CC BY
78
communality. On the basis of this teaching is the longitudinal development of the concept of catholicity.
Key words: collegiality, Russian religious philosophy.
Получено 17.10.2011.г.
УДК 130.2
И.Ф. Салманова, канд. филол. наук, доц., 8-910-366-23-69, [email protected] (Россия, Белгород, БелГИКИ)
ОСМЫСЛЕНИЕ ЦЕЛОСТНОСТИ ЧЕЛОВЕКА В РУССКОЙ ФИЛОСОФСКОЙ И ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННОЙ АНТРОПОЛОГИИ
Исследуется проблема целостности человека в русской художественной литературе и русской философской антропологии как базовой. Осмысление целостности с двух позиций позволило определить общее и отличное в философской и художественной антропологии.
Ключевые слова: целостность, антропология, жизнетворчество, системность и бессистемность, диалог, литература.
В русской философии, как и в русской художественной литературе, антропологическая тема была самой главной на протяжении всей истории развития. В центре исканий русских мыслителей и писателей неизменно находились проблемы «многосоставной» сущности человека, в которой органически переплетены полярные начала: природное и социальное, духовное и плотское, конкретно-историческое и общеисторическое, индивидуально-неповторимое и общечеловеческое, земное и космическое, преходящее и вечное, видовое и родовое. Человек постигался в его универсальной целостности. Принцип целостности, являясь базовым при сопоставлении русской классической литературы и отечественной философской мысли, позволяет наметить методологические основания для прослеживания пересечений и расхождений между художественным и философским осмыслением человека.
Обратимся к тем обстоятельствам, которые, с нашей точки зрения, обусловили внутреннюю сопряженность между русской философской мыслью и литературно-художественным творчеством.
Во-первых, в России исторически сложилась ситуация некоторой размытости между статусом художника-творца и мыслителя; чисто цеховые, профессиональные рамки и ограничения в отечественной духовной деятельности отсутствуют. А.Н. Радищев, Н.М. Карамзин, A.C. Пушкин,
Н.В. Гоголь, М.Ю. Лермонтов, Д.В. Веневитинов, В. Д. Одоевский, A.C. Хомяков, Ф.И. Тютчев, Ф.М. Достоевский, B.C. Соловьев, Л.Н. Толстой... Кто они? Художники слова или мыслители? Разделение кажется неумест-
ным, надуманным. Однако все они одержимы одним - «тайной» человека, все они неизменно пытаются проникнуть в сущностные основы человеческого бытия.
Во-вторых, в творчестве и писателей, и мыслителей «слишком видна личность» каждого, очевидно желание каждого служить отечеству не только словом, но и делом, неизменное стремление каждого «искать в себе и в мире совершенства» (М.Ю. Лермонтов). Процесс познания человека, его духовной сущности у русских мыслителей и художественных гениев часто совпадает с моментом самопостижения, с личностной самоидентификацией. Постижение, прежде всего, своей внутренней целостности, ее природы, превращает этот процесс в универсальную методологическую основу в понимании «другого» как внутри себя, так и вне себя. Этот уникальный в своем роде опыт познания сквозь призму собственной внутренней целостности, не исключающий «текучести», бесконечной изменчивости, противоречивости взаимосвязей с окружающим миром, становится необходимым не только в структурировании собственного творческого мышления, своего авторского кредо, но и в познании сущностных основ человеческого бытия как такового. Парадокс заключается в том, что явный субъективизм, глубоко личностное переживание (проживание) той или иной идеи, не мешает, а, скорее, способствует воссозданию «живой» картины видения мира и человека. Это становится возможным при условии единства и неизменности аналитического принципа - целостности. Кажущаяся ограниченность личностного опыта самопознания, принимающего зачастую исповедальную форму, не отменяет, а скорее углубляет процесс проникновения во внутреннюю, божественную целостность человека.
