CC BY
24
ОБЩИЕ ПРОБЛЕМЫ И МЕТОДОЛОГИЯ
Мониторинг: итоги первого полугодия
Кончается седьмой месяц мониторинга, первый экспериментальный этап которого был рассчитан на 14 месяцев. Прошла половина срока, — а значит, пора подвести промежуточные итоги. Что сделано, а что сделать не удалось? Насколько полно и эффективно решаются поставленные авторами задачи? Достаточно ли надежны данные мониторинга? Как и кем они используются? Какие коррективы надо внести в программу следующих семи месяцев? И наконец, как будет развиваться мониторинг по окончании экспериментального этапа проекта?
1. Выполнение общей программы мониторинга
За семь месяцев проведены: семь опросов по выборке 4000 человек (ежемесячно), два специализированных опроса работников (по 2000 человек, в апреле и августе), специализированный опрос населения об уровне и качестве жизни (2000 человек, в июне), один опрос безработных (1000 человек, в июне) и два опроса экспертов (по 200 человек, в мае и сентябре). Всего опрошено более 35 тыс. человек, представляющих население и работников пяти макрорегионов России, а также основные социально-демог-рафические группы.
Изданы пять номеров Информационного бюллетеня, сроки подготовки и выпуска которых не превышали двух месяцев, так что читатели систематически получали свежую информацию об общественном мнении.
Проконтролированные и очищенные от информационного шума результаты опросов регулярно поступали в Банк данных Интерцентра, открытый для использования заинтересованными исследователями*.
В процессе реализации мониторинга были допущены два отступления от программы, опубликованной в первом номере бюллетеня. Во-первых, частота проведения специализированных опросов населения, работников и экспертов сокращена с 4-х до 3-х раз в год и, во-вторых, вместо четырех "фокусных групп" пока опрошена лишь одна — безработные. За названными исключениями, программа семи месяцев выполнена полностью.
2. Решение научно-информационных задач
В концепции проекта мониторинга** были поставлены три типа задач: методические, научные и информационные.
К настоящему времени методические задачи в основном решены. Предметная и научно-органи-зационная структуры мониторинга подтвердили свою эффективность. Методы построения выборки и инструментарий проекта отвечают современным требованиям и дают хорошие результаты. Большей
‘Чтобы получить необходимые данные, следует обратиться в Интерцентр с соответствующим заявлением, составляемым в свободной форме. Информация предоставляется ученым бесплатно. При публикации результатов анализа ссылка на источник данных обязательна.
‘‘Экономические и социальные перемены: мониторинг общественного мнения. 1993. № 1.
критики, на мой взгляд, заслуживают методы обработки и анализа данных, а также их представления в бюллетене — они пока сравнительно примитивны. Это связано в первую очередь со стремлением как можно быстрее довести итоги мониторинга до потребителей и с соответственно ограниченными сроками анализа информации.
Научные задачи мониторинга состояли, во-первых, в отслеживании и анализе конкретных сдвигов в социально-экономической, политической и социокультурной сферах общества — социальной структуре, экономических и трудовых отношениях, уровне и качестве жизни людей, их политических ориентациях и оценках, ценностях, установках и поведении; во-вто-рых, в проверке некоторых комплексных гипотез современного и будущего развития российского общества. Первая группа задач решается авторским коллективом систематически и достаточно полно, — надеюсь, что читатели бюллетеня согласятся с этой оценкой. Подходы же к решению второго типа задач, более сложного и требующего большего времени, пока находятся в стадии поиска. Результаты этой работы отражаются нами в разделе "Общие проблемы и методология".
Информационные задачи мониторинга, состоящие в обеспечении научной и политической общественности России методически надежной, политически независимой информацией о ходе реформ, взглядах и настроениях народа, выполняются более-менее успешно. Опросы проводятся регулярно и в срок, данные анализируются оперативно, время издания бюллетеня не превышает четырех недель, основная часть тиража рассылается в течение двух-трех недель, а приоритетные адресаты получают бюллетень в течение трех дней после выхода.
К сожалению, на этой заключительной стадии между издателями и читателями возникникает посредник
— российская почта, работающая на редкость плохо. Бандероли в лучшем случае доставляются почтой в течение месяца-полутора, в худшем же вообще теряются. Трудно сказать, когда бюллетень доходит до последних иногородних адресатов, но, по-видимому, очень нескоро.
Приходится сталкиваться и с тем, что экземпляры бюллетеня, направляемые "лично таким-то", не доходят до адресатов, оседая у секретарей и помощников. Конечное звено мониторинга — рассылка — во многом определяющее коэффициент его полезного действия, требует дополнительного внимания. "Обратная связь" творческого коллектива с потребителями информации должна быть более широкой и прочной.
3. Потребители данных мониторинга
Проектируя мониторинг, мы полагали, что свежие, надежные, репрезентативные и почти бесплатные данные о политической и социально-экономической обстановке в России встретят наиболее живой интерес со стороны трех общественных институтов: власти, науки и средств массовой информации. Им в первую очередь и адресовался бюллетень. Список его рассылки начал формироваться задолго до выхода первого номера, он обсуждался творческим коллективом, дополнялся новыми организациями и лицами и в настоящее время включает около 600 адресов.
Действительно, интерес к бюллетеню оказался большим, так что его тираж пришлось увеличить с 500 до 1000 экз. Первые номера рассылались бесплатно, а начиная с третьего в них стали вкладываться бланки подписки. Цена подписки номинальна, она далеко не покрывает полиграфических затрат на издание. И это сделано сознательно, потому что цель этой меры — не самоокупаемость бюллетеня, а прежде всего — выяснение круга организаций и лиц, действительно заинтересованных в его получении. Учитывая склонность своих соотечественников к долгой раскачке, мы, параллельно с подписным, на некоторое время сохраним и комплиментарное распространение издания.
4. Проблемы методологической коррекции
Выполняемый в настоящее время проект мониторинга, как отмечалось, носит экспериментальный характер: одна из его важнейших задач состоит в отработке методологии, методики и принципов организации мониторинга общественного мнения о реформах, с тем, чтобы эти результаты в дальнейшем могли использоваться не только для страны в целом, но и применительно к ее регионам. Решение этой задачи предполагает критический анализ и систематическую корректировку инструментария и выборки.
Однако эта задача далеко не единственна и вряд ли может быть названа основной. Ведь мониторинг в первую очередь является самостоятельным крупномасштабным исследованием, обеспечивающим сбор уникальной информации. Причем главная ценность последней — в сравнимости информационных массивов во времени. Самая суть мониторинга состоит в формировании динамических рядов данных, для чего необходим стандартный, сохраняющийся из месяца в месяц инструментарий. Отсюда дилемма — либо систематически улучшать анкеты, меняя формулировки вопросов и совершенствуя наборы ответов, либо — не поддаваясь никаким искушениям, использовать исходную версию инструментария, дабы отслеживать динамические ряды.
