CC BY
126С. Н. Кистерев
«ОРТОДОКСАЛЬНАЯ ТЕКСТОЛОГИЯ»
И «ЗАРОДИВШАЯСЯ ТЕНДЕНЦИЯ»
В ИЗУЧЕНИИ ДРЕВНЕРУССКОЙ КНИЖНОСТИ
Ни для кого не является секретом, что обсуждение методики и, тем паче, методологии научных исследований часто было делом тех, кто никакими собственными конкретными исследованиями никогда не занимался, почему их высказывания сплошь и рядом воспринимались как нечто отвлеченное и не заслуживающее серьезного внимания. Иное дело, когда рассуждения на ту же тему следуют от специалистов, известных приложением личных усилий в той или иной области тех или иных изысканий. Такое мнение не может не интересовать, поскольку представляется основанным на личном опыте, является в некоторой степени изложением применяемых ими методов работы. По этой причине кажется невозможным пройти мимо суждений, высказанных автором многочисленных трудов в области истории древнерусской литературы, каковым является Д. М. Буланин, выступивший со специальной статьей о методологии текстологических исследований.1
«Убежден, — начинает свои «заметки» Д. М. Буланин, — что применительно к славянскому средневековому материалу широкое обсуждение сферы использования и реальных возможностей текстологии как важнейшего метода или, если угодно, раздела историкофилологической науки давно назрело. Продемонстрировать актуальность такого рода обсуждения, которое, помимо остального, одно может поставить предел все чаще встречающемуся незаконному употреблению термина и попыткам прикрыть им совершенно чуждые тек-
1 Буланин Д. М. Текстология древнерусской литературы: ретроспективные заметки по методологии // Русская литература. 2014. № 1. С. 18-51. Далее ссылки на страницы статьи помещаются в тексте.
120
Вестник «Альянс-Архео» № 5
стологии занятия, — в этом я вижу главную цель настоящей работы» (С. 18).2 Из сказанного становится понятным, что автор не намерен просто изложить свое мнение, но готов выступить с критикой чужого, что нельзя не приветствовать. Давно известно, хотя и часто забывается, что никакое суждение не может приниматься как достаточно обоснованное, пока не приведены веские аргументы, опровергающие суждение противоположное. Противоположным же в данном случае оказывается сказанное полвека назад Д. С. Лихачевым, которое и разбирается подробно в рассматриваемой теперь статье.
Для начала Д. М. Буланин обращается к источникам формирования концепции Д. С. Лихачева, в частности, к трудам А. А. Шахматова, неожиданно уличенного в идеологической предвзятости.3 «Знаменитый тезис, — пишет автор статьи, — импонировавший Шахматову как члену ЦК партии кадетов, о том, что „рукой летописца управляли политические страсти и мирские интересы", не только не может быть доказан, но и противоречит всему, что мы знаем о средневековой культуре. Вульгарный социологизм, отраженный в шахматов-ской формуле и достигающий у его последователей крайних пределов, сочетается с культом фактов... Я. С. Лурье, крупнейший знаток летописания, который в последних своих трудах целенаправленно занимался дегероизацией русской старины, забывает, что у людей с провиденциальным мировоззрением (а именно они населяли Древнюю Русь) было совсем другое представление об относительной значимости фактов. Если, например, для современного историка в Невской битве Александра Невского важнее всего одержанная князем победа, то для современников события несравненно большую ценность имело участие в сражении на русской стороне святых заступ-ников-страстотерпцев Бориса и Глеба» (С. 24-25).
Относительно возможности доказательства справедливости шах-матовского тезиса следует заметить, что было бы полезным и даже необходимым доказать обратное, то есть отстраненность летописца от наличествовавших у него личных интересов и пристрастий. В пользу верности положения, высказанного А. А. Шахматовым, свидетель-
2 Здесь и далее прибегаем к обильному цитированию во избежание искажения прочитанного при пересказе.
3 Д. М. Буланин оригинален в этом, лишь усматривая в суждениях А. А. Шахматова проявление кадетских взглядов, тогда как ранее ученого уличали в приверженности к марксизму, влияние коего находили все в том же тезисе о политических страстях летописца (Сендерович С. Я. Метод А. А. Шахматова, раннее летописание и проблема русской историографии // Из истории русской культуры. Т. 1. М., 2000. С. 473). См. также: Кистерев С. Н. Вехи в историографии русского летописеведения // ОФР. Вып. 7. М., 2003. С. 12. Примеч. 20.
Кистерев С. Н. «Ортодоксальная текстология»...
121
ствуют многочисленные отмеченные летописеведами примеры редакционной правки текстов, изменяющих политическую, если угодно, идеологическую, окраску известий, тогда как сказанное Д. М. Буланиным основывается лишь на общем представлении современного исследователя, как должны были думать люди с провиденциальным мировоззрением. Допустим даже, что они должны были бы думать именно так и, что было бы последовательным для них, в своих сочинениях отражать собственные убеждения. Однако известно, что не все способны уподобиться Сократу и в должной мере следовать исповедуемым теориям. В практической деятельности люди часто поступают совсем не так, как предписывает им учение, сторонниками коего они являются по своему убеждению. Между воззрениями и практикой иной раз целая пропасть. И тем более, нельзя кажущееся общим для носителей какого-либо мировоззрения полагать обязательным для воплощения в писаниях конкретного книжника.
