CC BY
17
Вестник Томского государственного университета. Философия. Социология. Политология. 2023.
№ 71. С. 106-118.
Tomsk State University Journal of Philosophy, Sociology and Political Science. 2023. 71. pp. 106-118.
Научная статья
УДК 111.1/ 141.113
doi: 10.17223/1998863Х/71/11
ОПТИКА СУМЕРЕК: О ПРИЗРАЧНОСТИ И ТЬМЕ В ДИСКУРСЕ МЕТАМОДЕРНИСТСКИХ ОНТОЛОГИЙ
Виталий Георгиевич Косыхин1, Софья Владимировна Тихонова2
1 2 Саратовский национальный исследовательский государственный университет имени Н.Г. Чернышевского, Саратов, Россия
1 kosyhinvg@gmail.com,
2 segedasv@yandex.ru
Аннотация. Вопрос о смене постмодернистской парадигмы мышления новыми формами метамодернистского подхода все чаще оказывается в фокусе внимания современной философии. Целью статьи является анализ метамодернистского онтологического дискурса. В отличие от критической ироничности постмодерна, метамодернизм склонен не столько развенчивать мифы, сколько вписывать старые мифы в новую реальность, в которой строгость гуссерлевской феноменологии спокойно уживается с причудливой фантазией Геймана или Лавкрафта.
Ключевые слова: метамодернизм, онтология, объект, призрак, дивинология, оптика сумерек, мифология
Благодарности: исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ, проект «Мифологизация времени в современной медийной среде: риски трансформации, стратегии конструирования, дискурсивные практики», № 20-011-00297.
Для цитирования: Косыхин В.Г., Тихонова С.В. Оптика сумерек: о призрачности и тьме в дискурсе метамодернистских онтологий // Вестник Томского государственного университета. Философия. Социология. Политология. 2023. № 71. С. 106-118. doi: 10.17223/1998863Х/71/11
Original article
THE OPTICS OF TWILIGHT: ON SPECTERS AND DARKNESS IN THE DISCOURSE OF METAMODERN ONTOLOGIES
Vitaly G. Kosykhin1, Sophia V. Tikhonova2
1 2 Saratov State University, Saratov, Russian Federation
1 kosyhinvg@gmail.com
2 segedasv@yandex.ru
Abstract. More and more often, when the modern philosophy focuses on the completion of the postmodern paradigm of thinking, we come across the term metamodernism to refer to new ways of analyzing reality. The problem here is primarily the very concept of metamodernism, which until now has not received a clear conceptual status. The article aims to identify the specifics of the metamodern ontological discourse, to demonstrate the essential features inherent to it, and to analyze its methodological strategies. The authors believe that one of the basic principles of metamodernism in ontology is a new concept of an ontological object, going back from the labyrinths of Latour's actor-network theory and the
© В.Г. Косыхин, С.В. Тихонова, 2023
specters studies of late Derrida to Meillassoux's divinology and Harman's attempt to build a new mythoesthetic space within his project of object-oriented ontology. The metamodern metaxis reveals very specific twilight optics of an object, modifying the object and making it elusive for the networks of modernist or postmodern concepts. The very strategy of the formation of concepts in metamodernism looks, at first glance, rather strange, combining things that previously seemed incongruous, real with the imaginary, historical with the fantastic. This in turn plunges us into the spectral world of transformations and adventures of objects, which however pretend to be real in the era of Internet information and social networks. Metamodernism, in contrast to the critical irony of the postmodern, inclines not to debunk myths, but to create them, or rather, to incorporate old myths into a new reality in which the rigor of Husserlian phenomenology coexists with the bizarre fantasy of Neal Gaiman or Howard Lovecraft. Despite the ambiguity of such constructions, in the change of demythologizing postmodern paralogies to mythological analogies of metamodernism, modern ontological thinking can nevertheless reveal a whole range of new opportunities. The instability of the notion of metamodernism is the cause for the rethinking of the new conditions and possibilities the modern philosophy deals with.
Keywords: metamodernism, ontology, object, specter, divinology, twilight optics, mythology
Acknowledgments: The study is supported by the Russian Foundation for Basic Research, Project No. 20-011-00297: Time Mythologization in the Modern Media Environment: The Risks of Transformation, Construction Strategies, Discursive Practices.
For citation: Kosykhin, V.G. & Tikhonova, S.V. (2023) The optics of twilight: on specters and darkness in the discourse of metamodern ontologies. Vestnik Tomskogo gosudarstven-nogo universiteta. Filosofiya. Sotsiologiya. Politologiya - Tomsk State University Journal of Philosophy, Sociology and Political Science. 71. pp. 106-118. (In Russian). doi: 10.17223/1998863Х/71/11
Метафизика нового тысячелетия представлена множеством новых онтологических концепций, объединяемых термином «метамодернизм». Термином весьма условным, жизнеспособность которого пока остается под вопросом в связи с обилием конкурирующих претендентов. Тем не менее он обладает известной рефлексивной глубиной благодаря усилиям Тимотеуса Вермюлена, Робина ван ден Аккера [1] и Люка Тёрнера [2], обозначившим новые стратегии в философии и искусстве после постмодерна. Претензия на перманентный metaxis, колебание и одновременное принятие взаимоисключающих истин отражают настойчивое стремление к новой онтологической аффирмативности в пику онтологическому скепсису аналитической философии и нигилизму постмодерна. И, хотя многочисленная критика термина «метамодернизм» (например, [3]) старательно демонстрирует сомнительность новизны «прорывов» метамодернизма, обнажая в ядре нового движения нелегально узурпированные практики модерна и постмодерна, продвижение метамодернистских идей она не может ни остановить, ни объяснить.
