CC BY
342
УДК 821.161.1 (091)-31 UDC 821.161.1 (091)-31
Л. М. ПЕТРОВА L.M. PETROVA
профессор кафедры истории русской литературы XI- professor of chair of history of the Russian literature of the
XIX веков Орловского государственного университета XI-XIX centuries Oryol state university
E-mail: [email protected] E-mail: [email protected]
ОНЕГИН И ТАТЬЯНА В ФИНАЛЕ РОМАНА А.С. ПУШКИНА
ONEGIN AND TATIANA IN THE FINAL NOVEL
В статье доказывается, что чувство, вспыхнувшее у Онегина к Татьяне (а он хранит её письмо!), переживает развитие, фазы которого (встреча на рауте, письмо Онегина, последнее свидание) отражают процесс духовного просветления личности героя. Путь просветления пролегал у Онегина через страдания-воспоминания, угрызения совести, понимания вины к покаянному смиренному молчанию, которые поданы по-пушкински психологически лаконично и точно — как восстановление падшего ДУХА через ЛЮБОВЬ. Раскрывается аксиологическая значимость «немого» финала романа.
Ключевые слова: Пушкин, роман, Татьяна, Онегин, любовь, финал, психологизм, духовная эволюция, фазы эволюции, страдание, покаяние, идеал.
It is proved that the feeling erupted in Onegin, Tatyana (and he keeps her writing!) Undergoing development phase of which (the meeting at banquets, letter to Onegin, the last date) reflect the process of spiritual enlightenment, the hero's personality. Lay in the path of enlightenment through suffering Onegin, memories, remorse, guilt understanding to REPENT humble silence, which is filed in Pushkinskaya psychologically concisely and accurately - as the restoration of the fallen spirit through love. Axiological revealed the importance of "silent" final novel.
Keywords: Pushkin, novel, Tatyana, Onegin, love, final, psychology, spiritual evolution, evolution phase, the ideal, suffering, repentance.
О романе «Евгений Онегин» существует огромная научная литература. Казалось бы, всё уже исследовано «вдоль и поперек», но магия пушкинских творений, о которой А.Тарковский сказал: «Нет загадки более трудной, более сложной, чем загадка Пушкина», - вновь и вновь обращает нас к этому произведению, к его главным героям.
Иван Киреевский, один из первых критиков романа
A.С. Пушкина «Евгений Онегин», видел в главном герое романа пародию на героев Байрона, потому считал, что «Онегин есть существо совершенно обыкновенное и ничтожное», даже «пустое» (1:52) Почти через 170 лет современный исследователь напишет то же: Онегин -лишь пародия, то есть список с героев Байрона, с их «безнадёжным эгоизмом», а потому «глава восьмая -это ... окончательный приговор Онегину» (2:41). На мой взгляд, ближе к пониманию авторской, пушкинской, позиции в трактовке характера Онегина все же подошёл
B.Г. Белинский, который не соглашался с теми, кто видел в герое лишь «москвича в Гарольдовом плаще». Для критика Онегин - типическое явление русской жизни, естественная для того времени форма национального самовыражения, а потому герой способен пробудиться к сознательной жизни. Не все положения Белинского бесспорны - об этом уже писали исследователи: нельзя не видеть противоречивых высказываний о Татьяне, о «профанации чувств и чистоты женственности», не учитывает критик «всего глубокого смысла отноше-
© Л. М. Петрова © L.M. Petrova
ний Татьяны и Онегина» (3:632). «Человек экстремы» (Герцен), Белинский, конечно, не мог не ошибаться в своих порой крайних суждениях, но именно он не только внёс радикально новое в понимание героев и романа Пушкина, что теперь оспаривается некоторыми современными исследователями, но его оценки послужили исходным началом для развития последующей истории изучения романа в отечественном классическом пушкиноведении.
В плодотворности концепции Белинского убеждает, прежде всего, и позиция Достоевского, который развивает по-своему мысли критика о «страдающем эгоисте» как вечном скитальце, характер которого «незавершен», а судьба трагична вследствие «незаконченного существования».
Возвращение Онегина в Петербург сравнивается с возвращением Чацкого в Москву. И это сравнение у Пушкина, конечно, не случайно. Оба героя, европейски образованные люди, на голову выше окружающей их среды, для которой они чужие, не свои, «чудаки». И - оба возвращаются, влекомые образом женщины (осознанно или нет). Случайно ли замечание Пушкина о том, что наш герой (пресытившийся эгоист, повеса, разочарованный денди, гений «науки страсти нежной») «хранит письмо» Татьяны, «...где сердце говорит, Где всё наруже, всё на воле» (строфа ХХ). Конечно, не случайно! Не всё окаменело в герое, не всё он «в мире ненавидел, не всё он в мире презирал». К первой встрече
с Татьяной он, правда, оказался не готовым (хотя сразу заметил и выделил среди других), не понял её любви, всю глубину чувства и натуры её. Он пребывал в гордом утверждении своего превосходства светского, цивилизованного, все испытавшего человека. И потому с высокомерным, деланным самоуничижением («Напрасны ваши совершенства: / Их вовсе недостоин я»), с явным сознанием своих «европейски-культурных» преимуществ перед наивностью первобытного человека» (4:118) предавался нравоучительной проповеди в саду, благородно при этом предупреждая: Учитесь властвовать собою; Не всякий вас, как я, поймёт; К беде неопытность ведёт.1 Но инстинктивно Онегин почувствовал «звёздный час судьбы» и потому не мог с мёртвым сердцем пройти «мимо святого чуда любви», которое одно дарит завидную свободу от лживой суеты людских предрассудков, наполненность души такую, что «всё наруже, всё на воле», Только этим обстоятельством можно объяснить сентиментальный поступок нечувствительного героя: хранить письмо степной «дикарки»!
