CC BY
139
Вопросы уголовного права и уголовного процесса
ОБЩАЯ УГОЛОВНО-ПРАВОВАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ДРЕВНЕРУССКОГО ЯЗЫЧЕСТВА
© Георгиевский Э. В., 2007
Э. В. Георгиевский — кандидат
юридических наук, доцент кафедры уголовного права Юридического института ИГУ
Древние общества наших предков — восточных славян, согласно мнению большинства исследователей, проходили все те же стадии становления и развития, что и другие первобытные общества. Сегодня дискуссионен и непрост вопрос о том, откуда на территории современной России появились славянские племена1, но совершенно бесспорен тот факт, что в период позднего палеолита древние люди на территории современной среднерусской возвышенности уже существовали. Их стоянки обнаружены в различных местах — под Воронежем, под Владимиром, а также в других частях современной России — на Урале, в Краснодарском крае, в Иркутске и т. д. Таким образом, можно сделать вывод о том, что среднерусская равнина являлась частью Ойкумены уже в период более трехсот тысяч лет назад2.
Основными источниками, предоставляющими хоть какую-либо информацию о древнем прошлом нашей страны, являются древнерусские летописные своды. Небольшой информационный пласт из них, в том числе, свидетельствует о некоторых сторонах жизни и быта восточных славян периода язычества, т. е. того периода, когда Русь еще не была крещена Владимиром.
Летописец, рисуя картины недалекого ему прошлого, в большей степени выражает оценку этих обычаев, нежели занимается скрупулезным их изложением. Несмотря на то, что основной формой выражения, описываемых, например, монахом Нестором в «Повести временных лет» обычаев являются действия, по данным действиям некоторые черты жизни наших предков определить все-таки можно. Хотя, конечно же, необходимо учитывать и тот факт, что, например, «Повесть временных лет», лежащая в основе многих летописных сводов, все-таки является именно повестью, а не летописанием. Односторонность изложения событий истории в летописях связана с тем, что составители преимущественно являлись либо «княжими мужами», либо священнослужителями, и, практически, не описывали быт и нравы простых русских людей, отражая, в основном, «возвеличивание великокняжеской династии Рюриковичей и внесение в летописи различных легенд»3. По мнению В. М. Кандыбы, Нестор и последующие переписчики очень сильно исказили смысл «Повести временных лет», «вырвав» из нее все то, что характеризовало языческую Русь4. В связи с этим необходимо очень вдумчиво и осторожно подходить ко многим их положениям, особенно эта предосторожность необходима при построении хронологии событий5.
К огромному сожалению, древнее русское летописание отразило только ту сторону древнерусского язычества, которую было необходимо отобразить для оправдания его насильственного искоренения, сторону во многом неприглядную и, в действительности, имевшую место, но далеко не отражавшую всего многообразия восточнославянских культовых верований, их жизнелюбия, органического соединения с природой, и не менее сложной, чем в православии, системой обрядовых практик.
Традиция совершенно специфического отражения древней религии наших предков была продолжена и в более позднее время. Н. М. Карамзин в своей «Истории государства Российского» отмечал, что жестокие нравы наших предков во многом были обусловлены особенностями языческой веры. Так, «славянки не хотели переживать своих мужей и добровольно сожигались на кострах с их трупами»;6 «всякая мать имела у них право умертвить новорожденную дочь», а взрослые дети имели право умерщвлять родителей, обремененных старос-тию и болезнями, «тягостных для семейства и бесполезных согражданам». И только приобщение к истинной вере способно было, по мнению историка, изменить ситуацию, когда славяне «с спокойной совестию могут ужасать природу своими делами и превосходить зверей в лютости»'.
Определялось подобное не только и не столько спецификой культовых верований, сколько очень сложными социальными (бытовыми) условиями жизни древних славянских племен. Н. М. Карамзин смотрит на эти события глазами более цивилизованных византийцев, не учитывая, что подобное было свойственно практически всем обществам на соответствующем этапе своего развития.
Согласно исследованиям Б. А. Рыбакова, описание быта древних славян помещено в летописи между расселением славян (что относится к незапамятным временам) и различными событиями VI в. Именно первой половиной I тысячелетия следует датировать описание быта древнеславянских племен. В это время земля полян была одной из областей черняховской культуры, археологически представленной высоким уровнем земледелия, устойчивой хлебной торговлей, огромными открытыми селами и богатыми кладбищами. И, самое главное, теснейшими торговыми и культурными сношениями с Римской империей. «В итоге мы должны признать, — заключает Б. А. Рыбаков, — что несторовская характеристика лесостепных (поляне) и лесных славянских племен, как резко различных по уровню своего развития, верна, но относить ее нужно не к современникам Нестора и Монома-ха, а к отдаленным их предкам времен Римской империи»8.