Прежде чем и если говорить о метамодернизме всерьез, следует поставить вопрос о степени его самостоятельности, т.е. о различиях между интенциями онтологического дискурса постмодерна и метамодерна. Нам представляется, что существует четыре основных отличия, позволяющие говорить именно о suo modo метамодернизма.
Во-первых, это полный отказ от субъекта как базового принципа эпистемологической рефлексии, вместе со всеми формами его деструкции в духе модерна (хайдеггеровское Dasein) или его деконструкции в направлении постмодернистской множественности. Примером подобного подхода могут служить акторно-сетевая теория Бруно Латура, постдеконструктивный синтез Майкла Мардера или критика корреляционизма в спекулятивном реализме.
Во-вторых, это metaxis, который начинается с переосмысление места постмодернистского различия в системе философского дискурса. Различие сменяется объединением прежде несовместимого. Это отчетливо прослеживается в объект-ориентированной онтологии, возникшей, по словам Хармана, из парадоксального совмещения процессуализма Уайтхеда с эссенциализмом Субири [4. С. 14].
В-третьих, новая сумеречная оптика объекта, видоизменяющая объект и делающая его в нередуцированной форме неуловимым для сетей модернистских или постмодернистских понятий. Она погружает нас в призрачный мир превращений и приключений объектов. Призраки, как выражение своеобразного Zeitgeist, становятся объектом онтологического анализа уже у позднего Деррида, легитимировавшего их законное пребывание не только на полях философии. Призракологика, придавая деконструкции статус своеобразной ничейной территории между постмодернизмом и метамодернизмом, получает добавочное измерение в онтологических построениях Хармана и Мейясу.
В-четвертых, метамодернизм склонен не столько развенчивать мифы, сколько их создавать, или, вернее, вписывать старые мифы в новую реальность, в которой Нил Гейман спокойно соседствует с Говардом Лавкрафтом или Джоан Роулинг. Мифологические аналогии метамодернизма сменяют демифологизирующую постмодернистскую паралогию в духе Лиотара.
Отметим, что термин «метамодернизм» не часто используется в качестве самоназвания. Например, практически каждый представитель наиболее часто отождествляемого с метамодернизмом спекулятивного реализма (К. Мейясу, Р. Брасье, Г. Харман, Л. Брайант, Н. Срничек и др.) использует собственные концепты, связанные с его личной системой взглядов. Концептуальная проработка в метамодернизме осуществляется с устрашающей скоростью, характерной для онлайн-коммуникации. История континентальной метафизики прошлого тысячелетия базируется на скромных скоростях печатной книги, позволяющим идеям прорываться сквозь поколения, изолируя современников. Л. Брайант, Н. Срничек и Г. Харман описывают развитие континентальной метафизики как историю трех волн, связанных с последовательным восхождением в зенит звезд Хайдеггера, Делеза и Фуко, Деррида [5. С. 3]. Распространение волн связано с классикализацией (посмертной или близкой к финалу профессиональной карьеры) звездных фигур, которую осуществляют новые поколения. Спекулятивный реализм вырастает в новой среде он-лайн-сообществ, открытых текстов и блогосферы [6], прозрачной для неспециалистов и ориентированной на интерактивность. Отсюда и быстрые темпы роста известности метамодернистских авторов, и скорость модификации их концепций, и перетасовка идей в условиях новых коллабораций.
Однако непрерывно растущее множество метамодернистских онтологий, плоских, нестабильных, демократичных, открытых, пульсирующих, объединяет общая тема - спекулятивный поворот метафизики. Зачем нужен спекулятивный поворот? Чтобы отказаться от панорамы реальности, опосредованной сознанием, панорамы, заботливо конструируемой веками истории западной метафизики. Задача спекулятивного поворота - прорваться к реальности силой Разума, взломать реальность и открыть ее для новой пересборки.
Эта задача реализуется посредством освобождения объектов от субъекта, вновь выдвигая на передний план современных философских исследований
вопрос о значении объективности, традиционно находящийся в центре метафизической проблематики [7. С. 97]. Метамодернизм стремится вырваться за рамки методологической антитезы субъект-объект, чтобы увидеть реальность по ту сторону отношений субъекта и объекта. Такой проект не нуждается в изгнании субъекта, достаточно уравнения онтологического статуса субъекта с объектами, признания, что есть только один род сущего - объекты, и человек не может быть признан каким-то другим родом сущего, иной по своей природе категорией, поскольку в своем бытии он только вид объектов, «существующих или населяющих мир, наделенных своими специфическими силами и способностями» [8]. Человек - лишь объект в ряду других объектов.
