CC BY
59
Л.С. Сысоева, Т.Н. Голобородова. Онтологические и антропологические проблемы игры.
ФИЛОСОФИЯ
Д.С. Сысоева, Т.Н. Голобородова
ОНТОЛОГИЧЕСКИЕ И АНТРОПОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ИГРЫ В ПОСТМОДЕРНИСТСКОМ ДИСКУРСЕ
Томский государственный педагогический университет
Предметом нашей статьи является проблема игры в постмодернистском дискурсе. Актуальность исследовательского интереса объясняется тем, что состояние постмодерна с его реалиями нового понимания бытия и человека вызывает пристальное философское внимание и требует своего осмысления и оценки (см. [1, 2]), В этой связи обнаруживается необходимость рассмотрения особенностей культуры постмодерна с ее онтологией и антропологией, которые актуализировали игру как ее онтологическую доминанту и повлияли на новое понимание человека играющего.
Предшествующие историко-философские трансформации проблемы игры от античности до постсовременности строятся в контексте философских дискурсов, обусловленных соответствующей мировоззренческой картиной мира. Классический дискурс выстраивается на понимании человека как божественной игрушки. Так, в «Государстве» Платон говорит о том, что человек - это какая-то выдуманная игрушка бога, и, по существу, это стало наилучшим его назначением. Этому-то и надо следовать: каждый мужчина и каждая женщина пусть проводят свою жизнь, играя в прекраснейшие игры, хотя это противоречит тому, что теперь принято [3, с. 41]. Платон представляет игру как нечто прекрасное и ценное само по себе и призывает жить, играя, чтобы снискать милость богов.
Классифицируя содержательное понимание игры, можно констатировать, что сходное понимание игры как протодеятельности и diagoge (времяпрепровождения) характерно для Аристотеля, Гегеля, позитивистов [4, с. 625]. Исторический феномен римских ludí, отрефлексированный Боэцием как колесо Фортуны, случайный игровой образ которого перешел в Средневековье и принял судьбоносный характер. В амбивалентности Средневековья в противоположность жизни в нем на грани смерти происходит в смеховой карнавальной культуре обыгрывание суровой серьезности и обманчивой нелепости жизни. Игра, как и праздник, были в Средневековье бессловесным криком радости, по выражению Августина Блаженного. «Даже церкви
пришлось мириться с игрой в этом сумасшедшем обществе, где сама церковь представала в маскараде Праздника Дураков» [5, с. 337].
На понимании перехода от возможности к действительности на основе развертывания божественной потенциальности строилась онтология и антропология жизненной игры у Н. Ку-занского («Игра в шар») [6] и мыслителями эпохи Возрождения. В «ренессансной жизненной игре» (Л.М. Баткин) следование идеалу требовало «разыгрывания» жизни, т.е. ее ритуализации, стилизации и серьезной театрализации. У Кузан-ца игра предстает прежде всего как игра мудрости (Либит вартепйе), которой человек отличается от животного и уподобляется Богу благодаря свободе игры. Онтологически игра занимает промежуточное положение между возможностью стать чем-то и действительным бытием. В игре человек, развертывая божественную потенциальность, принимает свободное решение. Сама жизнь человека уподоблена игровому предмету - шару; как шар в своем движении следует не только намерению бросающего, но и случайности, так и человеческая жизнь подвержена не только свободному выбору, но и прихотям фортуны. В Новое время понимание игры базируется на принципе избытка сил и свободной игры воображения, перенося игру в эстетическую сферу (И. Кант, романтики). В шилдеровской трактовке игра выступает наивысшим выражением царства прекрасной видимости - искусства [7].
