CC BY
148
ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ ВЗГЛЯДЫ Г. МАННА В 1930-е гг.
(на материале дилогии о Генрихе IV)
С. Ю. Кривенцова
Генрих Манн — художник острой социально-политической проблематики. Некоторые явления немецкой действительности, имевшие решающее значение для судеб народа, были им первым подмечены, многое он предвидел раньше других, и это нашло талантливое воплощение в его произведениях. Еще в 1915 г. А. В. Луначарский назвал его «одним из наиболее независимых писателей Германии, одним из людей, мужественно продолжающих... непреклонную и неумолимую войну против язв своей страны» [6].
Актуальность исследования общественно-политических взглядов Г. Манна обусловлена насущной потребностью охарактеризовать его концепцию механизмов зарождения и развития фашистской идеологии в недрах немецкого об-
В зарубежной историографии анализом творчества Г. Манна занимались Г. Иеринг, В. Зейер, М. Шредер. В своих трудах эти исследователи подробно освещают отражение немецким реалистом влияния государственной системы на воспитание молодого поколения накануне захвата Гитлером власти в Германии, а также его позицию на проблемы происхождения фашизма и поисков борьбы против него [9]. В работах А. Штеффинера, К. Шретера X. Зинсхаймера, К. Лемке рассмотрены целостно ключевые аспекты творчества немецкого реалиста. В своих изысканиях они огромное внимание уделили манновской концепции общественной и духовной жизни Германии первой половины XX в. [10].
Таким образом, несмотря на большое коли-
щества, что чрезвычайно важно для современ- чество работ, ни в отечественной, ни в зарубежной историографии нет специального йе-
ной духовной ситуации постмодернизма, доминантой которого является возведенный в абсолют принцип тотального релятивизма, усилива-
О
ющии потенциальную возможность манипулирования массовым сознанием.
Пик исследовательского интереса к творчеству Г. Манна в отечественной историографии приходится на 1950 — 1970-е гг. Господствовавшая в тот период социалистическая идеология оказала существенное влияние на анализ его писательской позиции. В трудах Г. Н. Знаменской, Г. Е. Маниной, А. Г. Ивановой, К. М. Нартова выявлены лишь отдельные аспекты творческой индивидуальности немецкого реалиста. Они показали условия и трудности его жизни в эмиграции после прихода к власти в Германии национал-социалистов, а также его деятельность в антифашистских союзах и объединениях [3]. В изысканиях Н. Н. Сереброва, Т. Л. Мотылевой, С. В. Тура-ева, Н. С. Лейтес анализируются лишь ранние произведения Г. Манна [5]. О. В. Егоров, А. В. Кобзарева, Т. Л. Хмельницкая, В. П. Филиппов в своих очерках огромное внимание уделяют жизненному пути писателя и раскрывают историю замысла его произведений [2].
следования по изучаемой проблеме. Из поля зрения исследователей выпали такие вопросы, как осмысление Г. Манном философско-нрав-ственной сущности истории, места в ней человека, воздействие его исторических романов на формирование антифашистской идеологии. В настоящей статье мы попытаемся исследовать общественно-политические взгляды Г. Манна в 1930-е гг. с точки зрения отражения в них антифашистской идеологии. Для анализа нами выбрана его историческая дилогия о Генрихе IV.
Заметное место в немецкой антифашистской литературе 1930-х гг. занимает жанр исторического романа. Возвращение к прошлому писатели тесно связывали с настоящим и будущим, с перспективами развития нации в целом, с ходом объективного исторического процесса. В таком романе возродилась просветительская традиция широкого эпического мышления, способность видеть мир, ощущать просторы истории, к которым можно обращаться и в которых можно было найти ответы на вызовы современности. В те годы была особая потребность в эпичности, так как эпич-
© С. Ю. Кривенцова, 2007
ность снимает абсолютность явления. Необхо- пиршеств Генриха, его любовные приключения,
димо было снять представление об абсолютности гитлеровского режима, подчеркнуть его временность, показать, что он только жалкая часть огромного и многогранного целого —
мира, истории.