Д. М. Буланин убежден, что для современников Невской баталии наиважнейшим была не победа русского князя, а соучастие в ней святых братьев. Однако в летописи более или менее пространное повествование о битве на Неве вставлялось отнюдь не ее современниками. Лаврентьевская летопись отстоит в своем протографе от события на срок, превышающий полвека, коль речь идет о «книгах ветшаных», использованных писцом Лаврентием в 1377 г. Следовательно, можно говорить лишь о летописцах, по своему представлявших реальность и использовавших в своей работе известное им Житие. Тогда оказывается, что участие в битве Бориса и Глеба могло быть важнейшим фактом для составителя Жития, а в отношении авторов летописных текстов допустимо лишь догадываться об их приверженности тому же воззрению. При этом необходимо помнить и о тех летописцах, которые, подобно составителю повествования в Синодальном списке Новгородской I летописи, рассказывая о сражении и учитывая помощь князю «святой Софии» и «приснодевицы Марии», ни словом не обмолвились о благоволении к нему в том же эпизоде хотя бы одного из прославленных братьев.4
Стоит обратиться к летописному же тексту, автор которого, без сомнения, использовал более ранние источники.5 «В лето 6748, — читаем в Летописи Авраамки. — Приидоша свея на Неву, победи Олександръ Ярославичь с новгородци, июля 15; и паде новгородцев: Костянтинъ Лукиничь, Гюрята Пинешкиничь, Наместъ, Дрочила,
4 Новгородская Первая летопись старшего и младшего изводов. М.; Л., 1950. С. 77.
5 См. хотя бы: Шахматов А. А. История русского летописания. Т. 2. СПб., 2011. С. 413-427.
122
Вестник «Альянс-Архео» № 5
а всехъ 20, а немець накладоша две яме, а добрых повезоша два корабля, и заутра побегоша».6 Краткое сообщение о событии, о гибели перечисленных воинов, локализация во времени и пространстве не сопровождается упоминанием о присутствии потусторонних сил. Для этого автора, очевидно, важна сама победа, важны указание на потери среди своих и сопоставление с чужими утратами. Следует ли думать, что за полтора века, отделяющих составление «книг ветшаных» от появления оригинала летописи Авраамки в сознании летописателей произошел коренной перелом, и они как некая корпорация сменили провиденциальное мировоззрение на какое-то иное? Однако почти современник составителя летописи Авраамки аккуратно воспроизводит рассказ о помощи Бориса и Глеба князю Александру в том, что именуется Софийской I летописью, как и современник самого Авраамки в том, что получило название Московского свода 1479 г. Значит, дело не в мировоззрении, общем для всех, а в интересе, специфическом для каждого. Значит, вопрос не в идеологической ангажированности А. А. Шахматова, а в предвзятости суждения его оппонента.
Как бы то ни было, Д. М. Буланин утверждает, что «уязвимой стороной шахматовских построений является не обилие гипотез, — то, в чем исследователя чаще всего упрекали оппоненты, — а произведенная с позиций человека модерна крайняя политизация средневековой жизни, провоцирующая на непрерывный поиск в изучаемом материале следов внутренней борьбы между представителями размножившегося клана Рюриковичей» (С. 25). Такой вывод можно было бы принять, если бы он базировался на серьезных аргументах, однако таковых его автор читателю не представляет, отчего декларируемая уязвимость построений А. А. Шахматова не становится очевидной.
Тем не менее, Д. М. Буланин тут же напрямую связывает тезис А. А. Шахматова о политических пристрастиях летописцев с извлеченной из «Текстологии» Д. С. Лихачева полуфразой, заставляя несогласных с собой обращаться к полному тексту критикуемого им автора. «Сличая летописные тексты, — читаем у Д. С. Лихачева, — исследователь следит в первую очередь за содержанием летописей, за их политическими тенденциями, за тем, какие статьи имеются в летописных текстах, каких нет и как расположен в них летописный материал, как располагается летописный материал по всей летописи в целом. Только во вторую очередь, уже после того как сличение по составу произведено, исследователь выявляет и анализирует
6 ПСРЛ. Т. 16. СПб., 1889. С. 51.
Кистерев С. Н. «Ортодоксальная текстология»...
123
отдельные разночтения».7 И ниже Д. С. Лихачев объясняет причину своеобразного подхода в изучении летописных текстов. Д. М. Буланин ограничился в цитировании лишь выделенным курсивом местом и по его поводу не преминул заметить: «Беда здесь в том, что объектом сверки то и дело становятся не сходные тексты, а совпадение самих событий, выбранных разными летописцами для своего рассказа» (С. 25). Видимо, оппонент не учитывает, что при работе с летописями недостаточно оперировать произвольно выдернутыми фрагментами, подобно тому, как он сам поступил при цитировании «Текстологии». Для начала было бы полезным установить состав рассматриваемых памятников и их структуру, чтобы сделать заключение о принципиальной возможности и продуктивности сравнения произведений.
Столь претящая вкусу Д. М. Буланина политическая тенденция в летописном тексте способна проявляться в первую очередь в выборе событий для описания или отказе от упоминания о произошедшем. Это, естественно, можно заметить, именно следуя сказанному Д. С. Лихачевым. И, конечно же, в данном случае не проявляется кажущегося Д. М. Буланину «неразличения факта и сообщения об этом факте» (С. 25) и сравниваются не события, а отражения их в текстах. Отсутствие упоминания о факте-событии может свидетельствовать о многом, как и его наличие. А. А. Шахматов и Д. С. Лихачев это понимали. А написанное в «Текстологии» вовсе не отрицает буквального сличения текстов, что прямо сказано для тех, кто готов прочитать несколько далее, чем ему удобно и кажется достаточным для критики оппонента.