Так, например, Нестор описывает один из новгородских обрядов «како есть обычай им» — посещение бани. «:...Видех бани дре-
вены, и пережгуть я рамяно, и соволокуть-ся, и будуть нази, и облеются уснияномь, и возмуть на ся прутье младое, и бьють ся сами, и того ся добьють, едва слезуть ле живи, и облеются водою студеною, и тако оживуть; и то творят по вся дни, не мучи-ми никимже, но сами ся мучать, и то творять мовенье собе, а не мученье»9. Выделяет специфические виды обычаев у новгородцев И. Д. Беляев, разделяя их на общественные и семейные. К исключительно новгородским общественным обычаям исследователь относит, например, кулачные бои и повольничество (характерной особенностью повольничества являлось совершение грабежей и разбоев), к семейным — передачу невесты родственниками жениху у воды10. Исходя из концепции разделения обычаев и традиций, предложенной И. В. Сухановым11, следует предположить, что обычаи общественные, о которых говорит И. Д. Беляев, представляют собой в большей степени традиции. Семейные обычаи, как более детально регламентированные, — собственно обычаи.
К сожалению, из этой информации только очень немногое свидетельствует о социально-конфликтных отношениях наших предков. Что касается конфликтов межплеменного характера, то в летописях о них практически ничего не говорится. Это свидетельствует либо о том, что их не было совсем, либо о том, что они не носили глобального и затяжного характера. Конечно, можно предположить, что периодически такие конфликты все-таки были, но они не превращались в войну. О более раннем времени агрессивности и воинственности славян свидетельствуют, в частности, арабские летописи, но и в них, в основном, содержатся указания о войне славян с внешними врагами. Возможно, отчасти это было вызвано тем, что сообществу славянских племен постоянно нужно было противостоять набегам внешних врагов; возможно, что причиной было своеобразие восточнославянского менталитета.
Что же до внутриплеменных конфликтных проявлений, то они несомненно были. Вот каким образом Нестор повествует о неприемлемых, с точки зрения христианской морали, деяниях древних славян : «А древляне живяху звериньским образом, живущее скотьски: убиваху другъ друга, ядяху все нечисто, и брака у нихъ не бываше, но умыкиваху у воды девица. И Радимичи, и
Вятичи и Север одинъ обычай имяху: живя-ху в лесех, якоже всякий зверь, ядуще все нечисто, и срамословье в нихъ предъ отьци и предъ снохами, и браци не бываху в нихъ, но игрища межю селы, схожахуся на игрища, на плясанье и на вся бесовскае игрища, и ту умыкаху жены собе, с неюже кто съвещашеся; имяху же по две и по три жены. И аще кто умряше, то творяху тризну надъ нимъ, и по семь творяху кладу велику, и възложахуть и на кладу, мертвеца сожьжаху, и посемь собравшее кости вло-жаху в судину малу, и поставляху на столпе на путехъ, еже творять Вятичи и ныне. Си же творяху обычая Кривичи и прочии погани, не ведущее закона Божия, но творящее сами собе законъ»12.
Перечисление обычаев разных восточнославянских племен Нестором безусловно характеризует языческую эпоху13. Именно языческие обряды и обычаи впоследствии, после крещения Руси, стали объектом изживания новой христианской моралью. Ряд же обрядов вообще перешел в разряд преступлений против семьи, нравственности и церкви. К ним, в частности, относятся: многоженство, похищение девиц (умыкание) у воды, срамословие детьми перед родителями и наоборот, сожительство холостых мужчин с замужними женщинами других племен и наоборот. Если рассматривать благие обычаи полян («брачный обычай имяху») как антитезу, то становится очевидным еще одно, пожалуй, самое распространенное преступное деяние против устоев христианской религии и, одновременно, против общественной нравственности — инцест (кровосмешение), совершаемый в различных степенях родства14.
Что касается похищения женщин, то согласно точке зрения М. О. Косвена, эту форму, якобы органически присущую заключению брака как обряда, следует рассматривать именно как противоправное деяние, противное общественной морали. «Похищение женщин могло, конечно, существовать эпизодически в самые отдаленные времена, — пишет ученый, — в частности — похищение женщин других племен. Но похищение внутри племени являлось всегда деянием противоправным, вызывало соответствующую реакцию и, следовательно, не могло быть в какой-либо мере общественным порядком»15.
Конечно же, упоминается и общеуголовное преступление — убийство, а также ряд
неодобряемых моралью действий: еда нечистой пищи; образ жизни, подобный звериному; погребение, совершаемое не по христианскому закону16. Далее в «Повести временных лет» Нестор приводит примеры обычаев других государств, где подобные
17
деяния считаются преступными17.
