CC BY
80
ФИЛОЛОГИЯ И КУЛЬТУРА. PHILOLOGY AND CULTURE. 2018. №3(53)
УДК 821.111
ОКТЯБРЬСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ В РОССИИ ГЛАЗАМИ АМЕРИКАНСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ (НА ПРИМЕРЕ ПРОИЗВЕДЕНИЙ ДЖ. РИДА И А. РЭНД)
© Камила Мирасова
THE OCTOBER REVOLUTION IN RUSSIA AS VIEWED BY THE AMERICAN WRITERS JOHN REED AND AYN RAND
Kamila Mirasova
"Ten Days that Shook the World" by John Reed and "We the Living" by Ayn Rand are the works of American literature, depicting the events of the Russian revolution in 1917 and the post-revolutionary period. Both compositions, published with a 17-year difference, present the same event, but from different viewpoints. John Reed is known for his affection for socialism, while Ayn Rand is an ardent anti-communist. The article considers the correlation of the objective and subjective phenomena in the representation of a century-old historical event depicted by its contemporaries. The degree of objectiveness is defined by the documentary component in the researched novels, the degree of subjectiveness is composed of the author's appraisal of the reconstructed events. The analysis of both texts allows us to state that both compositions reflect the objective reality and contain documentary material. Thus, J. Reed's book abounds with dates, minutes of political meetings, and quotations from the speeches of political leaders. A. Rand's novel shows the realia of life in the post-revolutionary period. Yet, the subjective component makes J. Reed regard the revolution as the birth of a better world, while A. Rand treats it as pestilence.
Keywords: J. Reed, A. Rand, October Revolution, objectiveness, subjectiveness.
Книга Джона Рида «Десять дней, которые потрясли мир» и роман Айн Рэнд «Мы живые» являются произведениями американской литературы, повествующими о событиях Октябрьской революции 1917 года и послереволюционном периоде. Два произведения, опубликованные с разницей в 17 лет, представляют одно и то же событие с диаметрально противоположных мировоззренческих позиций: Джон Рид известен своей симпатией к социализму, в то время как Айн Рэнд -ярая антикоммунистка. Данная работа посвящена рассмотрению соотношения объективного и субъективного в изображении исторического события столетней давности его современниками. Степень объективности определяется документальной составляющей в исследуемых романах, степень субъективности складывается из авторской оценки воссозданных событий. Анализ текстов позволяет утверждать, что оба произведения отражают объективную реальность и содержат документальный материал. Так, документальный роман Дж. Рида изобилует датами, протоколами заседаний, цитатами из выступлений политических деятелей. Роман А. Рэнд показывает бытовые реалии жизни послереволюционного общества. Однако субъективный компонент, присутствующий в отображении объективных событий революции 1917 года, заставляет Дж. Рида трактовать революцию как рождение лучшего мира, а А. Рэнд - как абсолютное зло.
Ключевые слова: Дж. Рид, А. Рэнд, Октябрьская революция 1917 года, объективность, субъективность.
Октябрьская революция 1917 года в России нашла отражение в двух разножанровых произведениях американской литературы первой половины ХХ века: в не укладывающейся в привычные жанровые рамки художественно-документальной книге Джона Рида «Десять дней, которые потрясли мир» (1919) и в романе американской писательницы русского происхождения Айн Рэнд (Алисы Зиновьевны Розенбаум) «Мы
живые» (1936). Оба автора выступают в роли очевидцев этого исторического события, на что указывают в предисловиях (Дж. Рид: I must confine myself to a chronicle of those events which I myself observed and experienced [Reed, c. 84], А. Рэнд: I have seen the conditions of existence that I describe [Rand, c. хш]), претендуя, таким образом, на объективность своего изложения. Джон Рид приезжает в Россию в качестве корреспон-
дента после Февральской революции летом 1917 года. Ко времени прибытия в Россию у него уже большой журналистский опыт социально-критического характера в своей стране, им уже выпущена книга репортажей о гражданской войне в Мексике «Восставшая Мексика» («Insurgent Mexico», 1914), книга «Война в Восточной Европе» («The War in Eastern Europe», 1916), заключающая «Это не моя война»; поэтому и отношение к назревающей Октябрьской революции в России заведомо приветственное. Айн Рэнд - из состоятельной семьи владельца аптеки на Невском проспекте в Петербурге, пострадавшей, как и весь имущий класс, от Октябрьской революции. Отсюда - ее бескомпромиссное неприятие революции, доросшее до масштабов философского обобщения в разработанной ею философской системе, названной ею же объективизмом. Проведя свою юность в Петрограде в годы становления советской власти, в возрасте 21 года она эмигрирует в США, чтобы уже там написать и выпустить свой первый роман о пережитом в послереволюционной России.