К счастью, разработка концепции и инструментария мониторинга началась задолго до получения гранта и проведения первых опросов — еще летом 1992 г. К началу полевых исследований инструментарий мониторинга не просто сложился, но и был в значительной степени апробирован. Поэтому он сразу хорошо "заработал" и получил положительный отклик от обычно весьма придирчивых региональных отделений ВЦИОМ. Откровенных "ляпов" в нем практически не было. Тем не менее ни концепция, ни организационная схема, ни инструментарий мониторинга, разумеется, не были идеальными. Опыт их экспериментальной проверки выявил следующие направления целесообразной коррекции.
1. Изменение частоты опросов. Быстротекущие процессы, на отслеживание которых ориентирована ежемесячная анкета, в период мониторинга были не столь динамичными, как ожидалось. Распределения ответов на многие вопросы из месяца в месяц менялись слабо или оставались практически неизменными. Отсюда следует, что ежемесячный мониторинг таких процессов необязателен*. Даже сравнительно быстрые изменения, связанные с развитием инфляции, использо-
*Это мнение разделяется не всем авторским коллективом. Часть его полагает, что подтверждение стабильности ситуации является самоценным. В принципе я с этим согласна, но измерять медленные процессы все-таки следует реже, чем быстрые.
ванием ваучеров, сдвигами на потребительском рынке достаточно измерять раз в два месяца. По тем же соображениям не вполне оправдывает себя ежеквартальное отслеживание процессов "средней скорости". Необходимая частота их измерения, по-видимому, не превышает 2-3 раз в год. Эти выводы будут иметься в виду при разработке программы мониторинга на 1994 г. Однако в 1993 г. структурно-временная схема проекта меняться не будет, и намеченная программа будет выполняться по возможности полностью.
2. Изменение масштаба выборок. Наибольшая выборка, используемая в опросах мониторинга (4 тыс. человек), позволяет репрезентировать не более пяти территориальных частей страны. Для того чтобы характеризовать региональную дифференциацию социально-экономических процессов в России, эти части слишком крупны, для репрезентации же страны в целом хватило бы выборки и в 3 тыс. человек.
С другой стороны, выборку специализированных (ранее — "квартальных") опросов, направленных на изучение более сложных и глубинных процессов, было бы желательно увеличить с 2 до 3 тыс. человек. Это позволит лучше дифференцировать позиции, взгляды и поведение разных общественных групп, в том числе и сравнительно малочисленных. Эти соображения также будут приняты во внимание в 1994 г. Пока же интересы сопоставимости данных перевешивают в наших глазах выгоды перераспределения объемов выборки между направлениями мониторинга. До окончания экспериментальной части проекта первоначальные масштабы выборки, по-видимому, будут сохранены.
3. Совершенствование инструментария. Потребность в коррекции инструментария мониторинга обусловлена тремя причинами. Во-первых, практика проведения опросов выявила несколько неудачных, "неработающих", плохо воспринимаемых респондентами вопросов, равно как и неполных или несбалансированных наборов ответов. Во-вторых, в процессе анализа данных у исследователей возникли новые соображения и гипотезы, а, соответственно, и потребность в дополнительных вопросах. В-третьих, не остается стабильным объект изучения, — т.е. политическая и социально-экономическая ситуация в России, возникают новые проблемы и обстоятельства, требующие учета в мониторинге.
В течение первых семи месяцев мы не вносили в инструментарий никаких изменений, но начиная с октября будут использоваться несколько откорректированные анкеты. Главная инновация состоит в том, что блок вопросов о производственной и трудовой ситуации на предприятиях (в организациях), где работают респонденты, станет "сменным" и будет использоваться раз в два месяца (в сентябре, ноябре, январе и марте). В "четные" же месяцы его место займет блок вопросов об отношении населения к деятельности средств массовой информации, что закроет досадный пробел в первоначальной программе проекта.
5. Структурно-временная схема мониторинга
Мониторинг экономических и социальных перемен в России проводится по довольно жесткой структурновременной схеме, с которой мы хотим познакомить подписчиков и читателей бюллетеня. Эта схема поможет, во-первых, лучше понять организацию
мониторинга, во-вторых, выяснить информационную базу будущих номеров бюллетеня, в-третьих,
сориентироваться в структуре и сроках поступления информации в Банк данных мониторинга (см. рис. 1).
Наименования Месяцы 1993-1994 гг. и номера ин( юрмационного бюллетеня
и номера март апрель май июнь июль август сентябрь октябрь ноябрь декабрь январь февраль март апрель май
опросов №1 №2 №3 №4 №5 №6 №7 №8 №1 №2 №3
Ежемесячный-1 ннннннн ООООО //////////
Работник-1 ІІІ1ІІІІШІІІ ООООО ООООО //////////
Ежемесячный- 2 ІІІІІІІІІІІІІІ ******** ООООО //////////
Экспертный-1 НИНІШНІЇ ******** ООООО ООООО ООООО ООООО ООООО //////////
Ежемесячный-3 ІІІІІІІІІІІІІІ ООООО //////////
Ежемесячный- 4 НИНІШНІЇ ******** ООООО //////////
Население-1 ннннннн ******** ООООО ООООО //////////
Безработные-1 ннннннн ******** ООООО //////////
Ежемесячный-5 ННННННН ООООО //////////
Стратификация** ШІІНІІІНН ННННННН ООООО ООООО
Ежемесячный-6 ІІІІІІІІІІІІІІ ******** ООООО //////////
Экология** ННННННН ******** ООООО
Работник-2 ІІІІІІІІІІІІІІ ******** ООООО ООООО //////////
Ежемесячный-7 ННННННН ******** ООООО //////////
Экспертный-2 ННННННН ******** ООООО ООООО ООООО //////////
Элита** ННННННН ІІІНІІННІІІ ООООО
Предприним,-1 * ННННННН ******** ООООО //////////
Население-2 ННННННН ******** ООООО ООООО //////////
Ежемесячный-8 ННННННН ******** ООООО //////////
Ежемесячный- 9 ІІІІІІІІІІІІІІ ООООО шиши
Ежемесячный-10 ІІІІІІНІІІІН ******** ООООО
Работник-3 ННННННН ******** ООООО //////////
Ежемесячный-1 1 ННННННН ООООО //////////
Экспертный-3 ннннннн ******** ООООО ******** ООООО
Предприним.-2* ННННННН ******** ******** ООООО
Население-3 ІІІІІІІІІІІІІІ ******** ******** ООООО
Ежемесячный-12 ННННННН ООООО
-полевое исследование -анализ данных
ООООО -тиражирование бюллетеней
¡/////////71 -передача информации в банк данных
* - финансируется за счет специального гранта
** - финансируется из внемониторинговых источников
Рис. 1. Регламент мониторинга общественных перемен в России
В подлежащем схемы-таблицы показана временная последовательность исследований, входящих в программу мониторинга или непосредственно примыкающих к ней (начиная с 1-го ежемесячного опроса в марте 1993 г. и кончая 12-м опросом в марте 1994 г.). В сказуемом показаны месяцы 1993 и 1994 гг., а также соответствующие им номера информационного бюллетеня.
