CC BY
145
УДК 820/89
Дмитриенко Иван Константинович
Институт международного права и экономики им. Грибоедова
ОНТОЛОГИЯ РОМАНТИЗМА В РУССКОЙ ПОСТМОДЕРНИСТСКОЙ ПРОЗЕ: ДЕКОНСТРУКЦИЯ РЕАЛЬНОСТИ В ТВОРЧЕСТВЕ ВИКТОРА ПЕЛЕВИНА
На материале произведений В. Пелевина рассматривается актуализация проблемы реальности в эстетике постмодернизма. Автор рассматривает преемственность в разработке указанной проблемы по отношению к литературе предыдущих эпох, наблюдает за динамикой ее развития, выявляет отличительные особенности ее реализации в постмодернизме.
Ключевые слова: постмодернистская эстетика, культурно-историческая эпоха романтизма, знаковая система, деконструкция и виртуализация реальности, мотивно-образный плюрализм.
Исследование природы реальности, сопровождающееся отказом от единой объективной действительности и «умножением» ее за счет введения в мотивно-образ-ную структуру текста альтернативных миров, является одним из отличительных признаков постмодернистской эстетики и отвечает основополагающим идеологическим установкам этого направления. Вместе с тем, постмодернистов нельзя считать первооткрывателями данной темы. Новаторство в вопросе пересмотра традиционной философской посылки о всеобъемлющей объективной реальности принадлежит представителям эпохи романтизма. Именно тогда, на рубеже XVIII-XIX веков, западноевропейское общество открыло принципиальную ограниченность и несовершен-ность созданной модерном картины мира - «логоцентристской» мысли Нового времени, краеугольным камнем которой был культ разума и соответствующая ему уверенность в видимой, «общей» действительности как гаранте и источнике онтологических интенций.
Грандиозные социальные катаклизмы той эпохи, ознаменовавшие становление нового этапа развития западной цивилизации, нельзя было воспринимать рассудочно, аналитически бесстрастно, что вызвало переориентацию общественной психологии, поворот интереса от внешней жизни человека и его деятельности в обществе к проблемам духовной, эмоциональной стороны личности. Реабилитация сферы духовного включала в себя поиск трансцендентных, экзистенциальных и культурных оснований внутреннего мира человека, а также абсолютизацию и мистификацию общественных противоречий. По выражению Жирмунского, романтики были нацелены на «обнаружение связи между духовным и телесным миром», на «спиритуа-лизацию бытия» [7, с. 26]. Мистицизм признавался ими способом проникновения в тайны жизни: мистическое начало можно проследить и в творческой интуиции романтиков, и в их теоретических взглядах, культивировавших таинственность мира. Показательны слова Новалиса: «Мир должен быть романтизирован <...> Я романтизирую его, придавая ему высший смысл: вещам обычным -
таинственную внешность, известным - достоинство тайны, законченным - видимость бесконечности» [14, с. 118]. Установка на разрушение, преодоление границ, интуитивное прозрение, особым образом сочетается с предметом интереса романтиков: «проблемой и содержанием коллизии становится сама действительность, в собственном ее лице, - что она такое, чего она стоит, насколько она подлинна или неподлинна» [2, с. 86]. То, что в эпоху Просвещения считалось обыкновенным и понятным, романтики ставят под сомнение. Более того, за романтическим искусством отмечалась тенденция к духовно-художественному отстранению от объективной реальности и даже «эстетизация процесса уничтожения жизни» [10]. Последовали этого направления провозглашали «одновременность существования и противоположность являющих между собой контраст миров» [12]. Отсюда знаменитый разлад между идеалом и действительностью, который был зафиксирован и в литературе более ранних эпох, но лишь в романтизме приобрел статус сюжетообразующего принципа произведения. Обычно этот феномен называют «романтическим двоемирием», однако на деле это упрощенное и не совсем верное определение: говоря о творчестве Гофмана, А. Ботникова делает вывод, что «мир у Гофмана един, но ему свойственна двойственность (Duplizität) и вообще принципиальная множественность» [3, с.149].