Вместе с вступлением в эпоху протомодерна, выросшую из крушения Абсолюта, проблема игры зазвучала в новой тональности, обнаружив свою экзистенциальную сущность. Перемещение игры из периферии философского дискурса в центр связано с именами Ф, Ницше, Э. Финка, Г. Гадамера, X. Ортеги-и-Гаесета и особенно Й. Хёйзинги. Авангард осуществил реализацию проекта Ф. Ницше в деабсолютизированном мире, создав искусное искусство игры. После серьезного XIX в. в XX в. Э. Финк открывает игровую неизбежность мира, переводя игру из эстетики в разряд экзистенциаль-
Вестник ТГПУ. 2001. Выпуск 3 (28). Серия: ФИЛОСОФИЯ, КУЛЬТУРОЛОГИЯ, ИСТОРИЯ
ных феноменов и делая игру всеобщей антропологической принадлежностью.
Самым объемлющим феномен игры в философ-ско-кулътурологическом дискурсе является исследование Й. Хёйзинги, в котором автор представил игру в самых существенных чертах, Согласно этому специфицированному исследованию игра если и не лежит в генезисе культуры, то вне всяких исключений является своеобразным функциональным фактором культуры, т.е. культура выступает на протяжении столетий в форме разнообразных проявлений игры. Именно они очень обстоятельно исследуются в работе Й. Хёйзинги. Атональное и состязательное состояние общества выступает у Хёйзинги основанием игры, на котором процветала вся жизненная культура.
Игра, согласно Й. Хёйзинге, принадлежа культуре, строя и стимулируя её в традиционном обществе вплоть до эпохи капитализма, постепенно растворяется и ассимилируется в серьезных видах деятельности, трансформируясь вскоре в своеобразный пуери-лизм (ребячество), отрицательно сказываясь на духовном состоянии культуры [8, с. 7-240].
Собственная онтология игры в философии по-с -ю л-о- ¿.»ит* ется на структурной неизна-• . г'.' ' ' ' *&> ксированной постструктура-
основой деконструкции и ома, на котором строилась ■ - . - л-ика. Онтологизируя язык»
• - . : ' игру значений, Ж. Деррида вления на бытие, понимае-. , . р. представленный теперь как •гование рассматривать его . --.рытую случайности. Мир-„ '.„т .-.а. множество существований-
с. . _ - . - . час Хг с :ть к различению (сШегаш) и есть игровое движение в мире без истоков и открытого всем толкования [9, с. 53-57]. В отличие от классической, эта игра - без заранее расписанных правил и гарантий, это универсальная игра, которой более не противостоит ни труд, ни серьезная деятельность.
Постмодернистская концепция игры прорисовывается через философский дискурс в произведениях Ж. Деррида, Ж. Делеза, Ф. Гваттари, М. Фуко, У. Эко, Ж.-Ф. Лиотара, Ж. Бодрийяра, Р. Барта и мн. др. Из них можно синтезировать представление о том, что в игровых движениях мира каждое движение порождает совокупность новых правил и разветвления случая с каждым игровым ходом. Такие игры исключают победу или поражение, а случай увеличивает эффект неопределенности в разветвлении новых возможностей. Онтологизация текста и текстуализация бытия приводят теоретиков постмодернизма к выводам о том, что письмо -это не просто игра в мире, а игра мира, которая мыслится до всякой игры в мире.
Онтологические истоки игровой доминанты в мировоззренческом дискурсе постмодернизма восходят к разбожествлению мира, провозглашенного еще Ф. Ницше, на основе чего мир лишился смысло-образующего стержня. Теперь человек оказался в мире бесконечных возможностей, но без предустановленного критерия выбора. Игра, таким образом, становится единственным адекватным способом общения с миром, превращая жизнь человека в бесконечный поток становления. Собственный этап становления состояния постмодерна (после Ф. Ницше и Л. Витгенштейна) связан с новым состоянием культуры, в котором подверглись трансформации правила игры в науке. Великий рассказ об истине потерял свою силу, своего героя, свои футурологиче-ские возможности, а ньютоновская детерминация сменилась локальной, установленной новыми науками. Постмодернистская наука является моделью открытой системы, в которой уместность высказывания заключается в том, что оно дает рождение новым идеям, т.е. другим высказываниям и правилам игры.
