Опыт научной агиографии Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

КРИТИКА

С.В.Алексеев Опыт научной агиографии

Володихин Д.М. Митрополит Филипп. — М.: Молодая гвардия, 2009. — (Жизнь замечательных людей).

Среди многочисленных споров, идущих в российском обществе, есть некоторые, казалось бы, давно относящиеся к ведомству высокой науки. Но тем не менее привлекающие неослабный интерес самой широкой публики — и искреннее, пылкое стремление к соучастию. Науке исторической в этом плане повезло — или «повезло» — особенно. В истории ищут белые и черные полосы, идеалы и ужасы, поводы для всенародных триумфов и всенародных же проклятий. Процесс, наверное, естественный — но подчас мешающий вдумчивой работе исследователя.

Объяснимо, когда поводом для ожесточенной полемики становится история недавняя. Менее объяснимо — когда рецепты и оценки для дня сегодняшнего отыскивают в событиях четырехсотлетней давности. Все последние годы всегда привлекавшая своей величественностью потомков эпоха Ивана Грозного является темой как раз такого, жаркого, пламенеющего диспута. Имена деятелей того времени, начиная с самого царя, оказываются на штандартах политических и религиозных движений. Естественно, отзываются и люди культуры — менее чем за пять лет появились, наверное, десятки произведений самых разных жанров и качества, посвященных событиям и людям XVI в. Не менее естественно и то, что пытаются вставить свое веское слово в дискуссию люди науки. Представляется, что при всей яркости художественных образов именно ученых и следовало бы послушать в первую очередь. Во всяком случае, именно историческая наука, опираясь на подлинные источники, дает нам возможность приблизиться к осознанию подлинной реальности прошлого. И только так можно оценить прошлое спокойно и трезво. А там уже и найти в нем подлинные, заслуживающие того источники вдохновения. Как и подлинные образцы для подражания — как находила образцы Русь веками в житиях православных святых.

Московский историк, доцент МГУ Дмитрий Володихин занимается историей допетровской России не первый год. Эпоха Ивана Грозного привлекает его особо, и теперь Володихин — автор уже целой серии книг и научных статей о XVI столетии. Еще в 2006 г. вышла работа «Иван Грозный: Бич Божий», где ученый впервые сформулировал общий свой взгляд на грозненскую эпоху. Исследование военной элиты той поры, коему уже в «Иване Грозном» уделялось немало внимания, вылилось в конечном счете в книгу «Воеводы Ивана Грозного», которая увидела свет в начале этого года. Другая важнейшая и, пожалуй, центральная для авторской оценки событий тема «Ивана Грозного» — взаимоотношения царя и Церкви. И из исследования этой темы выросла новая работа, «Митрополит Филипп», вышедшая ныне в известнейшей и заслуженным уважением пользующейся серии «Жизнь замечательных людей».

Для православного историка — а своего мировоззрения Володихин ни в одной, самой академической работе не скрывает — написание «биографии» святого представляет известную трудность. С одной стороны, у житийного, агиографического жанра свои каноны и требования. А любое специальное описание жизни святого верующим в его святость человеком — вольно или вольно, сознательно или несознательно для автора — есть житие. Средневековая русская (и вообще христианская) литература не знала никакой «светской биографии» святых. Если «биография» святого входила составной

частью, скажем, в исторический труд — как в «Степенную книгу» входили жизнеописания святых князей, — то такой текст все равно оставался житием. Очевидно, и поныне в известном смысле остается — для христианина. Если он верит в святого как в образец святой жизни, и ставит задачей написать о святом истину (и эту истину тоже) — значит, он выступает в роли агиографа, признает он это или нет.

С другой стороны, современная профессиональная наука, вооруженная новейшими методами анализа и критики первоисточников, кажется весьма далеко ушедшей от житийного жанра. Почти невозможно современному ученому написать о человеке средневековья подлинно научное и в то же время гладкое, без сомнений, с приятием на веру всей традиции повествование. Более того — сомнения, принятие и отторжение первоисточников, поиск более достоверных вариантов просто обязаны отразиться в тексте. Иначе и сам текст, и его автор оказываются вне научного поля — а в наиболее сложных случаях даже и вне научно-популярного.

Таким образом, перед историком-христианином, стремящимся создать жизнеописание святого, два немалых искушения. Либо отставить в сторону науку и пересказывать житийную традицию, возбуждая естественное недоверие у ценителя научного знания. Либо принципиально «не писать жития», отталкиваясь от своих первоисточников, подчеркивая отличие своего подхода от житийного — что может привести к избыточному критицизму. И это еще не все трудности. Стоит сказать, например, что современный биографический жанр с его психологизмом, стремлением вжиться в мотивы персонажа, «понять» его для себя и читателя тоже довольно далек от древней агиографии.