Целью данной статьи является выявление роли субъективного фактора в изображении исторического события.
Данная цель предполагает решение следующих задач: сопоставить изображение Октябрьской революции в России американскими писателями, стоящими на противоположных идеологических позициях; оценить степень объективности и субъективности изображения.
О степени объективности изображения позволяет судить, среди прочего, объем документальной составляющей в исследуемых произведениях, степень субъективности определяется в нашей работе авторской оценкой воссозданных событий.
С целью определения границ документального в нашей работе целесообразно обратиться к классификации художественно-документальной прозы, предложенной С. Ш. Шарифовой. В ней выделяются:
1) романы, в которых имеет место сохранение основной событийной канвы, о которой свидетельствует документ (исторический факт) при вводе в художественное произведение побочных вымышленных сюжетных линий и побочных сцен;
2) романы, в которых имеет место исключение художественного вымысла, на фоне чего автор включает документ в текст или в событийность романа [Шарифова, с. 271].
Данная классификация позволяет, во-первых, преодолеть узконаправленное понимание документа, во-вторых - не ставить жесткого условия
разграничения документа и факта в художественно-документальной прозе.
В пользу допустимости широкого понимания документа в художественной литературе говорит и высказывание Л. Я. Гинзбург о свидетельствах об истории человека, оказавшегося непосредственно в нее вовлеченным, под индивидуальным углом видения, как «человеческого документа» [Гинзбург, с. 10].
В жанровом отношении исследуемые произведения полностью соотносятся с типами в вышеизложенной классификации. Если «Десять дней, которые потрясли мир» Дж. Рида определяется американской литературной критикой как faction [Гиленсон, с. 15], то «Мы живые» Айн Рэнд - роман, автор которого декларативно заявляет о превосходстве вымысла над фактом в литературном произведении [Рэнд]. Заявленная тема предполагает, однако, более детальное изучение соотношения объективного и субъективного в рассматриваемых произведениях. Более того, в связи с очевидным превалированием одной из сторон в произведениях, особый интерес для исследования представляет именно не доминирующая сторона, то есть субъективное у Джона Рида и объективное у А. Рэнд.
В предисловии к своей книге Дж. Рид заявляет о своем стремлении быть добросовестным репортером, независимым от своих симпатий [Reed, с. 86]. В полном соответствии с данной установкой в первых двух главах автор дает развернутое описание положения дел в стране между Февральской и Октябрьской революциями: ее бедственной экономики, тяжелой ситуации на фронте, разнонаправленных настроений, царящих в обществе, расклада политических сил и революционных течений, образовавшегося после падения царизма, погодных условий, осложняющих и без того тяжелую жизнь большинства населения, приветствуемых, однако, реакционными силами в качестве союзника в борьбе с революцией. Далее он излагает события Октябрьского восстания день за днем, описывая свое в них участие или свидетельствуя о происходящем на его глазах. Среди самых знаковых - захват Зимнего, арест министров Временного правительства, съезд Советов рабочих и солдатских депутатов, съезд Советов крестьянских депутатов. Отображается и повседневная жизнь в революционном Петрограде.