Децентрированная структура мира, основанная на доверии к неопределенности, приводит теоретиков постмодерна к созданию его новой модели, которая называется ризоматической (от фр. ри jo-vi а - корневище). Символом такого мира является не дерево, а трава, растущая от отдельного корневища. Новый символ постмодернистской картины мира представляет такую мировоззренческую концепцию, согласно которой в новом ризомати-ческом мире господствует онтологический хаос, бытие никогда не начинается и не завершается, оно всегда в середине, оно - межсобытие. Постмодернистское мировидение пользуется и другим похожим символом, выстраивая новый образ мира, - лабиринтом. Он представляется геометрической моделью всякой сложноорганизованной игры, в которой каждый поворот таит риск попасть не туда и являет собой всегда до конца не просчитанную возможность. Обыгрывая новую картину мира, У. Эко называет ее хаосмосом, имея в виду калейдоскопическую игру хаотически рождающихся возможностей [10].
В построении постмодернистской картины мира, позволяющей представить ее как игру мира, уместно обратиться к постнеклассической науке, которая, как пишут И.Р. Пригожин и И. Стенгерс, предполагает существенный элемент концептуализации на всех уровнях реальности. Постмодернизм определенно и обоснованно претендует на новый научный метод. Укорененность истины рухнула вместе с великим нарративом об истине. Обращение к такому теоретику состояния постмодерна, как Ж.-Ф. Лиотар, позволяет сказать о новом методе постмодернистской науки как заключающемся в том, что теперь сама наука играет собственную иг-
Л.С. Сысоева, Т.Н. Голобородова. Онтологические и антропологические проблемы игры.
ру в мире, где возможно только перформативное знание. Она превращается в способность актуализировать подходящие данные для решения проблем «здесь и теперь» и выстраивать их в эффективную стратегию.
В условиях закономерностей, описываемых квантовой теорией и микрофизикой, отношение к тому, что «говорит природа», оказывается снятым игрой с неполной информацией. Здесь наука играет в паралогические игры, поскольку в этих условиях «Бог играет в кости». В социальных взаимодействиях и антропологических структурах временность вероятностного хода информационного знания распространяется на профессиональные, международные, семейные, аффективные и политические игры, подчиненные принципу перформативности [11, с. 7-159]. В условиях нового яостнеклассиче-ского понимания Вселенной весь мир - игра, в котором возможно только перформативное и паралогическое знание. Постнекдассическая наука является моделью «открытой системы, в которой релевантность высказывания заключается в том, что оно дает рождение новым идеям, т.е. другим высказываниям и другим правилам игры» [11, с. 152].
Анализируя культурную реальность постмодерна, можно выделить новые аспекты игровой ситуации, возникающие в этой культуре. Прежде всего вместо единого стиля культуры предшествующих эпох появляется, реализуя игровой импульс, культура многого. Равнозначные возможности, демонстрируемые культурой постмодернизма, разрушают логику бинарных оппозиций. На смену вертикальной заданяости «высокое/низкое», «элитарное/массовое» приходит ее горизонтальное состояние, где каждый пункт периферии - центр, а каждый центр является периферией (ризома, тысяча поверхностей из разных корней). Вследствие этого постмодернизм стремится упразднить границы между массовой и элитарной культурами. Как известно, модернистский авангард был элитарным искусством. Постмодернизм расширяет художественную ситуацию, стремясь быть многозначным, приобретать амбивалентную структуру, быть нониерархи-ческим образованием. На этом основании художники создают причудливую «кентавристику» высокого и низкого, изысканного и китчевого. Кроме того, в постмодернистском дискурсе происходит не преодоление высокой культурной нормы, а расширение культурного языка в разных направлениях, т.е. опять же поиск новых возможностей в хаосе. Для этого используются приемы двойного-трой-ного-многократного кодирования так, что если тексты поданы на уровне массовой культуры, то имеют более глубокий подтекст (даже несколько), или, если созданы в манере сложных интеллектуальных игр, то содержат «массовый» слой. В отечественной литературе в такой манере написаны произве-
дения Виктора Пелевина, Владимира Сорокина. В
игровом контексте культуры обретают жизнь полифония, многоголосие, не ведающие предпочтения и, как правило, базирующиеся на иронии, содержащие множество равноправных ценностно-смысловых инстанций (роман П. Зюскинда «Парфюмер» с подзаголовком «История одного убийства», «Имя Розы» и «Маятник Фуко» У. Эко, «Выкрикивается лот 49» Т. Пинчона и др.). Все это многоголосие позволяет рассматривать данную культурную ситуацию как совокупность языковых игр, связанных с делигити-мацией метанарративов. И в этом смысле постмодернизм создает условия, позволяющие вслушиваться в другие языки, проектируя ситуацию бесконечного культурного диалога.