Наша мысль определенным образом подтверждается размышлениями самих русских философов, пытавшихся определить специфику национального философствования. В частности Н.А. Бердяев писал: «Идея цельного знания, основанного на органической полноте жизни, - исходная идея славянофильской и русской философии. Вслед за Хомяковым и Киреевским самобытная, творческая философская мысль всегда ставила у нас себе задачу раскрытия не отвлеченной, интеллектуальной истины, а истины как пути к жизни. Это своеобразие русского философствования сказалось и в лагере противоположном, даже в нашем позитивизме, всегда жаждавшем соединить правду-истину с правдой-справедливостью. Русские не допускают, что истина может быть открыта чисто интеллектуальным, рассудочным путем, что истина есть лишь суждение. И никакая гносеология, никакая методология не в силах, по-видимому, поколебать того дорацио-нального убеждения русских, что постижение сущего дается лишь цельной жизни духа, лишь полноте жизни» [1, с. 71]. По мысли философа, «цельное знание» и «полнота жизни» - понятия тождественные. Безусловно, «полноту жизни» философ, прежде всего, идентифицирует с целостностью, восходящей до религиозных высот обобщения. Однако религиозно-
духовный стержень этой «полноты» не исключает осмысления собственного Я, за которым скрывается целая бездна. Русская философия, как и русская литература, никогда не были равнодушны к судьбе конкретного человека. Конкретный человек, по мысли И.Ю. Преображенского, - «это определенный тип опыта жизни, где достоверность встречи разума и тайны устанавливается языком разума и осуществляется поступком» [2, с. 142]. Русская духовная культура всегда остерегалась говорить о человеке самом по себе, об идее человека как мыслительной абстракции. «Человек живет в мире, но и целый мир содержится в нем. При этом внутреннее и внешнее связаны и изменчивы в опыте жизни изначально равно» [2, с. 142]. Думается, что измерителем полноты жизни и цельности знания о ней является «равность» (равно-значность, равно-весность) опыта осмысления (философского, художественного) и опыта проживания (биографического, социального, общественного, культурного). Нравственно-этическое понятие правды, столь близкое, родное для русского человека, - своего рода неугасимый «маяк», пульсация которого не дает сбиться на пути жизни. Неслучайно одной из последних книг самого Бердяева стало «Самопознание» -философская автобиография мыслителя.
В русской художественной литературе, как и в философии, доминирует понятие целостности, органической полноты жизни, предполагающее отсутствие некоего четкого водораздела между художественным осмыслением жизни и ее реальным, конкретным проживанием. Творческие искания литературных гениев не укладываются в рамки сугубо художественной образности, только в пределы сочинительства, но бесконечно выходят в область философского постижения полноты, правды человеческой жизни. Л.Н. Толстой писал в письме к Н.Н. Страхову: «Какая огромная разница между таким философствованием, при котором играешь словами, и таким изложением мысли, при котором готовишься жить и умереть на основании тех слов, которые высказываешь» [3, с. 266-267]. Толстой исключает из творческой деятельности «разговорный интерес к мысли, к жизни, ее мукам и вопросам» [4, с. 33]. Еще раз подчеркнем, что целостность как основополагающий закон художественности для русских писателей никогда не становился чисто эстетической доктриной. В литературной критике XIX века данная дифференциация «сочинителей» и «писателей» четко прослеживается. Как отмечал один из классиков литературной критики Н.Н. Страхов: «О, риторика! тебя ничем и никогда не выжить. Всегда только как редкое исключение будут некоторые писать, остальные же будут сочинять» [5, с. 98]. Более того, в русской литературе существовала некая идеальная творческая норма - единство высказывания и поступка, которая обусловила специфику творческого мышления целого ряда литературных гениев. Уже в творческой деятельности А.Н. Радищева сразу проявилось коренное свойство русской мысли - тенденция к немедленному соединению с «делом», готовность мысли переливаться в практический
поступок. «Вот этот комплекс: мысль и сразу действие без надежды на немедленный успех - типичен для русского духовного освоения жизни, которое никогда не было чисто духовно-теоретическим, а было духовнопрактическим. Слово воспринималось не как звук пустой, а как дело - чуть ли не столь же наивно-фетишистски, «религиозно» [6, с. 58-59], а писатели, в свою очередь, воспринимались как проповедники, пророки, вестники. Отношение к литературе, художественному мышлению как священнодействию породило феномен жизнетворчества, представляющегося творческим актом превращения личной жизни (биографии) в творчество и наоборот - творчества в жизнедеятельностное руководство. А. Белый отмечал, что «в глубочайшей основе художественного творчества лежит потребность осознавать это творчество как деятельность; в глубочайшей основе того внимания, которым окружаем мы художника-гения, лежит явная или тайная надежда в творчестве разгадать загадку нашего бытия, гармонией и мерой красоты успокоить безмерную дисгармонию нашей жизни, лишь разложимой в познании, но не осмысленной до конца. И мы прислушиваемся к гению, как будто мы знаем, что источники художественного творчества и творчества жизни одни...» [7, с. 279]. Однако стремление жить и умереть на основании тех духовных откровений, которые высказывались в художественных произведениях, часто оборачивалось для писателей-гениев внутренним разладом, личной трагедией, своеобразной «нереализо-ванностью».