Книга содержит большое количество документального материала. Таковым является точная датировка изображаемых событий. Так, например, подается морской бой с немецкой эскадрой в Рижском заливе, послуживший поводом для решения Временного правительства (не осу-
ществленного, однако, ввиду массовых протестов) переместить столицу в Москву: On the 23d of October occurred the naval battle with a German squadron in the Gulf of Riga [Там же, c. 100]. Указание дат в описании процесса принятия решения о созыве съезда Советов в Петрограде большевиками также придает ему характер документа: It was evident that a quorum would not come together by November 2, so the opening of the Congress was postponed to the 7th [Там же, c. 104]. Все личные встречи писателя, его перемещения также строго датированы.
В книге освещаются действия всех партий, участвовавших в Февральской и Октябрьской революциях: кадетов, меньшевиков, эсеров, «умеренных» социалистов, большевиков, анархистов - и раскрывается их роль; автор пишет о назначении государственных и политических организаций (ЦИКа, Временного правительства, Петроградской городской Думы, различных союзов - земств, крестьян, офицеров, георгиевских кавалеров, фабрично-заводских комитетов) и их деятельности; неоднократно упоминается необходимость созыва Учредительного собрания. С документальной точностью фиксируется многообразие периодической печати в период между революциями. Сам порядок упоминания издававшихся газет и журналов схож со структурой документа - они группируются по политической позиции: монархические, призывавшие к искоренению революционной демократии (Narodny Tribune, Novaya Rus, Zhivoe Slovo), буржуазные (кадетская газета Ryetch, Utro Rossii), пресса «умеренных» социалистов (Dielo Naroda, Volia Naroda), указываются имена либо их издателей, либо выступавших в них известных политических деятелей.
Для подтверждения своего изложения Дж. Рид обращается непосредственно к документу - цитатам. Так, описывая коллективное противодействие всех партий инициированному большевиками созыву Всероссийского съезда Советов народных депутатов, Дж. Рид приводит цитату из большевистской газеты Rabotchi I Soldat с призывом к делегатам не поддаваться попыткам отдельных членов организационного комитета сорвать съезд [Там же]. Другая цитата - из газеты Горького Novaya Zhizn, подтверждающая позицию Горького о нежелательности, но допустимости вооруженного выступления в ответ на попытки реакционных сил уничтожить революцию, о необходимости объединения революционных партий в борьбе за революционную демократию [Там же]. Также писатель приводит свои дневниковые записи, цитирует свои беседы с революционными деятелями (с В. Л. Бурцевым,
Л. Б. Каменевым) или их выступления (Л. Д. Троцкого - 30 октября, призывающего к вооруженному выступлению [Там же, с. 106], В. И. Ленина - 7 ноября на Съезде советов, приводя трехстраничный текст его Воззвания ко всем воюющим народам и государствам [Там же, с. 122-125]), тексты речей солдат, рабочих на собраниях, тексты проправительственных прокламаций, воззваний, предупреждений, призывающих не поддаваться призывам большевиков к выступлению [Там же, с. 105], приводит полный текст революционного похоронного марша «Вы жертвою пали» [Там же, с. 126], исполненного на съезде Советов 7 ноября в память о павших.
Документальность создают описания протокольного характера. Таковым предстает процесс принятия большевиками решения о вооруженном восстании, где автор бесстрастно фиксирует позиции лидеров партии по данному вопросу. На собрании Центрального комитета партии, на котором, помимо лидеров, присутствовали делегаты Петроградских рабочих и солдат, длившемся всю ночь 23 октября, первоначально только Ленин и Троцкий выступили за восстание, в то время как большинство собравшихся проголосовало против. Однако повторное голосование, после страстной речи одного из рабочих, привело к принятию противоположного решения. Авторское присутствие в этом описании едва угадывается лишь в двух лаконичных предложениях, завершающих абзацы, посвященных этим двум этапам исторического голосования: Insurrection was defeated! и Insurrection won [Там же, с. 106]. Если восклицательный знак в первом предложении выражает авторское ощущение невероятности подобного решения, то точка во втором предложении, придающая ему финальную завершенность, выражает авторскую оценку его правильности.