Игровая ситуация постмодерна принципиально отличается от классического агона - состязательности в игре, поскольку в игровой ситуации постмодернизма представляются альтернативные варианты. Другие черты культуры постмодернизма, свидетельствующие об ее игровом характере, произрастают из тех же корней локально детерминированного бытия - это ее симулятивность (симу-лякр Ж. Бодрийяра - знак без референта), сценичность, превращаемая в шоу и превращающая жизнь в театральную призрачность. Доминирование игры как формы культурного существования означает примеривание разных возможностей и смыслов в выборе ситуаций, как это представлено в новелле Х.Л.Борхеса «Сад расходящихся тропок» [12]. С любого случайного поворота в поведении героя начинается новый сюжет жизни, новая судьба.
Некоторые теоретики постмодернистской культуры, особенно ее эстетико-художественного направления, отмечают интенции постмодернистской культуры к уничтожению границ между искусством и жизнью. С точки зрения понимания культуры как способа человеческого бытия это явное заблуждение постмодернистского дискурса, поскольку в нем не совсем четко представлено реальное место искусства в жизни. В принципе никакой границы между искусством и жизнью нет, поскольку искусство и есть жизнь человека в ее эстетической составляющей. Вне художественного творчества нет эстетического бытийствования человека. Дискуссионным представляется и положение о временной смерти культуры в период постмодернизма [13], поскольку остается недоказанным, что критика культурного классического проекта ведет к саморазрушению культуры. В сущности, игровая доминанта культуры постмодерна, вытекающая из пост-неклассической картины мира, и образуется на границе с хаосом и неопределенностью.
Этот дйшгог с хаосом, не ограниченным структурной упорядоченностью, и образует культурный полиморфизм, обеспечивающий перманентность выбора и равноправие культурного материала, а
Вестник ТГПУ. 2001. Выпуск 3 {28% Серия: ФИЛОСОФИЯ, КУЛЬТУРОЛОГИЯ, ИСТОРИЯ
также виртуальность/симулятивность постмодернистской культуры. Такова природа ризоматиче-ской культуры, лишившейся оснований «древовидного» бытия.
Деконструкция мира как текста, являющаяся подосновой всей доктрины постмодернизма, дает новое представление о человеке, порождает антропологию постмодернизма. «Завязанный» на игре знаковых возможностей человек предстает как фрагментарный, не тождественный самому себе индивид, находящийся на перекрестке различных словарей. Поскольку язык репрезентирует субъекта, то вся текстовая игра знаков переносится на антропологический уровень, и человек выбирает себе жизненную реальность, странствуя от одного словаря к другому. Игра как деконструкция субъективности на антропологическом уровне приводит к убеждению в том, что человек изначально многолик.