Совсем странным, на наш взгляд, выглядит сказанное Д. М. Буланиным далее: «...Изучение летописей по плану Шахматова требовало параллельного анализа известий об одних и тех же событиях, известий, размещенных в частично лишь пересекающихся или вообще не сходящихся памятниках, у которых, разумеется, не может быть общей истории текста» (С. 26). Конечно, у различных памятников, коль они не воспроизводятся в одних и тех же манускриптах, не может быть общей истории текста. Однако повторяющееся заимствование фрагмента текста из одного памятника в другой с сохранением его в неизменном виде или с преобразованием большей или меньшей степени как раз и представляют его историю, а средством уяснить ее является сличение известий.
7 Лихачев Д. С. Текстология. На материале русской литературы X-XVII веков. Л., 1983. С. 372.
124
Вестник «Альянс-Архео» № 5
Преследуя, главным образом, цель реконструкции текста ПВЛ,8 А. А. Шахматов рассматривал его преобразования вместе с изменениями летописей, в состав которых он был включен в том или ином виде, в совмещении с теми или другими дополнительными материалами. Таким образом восстанавливалась история летописных текстов, заимствованных из более ранних в позднейшие своды их составителями. Тем же самым, только уже не обязательно с оглядкой на ПВЛ, занимались его последователи, привлекая все более обширные материалы из рукописей XV-XVI веков. Правда, между их работами и трудами А. А. Шахматова было еще одно существенное отличие. Если фактический основатель целого направления в летописеведении пользовался в значительной мере или даже преимущественно рукописными материалами, то в распоряжении его позднейших адептов находилось куда большее число текстов в изданном виде. А. А. Шахматов, используя в своих исследованиях различные методы, в том числе и применяющиеся при обращении с рукописями, учитывал особенности манускрипта как носителя текста.9 Позднейшие представители того же направления, полагаясь большей частью на сличение текстов, куда менее занимались непосредственным источником изданного текста. Поскольку сличению подлежат только хотя бы относительно совпадающие тексты, а такие совпадения оканчиваются, как правило, ранее, нежели тексты в конкретных рукописях, то окончания последних учитывались в основном для предположительного определения места или времени происхождения «списка». Главное внимание уделялось сопоставляемым частям, на основе которых и делались выводы о существовании тех или иных сводов, доведенных до конкретного года. В результате сложилась парадоксальная ситуация, когда при значительной литературе, посвящен-
8 Это известное обстоятельство особенно подчеркивает В. Г. Вовина-Лебедева (Бовина-Лебедева В. Г. Школы исследования русских летописей: XIX-XX вв. СПб., 2011. С. 195).
9 Об этом свидетельствуют хотя бы начальные части глав, посвященных обозрению конкретных летописей (Шахматов А. А. История русского летописания. Т. 2. С. 50, 240, 295, 331, 440). Тем не менее, в историографии обычно не принято замечать внимание А. А. Шахматова к состоянию рукописи при исследовании содержащегося в ней текста. «Методика, предложенная А. А. Шахматовым, — писал, например, Я. С. Лурье, — не была абсолютной новостью в современной ему филологической науке. Это была классическая сравнительно-историческая (или сравнительно-текстологическая) методика, применявшаяся при изучении различных списков и изводов отдельных памятников (и во многом сходная с сравнительно-историческим методом в языкознании)» (Лурье Я. С. О шахматовской методике исследования летописных сводов // Источниковедение отечественной истории. 1975. М., 1976. С. 92). Ср.: Вови-на-Лебедева В. Г. Школы исследования русских летописей: XIX-XX вв. С. 181, 184.
Кистерев С. Н. «Ортодоксальная текстология»...
125
ной выявлению и изучению гипотетически восстанавливаемых протографических сводов, оставались, за редчайшими исключениями, неизученными реально сохранившиеся в рукописях летописи.
Когда Д. М. Буланин пишет о Я. С. Лурье, что тот «попытавшись однажды построить схему взаимоотношения всех реально дошедших до нас древнерусских летописей (причем, для облегчения своей задачи, отказавшись от серии гипотетических узлов генеалогического древа), он выткал похожую на лабиринт паутину, которая вряд ли кому поможет воссоздать этапы летописного дела в Древней Руси» (С. 25), автор «заметок» упускает весьма важные моменты. В творчестве Я. С. Лурье отмеченная тенденция приобрела свое крайнее выражение. Было предложено даже терминологическое разделение, и «летописью» предписывалось называть сохранившиеся в рукописях тексты, а «сводами» их реконструируемые протографы.10 Сличая же совпадающие тексты, Я. С. Лурье, хотя и отказался от некоторых гипотетических узлов, представил в своих стеммах куда большее их количество, то и дело обнаруживая все новые и новые «своды» будто бы созданные во второй половине XV в., что и отметил в свое время один из рецензентов его главного посвященного истории летописания труда.11 Оставаясь в плену «текстологических» сопоставлений, исследователь почти не допускал, что отмеченные им совпаде-
10 Обращая внимание на неудобство использования наименований, присвоенных М. Н. Тихомировым и А. Н. Насоновым некоторым изданным ими текстам, Я. С. Лурье, явно выдавая желаемое за действительное, писал: «Понятие „свод“ давно закрепилось в нашей науке как текстологический термин — обозначение гипотетически восстанавливаемого сложного летописного источника» (Лурье Я. С. Изучение русского летописания // ВИД. Т. 1. Л., 1968. С. 18). Не изменилось его суждение и позднее: «Конечно, большинство дошедших до нас летописей представляет собой своды — соединения ряда предшествовавших памятников. Но со времени А. А. Шахматова понятие „свод“ закрепилось за гипотетическими протографами сохранившихся летописей» (Лурье Я. С. Предисловие // Приселков М. Д. История русского летописания XI-XV вв. СПб., 1996. С. 27). Остается лишь гадать, в какой среде такое закрепление произошло, если учитывать некую степень причастности М. Н. Тихомирова и А. Н. Насонова к летописеведению. В. Г. Вовина-Лебедева, например, оказалась в состоянии назвать, помимо А. А. Шахматова, только М. Д. Приселкова (Вовина-Лебедева В. Г. Школы исследования русских летописей: XIX-XX вв. С. 833). Чисто технический вопрос превратился в методический, поскольку и в собственных исследованиях Я. С. Лурье следовал тому же терминологическому разделению.
