CC BY
16DOI 10.26105/8361.2019.1.1.004 УДК 811.161. ББК 81.411.2-5
Г.В. Кукуева
ОСЛОЖНЁННЫЕ И СМЕШАННЫЕ ФОРМЫ ЧУЖОЙ РЕЧИ В ЯЗЫКЕ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ПРОЗЫ XXI в.
В данной статье рассматривается проблема интеграционных процессов в сфере синтаксиса художественной речи. На уровне синтаксической организации текста интеграция проявляется в создании смешанных и осложнённых форм чужой речи, которые получают особую смысловую и конструктивную нагрузку в художественном произведении. Материалом исследования послужили тексты малой прозы XXI века, так как их речевая и стилистическая организация наиболее ярко демонстрирует исследуемый в работе процесс. В ходе проведённого анализа установлено, что осложнённые и смешанные формы передачи чужого высказывания формируются с помощью нескольких приёмов: диалогизации, одноканальной и многоканальной цитации. Данные формы речи полифункциональны в текстах малой прозы XXI века. Ключевая роль осложнённых и смешанных форм чужой речи заключается в организации многоголосого повествования, что даёт возможность говорить о реализации интеграционного процесса по линии слияния разностилевых форм и типов речи.
Ключевые слова: конструкции с чужой речью, художественно-речевая структура текста, интеграционный процесс, синтаксис художественной речи.
G.V. Kukueva
THE COMPLICATED AND MIXED RECHI STRANGER FORMS IN LANGUAGE OF ART PROSE OF THE 21ST CENTURY
In this article the problem of integration processes in the sphere of syntax of artistic speech is considered. At the level of the syntactic organization of the text integration is shown in creation of the mixed and complicated forms of someone else's speech which receive special semantic and constructive loading in the work of art. Texts of small prose of the 21st century as their speech and stylistic organization most brightly shows the process investigated in work have served as material of a research. During the carried-out analysis it is established that the complicated and mixed forms of transfer of someone else's statement are formed by means of several receptions: dialogization, single-channel and multichannel tsitation. These forms of the speech are multifunctional in texts of small prose of the 21st century. The key role of the complicated and mixed forms the stranger of the speech consists in the organization of the many-voiced narration that gives the chance to speak about realization of integration process through merge of raznostilevy forms and types of the speech.
Keywords: designs with someone else's speech, art and speech structure of the text, integration process, syntax of artistic speech.
Введение
Чужая речь рассматривается как важнейший компонент художественно-речевой структуры прозаического текста [1; 2; 3; 4; 12]. Как отмечает в своей работе В.Н. Волошинов: «чужое высказывание является не только темой речи: оно может, так сказать, самолично войти в речь и её синтаксическую конструкцию как особый конструктивный элемент её. При этом чужая речь сохраняет свою конструктивную и смысловую самостоятельность, не разрушая и речевой ткани принявшего её контекста <...>» [4, с. 113-114]. Специфические особенности чужого высказывания заключаются в механизме его воспроизведения в речевой ткани художественного текста. Чужое «слово» проникает в авторский контекст как изначально абсолютно самостоятельная речевая единица, имеющая своего автора, свою стилистическую и смысловую нагрузку. В структуре авторского контекста оно подвергается частичной ассимиляции, «приобщается к синтаксическому, композиционному и стилистическому единству авторского высказывания, сохраняя в то же время, хотя бы в рудиментарной форме, первичную самостоятельность (синтаксическую, композиционную, стилистическую) чужого высказывания, без чего полнота его неуловима» [4, с. 114]. Функциональная нагрузка чужой речи заключается в воспроизведении речевой партии персонажа в структуре диалогического единства или авторского повествования.