Метамодернизм не только показывает слепые пятна, неизбежные при ан-тропоцентристском взгляде на реальность. Он пытается преодолеть эту слепоту. Как выглядит наша комната, когда мы на нее не смотрим? Какова комната на самом деле, когда на нее не смотрят человеческие глаза? Что творится в мире без нас, в настоящем мире, который мы можем воспринимать только по аналогии с темнотой за нашими глазами? Постановка таких вопросов требует преодоления страха перед неодушевленной материей, лежащего в основе жанра хоррор, к которому нам придется еще вернуться на этих страницах. А вдруг вещи взбесятся, если мы перестанем на них смотреть, и перестанут играть роли послушных рабов? Как выжить среди потенциальных чудовищ, всегда готовых к атаке, стоит только ослабеть субъект-объектному захвату/восприятию мира? Не случайно Брайант говорит о романтической онтологии дикой природы, пытаясь показать, что человек, привыкший все соотносить с собой, сам для объектов является не мерой вещей: «В таком случае человеческий взгляд на мир будет всего лишь одним из множества других. Охотник соперничает с точкой зрения гризли или приближающейся зимней бури. Он - существо среди существ, а не то существо, с которым себя соотносят все остальные» [9]. Все подвиды бытия относятся к дикой природе и являются ею.
«Дикость» природы скрывается за разграничивающей дистинкцией означения антропоцентризма, высвечивающей нечто за счет сокрытия в потаенном того, что к нечто не относится. Тьма потаенных объектов и составляет предметное поле метамодернизма, тьма как бесчисленное множество и тьма как отсутствие света. «Темной» тьмы особенно много в движении метамо-дернистской мысли: темная материя как идеальный молчащий, бездействующий, скрытый объект, черный шум Хармана, слизь Вударда, темная онтология и темные объекты Брайанта... Этот список можно продолжить. Он интересен не сам по себе, хотя, вероятно, демонстрация увлеченности тьмой со стороны модного философского течения по-своему любопытна.
В фокусе нашего внимания находится интеллектуальная работа метамо-дернизма, а именно выработка его представителями особой, сумеречной, методологии, пригодной для обращения к потаенному во тьме. Восстание объектов - дело темное и требующее мрака. Уйти от антропоцентризма, не теряя доступа к реальности, означает пригасить светильник ratio, иногда двигаясь наощупь. «Продумать существование объектов, свободных в своем бытии-для-себя от пристального взгляда человека» [8. С. 282] - значит продолжить на эти самые объекты смотреть, адаптируя свой взгляд к недостатку света. Улавливать их дикое бытие в прирученных, опредмеченных артефактах, в
бестелесных цифровых «вещах», влияющих на привычные практики смыс-лопорождения, в квазарах и нейтрино. Нескончаемое таинство объектов (Харман) может быть уловлено при новом подходе к проектированию инструментов философского мышления, новом способе создания рабочих понятий, адаптации метафор (а куда без них там, где, как кажется, нет места светозарному Логосу) к потребностям темной онтологии и укоренении этих метафор в интеллектуальной среде.
Впрочем, предчувствие оптики сумерек нарастало давно: еще 1959 г. Морис Бланшо в своей статье «Конец философии» писал, что утверждение завершенности или конца философии вместе с именами Гегеля, Ницше и Хайдеггера создает ситуацию сумерек мышления, создающих некую новую возможность, «у которой пока нет имени» (цит. по: [10. C. 55]). Метамодер-низм дал ей имя, а заодно и новые стратегии концептообразования.
Итак, интеллектуальный праксис метамодернизма базируется на неустанной работе по созданию сумеречной методологии. Главной интеллектуальной стратегией для нее становится производство призраков - фигур предшествующих метафизиков, детерминирующих те или иные линии рассуждений. Диалог с предшественником - опорная конструкция для создания философской концепции. Какой была бы философия Ницше, не адресуйся она к творчеству Шопенгауэра? В постмодернизме этот диалог с предшественниками получил наиболее яркое выражение у Делёза в фигуре «концептуального персонажа», который, уже не являясь персонажем реальным, занимает свое место внутри понятийной истории философии, собственно, как summum bonum множества наших мыслей об этой истории. Появление фигуры философа-предшественника закономерно и для метамодернизма. Однако, в отличие от постмодернистского концептуального персонажа, чьи осколки и фрагменты весьма четко артикулированы, хотя и причудливо сочетаются между собой, в метамодернизме фигуры призрачны и трудно определимы даже в ситуации прямого именования, они всегда представляют собой двуликого Януса. Хайдеггер легко оборачивается Гуссерлем и наоборот. Вернее, их фигуры возникают внутри онто-эстетического пространства сумеречной оптики, которая парадоксальным образом одновременно соединяет прежде несоединимое и находит различия там, где их, при более привычном взгляде на вещи, не должно было бы быть.
Так, в рамках метаксиса применительно к истории философии могут возникать странные (weird) сложные композиционные объекты вроде соединенной Харманом воедино феноменологии Хайдеггера-Гуссерля, не имеющей особого отношения к отдельным историческим версиям их феноменоло-гий. Здесь допустимы и другие, не менее «призрачные» композиционные объекты вроде Хайдеггера-Гадамера или Хайдеггера-Деррида.