Документом звучат географические названия, история и назначения зданий, тесным образом связанных с Октябрьской революцией: Выборгская сторона, Обуховский и Путиловский заводы, Смольный; номера дивизий солдат, выступающих на митингах: from the Five Hundred and Forty-eighth Division (авторская беспристрастность подчеркивается дополнением: wherever and whatever it was [Там же, с. 98]).
Глазами бесстрастного наблюдателя фиксируется повседневная жизнь в столице: сырость и холод осени, недостаток энергоснабжения, способствующий росту грабежей и насилия, оскудение продовольственных запасов, очереди за хлебом, сахаром и табаком, спекулянты; одновременно с этим - ежевечерние театральные представления с танцующей Карсавиной в Мариин-
ском, поющим Шаляпиным, спектаклями Мейерхольда в Александринском; огромное количество печатного материала, распространяемого как в столице, так и на фронте (tons, car-loads, train loads of literature, saturating the land [Там же, c. 96]), непрекращающийся поток ораторской речи (Then the Talk, beside which Carlyle's «flood of French Speech» was a mere trickle [Там же, с. 102]). В общенациональном масштабе отмечается нарастание хаоса в империи: усиление националистических движений в Финляндии, Украине, Польше, Белоруссии, сепаратистских настроений в Сибири и на Кавказе, рост дезертирства с фронта, рабочих забастовок, крестьянских бунтов с поджогами и убийствами - и неспособность правительства навести порядок.
Однако даже такая, документально подтвержденная объективность воспроизведения не в состоянии заслонить авторское отношение к изображаемому, прорывающееся в художественной образности и выразительности. Изображая противостояние большевиков всем остальным революционным течениям в ключевом вопросе о созыве Съезда советов, автор использует прием контраста. Одна сторона представлена перечислением всех многочисленных сил, противодействующих большевикам: представителей от фронтов, от земского союза, от крестьянского союза, от союза казачьих войск, от союза офицеров, от союза георгиевских кавалеров, от батальонов смерти, с выразительным обобщением в конце -«вся махина Мартовской революции». С другой стороны - неорганизованная воля пролетариата, изображение которой также завершается художественным образом: вздыбившимся накатом восстания, прорвавшего затвердевавшую в течение нескольких месяцев бездействия кору на поверхности революционных костров (A ground-swell of revolt heaved and cracked the crust which had been slowly hardening on the surface of revolutionary fires dormant all those months [Там же, с. 101]).
Самым сильным, кульминационным в череде образов революции, несущим мощный положительный заряд, выступает образ рождения нового мира: ...great Russia was in travail, bearing a new world [Там же, с. 95], перекликающийся с эпиграфом произведения - I saw the new world born.
Если метафоры создают положительный образ революции, то ритмичный синтаксис передает динамику революционных событий, подчеркивает резкую контрастность противоборствующих сил.
Неприкрытая авторская симпатия проступает и в изображении революционных деятелей. В прорисовке портрета вождя пролетарской рево-
люции В. И. Ленина привлекательность данной личности создается с помощью контраста: на фоне ординарности его физических данных (A short, stocky figure, with a big head set down in his shoulders, bald and bulging. Little eyes, a snobbish nose, wide, generous mouth, and heavy chin [Там же, с. 121]) подчеркнуто выделяется мощь его интеллекта (A strange popular leader - a leader purely by virtue of intellect; colorless, humorless, uncompromising and detached, without picturesque idiosyncrasies... - ... the greatest intellectual audacity [Там же]). В этом же описании его внешности дается прямая авторская оценка его авторитета в массах, обыгрывающая все тот же контраст: Unimpressive to be the idol of a mob, loved and revered as perhaps few leaders in history have been [Там же]. Оценка в превосходной степени звучит также и в отношении напечатанного 31 октября в газете «Рабочий путь» отрывка из «Письма к товарищам» Ленина: one of the most audacious pieces of political propaganda the world has ever seen [Там же, с. 106]. Помимо портретов большевистских лидеров, такую же положительную оценку несут образы революционно настроенных солдат и рабочих, как, например, описание солдата с Румынского фронта, выступавшего на митинге: thin, tragical and fierce [Там же, с. 102].