К сожалению, это чуть ли не единственная эмпирика, посвященная догосударст-венному быту восточных славян и описываемая в русских летописях. Все остальное приходится выводить на основе предположений и косвенных реконструкций. Вот что пишет по поводу древнеславянского рода, например, К. Д. Кавелин: «Славянский род внутри себя представлял замкнутое целое, устроенное по началам естественного, физического родства, в его самом первобытном, неопределенном, грубом виде. Оттого резкие противоречия уживались одно возле другого в отношениях между членами семьи и рода. Оттого рядом с данными, свидетельствующими о безграничной власти и господстве первобытных родоначальников, встречаются и другие данные, доказывающие, напротив, неподвластность, неподчинение домочадцев главам семей и как бы равенство между ними. У некоторых славянских племен в древности дети расхищали общее имущество во вред отцов, так, что законодательство должно было взять последних под свою защиту. Наконец шаткость власти выборных домоначальников, заменивших впоследствии природных, и страшный обычай убивать престарелых и дряхлых родителей»18. Столь пространная цитата является несомненным доказательством отсутствия идиллической картины внутри рода, во всяком случае, древнеславянского. Убийства существовали, но остается вопрос — какие? Что означает, например, фраза Нестора «убиваху друг друга»? Слишком разное содержание вкладывается в эту фразу всеми последующими исследователями.
Так, например, полагает, что данная фраза символизирует наличие кровной мести у древлян, Р. Л. Хачатуров19. Этой же точки зрения придерживается Б. А. Рыбаков, считающий, что данная фраза свидетельствует о наличии родовой кровной мести у славян20. Об убийстве дряхлых и престарелых родителей говорит К. Д. Кавелин. Очевидно, и та, и другая позиции являются правильными, но, на наш взгляд, несколько односторонними. Убийство во фра-
зе Нестора следует толковать в широком смысле. Это и «обычное» убийство, совершаемое на почве ревности, неприязненных отношений, в ссоре, драке; это и убийство из мести (в большей степени кровной); это убийство и престарелых родителей, а также, что в большой степени вероятно, и убийство младенцев (детей). Подобное предположение, на наш взгляд, является вполне уместным. Вряд ли у восточных славян существовали только убийства со специальными потерпевшими (о квалифицированном убийстве в данном случае говорить не приходится). Вызвано это было также вполне обычными причинами, базирующимися на элементарной бытовой почве (борьба за лидерство, дележ пищи, добычи, борьба за огонь, за наиболее плодородные земли, женщин и др.).
Убийство престарелых родителей было достаточно распространенным явлением у южных и восточных славян. Однако одним из характерных свойств славянских преданий является факт полного отсутствия описания самого этого обычая. «Лишь в немногих вариантах, — пишет Н. Н. Велецкая, — мы имеем односложные указания на те или иные ритуальные действа, самый же ритуал реконструировать только по славянским преданиям невозможно именно потому, что содержат они лишь отрывочные указания на какой-либо отдельный эпизод»21. Суть данного языческого обряда сводилась к тому, что более молодые соплеменники, при достижении старыми людьми возрастного периода немощности, а также в случае увечья и калечности стариков, собирали их и отвозили (посадив на лубок) в определенные места (спускали в глубокие овраги или просто оставляли в чаще).
В чем же причина подобного бесчеловечного отношения к старикам? У восточных славян существовало достаточно устойчивое
поверье о том, что умершие предки могут
22
как навредить22, так и помочь живущим. При этом оказывать помощь живущим на земле может лишь предок, еще полный сил и здоровья. Считалось, что одряхлевший человек не сможет оказывать покровительство своим родным, общаясь с богами. В этой связи, если человек достигал зрелого возраста, был еще достаточно силен, но у него появлялись седые волосы — его отправляли на тот свет вышеуказанными спо-собами23. П. Н. Галанза утверждает, что подобное безжалостное отношение к больным
и старым, которых или просто бросали или убивали, было при так называемых «охотничьих коммунах» — человеческой организации, появившейся с начала третьего меж-дуледникового периода24. Согласно исследованиям Д. К. Зеленина, обычай оставления престарелых родителей умирать на холоде или от голода существовал очень длительное время у украинцев. Немощных стариков отвозили зимою в глухие места и спус-
25
кали на куске коры вместо саней в овраги25.
О детоубийстве, как о явлении, существующем в различных древних обществах, у восточных славян практически ничего неиз-вестно26. Единственный факт, свидетельствующий о ритуальном убийстве ребенка, приводится Э. Тайлором. По мнению исследователя, у языческих славян существовал обычай при закладке городов класть в основание здания живого ребенка, хотя делалось это в особо важных случаях, так как обычно в качестве «строительной жертвы» использовались лошадь, петух или курица27.
Несмотря на то, что некоторые исследователи ограничивали спектр преступных деяний внутри славянского рода только личностными и имущественными преступлениями (считает, что преступления внутри славянского рода ограничивались «конкретными телесными и имущественными правами членов рода», Н. А. Неклюдов28), существовали и посягательства на честь и достоинство личности. Оскорбление старших в семье действительно было достаточно распространенным явлением у восточных славян. Об этом свидетельствует фраза в летописи: «и срамословье в нихъ предъ отьци и предъ снохами»29. Хотя, конечно же, необходимо учитывать, что это во многом христианское восприятие повседневного языческого явления.
