиций и мнений - это смехотворная претензия, прежде всего, тоталитарных режимов. В посттоталитарных обществах длительное время сохраняется иллюзия, что критика правящего класса тождественна неприятию режима в целом. Ограничения легитимности и потеря доверия могут объясняться трудностями управления в плохо регулируемом обществе.
Существуют два противоположных типа неуправляемости, что проявляется в следующем:
• правительство перегружено требованиями со стороны общества со сложной структурой и берет на себя много обязательств, как это бывает в государствах со слишком большим числом социальных программ;
• государство в ситуации экономического кризиса или экономической недоразвитости просто не обладает необходимыми ресурсами для оказания позитивного влияния на общество.
Оба случая применимы к современной России: ситуация усугубляются тем, что, поскольку нынешний режим заявил себя как демократический, правительство принимает решения при прямом и постоянном контроле со стороны общественности. Средства массовой информации, с одной стороны, транслирующие недовольство пострадавших в результате реформ социальных слоев, а с другой -пытающиеся защитить часто неизбежно непопулярные меры правительства, подвергаются постоянной критике как “сверху”, так и “снизу”. В результате СМИ как “четвертая власть” оказываются между “двух огней”, что в свою очередь способствует скорее делегитимации, чем
легитимации режима.
Одной из тенденций власти в России переходного времени явилась концентрация власти в руках олигархов, в том числе банковской. Об этом свидетельствует назначение Б. Березовского (второго - после В.Потанина, - представителя финансовой элиты страны на российском политическом Олимпе) на пост заместителя секретаря Совета Безопасности. Под олигархией в России понимается группа крупнейших российских банкиров, так называемый “союз семерых”, но в широком смысле в это понятие можно включать все крупные уполномоченные банки (т. е. банки, через которые правительства и администрации разного уровня проводят бюджетные деньги). Сегодня “большая семерка” «контролирует» не только громадный кусок российского финансового банка ( до 50%), но и несколько важнейших властных позиций в Кремле и Белом доме, а также крупнейшие информационные империи России.
Произошел сдвиг власти в сторону банковско-финансовой элиты, и это случилось в стране, где по-литократия была традиционной. Это перераспределение власти серьезно дестабилизирует социальнополитическую ситуацию в России рубежа ХХ - ХХ1 вв., когда наглядно проявляют себя и взрывоопасная социальная дифференциация, и маргинализация населения. Финансовая элита возникла в конце 80-х годов на основе банковского обслуживания нужд государственной администрации. Коммерческие банки сыграли роль в демонтаже социализма и приватизации экономики страны, и это дало им возможность в условиях спада производства занять центральное место в новом социально-экономическом истеблишменте страны. Огромная роль российских банков в переходной экономике (в сравнении с постсоциали-стическими обществами Восточной Европы) объясняется достаточно просто: в условиях тотального вакуума легитимности процесса приватизации в России банки стали главным каналом скрытой капитализации государственных должностей и приватиза-
ции управленческих функций - конверсии статуса в капитал. С конца 1980-х годов шел и процесс формирования банковской элиты, а участие в президентской компании 1996 г. придало ей статус и черты финансовой олигархии. Первоначально финансовые олигархи сформулировали цель и идеологию: защитить рынок от коммунистической реставрации, завершить реформы; вкладывающие деньги в “ельцинский проект” должны были иметь возможность непосредственно влиять на принятие решений. Однако финансовыми магнатами властные позиции реально использовались не для рыночной реконструкции экономики, а для получения односторонних привилегий; организовывались “залоговые аукционы”, которые формально представляли собой способ передачи государственных предприятий (на конкурсной основе) во временное управление, пользование банками, которые под залог государственного пакета акций этих предприятий предоставляют правительству кредит под низкие проценты. Реально речь шла о скрытом варианте приватизации банками промышленности, т. к. правительство в ближайшие годы не планировало возвращения полученного от банков кредита, и не могло требовать передачи предприятий в казну. Условия залоговых аукционов формулировались так, чтобы устранить конкуренцию. Банки, не вошедшие в узкий круг “своих”, не допускались к этим “аукционам” (такова история несостоявшегося участия Инкомбанка в аукционе за уникальный комбинат “Норильский никель”). Условия фактически не предусматривали серьезных санкций за нарушение инвестиционных обязательств банков в отношении полученных в управление предприятий.