Итак, художественная образность, сопровождающая фактическую основу произведения Дж. Рида, прямая оценка происходящего, прорывающаяся в описании вопреки заявленной беспристрастности, придает ему существенный налет субъективности, что позволяет квалифицировать его как художественно-документальную прозу.
Так же как в случае с Дж. Ридом, анализ «Мы живые» в ракурсе документалистики целесообразно предварить освещением авторской позиции по данному вопросу. В предисловии к изданию 1958 года А. Рэнд предупреждает возможное предубеждение читателя в связи с привязанностью романа к определенному историческому событию и, как следствие, его неактуальностью, заявляя, что «Мы живые» - не роман о советской России 1920-х годов, это роман о диктатуре, независимо от ее географии и даты [Rand, с. х-х^. Далее А. Рэнд отмечает, что сюжет романа - вымышленный, а контекст - нет [Там же, с. хи], и определяет его как «автобиографию идеи» [Там же, с. хш]. Из этих заявлений следует, что, в отличие от Дж. Рида, А. Рэнд придает первостепенное значение философскому обобщению, абстрагированию от конкретного факта, однако наличие этого факта в романе все же оставляет возможность выявления его документальной составляющей.
Наряду с чисто автобиографическими фактами в сюжете романа [Мирасова, с. 12], документальными являются условия жизни героини, составляя тот самый контекст, о котором говорит писательница. Так же как и сама писательница, ее героиня Кира Аргунова, лишившись фамильного особняка, ютится в тесной комнате в коммуналке, выделенной жилотделом согласно Домовой норме; унижается, чтобы получить работу и продовольственную карточку; стоит в многочасовых очередях за продуктами; готовит на примусе, заправленном керосином; разжигает сырыми дровами печь-буржуйку. В связи с этим актуально замечание писательницы о том, что она не ставила целью описать политическую ситуацию в стране с ее лозунгами и плакатами, ее задачей было изображение повседневной жизни людей в послереволюционные годы [Ralston, с. 134]. Сфокусировавшись на быте, автор тем не менее в общих чертах, крупными мазками рисует и историческую ситуацию, обусловившую этот быт. Наиболее подробное описание она получает в первой главе, изображающей возвращение семьи Аргуновых в Петроград. В ней упоминается, что семья Аргуновых покинула Петроград, когда революционная борьба в Петрограде уже закончилась победой красных, а Юг был еще во власти Белой армии, надменно презиравшей своего противника и не осознававшей его реальной силы; что за четырехлетнее пребывание семьи Аргуновых в Крыму последний переходил из рук в руки шесть раз, а в 1921 году пришел конец борьбе, и над страной под звуки «Интернационала» триумфально вознесся красный флаг.
Изображаемые автором детали исторической эпохи позволяют говорить о документе в широком смысле. Из еды упоминается сахарин, лук, жаренный в льняном масле, вобла, блины из кофейной гущи с патокой, семечки, мерзлая картошка, пшенка; из одежды - валенки, тулуп из овчины, солдатские шинели. Советская атрибутика представлена красными флагами, красными косынками, плакатом, призывающим к борьбе с тифом. Детально выписаны предметы пассажирского обихода: узлы, стянутые простынями, завернутые в газеты, набитые в мешки из-под муки. В связи с этими национальными реалиями того времени обращает на себя внимание невозможность их полноценной передачи на иностранном языке, как, например, в переводе слова «вобла» как dried fish, слова «тулуп» как sheepskin coat, где теряется та грубо-разговорная коннотация, присущая оригиналу, что в определенной степени также свидетельствует о документальности изображения.