Нетрудно заметить, что обычаи различных племен не только были похожи, но и отличались. Так, И. В. Петров считает, что описанные монахом Киево-Печерского монастыря Нестором в «Повести временных лет» неписаные обычаи у каждого племени восточных славян не только трансформировались со временем, но и разнились30. Считает, что разница в обычных нормах у разных человеческих общностей, даже проживающих рядом, характеризует один из самых устойчивых признаков архаичного права, Т. В. Кашанина31. А В. О. Ключевской полагает, что обычай Руси после
призвания варяжских князей вообще носил смешанный «варяго-славянский» ха-
рактер32.
Представляют несомненный интерес и свидетельства иностранных (в основном мусульманских) писателей и путешественников, сообщавших о России в Х в. Так, на ряд обычаев у руссов обращает внимание Ахмед-Ибн-Фадлан, писавший о Руси в 20х годах Х в. Например, достаточно интересен обычай оставлять жилища, после того как в него попадает молния. Устанавливался у славян и запрет мочиться в вооружении, в противном случае виновный лишался и имущества, и вооружения. Выдающиеся люди (подвижные и сведущие в делах) достаточно часто служили жертвами в языческих обрядах33. Интересным представляется также и сообщение Абу-Али Ахмеда Бен-Омар Ибн-Даста, писавшего в 30-х годах Х в., что, в случае поимки разбойников, славянский царь либо повелевает задушить его на месте, либо отдает кому-либо из своих окраинных правителей под надзор34.
Каковы же были формы выражения обычаев на Руси, не отраженные в летописях? Такие же, как, практически, во всех других государствах. Согласно мнению все того же
А. И. Малиновского, к формам выражения обычаев относятся: действия, символы35, пословицы и поговорки, песни, и, конечно же, нормы36. Думается, что можно пополнить данный список также различного рода сказками, сказаниями и былинами, преданиями и суевериями, что, по мнению А. Левинсти-ма, составляло темную сторону жизни наро-да37. Именно в дальнейшей жизни народа, в ее достаточно цивилизованной фазе, суеверия во многом послужат совершению различных преступлений.
Краткие и универсальные русские народные изречения — пословицы буквально пропитаны уголовно-правовым содержанием. Среди десятков тысяч пословиц и поговорок, собранных В. И. Далем, сотни отражают уголовно-правовые особенности жизни, быта и мироощущения различных слоев русского народа. Целые разделы в обширнейшем своде русских пословиц и поговорок известного русского диалектолога и лексиколога посвящены различным преступлениям: «неправда — обман», «мошенничество — воровство», «воровство — грабеж», «суд — приказный», «суд — правда», «суд — лихоимство», «правда — кривда» и т. д.38
Немало информации, представляющей уголовно-правовой интерес, содержат русские народные сказки и сказания. По своей сути сказка представляет собой определенное переосмысление обряда или обычая. Даже краткий обзор известных русских сказок позволяет представить глубину проникновения вечного спутника человечества — преступности в эту сферу народного творчества. Баба Яга, Соловей-разбойник, Разбойник Картаус, Змей Горыныч, Кощей Бессмертный, лешии, русалки, упыри и вурдалаки, Лихо и другие (например, шайка разбойников в сказке «Морозко» или «Дитя-Волшебник», записанной И. А. Ху-дяковым39), являясь типичными представителями зла в русских сказках, олицетворяли собой те или иные преступные типы. Людоедство, избиения и издевательства над людьми, их убийство, покалечение, обманы и обирательство, похищения людей, насильственное завладение чужим движимым и недвижимым имуществом, уничтожение и повреждение чужого имущества — все это лишь небольшая часть уголовно-правовых похождений достаточно известных сказочных отрицательных героев.
Безусловно, очень многие из этих сказочных персонажей олицетворяли собой врагов внешних. Так, например, достаточно распространенный персонаж Змей в русских народных сказках, в большинстве своем, являл образ многочисленных (многоголовых) орд степных кочевников, постоянно тревоживших южные границы Руси40. Именно от таких набегов, сопутствующими результатами которых являлось сожжение поселений, угон в рабство (полон), смерть людей, неподъемная дань, более всего страдало население Руси. В некоторых сказках вместо Змея, подменяя его функционально, действует Кощей Бессмертный. Именно постоянством набегов, и сложностью защиты от них, очевидно, объясняется приставка — Бессмертный. Разбойник Картаус-Рыжий ус, в сказке «Финист ясный сокол», возможно представлял собой врага западного.
В сказках, связанных с Бабой Ягой, практически постоянно речь идет об опасности быть съеденным данным персонажем. Сама фраза — «Фу, фу, фу! Как доселева русского духу слыхом не слыхано, а ноне русский дух вочью совершается41» является наиболее ярким свидетельством антро-пофагических наклонностей этой сказочной героини. В. Я. Пропп толкует данную
распространенную фразу Яги как свидетельство ее этнической чуждости русскому
народу42.