С точки зрения сложившегося стереотипа ещё одна странность героя бросается в глаза. Встретив Татьяну уже на светском рауте в Петербурге, Онегин не просто удивлён. Он потрясен. Чем? Произошедшей переменой в ней? Прежде всего, конечно, встречей с ней - с провинциалкой, дикаркой - в блистательном Петербурге, в высшем свете:
«Как! из глуши степных селений ... »? Обратим внимание на первую фразу внутреннего монолога Онегина: «Ужели ... Ужель она? Но точно ... Нет ... ». Фраза, открывающая внутреннюю речь героя, речь про себя, скрытая ото всех, Пушкиным построена как ситуация «мгновенного» угадывания ЕЁ («Ужели... Ужель она... Но точно...»), потому что есть присутствие образа Татьяны в подсознании героя, которое бережно хранило этот образ женщины, поразившей высоким и искренним признанием в любви:
Вся жизнь моя была залогом Свиданья верного с тобой; Я знаю, ты мне послан Богом, До гроба ты хранитель мой. .
...............я тебя слыхала..
Когда..........
........молитвой услаждала
Тоску волнуемой души ... Не ты ль, с отрадой и любовью, Слова надежды мне шепнул? (У:62) Этот-то язык «святого чуда любви» и тронул тогда душу Онегина, заставил запечатлеть образ необыкновенной, странной для него девушки, ставший частью внутреннего, тайного, мира героя, прикоснувшегося к (правда, к чужой) настоящей любви - к тайне и чуду одновременно.
Отсюда это личное, столь выразительно-точное в
1 Пушкин А.С. Полн.собр.соч.: В 10 т. Т.5. Л.,1978. С.72.
В дальнейшем ссылки на это издание даются в скобках с указанием тома (римская цифра) и страницы.
этой ситуации, местоимение ОНА. Это её образ хранит в своих тайниках память, и он воскрес, как только Онегин увидел женщину, «похожую» на Татьяну. Ужель ОНА? Интонационно слово «она» в этом контексте звучит весьма интимно, сокровенно, почти благоговейно, трепетно и контрастирует с нейтрально привычным вопросом («Кто там в малиновом берете .... »), произнесённым вслух в соседстве с чужими нерусскими словами: «берет», «посол», «испанский». Внешне даже может показаться, что лукавит, «играет» в недогадливость растерянный Онегин, задавая вслух массу вопросов, для себя-то алогичных. Ответы-подтверждения «добивают» его. Куда девались привычная уверенность в себе, умение владеть собой, выходить достойно из любых обстоятельств? Его «немота» - следствие не просто полной растерянности и замешательства, это -почти окаменение, что и выражено авторским замечанием с повторным союзом И:
С ней речь хотел он завести И - и не мог.. (У:149) .
Онегин оставляет раут, «домой задумчив едет он».
Удивительно мастерство Пушкина-психолога, в скупой словесно выразительной форме показавшего самые разные ступени переживаний своего героя! Автор оберегает нас от скоропалительных однозначно неверных оценок, потому что «палитра» переживаемых героем чувств многоцветна. Герой то задумчив, то угрюм, то суетлив, то грустен, то предаётся мечтам: от привычной лени и надменной холодности не остается и следа. Поэт использует рядом с «полными прилагательными», относящимися к как бы уже когда-то данной характеристике «души холодной и ленивой», краткую форму прилагательных, соотносящихся с теперешним временем: «домой задумчив едет», «его встревожен поздний сон», что делает эти фразы категоричными. С помощью глаголов, преобладающих при описании состояния героя: «часы считает», «не дождётся дню конца», «он полетел», Пушкин передаёт душевное возбуждение Онегина, проснувшуюся «заботу юности - любовь». Правда, мы помним о характере любви Онегина, гения «науки страсти нежной». Недаром автор подчёркивает, что голова героя «полна упрямой думой». Евгений стремится не просто привлечь внимание Татьяны, но сломить ее холодность, спокойное равнодушие к нему.
Следует заметить, что главенствует в их отношениях Татьяна - старые приёмы не «срабатывают», да и сам герой «неловок», «слова нейдут из уст Онегина». Не в меньшей степени, чем встречей в свете, Онегин удивлён произошедшей переменой в Татьяне: Та девочка, которой он Пренебрегал в смиренной доле, Ужели с ним сейчас была Так равнодушна, так смела? (У:150).
В сознании героя - два, несовместимых друг с другом, образа Татьяны: «влюбленная, бедная и простая» и - «равнодушная княгиня», « неприступная богиня роскошной царственной Невы».