Степень наглядности аналогий с современностью была одним из критериев оценки исторических романов в литературно-критических выступлениях немецкой антифашистской эмиграции. Так, Л. Фейхтвангер заявил, что история в таком романе только маска: «...костюмы, историческое одеяние всегда были для меня только средством стилизации, средством создать простейшим способом подобие действительности» [7]. А. Деблин тоже писал об условном использовании исторического материала в историческом романе [8]. Были и другие концепции. Так, Андор Габор выступил в защиту конкретного историзма в историческом романе [1].
В 1930-е гг. Г. Манн пишет дилогию о Генрихе IV, куда вошли романы «Молодые годы короля Генриха IV» (1935) и «Зрелые годы короля Генриха IV» (1938). Позднее автор отмечал: «Мысль написать исторические произведения о Франции эпохи Возрождения воз-
сцены его встреч с народом, поэтами и учеными-гуманистами. В видимом хаосе, в сложности, в множественности движущихся, развивающихся, борющихся друг с другом людей и явлений автор стремится обнаружить внутрен-
и
нии порядок; он ищет закономерности развития, обоснование идеи прогрессивной исторической перспективы.
В дилогии о Генрихе IV исторический конфликт эпохи — борьба за преодоление феодальной раздробленности и создание централизованного государства — поставлен Г. Манном в свете философии истории, понимаемой им как борьба жизни со смертью, человечности с варварством, разума с неразумием. Такое осмысление, ослабляя показ социального содержания, противоречит Франции XVI — XVII вв., делает их сопоставимыми с историческими судьбами Германии XX столетия, с варварством фашизма и гуманностью антифашистской борьбы. Как отмечает А. Федоров, нацизм для Г. Манна «не только современность, но и нечто, мелькавшее во всех веках, интоксикация здорового человеческого рода, глубоко чуждая его основе» [4]. На наш взгляд, романы на тему о героической борьбе никла у меня еще в 1925 г. во время посеще- гуманизма с реакцией, утверждающие о ко-ния развалин древнего королевского замка в Наварре. Однако замысел романа мог осуществиться в полной мере лишь спустя 10 лет, в
обстановке бурных и грозных событий фашистской диктатуры в Германии» [14]. Т. Манн характеризовал дилогию как синтез и резюме жизни и личности Г. Манна [13]. Ф. Вайс-копф писал о ней: «Все краски богатой палитры Генриха Манна сияют в этом произведении, все выдающиеся свойства его предшествующих книг объединились в нем» [15].
Конкретное изображение прошлого во всей его противоречивости и пестроте выступает в этих романах как форма осмысления фило-софско-нравственной сущности истории и
нечном торжестве прогресса, в годы господства национал-социализма прозвучали как призыв к борьбе с современной реакцией — фашизмом.
Тема борьбы прогресса с реакцией в дилогии показана на противопоставлении двух враждебных сил — гуманистов во главе с Генрихом и их врагов (вначале это двор королевы Екатерины и Лига, потом — иезуитское окружение Марии Медичи). Говоря о «тем-
О
ных силах», противодействующих поступательному ходу истории, будь то мрачная отравительница Екатерина Медичи или неистовствующая Лига, писатель стремится подчеркнуть аналогичность событий прошлого и современности. На наш взгляд, в этом сила и слабость романа: сила — в актуальности звучания исторического материала, слабость — в попытке
меры ответственности человека перед ней. Здесь писатель изображает и солнечный юг Франции — королевство Жанны Наваррской, матери Генриха IV, и сумрачный двор Екате- возведения «темных сил» в некий неискорени-рины Медичи, и гугенотов, единомышленников Жанны, и католиков, сторонников Екатерины, феодальные распри, борьбу за престол, кровавую резню Варфоломеевской ночи, картины боев, сцены дворцовых переворотов, эпизоды
мыи принцип «зла», вечно противодействующий «добру». Тем самым автор посредством обращения к историческим аналогиям дает абстрактно-этическое понимание сути современных ему событий. Для Г. Манна положе-
ние в гитлеровской Германии — ситуация временного торжества сил зла в масштабах государства.
В главе «Пляска смерти» романист проводит параллель между событиями прошлого и настоящего. Само название этой главы тождественно заглавию книги И. Р. Бехера «Пляска смерти над Германией», что еще более усиливает впечатление актуальности изображаемых событий. Оба писателя используют здесь один и тот же образ «пляски смерти», символизирующий кровавое неистовство фашизма.