Подобное метамодернистское комбинирование взгляду со стороны (неважно, модерна или постмодерна) может показаться неуместной шуткой, но внутри метамодернистского метаксиса оно вполне продуктивно выполняет герменевтическую функцию внутреннего дифференцирования различных интерпретаций мысли Хайдеггера у Гадамера и Деррида. Такая интерпретация вовсе не нацелена на выяснение «подлинности» мысли «настоящего» Хайдеггера, не ставит она себе задачей и выяснение, кто прав в споре о хайдеггеровском наследии, Гадамер или Деррида. Сумеречная оптика мета-
модерна просто указывает на различия внутри одного объекта, делая его не просто нетождественным самому себе, но превращая его в другой сложный объект, со своими внутренними зонами напряженности и противоречивости. В этой оптике объект приобретает призрачные характеристики, препятствующие точной фокусировке взгляда исследователя. В этом отношении нам трудно согласиться с выводом О.В. Головашиной о статичности объектов мира хармановской онтологии [11. С. 9]. Объект у Хармана одновременно статичен и динамичен. Собственно, это и придает ему качество странности (weird).
Отметим, что метамодернизм не ставит вопрос о существовании или не существовании наряду с реальными объектами объектов ирреальных или призрачных, скорее речь идет об их взаимном переходе друг в друга, что и фиксируется в оптике сумерек. Являются ли призраки достойным объектом философского внимания? Положительный ответ на этот вопрос мы встречаем у Деррида и Мейясу. В «Призраках Маркса» Деррида говорит о том, что некая логика призрачности неотделима от идеи или главного мотива деконструкции [10. С. 71-72]. Согласно Деррида, современная философия начинает говорить о призраках, потому что этого требует «элементарная справедливость»; «следует говорить о призраке, и даже обращаться к призраку, говорить с призраком, коль скоро оказывается, что любая этика и любая политика - безразлично, революционная или нет, будут невозможны, немыслимы, несправедливы, если они не базируются на уважении к тем другим, которые - или уже больше не-, или пока еще не - не присутствуют, сейчас, тут, в качестве живых людей, но в качестве умерших, или еще не родившихся» [10. С. 10].
Этот разговор всегда несвоевремен, поскольку выходит за рамки живого настоящего. Призраки возвращаются, подобно призраку в начальной сцене шекспировского Гамлета. Однако именно возвращением призраков как раз и занята история философии и даже (!) онтология. Не случайно Деррида в своих поздних работах говорит о призрачной онтологии или онтологической призракологике (hantologie) как наиболее адекватном способе анализа действительности в эпоху господства массмедиа, поскольку «среда самих медиа... не является ни живой, ни мертвой, ни присутствует, ни отсутствует, а постоянно порождает призрачность (il spectralise)» [10. С. 78]. Это позволяет заново ставить онтологические вопросы о реальности, которая чувствует себя вполне комфортно в сумерках мышления, т.е. вопросы о парадоксальном бытии призраков и несвоевременном времени их существования, о времени между настоящим, прошедшим и будущим [12. С. 55].
Исследование призраков, их «неприсутствующего присутствия» требует особой методологии или, вернее, особой сумеречной оптики, характеризуемой видением различия без оппозиции, препятствующим проведению любой потенциальной конъюнкции или дизъюнкции в квазисоположенности частей призрачного целого. Более того, как пишет Деррида, такая «логика призрачности может быть не только более мощной и всеохватной, нежели любая онтология или мысль о бытии. Призракологика может включать в себя даже эсхатологию и телеологию, которые окажутся ее частными случаями или подразделами» [10. С. 24].
Квентин Мейясу в работе «Дилемма призрака» принимает онтологический вызов призракологики Деррида. Он задается вопросом о том, что такое
призрак по своей сущности, призрак par excellence, однако переводит его одновременно в этическое и теологическое измерение. Мейясу, в отличие от Деррида, интересует проблема не справедливости, а несправедливости, ярко проявляющаяся на примере существования призраков, вне мира живых и вне мира мертвых. Такой ракурс позволяет Мейясу, во-первых, рассмотреть бытие призраков в аспекте теодицеи, а во-вторых, поставить вопрос о самом существования Бога, который не может быть удовлетворительно разрешен в метафизическом ключе. Проникнутые метафизикой атеизм и теология, согласно Мейясу, видят Бога только сквозь призму закона достаточного основания, который вовсе не является достаточным, например, в свете юмианской критики, и в духе характерного для метамодернизма соединения несочетаемого Мейясу необходимо начать с полагания понятия Бога как одновременно несуществующего и возможного.
Для этого Мейясу предлагает «оригинальный режим мышления, порывающий как с атеизмом, так и с теологией: таким режимом станет дивиноло-гия, которую еще предстоит создать и через которую, быть может, будут установлены новые отношения между людьми и теми, кто их преследует» [13. С. 80].
Поскольку призрак - одновременно вещь и не вещь, размышления Деррида и Мейясу схожи с размышлениями Хармана, который также пытается соединить в едином объекте противоположные понятия сущности и процесса. Метамодернистский вызов объекту философии модерна и постмодерна можно наблюдать не только в спекулятивном реализме, но и в постдеконструкции, в частности, в онтологическом путешествии внутрь вещи в концепции пост-деконструктивного синтеза Майкла Мардера, вносящего аффирмативность, соединяющую противоречия в единое целое вещи [14. Р. 57-58].