Последнее особенно важно применительно к рассмотрению романтической традиции в постмодернистских текстах, где филологи отмечают «множество реальностей, существующих в современном мире, конкурирующих друг с другом и сталкивающихся между собой» [6]. В этом писатели-постмодернисты отвечают нынешним требованиям культуры, которые гласят, что оперирование лишь одной реальностью, всеобъемлющей и неприкосновенной, уже неспособно отразить всю много-ликость и противоречивость сегодняшнего мира. К столь высоким требованиям привело значительное усложнение всех сфер жизни, вызванное социальным и научно-техническим развитием: «Сны и кинематограф - это было начало века, а к концу его слово «виртуальный» стало едва ли не самым
© Дмитриенко И.К., 2012
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ .№ 5, 2012
113
модным и многозначительным. <.> Границы между техниками стираются - по театральным спектаклям делают кинофильмы, кинофильмы транслируют по телевидению, телевидение транслируют через Интернет - образуется единая виртуальная среда» [20].
Умножение сетей массовой коммуникации, медиатизация и виртуализация жизни усиливают эффект ее иллюзорности: ежедневно в той или иной мере соприкасаясь с компьютерно-телевизионным, «вторичным» миром, человек оказывается под угрозой замены им мира первичного. Отсюда возникают сомнения не только в значении понятия «объективная реальность», но в самом ее существовании - как и в романтизме, она принадлежит к разряду проблемных категорий. Не вызывает сомнений, что в постмодернистской литературе виртуальность и интерактивность обоснованно выведены на передний план, на уровень ведущих, краеугольных мотивов произведения.
Более того, само понятие «реальность» лишается всякого смысла - это всего лишь артефакт, сконструированный посредством языка и культуры. Данное соображение важно: противопоставлять виртуальные миры настоящему (отдавая приоритет последнему) с успехом могла бы и реалистическая литература, однако в контексте постмодернистского мироощущения такой подход выглядит устаревшим. Для него характерно ликвидация реального мира, «зато мир текстов со множеством знаков в замкнутом “библиотечном” круге размножается и разделяется в бесконечные, безграничные, многослойные мирки» [8, с. 197]. Согласно современным философам, «реальность есть ничто иное, как знаковая система, состоящая из множества знаковых систем разного порядка, то есть настолько сложная знаковая система, что средние пользователи воспринимают ее как незнаковую» [19, с. 17].
В данном контексте крайне показательно творчество одного из виднейших отечественных постмодернистов Виктора Пелевина. Определяя «атом реальности» как «точку пересечения двух разнородных знаковых систем», К. Фрумкин считает, что Пелевин занимается подробным изучением этого атома реальности: «Пелевин занят едва ли не составлением периодической таблицы таких атомов» [20]. Таким образом, в отличие от реалистического письма, в котором произведение строится на фундаменте некоторой незыблемой точки присутствия, гарантирующей читателю смысл и подлинность, проза Пелевина, созданная в русле постмодернистской традиции метаповествования, рассеивает значение в бесконечной генеалого-ци-татной сети.
Приложение данной темы к пелевинским текстам следует предварить замечанием о ее особенной актуальности в описываемый писателем период исторического развития России. Переход от со-
ветского строя к новой России произошел стремительно. Для большинства населения, которое «было запрограммировано на жизнь в одной социальнокультурной парадигме, а оказалось в совершенно другой» [17, с. 68], эти гротескные, не поддающиеся контролю изменения были обескураживающими. Дискредитация привычных устоев поставила под вопрос первичные основания бытия - «второстепенные, ранее незаметные, новые миры заняли свое место в гонке за лидерство, почуяв благоприятную почву под ногами» [13]. «Чем сон отличается от яви? - вопрошает Фрумкин. - Тем, что явь последовательно развивается изо дня в день, события сегодняшнего дня логично продолжают события вчерашнего. А когда одна реальность резко сменяет другую, то вчерашняя явь начинает казаться далеким сном. <...> В такую эпоху Пелевин, исследующий сочетания миров, закономерен, как боевик про Ирак или Косово» [20].