В главе «Конец» Генрих IV из окна дворца смотрит на площадь, где убивают множество людей. Здесь он расстается с романтическими иллюзиями юности, с наивной доверчивостью и непосредственностью, учится осмотрительности, выдержке, умению аналитически мыслить. Наблюдения и соображения Генриха полны прямых ассоциаций с Германией эпохи фашизма: «Убийцы трудились с великим усердием, работали на совесть, с особым тщанием и обстоятельностью. Вон пес лижет рану своей заколотой кинжалом госпожи. Растроганный убийца невольно гладит его, прежде чем перейти к новой жертве. Ведь и у этих людей есть сердце. Они убивают не для себя, а для
О
других, по чужому приказу, ради чьих-то целей, а потому их и не мучат угрызения совести. При всем их неистовстве очень похоже, что и неистовы они по приказу, они работают четко, на совесть... Как легко толкнуть их на дурное
Лига — главный враг Генриха IV и Франции. Поднявшаяся на средства испанских Габсбургов, она намерена выдать Францию ее исконному противнику — Филиппу II. Ее возглавляют Гизы и их единомышленники — «коричневые рясы» (аналогия с нацистскими «ко-ричневорубашечниками»). Гизы и «коричневые рясы» толкают страну назад, к средневековому варварству, подобно современным фашистам: «...в королевстве, действительно, происходило такое, словно опять на заре более светлых столетий, возвратилась во всех своих очертаниях чудовищность минувших времен: пляска смерти, чума, тысячелетнее царство — с белыми закатившимися глазами, ослепленными самовнушением» [11, с. 405]. Именно этим мрачным реакционным силам в дилогии противопоставлен Генрих IV и его единомышленники, отстаивающие новые принципы человечности и разума.
В дилогии о Генрихе IV Г. Манн постоянно подчеркивает: «Кто думает, тот должен и действовать» [12, с. 604]. Он отмечает, что «несчастье может даровать неожиданные пути к познанию жизни, а из поражения может быть извлечена грядущая победа, что добро надо отстаивать не только словом, но и мечом. Опыт учит, что решать должен только разум, что жизнь имеет цену, лишь пока она разумна» [12, с. 290]. Писатель выделяет эти строки через прямую и внутреннюю речь Генриха Наваррс-кого, суждения других героев-гуманистов, а так-
и гибельное. И будет гораздо труднее добиться же в моралите, которыми он завершает каждую
от них чего-либо доброго. При соответствующих обстоятельствах и почтенные горожане, и
часть первого и весь второй том дилогии. Генрих в романах не столько реальный по-
простонародье — все ведут себя как последняя литический деятель с действительно присущи-
мразь. Эти люди не протестанты, не католики, не испанцы или французы. Это особая порода
людей, им присуща угрюмая жажда насилия, дух тяжести, а быть неудержимыми они способны, только когда предаются жестокости или нечистым наслаждениям» [11, с. 401 — 402]. Этими словами писатель подчеркивает, что рядом с мотивом стихии злых сил идет другой, казалось бы, противоречащий первому, — мотив заранее организованной стихии. Главному герою ясно: злая стихия не возникает сама, ее провоцируют, организуют те, кому это нужно. Здесь прямая ассоциация прошлого с современностью выступает как форма осмысления фило-софско-нравственной сущности истории и меры ответственности человека перед ней.
ми ему по историческим свидетельствам чертами, сколько образ, воплощающий маннов-скую концепцию человека, его идеал гуманиста-борца. Герой Г. Манна возлагает на свои плечи непомерную для одного человека задачу: он берет на себя ответственность за судьбы истории и пытается повернуть ее в русло разума и гуманности. В произведениях остро ставится вопрос о взаимоотношениях личности и хода исторического развития.
Генрих IV во главе гугенотов сражается против приверженцев Лиги, за новую гуманистическую Францию, «за мир на веки вечные, за свободу наций, за счастье человечества, за разум» [12, с. 161]. Дружба с философом Монте-нем и поэтом Агриппой д'Обинье скрепляет
Фи "гософ
его союз с гуманизмом. В изображении писателя главный герой выступает носителем идеалов разума, веротерпимости и человеколюбия.