Русская читающая публика, на глазах у которой разворачивались подобного рода творческие трагедии, безоговорочно воспринимая и принимая гения-художника, останавливалась в недоумении перед человеческим гением, «гением жизни» (А. Белый). Общественное мнение отказывалось понимать, либо воспринимало жизнетворческую целостность весьма полемично, полярно, «погружая» личность творца в атмосферу бесконечных толков, домыслов, мифов, обывательских суждений. По большому счету, феномен единства жизни и творчества, определяющий полноту творческих исканий гения, остается тайной по сей день. Думается, что эта великая тайна, это религиозное состояние, плохо поддающееся логике, холодному анализу, заключает в себе множество наших, отдельных человеческих тайн. Постигая великую тайну русских гениев, мы постигаем природу собственной целостности.
Вышесказанное вполне применимо и к русской философской мысли, которая, по словам А.Ф. Лосева, «представляет собой чисто внутреннее, интуитивное, чисто мистическое познание сущего, его скрытых глубин, которые могут быть постигнуты не посредством сведения к логическим понятиям, а только в символе, в образе посредством силы воображения и внутренней жизненной подвижности» [8, с. 73-74]. Такое «философствование образами», безусловно, внутренне объединяет философию и ху-
дожественную литературу, одинаково устремленных к целостному, нерас-члененному постижению человеческого бытия.
С другой стороны, между философским и литературнохудожественным осмыслением человека и мира есть несовпадения. Несмотря на глубочайшую самобытность, никто из русских философов XIX столетия «не оставил после себя цельной, замкнутой философской системы, охватывающей своими логическими построениями всю проблему жизни и ее смысла» [8, с. 68]. Вслед за Лосевым повторим, что для понимания своеобразия русской философии необходимо привлекать и учитывать «нелогические», «до-логические», художественно-поэтические «слои познания и мышления». Вопреки мощному влиянию западноевропейского рационализма, русские оставались в определенном смысле поэтами-философами, озабоченными не столько созданием рассудочных систем, сколько богатством индивидуальной, живой личности, живой жизни, таинством Логоса. Важно было не отстраненно познавать, но осознавать «свое бытие в Истине» (Эрн B.C.); в постоянной борьбе между абстрактным рационализмом и восточно-христианским , богочеловеческим Логосом подниматься «на новую ступень постижения иррациональных и тайных глубин космоса конкретным и живым разумом» [8, с. 78]. Между тем, на фоне бессистемной философской мысли развивается богатейшая русская литература, вобравшая в себя все богатство философии. «Русская художественная литература - вот истинная русская философия в красках слова, сияющая радугой мыслей, облеченная в плоть и кровь живых образов художественного творчества» [9, с. 72]. Более того, именно русским литературным гениям удалось создать «художественно-философские, бессистемные системы» (Волжский A.C.). Необходимо, с нашей точки зрения, остановиться на анализе столь парадоксального определения. «Бессистемность» художественных творений зиждется на той же целостности и полноте многомерных художественных образов, исключающих научную аргументацию и логику умозаключений. Одновременно именно в русской литературе сильнейшим образом проявляется аналитическое начало, проникающее в жизненные противоречия, антиномизм человеческих характеров и судеб, не разлагая их, а воссоздавая диалектическую сложность жизненного процесса. В этом феноменальном погружении в жизненный поток литературные гении озабочены не только поиском некоей философской, нравственно-этической константы, определяющей общую динамику, но и выяснением своего, авторского (писательского) и человеческого кредо. Здесь мы вновь возвращаемся к мысли А. Белого о том, что субстанция «художественного творчества и творчества жизни» едина, и зиждется она на все том же принципе внутренней целостности творца. У истоков «всемирной отзывчивости» A.C. Пушкина - сам Пушкин - его «самостоянье», «ибо Пушкин был всегда цельным, целокупным, так сказать, организмом, носившим в себе все свои зачатки разом, внутри себя, не воспринимая их