В феномене призрака мы видим взаимный переход и сочетание двух противоположных процессов: имматериализации материального и материализации идеального. Эти процессы и составляют его необычную (weird) сущность. Таким образом, тезис объект-ориентированной онтологии Хармана об отсутствии противоречия между сущностью и процессом вполне вписывается в этот призрачный метамодернистский метаксис, разворачиваемый внутри взаимопересекающихся кругов онтологической призракологики (hantologie) Деррида и призрачной этико-теологической дивинологии Мейясу. Более того, в собственных исследованиях призрачных реалий Харман открывает им-материалистическое пространство новой онтолого-эстетической мифологии.
Когда-то в «Условиях постмодерна» Ж.-Ф. Лиотар высказал мнение, что одним из основных принципов постмодернизма в научном и философском дискурсе становится паралогия, опора на не поддающиеся логическому анализу способы мышления, обеспечивающих представление логически непредставимого. Как показывает наше мифо-расследование, в метамодернизме таким принципом или даже органоном становится метод аналогии. Как и в случае с оптикой сумерек, нашими проводниками на уже мифологической сцене метамодерна будут два мыслителя (при необходимости - вполне призрачных): Ален Бадью, сменяющий Латура и Деррида, и Грэм Харман как эталонное «лицо» метамодернизма. Как и Деррида, Бадью во многом относится к ничейной зоне между постмодерном и метамодерном, однако многие его интеллектуальные построения оказали сильное влияние на построение
сумеречных метамодернистских онтологий. Нас интересует призрак тотема, используемый Бадью для проведения параллели между философией и литературой. По его мнению, у каждого философа есть своего рода писатель-тотем, с которым он связывает сюжеты своего философствования. Если Хайдеггер колебался в выборе тотема между Рильке и Гельдерлином, а Делез между Кафкой и Прустом, то предпочтения Деррида и Бадью однозначны -это, соответственно, Джойс и Малларме. Призрак тотема позволяет разграничивать онтологические и гносеологические взгляды философов через эстетическую аналогию, определяющую как эволюцию их творчества, так и преследующий их, подобно призраку Мейясу, образ истины.
Важно отметить, что для Хармана, как и для Шеллинга или Лосева, эстетика напрямую является высшим завершением онтологии. Однако принципиальным метамодернистским условием ее состоятельности выступает создании нового мифа, вернее его аналогической транспортировки в новое интеллектуальное пространство. Для мифологизации своего эстетического проекта Харман, полемизируя с модернистскими мифологическими экспериментами Хайдеггера, обращается к фантастической мифологии Лавкрафта, утверждая, что в метамодернистской перспективе «Великий Ктулху должен сменить Минерву на посту духа-покровителя философов, а река Мискатоник -стать нашим новым Рейном и Истром. Хайдеггеровское прочтение Фридриха Гельдерлина оказалось унылым и ханжеским, а значит, философии нужен новый литературный герой» [15. С. 180]. Но это означает также то, что Харман заявляет о себе как об участнике уже метамодернистской по своей сути битвы призрачных тотемов, которая с легкой руки Бадью означала начало нового постижения или изобретения сущности современной философии.
Метамодернизм черпает свои эстетические метафоры в мифологическом источнике современных нуарных жанров - киберпанк, неовикторианство, темная фентези. Нуар метамодерна выращен из сюжетов и фигур, пронизывающих современный кинематограф, цифровое искусство, литературу и субкультуру компьютерных игр, на которых строится цифровая повседневность современников. Вполне закономерно темным ядром (если не черной дырой) нуара метамодерна является мифология Г.Ф. Лавкрафта. Именно она собирает в единое целое всю вселенную американского хоррора, транслируемую Голливудом в глобальных масштабах. Душа Америки обнаруживается в литературе ужасов, вдохновляемой и вдохновляющейся Лавкрафтом с завидной регулярностью. Колоссальное влияние наследия Лавкрафта на массовую культуру сегодня изучается в различных направлениях (подробнее см.: [16]), его широкая, хотя и весьма поверхностная, известность обывателю давно стала общим местом.
Лавкрафт синтезировал жанры ужасов, мистики, фэнтези и научной фантастики в оригинальный сплав космических ужасов, перекроивший антропоцентрическую модель мира предшествующих мифологий. Реальность Лавкрафта - это дикий неукротимый космос, населенный невообразимыми странными существами, контакт с которыми смертельно опасен для жизни и невыразимо страшен для психики человека. «Нервом» произведений Лавкрафта является онтологический ужас, переживаемый человеком при контакте с Иным, принципиально несоизмеримым с любым человеческим опытом. Этот ужас, названный С.Т. Джоши «чувством космизма» [17. С. 17],
вызван пониманием, что человеческие интересы, эмоции и законы не имеют никакого значения в огромных межзвездных пространствах, и человек - не более чем крошечный объект, любопытный для исполинских иномирных чудовищ либо как пища, либо как расходный материал ритуалов.
Важно отметить, что роль мифологии Лавкрафта, или мифов Ктулху, в современной американской культуре выходит далеко за рамки предложения нового химерического пантеона, комбинирующего телесность осьминогов, драконов, сфинксов и насекомых в иконографии инопланетных пришельцев. Ее жизнеспособность и жизненность определены совершенно уникальной стратегией целенаправленного мифотворчества, опирающейся на новые проекты странной (weird) феноменологии и интертекстуальной коммуникации и призванной конструировать новый бесчеловечный мир.