Но и Татьяна удивлена, поражена не меньше, чем Онегин. Однако она научилась «властвовать собой»
(конечно, согласиться с Белинским в том, что свет подчинил цельную, самобытную натуру Татьяны «расчетам благоразумной морали», нельзя), а потому ничем не выдала своё волнение, хотя Онегин «глядел нельзя прилежней». Одна весьма выразительная деталь свидетельствует об истинных душевных переживаниях княгини:
Потом к супругу обратила Усталый взгляд, скользнула вон ... И недвижим остался он. (У:148) Пушкин как всегда предельно скуп в изображении психологического состояния героини: но «усталый взгляд», конечно, говорит о многом. Авторское «недвижим» - потрясает. Сколько внутренней напряженности, встревоженности и какой-то безысходной боли за этим «скользнула вон ... и» - «недвижим» остался взгляд! Татьяна как будто окаменела (вспомним близкое к этому состоянию состояние Онегина). Потрясение героини очевидно. На протяжении многих сцен, до последнего свидания (а уж Онегин, преследуя Татьяну, старается завоевать её благосклонность, вывести из состояния обидного невнимания), Пушкин «лишает» Татьяну речи. Но автор удивительно многообразен в средствах изображения Онегина: это и авторский комментарий, и «прямые» и «косвенные» средства обнаружения внутреннего психологического состояния героя; это, прежде всего, прямая и несобственно-прямая речь (последней Пушкин особенно щедро пользуется для психологической характеристики Онегина). Происходящее, его оценка и восприятие как бы двоятся, преломляются через две призмы - автора и героя. И вкрапления несобственно-прямой речи героя в повествование автора лишь подчеркивают степень их «схода», близости представляемых ими социально культурных групп. Это тем важнее, что в полифонии оценок главного героя (в этом отношении очень выразительна VIII строфа) автор выступает защитником своего героя, подчеркивая его типичность: ведь герой «добрый малый»: «Как вы, да я, как целый свет». XX и ХХ1 строфы, пример несобственно-прямой речи, раскрывают внутреннее смятение Онегина, ко -торый сам затрудняется определить свои чувства. Об этом «говорят» вопросы, обращенные героем к себе или автором к герою - грань здесь весьма зыбкая, едва неуловимая:
Что с ним? В каком он странном сне! Что шевельнулось в глубине Души холодной и ленивой? Мы не можем не доверять замечаниям автора по поводу чувств Онегина:
Он счастлив, если ей накинет Боа пушистый на плечо, Или коснётся горячо Её руки, или .... (У154) Онегин ведет себя как страстно влюбленный человек. Он нетерпелив («часы считает», «за ней он гонится, как тень», «вновь не дождётся дню конца ... »), назойливо настойчив («а он упрям, отстать не хочет, Ещё надеется, хлопочет»), страдает бессонницей, предаётся
мечтам («мечтой то грустной, то прелестной, Его встревожен поздний сон»), неловок, молчалив («и несколько минут Они сидят. Слова нейдут из уст Онегина»). Страдания Онегина таковы, что он «сохнет - и едва ль Уж не чахоткою страдает». А Татьяна
Порой одним поклоном встретит. Порою вовсе не заметит. Иль ей не видно, иль не жаль. (У154) Конечно, все ей видно и, конечно, жаль Онегина. Но она не верит в искренность его любви, считая, что он, как она скажет при последнем свидании, «чувства мелкого раб», поэтому не отвечает, «не замечает» знаков внимания; не тронули Татьяну и любовные послания Онегина. И не случайно.
Тонкая, сердечная, она уловила в письмах Онегина пустое чванство («Мне дорог день, мне дорог час: А я в напрасной скуке трачу Судьбой отсчитанные дни»), душевное кокетство («понимать Душой всё ваше совершенство, Пред вами в муках замирать ... вот блаженство!») и неизбывно онегинское себялюбие («какому злобному веселью, Быть может, повод подаю»). Татьяна чувствовала: он её не понимает, видела, что письма дышат страстью, жаждою любви, что они «пылали «волнением в крови». Она узнавала чужое, заёмное, страстно-гибельное слово:
Боюсь: в мольбе моей смиренной Увидит ваш суровый взор Затеи хитрости презренной -И слышу гневный ваш укор. Когда б вы знали, как ужасно Томиться жаждою любви, Пылать - и разумом всечасно Смирять волнение в крови. И, зарыдав, у ваших ног Излить мольбы, признанья, пени. (У156) Не веря в искренность любви Онегина, ошеломленная натиском страсти, Татьяна при последнем свидании противопоставит первую встречу-свидание в саду теперешней. Там была холодная, суровая проповедь, но были и понятные ей чувства жалости, сострадания, благородства, за что и «благодарна всей душой» она. Теперешние чувства Онегина Татьяна расценивает для себя как «обидную страсть».