11 В. А. Плугин писал, что, по Я. С. Лурье, начиная с середины XV в., «своды (в первую очередь великокняжеские) как бы сыплются из рога изобилия» (Плугин В. А. Нерешенные вопросы русского летописания XIV-XV веков (К выходу в свет книги Я. С. Лурье «Общерусские летописи XIV-XV вв.» // ИСССР. 1978. № 4. С. 91). Заметим, что в ответе В. А. Плугину Я. С. Лурье, процитировав это замечание, не привел своих возражений (Лурье Я. С. О возможности и необходимости при исследовании летописей // ТОДРЛ. Т. 36. Л., 1981. С. 25-36).
126
Вестник «Альянс-Архео» № 5
ния до определенного года могут быть объяснены совсем иными причинами, нежели декларируемое им всякий раз существование протографического «свода».12 История летописного текста как бы утеряла свое окончание в виде реального манускрипта.
В итоге тексты рассматривались в отрыве от содержащих их рукописей. Заявляя о своей приверженности применяемым А. А. Шахматовым методам, Я. С. Лурье упустил среди них один из наиболее существенных для изучения летописания XIV-XVI веков.
Расценивая труды А. А. Шахматова как один из источников положений «Текстологии» Д. С. Лихачева, Д. М. Буланин, видимо, прав. Иное дело, что он почему-то не рассматривает, насколько эти положения соответствуют шахматовским методам, что кажется необходимым.
Д. М. Буланин сетует, что Д. С. Лихачев слишком далеко «развел» критику текста и текстологию (С. 22), представляемые как отдельные дисциплины. Для начала посмотрим, как понимал отличие первой от второй сам Д. С. Лихачев. «По существу, — писал автор «Текстологии», — критика текста не стала в XIX в. самостоятельной наукой. Задачи изучения текста ограничивались чисто практическими потребностями. Критика текста была подсобной дисциплиной, необходимой для издания документов и литературных памятников».13 Видя в «критике текста» самостоятельную дисциплину, Д. С. Лихачев указывал, прежде всего, на конечную цель применения ее методов, как они были сформулированы до него многими исследователями. «Текстология, — читаем несколько далее, — в основном и у нас, и на Западе определялась как „система филологических приемов" к изданию памятников и как „прикладная филология". Поскольку для издания текста важен был только „первоначальный",
12 «Если текст двух сводов совпадает до определенной даты, — писал Я. С. Лурье, — то, вероятнее всего, в основе этих сводов лежит протограф — „основной свод“, доведенный до соответствующей даты. Такой вывод, конечно, является гипотетическим, но это допущение иного характера, чем предположительное разложение свода на отдельные „сказания“, к которому любили прибегать предшественники А. А. Шахматова. Совпадения между летописными сводами — объективная совокупность фактов, требующая объяснения. Предположение о протографе исследуемых сводов — это научная гипотеза, объясняющая данную совокупность явлений; исследователь, отвергающий такую гипотезу, должен предложить иное, альтернативное, решение, которое объяснит совпадение летописных текстов не хуже, а по возможности лучше, чем отвергнутая гипотеза» (Лурье Я. С. О возможности и необходимости при исследовании летописей. С. 14). Нетрудно заметить, что рассматриваются только две возможности объяснения явления и предпочтение отдается одному из них. О физическом же состоянии рукописи-протографа даже не упоминается.
13 Лихачев Д. С. Текстология. С. 24.
Кистерев С. Н. «Ортодоксальная текстология»...
127
„подлинный" текст, а все остальные этапы истории текста не представляли интереса, критика текста спешила перескочить через все этапы истории текста к тексту первоначальному, подлежащему изданию, и стремилась выработать различные „приемы", механические способы „добывания“ этого первоначального текста, рассматривая все остальные его этапы как ошибочные и неподлинные, не представляющие интереса для исследователя».14 Текстология, понимаемая как «критика текста», в глазах Д. С. Лихачева, призвана установить лишь одну стадию в истории текста — начальную, тогда как все промежуточные приверженцами такого подхода оставляются без внимания. В этом, по мнению автора «Текстологии», и заключается основной порок самого целеполагания. Он считал, что каждая стадия в истории текста заслуживает особого исследования, о чем и писал совершенно недвусмысленно: «Текстология становится наукой, преодолевая элементы механистического отношения к текстологическим вопросам. Она становится наукой потому, что вместо задачи публикации текстов на основе механистической классификации списков и формального „очищения" текста от ошибок начинает заниматься изучением истории текстов. ... Под историей текста стала разуметься отнюдь не только генеалогия списков, лишенная подчас исторических объяснений, основанная на классификации списков только по их внешним признакам. История текста стала рассматриваться в самой тесной связи с мировоззрением, идеологией авторов, составителей тех или иных редакций памятников и их переписчиков. История текста явилась в известной мере историей их создателей и отчасти ... их читателей».15
Отрешимся от стремления Д. С. Лихачева провозгласить текстологию отдельной наукой. С ним это случалось и в дальнейшем, как только появлялись в достаточном количестве новые виды исторических источников, и такие попытки встречали должное противодейст-вие.16 Куда важнее другое. Как представляется, Д. С. Лихачев не
14 Лихачев Д. С. Текстология. С. 26.