Автор говорит, что вопросы религии меньше всего занимают Генриха, а своим истинным исповеданием тот считает гуманизм: «...иначе говоря, веру, что земное назначение человека — быть разумным и храбрым, свободным, имущим и счастливым. Кто следует своему долгу, тот одной веры со мной; я же держусь веры тех, кто храбр и кто добр» [11, с. 442]. Эти слова свидетельствуют о том, что гуманистическое credo писателя еще отличается абстрактностью и политической неопределенностью. Понятия «свобода», «счастье», «добро» выступают в дилогии как идеалистические, абстрактные категории, не связанные с конкретной исторической действительностью и социальной борьбой.
Романист показывает Генриха IV великим государственным деятелем. Эпоха поставила перед Генрихом Наваррским великую и сложную задачу объединить Францию, создать могучее, единое национальное государство, заложив основы материального благосостояния и культурного просвещения нации. Уже осуществив часть этих внутригосударственных задач, Генрих мечтает о создании союза свободных народов «в целях вечного мира». Это и есть его «Великий план», результат многолетней борьбы и труда, так и оставшийся неосуществленным. Этому «Великому плану» Г. Манн уделяет в дилогии значительное место. В годы, предшествовавшие созданию романов о Генрихе IV, писатель неоднократно высказывался за создание дружественного союза европейских наций. Эта идея нашла отражение в его публицистическом сборнике «Ненависть» (1933). Именно поэтому «Великий план» Генриха IV в его идеализированном виде так горячо занимает писателя в исторической дилогии, развивающей идеи ранней публицистики.
Автор показывает главного героя как в ореоле государственного величия, так и во всем обаянии его жизнерадостной, непосредственной натуры, жадно влекущейся к земной жизни и счастью. Искренность, простота и мудрость привлекают к нему любовь всего народа. «Государь! Вы наш король. Когда Вам будет грозить беда, позовите нас!», — так говорят Генриху крестьяне, одобряя его мирную политику [12, с. 160].
Генрих IV, простой, добрый и мудрый «король бедняков», в значительной степени идеализирован автором. Исторический правитель Генрих IV, стяжавший себе известность политикой компромиссов, был далеко не тем бескорыстным и искренним другом народа, каким он выступает в дилогии Г. Манна. Создавая его образ, писатель преследовал определенную тенденцию: воинствующий гуманист, борец за мир и справедливость, завоевавший любовь народа, Генрих IV и его гуманистическое окружение в романах противостоит современным фашистам, лихорадочно готовящихся к новой мировой войне. Генрих IV в произведениях Г. Манна — не столько исторический образ, сколько воплощение мечты автора о народном вожде — мудром руководителе и друге.
В изображении романиста главный герой, наделенный силой, постоянно зовет к борьбе и победе. По мнению автора, энергия, непримиримость Генриха Наваррского, его оптимистическая вера в свое счастье, свою победу должны были укреплять силы антифашизма, вдохновлять демократические круги на борьбу с гитлеризмом. Однако, на наш взгляд, слабой стороной дилогии было то, что автор в поисках положительного героя-борца обратился к далекому прошлому, пройдя мимо примеров самоотверженной борьбы современных героев с национал-социализмом.
Еще одним недостатком исторических романов является то, что Генрих IV в изображении Г. Манна настолько колоссальная фигура, что на долю другим героям остается очень мало самостоятельного действия. Все значение и величие дела воссоединения Франции для писателя в произведениях сосредоточено только в одном Генрихе IV. «...Вместе с ним тотчас погибло бы и дело», — убежденно говорит автор, такой постановкой вопроса явно преувеличивая роль личности в истории и недооценивая роль народных масс в историческом процессе [11, с. 126].