Элементы на пересечении строк и столбцов характеризуют стадию, на которой находится каждое исследование в том или ином месяце. Условными обозначениями выделены четыре стадии: а) полевое исследование (опрос респондентов), б) контроль, обработка и анализ данных, подготовка информационного бюллетеня, в) издание бюллетеня, г) рассылка бюллетеня и передача информации в Банк данных.
Строки схемы характеризуют временной регламент конкретных исследований, а ее столбцы — структуру и содержание работ, выполняемых коллективом в каждом месяце. Например, в сентябре с.г. проводились полевые исследования по седьмому ежемесячному и второму экспертному опросам. Одновременно проходил опрос прежней советской и новой российской элит (который продолжится в октябре). Данные шестого ежемесячного опроса населения, второго опроса работников, а также исследований социальной стратификации и экологического сознания россиян находились на стадии обработки, анализа и подготовки для бюллетеня. Аналитические данные пятого ежемесячного опроса населения и первого опроса экспертов, подготовленные в предыдущем месяце для ИБМ № 5, находились в стадии публикации, ИБМ № 4 рассылался читателям, а информация четвертого ежемесячного опроса и опроса безработных передавалась в Банк данных.
Из схемы видно, что программа проекта включает 27 исследований. Общее число респондентов составит свыше 70 тысяч. На 1 октября 1993 г. проведены 15 исследований и опрошены 35 тыс. человек.
Этнические проблемы в России: возможность систематических исследований
В сравнении с тем, что происходит в других республиках бывшего СССР — в первую очередь, в Средней Азии, Закавказье, Молдавии — там, где еще недавно шли или идут военные действия, положение в России в целом отличается сравнительной стабильностью и невысоким уровнем межэтнической напряженности. Хотя специалисты насчитывали в последние три-четыре года до 130 очагов этнополитической напряженности или конфликтов, тем не менее в абсолютном большинстве случаев речь шла лишь о выдвижении взаимных претензий небольшими локальными группами, о требованиях культурной автономии и защиты национально-культурных интересов этнических меньшинств и т.п. Исключение составляют пограничные регионы России — Северный Кавказ и Тува, где сегодня живут примерно 3% всего населения России и где русские и близкие к ним в культурном отношении русскоязычные жители (нетитульных национальных групп) составляют явное меньшинство
— от 10 до 35% населения бывших автономных республик. События на Северном Кавказе (в первую оче-
редь — военные столкновения между осетинами и ингушами), а также хронические конфликты и напряженность в Закавказье впрямую влияют на обстановку в примыкающих областях России (Ставрополье, Ростовской области, Краснодарском крае). Сюда устремляются беженцы или вынужденные мигранты из районов боев, а это, в свою очередь, ведет к росту шовинистических настроений в густонаселенном регионе, усилению казаческого движения, добивающегося не только реабилитации, но и самоуправления, участия в государственной политике и областном управлении.
Основанием для заключения о сравнительно слабой озабоченности населения состоянием межнациональных отношений являются данные систематических исследований массового сознания и общественного мнения, проводимые ВЦИОМ с 1988 г. Так, в списке главных проблем нашего общества место национальных отношений на шкале различных опасений и забот
— между падением морали и угрозой военной диктатуры. Индексы встревоженности (за 3 года они практически не менялись и составляют в среднем около 16-17%) "подскакивают" всякий раз на 3-6 процентных пунктов, когда обостряется ситуация в пограничных зонах, но потом снижаются. Поскольку колебания этих показателей обусловлены, главным образом, настроениями жителей приграничных районов, то можно сказать, что большинством людей национальные проблемы внутри России не рассматриваются как актуальные, непосредственно затрагивающие их повседневную жизнь. Дело не просто в растущем русском изоляционизме, симптомами которого могут служить тенденции миграции русских из Средней Азии и некоторых других регионов СССР с конца 70-х гг., в отсутствии интереса к тому, что происходит за пределами России или на ее границах, но и в эрозии имперского сознания, принятии того факта, что существовавшая система национально-государственного устройства не соответствовала новой национальной ситуации, складывавшейся под влиянием модернизационных процессов последних 20 лет. В принципе это и понятно, если учитывать абсолютную массу русского этноса, составляющего почти 82% населения федерации. С учетом же ассимилированных этнических групп, для которых русский язык стал родным, что означает принятие образцов этнонациональной идентификации русских, этот показатель еще выше — до 87-90%.
Тем не менее проблемы этнических и национальных отношений и противоречий существуют. Их актуализация вызвана тем, что централизованная полиэтническая империя испытывала все большие трудности и внутренние напряжения, связанные с нарастающей неэффективностью контроля за процессами в разных этнических общностях, находящихся в разных фазах модернизации. Попытки сохранить единый уровень управления, а, значит, и социальной дифференциации в этих общностях оборачивались деградацией, а затем и распадом тоталитарной бюрократической системы управления советским обществом. Сроки национального "взрыва" зависели лишь от накопления "критической массы" национальной бюрократии и национальной интеллигенции, формирующейся в союзных и автономных республиках. Национальные бюрократия и интеллигенция (а это в значительной степени пересекающиеся понятия) являются главными социальными силами, обеспечивающими массовую мобилизацию для проведения национально-ориентированной политики,
артикулирующими свои интересы как "общенациональные ".
Исходя из этого, попробуем типологически представить область этнонациональных проблем в России, с тем чтобы дать себе отчет о возможности их изучения средствами ВЦИОМ и техникой мониторинга. Сделать это тем более необходимо, что, в отличие от, например, экономических вопросов, в этой сфере (в публицистике, а часто и в специальной литературе, в политических дискуссиях) отсутствует ясное понимание характера проблем, возникающих, когда речь заходит о национальных или этнических отношениях. Разные субъекты, высказываясь по данным вопросам, подразумевают различные значения понятия "национальное" и производных от него. Неясность контекстов в данном случае не является продуктивным многообразием смыслов и значений, возникающих при полагании новых ценностей или рецепции новых идей, а выдает социально обусловленную не-рационализированность этнонациональных отношений, характерную для имперского или постимпер-ского сознания. Для сознания этого рода проблематичен лишь властный аспект этих отношений. Качественная же специфика их — история, язык, культура, самосознание народов, входящих в федерацию (а ранее в Союз) — остаются без внимания. В итоге даже среди высокообразованных групп общества отсутствует представление о жизни и культуре других народов, а стало быть — и возможность понимания друг друга представителями разных национальностей. Новые события в национальной жизни воспринимаются как "внезапный" кризис отношений, как "акции националистов" и т.п.