15 Там же. С. 28.
16 Лихачев Д. С. Новая наука — берестология // Новый мир. 1966. № 2; Янин В. Л. Очерки комплексного источниковедения. Средневековый Новгород. М., 1977. С. 20-21.
Справедливости ради следует отметить, что не одному Д. С. Лихачеву присуще стремление провозглашать или пропагандировать существование неких вспомогательных дисциплин. Для примера упомянем о мисцелланологии (Грицевская И. М. Чтение и четьи сборники в русских монастырях XV-XVII вв. СПб., 2012. С. 30, 176) или стилометрике (Злобин Е. В. Стилометрика — состояние, возможности использования в источниковедческих исследованиях // Вспомогательные и специальные науки истории в XX — начале XXI в.: Призвание, творчество, общественное служение историка. Материалы XXVI Международной научной конференции.
128
Вестник «Альянс-Архео» № 5
противопоставляет текстологию критике текста, не разводит их, как кажется Д. М. Буланину.17 Он просто меняет цель текстологических исследований, в ходе которых каждый этап осознанного изменения текста должен рассматриваться как самоценный, заслуживающий исторического анализа в такой же мере, как и первоначальный. На место истории абстрагированных от реальности текстов ставится история людей, их производящих. Преобразования текстов увязываются с интересами, потребностями, может быть, личными качествами их авторов, будь то даже просто редакторы или переписчики. То, что часто старался сделать А. А. Шахматов, что редко, по понятным причинам, особенно учитывая постоянное стремление обращаться именно к древнейшим материалам, ему удавалось, у Д. С. Лихачева, предполагающего исследования в самой широкой хронологии, выступает как непременное условие работы «текстолога».
При этом было бы крайне опрометчивым думать, что автор «Текстологии» в сличении текстов видел чуть ли не единственный метод их изучения. Именно поэтому в его труде немало страниц отведено описанию работы древнерусского писца, способам изучения рукописей и многому другому, что вызывает такое недоумение у Д. М. Буланина. Однако именно эти страницы показывают, что методы, предусмотренные Д. С. Лихачевым для изучения истории текста, не отличались от применявшихся на практике А. А. Шахматовым. Декларируя неразрывную связь между текстом и его создателем, Д. С. Лихачев не забывал, что текст иногда создается и всегда существует только на некоем материальном носителе, будучи записан на нем с использованием той или иной системы символов. Отсюда и проистекало требование уделять внимание изучению рукописей.
История текстов, понимаемая как история создающих их людей, предполагает исследование путей создания новых рукописей путем заимствования текстов из уже существующих. И в этом случае всегда обязательно допускать прямой или опосредованный контакт между обладателем старого и создателем нового манускрипта. Выявляться такие контакты будут, в том числе, и через совпадения содержания рукописей, принадлежавших различным владельцам, включая сюда и древние книгохранилища.
Москва, 14-15 апреля 2014 г. М., 2014. С. 184-186). См. также: Кистерев С. Н. Обозрение 17 выпуска «Очерков феодальной России» // Вестник «Альянс-Архео». № 4. М.; СПб., 2014. С. 10-13.
17 Обратим внимание и на следующий пассаж: «...Текстология зародилась как узко подсобная дисциплина, как сумма филологических приемов к изданию текстов. . Она становилась наукой об истории текста произведений, а задача издания текста становилась только одним из ее практических применений» (Лихачев Д. С. Текстология. С. 30-31).
Кистерев С. Н. «Ортодоксальная текстология»...
129
Еще в 1968 г., отметив совпадение редакций отдельных памятников в составе рукописей из библиотек Кирилло-Белозерского и Трои-це-Сергиева монастырей, Р. П. Дмитриева предположила существование прямой связи между писцами.18 Приводила исследовательница и примеры заимствования текстов из рукописи в рукопись внутри одной и той же обители — Иосифо-Волоколамского монастыря.19 Спустя несколько лет появилась еще одна работа того же автора, в которой было продолжено сопоставление содержания четьих сборников и предприняты попытки установить прямые связи между рукописями, а тем самым — в какой-то степени и между их создате-лями.20
Внесенные Р. П. Дмитриевой принципиальные новации в подходе к изучению книжности XV-XVI веков, заметим, развивающие методы, применявшиеся, в частности, А. А. Шахматовым и декларируемые в «Текстологии» Д. С. Лихачева, на наш взгляд, длительное время не находили должного применения в исследованиях древнерусской письменности указанного периода. Когда же на это обстоятельство было указано, последовала реакция, какой не ждали со стороны уважаемого многими исследователя в области истории древней русской литературы.
«...Неблагодарные занятия текстологией, — пишет в своих «заметках» Д. М. Буланин, — все чаще подменяются разного уровня их имитацией. Такая подтасовка, не всегда, наверное, сознательная, всегда нацелена в одну сторону — от сложного к простому. Она никак не зависит от специализации ученого, углубляющегося в прошлое. Речь, по-видимому, должна идти об общей тенденции в современной историографии, представители которой, спешащие получить „сенса-ционные“ результаты, не склонны к текстологическим штудиям, не терпящим суеты и не допускающим скороспелых решений. У работоспособной части гуманитариев явно заметен „кризис перепроиз-водства“ по выпуску конечного продукта, явление, . за которым не сложно распознать довольно прозаическую и довольно грустную подоплеку социологического рода» (С. 50).