Г. Манн утверждает, что «народ вполне проникает в существо вещей — одинаково, когда участвует в зверствах и всеобщем дурмане и когда созерцает величие и добро» [12, с. 59] (курсив мой — С. К.) Здесь заключена глубокая ошибочность представления писателя о роли народа в истории: народ, в изображении Г. Манна, страшен в своей буйной, стихийно-разрушительной активности (Варфо-
Фи \ософия
ломеевская ночь); в «Великом плане» Генриха IV народные массы выполняют лишь пассивную роль наблюдателей и комментаторов событий. В романах изображены ремесленники, крестьяне и т. д., но автор отводит им чисто служебную роль: поступки и многочисленные высказывания этих людей служат лишь тому, чтобы еще полнее и ярче оттенить личность короля-гуманиста. Народ играет в дилогии роль фона, на котором развертывается блистательная деятельность Генриха IV.
Нарушение историзма в произведениях проявляется и в слишком прямолинейной трактовке писателем борющихся социальных сил в религиозных войнах XVI в. Гугеноты в первом романе очень часто отождествляются Г. Манном с демократической частью французского общества того времени (это «воинство бедных», «воинство преследуемых за правду»), и автор не скрывает своих симпатий к ним, в то время как слово «католик» нередко равнозначно «реакционеру», врагу гуманизма и прогресса. На самом деле это было далеко не так: религиозная борьба во Франции XVI в. носила гораздо более сложный характер в силу сложной переплетенности участвовавших в ней социальных сил.
Стремясь предельно актуализировать исторические события, Г. Манн устанавливает прямую связь и зависимость между прошлым и настоящим. Глубокой верой автора в силу
и жизненность принципов гуманизма продиктованы слова Генриха Наваррского: «Да, нам придет конец. Но след нашего сознания перейдет в другие умы, потом еще в другие. Спустя столетия явится порода людей, которая будет думать и действовать как мы. Мы не умрем со своим веком» [12, с. 466]. Обращаясь к прошлому, Г. Манн призывает к борьбе с новым варварством — фашизмом: «Взгляните, в каком состоянии находится королевство: страна в запустении; она становится трясиною лжи и крови, и никакое истинное, здоровое поколение не смогло бы вырасти на такой почве, если бы мы, гуманисты, не сидели в седле и не дрались. Это всегда будет нашей заботой. Положитесь на нас, мы не оставим седла и не устанем драться!» [12, с. 481]. Эти слова звучат как клятва писателя в верности и преданности в борьбе с нацизмом.
С точки зрения Г. Манна, национал-социализм — это прежде всего варварство, поднявшееся против разума и цивилизации. В своей дилогии о Генрихе IV, обращаясь к далекому прошлому, писатель обличил фашизм во всех его проявлениях, изобразил эволюцию общественного сознания, обретение народом исторического опыта в ходе борьбы с нацистской реакцией, убедительно показал взаимозависимость между ходом истории и логикой социального поведения людей.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Габор А. Теория и практика JI. Фейхтвангера / А. Габор. М., 1961.
2. Егоров О. В. «Прием в свете» Генриха Манна / О. В. Егоров. М., 1958; Кобзарева А. В. Сатирические романы Г. Манна / А. В. Кобзарева. М., 1970; Филиппов В. П. О жанре романов Г. Манна / В. П. Филиппов. М., 1965; Хмельницкая Т. JI. Антифашистский исторический роман на Западе / Т. Л. Хмельницкая. М., 1969.
3. Знаменская Г. Н. Генрих Манн / Г. Н. Знаменская. М., 1971; Иванова А. Г. Генрих Манн — сатирик / А. Г. Иванова. М., 1954; Манина Г. Е. Публицистика Генриха Манна 1930 — 1940-х гг. / Г. Е. Манина; Нартов К. М. Генрих Манн / К. М. Нартов. М., 1958.
4. История немецкой литературы в 5 т. Т. 4 / под ред. Н. И. Балашова. М., 1962.
5. Лейтес Н. С. Генрих Манн / Н. С. Лейтес. М., 1979; Мотылева Т. Л. Генрих Манн — антифашист / Т. Л. Мотылева. М., 1956; Серебров Н. Н. Генрих Манн / Н. Н. Серебров. М., 1967; Тураев С. В. Генрих Манн / С. В. Тураев. М., 1956.
6. Луначарский А. В. Литературное наследство / А. В. Луначарский. М., 1970.