Но были и свои, если можно так сказать, «доморощенные» преступные представители пантеона сказочных героев. Соловей-разбойник и разбойничьи шайки на больших дорогах также имеют свое вполне историческое объяснение. Согласно мнению
В. Я. Проппа, появление разбойников во многих русских сказках вызвано аналогиями с обрядами инициации. Инициируемым (неофитам) часто предоставлялась возможность совершать преступные действия. В основном новопосвященным предоставлялись право разбойничать по отношению к соседним племенам, хотя достаточно часто — по отношению к своему собственному. Смысл такого разрешения заключался в том, чтобы развить у мальчиков-неофитов, которые должны были стать будущими воинами и охотниками, оппозицию по отношению к прежнему дому, к женщинам и земледелию. Именно разбой являлся прерогативой новопосвященного43.
К обрядам первобытности восходит еще одна достаточно распространенная аналогия, высвечивающаяся, в основном, в женских сказках. Это практически постоянное упоминание о затворничестве (добровольном или насильственном) молодых девушек. В светлицах, темницах, замковых башнях пребывают в заточении царевны и крестьянские дочери. Очень заманчиво в данном случае провести аналогию с обрядом табу, накладываемым в первобытном обществе на женщину (девочку) в период менструального цикла. Очень характерно данную ситуацию иллюстрирует и русская загадка: «Сидит девица в темнице, а коса на улице». Современное уголовное право России предусматривает уголовную ответственность за незаконное лишение свободы, в соответствии со ст. 127 УК. Объективную сторону данного преступления составляет удержание человека в определенном месте путем запирания, связывания и т.п. При этом незаконное лишение свободы может также состоять в запрещении покидать помещение под угрозой насилия или причинения другого вреда потерпевшему44.
Помимо абсолютно вымышленных героев сказки волшебной, существовали еще сказки о животных и бытовые, в которых привязка к уголовному праву была не менее ярко выраженной. В сказках о животных,
например, лиса символизировала человека45 очень хитрого и изворотливого, преступный диапазон которого выражался в соответствующих видах преступлений — кражах и мошенничествах. Так, лиса крадет рыбу у мужика с воза, различную домашнюю живность у жителей сел и деревень и т. д. Правда, иногда она не брезгует и насилием, например, при завладении лубяным домиком зайца. Волк, как правило, олицетворяет человека грубого и недалекого. Основными способами совершения преступлений являются, в основном, грабежи и разбои.
А вот бытовые сказки характерны в основном тем, что главные герои, обычно простые крестьяне, наказывают человеческие пороки — жадность, неискренность, стяжательство, глупость и пр. Наиболее показательной в этом отношении является «Сказка о попе и его работнике Балде» А. С. Пушкина.
Одной из самых популярных русских сказок является сказка о Правде и Кривде. Эта сказка является не только популярной во всем мире, но и одной из самых древних. Сюжет этой сказки был обнаружен на древнеегипетском папирусе. И хотя в ней нет задачи, высказанной словами, но зато есть задача по существу, а ее философия не только вытекает из характера действий героев, но и высказывается, что сказкам в принципе несвойственно. Вообще сюжет о Правде и Кривде характерен не только для сказки, но и для песен, притч, пословиц и поговорок. Это объясняется тем, что идея правды (права, правильности, прави) является центральным архетипом российской правовой ментальности. Следование стезе Прави составляло идеальный образ законопослушного поведения древних славян, освященного авторитетом предков. «Не случайно поэтому в ментальности русского народа, — пишет В. В. Кулыгин, — слово «Правда» воспринимается, прежде всего, как истина, справедливость и лишь затем как законоустановление»46.
Зеркальным отражением или антиподом идеи Правды в древнерусской ментальности была идея Кривды. Кривда олицетворяла собой ложь, неправильность. Согласно толкованию, даваемому В. Далем, кривда — это также всякая неправда, кривосуд, оби-да47. Термин «кривда» не принадлежит всецело русскому эпосу, употреблялся он и в юридической практике. Так, в «Жалованной грамоте короля Александра православ-
ному духовенству о судах, правах и свободе онаго от притеснений светских властей» от 20 марта 1499 г. говорилось: «.оно деи некотрыя князи и Панове, воеводы, старосты, наместники и тивунове наши, державцы городов, мест и волостей наших церкве Бо-жией и митрополиту и епископом крывду чынивали...»48. Согласно точке зрения М. О. Косвена, термин «кривда» — литовского происхождения, также как и термин «козни», также применяемый в отношении преступлений49. Однако некоторые современные исследователи предполагают, что этот термин является древнерусским. Так, например, в одной из потаенных книг Древней Руси — Голубиной книге записана древняя притча о двух зайцах, олицетворяющих Правду и Кривду50.