Примечательно, что сочетания миров заинтересовали не только Пелевина: можно вспомнить и Владимира Орлова, автора «Альтиста Данилова», и Сергея Лукьяненко, названия романов которого говорят сами за себя - «Императоры иллюзий», «Лабиринт отражений», «Фальшивые зеркала». Но к подлинной постмодернистской эстетике приближается, пожалуй, только Андрей Лазарчук в своих «Солдатах Вавилона». Примечателен следующий монолог одного из героев, касающийся представленных в этом романе параллельных измерений: «Тебе не приходило в голову, что никаких уровней, никаких слоев вообще не существует? И это все — лишь наше истолкование - примитивное - того, что все происходит с нами, здесь и сейчас?» [11, с. 472]. Эти слова можно назвать точкой отсчета для Пелевина: по выражению из «Чапаева и Пустоты», его мир «имеет свойство деваться непонятно куда» [17, с. 408]. На вопрос, существует ли этот мир вообще, сложно ответить однозначно - он столь же реален, как комдив Чапаев, пересозданный и увековеченный народной памятью в анекдотах. Ссылаясь на А. Гениса, можно утверждать, что он не является истинным, «но и ложным его назвать нельзя, во всяком случае до тех пор, пока кто-нибудь в него верит» [5, с. 230].
Переходя к анализу конкретных примеров, оговоримся, что в данной работе цитируются не все тексты Пелевина, в которых наличествует тот или иной способ совмещения миров, поскольку в творчестве писателя непросто найти такие произведения, где этот элемент поэтики не предусмотрен. Обратим внимание, что это совмещение происходит естественно. Достаточно, например, ударить в бубен. «Маша потрясла головой, чтобы прийти в себя, и огляделась. Ей показалось, что составные части окружающего, все эти кусты и деревья, травы и темные облака, только что плотно смыкавшиеся друг с другом, раздвинулись под ударами буб-
114
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ .№ 5, 2012
на, и в просветах между ними открылся на секунду странный, светлый и незнакомый мир», - читаем в рассказе «Бубен верхнего мира» [15, с. 274]. Любопытные эксперименты над реальностью проводятся в рассказе «Тарзанка»: «Ну хорошо. Вам что-нибудь говорит слово «лунатик»? - «Лунатик? Это что, который ночью не спит, а по карнизам разгуливает? Ну знаю. О Господи!» <.> Петр Петрович посмотрел себе под ноги и увидел, что тонкая дорожка серебристого цвета, по которой он так долго шагал, была на самом деле довольно тонким жестяным карнизом, изрядно выгнувшимся под тяжестью его тела». Однако этим дело не ограничивается: если бы описывался лишь случай лунатизма, что не раз встречалось и в реалистической литературе, герой остался бы в «нормальной» реальности, на карнизе. Но чуть ниже Пелевин пишет: «Он повернул назад, шагнул за угол и легко соскочил на пару метров вниз, туда, где идти было удобнее. <.> Он последний раз посмотрел по сторонам, потом кротко глянул вверх, улыбнулся и медленно побрел по мерцающей серебристой полосе» [15, с. 318-319]. Бессмысленно гадать, какая из реальностей первична: они сравнимы с ракурсами нацеленной на героя фотокамеры, а ракурсы сменяются столь плавно, что место, где заканчивается один и начинается другой, не поддается вычислениям.
Рассмотрим роман «Чапаев и Пустота», где «сначала весь мир пелевинского героя оказывается ложью, и потом герой сам часто теряет способность хоть что-нибудь познавать» [1]. Метаморфозы не сходят со страниц романа: в сознании протагониста Петра Пустоты санитары превращаются в матросов, врач Тимур Тимурович - в Чапаева, а в «алхимическом браке» России и Америки последняя представлена в образе Арнольда Шварценеггера. Петр видит сны про себя в роли адъютанта комиссара Чапаева в 1918-м году и записывает их, а адъютант записывает сны про пациента Петра из 1990-х; наконец, Барон Юнгерн приводит его в место, где оба его «навязчивых сна одинаково иллюзорны». «Во всех этих переходах явственно ощущается, как посредством наркотического слова нас слегка заводит в «альтернативные состояния» сознания, при этом показывая мастерство эквилибристики на грани сдвинутых реальностей», - утверждает М. Кожевникова [9, с. 77]. Впрочем, по-видимому, стоит вести речь не о «гранях» как таковых, а о том, что «время/пространство завивается в замысловатую петлю» [22, с. 4].