Наряду с традиционными конструкциями прямой, косвенной, тематической речи, в текстах XXI в. актуализируются формы с несобственно-прямой речью, а также осложнённые и смешанные формы передачи чужого «слова» [6; 7]. Данные формы речи в прозаическом тексте рождаются путём совмещения нескольких типов чужого высказывания. Объясняется это явление, как считают Е.А. Покровская [8], О.В. Марьина [7], интеграционным процессом, происходящим в сфере синтаксиса художественной речи. Данный процесс носит внутренний характер (иначе внутренняя интеграция [10]), который приводит к формированию в сфере речевой композиции таких особенностей, как сочетание резко контрастных стилистических элементов, увеличение частотности и повышение функциональной значимости конструкций с косвенной и тематической речью, несобственно-прямой речью; в объединении в рамках усложнённого сложного предложения нескольких субъектно-речевых сфер, не имеющих явных традиционных синтаксических, пунктуационных и графических сигналов смены одного речевого субъекта другим. Интеграция может также проявляться в краткости и эллиптичности повествования путём устранения речевой партии повествователя или её
слияния с речью главного героя; в формировании стилевой многослойности авторской речи посредством цитации, ведущей к образованию сложных предложений, насчитывающих в своём составе десятки предикативных единиц, объединение которых противоречит существующим в языке и описанным грамматистами закономерностям построения усложнённого сложного предложения.
Цель данной работы - проанализировать на конкретных примерах осложнённые и смешанные формы чужой речи, установить их роль в речевой композиции прозаических текстов XXI века.
Материал исследования
В качестве материала в работе анализируются произведения Д. Быкова, М. Мейстера, Л. Улицкой, Л. Петрушевской. Выбор материала обусловлен тем, что тексты данных авторов являются образцом художественной литературы XX-XXI веков и, как считает, Е.В. Покровская, именно современные тексты демонстрируют «несомненную связь языковых новаций с литературно-художественными процессами» [8, с. 30]. На фоне этой взаимосвязи в композиционно-речевой и языково-стилистической структуре анализируемых текстов важными видятся: субъективация повествования, глубокое взаимопроникновение, размытость и стёртость границ между речью автора и «словом» персонажей, диалогичность, усиление разговорного начала.
Методология исследования
Методологической базой исследования служит методика лингвостилистического описания [2; 3], предполагающая последовательное снятие покровов со структуры. В работе также использованы основные положения методики описания чужой речи [4; 11]. Сопряжение данных методик позволяет описать осложнённые и смешанные формы чужой речи, установить их роль в композиционно-речевой организации художественных текстов XXI века.
Исследование
1. Осложнённые формы чужой речи. Данный тип конструкций с чужой речью формируются посредством приёма диалогизации. Суть приёма заключается во включении в авторское повествование или во внутреннюю речь персонажа: а) фрагментов гипотетической речи, б) фрагментов самохарактеристики, в) фрагментов коллективной чужой речи.
Рассмотрим один из вариантов осложнения авторского повествования: «Максимов кое-кому казался выскочкой, карьеристом - он этого и не отрицал: дело Апраксина идеально годилось для удачного дебюта. Мотива нет, орудия убийства нет, с жертвой незнаком, ни в чем дурном не замечен, а взят единственно потому, что очень уж осложнил жизнь следствию. Когда после недели предварительного следствия выпустили главного подозреваемого, у которого-то уж точ-