Странная феноменология искажает пропорции, расчеловечивая артефакты: вещи, показанные в «демонических ракурсах» (одинокие куклы или пустые качающиеся качели крупным планом) намекают на изнанку реальности, где человеком распоряжаются полностью безразличные к нему силы, где боги никогда не были ни отцами, ни даже создателями человечества, где нет равновесия подобия и оригинала, микрокосма и макрокосма. Подлинных владык миров человек не может ни заклинать, ни умолять, ни торговаться с ними. У него ничего нет, и сам он лишь презренное ничто в их сенсорных органоидах.
Изначальная интертекстуальность формируемой мифологии - важное достижение Лавкрафта. Многим авторам удавалось создавать собственные литературные миры, некоторые делились творческими планами или работали в соавторстве, некоторые предоставляли читателю известные степени свободы интерпретации, снабжая его разными точками входа в сюжет. Но мони-стичность фигуры творца всегда была стандартной литературной презумпцией. Лавкрафт отказался от нее практически сразу, делегируя свои полномочия и предлагая персонажей собственного пантеона для дальнейшей разработки в переписке писателям-друзьям. Как отмечает Д. Джавет, именно литературные отношения, которые Лавкрафт разделял со своими коллегами-корреспондентами, позволили его псевдомифу стать полноценной мифологией [18. С. 21-22]. При жизни писателя в так называемый Круг Лавкрафта первоначально входили Роберт Говард, Август Дерлет, Дональд Уондри и Роберт Блох, потом к нему примкнули другие писатели бульварного журнала «Weird Tales»; в 1969 сложился «Новый круг Лавкрафта», члены которого не общались с Лавкрафтом лично и вообще родились после его смерти. Далее «круги» регулярно расширялись и продолжают расширяться до настоящего времени. Анализ состава кружков писателей-лавкрафтианцев не входит в наши задачи, ограничимся указанием на то, что к ним так или иначе принадлежит Стивен Кинг, поистине культовый автор американского масскульта.
Проза Лавкрафта подчинялась принципу экономии мифологических креатур. В конкретном произведении тот или иной персонаж пантеона, энигматическая книга или местность, переплетенные с реальными локациями, объектами и личностями, описываются скупо, подчиняясь главной цели -воспроизведению эмоционального потрясения героя, вызванного контактом с ними. Лавкрафт рассеивает по своим текстам скрытые намеки и улики на центральный миф (места, артефакты и божества, соединенные в единый сю-
жет, намеченный пунктиром), содержание которого можно установить только ретроспективно или через анализ его огромного (десять тысяч писем) эпистолярного наследия. Онтология центрального мифа у Лавкрафта материалистична и атеистична, она опирается на радикальный сциентизм в том смысле, что все сверхъестественные свойства чудовищных божеств Лавкрафта нормальны с точки зрения физиологии гипотетических инопланетных рас, освоивших межпланетные и межзвездные перелеты задолго до земного антропогенеза. Миф Лавкрафта основан на космическом «расизме», поэтому никак не укоренен в мифах Европы, Азии, Африки. Более того, все известные верования человечества Лавкрафт замыкает на своем центральном мифе, трактует их как его пережитки, отголоски и рудименты. Обширную «классическую» мифологическую эрудицию он использует для того, чтобы включить читателя в знакомый мифоконтекст и тут же перекроить этот контекст по собственному замыслу.
Писатели лавкрафтовских кругов использовали центральный миф по собственному усмотрению, расширяли и дорабатывали его в иных контекстах, прямо связывая с демонологией Средневековья, радикальным психоанализом, городской и фолк-мифологией, магической фэнтези и черной мистикой, адаптируя его к мировоззрениям, весьма далеким от исходного лафкрафтовского. Гигантские пласты нынешней американской мифологии смягчают ливкрафтианский черный ужас, высветляют его, инкорпорируют во все лженаучные суеверия, которыми обыватель пытается обжить современную научную картину мира (а представления о Вселенной не настолько изменились со времен жизни Лавкрафта, чтобы его жуткий космос превратился романтическую архаику), психологически приспособиться к ней. Принцип экономии улик привел к тому, что отсылки к мифу Лавкрафта сегодня встроены в эстетические миры практически каждой известной франшизы ужасов, от «Чужого» до «Зловещих мертвецов», каждый автор черного жанра практикует лавкрафтовские аллюзии и намеки, встраивая в свой нарратив намеки на порталы в Темную Тьму. Если жанр ужасов - душа Америки, то Лавкрафт, безусловно, душа ужасов.
Погружение на дно американской мифологии обнаруживает настолько прямые параллели между темными онтологиями и темной фэнтези, что первые выглядят проектом рационализации второй. Параллели эти настолько очевидны, что вызывают вопрос, а может ли современный онтолог-мета-физик, выросший на интернет-коммуникации, хоррор-фильмах, комиксах и компьютерных играх, вообще игнорировать это темное измерение реальности? Если оставить в стороне риторику нашего вопрошания и обратиться к самой метамодернистской рефлексии собственных мифологических корней, можно обнаружить серьезную работу мысли Хармана в этом направлении, начинающуюся с тезиса о том, что «ничто так не походит на научную фантастику, как философия - если только не сама наука» [15. С. 177-178]. В этом смысле философия открывает в себе и для себя странный необычный [weird] реализм: «...философия должна быть реалистической, поскольку ее задача -раскрывать структуру мира как он есть; она должна быть weird, потому что такова реальность» [15. С. 179]. Предлагая не больше и не меньше, чем лавкрафтовское прочтение гуссерлевской феноменологии, Харман обосновывает странность как стратегию разрушении связей между объектом и его
свойствами, а странную феноменологию - как способность схватывать «weird напряжение в самих феноменах, неизменно пребывающих в напряженном отторжении от своих качеств» [16. С. 200].