Какая же из этих двух идей изначально была ближе ментальности русского народа? При всей очевидности ответа «да» в отношении Правды, тем не менее, хотелось бы отметить ряд деталей, со всей очевидностью прослеживаемых в русском эпосе. В притче северорусского народа о двух зайцах победила Кривда, побежденная Правда улетела на небо, оставаясь идеалом, в определенной степени недостижимым. В сказке о Кривде и Правде сначала победила Кривда, ослепив Правду. Затем Правда восторжествовала, но все встреченные по пути Правды и Кривды считают, что Кривдой жить лучше. Это и мужик, и купец, и писарь. Но сказочник не может допустить, чтобы восторжествовала Кривда, и Правда побеждает в ито-ге51. Но вот что необходимо иметь в виду. В отличие, например, от мифа (рассказа первобытного народа, который, может быть, и не выдается за действительность, но признается реальностью сакрального порядка), былички или легенды (которые имеют своим содержанием верования, быличка — живые остатки народной дохристианской религии, легенда — христианской), сказка обладает одним очень существенным и обязательным признаком — несбыточностью, а отсюда и неверие в действительность рассказываемых ею событий52.
А вот пословицы и поговорки в такой однозначности не убеждают. Вот наиболее характерные из них — «Не всяк судит по праву, иной и по криву», «Не прямо, да право (т. е. виноват, да оправдан)», «Правдою жить, что огород городить: что днем нагородишь, то ночью размечут», «Правда не на миру стоит, а по миру ходит», «Правдой
жить — добра не нажить», «Не плачь по правде, обживайся с кривдой». Хотя, справедливости ради необходимо сказать, что пословиц и поговорок, превозносящих правду, гораздо больше.
Да и в более общем смысле — если в сказках, как народно-поэтических произведениях о вымышленных лицах и событиях, с участием волшебных или фантастических сил, добро всегда побеждает зло, то в пословицах и поговорках не всегда удается расставить приоритеты и выявить истинные народные чувства по отношению к тем или иным преступлениям. Так, например, совершенно определенно выражается если не восхищение, то определенное приятие или даже оправдание краж и грабежей в следующих поговорках: «Молодцы-удальцы, ночные дельцы», «Не тот вор, что крадет, а тот вор, что концы хоронит», «Каков вор, таков ему и почет», «Слава вору по промыслу», «У кого воровство, у того и ремесло», «Не пойман — не вор» и т. д.53 Более того, на Руси готовы были, скорее, простить тяжкое преступление (хотя в большей степени это характерно для хищений), нежели незначительное. Об этом, например, свидетельствуют следующие пословицы: «Что ворам с рук сходит, за то воришек бьют», «Алтынного вора вешают, полтинно-го чествуют»54.
Вопрос о соотношении двух основных категорий морали — добра и зла (у славян интерпретированных в идеи Кривды и Правды), безусловно, принадлежит области правовой культуры этноса. Согласно предположению В. В. Кулыгина, процесс право-генеза протекал у восточных славян задолго до момента образования Киевского государства. Более того, фундаментальные основы правовой ментальности (первые правовые прообразы — архетипы) древних славян имели природу, которая относилась, главным образом, к сфере уголовного пра-ва55. «Изначально уголовно-правовая проблематика, — пишет В. В. Кулыгин, — выросшая из мифологического сознания, теснее всего была связана с моралью, главными этическими категориями человеческого бытия: жизнью и смертью, добром и злом, справедливостью и несправедливостью, правдой и неправдой»56.
Мифологическая (сакральная) основа вероисповедания древних славян была основана на справедливости — «следовании пути Прави». И, несмотря на отсутствие
иных символов, кроме словесных, обозначающих изначальные правовые архетипы восточных славян, именно мифология выполняла регулятивную функцию, имея значение предправообразующего фактора57. Проблема мифологии восточного славянства, в том числе и мифологии предправооб-разующего характера, заключается в том, что до наших дней не дошло в письменном изначальном виде ни одного мифа. Мифы древних славян целиком и полностью являются продуктом устного творчества народа, дошедшие до нас опять-таки не в целостном первозданном виде, а в притчах, песнях, сказках, быличках. «Когда же при киевском князе Владимире Святом, — пишет Е. Левкиевская, — вместе с христианством на Руси стала распространяться письменность на церковнославянском языке, то, естественно, она использовалась христианскими книжниками не для записи враждебных им языческих верований, а для страстного и непримиримого их обличения. Вот почему у нас нет ни одной древнерусской книги, в которой бы были описаны мифы и предания той поры с точки зрения тех, кто в них верил»58.