но все было отлично и с мотивом, и с криминальным прошлым, и с папой-олигархом, - Апраксин кинулся бить в колокола, привлекать правозащитников, шуметь в прессе, и тут его решили приструнить стандартным милицейским образом. Что у нас есть на подозреваемого? Показания двух свидетелей, согласно которым убийца был рослым спортивным парнем, в темноте не разглядишь, но, кажется, брюнетом. Что мы имеем в лице Апраксина? Рослый спортивный брюнет. Мог такой человек ударить покойного Сергея Колычева твёрдым тупым предметом? Запросто. Где предмет? Где угодно, не принципиально, выбросил. Алиби есть? Алиби, как на грех, нету: никто не знает, что делал Илья Геннадьевич Апраксин, русский, охранник в фирме «Лада-плюс», на протяжении всего дня 15 марта 2004 года». (Д. Быков «Работа над ошибками»). В приведённом примере авторское монологическое повествование вбирает в себя персонажное «слово», причём смена субъектно-речевых линий автора и героя слабо маркируется. Обратим внимание на первые три предложения. В первом предложении «Максимов кое-кому казался выскочкой, карьеристом - он этого и не отрицал: дело Апраксина идеально годилось для удачного дебюта» обращает на себя внимание глагол восприятия, имеющий отношение к не-обозначенным персонажам «кое-кому казался». Следовательно, автор, находясь в позиции стороннего наблюдателя, выражает не свою точку зрения, в воспроизводит характеристику адвоката Максимова со слов окружающих, однако не использует для этого традиционный способ оформления чужого высказывания конструкцией с прямой или косвенной речью, а прибегает к свободному включению слабо маркированных иностилевых элементов. Далее в предложении осуществляется переход от авторского «слова» к «слову» персонажа, оформленного конструкцией со свободной прямой речью: «он этого и не отрицал: дело Апраксина идеально годилось для удачного дебюта». Границей между субъектно-речевыми сферами выступает ремарочный компонент - глагол «не отрицал» и графическое выделение с помощью двоеточия. Второе и третье предложения демонстрируют полное переключение речевого регистра в сторону стилистки речи персонажа (адвоката Максимова): актуализированы профессиональные штампы: «мотива нет, «орудия убийства нет», «с жертвой незнаком», «ни в чем дурном не замечен», «предварительное следствие», «главный подозреваемый». Четвёртое и идущие далее предложения переводят авторское повествование в плоскость моно-диалогической речи, представляющей собой включение друг в друга диалога и монолога. Как отмечает Е.А. Покровская, подобное речевое явление особенно показательно для художественных текстов, созданных в последние два десятилетия XXI века. Моно-диалогическая речь выполняет сюжетообразующую функцию: эксплицируют гипоте-
тическую ситуацию судебного процесса с традиционными репликами-стимулами и репликами-реакциями: «Что у нас есть на подозреваемого? Показания двух свидетелей, согласно которым убийца был рослым спортивным парнем, в темноте не разглядишь, но, кажется, брюнетом. Что мы имеем в лице Апраксина? Рослый спортивный брюнет. Мог такой человек ударить покойного Сергея Колычева твёрдым тупым предметом? Запросто. Где предмет? Где угодно, не принципиально, выбросил. Алиби есть? Алиби, как на грех, нету: никто не знает, что делал Илья Геннадьевич Апраксин, русский, охранник в фирме «Лада-плюс», на протяжении всего дня 15 марта 2004 года».
Таким образом, активное включение чужой речи в речевую партию повествователя без сохранения чётких маркеров смены субъектно-речевых сфер позволяет выстроить особый тип несобственно-авторского повествования, в котором лишь внешне сохраняется шаблон авторского монолога. Содержательно повествование превращается в цитатное речевое полотно: в нем трудно выделить ключевого нарратора. Следовательно, композиционно-речевая организация свидетельствует о разрушении традиционной модели повествования, о нивелировании авторской позиции как организующего центра всего текста. Уместно в связи с этим привести точку зрения К. Степаняна, анализировавшего современные прозаические тексты: «автор давно низведён с пьедестала. Он при персонажах вроде секретаря - нужен им лишь для того, чтобы записывать их слова и поступки» [9, с. 234].
Осложнённые формы чужой речи затрагивают также сферу внутреннего монолога персонажа:
«Выходные прошли замечательно. Мы с папой ездили на Млечный Путь и катались на звёздоборде. Уже который год прошу купить мне такую штуку, но пока приходится брать в прокат на базе.