Мифы Лавкрафта Харман использует как оптику нечеловеческой феноменологии, сумеречную оптику перекалибровки, нужную для того, чтобы доказать, что «люди перестают быть хозяевами в собственном доме» [15. С. 180], где странность Старых Богов открывает исключительную объект-ность реальности. С нашей точки зрения, подобная лавкрафтизация феноменологии Харманом явление далеко не случайное. Она, подобно Нью-Хейвенским грезам Гарольда Блума, откровению Латура на пути в Дижон, подобно битве тотемов Бадью, призракологии Деррида и дивинологии Мейя-су, своеобразно, но необратимо вводит нас в темную и причудливую реальность vita nuova философии метамодернизма. И внутри этой новой реальности XXI в. философия, вставая на путь сознательной мифологизации изобретаемого первоначала, претендует на открытие нового измерения истины как способа невероятного соединения форм присутствия и отсутствия в сумерках пост-истинной эпохи.
Список источников
1. Vermeulen T., Akker van den R. Notes on metamodernism // Journal of Aesthetics & Culture. 2010. Vol. 2 (1). P. 5677.
2. Тёрнер Л. Манифест метамодернизма. URL: http://eroskosmos.org/metamodernist-manifesto/ (дата обращения: 20.01.2021).
3. Кардаш А. Критика философских оснований метамодерна // Сигма. URL: https://syg.ma/@insolarance-cult/kritika-filosofskikh-osnovanii-mietamodierna (дата обращения: 17.11.2021).
4. Харман Г. Четвероякий объект; метафизика вещей после Хайдеггера / пер. А. Морозов, О. Мышкин. Пермь : Гиле Пресс, 2015. 152 с.
5. Bryant L., Srnicek N. The Speculative Turn: Continental Materialism and Realism / ed. G. Harman. Melbourne : Re.press, 2011. 440 р.
6. Кнэхт Н.П. Новый спор о старой проблеме: объективно ориентированная онтология и спекулятивный реализм // Экономические и социально-гуманитарные исследования. 2016. № 1 (9). С. 41-46.
7. Шиповалова Л.В., Малышкин Е.В. Исторический исток научной объективности или О возможном ответе на «скандальный» вопрос философии // Вопросы философии. 2016. № 12. С. 96-105.
8. Брайант Л. На пути к окончательному освобождению объекта от субъекта // Логос. 2014. № 4 (100). С. 275-292.
9. Брайант Л. Онтология дикой природы // Стол. 2019. Вып. 2 (Июнь 2019). URL: https://stol.guru/papers/levi-bryant-wilderness-ontology-2019-07-29 (дата обращения: 02.02.2021).
10. Деррида Ж. Призраки Маркса. Государство долга, работа скорби и новый интернационал / пер. Б.М. Скуратов. Logos-altera, изд-во «Ecce homo», 2006. 256 с.
11. Головашина О.В. Объективная онтология? Метафизика Г. Хармана // Вестник СПбГУ. Философия и конфликтология. 2018. Т. 34 (1). С. 4-16.
12. Малкина С.М. Проблема конца философии: hanto-логические аспекты // Известия Саратовского университета. Новая серия. Серия Философия. Психология. Педагогика. 2011. Т. 11 (2). С. 52-57.
13. Мейясу К. Дилемма призрака // Логос. 2013. № 2 (92). С. 70-80.
14. MarderM. Différance of the "Real" // Parrhesia. 2008. Vol. 4. Р. 49-61.
15. Харман Г. Ужас феноменологии: Лавкрафт и Гуссерль // Логос. 2019. № 5. С. 177-200.
16. Павлов А.В. Гиперреальная религия, Лавкрафт и культ «Зловещих мертвецов» // Государство, религия, церковь в России и за рубежом. 2019. Т. 37 (3). С. 12-40.
17. Joshi S.T. The Rise and Fall of the Cthulhu Mythos. Poplar Bluff (MO): Mythos Books, 2008. 308 р.
18. JavetD. The pen(s) that never stops writing: The Lovecraft mythology or the expansion of a literary phenomenon. Université de Lausanne, Section d'anglais, Licence en Lettres, Hiver 2009-2010. URL: https://www.academia.edu/6652633/The_Pen_that_Never_Stops_Writing_the_Lovecraft_ My-thology_or_the_Expansion_of_a_Literary_Phenomenon (дата обращения: 02.02.2021).
References
1. Vermeulen, T. & Akker van den, R. (2010) Notes on metamodernism. Journal of Aesthetics & Culture. 2(1). pp. 5677.
2. Terner, L. (n.d.) Manifest metamodernizma [Metamodernism Manifesto]. Translated from English. [Online] Available from: http://eroskosmos.org/metamodernist-manifesto/ (Accessed: 20th January 2021).