Итак, перечислим вопросы, которые возникают при рассмотрении этнонациональных отношений в России.
1. Характер идентификационного сдвига у русского населения в связи с распадом СССР и периодом социального перелома — реформ, политических изменений, экономических трансформаций. Эта проблема, в свою очередь, разделяется на ряд пунктов:
а) смена государственно-политического самоопределения — от гражданства СССР к гражданству России;
б) этнокультурная идентификация русских, ее типы и структуры, характер изменений и сопутствующие им психологические состояния и последствия, механизмы смены идентичности у русских, функциональные значения образов "чужих" и "врагов" — внутренних и внешних, реакции русского самосознания на рост национальной консолидации в других республиках бывшего СССР (в разных социальных группах);
в) русский национализм — его формирование, социальная и культурная среда, являющаяся основой для его распространения и поддержки, организационные структуры и формы представительства, функция в политической борьбе; типы русского национального самосознания — от умеренно-либе-ральных ("государственники") до радикальных ("национал-патриоты"); русский нацизм, его идеологическая и социально-культурная база, политические перспективы и т.п.; особенности складывания партийных блоков. Отдельный вопрос представляет в этом плане казачество, становящееся все более значимой и провокационной силой, усиливающей социальную и межэтническую напряженность в регионах своего существования (южные области России, Северный Кавказ, Урал, Сибирь) и осложняю-
щей отношения России с другими республиками бывшего СССР (Казахстаном, Грузией, Молдавией, в потенции — Украиной);
г) различные формы этнической ксенофобии и расового негативизма, от широко распространенных антикавказских установок, неприязни к цыганам или вьетнамцам, жителям Балтии, Средней Азии, до рутинного антисемитизма.
2. Процессы этнонациональной консолидации нерусского населения России, в первую очередь, "титульного населения" бывших автономий — татар, якутов, башкир, народов Северного Кавказа, национально-государственное оформление их институтов и проблемы, встающие в связи с этим перед русским населением (роль исторического прошлого и другое), отношение постимперского общества к "внутренним колониям" — характер этнонационального представительства в органах власти и в других институтах (пересечение с проблематикой трансформации тоталитарной системы в структуры другого типа); проблематика легитимации власти и национальной бюрократии; социальные группы, являющиеся "мотором" национальных движений, среда их поддержки; возникновение движений национального протеста и национальной консолидации (так называемое "национальное возрождение"). Среди них можно выделить три разновидности:
а) направленные против Центра и русских (это, главным образом, национально-политические движения в бывших "больших" автономиях РСФСР в Татарии, Башкирии, Туве, Чечне, Якутии, в перспективе — Бурятии), ориентированные на достижение полного или частичного суверенитета;
б) направленные против "своих" республиканских властей или местной администрации, добивающиеся защиты или восстановления национальных прав (на Северном Кавказе, в Татарии, Якутии и др. местах);
в) межнациональные и межреспубликанские антагонизмы (осетино-ингушские столкновения в Пригородном районе Владикавказа, азербайджанолезгинские напряжения, отчасти татарско-башкирские противоречия), выражающиеся в требованиях пересмотра или, напротив, сохранения существующих границ. Истоки и причины этих конфликтов лежат в истории формирования советского государственноадминистративного устройства, произвольности границ, разделивших ареалы существования различных этносов, последующем аграрном перенаселении, а главное — в наследии сталинского репрессивного режима, сыгравшем ключевую роль в войне ингушей и осетин. Сюда же следует включить и конфликты между осетинами и грузинами, а также между Грузией и горскими народами Кавказа, входящими в российскую федерацию и поддерживающими Абхазию против Грузии.
По мере достижения этих национальных целей возникает угроза целостности самой России как федеративного государства, равно как и отдельных республик, поскольку часто возникают требования территориального или экономического разделения и перераспределения, а соответственно, и проблемы государственного устройства, изменения характера и легитимации власти, институциональной структуры. При низком уровне межэтнического негативизма в большинстве этих регионов речь может идти лишь о длительной государственно-политической нестабильности, не сопровождающейся массовой
мобилизацией, столкновениями или конфликтами. При этом национальные цели очень часто представляют своего рода прикрытие для достижения контроля местной и республиканской администраций над сырьевыми источниками (нефтью, газом, рудными месторождениями и т.п.) или промышленными ресурсами (в первую очередь — предприятиями ВПК), до сего дня находящимся в распоряжении центрального правительства или подчиненных ему объединений. В перспективе грядущей приватизации государственной собственности такого рода сепаратизм значительно облегчает присвоение ее местной бюрократией или, по меньшей мере, установление надежного права распоряжения ею. Эти обстоятельства характерны практически для всех республик — от Татарии или Якутии до Коми или Карелии, где коренное население давно русифицировано, ассимилировано и к тому же составляет явное меньшинство. В данном плане они мало чем отличаются от обстоятельств регионального сепаратизма.
ратизма. В этом плане чрезвычайно характерно упорное противодействие бывшей партийной, теперь советской номенклатуры и депутатского корпуса всем усилиям принять соответствующие законы о национально-культурной автономии. В настоящее время в России 13% населения (свыше 1 9 млн. человек) живут за пределами своих национально-государстве-ных или национально-территориальных образований (причем 11,6 млн. из них не имеют на территории России государственных образований). Самые большие этнические группы этого рода — украинцы, коренные этносы Поволжья (татары, чуваши, башкиры, мордва, марийцы и др.), белорусы, казахи, армяне, азербайджанцы, молдаване, чеченцы и др. Практически никто из них вне своих республик не имеет ни собственных школ, ни газет или журналов, ни книг, влиятельных общественных или религиозных организаций, клубов, представительства в парламенте или местных советах. В этом смысле полностью сохраняется практика русификации и ассимиляции нерусских этнических
тельности мощных ведомств или организаций — нефтяных концернов, горнодобывающих предприятий, леспромхозов и прочих (главным образом, в райнах Дальнего Востока и Крайнего Севера — Таймыре, Ха-кассии, -Ханты-Мансийском и Ямало-Ненецком округах, Якутии, Магаданской области, Камчатке, Хабаровском и Приморском краях и др.). По отношению к колонизационной практике этих концернов и промышленных объединений коренное население во многих районах и округах, составляющее всего несколько процентов (например в Ханты-Мансийском округе — 1,4%, в Ненецких округах — 7%, в Чукотском округе — 8%, в Хакассии — 11 % и т.п.) оказывается совершенно бессильным и беззащитным.