Нарисовав столь жуткую картину и введя читателя в уныние и недоумение одновременно, Д. М. Буланин, видимо, осознав, что несложное для него, лишь ему и понятно, решил привести пример для
18 Дмитриева Р. П. Светская литература в составе монастырских библиотек XV и XVI вв. (Кирилло-Белозерского, Волоколамского монастырей и Троице-Сергиевой лавры) // ТОДРЛ. Т. 23. Л., 1968. С. 167-168.
19 Там же. С. 169-170.
20Дмитриева Р. П. Четьи сборники XV в. как жанр // ТОДРЛ. Т. 27. Л., 1972. С. 152-160.
130
Вестник «Альянс-Архео» № 5
пояснения сказанного. «Преимущественное большинство древних славянских рукописей, — продолжил автор «заметок», — сосредоточилось, по разным причинам, в малочисленных архивохранилищах Москвы и Санкт-Петербурга — ситуация, у которой есть свои плюсы и свои минусы. Как бы то ни было, у интересующихся славянскими древностями и работающих с манускриптами, начиная с XV века и позже (особенно если книги связаны с определенным монастырским скрипторием), часто возникает искушение и имеется реальный шанс выявить прямые связи двух (или более) рукописей, одна из которых является оригиналом, а другая (другие) — копией... Иногда это касается целых кодексов, иногда — находящихся в них и поддающихся сопоставлению текстов. Такая процедура, конечно, легче, чем пословное сличение многочисленных и неравнозначных списков» (С. 50).
Кажется, написанное в первую очередь относится к разысканиям, произведенным в свое время Р. П. Дмитриевой, занимавшейся именно сопоставлением рукописей немногочисленных хранилищ Москвы и Ленинграда. Не можем сказать, насколько легко ей удавалось это сопоставление. Остается здесь положиться на личный опыт Д. М. Буланина, возможно, упражняющегося в этом ежедневно и не испытывающим каких-либо затруднений. Заметим лишь, что предложенный ею метод, усложненный применением палеографических, коди-кологических и прочих инструментариев, все-таки приводит иной раз к весьма положительным результатам, каких сама Р. П. Дмитриева не достигала. Для примера сошлемся хотя бы на обнаружение прямой связи между рукописями Степенной книги, установленной трудами Н. Н. Покровского и А. В. Сиренова.21 Разумеется, дело не обошлось без кропотливого сличения текстов, но сам результат был получен иными приемами, что и вызывает почему-то особое неприятие у автора «заметок», продолжающего: «В итоге, на наших глазах кодикология, палеография и другие вспомогательные дисциплины начинают теснить классические методы реконструкции tranlatio tex-tus» (С. 50). Сказанное трудно расценить иначе, чем проявление обиды за участь классических методов. Оказывается, не важно, что исследование продвинулось вперед, главное, что не теми методами, кои, к слову сказать, достижению того же не особенно способствовали. Впрочем, утеснение методов существует, видимо, только в представлении Д. М. Буланина, кажется, не предполагающего, что прибегаю-
21 Покровский Н. Н. Томский список Степенной книги царского родословия и некоторые проблемы ранней истории памятника // Общественное сознание и литература XVI-XX вв. Новосибирск, 2001. С. 14-43; Сиренов А. В. Степенная книга. История текста. М., 2007. С. 102-110, 202.
Кистерев С. Н. «Ортодоксальная текстология»...
131
щие к кодикологическому и палеографическому анализу рукописей не чураются и традиционных текстологических подходов.
Осудив не названных по именам первоотступников, Д. М. Буланин отмечает существование у «зародившейся относительно недавно тенденции» собственных апологетов в лице историков, которые «видят радужные перспективы в отказе „от одностороннего текстологического подхода в исследованиях, способного до бесконечности плодить так называемые «редакции» и «изводы», существующие как бы сами по себе“» (С. 50). Последнее приведенное место включает в себя цитату, которая в соответствии с присущей, как видим, автору «заметок» манерой сделана в усеченной форме. Полностью неказисто написанное «апологетом» выглядит несколько иначе: «Задача состояла в отходе от одностороннего текстологического подхода в исследованиях, способного до бесконечности плодить так называемые „редакции" и „изводы“, существующие как бы сами по себе, в отрыве от носителей текстов, будь то листы бумаги или живые люди, писатели и переписчики».22 Вызывает ли раздражение Д. М. Буланина стремление связать историю обращения и превращения текстов с деятельностью конкретных людей или оно стало следствием призыва к отказу от одностороннего подхода?
Первый вариант ответа предполагает, что автору «заметок» безразлично кто, где, когда, зачем и при каких обстоятельствах написал, отредактировал или переписал некий текст. Текст в таком случае существует сам по себе, и только он представляет ценность. Вполне вероятно, что дело обстоит именно так, и при этом автор «заметок» не одинок в своих суждениях. Достаточно обратить внимание на замечание другого специалиста в той же области, написавшего будто в оправдание собственного интереса, проявляемого к текстам определенного рода, и очевидного нежелания знать больше о личности и способе работы книгописца: «Советская эпоха давно миновала, вместе с ней ушли и рассуждения о „светскости" средневековой русской книжности, однако в центре внимания исследователей по-прежнему преимущественно находятся вопросы биографические и кодикологические, а также переписанные Ефросином летописные и хронографические памятники, „Задонщина“, апокрифы».23
Второй вариант предусматривает стремление законсервировать методику изучения рукописного наследия, ограничив ее возмож-
22Кистерев С. Н. Лабиринты Ефросина Белозерского. М.; СПб., 2012. С. 291.