И почему взрослые так быстро устают?! Не понимаю, ведь кататься - это так весело! А папа пару раз прокатился и пошёл греться на базу, мол, ты тут один пока в вакууме носись, я замёрз. Наверное, опять расчёты по Синтезу делает. Он в воскресенье уже сам ни свой обычно. За работу волнуется. Я ему говорю, да вон твоё Солнце светит, все же нормально. Так не слушает. «А что это за подозрительный протуберанец вон там?».
Эх! А мне вот не хочется на работу. Я бы ещё покатался. Хотя родители говорят, что никакая у меня не работа пока, а учёба. Настоящая работа ждёт впереди, когда буду за все вулканы вселенной отвечать.
А ещё, несмотря на весёлые выходные, у меня не идут из головы эти люди с планеты Земля. Надо бы как-нибудь напроситься к дяде...
Вечером мы всей семьёй поужинали и пошли спать. Мама с папой радостные, что скоро на любимую работу, дядя мрачный с похмелья, а я никакой. Устал очень от гонок по звёздам». (М. Мейстер «Бог по обмену»).
В приведённом текстовом фрагменте герой выступает в качестве нарратора, представленного формой 1-го лица. О субъективности повествования свидетельствует открытая оценка событий и поступков персонажей: «Выходные прошли замечательно», «кататься - это так весело!», «он в воскресенье уже сам не свой», «весёлые выходные». Чужое высказывание внедряется в повествовательный контекст двумя разновидностями конструкций с косвенной речью. Первая разновидность - «полуоформленная» конструкция с прямой речью «Так не слушает. А что это за подозрительный протуберанец вон там?». Графически речь выделена, но собственно ре-марочный компонент отсутствует, что указывает на размывание границ между субъектно-речевыми сферами нарратора и другого персонажа. Вторая разновидность представлена воспроизведением чужого высказывания полупрямой речью с помощью разговорной частицы «мол»: «А папа пару раз прокатился и пошёл греться на базу, мол, ты тут один пока в вакууме носись, я замёрз». Первичность, подлинность чужого «слова» в рамках речи героя сохраняется благодаря употреблению местоимений первого и второго лица, а также глагола движения с разговорной окраской. При этом сам внутренний монолог становится полифоничным.
2. Смешанные формы чужой речи. Данный тип конструкций с чужой речью встречается внутри целого высказывания, принадлежащего речевой партии повествователя или партии персонажа. Как отмечают исследователи [1; 4; 5], традиционно данным формам речи свойственны два основных варианта введения чужого высказывания: 1) с сохранением его целостности и аутентичности при воспроизведении в том или ином контексте; 2) с разрушением исходной структуры чужой речи и нивелированием её первичной смысловой доминанты. Однако, как показывает материал нашего исследования, в текстах прозы XXI века актуализирован ещё один вариант организации смешанных форм речи. Его суть состоит в том, что чужое «слово», с одной стороны, утрачивает свою изначальную структурную организацию при сохранении или модифицировании исходно вложенного в него смысла, но, с другой стороны, в количественном и смысловом отношении становится шире обрамляющего его контекста. О явлении подобного рода писал ещё В.Н. Волошинов: «речевая доминанта переносится в чужую речь, которая становится сильнее и активнее обрамляющего её авторского контекста и сама как бы начинает его рассасывать. Авторский контекст утрачивает свою присущую ему нормально большую объективность сравнительно с чужой речью. Он начинает восприниматься и сам се-
бя осознает в качестве столь же субъективной «чужой речи» [4, с.118]. Рассматриваемые смешанные формы чужой речи создаются на базе приёма одноканальной или многоканальной цитации. Одноканальная цитация определяется нами как такая цитация, при которой слово или целая фраза, перенесённые из первичной сферы бытования во вторичную, имеют только одного единственного субъекта речи и являются сигналами только его точки зрения при вступлении во взаимодействие с принявшим его контекстом. Многоканальная цитация такая, при которой слово или целая фраза, перенесённые из первичной сферы бытования во вторичную, вбирают в себя несколько субъектов речи и, как следствие, выступают сигналом разных точек зрения при взаимодействии с принявшим их контекстом. Смешанные формы чужой речи, возникшие с помощью приёма цитации, в тексте выполняют несколько функций: способствуют созданию многоголосия внутри речевой партии, выполняют сюжетообразующую или ретроспективную функции. Рассмотрим пример одноканальной цитации:
«Зная об этом семейном малоплодии, старый Андрей Иннокентиевич с ожиданием смотрел на хрупкую невестку в розовых и лиловых шёлковых платьях, с грустью отмечал подростковую узость таза, общую субтильность сложения и вспоминал свою давно ушедшую Танюшу, какой та была в восемнадцать лет, мужского роста, плечистую, с самоварным румянцем и крутой лохматящейся косой, которую она остригла безжалостно и весело в день окончания гимназии...». (Л. Улицкая «Дочь Бухары»). Структурно фрагмент приведённого авторского монолога представляет собой усложнённое сложное предложение, имеющее в своём составе: полупредикативную единицу -обособленное обстоятельство причины: «Зная об этом семейном малоплодии», ряды однородных членов, рисующие образ героини через восприятие Андрея Иннокентиевича; подчинительную связь с придаточными определительными «какой та была в восемнадцать лет» / «которую она остригла безжалостно и весело в день окончания гимназии». Данное предложение пронизано одноканальной цитацией. Цитируемые фразы принадлежат субъектно-речевой сфере персонажа (Андрея Иннокентиевича). Смысловыми сигналами, свидетельствующими о смене речевого субъекта, служат глаголы «отмечал», «вспоминал», условно выполняющие роль ремарочно-го компонента. Вчитываясь в текст, читатель понимает, что описание двух героинь (дочери Бухары и Татьяны) дано через призму оценки героя. Для описания дочери Бухары герой использует врачебный термин «общая субтильность», для характеристики умершей жены - уменьшительно-ласкательную форму её имени, выразительные эпитеты «с самоварным румянцем и крутой лохматящейся косой». Попадая в контекст речи повествователя, высказывания героя, с одной стороны,
сохраняют «подлинную физиономию» своего автора, с другой - приобретают дополнительные коннотации, связанные с авторской установкой, воспроизвести в сознании читателя образ героини, оставшейся в прошлом, за рамками повествования.
Проанализируем пример с многоканальной цитацией:
«<...> Лена удалилась из палаты, можно сказать, полностью развенчанной, однако не потерявшей своей торжественности и таинственности, - и все это после того, как вся палата серьёзно обсуждала при Лене, как ей быть с будущим ребёнком, обсуждала также, можно ли рассчитывать на помощь того инженера, про которого Лена говорила, что он её муж, - все эти проблемы мгновенно всплыли на поверхность, как только Лена начала прощаться. Палата хором советовала Лене пока отдать ребёнка в дом ребёнка хотя бы на год, и за этот год как-то встать на ноги, найти работу и жилье и только после того забрать ребёнка к себе насовсем <...>» (Л. Петрушевская «Скрипка»).
В вышеуказанном фрагменте речь повествователя представляет собой цитатный многоголосый полилог с нанизыванием друг на друга нескольких субъектно-речевых сфер, что неоднократно подчёркивается ключевой деталью ремарки «палата хором советовала». Чужие высказывания вбирают в себя смысловую позицию персонажей, обозначенных с помощью стилистического приёма синекдохи (люди, больные -«палата»), позицию героини Лены, молча поддерживающей точку зрения других, повествователя, пересказывающего суть беседы. Рассмотрим более подробно предложения: «Лена удалилась из палаты, можно сказать, полностью развенчанной, однако не потерявшей своей торжественности и таинственности (восприятие и оценка повествователя), - и все это после того, как вся палата серьёзно обсуждала (ремарка) при Лене, как ей быть с будущим ребёнком, обсуждала (ремарка) также, можно ли рассчитывать на помощь того инженера, про которого Лена говорила (ремарка), что он её муж <...>. Палата хором советовала Лене (ремарка) пока отдать ребёнка в дом ребёнка хотя бы на год, и за этот год как-то встать на ноги, найти работу и жилье и только после того забрать ребёнка к себе насовсем». Чужие высказывания оформлены тематической «вся палата серьёзно обсуждала при Лене, как ей быть с будущим ребёнком» / «Палата хором советовала Лене пока отдать ребёнка в дом ребёнка хотя бы на год» и косвенной речью «палата обсуждала также, можно ли рассчитывать на помощь того инженера, про которого Лена говорила, что он её муж». Несмотря на то, что данные формы передают чужую речь в пересказанном виде, объем цитатных включений и сохранённая в них исходная стилистика говорящих субъектов свидетельствуют о переключении речевого регистра из плоскости авторской речи в плоскость речи персо-
нажной, о сокращении речевой партии повествователя до уровня ремарочного компонента.