Будучи фактом, эти детали незамедлительно сопровождаются, однако, оценочными эпитетами, приобретая весьма негативную окраску. Некогда красный флаг на вокзале в Петрограде - розово-серый; стальные балки опутаны паутиной; стеклянные панели - серые от пыли и ветра, с трещинами в нескольких местах; огромные часы с пожелтевшим циферблатом - без стрелок. Русские равнины за окнами поезда - опустошенные. Тулуп на пассажире - пахучий. Красная косынка на голове женщины соседствует с мужской курткой и плохими зубами. Люди в мешковатой одежде походят на свои бесформенные узлы.
Негатив усугубляется изображением царящей вокруг атмосферы. Кругом - неразбериха. Расписания отсутствуют. Толпами пассажиров движут слухи. В залах ожидания - спящие на своих узлах на грязных полах люди, повсюду - запах немытых тел, карболки. Толпа берет приближающийся поезд штурмом с помощью кулаков, со свирепым отчаянием, чтобы затем цепко повиснуть на ступенях, буферах, крышах вагонов.
Такая избыточность отрицательной оценки в открывающей роман главе служит формированию главного мотива романа: революция в России в глазах А. Рэнд - абсолютное зло.
По мере разворачивания сюжета А. Рэнд вплетает в биографии своих героев события революционной истории России, создавая, таким образом, документальную канву повествования. Отец одного из главных героев - Андрея Тагано-ва - является участником революции 1905 года; сам он в 15 лет распространяет листовки с ленинскими воззваниями на Путиловском заводе, участвует в Февральской революции, в 1920 году участвует в бою за Мелитополь и в битве при Перекопе. Эффект документальности усиливают детали: в Мелитополе армия белых численно в пять раз превосходила своих противников, однако внутри нее уже начался развал, под Перекопом Крым в третий - и в последний - раз был сдан красным. Другой герой, офицер ГПУ Степан Тимошенко, в октябре 1917 года - матрос революционного Балтфлота. Само ГПУ также задействовано в одном из эпизодов романа. А. Рэнд описывает внешний вид здания, дает его адрес - Гороховая, 2, то есть предоставляет документально точную информацию, которую, однако, захлестывает субъективная оценка: это здание - сердце, откуда берет начало поток безмолвного ужаса, распространяющегося над городом [Rand, с. 111]. По ходу повествования объем отрицательной оценки революции и ее последствий лишь нарастает, нивелируя в существенной степени объективность изображения.
Итак, оба писателя, прибегая в разной степени к документу, изображают объективную реальность - жизнь страны в дни Октябрьской революции и в первые годы после нее. Эта реальность по своей природе в большей степени негативная, и оба писателя передают сопряженный с революцией хаос, неопределенность, тяжелые условия жизни. Однако преподносится все это сквозь разную призму видения: Дж. Рид приветствует Октябрьскую революцию с позиций солдат в окопах Первой мировой войны, не дождавшихся мира, крестьян, не получивших землю, рабочих, не допущенных к управлению заводами. Для него Октябрьская революция - «дух, ожививший народ» [Reed, c. 66], «авантюра», самая замечательная из всех в истории человечества [Там же, с. 85]. Рэнд оценивает Октябрьскую революцию с позиции тех, кто лишился особняков с хрустальными люстрами и высокими зеркалами, дорогих мехов, чистокровных скакунов [Rand, с. 9], для нее и ее героини революция -это смерть.