И все же восьмая глава - это не «окончательный приговор Онегину» (2:41). Нельзя согласиться и с тем, что «Онегин не растёт, а деградирует на протяжении романа» (5:265). Ближе к истине, думается, Лев Шестов, считающий, что Онегин, «уходя от Татьяны. знает теперь, что нужно возвысится, а не снизойти к Тане. В этом - его спасение.». (6: 200). В. Маркович считает, что превращения Онегина не могут быть восприняты как «этапы» и «ступени» развития героя (хотя каждое из них как-то связано с предшествующими и в каком-то смысле всегда означает возвышение над ними)» (7:18). Однако позволю заметить, что встреча Онегина с Татьяной в главе и любовь к ней соединяют в себе два этапа, две фазы. Первая фаза - это встреча на светском рауте, влюбленность, использование знаний «науки страсти нежной», письма (лишь одно из которых
Пушкин приводит полностью). На основании всего этого Татьяна «судит» об онегинской любви к ней» и на страстное упрямство Онегина отвечает суровым молчанием:
Его не видят, с ним ни слова; У! как теперь окружена Крещенским холодом она! (У:156) Конечно, здесь мы слышим голос героя, наблюдения знатока «науки страсти нежной»: Где, где смятенье, состраданье? Где пятна слез ... Их нет, их нет! ...
Да, может быть, боязни тайной, Чтоб муж иль свет не угадал Проказы, слабости случайной. Всего, что мой Онегин знал. (У:156-157) В несобственно-прямую речь вкрапляются авторские замечания: «Вперил Онегин зоркий взгляд ...»
Онегин, как дитя, влюблен в Татьяну, констатирует автор. Чем в большей степени он «руководствуется» в своих поступках: знаниями «науки страсти нежной» или собственными (вполне искренними) муками сердца? Чем дышат эти строки: казуистикой ума или искренностью чувств? Думается, - последним! Я знаю, век уж мой измерен, Но чтоб продлилась жизнь моя, Я утром должен быть уверен, Что с вами днём увижусь я. (У:156) Ум Онегина бессилен перед состоянием душевных переживаний: «. сердечное страданье Уже пришло ему невмочь» (У:155). Герой «забыл все свои приемы и знания» (И. Ильин) в искусстве обольщения. Не случайно даже в любовном письме Онегин вспоминает о роковой дуэли»: «Несчастной жертвой Ленский пал». Он охвачен эмоциями: «.... Ото всего, что сердцу мило, Тогда я сердце оторвал».
Молчание Татьяны, собственные страдания заставляют Онегина острее чувствовать своё одиночество в свете: «чужой для всех» признаётся он в письме к Татьяне (вспомним и откровение Татьяны: «.я здесь одна, Никто меня не понимает»). В свете героя ничто не держит, тем более для всех он «кажется чужим». Без кокетства Онегин покидает свет, вернее - «от света вновь отрёкся он».
Начитается новая, вторая фаза онегинской любви, открывается ступень, составляющая процесс духовного просветления личности героя, духовной сосредоточенности. Мотив духовной сосредоточенности и уединения - очень важный мотив в романе. Он напрямую связан с образом Татьяны, образом Автора-Поэта. У Пушкина этот мотив всегда связан с понятием «пенаты», «родина», «корни семейные». Именно дома, в родных пенатах поэт переживал «часы неизъяснимых наслаждений», которые «дают нам знать сердечную глубь». Они «любить, лелеять учат не смертные, таинственные чувства», которые связаны с внутренней сосредоточенностью, с уважением своего «Я»: И нас они науке первой учат Чтить самого себя. (111:150)
Случайно ли, что высший духовный взлёт творчества Пушкин переживал, пребывая в родном Михайловском и Болдино?!. И потому не случайно своего героя, влюбленного Онегина, который отрёкся от света, Пушкин отправляет в «молчаливый кабинет». Здесь, в полной отрешенности от «людского племени», в мирном уединении дома страдающему Онегину суждено было пережить эти самые минуты «не смертных, таинственных чувств», «таинственных снов»: Мечты, желания, печали Теснились в душу глубоко ... (У157-158) Намечаются точки соприкосновения с романтическим миром, в который была погружена Татьяна и который явно противоречит знакомому нам облику Онегина. Но он углублен теперь в мечты, в ...тайные преданья Сердечной, темной старины, Ни с чем не связанные сны, Угрозы, толки, предсказанья, Иль долгой сказки вздор живой...(У158) Переплетение тематических повторов, параллелей, отмеченных многими исследователями (8:85) -«поэзия», «стихотворство», «любовь», - и тематически стилистический (замеченный еще Белинским) параллелизм в структуре образа Онегина, положенный в основу истории взаимоотношений Онегина и Татьяны, объясняют многие сложные, драматические ситуации, в которых оказывается герой.
Этот приём продиктован не просто функциональной зависимостью одинаковых тем, ситуаций, связанных с Татьяной и Онегиным. Он философически содержателен. Всё как бы повторяется, но как всё «это» ново. Герой поменялся с героиней «местами» в восьмой главе. Он теперь «тяготеет» более к полюсу чувств, эмоций (кстати, слово «чувство» теперь весьма часто идет рядом с героем). То, что Онегин «недополучил», недопережил в молодости, «в лучшее время жизни сердца, еще не охлажденного опытом», когда оно «доступно для прекрасного», когда «оно легковерно и нежно» (УП:27), ему суждено испытать сейчас. Татьяна же теперь «тяготеет» к строгости мышления, к ясной и покойной тишине духа.