Таким образом, проведённый анализ осложнённых и смешанных форм чужой речи, представленных в художественных текстах XXI века, даёт возможность сделать следующие выводы.
1. Осложнённые и смешанные формы чужой речи формируются с помощью приёмов диалогизации, одноканальной и многоканальной цитации. Наиболее востребованными в этом процессе оказываются тематическая, свободная прямая и косвенная речь.
2. Структурно-содержательные переходы от одного субъекта речи к другому не имеют чётких границ, что приводит к полистилизму и полифонии повествования.
3. Осложнённые и смешанные формы чужой речи выполняют в текстах широкий спектр функций: сюжетообразу-ющую, ретроспективную, формируют многоголосие и поли-стилизм.
Результаты исследования дают возможность говорить о том, что одним из векторов интеграционного процесса в сфере композиционно-речевой структуры является процесс синтаксического слияния разностилевых типов и форм речи. В современной литературе данный процесс отражает необходимость актуализации диалога не только как формы существования художественного слова, но и как способа, позволяющего говорящему (как и слушающему) превратиться в центр ре-чекоммуникативного пространства, именно поэтому происходит переосмысление чужой речи не только в структурно-содержательном, но и в функциональном плане: «из средства изображения персонажа она (чужая речь) имеет тенденцию (которая никогда полностью не осуществится, но будет то более, то менее заметной!) к превращению в средство изображения повествователем (рассказчиком) самого себя» [10, с. 110].
Литература
1. Васильева А.Н. Художественная речь: курс лекций по стилистике для филологов: учеб. пособие. М. : Русский язык, 1983. 256 с.
2. Виноградов В.В. О языке художественной прозы: Избранные труды. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: https://yadi.sk7d/iY_OmS8R4aUeo (дата обращения 01. 10. 2018).
3. Винокур Г.О. О языке художественной литературы. М. : Высшая школа, 1991. 448 с.
4. Волошинов В.Н. Марксизм и философия языка. [Электронный ресурс] : - Электрон. текстовые данные. Ленинград: Прибой, 1930. 188 c. - Режим доступа: https://www.twirpx.com/file/767063/. - Загл. с экрана.
5. Кожевникова Н.А. Типы повествования в русской литературе XIX-XX вв. М. : Ин-т русского языка РАН, 1994. 336 с.
6. Кукуева Г.В. Интеграция конструкций с чужой речью в художественном тексте XX в. (на материале рассказов В.М. Шукшина) // Проблемы речевой коммуникации : межвуз. сб. науч. тр. по материалам Международ. науч.-практ. конф. «Современное состояние русской речи: эволюция, тенденции, прогнозы». Саратов, 2008. № 8. С. 293-297.
7. Марьина О.В. Интеграционные процессы в синтаксисе художественной прозы 1980-х - 2000-х гг. Барнаул: БГПУ, 2008. 171 с.
8. Покровская Е.А. Динамика русского синтаксиса в XX веке: линг-вокультурологический анализ. Ростов-на/Д. : Изд-во Ростовского ун-та, 2000. 436 с.