Довольно необычно построен рассказ «Вести из Непала». В нем описывается ничем не примечательный рабочий день Любочки, однако по ходу текста читатель встречается со странными эпизодами - то промелькнут фантастические «перепончатокрылые твари», то пройдут люди в длинных ночных рубашках, один из которых, отвечая на
Любочкин вопрос, не холодно ли им, говорит, что все это им снится. Лишь позже выяснится, что Пелевин описывает реальность загробных видений: в начале рассказа Любочка, выйдя из троллейбуса, попадает под машину и гибнет, но, благодаря немаркированности перехода в посмертное состояние, читатель о нем не подозревает. Информация о том, что Любочка и ее сослуживцы умерли, произносится в самом финале произведения в радиорепортаже - и после этого уже не вызывает удивления, что «все сослуживцы, столпившись, стояли у окна и наблюдали за двумя небесными всадниками, иногда выныривавшими из низких туч» [16, с. 125139].
В повести «Принц Госплана» служащие госучреждений живут в обыденной реальности и одновременно в той или иной компьютерной игре. Чем бы ни занимался протагонист Саша Лапин - выполнял ли поручения своего шефа Бориса Григорьевича, обедал ли в столовой, стоял ли в очереди за портвейном - его существование протекает в виртуальном мире, графическом пространстве монитора, заполненном игровыми командами. Символично заглавие произведения, в котором объединены атрибут советского, повседневного мира (Госплан) и название компьютерной аркады «Принц Персии», сюжет которой разрушает и подчиняет себе идентичность героя [16, с. 72-108].
Показательно описание эффекта от психотропных веществ, благодаря которым «окружающие предметы потеряли свою бесчеловечность» и «мир как-то разгладился», в рассказе «Музыка со столба». Протагонист-сварщик внезапно обретает второе «я»: «Матвей сидел спиной к борту и думал то об одном, то о другом. <.. .> Потом солнце ушло за тучу, и стало совсем нечего делать, хоть в кармане кителя и лежал томик Гете, вытаскивать его сейчас было бы опрометчиво, потому что фюрер, сидевший на откидной лавке напротив, терпеть не мог, когда кто-нибудь из окружающих отвлекался на какое-нибудь мелкое личное дело. Гиммлер улыбнулся, вздохнул и поглядел на часы: до Берлина оставалось совсем чуть-чуть, можно было и потерпеть» [16, с. 253-264].
«Омон Ра», «Generation ‘П’», «Жизнь насекомых», «Священная книга оборотня», «Желтая стрела», «Спи» - в этих и во многих других произведениях Пелевина также имеет смысл проследить игры с реальностью в случае более развернутого обращения к данной теме. Может показаться, что его изощренные, многоуровневые конструкции, характерные для постмодернистских текстов, не имеют ничего общего с наивными по сегодняшним меркам фантазиями романтиков. Но сущностные характеристики описываемого феномена неизменны, различаются же лишь дополнительные признаки, как-то масштаб и разнообразие пространственновременных «сдвигов».