Изменившиеся представления о мире как неупорядоченном, непредсказуемом, ненадежном, недетерминированном привели к поискам новых форм поведения в нем. В отличие от целенаправленного развития, продвижения, приближения к цели, лигитимности идеи прогресса в модерне, в постмодерне - не путь, а «сад расходящихся тро-
гч- г . *; «л 'Л коротких партий, жизнен-
1- гродяги, туриста и игрока,
г . ! - г -е-.ским отношениям фрагмен-
т . - • ъ. В постмодернистской си-
1 • наступательную тактику на
с'с ■ . : -телу что онтологически реаль-
1-- - • ь :о хаос: в децентрированном
мире, где одни парадоксы флуктуации, ризомы и симулякры (знаки без референтов), пространственно-временные ориентации человека меняются. Хронотоп ситуации постмодерна иной в новой картине мира. Становится понятным устранение линейности и прогресса. Пространством игры становится лабиринт как игровое поле возможностей и поведения в нем игрока. Это не до конца просчитываемый ход игрока вследствие недостаточного основания - блуждание по лабиринту возможностей [14, с. 8].
Жизненная интенция играющего героя постмодернизма предстает как отражение непредсказуемости и неконтролируемое™ отношений с миром как проявление болезни фиксации и привязанности. Жизнь игрока представляет собой череду игр, каждая из которых состоит из особых конвенций и образует особую область смысла. В паралогическом мире и фа начинается с нуля, так как не детерминируется результатами предшествующих игр. В контексте ситуации постмодерна, которую представляет Ж.-Ф. Лиотар, в социальном плане это означает играть короткие игры, избегать долговременных обязательств, не обрекать свою жизнь на
занятие только одним делом, соблюдать возможный временный консенсус, перформативность вероятностного хода знания в профессиональных, международных, политических, семейных отношениях. Специфика постмодернистской ситуации заключается в отсутствии пределов, внутри которых возможно создание устойчивых жизненных стратегий и претворение их в практику.
Следование игре в качестве жизненной стратегии приводит к существенной трансформации личностной идентичности. Изобретаемая идентичность, или когерентность, выливается в поиски бесчисленных начал, в «рассеивание Я». Конституирующий принцип модерна, представленный Ю. Хабермасом: отталкиваясь от вчера, чтобы строить постоянное завтра, не впадая в традицию, составлял идентифицирующий статус его проекта, теперь оказывается бессмысленным, так как определяющим футуральным моментом оказывается только случай. В этой ситуации стабильная и длительно прогнозируемая идентичность из достоинства превращается в недостаток.
Игровое самоопределение в постмодернизме проистекает из деабсолютизированного мира и выступает как растождествление субъекта, основанное на бесконечном числе возможностей, однако и без уверенности в том, что за богатством меняющихся форм стоит реальное содержание. Игровое самоопределение отказалось также от преодоления настоящего ради будущего» как было в модернистском проекте, а наоборот тормозит действие, делая ощутимым настоящее, возвращая жизненному процессу его интенсивность и проблемность. При всем положительном значении игрового самоопределения оно несет в себе отрицательные элементы трансгрессии, размывая границы между живыми и искусственными сущностями, растушевывая грани между объективной реальностью и «кажимостью», постоянно взрывая идентичность индивида.
Отсутствие достаточной информативности как координирующего центра диссимилирует субъекта во множественность соперничающих образов. Произошедшая децентрация реальности объясняет децентрацию субъекта. Постоянное игровое соскальзывание субъекта с одной идентичности на другую, скольжение между множественными «Я» получило у теоретиков постмодерна название «смерть субъекта» (Ж.-Л. Нанси). «Неклассика убрала сущностную основность, выбила почву и опору из-под ног, и человек остался один на один с собой. В случайности. В свободе. Свобода и стала основным содержанием его существования - его бытия» [15, с. 58]. Явление кризиса идентичности как разрушение центрированной сущности с ее классическим наполнением гармонии и совершенства сопровождается возникновением личности-маски, многократно меняющей культурную семантику,
В. А. Ладов. Соотношение тем и методов аналитической философии и феноменологии
либо превращающейся в пучок разноречивых культурных ассоциаций. Из этого проистекает, что доминантность игры в постмодернизме являет собой «смерть субъекта» в его классическом понимании, поскольку как раз в ней и разрушается классическое содержание истины, красоты, серьезности и существенно мешаются карты в философском дискурсе, перенося его в стихию стороннего (Ж. Деррида), лишая жизнь человека единого смысла.