Немногим удавалось избегать крайностей, приближаясь к некой золотой середине. Володихину — удалось. Во всяком случае, «Митрополит Филипп» — и научная монография, и живое, захватывающее внимание читателя популярное повествование, и сказание о русской святости. Одновременно, в неразрывной взаимосвязи. Автор может анализировать и критиковать первоисточники — оставаясь верным им в сути, в главном. Воссоздавать историческую истину — и доказывать ею истины веры.

Автор досконально изучил все источники, повествующие о жизни митрополита Филиппа. Предоставляет он судить о них и читателю, характеризуя средневековые жития, летописи, акты, записки иноземцев. Из этого пестрого, подчас фрагментарного материала Володихин сплетает живой и достоверный образ своего героя. Вот молодой боярин Федор Колычев — о котором известно очень немного. Вот рачительный настоятель Соловецкой обители — собственно, и сделавший ее тем славным, духовно и материально богатым центром русского Православия, который вошел в историю России. Вот митрополит Московский и всея Руси, глава Русской Церкви, — не побоявшийся от ее имени бросить вызов Грозному царю, встать на защиту нравственности и справедливости. Вот ссыльный старец, ожидающий своей судьбы в монастырской келье и мужественно встречающий смерть. А вот — судьба посмертная, прославление Церковью во святых и почитание русским людом.

Столкновение митрополита и царя, конечно, — одна из главных тем книги. Одна из... — поскольку устроению Соловецкой обители места уделено немногим меньше. И тем не менее, именно своим противостоянием опричнине и мученической смертью Филипп вошел в историю. Володихин не ограничивается констатацией фактов — хотя и воссоздает их во всей полноте, что уже немалого стоит. Он дает свою оценку — и она достаточно однозначна. Не существует в природе источников, позволяющих перетолковать сам ход событий — Филипп действительно противостал политике Грозного и погиб, в конечном счете, из-за этого. Противоположные суждения — фантазии на исторические темы, основанное только на внутреннем убеждении авторов. Каковое расходится и с данными исторической науки, и с Преданием Церкви.

Итак, противостояние было — в оценке же его современный историк также вполне сходится с вековой традицией, но подкрепляя свои выводы твердыми основаниями. Филипп был прав перед Богом, прав с нравственной точки зрения — ибо нет оправдания неправедным расправам, в том числе над заведомо невиновными. Но прав он был — это убедительно показано во всех работах Володихина — и с точки зрения государственной, на которую упирал и Иван Грозный в XVI столетии, и его апологеты в XXI. Даже если бы опричный террор был справедлив — очевидно, что целей своих опричнина не достигла. Последствия ее хорошо известны и довольно плачевны — крымцы у стен Кремля, разор Русского Севера, неуспехи в Ливонской войне (а в конечном счете, и грядущее поражение). Разве сам Грозный царь не отказался от провалившейся военно-карательной системы?

Описывая гибель митрополита, Володихин анализирует прежде всего две вероятности, о которых сообщают источники — убийство по приказу Ивана Грозного и самовольство Малюты Скуратова. Что касается убийства некими таинственными врагами царя, то эта версия совершенно справедливо отвергается как не имеющая в источниках никакого основания. Представляется даже, что автор слишком много места уделил ее опровержению — она все-таки принадлежит не истории, а литературной конспироло-гии, в источниках (и в полемике) не нуждающейся. А вот анализ реальных данных приводит Володихина к выводу о маловероятности царского приказа. Ход рассуждений историка представляется основательным. Только вот сам Володихин обращает внимание и на то, что скорый на подозрения царь Малюту не только не наказал, а осыпал милостями.

Вообще, взгляд Володихина на личность Грозного представляется довольно трезвым. Царь у него — отнюдь не кровавый маньяк (к постановкам диагнозов через века автор вообще относится скептически) и в то же время далеко не идеал православного правителя. Яркая, величественная, одаренная от Бога личность — но и человек, одержимый гордыней, жестокий, склонный к гневу и гневным решениям. Оттого и деспот — оттого и гонитель святости — оттого в итоге и не слишком удачливый правитель. Не ангел и не бес — человек. Жаль только, что эта позиция не будет пока что популярна в нашем общественном сознании, любящем черно-белую фэнтези на исторические сюжеты.