Наглядно проявила себя экспансия банков в реальный сектор экономики (в том числе сырьевой). Возможно, что смена стратегий развития, навязанная банками, может привести к оживлению контролируемых ими отраслей. Власть финансовых олигархов сегодня колоссальна. Они контролируют доступ к бюджетным деньгам и инвестиционные ресурсы страны (иностранные инвесторы не могут действовать в стране, не взяв их в долю, поскольку экономические министерства правительства плотно контролируются их людьми). Важно и то, что в руках банковской олигархии - громадный информационный ресурс; именно эти люди формулируют “волю президента”, диктуют важнейшие стратегические решения. Олигархия не может предложить программы выхода из кризиса, мобилизующей идеологии, оптимистичного прогноза. Варианты стратегии олигархии легко просчитать: либо ”покупка” нового харизматического лидера, либо союз с сырьевым и промышленным лобби.
Одной из особенностей проявления триады -отношения “легитимность - доступ к власти -осуществление властных функций” - является в России переходного времени сохраняющееся
отчуждение народа от власти. Сложилась
своеобразная ситуация: поверхностно чисто внешне восприняв основные принципы и ценности
демократии, наше общество далеко от осознания того, что действительность демократии - это строгое следование процедурам, нормативно закрепленным
правилам политической игры. Ее участники, и прежде всего представители трех высших
государственных властей, не могут менять такие правила произвольно и в свою пользу, что было бы чревато многими осложнениями в движении государства.
Мы помним ситуацию, когда суперструктура, называемая российским “парламентом”, стремилась сосредоточить у себя все или почти все основные властные полномочия, создать нечто вроде того, что в политилогии называют “режимом ассамблеи”. Подобное “сверхмогущество” парламента способно лишь приближать угрозу национального краха и обычно заканчивается установлением режима личной власти. И дело не только в этом, но и в возникновении и закреплении оснований и предпосылок для отчуждения народа от власти.
В российском социуме сложились неэффективные методы принятия решений; это не способствует решению сложных проблем, в частности, нормальному функционированию
рыночного хозяйства. Россия не нашла для себя эффективного пути; она стоит перед фактом конфликта, порождающего потоки дезорганизации, конфликта между реальной эффективностью решений и мощной, идущей из каждой точки общества, потребностью в росте результативности хозяйства. Сложившийся тип принятия решений, органически связанный с расколом общества и его глубокой дезорганизацией, является самой серьезной угрозой существованию России.
Ряд авторов (С.А. Алексеев, А.С.Ахиезер, А.С.Панарин) отмечают, что в истории России сложилось стойкое, постоянно стимулируемое отчуждение народа от власти. Это были не обычные конфликты по поводу распределения ресурсов, а сложилась метафизическая пропасть между конфликтующими сторонами, которая исчезала лишь при столкновениях с внешними силами. Люди пытались уходить из-под власти государства, на что последняя, культивировала жесткие структуры, основанные на прикреплении людей к их функциям, пытаясь соединить интересы людей с крепостническими формами жизни. Одним из результатов этого явилось постоянное участие государства на всех уровнях, включая самый нижний, в конфликтах на стороне этого порядка, что само по себе в условиях раскола стимулировало активизацию противоположных ценностей: постоянное воспроизводство антигосударственных и догосударственных ценностей в массовых
масштабах. В кризисной ситуации это могло порождать мощные потоки дезорганизации, настабильности, угрожающие необратимостью.
Общество искало формы борьбы с дезорганизацией. С авторитарным нравственным идеалом связаны прямое вмешательство высших уровней управления в низшие, постоянный контроль, подчас явно тяготеющий к тоталитаризму. Но авторитаризм как метод борьбы с дезорганизацией в конечном итоге превращается в свою
противоположность, порождая нестабильность,
парализуя возможность принимать самостоятельные
решения на уровнях, включая решения внутри локальных миров. Это приводит к кризису авторитаризма, его нравственных оснований, его организации, последнее побуждает людей инверсионно заместить этот идеал
противоположным - соборным, пытающимся преодолеть дезорганизацию. Однако его господство связано с распадом общества, с локализмом, т. е. со стремлением каждой ячейки общества жить независимой жизнью, замкнуться в своем локальном мире.