Метафора «смерти субъекта», связанная с игровой децентрацией смысла, тем не менее оставляет игровой выбор наделения смыслом того, что само по себе смысла не имеет. В этом перманентном обретении смысла человек умирает как одномерная, объективно запрограммированная сущность, но рождается пусть как фрагментарное, но многоликое существо, способное вести диалог с хаосом. Определяя игру как способность человека ориентироваться в бессмысленном мире, мы одновременно открываем его способность к ведению диалога с хаосом, ответственность за который человек теперь берет на себя. В постмодернистской игровой моде-
ли поведения творческий импульс переориентирован на поиск компромисса между оппозициями хаос/космос. Так появляется понятие хаосмоса, сформулированное еще У. Эко, через которое возможно признание существования особого модуса порядка - «порядка через движение, где постоянная изменчивость условий жизни приводит к познанию необходимости ее регулярного обновления» (цит. по: [16, с. 332]). Таким образом, игра является способом реконструкции распавшейся целостности человека и представляет собой ту отрадную позитивную реконструкцию, которая сменяет деконструкцию в готовности человека к постоянному игровому изменению, базирующемуся на абсолютной ответственности человека в этой внутренней способности вести указанный диалог. На основании вышеизложенного возможно говорить о постмодернистском видении человека как о новом антропологическом проекте, несущем надежду постмодернистской модели играющего человека, который именно через игровую способность к изменению отодвигает свою гибель в децентри-рованном мире.
Литература
1. Розин В,М. Природа и генезис игры (опыт методологического изучения) II Вопросы философии. 1999, № 6.
2. Хренов НА. Игровые проявления личности в переходные эпохи истории культуры II Общ, науки и современность. 2001, № 2.
3. Платон. Собр. соч.: 8*4 т. Т 4. М„ 1994.
4. Аристотель. Политика II Аристотель. Собр. соч.: В 4 т, Т. 4, М,, 1993,
5. Ле Гофф Ж, Цивилизация средневекового Запада / Пер. с фр, М,, 1992.
6. Кузанский Н, Игра в шар II Кузанский Н. Сочинения. М., 198?,
7. Шиллер Ф, Письма об эстетическом воспитании II Шиллер Ф, Собр. соч.: В 6 т. Т, S, М„ 1958,
8. Хёйзинга Й, Homo Mens, В тени завтрашнего дня. М., 1992,
9. Деррида Ж. Письмо японскому другу II Вопросы философии. 1992, № 4,
10. Эко У. Отсутствующ») структура, М,, 1998,
11. Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна, М.; СПб., 1998.
12. Борхес Х.Л, Сад расходящихся тропок II Борхес Х.Л, Коллекция. СПб., 1992.
13. Кутырев В,А, Экологический кризис, постмодернизм и культура II Вопросы философии, 1996. №11.
14. Найман Е.А. Декдаструктивная методология Жака Деррида. Томск, 1996.
15. Петрова Г.И, Постмодернизм и игра. Новый проект человека II Сибирь. Философия, Образование: Альманах-приложение к журналу «Образование в Сибири». 1999, № 3.
16. Ильин И.П, Постмодернизм: Словарь терминов. М., 2001,
В.А. Ладов
СООТНОШЕНИЕ ТЕМ И МЕТОДОВ АНАЛИТИЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ И ФЕНОМЕНОЛОГИИ
Томский государственный университет
Интерес автора к данной теме обусловлен следующим обстоятельством. Представляется весьма странным тот факт, что на фоне многочисленных компаративных исследований в области истории современной западной философии, ставших столь «популярными» в последней трети XX в., тема, к которой сейчас обращается данная работа, оказа-
лась практически неразработанной. Аналитическая философия и феноменология являются одними из самых авторитетных направлений в современной философии, общее количество публикаций мыслителей, представляющих данные традиции, огромно, и тем не менее хотя бы «намек» на возможный диалог этих «стилей» философствования делают