Этот список не закрыт, но для наших задач он достаточен.
С 1989 по 1993 г. ВЦИОМ провел около 20 исследований, посвященным национальным проблемам.
Однако исследования ВЦИОМ обладают двумя существенными ограничениями, вытекающими из принципов организации его опросов: а) в значительной степени — это материал, фиксирующий не социальное поведение (хотя и его тоже), а мнения, оценки, представления населения о национальных отношениях и их субъектах, о государственной политике тех или иных национальных образований; б) как правило, это репрезентативные общесоюзные или всероссийские опросы, в которых местная специфика теряется в общем массиве, а вся проблематика структурирована и задана "глазами из центра" (что необязательно отождествлять с "имперской" или прорусской точкой зрения, хотя подобная опасность постоянно присутствует в исследованиях такого рода). Даже разбивка данных по республикам, а после распада Союза — по регионам не снимает данных ограничений, поскольку выделение, в лучшем случае, 5-6 крупных регионов, (как, например, в мониторинге), не позволяет фиксировать особенности тех или иных бывших автономий, весьма отличающихся по характеру этнонациональных процессов (ситуация, например, в Татарии или на Северном Кавказе существенно различна, несмотря на ряд общих факторов, таких, как ислам, борьба за государственное признание и проч.). Локальные же исследования (положение немцев, самосознание евреев, ситуация в Татарии и др.), не были характерны для технологий ВЦИОМ.
Учет "местных" условий требует более "аккуратной" и рефлексивной теоретической работы, способной компенсировать организационные ограничения. В первую очередь, следует признать, что проблемы, отнесенные выше к пунктам 2, 5, 66 и 7, практически не могут адекватно изучаться на базе принятой во ВЦИОМ типовой технологии репрезентативных массовых опросов. Они требуют другой организации исследования, фокусированной выборки, учета специфики локальных проблем, их истории и т.п., а соответственно, предполагают однократные "замеры", т.е. не могут быть предметом мониторинга. Следовательно, в первую очередь могут и должны изучаться процессы, связанные с трансформациями русского национального сознания, его реакциями на изменения внешнеполитической обстановки, подъем национальных движений внутри России и в ближнем зарубежье, социальные и политические процессы внутри страны, отношение к национально-государственной политике властей. Важной задачей при этом является выделение различных типов этно-национального сознания, изучение социальных харак-
теристик их носителей и обусловленных ими поведенческих реакций разных групп населения, диагностика потенциала социальных напряжений.
Проиллюстрируем эти соображения данными повторяющихся исследований ВЦИОМ.
Распад СССР был главным событием последних лет, отразившимся на положении народов не только Советского Союза, но и Восточной Европы, а в меньшей степени — и всего мирового сообщества.
К концу существования Союза распределения респондентов, считавших себя гражданами СССР или своей республики, выглядело следующим образом (март 1991 — январь 1993 гг., приводим только сопоставимые группы, в % к числу опрошенных):
Гражданство СССР Гражданство республики
1991 1993 1991 1993
Русские в России 63 26 25 41
Украинцы 42 10 46 39
Казахи 48 23 52 66
Латыши 4 4 57 59
Литовцы 4 4 62 65
Для русских была наиболее характерна державная идентификация с государственной властью и ее символами — военной мощью супердержавы, территориальными масштабами СССР, идеологией повышенной государственной мобилизации, оправдывающей патерналистскую организацию общества и тотальную бюрократию унитарного государства. Разрушение легитимности этой власти, выражающееся в отказе населением от поддержки ее экспансионистской и агрессивной политики, в усиливающемся осознании людьми необходимости мирного вхождения в мировое сообщество, переориентации внутренней политики на обеспечение "нормальных условий существования маленького человека", повышения благосостояния, гарантий частной жизни от произвола властей и т.п. продемонстрировано выбором "важнейших событий года", названных респондентами на пике перестройки. Таковыми оказались "успехи СССР на международной арене", связанные со снижением опасности войны, "повышение доверия к нашей стране" и проч. Кризис коммунистического режима, обеспечивший сперва небывалую популярность Горбачева, потом его уход со сцены, а затем и распад существовавшей благодаря этому режиму державы — СССР — вызвал острую фрустрацию национального сознания русских.
Вместе с тем, первые же опросы общественного мнения, проводившиеся ВЦИОМ с 1988 г.,
фиксировали, наряду с эрозией и распадом коммунистической идеологии, расшатывание
традиционных представлений о Западе как источнике постоянной военной угрозы, разрушение культивировавшегося пропагандой "оборонного сознания", существования в условиях "осажденной крепости".
Изменение установок по отношению к западному миру, и прежде всего к Соединенным Штатам Америки как главному "политическому и идеологическому противнику" советской державы, сопровождалось достаточно травматичной для "человека советского" переоценкой роли собственной страны в мировом сообществе. На вопрос: "Кому и в чем могла бы служить примером наша страна", задававшийся в 1988-1990 гг., наиболее частыми ответами россиян были — "никому и ни в чем" и "только отрицательным примером, как
не надо жить". В 1988 г. такие ответы дали 6% опрошенных, в 1989 г. — 34% в 1990 г. — 50% (данные исследования "Новый год")*.
Наиболее часто об отрицательном примере Советского Союза для других стран говорили те респонденты, которые уже в 1988 г. главной причиной углублявшегося кризиса в стране считали ее политическое устройство: отсутствие многопартийной системы, монополию коммунистической партии на власть, отсутствие гражданских свобод и пр. Изначально такая позиция была более характерна для образованных слоев населения, жителей крупных городов, людей активных социальных возрастов. За несколько лет "эпохи гласности" она стала более распространенной. Это было началом распада традиционной для "советского человека" идентификации с великой державой, показателем углубляющейся фрустрации большой части населения, лишившегося привычных патерналистско-имперских ориентаций.