23 Семячко С. А. Тексты старческой традиции в списках инока Ефросина // Книжные центры Древней Руси. Книжники и рукописи Кирилло-Белозерского монастыря. СПб., 2014. С. 125. Автору процитированного фрагмента как бы невдомек, что можно заниматься неким делом без оглядки на политическую ситуацию или господствующую идеологию.
132
Вестник «Альянс-Архео» № 5
ности «классическими» способами, явно выдавая некие личные пристрастия, которые не могут приниматься во внимание всерьез.24
Желая окончательно поразить «апологетов», Д. М. Буланин привлекает авторитет М. Веста, писавшего о невозможности без критики текста подготовить доброкачественное издание.25 «Апологеты», помнящие, что в науке авторитеты — самое вредное явление, впадают опять-таки в недоумение, поскольку не предполагали, пользуясь ко-дикологическими методами, готовить издания.26 В своей практике они, как правило, применяли некие иные, более традиционные. Если же, по мнению М. Веста, знаток рукописей способен подготовить негодное издание, то, как показывает написанное самим Д. М. Буланиным (С. 37-41), не всякий текстолог ему уступит пальму первенства в таком деле.
Однако видящий в «апологетах» людей, склонных к «текстологическому нигилизму», Д. М. Буланин обращает их внимание на то, что возможность совмещения рукописей как антиграфа и апографа — явление крайне редкое и доступное исключительно для работающих с относительно поздними материалами, в то время как прерывание рукописной традиции на несколько веков для глубокой древности — вполне обычно. При этом он приводит примеры из латинской и болгарской письменности, будто то же самое не характерно для русской (С. 50-51). «Без ненавистных кому-то редакций и изводов здесь, как ни вертись, не обойдешься», — бросает он напоследок, видимо, считая, что говорить больше не о чем.
Однако «апологеты» упрямы, поскольку знают, что они сами при необходимости используют понятия «редакция» и «извод». Они знают,
24 Д. М. Буланин склонен называть «модой» наблюдения «над внешними атрибутами текста (филиграни, переплеты и проч.), которые по плечу и менее квалифицированным специалистам» (Буланин Д. М. Эпилог к истории русской интеллигенции. Три юбилея. СПб., 2005. С. 108-109). Видимо, этой моде в свое время были подвержены и такие «малоквалифицированные» специалисты как Н. П. Лихачев и С. Ф. Платонов, благодаря которым совсем в ином свете предстала когда-то Никоновская летопись. По меньшей мере, обычными текстологическими методами проблема не решалась. См.: Лихачев Н. П. Палеографическое значение бумажных водяных знаков. Ч. 1. СПб., 1899. С. 319-333; Платонов С. Ф. Собрание сочинений в шести томах. Т. 3. М., 2012. С. 166-171.
25 В одном из своих уже давних сочинений Д. М. Буланин писал: «...Славянскую литературу нужно изучать на месте, а не бродя по земному шару» (Буланин Д. М. Эпилог к истории русской интеллигенции. С. 6). Означает ли сказанное, что проживавшие и проживающие в основном не «на месте» заранее проигрывают аборигенам? Тогда почему они авторитеты?
26 Нельзя не вспомнить сказанное более четырех столетий назад: «Никто не огражден от возможности сказать глупость. Беда, когда ее высказывают обдуманно» (Мон-тень М. Опыты. Кн. 3. М.; Л., 1960. С. 7). Затрудняемся только, к кому из двух авторов отнести это в данном случае.
Кистерев С. Н. «Ортодоксальная текстология»...
133
что рукописная традиция иной раз прерывается на столетия, но им недостаточно ограничиться констатацией этого факта, им требуется понять, почему это происходит и каким образом спустя века преодолевается, то есть какие рукописи, в каких местах и кем изготовленные используются новыми редакторами или переписчиками. Впрочем, Д. М. Буланину это вряд ли интересно. Для него важно, что можно просто сличать тексты, написанные в глубокой древности, с подобными же, начертанными в относительно новые времена.
И если автор «заметок» удовлетворился кажущимся ему опровержением апологетов, забыв при этом пояснить сказанное им о «подоплеке социологического рода»,27 то «апологетам» этого недостаточно. Им хотелось бы знать, насколько традиционный текстологический метод плодотворнее совмещения его с обращением к кодикологии, палеографии и чему-то прочему.
К примеру, помнится, пользовавшаяся исключительно текстологическим методом М. Д. Каган обнаружила в одном из сборников знаменитого Ефросина совершенно необычную редакцию «Слова о женах добрых и злых» и даже опубликовала уникальный текст.28 На поверку оказалось, что в рукописи просто склеены листки с текстами на одну тему, и выведенная путем сличения текстов редакция исчезла.29
Упорное нежелание считаться с данными филигранологического и кодикологического анализа рукописи РНБ, Соф. 1465 длительное время приводило к обращению при исследовании и публикации (в трудах С. В. Арсеньева, В. Малинина, В. П. Адриановой-Перетц и Н. А. Казаковой) целого ряда текстов, принадлежащих к так называемому «Флорентийскому циклу», не просто к более поздним ру-
27 О некоем «перепроизводстве» у ученых Д. М. Буланин уже писал несколько лет назад. «От пробуждаемых китчем инстинктов не свободен никто, — самокритично заметил автор «заметок». — То, что мы наблюдаем сейчас, можно сравнить с цепной реакцией: недополучивший своего жалования ученый произвел халтуру, следовательно, ему не следует повышать жалования, следовательно, он считает себя вправе халтурить еще больше, и так до бесконечности. Здесь-то и кроется секрет перепроизводства — прогрессирующей урожайности научных или выдающих себя за научные книг» (Буланин Д. М. Эпилог к истории русской интеллигенции. С. 153-154). Не будучи уверены, что верно понимаем сказанное, можем лишь согласиться, что вернейшим средством избежать «халтуры» со стороны ученого-гума-нитария остается полный отказ от оплаты его деятельности на научном поприще.