9. Степанян К. «Реализм как заключительная стадия постмодернизма» // Знамя. 1992, № 9. С. 231-238.
10. Чувакин А.А. Категория образа автора как инструмент интерпретации художественного текста // Проблемы интерпретационной лингвистики: автор - текст - адресат : межвуз. сб. науч. трудов. Новосибирск : Изд-во НГПУ, 2001. С. 109-116.
11. Чумаков Г.М. Синтаксис конструкций с чужой речью. Киев : Вища школа, 1975. 220 с.
12. Шмид В. Нарратология. М. : Языки славянской культуры, 2003. 312 с.
References
1. Vasil'eva A.N. Hudozhestvennaya rech': kurs lekcij po stilistike dlya filologov : ucheb. posobie [Artistic speech: course of lectures on стилистике for the philologists : of studies. manual], Moscow, Russkij yazyk, 1983, 256 p.
2. Vinogradov V.V. O yazyke hudozhestvennoj prozy: Izbrannye trudy. [About the language of artistic prose : Select labours]. Available at: https:https://yadi.sk/d/iY_OmS8R4aUeo (date of access: 15. 11. 2018).
3. Vinokur G.O. O yazyke hudozhestvennoj literatury [About the language of fiction], Moscow, Vysshaya shkola, 1991, 448 p.
4. Voloshinov V.N. Marksizm i filosofiya yazyka : monografiya [Marxism and philosophy of language]. Available at: https://www.twirpx.com/file/767063/ (date of access: 15.11.2018).
5. Kozhevnikova N.A. Tipy povestvovaniya v russkoj literature XIX-XX vv. [Types of narration are in Russian literature of XIX - XX вв.], Moscow, In-t russkogo yazyka RAN, 1994, 336 p.
6. Kukueva G.V. Integraciya konstrukcij s chuzhoj rech'yu v hudozhestvennom tekste XX v. (na materiale rasskazov V.M. SHuk-shina), Problemy rechevoj kommunikacii : mezhvuz. sb. nauch. tr. po materialam Mezhdunarod. nauch.-prakt. konf. «Sovremennoe sos-toyanie russkoj rechi: ehvolyuciya, tendencii, prognozy» [Integration of constructions with stranger speech in artistic text of XX of century (on material of stories of V. M. Shukshin)]. - Saratov, 2008, № 8, pp. 293-297 (in Russian).
7. Mar'ina O.V. Integracionnye processy v sintaksise hudozhestvennoj prozy 1980-h - 2000-h gg. : monografiya [Integration processes in the syntax of fiction of the 1980s-2000s.], Barnaul : BGPU, 2008, 171 pp.
8. Pokrovskaya E.A. Dinamika russkogo sintaksisa v XX veke: lingvokul'turologicheskij analiz [Dynamics of Russian syntax in XX
century: linguistic and cultural analysis], Rostov-na-Donu, Izd-vo Rostovskogo un-ta, 2000, 436 p.
9. Stepanyan K. «Realizm kak zaklyuchitel'naya stadiya postmodern-izma», Znamya, [«Realism as the final stage of postmodernism»], 1992, № 9, 231-238 pp.
10. CHuvakin A.A. Kategoriya obraza avtora kak instrument interpre-tacii hudozhestvennogo teksta, Problemy interpretacionnoj lingvis-tiki: avtor - tekst - adresat : mezhvuz. sb. nauch. trudov. [Category of the author's image as a tool for the interpretation of literary text], Novosibirsk, Izd-vo NGPU, 2001, 109-116 pp. (in Russian).
11. CHumakov G.M. Sintaksis konstrukcij s chuzhoj rech'yu [The syntax of structures with someone else's speech], Kiev : Vishcha shkola, 1975, 220 p.
12. SHmid, V. Narratologiya [Narratology], Moscow, YAzyki slavyanskoj kul'tury, 2003, 312 p.