Русские, жившие в России, воспринимали себя в первую очередь в качестве граждан СССР. Сегодня эта идентификация сохранилась преимущественно у старших поколений россиян, у жителей села или периферийных городов, т.е. в социальных группах и слоях, отличающихся наибольшей социальной пассивностью. Если в молодых возрастах (16-25 лет) продолжают относить себя к гражданам СССР всего 8-9% респондентов, то среди тех, кому за 40 — уже 26%, а из тех, кому под 60 лет — примерно 40% ("Новый год”, январь 1993 г.). После распада СССР отождествление себя в качестве граждан России происходит с трудом. Примечательно, что воспринимает себя в этом качестве явное меньшинство — 41%, тогда как для остальных (59%) это оказывается вещью малозначимой или проблематичной. Несколько больше вероятность такого самоопределения у людей с высшим образованием и у тех, кто закончил менее 9 классов: 50% и 41-42% в сравнении с 34-38% в других образовательных группах. Однако разница здесь не настолько велика, чтобы ее можно было в полной мере принимать в расчет. Прочие же характеристики — социально-демографические, урбанизационные, профессиональные и т.п. — здесь не значимы, за исключением возрастных: минимальное отождествление себя в качестве граждан России — всего 20% имеет место в самых младших категориях, в старших же группах оно постепенно увеличивается до 46-49%.
Кризис этого сознания сопровождался ростом самых негативных психологических состояний и эмоций, причем у русских показатели этого рода были максимальными среди всех этнических групп бывшего СССР. Анализ распределения ответов респондентов на вопрос: "Какие чувства усилились у окружающих Вас людей за последний год?", задававшийся в 1990, 1991 и 1992 гг. в исследованиях ВЦИОМ "Новый год"**, позволил выделить три типа людей: "фрустрирован-ные” респонденты отметили, что в последние годы усилились чувства отчаяния, страха, жестокости, агрессивности, "астенические" — чувства усталости, безразличия, растерянности, а "консолидированные" — чувства надежды, уверенности в завтрашнем дне, собственного достоинства, свободы, гордости за свой народ.
‘Количество опрошенных жителей России составило соответственно 1058, 1498 и 2081 человек.
**Выборка составляла, соответственно, 2992, 5254 и 4600 человек.
Доминирующим психологическим тоном в России являются депрессия, фрустрация и астения. Однако определенная часть общества обнаруживает совершенно иные социальные чувства и ориентации. Подъем национальных чувств в России у русского населения был самым низким из всех республик. Доля "консолидированных” в общей массе опрошенных составляла: в 1990 г. — 15%, в 1991 г. —24%, в 1992 г. — 17%. Траектория этого процесса — та же, что и в других республиках: пик приходится на 1991 г. — год реального отстаивания суверенитета, публичных дискуссий о выборе ориентиров и моделей развития страны и диффузной массовой поддержки правительства против путчистов. Не случайно этот же год явился вершиной и популярности Ельцина.
Те, кто приняли новое самоопределение в качестве граждан новой России, — преимущественно люди средних возрастов, наиболее образованные и активные контингенты, жители крупных городов, столиц. Их отличают от других групп начатки нового понимания "нации" — не как государства, а как гражданского общества, государство которого в значительной степени лишено прежнего самовластия и тотального проникновения в сферы неполитической жизни. Отказ от идентификации с властью (осевая структура русского национального сознания) означает для них утрату веры в покровительство, помощь или обеспечение условий жизни со стороны властей и государства в целом, переориентацию на собственные силы, на организации и институты, способные поддержать новые социальные и экономические формы, стимулировать активность населения. У групп, характеризующихся "новым национальным сознанием", иное самоощущение и иное восприятие будущего и настоящего.
Схема процесса была следующей: на какой-то момент происходит сближение настроений, с одной стороны, перифирийных социальных слоев, являющихся хранителями наиболее консервативных и рутинных представлений об этнических особенностях русских, и групп, характеризующихся советской великодержавной ментальностью (но сравнительно умеренной, не агрессивной ее разновидности), а с другой, ангажированной части общества — более молодых и образованных людей, идентифицирующих себя с "новой Россией" и выступающих носителями изменений и главной средой поддержки реформационных властей. Патерналистские экспектации старшего поколения в отношении государственной власти, связанные с ожиданием улучшения материального положения, совпадают с ожиданием социально-экономических реформ и государственного содействия формированию новых институтов и социальных структур современного общества, что характеризует людей зрелого и молодого возраста. Подобный резонанс положительных экспектаций отмечает начало фазы политической мобилизации. Эти или аналогичные национальные лозунги и представления начинают подхватываться интеллигенцией, стремящейся легитимировать ими свои интересы или интересы тех властных групп, которые она репрезентирует. На недолгое время подобные настроения, ранее характерные лишь для периферийной среды и части консервативной столичной, интеллигенции, захватывают молодежь и сравнительно образованные слои и группы. Но последние быстро отходят от национальной идеологической программы, оставляя этнические и национальные символы и ценности низкообразованной молодежи и не-
подвижному социальному слою — консервативной периферии и пожилым людям. Соединение советской гордости и русской этнической солидарности, рождающее нечто вроде чувства массового национального превосходства, присуще сравнительно небольшой и пассивной в социально-политическом смысле части населения. Неосуществившиеся надежды на немедленный эффект от реформ и рост разочарования государственной политикой ''демократов", вместе с трудностями, вызванными начатыми реформами, вылились в падение доверия властным структурам, а соответственно, и эрозию национальных ценностей и объединяющих представлений. Последовала дифференциация социальных течений и сил, ранее консолидированных вокруг национальных идей и символов, их разложение на прежние составляющие — ретроориентированные и ностальгические по тональности консервативные группы старшего поколения и новые, более молодые, сравнительно разгруженные от традиций великой державы, миссионерства, необходимости жертвовать частными интересами ради величия и мощи государства.
Оптимизм и надежды у этой части общества связаны не с государством как благодетелем или воплощением разумного и просвещенного правителя, а с открывшимися перспективами индивидуальной деятельности, индивидуальной "свободы" — выбора, заработка, а также свободы от ожидания репрессий по отношению ко всему, что не санкционировано государством и его чиновниками. Это новое для советского и постсоветского общества ощущение возможностей самореализации и достижения воспринимается этим слоем не как черты индивидуального или узкогруппового образа жизни (частного, возрастного или статусного, профессионального), а как характеристики социального существования неопределенного множества людей
— сообщества ("народа"), равно заинтересованного в нормальности своей жизни. Иначе говоря, эти представления проецируются на общество как "нацию" в новом для советского времени смысле. Причем процесс внутренней консолидированности этого контингента за три года усиливается (см. табл. 1).