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ .№ 5, 2012
115
Подытоживая пелевинское решение проблемы реальности, стоит привести формулировки авторитетных исследователей: это «череда искусственных конструкций» [5, с. 230], «бесконечный ряд встроенных друг в друга клеток» [4], границы между которыми «размыты, неопределяемы» [21]. Строя «сюжетные, жанровые и тематические коллажи, интерактивность которых соответствует повышенной разветвленности и виртуальности современного мира» [1], Пелевин умело эксплуатирует всеобщую тревогу перед тотальной компьютеризацией и дигитализацией. Но он также нашел способ сопрячь крайнюю злободневность с «вечным» культурным феноменом трансцендентности, основанном на подспудном стремлении человеческой психики к удвоению действительности (религиозное удвоение мира [18]). «Человеческая мысль все время ищет вторую реальность, будь это мир идей Платона, Царство Божие, или виртуальная компьютерная реальность. Пелевин решил создать коллекцию всего, что было выработано человечеством в деле удвоения действительности» [20], - заключает Фрумкин. Психоанализ и сновидения, философия и буддизм, сумасшествие и трансвестизм, магия и шаманизм, галлюцинаторные и психоделические воздействия - отечественному литературоведению еще предстоит создать полный перечень тех техник, которые используются им для своеобразного «переключения режимов», в качестве окон между мирами.
Библиографический список
1. BattisMatthias. ОВП «РусПУКС» - Приватизация русской литературы [Электронный ресурс]. -Режим доступа: http://www.pelevin.nov.ru/stati/s-Matthias.doc
2. Берковский Н.Я. Романтизм в Германии. -Л.: Художественная литература, 1973.
3. Ботникова А.Б. Немецкий романтизм: диалог художественных форм. Монография. - Воронеж, 2003.
4. Быков Д., Басинский П. Два мнения о романе Виктора Пелевина «Чапаев и Пустота» // Литературная газета. - 1996. - №22 [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://www.pelevin.nov.ru/ stati/o-dva/1.html
5. Генис А.А. Беседа десятая: Поле чудес. Виктор Пелевин // Звезда. - 1997. - № 12.
6. Гурин С. Феномен Пелевина [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://www.russned.ru/ literatura/fenomen-pelevina.
7. Жирмунский В.М. Немецкий романтизм и современная мистика. - СПб. : Типография Товарищества А.С. Суворина «Новое Время», 1914.
8. Квон Чжен Им. Современная русская постмодернистская проза: Венедикт Ерофеев и Саша Соколов: Дис. ... канд. филол. наук. - М., 1999.
9. Кожевникова М. Буддизм в зеркале современной культуры: освоение или присвоение? // Буддизм России. - 1996. - №27.
10. Кривцун О.А. Эстетика: Учебник. - М.: Аспект Пресс, 2000. - 434 с. [Электронный ресурс]. -Режим доступа: http://www.deol.ru/users/krivtsun/ aesthetics.htm
11. Лазарчук А.Г. Солдаты Вавилона. - Красноярск: Универс, 1995.
12. Майер Г. Литература искусственного рая [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http:// www. nb -info. ru/orden/artparadise. htm
13. МакееваК.А. Герой В. Пелевина: в поисках своего «Йа» [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http : //www. zhurnal .lib. ru/m/makeewa_k_a/ pelevin2.shtml
14. Назиров Р.Г. Автономия литературного героя // Назиров Р.Г. Русская классическая литература: сравнительно-исторический подход. Исследования разных лет: Сборник статей. - Уфа: Изд-во Башкирского университета, 2005.
15. Пелевин В. О. Все рассказы: Авторский сборник. - М.: Эксмо, 2005. - 512 с.
16. Пелевин В.О. Синий фонарь. - М.: Текст, 1991. - 320 с.
17. Пелевин В.О. Чапаев и Пустота. - М.: Ваг-риус, 2001. - 416 с.
18. Розет И.М. Психологические аспекты религиозного удвоения мира // Розет И.М. Психология фантазии: экспериментально-теоретическое исследование внутренних закономерностей продуктивной умственной деятельности. - Минск: Изд-во Белорусского университета, 1991. - С. 315-329.
19. Руднев В.П. Текст и реальность: Направление времени в культуре. - Wien: Wienerslawistischer Almanach, 1986.
20. Фрумкин К.Г. Эпоха Пелевина [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://
www.pelevin. nov. ru/stati/o -frum/1. html
21. Цыганов А. Мифология и роман Пелевина «Чапаев и Пустота» [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://www.pelevin.nov.ru/stati/o-myths/1.html
22. Шохина В. Чапай, его команда и простодушный ученик // Независимая Газета - Exlibris. -5.10.2006.
116
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 5, 2012