Роман, создававшийся несколько лет, несомненно, отразил эволюцию взглядов его автора, выразившихся в главных образах. Прежде всего, в изображении Татьяны, отмеченной подлинно живым религиозным чувством. Татьяна Ларина - это, с одной стороны, «милый идеал поэта», безупречное выражение его нравственно-эстетического миросозерцания, а с другой стороны, Татьяна - живой человеческий характер, и на него распространяются непреложные законы сущего. Попав в свет, она не могла не испытать его влияния, не измениться. Она всё более подчиняется разумно должному началу («Я должна Вам объясниться откровенно»; «в высшем свете Теперь являться я должна»; «Вы должны ... меня оставить». Думается, что за всем этим стоит не только тот факт, что героиня научилась «властвовать собой», научилась «рассудку страсти подчинять». Став старше, Татьяна приобрела много ново-
го, мудрого, недаром поэт подчеркивает её достоинства в сравнении со светскими дамами, отмечая внутреннее благородство: «Всё тихо, просто было в ней». Но что-то Татьяна потеряла, о чём сама говорит: Я тогда моложе, Я лучше, кажется, была.
С молодостью ушла непосредственность, открытость чувств, безоглядная способность отдаться веленью сердца. Но в главном, в сущностном, Татьяна не изменилась, сохранив в себе высокий духовно-нравственный мир, который, однако, получает новую форму «самовыражения». Татьянина высота вновь засветится в сокровенных признаниях (ХЬУ1 строфа), обнажающих меру её трагических страданий, которые, однако, сама героиня воспринимает «как нечто столь же естественное, как дыхание или возможность видеть, слышать, осязать... : И вот такая слиянность с ..трагизмом бытия неожиданно оборачивается приближением к гармонии» (9: 19).
При внешней активности светской жизни (балы, знакомства, выезды и прочее) Татьяна в своей внутренней жизни по-прежнему замкнута, одинока. Обстоятельства жизни героини (разрыв с семьей, отъезд из родимого дома, безответная любовь) усугубляют одиночество. Духовное же уединение, одиночество и страдания, по мнению Пушкина, неизбежно ведут к смирению, т.е. к духовному преображению личности. Татьяна приходит к своеобразному религиозно-нравственному христианскому аскетизму, при котором душа «чиста и покойна», при котором происходит такое её просветление, которое свидетельствует о полной победе высших духовных сил: Я вас люблю (к чему лукавить?), Но я другому отдана; Я буду век ему верна.
Отказ Татьяны мотивирован христианскими представлениями о святости семейного союза, таинстве брака, о смысле любви.
Вряд ли можно согласиться, что «позиция Татьяны -особый род «пребывания» в трагической ситуации, который исключает мысль о том, что человек рождён для счастья» (7:19). Татьяна, на мой взгляд, преодолевает трагическую ситуацию смирением как проявлением особого духовно-нравственного настроя героини: ведь «имеющий веру имеет всё и ничего потерять не может»(10:306). В непреложном следовании высшему нравственному чувству, ставшему потребностью души и духа, - вся суть личности Татьяны. К открытию и принятию этого закона, равнозначного тайне и смыслу самого бытия, героиня пришла дорогой страданий, выпавших на ее долю как носительницы эпических национальных начал.
Страдания выпадают и на долю Онегина, приводят не только к бегству от света, но именно к духовному уединению, «заставляя» пережить мгновения духовного просветления души. Пушкин мастерски это нам показал в XXXVI - ХХХМН строфах.
Путь просветления пролегал у Онегина через страдания-воспоминания - угрызения совести, понимания неискупимой вины, поданной по-пушкински нена-
вязчиво, лаконично, "нерефлективио".
ХХХУП строфа написана в «тональности» Онегина, опять (в который раз) Пушкин как бы озвучивает внутренний мир героя, а с помощью авторского комментария «материализуется» психологическое состояние персонажа. При чтении этих строф невольно вспоминаются признания самого Пушкина:
В бездействии ночном живей горят во мне Змеи сердечной угрызенья... Теснится тяжких дум избыток. (3:57) Накал душевных страданий приводит человека, по убеждению поэта, к переоценке прожитого, к внутреннему преображению. Так и Онегин переживает угрызения совести, когда «пред ним воображенье Свой пёстрый мечет фараон». Мысли, логика, философские размышления «отходят» в сторону, уступая место чувствам, переживаниям (а ведь Онегин вновь погружается в обильное чтение книг именно философского содержания, о чём и говорят имена авторов сочинений), что, казалось, вполне естественно для человека, который тяготеет к строгому логическому мышлению. Но Пушкин многозначительно замечает: ...Глаза его читали, Но мысли были далеко; Мечты, желания, печали Теснилась в душу глубоко, Он меж печатными строками Читал духовными глазами ... То были тайные гаданья Сердечной темной старины ... (V:157-158) В сознании героя предстаёт мир Татьяны. Онегин переживает минуты «не смертных, таинственных чувств», которые не просто рождают воспоминания, но дарят герою мгновения прозрения, обращая к истокам, духовным корням мира Татьяны. Весьма примечательно, что впервые в связи с Онегиным автор употребляет слово «духовный», используя метафорическое наложение: «читал духовными глазами», с помощью которого Пушкин приближает Онегина к Татьяне, к чувствованию своеобразия её личности, а значит, наступает поворот в характере любви героя. «Язык мучительных страстей», который ярко проявился в письме Онегина, уступает место интонации благоволения и нежности, тихой благости. Вот ярко выраженный «романтический» стиль письма Онегина к Татьяне: Пред вами в муках замирать, Бледнеть и гаснуть ... вот блаженство, А вот как автор пишет о влюбленном в Татьяну Онегине, покинувшем свет:
Как походил он на поэта, Когда в углу сидел один ... И он мурлыкал: Benedetta Иль Idol mio и ронял В огонь то туфлю, то журнал. (V:159) Есть что-то детски трогательное в этом пушкинском описании. Как-то по-домашнему мило и нежно звучит это авторское «мурлыкал» в адрес героя. А соседство русского слова разговорного стиля «мурлыкал» (т.е. мягким голосом напевал) с венецианско-итальянскими
названиями дуэттино вызывает у читателя улыбку.