Таблица I
Взаимосвязь между ответами респондентов, относимых
к типу "консолидированных" (в % к числу опрошенных)
Из числа тех, кто указал на рост "надежды" у окружающих людей, отметили также и: 1990 1991 1992
"рост чувства собственного достоинства" 18 41 57
"уверенность в завтрашнем дне" 28 59 62
"чувство свободы" 24 36 43
"ответственность за происходящее в стране" 36 34 41
"гордость за свой народ" 35 42 34
Показатели негативных эмоций в этой группе опрошенных либо стабильны, либо даже уменьшаются за это время. Для сравнения приведем данные о динамике других — депрессивно-астенических эмоций у респондентов, относимых к этому же типу (в % к числу опро-шенных):____________________________________________
Из числа тех, кто указал на рост "надежды" у окружающих людей, отметили также и усиление чувства: 1990 1991 1992
"одиночества" 18 21 7
"обиды" 12 15 11
"растерянности" 12 13 И
"отчаяния" 9 13 8
Мониторинг такого рода позволяет фиксировать ранние стадии социокультурной дифференциации, трудно выявляемой другими способами анализа.
Мне могут возразить, что, поскольку этно-национальные нормы солидарности, по самой сути своего функционирования, являются консервативными механизмами, то и динамика их изменений или трансформаций тоже будет чрезвычайно малой, медленной, не фиксируемой ежемесячным или ежеквартальным шагом замеров нашего мониторинга. На первый взгляд, с этим утверждением приходится согласиться. Действительно, скорость глубинных ценностных изменений в обществе крайне невелика, в нормальной ситуации их вряд ли можно измерять даже годичными "срезами” общественного мнения.
Однако по мере рационализации проблемы и ее концептуально-предметного членения неизбежно выявляются разные плоскости анализа, соотносимые с разными уровнями и структурными единицами социальной динамики. Конечно, сами этностереотипы меняются чрезвычайно медленно (если вообще меняются они, а не их конфигурация, т.е. не идет замещение одних семантических компонентов другими). Но можно говорить об их разрушении или прослеживать частичное замещение элементов в той или иной композиции, определяемой или задаваемой отношением группы к символической фигуре "чужого" (кто он, как оценивается и кем, как, соответственно, конституируются социальное время, партнеры, социальное пространство, барьеры между группами и сообществами и т.п.). Эта динамика вполне доступна оперативному систематическому наблюдению.
Например, идентификация с "великой державой" предполагала непременным условием отношение к Западу как потенциальному военному противнику. Зафиксированное еще исследованиями Б.А.Грушина в 60-х гг. представление о западных государствах как врагах сегодня постепенно исчезает. Уже в 1990 г. всего лишь 13% россиян (октябрь 1990 г., опрошены 1552 человек) на вопрос: "Существует ли угроза военного нападения на СССР со стороны какого-нибудь государства?", ответили "да, существует" (50% — "нет, не существует"). Угроза исходила, по мнению респондентов, от следующих государств (в % от числа давших положительный ответ в предыдущем вопросе): США — 33; Германия, ФРГ — 24; Япония — 12; блок НАТО — 8; Китай — 8; Израиль — 4; Ирак — 4.
Как и в других случаях, респонденты, живущие с сознанием враждебности капиталистического мира советскому обществу, — это главным образом старшее, уходящее поколение, менее образованное, более идеологизированное, более провинциальное.
Переворачивание оценок "Запада" и своей собственной страны первоначально сопровождалось ростом ориентаций на достижения западного, "капиталистического" мира, и прежде всего США и Японии. Эти ориентации носили в большей степени символический характер — признание возможностей иного государственного и общественного устройства, отказ от "единственно верного" социалистического пути в его советском варианте, разрушение идеологических установок и клише, в том числе в отношении к другим странам. Этот процесс шел вплоть до 1990 г., когда реальность распада СССР, а вместе с тем и необратимость, непреодолимость разрыва в экономическом
и культурном отношении между странами Запада и СССР, стали постепенно осознаваться массами (см. табл. 2).
Таблица 2
Достижения каких стран вы считаете наиболее ценными для нашей страны? (в % к числу опрошенных)
Страны 1988 1989 1990 1991 1992
Число опрошенных человек
1058 1498 2081 2110 1771
США 13 28 32 25 13
Японии 26 35 32 28 12
Германии, ФРГ 3 5 17 15 7
Швеции 2 8 11 7 3
Китая 4 4 4 6 5
развитых капиталистических стран 27
Вместе с тем изменение, переворачивание отношения к Западу сопровождалось сохранением принципиальной оси идентификации — конституированием национального сознания вокруг функционального образа "врага". Однако им были уже не страны НАТО, а, с одной стороны — ближнее зарубежье (новых государств СНГ), а с другой стороны — аморфные представления о своих внутренних "чужих"
— "инородцах", представителях других этнических групп, культурно "чужих" — "лицах кавказской национальности", "цаганах” и других. За последние год-два мы видим медленное изменение отношения к Прибалтике — от преобладания позитивного отношения (идентичного в семантическом плане с образом Запада — как "источника" культуры, рациональности, предприимчивости и предпринимательства, высокого уровня благосостояния и т.п.) к растущему негативизму. То же самое происходит и в отношении Украины ("Украины" как сегодняшнего национальногосударственного целого, международного государственно-политического субъекта, вызывающего некоторую тревогу среди "державно" настроенных россиян, но не как совокупности украинцев; государство и его граждане — вещи принципиально различные в массовом восприятии).
Этнонациональные самоопределения, как известно, конституируются посредством проекции представлений, качеств и свойств, негативно оценивающихся в собственной культуре (у самих себя), на "других". Барьер между "своими" и "чужими", таким образом, включает не просто антропологические характеристики представителей других этнических групп, но и свернутые представления о социальном порядке, нормах групповой солидарности, групповых ценностях, одобряемом типе личности, структурах авторитета и многом другом. Иначе говоря, этнические или национальные квалификации могут содержать и собственно социальные характеристики как этнические синонимы, что затрудняет анализ ситуаций этнического взаимодействия и конфликтов, поскольку реконструкция "другого", а соответственно, и характер взаимоне-понимания, конфликтного взаимодействия резко осложняется. То же самое относится и к ситуации социального слома системы, когда меняются семантические элементы структуры этнонациональной идентификации. Так, например, у русских (при изменении знака отношения к "Западу" и кризисе державной идентичности) сохраняются лишь те этнические
самоопределения, которые имеют в своей структуре элементы латентного этнического отталкивания (оппозиции, дистанцирования и т.п.). Конструкции самосознания остаются теми же самыми, но в качестве "чужих" (по отношению к которым происходит самоопределение в качестве "русского") разные группы в зависимости от обстоятельств принимают образ либо "этнически других", либо "социально других". В первом случае "свои чужие" представлены "кавказцами", "чеченцами", "азиатами", "черными", "мафией" (как этнический синоним "чужого" в одном значении этого слова), а также — "дальними чужими"; "иностранцами", вообще мифологическими "нерусскими" (в том числе и "евреями", рутинно-традиционные или идеологизированные, антисемитские образы которых создают структуры низовой негативной идентификации). Во второй случае фокус национального противопоставления образован представлением о политически "чужих" ("демократах", "приватизаторах" как чем-то чуждом "исконно русскому духу"), о государственно чуждых — "эстонцах, литовцах", вообще прибалтах, "украинцах" (не в качестве "славян", "хохлов", а как государственно чужих, "отделенцев", "самостийников") и т.п. Сравнивая данные уже упоминавшихся замеров в ноябре 1990 г. (число опрошенных составляло 3985) и в марте 1992 г. (опрошено 4077 человек), можно говорить о некотором, хотя и небольшом (в среднем — от 8-12%) росте ксенофобии и этническом негативизме. Нацменьшинства рассматриваются как источник угрозы сегодня (август 19 93 г.) почти третью респондентов.