В равной степени возможно и предположение о сознательном уничтожении языческих преданий (если допустить версию о существовании их на каких-либо материальных носителях) христианством. И этому существуют, на наш взгляд, вполне логические объяснения. С точки зрения предпра-вовой идеи, миф — это константное стремление к всеединству как форме социального существования, при которой только естественное право является неизменной нравственной основой любых социальных структур. Эти социальные структуры существуют как некие сущности, подчиненные Абсолюту, и помечены знаками «плюс» и «минус»59. Христианская идеология подобного допустить не может. Обычай и основанное на нем естественное право слишком человечны и просты. Христианство же тяготеет к законодательству позитивному. По словам М. Н. Тихонравова, господство той или иной конфессии часто выражается в том, что данная конфессия устанавливает правовую систему, руководствуясь своей религиозной идеей. Носители религиозной идеи, которые устанавливают правовую систему, естественно, вкладывают в нее, прежде всего, свои религиозные ценности60. Достаточно поверхностного обращения к
законодательству Моисея, чтобы понять, насколько неадекватными и рассогласованными являются там преступные деяния и наказания за их совершение61. Возможно, таким образом, что рассогласованность народных представлений об идее абсолютной справедливости, прослеживаемая в народном фольклоре, является прямым следствием вытеснения народного («живого», по терминологии М. Ф. Владимирского-Буданова), права правом позитивным, с его не всегда абсолютно социализированной сущностью. Ш
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Сегодня существует мнение, практически не вызывающее возражений со стороны представителей академической исторической науки, о том, что славянские этносы выделились из индоевропейской праобщности (Ку-лыгин В. В. Этнокультура уголовного права. М., 2002. С. 35).
2 Более подробно о первоначальном заселении Европейской России первобытными людьми см.: Формозов А. А. Древнейшие этапы истории Европейской России. М., 2003.
3 Чельцов-Бебутов М. А. Курс уголовно-процессуального права: Очерки по истории суда и уголовного процесса в рабовладельческих, феодальных и буржуазных государствах. СПб.,1995. С. 621.
4 Кандыба В. М. История русского народа до XII в. М., 1995. С. 52.
5 Жильцов С. В. Смертная казнь в истории России. М., 2002. С. 30.
6 По сведениям арабского историка Х в. Аль-Масуди жены славян сжигались живыми насильственно вместе с умершими мужьями (Рапов О. М. Русская церковь в IX — первой трети XII в. Принятие христианства. М., 1988. С. 49).
7 Карамзин Н. М. История государства Российского. Т. I - IV. Калуга, 1993. С. 41.
8 Рыбаков Б. А. Нестор о славянских обычаях // Древние славяне и их соседи. М.., 1970. С. 40.
9 Русские летописи. Т. 12: Лаврентьевская летопись. Рязань, 2001. С. 8.
10 Беляев И. Д. История русского законодательства. СПб., 1999. С. 42.
11 Необходимо отметить, что, несмотря на единство сущности и структуры обычаев и традиций, это разноплановые явления. Обычай всегда дает детальное предписание поступка в конкретной ситуации и вместе с тем не предъявляет требований к духовным качествам человека, в отличие от традиции. «Идейным содержанием, т. е. формулой, обычая, — пишет И. В. Суханов, — всегда бывает правило поведения - детальное предписание поступка в конкретной ситуации. Идейным содержанием, формулой традиции всегда выступает норма или принцип поведения» (Суханов И. В. Обычаи, традиции и преемственность поколений. М., 1976. С. 11).
12 Русские летописи. Т. 12: Лаврентьевская летопись. Рязань, 2001. С. 12 — 13.
13 Интересным представляется обычай славян пить как за здравие, так и в погибель «питии на ня» (Соловьев С. М. Очерк нравов, обычаев и религии славян, преимущественно восточных, во времена языческие // Архив историко-юридических сведений, относящихся до Рос-
сии, издаваемый Н. Калачовым. Кн. 1. М., 1850. С. 16).
14 К моменту написания Повести временных лет, данные преступные деяния уже предусматривались в качестве таковых в церковных уставах князей Владимира и Ярослава.
15 Косвен М. О. Очерки истории первобытной культуры. М., 1953. С. 119.
16 Впоследствии лишение христианского погребения становится одной из самых значимых санкций церковного права.
17 Русские летописи. Т. 12: Лаврентьевская летопись. Рязань, 2001. С. 13 — 14.
18 Кавелин К. Д. Собрание сочинений. Т. 4: Этнография и правоведение. СПб., 1904. С. 73.
19 Хачатуров Р. Л. Отказ от смертной казни в праве древней Руси // Смертная казнь: за и против / под ред. С. Г. Келиной. М., 1989. С. 381.
20 Рыбаков Б. А. Язычество Древней Руси. М., 1987. С. 86.
21 Велецкая Н. Н. Языческая символика славянских архаических ритуалов. М., 2003. С. 58.
22 Более подробно о формах и способах причинения вреда живым со стороны покойников в древних обществах см.: Георгиевский Э. В. Общая уголовно-правовая характеристика ранних религиозных верований: учеб. пособие. М., 2007. С. 46 — 47.
23 Мифология : Книга для чтения по истории, литературе и мировой художественной культуре. Ч. 2. М.,
2001. С. 308.
24 Галанза П. Н. Основные этапы в развитии первобытнообщинного строя и возникновение государства и права. М., 1963. С. 10.
25 Зеленин Д. К. Восточнославянская этнография. М., 1991. С. 354.