Конечно, никакая большая научная работа не может обойтись без недостатков. И в данном случае не со всеми выводами, гипотезами, оценками автора можно согласиться. Так, большие сомнения вызывает как авторская оценка личности известного «нестяжателя» XVI в. Артемия, так и гипотеза о помощи, оказанной ему настоятелем Филиппом в побеге из соловецкого заточения. С одной стороны, полнота сведений источников о еретических взглядах Артемия, за кои он был осужден соборно, вызывает некоторые сомнения — как и искренность его постулируемого Володихиным покаяния. Вообще, движение «нестяжателей» заслуживает самого пристального внимания исследователей — свободного от созданной еще дореволюционными учеными светлой идиллии. С другой стороны, помощь со стороны будущего митрополита тайному побегу, вопреки ясной соборной воле, не подтверждается прямо никакими источниками. Приводимые же Володихиным косвенные свидетельства и умозаключения «от обстоятельств» можно оспорить.

Не менее чем «нестяжателей», многие дореволюционные ученые как славянофильского, так и либерального толка романтизировали староверов XVII столетия. Эта традиция жила в советской науке и литературе, воскрешается и сейчас. Володихин, на мой взгляд совершенно прав, оспаривая ее в главе, посвященной канонизации святого Филиппа будущим патриархом Никоном. Но в то же время ученый, думается, идет и на некоторый компромисс, не только осуждая патриарха-реформатора за излишнюю

жесткость и честолюбие, но и сравнивая его с царем Иваном Грозным. Не считаю последнее справедливым. Царь Иван — к добру и к худу — творил действительно беспрецедентные для Руси вещи, вводя новшества, не вводившиеся никем из его предшественников. Если он надеялся, что реформы его не встретят сопротивления, и потому гневался на противников сверх меры — то был наивным политиком. Никон затеял дело в целом для православного мира тривиальное — частичную реформу богослужения. Он имел по меньшей мере моральное основание надеяться на смирение большинства оппонентов. И во всяком случае не было никаких оснований ожидать массового бунта церковных низов против воли практически всего чиноначалия. Да еще во главе с теми, кто сам боролся прежде за книжную «справу», за реформу, пусть и (отчасти) иного рода. Именно раскол Церкви снизу, а не реформы Никона, был делом невиданным, беспрецедентным для Руси и православного мира. Именно гнев и ревность раскольников заслуживает большего сопоставления с гневом и ревностью Грозного царя. Едва ли следует сопоставлять с ним прославившего святого Филиппа патриарха или от лица Московского царства принесшего святому покаяние Алексея Тишайшего. Внешнее сходство — массовые и жестокие репрессии власти — не всегда повод для прямых параллелей. Россия Ивана Грозного не пережила еще Смуты, он видел лишь частные боярские склоки да один кровавый мятеж в Москве 1547-го — и в его походе на Новгород крови лилось гораздо больше. Россия Алексея и Никона, едва оправившись от одной гражданской войны, оказалась на пороге другой. Церковное неповиновение в этих условиях могло слишком дорогого стоить, чтобы прощать тех, кто объявлял царя антихристом в буквальном смысле слова.

Взвешенностью и полнотой отличается разбор мнений российских историков, дореволюционных и советских, о столкновении Филиппа и Грозного. Особенно ценным (судя по объему, и для автора) является анализ воззрений на вопрос известного религиозного философа, историка и публициста Г.П.Федотова. Володихин справедливо вскрывает подлинную сущность положительной оценки Г.Федотовым выступления Филиппа. Нам показан поиск интеллигентом-февралистом в деяниях святого образца для обличения «тирании», для некоей политической программы. Однако при этом странно и просто ошибочно трактовать иначе оценку Филиппа в «Истории Русской Церкви» А.В.Карташева, министра Временного правительства. Несомненно, ко времени написания своего главного труда А.Карташев многое успел переосмыслить в русской и церковной истории. Но базовая основа его восхищения святым Филиппом — едва ли иная, чем у Г.Федотова. Эта одна школа мысли во всех отношениях — во всяком случае, данный факт заслуживает упоминания и более подробного анализа, а не упоминания Карташева вскользь среди сторонников традиционной, «житийной» точки зрения.

Но что бы ни вызывало сомнение в трактовках Д.М.Володихина, книга его есть вполне состоявшееся научное исследование — и вполне состоявшееся, традиционно для серии «ЖЗЛ», научно-художественное жизнеописание. Последнее неудивительно — Володихин давно уже зарекомендовал себя мастером пера, и преуспел на литературном поприще. Стоит заметить, что именно среди литературных его трудов находим мы первое обращение к образу святого — драму «Митрополит Филипп». И вот теперь — подробная, научно выверенная и достоверная биография. В известном смысле житие — но адресованное современному, в том числе и скептично настроенному читателю. В неспокойный мятущийся век, ищущий идеальные образы в кабинетах власти, а то и в камерах пыток, а не в монашеских кельях. Как знать — может быть, книге Дмитрия Володихина все же удастся напомнить кому-то о том, что возможно иное...