28 Каган-Тарковская М. Д. «Слово о женах о добрых и о злых» в сборнике Ефросина // Культурное наследие Древней Руси. Истоки. Становление. Традиции. М., 1976. С. 383-384.
29 Кистерев С. Н. 1) Из наблюдений над сборниками белозерского писца Ефросина // Архив русской истории. Вып. 5. М., 1994. С. 183-184; 2) Лабиринты Ефросина Белозерского. С. 30-31.
134
Вестник «Альянс-Архео» № 5
кописям, но к копиям с сохранившегося оригинала.30 Кодикологичес-кое и палеографическое исследование всего комплекса родственных рукописей позволило в итоге представить новую схему истории текстов и отчасти определить личности причастных к ней книжников.
Недостаточное внимание к особенности рукописи, проявленное целым рядом исследователей Новгородской Карамзинской летописи, породило целую полемику о ее заключительном тексте. Решение было найдено, когда А. Г. Бобров, в очередной раз обследовав манускрипт, обнаружил, что последние слова в нем просто заклеены полоской бумаги, из-за чего и создавалось впечатление, будто текст обрывается на полуфразе, тогда как на самом деле завершающее известие изначально было написано полностью.31
Еще пример. Можно заниматься простым сопоставлением текстов двух редакций Соловецкого летописца как самостоятельных произведений, что и делалось несколькими исследователями,32 а можно, обратившись к рукописи первой из них, увидеть оставленные свободными пространства между отдельными известиями, и понять, что в руках находится не завершенное произведение, а заготовка для создания летописца.
Аналогичное явление отмечено и в случае с другим летописным же памятником. Именно внимание к рукописи Академического списка Новгородской IV летописи позволило, благодаря наблюдениям за расположением оставленных пустыми строк, решить вопрос о взаимоотношении текстов, представленных в нем и в Голицын-ском списке.33
И нужно ли спешить безусловно соглашаться с суждением Д. М. Буланина, будто использование кодикологических и палеографических методов возможно лишь на относительно позднем материале, начиная с XV в.? Никакой текстологический анализ сам по себе не позволяет пояснить смещение текста нескольких статей в Синодальном
30 Новикова О. Л. Формирование и рукописная традиция «Флорентийского цикла» во второй половине XV — первой половине XVII в. // ОФР. Вып. 14. М.; СПб., 2010. С. 6-8.
31 Бобров А. Г. Новгородские летописи XV века. СПб., 2001. С. 163-164.
32 Солодкин Я. Г. 1) Об авторстве и источниках Соловецкого летописца 1580-х годов // ОФР. Вып. 14. М.; СПб., 2010. С. 298-299; 2) «Межуусобная кровь пролилась». Очерки по истории публицистики и летописания в России конца XVI — первой трети XVII вв. Нижневартовск, 2011. С. 8-11; Новикова О. Л. О второй редакции так называемого Соловецкого летописца // Книжные центры Древней Руси. Соловецкий монастырь. СПб., 2001. С. 217-224.
33Новикова О. Л. Новгородские летописи начала XVI в.: текстологическое исследование // Новгородский исторический сборник. Вып. 9 (19). СПб., 2003. С. 235236.
Кистерев С. Н. «Ортодоксальная текстология»...
135
списке Правды Русской, тогда как воспоминание о том, что текст существует неотрывно от его носителя, приводит к выводу о переписке перевернутого оторвавшегося листа.34
Примеры можно множить, но сказанного, кажется, достаточно, чтобы понять, что «классический» метод потеснен (но не отвергнут!) именно по причине собственной недостаточности. Важно уже теперь уяснить, что кажущийся «текстологу» единым текст может быть образован совмещением нескольких разных рукописей, что одна и та же рукопись на одних и тех же своих листах будет содержать два и более схожих, но не идентичных текста, первый из которых — первозданный, а второй и последующие — следствие произведенной редактором или справщиком работы, причем каждый из вариантов в свое время способен породить самостоятельную рукописную традицию. Не вредно учитывать, что некоторые летописные тексты иногда утрачивали в силу механических повреждений свои окончания и в дальнейшем использовались в таком усеченном виде. Простое сличение текстов в списках, производных порознь от целого и поврежденного оригинала, неизбежно приведет к выводу о существовании общего протографа, в котором изложение доводилось до определенного года, и станет причиной ошибки в реконструкции истории летописания. В качестве примера можно указать на «свод 1205 г.», выведенный из Радзивиловской летописи, или, возможно, Московский свод 1479 г., открытый А. А. Шахматовым, в данном случае ориентировавшимся исключительно на совпадение текстов сличаемых материалов.
Игнорирование уже существующей практики, отказ от использования каких-то методов, свойственен отнюдь не «апологетам» «зародившейся тенденции», а их критику как специалисту, настаивающему на праве открывать все замки единственным доступным и понятным ему инструментом. Обзор историографии показывает определенного рода преемственность и развитие методов работы А. А. Шахматова у Д. С. Лихачева, Р. П. Дмитриевой и «апологетов». Можно лишь сожалеть, что в этом перечне для кого-то не находится места.
34 Тихомиров М. Н. Исследование о Русской правде. Происхождение текстов. М.; Л., 1941. С. 87-88.