3. Kardash, A. (n.d.) Kritikafilosofskikh osnovaniy metamoderna [Criticism of the philosophical foundations of the metamodern]. [Online] Available from: https://syg.ma/@insolarance-cult/kritika-filosofskikh-osnovanii-mietamodierna (Accessed: 17th November 2021).
4. Harman, G. (2015) Chetveroyakiy ob"ekt; metafizika veshchey posle Khaydeggera [A fourfold object: metaphysics of things after Heidegger]. Translated from English by A. Morozov, O. Myshkin. Perm: Gile Press.
5. Bryant, L. & Srnicek, N. (2011) The Speculative Turn: Continental Materialism and Realism. Melbourne: Re.press.
6. Knekht, N.P. (2016) Novyy spor o staroy probleme: ob"ektivno orientirovannaya ontologiya i spekulyativnyy realizm [A new dispute about an old problem: Objectively oriented ontology and speculative realism]. Ekonomicheskie i sotsial'no-gumanitarnye issledovaniya. 1(9). pp. 41-46.
7. Shipovalova, L.V. & Malyshkin, E.V. (2016) Istoricheskiy istok nauchnoy ob"ektivnosti ili O vozmozhnom otvete na "skandal'nyy" vopros filosofii [The historical origin of scientific objectivity or On a possible answer to the "scandalous" question of philosophy]. Voprosy filosofii. 12. pp. 96-105.
8. Bryant, L. (2014) Na puti k okonchatel'nomu osvobozhdeniyu ob"ekta ot sub"ekta [On the way to the final liberation of the object from the subject]. Logos. 4(100). pp. 275-292.
9. Bryant, L. (2019) Ontologiya dikoy prirody [Wildlife ontology]. Stol. 2 (June 2019). [Online] Available from: https://stol.guru/papers/levi-bryant-wilderness-ontology-2019-07-29 (Accessed: 2nd February 2021).
10. Derrida, J. (2006) Prizraki Marksa. Gosudarstvo dolga, rabota skorbi i novyy internatsional [The Ghosts of Marx. The State of Duty, the Work of Sorrow, and the New International]. Translated From French by B.M. Skuratov. Moscow: Logos-altera, Ecce homo.
11. Golovashina, O.V. (2018) Ob"ektivnaya ontologiya? Metafizika G. Kharmana [Objective ontology? Metaphysics of G. Harman]. VestnikSPbGU. Filosofiya i konfliktologiya. 34(1). pp. 4-16.
12. Malkina, S.M. (2011) Problema kontsa filosofii: hanto-logicheskie aspekty [The problem of the end of philosophy: hanto-logical aspects]. Izvestiya Sa-ratovskogo universiteta. Novaya seriya. SeriyaFilosofiya. Psikhologiya. Pedagogika. 11(2). pp. 52-57.
13. Meillassoux, K. (2013) Dilemma prizraka [The Ghost Dilemma]. Logos. 2(92). pp. 70-80.
14. Marder, M. (2008) Différance of the "Real". Parrhesia. 4. pp. 49-61.
15. Harman, G. (2019) Uzhas fenomenologii: Lavkraft i Gusserl' [The Horror of Phenomenology: Lovecraft and Husserl]. Logos. 5. pp. 177-200.
16. Pavlov, A.V. (2019) Hyper-Real Religion, Lovecraft and the Cult of The Evil Dead. Gosudarstvo, religiya, tserkov' v Rossii i za rubezhom - State, Religion and Church in Russia and Worldwide. 37(3). pp. 12-40. (In Russian).
17. Joshi, S.T. (2008) The Rise and Fall of the Cthulhu Mythos. Poplar Bluff (MO): Mythos Books.
18. Javet, D. (2009-2010) The pen(s) that never stops writing: The Lovecraft mythology or the expansion of a literary phenomenon. Université de Lausanne, Section d'anglais, Licence en Lettres, Hiver 2009-2010. [Online] Available from:: https://www.academia.edu/6652633/The_Pen_that_Ne-ver_Stops_Writing_the_Lovecraft_ My-thology_or_the_Expansion_of_a_Literary_Phenomenon (Accessed: 2nd February 2021).
Сведения об авторе:
Косыхин В.Г. - доктор философских наук, доцент, заведующий кафедрой философии и методологии науки Саратовского национального исследовательского государственного университета имени Н.Г. Чернышевского (Саратов, Россия). E-mail: kosyhinvg@gmail.com
Тихонова С.В. - доктор философских наук, доцент, профессор кафедры теоретической и социальной философии Саратовского национального исследовательского государственного университета имени Н.Г. Чернышевского (г. Саратов, Россия). E-mail: segedasv@yandex.ru
Авторы заявляют об отсутствии конфликта интересов. Information about the authors:
Kosykhin V.G. - Dr. Sci. (Philosophy), docent, head of the Department of Philosophy and Methodology of Science, Saratov State University (Saratov, Russian Federation). E-mail: ko-syhinvg@gmail.com
Tikhonova S.V. - Dr. Sci. (Philosophy), docent, professor of the Department of Theoretical and Social Philosophy, Saratov State University (Saratov, Russian Federation). E-mail: segedasv@yandex.ru
The authors declare no conflicts of interests.
Статья поступила в редакцию 05.10.21; одобрена после рецензирования 19.01.2023; принята к публикации 21.02.2023
The article was submitted 05.10.21; approved after reviewing 19.01.2023; accepted for publication 21.02.2023