26 Однако у других народов примеров убийства детей, совершаемых в основном в актах жертвоприношений, более чем достаточно. Такими ритуальными убийствами грешили моавитяне, финикийцы, карфагеняне, итальянцы, перуанцы, палестинцы, евреи и др. (Антонян Ю. М. Отрицание цивилизации: каннибализм, инцест, детоубийство, тоталитаризм. М., 2003. С. 130— 136).
27 Тайлор Э. Б. Миф и обряд в первобытной культуре. Смоленск, 2000. С. 567.
28 Неклюдов Н. А. Очерк истории русского уголовного права // Бернер А. Ф. Учебник уголовного права. Часть общая и особенная. СПб., 1865. С. 161.
29 Русские летописи. Т. 12: Лаврентьевская летопись. Рязань, 2001. С. 8.
30 Петров И. В. Государство и право древней Руси. СПб., 2003. С. 218.
31 Кашанина Т. В. Происхождение государства и права. Современные трактовки и новые подходы : учеб. пособие. М., 1999. С. 224.
32 Ключевской В. О. Русская история. Полный курс лекций : в 3 кн. Кн. 1. М., 1993. С. 193.
33 Самоквасов Д. Я. Средства познания древнейшего русского права: Пособие для практических занятий студентов. М.: Товарищество типографии А. И. Мамонтова, 1899. С. 98.
34 Самоквасов Д. Я. Средства познания древнейшего русского права. С. 115.
35 Символизм достаточно тесно переплетен с пословицами в русском фольклоре, и не только в нем. Так, достаточно распространенным в России до сегодняшнего дня является противопоставление цифры 7 цифре 1. Например, «Семеро одного не ждут», «Семь бед —
один ответ», «Семь раз отмерь, один раз отрежь». Подобное же противопоставление встречается в старинном русском имени Симеон, преобразованном впоследствии в Семена. Даже слово «семья» выражает данное противопоставление, или, наоборот, это противопоставление нивелирует. Русская юридическая пословица «Легко воровать, как семеро норовят» по мнению М. Ф. Владимирского-Буданова, содержит намек на семеричное число послухов (Владимирский-Буданов М. Ф. Обзор истории русского права. Ростов-н/Д, 1995. С. 110).
36 Малиновский И. А. Древности русского права: Курс, читанный проф. И. А. Малиновским в 1918 / 19 академических годах в Донском археологическом институте. Ростов — н/Д., 1919. С. 9.
37 Левинстим А. Суеверие и уголовное право. СПб: Издание Я. Канторовича, 1897. С. 1.
38 Более подробно см.: Даль В. Пословицы русского народа. М., 2003.
39 Худяков И. А. Великорусские сказки. Великорусские загадки. СПб., 2001. С. 251.
40 Плетнева С. А. Змей в русской сказке // Древние славяне и их соседи. М., 1970. С. 129.
41 Лекарство от задумчивости. Русские сказки в изданиях 80-х годов XVIII в. СПб., 2001. С. 169.
42 Пропп В. Я. Русская сказка. М., 2005. С. 196.
43 Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1986. С. 119 — 120.
44 Комментарий к Уголовному кодексу Российской Федерации / отв. ред. В. М. Лебедев. М., 2005. С. 349.
45 Согласно точке зрения В. Я. Проппа, сказки о животных нельзя рассматривать как произведения, изображающие жизнь животных. Но их также нельзя рассматривать как произведения, изображающие жизнь людей, эти сказки имеют аллегорический смысл. Наиболее правильно будет видеть в сказках о животных широкое отражение человеческой жизни «с ее страстями, алчностью, жадностью, коварством, глупостью и хитростью» (Пропп В. Я. Русская сказка. С. 338— 340).
46 Кулыгин В. В. Откуда есть пошло уголовное право русское? // Режим доступа :Ьйр://заЛгассс.з§ар.ш /index.htm.
47 Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка: Т. 2. М., 1989. С. 194.
48 Белорусский архив древних грамот. Ч. 1. М., 1824. С. 4.
49 Косвен М. О. Преступление и наказание в догосудар-ственном обществе. М.; Л., 1925. С. 21.
50 Кулыгин В. В. Откуда есть пошло уголовное право русское ?
51 Пропп В. Я. Русская сказка. С. 254.
52 Там же. С. 26 — 35.
53 Даль В. И. Пословицы русского народа. С. 96 — 97.
54 Там же. С. 116.
55 Кулыгин В. В. Этнокультура уголовного права. М.,
2002. С. 36.
56 Там же. С. 251.
57 Кулыгин В. В. Этнокультура уголовного права. С. 38.
58 Левкиевская Е. Мифы русского народа. М., 2004. С. 8.
59 Исаев И. А. Политико-правовая утопия в России (конец XIX — начало XX в.). М., 1991. С. 4.
60 Тихонравов Ю. В. Судебное религиоведение. М., 1998. С. 81.
61 См.: Моисей / сост. В. В. Юрчук. Минск, 2004.