7. Фейхтвангер Л. О смысле и бессмыслице исторического романа / Л. Файхтвангер / / Собр. соч в 12 т. Т. 12. М„ 1968.
8. Doblin А. Aufsatze zur Literatur / А. Doblin. Breisgau, 1964.
9. Jhering H. Heinrich Mann / H. Jhering. Berlin, 1978; Seyer W. Heinrich Mann / W. Seyer. Wien, 1950; Schröder M. Heinrich Mann. Bildnis eines Meisters / M. Schröder. Wien, 1978.
10. Lemke K. Heinrich Mann. Zu seinen 75. Geburtstag / K. Lemke. Berlin, 1976; Sinsheimer H. Heinrich
Manns Werk / H. Sinsheimer. München, 1971; Schroter K. Heinrich Mann in Selbstzeugnissen und Bilddokumenten / K. Schroter. Reinbeck, 1967; Steffiner A. Heinrich Mann — Kunder des neuen Humanismus / A. Steffiner. Berlin, 1963.
11. Mann H. Die Jugend des Königs Henri Quatre / H. Mann. München, 1965.
12. Mann H. Die Vollendung des Königs Henri Quatre / H. Mann. München, 1965.
13. Mann Thomas — Mann Heinrich. Briefwechsel. 1900 — 1949 / T. Mann — H. Mann. Berlin und Weimar, 1965.
14. Schroter K. Heinrich Mann in Selbstzeugnissen und Bilddokumenten / K. Schroter. Reinbeck, 1967.
15. Weiskopf F. C. Uber Literatur und Sprache / F. Weiskopf. Berlin, 1960.
Поступила 26.06.07,
ПРОБЛЕМА ЛИЦА И МАСКИ В ФИЛОСОФИИ СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА
Е. А. Николаева, доктор культурологии, Л. В. Калачина
Серебряный век в.России — особая эпоха в развитии интеллектуального климата и духовной жизни, отмеченная непрерывным и напряженным поиском смысла человеческого бытия, преодолением жизненных противоречий, вызванных сложными событиями, происходившими во всех сферах общества.
Не случайно, по мнению философа Р. И. Александровой (1931 — 2003), «для отечественных мыслителей этой эпохи ключевым понятием становится '"личность"» [1]. При этом, как отмечают исследователи Серебряного века (Н. А. Богомолов, Р. Д. Тименчик, 3. Г. Минц, В. Крейд, Г. Ю. Стернин и др.), личность, оказавшись по воле судьбы погруженной в дисгармоничную атмосферу, была сложна, необычна и отличалась определенным артистизмом, стремлением создать миф о самой себе, который стал своеобразным «гардеробом», позволявшим примерять на свое истинное лицо необычные маски и с их помощью конструировать собственную модель бытового и творческого поведения. Однако это требовало определенных усилий вне зависимости от того, намеренно или неосознанно маска надевалась на себя человеком (или мае-
ф
ка надевалась на него другими людьми) в процессе мифологизации его личности. Следует оговориться, что в данном контексте миф по-
нимается нами как форма и принцип жизне-строительства.
Проблема лица и маски стала предметом философского осмысления интеллектуальной элиты Серебряного века.
Понимание сложности и противоречивости жизни как импульс к сокрытию лица под маской получило теоретическое обоснование в статьях поэта и мыслителя М. А. Волошина (1877 — 1932), где маска рассматривалась им как доказательство цивилизованности человека, условие его существования в социуме. «Маска составляет необходимое условие лица. Маска — это как бы духовная одежда
лица. Лицо не может встать из глубины духа,
\
пока оно не обладает средствами самозащиты. <...> Только то лицо — действительно лицо, которое может одним внутренним движением воли себя закрыть и себя выявить» [8, с. 403].
л
Маска — это «право неприкосновенности своего интимного чувства, скрытого за общепринятой формулой». В условиях городской жизни, по мнению поэта, людям с повышенной
л
чувствительностью маска необходима, так как она — «священное завоевание индивидуальности духа» [7, с. 94]. «Примерять» маски может то лицо, которое живет сложной духовной жизнью, в связи с чем оно должно научиться лгать. Интересно, что наличие / отсутствие
© Е. А. Николаева, Л. В. Калачина, 2007