В обоих произведениях, у Дж. Рида и А. Рэнд, задействованы исторические персоналии. Однако если Дж. Рид изображает их по впечатлениям от своих собственных встреч с ними, то у А. Рэнд те же лица - Ленин, Троцкий, Зиновьев, Луначарский - фигурируют в виде портретов в кабинетах партийных работников. Тот факт, что партийные работники, над головами которых висят эти портреты, по сюжету - бесчестны, дискредитирует и изображенных на портретах вождей революции, демонстрируя, таким образом, авторскую предвзятость. Упоминание тов. Зиновьева, председателя Петроградского городского совета, в связи с его выступлением о скором распространении пламени революции по всему миру [Там же, с. 157] в момент появления романа в 1936 году также звучит как авторская насмешка. Полярность оценок в рассматриваемых произведениях особенно ощутима в изображении вождя: если у Дж. Рида доминирующая черта в портрете Ленина - интеллектуальная смелость, у А. Рэнд - это хитрый прищур [Там же, с. 86]. Примечательны и обобщения - если коллективный образ революционера-большевика у Дж. Рида внутренне и внешне благороден, как, например, безымянный солдат-большевик с Румынского фронта, то у А. Рэнд такой же образ призван вызвать отвращение. Именно так преподносится активная молодая коммунистка, сокурсница Киры по университету, товарищ Соня. В самом первом своем появлении она получает нелестную портретную характеристику, которая при каждом последующем появлении лишь подчеркивается. Это - широкоплечая, коротконогая, с
широко расставленными глазами на круглом веснушчатом лице, с тонкими плотно-сжатыми губами, в мужском кожаном пальто и красной косынке, небрежно повязанной поверх коротких прямых волос [Там же, с. 53-54], молодая женщина. Образ товарища Сони в романе - типичный для литературы, выступившей против революции. Например, он явственно перекликается с выписанным в мемуарах Тэффи «Моя летопись» образом комиссарши Х, прототипом которому, как известно, послужила революционерка анар-хо-коммунистического направления Мария Никифорова (1885-1919):
Коренастая коротконогая девица, с сонным лицом, плоским, сплющенным, будто прижала его к стеклу, смотрит. <...> Ничто не задерживает внимания. И нет глаз, нет бровей, нет рта - все смазано, сплыло [Лохвицкая].
Тэффи характеризует комиссара Марусю предельно зло:
Скучна безобразной скукой была твоя жизнь. <.> Никуда не ушагала бы ты на своих коротких ногах. Для трудной дороги человеческого счастья нужны ноги подлиннее. <.> И вот такой роскошный пир приготовила для тебя судьба! [Там же].
Товарищ Соня у А. Рэнд также компенсирует свою невыразительность властью, дарованной ей революцией.
Итак, портретные характеристики в обоих произведениях также имеют под собой документальную основу. Однако, если Дж. Рид, апологет Октябрьской революции, подчеркнуто выделяет положительные качества революционеров, то А. Рэнд, противница революции, с той же убежденной страстностью выпукло, развернуто изображает их отталкивающие стороны.
Из изложенного можно вывести:
1. Оба рассматриваемых произведения имеют документальную составляющую, однако разного качества и в разном объеме. Если книга Дж. Рида содержит документ в чистом виде - даты, персоналии, протоколы, выступления, цитаты, дневниковые записи, то документ А. Рэнд сводится к свидетельству человека, жившего в ту историческую эпоху и на себе испытавшего все ее своеобразие.
2. Авторов рассматриваемых произведений отличает также подход к освещению Октябрьской революции в России, что естественным образом находит отражение в их жанрах. Если для Дж. Рида на первом месте стоят факты, составляющие это событие, то для Рэнд важнее художественное, перерастающее, по ее собственному
заявлению, в философское, обобщение, выводимое из этих фактов.
3. Жанровое отличие произведений определяет также качество и объем художественной составляющей рассматриваемых произведений. Если в основе романа А. Рэнд по законам жанра лежит вымышленный сюжет с героями, то произведение Дж. Рида - бессюжетное, репортажно-го характера, где в роли героев выступают массы, то есть в большей степени документальное. Художественным же его делает героико-романтический пафос, пронизанный субъективной оценкой писателя.
4. В художественном плане оба писателя прибегают к приему романтического контраста с противоположной, однако, целью: Дж. Рид - для героизации революции и людей, ее совершавших, А. Рэнд - для выражения ее неприятия до степени, когда субъективная оценка дорастает до тенденциозности.
5. Субъективный фактор, пронизывающий рассматриваемые произведения, находит отражение и в поэтике их названий. Название книги Дж. Рида звучит приветствием зарождающемуся миропорядку, у А. Рэнд оно отражает усилия героев жить в условиях, несовместимых с жизнью.