До конца романа Онегин не произнесет больше ни слова.
Мысль всегда нуждается в выражении словом. Она, как структуро-образующая основа онегинского характера («учёный малый»), теперь отходит в сторону, уступив место не просто чувствам или эмоциям, но глубокому, молчаливому страданию души.
Интонационный строй пушкинского стиха становится субъективно выразительнее, заинтересованно личным. Драматический, высокий строй чувств, выраженный в ХХХУ1-ХХХУШ строфах, вбирает в себя иронию («чуть с ума не своротил», «признаться, то-то б одолжил!», «мой бестолковый ученик»), которая получает развитие в легком энергическом стихе ХХХ1Х строфы:
И он не сделался поэтом,
Не умер, не сошёл с ума ...
В просторечно-народном стиле звучит фраза:
.....в воздухе нагретом
Уж разрешалася зима.
Глагол совершенного вида - «разрешалася» - выражающий временную протяженность действия с оттенком давности и настоящего, вдруг «отрезвляет» читателя, снимая сразу элегически-лирическое настроение, но зачаровывает метафорической образностью выражения: «Уж разрешалася зима». Проявляется ли в этой фразе лишь свободная игра поэта, с легкой многозначительностью одушевляющего природу, обновляющуюся и возрождающуюся? Или она проецируется на дальнейшие события?
Думается, исполнен особого смысла тот факт, что новое свидание (последнее) Онегина с Татьяной не случайно происходит весной, в пору обновления и преображения природы, ее цветения. Зимнее затворничество Онегина сменяется новым рубежом в жизни. Драматическую страницу жизни и любви Онегина гениальный Пушкин завершает патетически-оптимистическими стихами: Свои покои запертые, Где зимовал он, как сурок Он ясным утром оставляет, Несётся вдоль Невы в санях.(У:159)
Едет Онегин к Татьяне именно утром, ясным утром (видимо, и на душе светло и ясно). Напрашивается параллель со стихами Грибоедова («Чуть свет - уж на ногах! И я у ваших ног»), которая служит как бы доказательством безоглядной романтической любви героя. Это свидание - возвращение после скитаний («внутренних» и внешних) к родовому началу. К родной душе.
Случайно ли, что Пушкин ничего не говорит о матери Онегина - у героя нет семьи, дома: он у истоков своей жизни был светский, «социумный» человек, но от природы наделен и «сердцем и умом», имел «души прямое благородство», он «вчуже чувство уважал». С образом Татьяны для Онегина ассоциируются «дом», «сельская природа», образы сказок, «тёмной старины».
Свидание с Татьяной - зов сердца, зов души. Вспомним оброненную фразу Пушкина с обилием ме-
стоимений: «она», «своя», «мой», что одинаково относится ко всем лицам описанного эпизода: Татьяна, Онегин, как и их создатель, принадлежат «светлому миру добра». И между ними существует взаимное притяжение.
Особо примечательно сочетание притяжательного местоимения «своя» с именем Татьяна. Это местоимение многозначно, и одним из своих значений имеет смысл «родная», «близко связанная»
Примчался к ней, к своей Татьяне Мой неисправленный чудак.
Не страсть, не плоть влекут героя к Татьяне - он стремится к ней душой, ставшей родной. Пушкин дарит Онегину свидание с той, «прежней Таней», которая «без удивления, без гнева» принимает Онегина. Никогда Онегин и Татьяна не были близки друг другу, как в момент последней встречи, в минуты «долгого молчания» (вспомним Жуковского: «И лишь молчание понятно говорит»). «Жадные уста» Онегина и бесчувственная рука» Татьяны - этот оксюморон сильнее длинных описаний говорит нам о трагедии любви двух людей.
В развитии образов Онегина и Татьяны, их любви, их судьбы, где повторяются общие черты, мотивы, этапы, изображается трагическая жизнь героев. Кроме фабульной перипетии очевидны признаки обреченности, одиночества и отчужденности пушкинских героев. Столь разные по характеру культуры, нравственно-психологическому облику герои равны перед неблагосклонностью судьбы. Очевидно, что их судьбой управляют некие скрытые иррациональные силы.