Таким образом, происходит коррекция национальной идентификации при сохранении доминантной схемы собственного этнонационального самоопределения
— через внешнего противника государства. Для более политизированных и образованных групп негативная политическая, идеологическая самоопределенность выстраивается через обнаружение врагов в новом ближнем зарубежье (ими, в зависимости от освещения актуальных событий в СМК, могут быть Эстония, Украина, Грузия, Армения или Азербайджан; характерно, однако, что иерархия негативизма сохраняет тот же типологический порядок, который установился в массовом сознании в момент дискуссии об очередности "выхода" республик из Союза). Для менее образованных и более консевативных, статусно более низких (тем более — непривилегированных, ущемленных) групп при конституции этнонациональных самохарактеристик функционально более важным оказываются внутренние "чужие" (уже перечислявшиеся "кавказцы", "чеченцы" и т.д.). В массовом сознании, разумеется, большую роль играет ксенофобические компоненты структуры идентификации. Однако следует подчеркнуть, что мы имеем дело все же с разрушающейся или, по крайней мере, — с транформирующейся структурой. По мере утверждения нового представления о "национальном" мобилизационный потенциал функции "врага" становится все более слабым (высказыванию более категорических суждений препятствует одно "маленькое" обстоятельство: неожиданно большой удельный вес сторонников русского нацизма в самых молодых возрастах. Однако сегодня очень трудно сказать, с чем мы имеем дело в данном случае: с контркультурными явлениями молодежи, демонстративно отвергающей умеренно-либеральные ценности своих отцов, либо же с зародышами тенденции, которая проявится в полную силу через 5-8 лет, когда эти группы займут значимые социальные позиции. Единственно,
что несколько снижает угрозу подобной перспективы
— это то, что данные установки специфичны скорее для провинциальной, низкообразованной и социально пассивной молодежи). Кризис мобилизационного общества выражается не только в ослаблении внутренней и внешней агрессии, но и, с одной стороны, в росте изоляционизма (как — может быть — переходной фазы), а с другой — в упорном отказе от поддержки или одобрения силовой политики России.
Можно утверждать, что с распадом СССР в общественном мнении жителей России усиливаются тенденции к изоляционизму, что проявляется в отношении опрошенных к участию России в конфликтах как внутри страны, так и за ее пределами. По данным июньского опроса 1993 г., проведенного в российских городах (опрошены 1324 человека) 84% выступают против участия России в решении конфликтов в Закавказье, 77% — в Средней Азии, 80% — в Югославии и в Сомали. Доля опрошенных, выступающих за эти действия, в среднем не превышает 6%. (Хотя участие российских граждан в военных конфликтах в качестве наемников, судя по данным этого же опроса, лишь 10% опрошенных считают уголовным преступлением, 35% относятся к этому с "осуждением", столько же — без особых эмоций, 13% затруднились высказать свое мнение). При таком устойчивом консенсусе общественного мнения относительно невмешательства России во внутренние и внешние национальные конфликты понятно, почему лишь около четверти опрошенных склонны активно поддерживать международные акции по поддержанию безопасности и стабильности в мире. Здесь, очевидно, проявляется негативный опыт и афганской войны, и чехословацких событий, а также общее нежелание сохранять даже элементы аг-рессивно-революционной политики "помощи братским или дружественным народам", проводившейся коммунистическим руководством в прежние годы.
Возвращаясь к проблемам мониторинга, можно еще раз подчеркнуть, что характер массовых реакций на актуальные аспекты национальных отношений — гораздо более четкий и определенный, чем свидетельства изменений ценностных структур, составляющих ядро национального сознания, этнонациональной идентичности — позволяет фиксировать изменения в более короткие промежутки времени. Массовое отношение к национальным партиям и движениям, а тем более к их конкретным акциям (особенно когда они затрагивают символические или реальные интересы других национальных групп), вполне выражено и
осмыслено. Здесь динамика этнических установок, а стало быть и структуры национального самосознания, укладывается уже в промежутки, измеряемые месяцами, а само время организованно ритмами СМК, опосредующими и комментирующими, оценивающими действия политических факторов. Еще более различными будут реакции на них в разных возрастных группах или социальных стратах, группах, обладающих разным культурным и символическим капиталом. В более образованных группах существенно выше потенциал рефлексии и рационализации своего отношения к другим национальным группам и связанных с ними событиям.
В конечном счете, проблема переходного периода заключается в том, каковы шансы на, появление эффективных механизмов позитивной мотивации достижения, усиления функциональной дифференциации и новых интегративных систем в обществе. До последнего времени работала, так сказать, отрицательная мотивация социальности — избегание наказания, а не поощрение продуктивности деятельности, достижения.
Негативная социальность советского и постсоветского толка заключается в том, что не образуются (или образуются с большим трудом) новые коллективные общности, предполагающие солидарное вознаграждение или иную позитивную санкцию поведению; т.е. усиление мотивации благодаря общности интересов, солидарности в достижении, — ни через функциональное разделение и дополнение, ни через общность позитивного достижения. Патерналистская структура власти предполагала равенство вне достижения — защиту или пайку, по крайней мере, декларировала эту норму, а стимулировала или принуждала к этому через негативную санкцию — страх: хуже будет. Отказ в солидарности подчинения означал, согласно легенде власти, ослабление коллективной защиты, т.е. укрепление врага. Не позитивная санкция, а угроза являлась фактором консолидации и социальности. Условия чрезвычайного положения, осажденной крепости требовали специфической системы культуры, структуры идентификации, подчинения, общего согласия — не потому, что вместе лучше, а потому что без "единства" "все пропадем". Это инклюзивное "мы” и есть механизм общей ответственности поневоле, общей вины, общего согласия в подчинении, воспроизведение параметров постоянной мобилизованности, а, значит, и источник или механизм этнической неприязни и напряженности.