Итак, документальный материал (будь то документ в чистом виде или свидетельства человека), содержащийся в произведениях Дж. Рида и А. Рэнд, способствует созданию объективной картины революционной эпохи в России и представляет историческую ценность для современного читателя. А субъективный фактор, задействованный в художественном воссоздании той исторической реальности, ответственен за эмоциональную и эстетическую читательскую вовлеченность.
Список литературы
Гиленсон Б. А. Джон Рид: писатель на баррикадах // Джон Рид. Избранное. М.: Прогресс, 1976. С. 9-23.
Гинзбург Л. Я. О психологической прозе. Л.: Ху-дож. лит., 1976. 448 с.
Лохвицкая Н. А. Моя Летопись. 2004. 72 с. URL: fanread.ru/book/10015345 (дата обращения: 2.03.2018).
Мирасова Камила Наиловна,
кандидат филологических наук, учитель,
Международная школа Казани, 420000, Россия, Казань, Мавлютова, 5. kamila88@yandex.ru
Мирасова К. Н. Романное творчество Айн Рэнд в контексте массовой литературы США: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Казань: Казанский федеральный ун-т, 2017. 21 с.
Рэнд А. Романтический манифест: философия литературы. М.: Альпина Паблишер, 2011. 199 с.
Шарифова С. Ш. Типы документально-художественного романа // Известия ПГПУ им. В. Г. Белинского. 2011. № 23. С. 271-277.
Ralston R. Publishing We the Living // Essays on Ayn Rand's We the Living. N. Y.: Lexington Books, 2004. Pp. 133-144.
Rand A. We the Living. N. Y.: Penguin Group (USA) 1пс, 2009. 450 p.
Reed John. Ten Days that Shook the World // Джон Рид. Избранное. М.: Прогресс, 1976. С. 83-144.
References
Gilenson, B. A. (1976). Dzhon Rid: pisatel' na barri-kadakh [John Reed: The Writer on Barricades]. Dzhon Rid. Izbrannoe. Pp. 9-23. Moscow, Progress. (In Russian) Ginzburg, L. Ia. (1976). O psikhologicheskoi proze [On Psychological Prose]. 448 p. Leningrad, Khudozh. lit. (In Russian)
Lokhvitskaia, N. A. (2004). Moia Letopis' [My Chronide]. 72 p. URL: fanread.ru/book/10015345 (accessed: 2.03.2018). (In Russian)
Mirasova, K. N. (2017). Romannoe tvorchestvo Ain Rend v kontekste massovoi literatury SShA: avtoref. dis. ... kand. filol. nauk [Ayn Rand's Novels in the Context of Popular Literature of the USA: Ph.D. Thesis Abstract]. Kazan', Kazanskii federal'nyi un-t, 21 p. (In Russian)
Ralston, R. (2004). Publishing "We the Living". Essays on Ayn Rand's We the Living, pp. 133-144, New York, Lexington Books. (In English)
Rand, A. (2009). We the Living. 450 p. New York, Penguin Group (USA) Inc. (In English)
Reed, J. (1976). Ten Days that Shook the World. Dzhon Rid. Izbrannoe, pp. 83-144. Moscow, Progress. (In English)
Rend, A. (2011). Romanticheskii manifest: filosofiia literatury [The Romantic Manifesto: A Philosophy of Literature]. 199 p. Moscow, Al'pina Pablisher. (In Russian)
Sharifova, S. Sh. (2011). Tipy dokumental'no-khudozhestvennogo romana [Types of Documentary-Fictional Novel]. Izvestiia PGPU im. V. G. Belinskogo. No. 23, pp. 271-277. (In Russian)
The article was submitted on 03.09.2018 Поступила в редакцию 03.09.2018
Mirasova Kamila Naeelovna,
Ph.D. in Philology, Teacher,
International School of Kazan, 5 Mavlyutov Str.,
Kazan, 420000, Russian Federation. kamila88@yandex.ru