Пушкин знал чувство имманентного трагизма жизни, усугубляющегося противоположением вечной красы равнодушной природы и скоротечности человеческого существования. Он осознавал присутствие «вечных противоречий существенности», вечного противостояния добра и зла; переживал настроения уныния и тоски, признавал власть темных, стихийных сил в самой человеческой душе, губящих её. Поэта угнетало сознание роковой обреченности человеческой жизни. Семен Франк называет это состояние Пушкина «философией трагизма человеческой жизни» (См.:11:465-469 и далее). Однако глубоко и ясно видя трагизм человеческой жизни, Пушкин «ведает и такой глубинный слой духовной жизни, который уже выходит за пределы трагизма и по самому своему существу исполнен покоя и светлой радости» (11:474). Поэт верил в вечность таких непреходящих ценностей бытия, как сострадание, любовь, милосердие. И нам он говорит, что спасение человека от трагизма существования в тихой сосредоточенности размышлений, в благоволении. Чувственные наслаждения приходят и уходят, наступает пресыщение, разочарование, что и произошло с Онегиным в молодости. Но если человек неудовлетворён, если печаль и страдания от восприятия неудовлетворяющей действительности все более и более растут, то вместе с ними неизбежно духовно крепнет личность, созревают нравственные силы человека. Вот почему, по Пушкину, жить — это значит «мыслить и страдать». Через страдания Пушкин и проводит своих любимых героев: Татьяну и Онегина.
Ум Татьяны, считал Белинский, проснулся, когда она посетила дом Онегина. И следует внимательнее вчитаться в критика, чтобы понять причину определения Татьяны, юной девы, как нравственного эмбриона, обидевшего современного исследователя (2: 45). Мне представляется, что это определение нисколько не противоречит взглядам самого Пушкина. Ведь Татьяна тоже проходит путь становления своей личности, свою эволюцию. Ее способность к уединенному размышлению, созерцанию окружающего мира, чтение книг и страдания только духовно обогащают героиню. Кровная, органическая привязанность к истокам народной психологии и нравственности, метафизическое сознание, связанное с разграничением добра и зла, метафизическая память об «отеческих гробах» и «родном пепелище», высокие страдания души, - всё это определило ту высшую нравственность, то самостояние, в которых заключено истинное величие человеческого духа и которые являют подлинную духовную свободу человека.
Через страдания проходит у Пушкина и его «неисправленный чудак» Онегин. Смирились ли до конца мятежные страсти в душе его, пережившего раскаяние и муки угрызения совести, насколько это плодотворно? Но к Татьяне пришёл «другой» Онегин, и это очевидно. Последнее свидание проходит при полном молчании Онегина. Безмолвие героя - знак внутреннего события, его глубины и масштаба. Это покаянное, смиренное молчание, за которым - большие страдания души. Страдания так преображают героя, что от самоуверенной гордыни Онегина не остается ни грана. Не случайно, чуткая Татьяна не удаляет Онегина, примчавшегося в непозволительно раннее время в покои светской замужней дамы. Ведь это пассаж, стоящий репутации. Но об этом как будто забывает и читатель, и герои. Но не автор. Это сознательно выбранный значимый приём Пушкина, эстетически поднимающий героя, в котором проснувшаяся совесть ведёт к восстановлению падшего ДУХА через ЛЮБОВЬ, поэтому Онегин удосто -ен встречи с Татьяной. В этом свидании герои как бы уравновешиваются в человеческом статусе, и потому перед Онегиным не княгиня, а
........................ простая дева
Теперь опять воскресла в ней.
В своём простом человеческом слове она не всег-
да права и справедлива: «дождавшись очереди своей», преподаёт урок теперь герою. Мудрый Пушкин не канонизирует свой «милый идеал», оставляя возможность быть Татьяне живым человеком.
Татьяна отвергает запоздалую любовь Онегина («А счастье было так возможно ... ») из «соображений» высшей мудрости, до которой свою героиню поднимает Пушкин. Именно Татьяна преодолевает трагизм человеческого духа, исполненного противоречий страстей. Она живет по законам, внушенным человеку Богом. Она естественно, в соответствии с христианской народной моралью пришла к самоотречению, исполнению морали долга. За всем этим такой подвиг над собственным «Я», проявление нравственности такой высоты, такой работы духа, за которыми - просветленность Духа. Об этом Достоевский в «Зимних заметках о летних впечатлениях» писал так: « ... самовольное, совершенно сознательное и никем не принужденное самопожертвование всего себя в пользу всех, по-моему, признак высочайшего развития личности, высочайшего самообладания, высочайшей свободы собственной воли». Татьяна относится к тем «глубоким и крепким натурам», по словам Достоевского, чья воля направлена на духовное преодоление вечных противоречий существенности.
Сила Татьяны, дающая ей покой и волю (что, по убеждению Пушкина равноценно счастью), - в укорененности в родной (национальной) почве. В этом залог обогащения её духа, восприимчивости ко всему общечеловечески прекрасному. Этого нет и быть не может в Онегине, «русском европейце»; ему недоступна и непонятна подлинная духовно-нравственная высота Татьяны, как не понятны и её «финальные слова», а потому
Стоит Евгений, Как будто громом поражён. В какую бурю ощущений Теперь он сердцем погружён!
Следует особо подчеркнуть значимость «немого» финала романа. Ещё С.Франк заметил, что «немые сцены», занимающие весьма важную роль в творчестве Пушкина, стоят под знаком религиозного начала преображения. Образы Татьяны и Онегина, их судьба, прежде всего, рождены пушкинской тоской по идеалу, устремленностью поэта к истинной, духовной свободе и преображению.
Биб.шографический список
1. Киреевский И.В. Критика и эстетика. М., 1979.
2. ЗуевН. Татьяна и Онегин в эпилоге романа // Литература в школе. 1997. № 3.