извне. Внешность только будила в нем то, что было уже заключено во глубине души его» [10, с. 502]. Бесконечному превращению бессистемности в систему и наоборот как в художественном творчестве, так и в творчестве жизни способствует непрерываемый процесс самопознания, изначально не скованный ничем, кроме собственного «Я»: «.исходя из самого известного: себя, своего сознания, разумный человек невольно приходит к сознанию сначала ближайшего к себе, потом более отдаленного и, наконец, к сознанию непостижимости» [11, с. 17].
И все же, почему именно русским художественным гениям удается создать пусть «бессистемные», но «системы»? Почему художественная антропология выглядит более убедительной и полновесной по сравнению с философской? Почему конфликт рационализма и логизма не привел русских философов к искомому синтезу? Только ли потому, что представление о единстве и целостности человека, укорененное в святоотеческой, православной традиции, плохо сочеталось с системой принципов и представлений, заимствованных из новой западной философии и науки? По мнению П.П. Евлампиева, именно «взаимодействие и борьба этих двух тенденций внутри антропологических концепций русских мыслителей и обусловили богатство и многозначность представлений о человеке и смысле его жизни» [12, с. 308]. Несмотря на наличие плодотворных, талантливых антропологических концепций, органично соединяющих позитивные стороны обеих тенденций, создать единую, самобытную систему русской философии так и не удалось. Это удалось сделать русской литературе, которая внутри себя выработала целостность (системность), основанную на принципе диалогизма. Весь литературный процесс XIX - начала XX веков насквозь пронизан диалогическими отношениями. Когда мы пытаемся воспринимать творчество каждого отдельного литературного гения сугубо монографически как замкнутую в себе творческую концепцию, мы неизбежно разрушаем эту уникальную систему, выстраиваемую на двух неизменных методологических принципах - внутренней целостности и диалогизме, определенным образом взаимодействующих и обеспечивающих открытость и динамику творческому процессу.
Внутренняя целостность, в основе которой - самопознание как процесс равновесного взаимодействия творчества (осмысления, познания) и жизни (опыта проживания, переживания), органично заключает в себя как суверенную отделенность, интимность, исповедальность (богатейший опыт скриптов - дневников, писем, воспоминаний, хроник - безусловное тому подтверждение), так и диалогизм. Исповедальное самоосмысление начинается «во внутреннем, мысленном диалоге с самим собой; и этот мысленный диалог протекает как столкновение радикально различных логик мышления» [13, с. 44]. Это, подчас длящийся на протяжении всей жизни гения, «спор мышления с бытием»(В.С. Библер), противоречивый «диалог умозрения с опытом»(Л. Фейербах), драматический конфликт между
«гением творчества и гением жизни»(А. Белый), в котором «мышление и бытие должны выступать (в логике) в качестве двух «субъектов диалога» -в качестве «Я» и «Ты» [13, с. 65]. В художественном творчестве внутренний Собеседник трансформируется в Автора, который, в свою очередь, вступает в «большой» диалог с миром посредством сотворенных персонажей (героев), наделенных все той же способностью самопознания, поиском себя, своей целостности. Таким образом, проблема целостности становится всепроникающей, отправной и заключающей точкой своеобразного творческого цикла. Восемнадцатилетний Достоевский писал: «Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время; я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком» [14, с. 63].