Специфичность переходных процессов современной России во многом связана с проблемами, порожденными глобализацией. Россия вынуждена адаптироваться к этой ситуации, интериоризировать те проблемы, которые вызваны глобализацией. Процессы политической демократизации и экономической либерализации переплетаются с процессами глобализации мировой экономики, диктующими единые экономические правила, общие стандарты потребления, все более близкие культурные нормы, правила социального регулирования и политического поведения стран с самым культурным и цивилизационным наследием, с разными историческими и политическими традициями. Формы глобализации являются предметом ожесточенной политической борьбы во всех странах мира. И если включенность России в современный мир сохранится, если она будет идти в направлении все большей открытости экономики и общества, если не наступит новый период внешнеполитической изоляции и экономической автаркии, то российское общество действительно неизбежно и в растущей мере будет сталкиваться со всеми проблемами, порожденными глобализацией, и будет вынуждено адаптироваться к ним и инте-риоризировать их.
Переходный период постперестроечного времени сделал очевидной и следующую ситуацию: нарастание разочарования в реальных результатах политических и экономических реформ вызвало пессимизм в отношении перспектив демократии и рынка в России и распространение представления об уникальности переживаемой Россией трансформации. Нарастание авторитарных тенденций интерпретируется сегодня как результат “неготовности” российского общества к демократии, как следствие непригодности западной модели демократии в России. Со-
циальные последствия экономической либерализации рассматриваются, главным образом, в катастрофической перспективе, ведущей либо к взрыву, либо к такому уровню социальной деградации и политической дестабилизации, реальным выходом из которой может стать только тот или иной вариант авторитарного режима.
В России не сложился широкий демократический консенсус, общество расколото не только по политическим нормам и правилам игры, сколько по поводу существующей политической системы как таковой. Ее легитимность низка во всех частях политического спектра общества: как среди правых, так и среди левых, как среди государственников, так и среди рыночников, все меньшая часть общества считает ее действительно демократической. И хотя в России не существует в настоящее время структурированной внесистемной политической силы (поскольку КПРФ в последнее время практически интегрировалось в систему), общественная потребность во внесистемной оппозиции сохраняется. И не экономика, а политика является наиболее слабым звеном в процессе демократизации России.
Сегодня в стране сложилась система олигархического правления, основанная на единстве власти и собственности, на все более прямом и даже персональном совпадении политически и экономически господствующих групп, на всех уровнях государственного управления, от федерального до регионального и районного. Эта система имеет лишь формальное сходство с демократией, и, по сути дела, становится одним из серьезных препятствий подлинно демократического развития страны. Угроза авторитаризма в России исходит изнутри сложившейся системы властных отношений.
Литература
1. Алексеева Т. А. Личность и политика в переходный период: проблемы легитимности власти // Вопросы философии. 1998. -№ 7. - С. 21-28.
2. Куда идет Россия? Общее и особенное в современном развитии.- М.: Наука, 1997. - 361 с.
Literature
1. Alekseev Т.А. The person and a policy in a transition period: problems of legitimacy of authority // Questions of philosophy. 1998. -№ 7. - P. 21-28.
2. Where there is Russia? The general and especial in modern development, - М.: the Science, 1997.- 361 p.
Сведения об авторах
Щукина Ольга Сергеевна - соискатель Томского государственного университета, заместитель директора Учреждения социального обслуживания ХМАО - Югры «Реабилитационный центр для детей и подростков с ограниченными возможностями «Надежда», г. Югорск, e-mail: [email protected].
Data on authors
Shukina Olga Sergeevna - competitor of Tomsk state university, deputy director of establishment of social ser-vice "Centre of Rehabilitation for children and teenagers with the limited opportunities " Hope ", Ugorsk, email: [email protected].