3. Тюнькин К.И. Примечания // Белинский В.Г. Полн.собр. соч.: в 9 тт. Т.6., М., 1981.
4. Мережковский Д. Пушкин // Пушкин в русской философской критике. М., 1990.
5. Кулешов В.И. А.С. Пушкин. Научно-художественная биография. М., 1997.
6. Пушкин в русской философской критике. М., 1990.
7. Маркович В.М. Пушкин и Лермонтов в истории русской литературы. СПб., 1997.
8. Баевский В. Сквозь магический кристалл. М., 1990.
9. Лесскис Г. Пушкинский путь в русской литературе. М., 1993.
10. ТургеневИ.С. Полн. собр. соч. и писем: В 28 т.М.; Л., 1960-1968. Письма. Т. IV
11. Франк С. Светлая печаль // Пушкин в русской философской критике. М., 1990.
References
1. Kireevsky I.V Kritika and esthetics. M, 1979.
2. Zuyev N. Tatyana and Onegin in a novel epilog//Literature at school. 1997 . No. 3.
3. Tyunkin K.I. Notes//Belinsky V. G. Poln.Sobr. соч. : in 9 vol. T.6. m, 1981.
4. Merezhkovsky D. Pushkin//Pushkin in the Russian philosophical criticism. M, 1990.
5. Kuleshov V. I. A.S. Pushkin. Scientific and art biography. M, 1997.
6. Pushkin in the Russian philosophical criticism. M, 1990.
7. Markovic V. M. Pushkin and Lermontov in the history of the Russian literature. SPb. 1997 .
8. Bayevsky V. Skvoz magic crystal. M, 1990.
9. Lesskis G. Pushkin way in the Russian literature. M, 1993.
10. Turgenev I.S. Half-N собр. соч. and letters: In 28 t. M; L. 1960-1968 . Letters. T. IV
11. FrankS. Light grief//Pushkin in the Russian philosophical criticism. M, 1990.
УДК 81'1
UDK 81'1
Е.В. ФАДЕЕВА
старший преподаватель кафедры английского и русского языков Академии ФСО России E-mail: [email protected]
E.V. FADEYEVA
senior Lecturer of the Department of Foreign and Russian Languages, the FSO Academy of Russia E-mail: [email protected]
ОПЫТ ТИПОЛОГИЧЕСКОГО ОПИСАНИЯ СИТУАЦИИ КОММУНИКАТИВНОГО ДИСКОМФОРТА ПО МЕТАКОММУНИКАТИВНЫМ ПОКАЗАТЕЛЯМ
AN ATTEMPT OF TYPOLOGICAL DESCRIPTION OF COMMUNICATIVE DISCOMFORT SITUATIONS
BY METACOMMUNICATIVE INDICATORS
Статья затрагивает проблемы типологизации ситуаций дискомфортного общения. Рассматривая различные типы коммуникативных ситуаций, автор останавливается на коммуникативно-дискомфортных ситуациях и разграничивает понятия источника и ситуативного показателя коммуникативного дискомфорта. Далее в статье предлагается типологическое описание ситуативных показателей дискомфортного общения по релевантным признакам коммуникативного акта и классификация языковых средств, используемых в описаниях КД-ситуаций.
Ключевые слова: коммуникативный дискомфорт (КД); ситуативный показатель КД; источник КД; типологическое описание ситуативных показателей КД; метакоммуникативные дескрипции; языковые средства.
The article deals with the problems of classifying communicative discomfort situations. Considering different types of communicative situations, the author deals with the situations of communicative discomfort and differentiates between the following conceptions: «the source of communicative discomfort» and «the situational indicator of communicative discomfort». Then the article gives typological description of situational indicators of communicative discomfort on the basis of relevant features of the communicative act and classifies linguistic tools, used to describe situations of communicative discomfort.
Keywords: communicative discomfort (CD); situational indicator of CD; source of CD; typological description of CD situational indicators; metacommunicative descriptions; linguistic tools.
Проблемы, которые мы предлагаем обсудить, связаны с типологизацией явлений коммуникативного дискомфорта (КД) в рамках диалогового взаимодействия. Несмотря на то, что коммуникативная лингвистика все чаще обращается к проблематике КД, в целом этот феномен недостаточно изучен, и его исследование продолжает оставаться актуальным. Явления коммуникативного дискомфорта (КД) занимают особое место в ряду типовых отклонений от некоторой «идеальной» ситуации общения.
Исследованием аномальных коммуникативных си-
туаций занимались многие зарубежные и отечественные лингвисты (Дж. Остин, Дж. Серль, Т. А. ван Дейк, Дж. Лич, Г.П. Грайс, Н. Д. Арутюнова, Б.Ю. Городецкий, В.З. Демьянков, И.М. Кобозева, Е.В. Падучева, А. А. Романов, Л.П. Семененко, Н.К. Кънева, И.Н. Горелов, К.Ф. Седов, Б.С. Кардинский и др.). Предметом пристального внимания лингвистов являются, в частности, коммуникативные неудачи, осечки и злоупотребления [2,с.51-53, 4,с.209-258, 5,с.56-65, 7,с.32-35]. Однако, представляется вполне очевидным то, что проблема коммуникативного дискомфорта не менее суще-
© Е. В. Фадеева © E.V. Fadeyeva