Внутренняя сопряженность целостности и диалогизма способствовала созданию гибких, открытых художественных систем, скрепленных единством предмета - универсальной целостностью человека. Русская литература создает уникальное культурное пространство, в котором в диалогические отношения вступают как авторы, так и их герои. Идейное многоголосие становится нормой, не только провозглашенной на словах, но и действительно существующей. По большому счету, в этом едином диалогическом пространстве нет «своих» и «чужих», но есть общая, жизненно важная заинтересованность в решении проблемы Человека через множество перекликающихся голосов, позиций, характеров, типов... Сверхзадачей становится поиск и показ становления «человека в человеке» (Ф.М. Достоевский), его духовного рождения при несомненном сохранении его целостности. «Герой, будь прежде человек», - написал когда-то A.C. Пушкин, создатель первой русской открытой художественно-антропологической «бессистемной системы», в которой он сумел диалогически сопрягать не просто разнородные, но именно полярные, противоположные начала и явления. В дальнейшем все русские литературные гении были «втянуты» в это уникальное диалогическое пространство познания целостной природы человека.
Список литературы
1. Бердяев H.A. A.C. Хомяков. Цит. по кн.: Лосев А.Ф. Страсть к диалектике: Литературные размышления философа. М.: Советский писатель, 1990. 320 с.
2. Преображенский И.Ю. Опыт человеческой жизни в метафизике различных эпох // Антропологический синтез: религия, философия, образование / Сост., предисл. A.A. Королькова. СПб.: РХГИ, 2001. 352 с.
3. Толстой Л.Н. Поли. Собр. соч. (Юбилейное): в 90 т. Т. 67. М.; Л.: Художественная литература, 1953.
4. Мардов И.Б. Лев Толстой на вершинах жизни. М.: Прогресс-Традиция, 2003. 432 с.
5. Л.Н. Толстой и Н.Н. Страхов. Полное собрание переписки. Т. 1 / ред. А.А. Донсков; составители Л.Д. Громова, Т.Г. Никифорова. Оттава, 2003. 488 с.
6. Гачев Г.Д. Образ в русской художественной культуре. М.: Искусство, 1981. 247 с.
7. Белый А. Трагедия творчества. Достоевский и Толстой // Русские мыслители о Льве Толстом. Тула: Издательский дом «Ясная Поляна», 2002. 672 с.
8. Лосев А.Ф. Русская философия // Лосев А.Ф. Страсть к диалектике: литературные размышления философа. М.: Советский писатель, 1990. 320 с.
9. Волжский А.С. Из мира литературных исканий. Цит. по кн.: Лосев, А.Ф. Страсть к диалектике: Литературные размышления философа. М.: Советский писатель, 1990. 320 с.
10. Достоевский Ф.М. Пушкин. Очерк // Достоевский Ф.М. Дневник писателя. Избранные главы. СПб.: Азбука, 1999. 527 с.
11. Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. (Юбилейное) в 90 т. Т. 57. М.; Л.: Художественнаялитература, 1952.
12. Евлампиев И.И. Идея целостности человека // Антропологический синтез: религия, философия, образование / сост., предисл. А.А. Королькова. СПб.: РХГИ, 2001. 352 с.
13. Библер B.C. Мышление как творчество (Введение в логику мысленного диалога). М: Политиздат, 1975. 399 с.
14. Достоевский Ф.М. Полн.собр. соч. в 30 т. Публицистика и письма. Т. XXVIII. Л.: Наука, 1981.
I.F. Salmanov.
UNDERSTANDING THE INTEGRITY OF A PERSON IN THE RUSSIAN PHILOSOPHICAL, LITERARY AND ARTISTIC ANTHROPOLOGY
The article is devoted to the problem of the integrity of the human being in Russian literature and Russian philosophical anthropology as a base. Understanding the integrity of the two positions, has allowed to define general and the difference in philosophy and art anthropology.
Key words: integrity, anthropology, creative lifetime, system intensity and unsystematic, dialogue and literature.
Получено 17.10.2011 г.
