CC BY
96
УДК 82.015(470)
ББК 83.3(2=Рус)6 - 3 С 79
Т.М.Степанова
Образы природы и художественный конфликт в «кавказской» пьесе Евгения
Шварца «Клад»
(Рецензирована)
Аннотация:
В статье рассматривается отражение в драматургическом тексте тридцатых годов ХХ века («кавказская» пьеса Евгения Шварца «Клад») нравственно-психологического конфликта персонажей, восходящего к историческому, геополитическому и этническому конфликту, через отношение героев к природе. Образы природы в пьесе также выполняют функцию организации хронотопа.
Ключевые слова:
Концепция природы, устойчивые мотивы, драматургический род, феномен, диалог, монолог, реплика, хронотоп, конфликт.
Каждая национальная литература имеет свою систему излюбленных, устойчивых мотивов, характеризующих ее эстетическое своеобразие. Существуют целые исследования об образе леса — в немецкой литературе, ручья — во французской и т. п. Русская литература в этом отношении изучена недостаточно: то внимание, которое уделялось до сих пор типическим образам человека («лишний человек», «маленький человек», «лирический герой» и т. д.), оттесняло в сознании исследователей первостепенную значимость образов природы, через которые национальная специфика литературы проявляется особенно четко. «Климат, образ правления, вера дают каждому народу особенную физиономию, которая более или менее отражается в зеркале поэзии»,— знаменательно, что в этом известном пушкинском определении народности «климат» стоит на первом месте. - «Если образ правления и вера суть изменчивые, исторически подвижные черты народной физиономии, то климат, ландшафт, флора и фауна накладывают на нее родовой отпечаток» [1: 230]. Не случайно, что и М.Лермонтов в стихотворении «Родина» как бы полемически заостряет пушкинскую формулировку: «ни слава, купленная кровью», «ни темной старины заветные преданья», то есть ни «образ правления», ни «вера» не трогают душу поэта, — в родине он любит «степей холодное молчанье», «разливы рек ее, подобные морям», врожденные, изначальные черты дорогого лика. Природа, точнее, отношение к ней человека в жизни, в фольклоре и литературе является пробным камнем человеческой ценности. Чувствует ли и является ли человек частью всего земного, от этого во многом зависит состояние его философии жизни.
Концепция природы, художественно-философское осмысление ее мотивов и образов в целом нехарактерны для произведений драматургического рода. Это, скорее, исключение, чем правило, своеобразный феномен. В драме (в переводе с греческого -действие) главным является диалог, монолог, реплика, в ней нет места описанию природы (как в эпосе) и ее выражению (как в лирике). Специфика этого рода литературы, как и обусловленный канонами драматургических жанров хронотоп, предопределяет пребывание персонажа в достаточно замкнутой среде обитания. Чаще всего это интерьер человеческого жилища - к примеру, от патриарших и царских палат в «Борисе Г одунове» до ночлежки в пьесе А.М. Горького «На дне». Великие драматурги порой расширяют художественное пространство драмы («Сон в летнюю ночь», «Буря» У.Шекспира, «Фуэнте Овехуна» Лопе де Вега, корчма на литовской границе в том же «Борисе Годунове»).
Человек в этих пьесах «вписан» в более широкий и многообразный пространственный, географический контекст (иногда более или менее условный), порой хорошо узнаваемый. Однако впервые, пожалуй, проблема «человек и природа» появляется уже в трагедии Эврипида «Ипполит» (5 в. до н.э.). Главного героя пьесы, сына афинского царя Тезея, отталкивает мир страстей и конфликтов богини Афродиты. Юный философ поклоняется богине природы Артемиде.
В редких случаях символы и компоненты природы становятся в драме главенствующими, это зафиксировано в самих заглавиях произведений: «Гроза», «Чайка», «Вишневый сад», «Носороги» (Эжена Ионеско).
Действие драмы, ее внутренний смысл благодаря этому приобретают особую многомерность, укорененность во вселенском природном пространстве. Например, уже по самим заглавиям произведений Лопе де Вега можно путешествовать, как по карте Испании: «Звезда Севильи», «Ночь в Толедо», «Мадридская сталь», «Валенсианская вдова»... Признанный классик отечественной истории театра Г.Н. Бояджиев писал: «Но как история необходима Лопе де Вега не сама по себе, а для того, чтобы более сильно выразить.. .идеи и образы, так и география для него не материал для «:натурных» зарисовок, а средство яркого воссоздания живой атмосферы событий» [2: 234]. Думается, выдающийся театральный критик несколько сужает и обедняет роль «истории» и «географии» в драматургии Лопе де Вега. Сам Г.Н. Бояджиев отмечает, что реальные города овеяны в его комедиях духом поэзии. Естественно, что «портрет» городского ландшафта в драматургии неизбежно несколько условен.
Существенное место образ природы занимает в творчестве выдающегося отечественного драматурга ХХ века Евгения Шварца (1896 - 1958). В октябре 2006 года исполнилось 110 лет со дня рождения, а в феврале 2008 года - пятьдесят лет со дня его смерти. Как правильнее оценить масштаб писателя и его наследия сегодня, в эпоху, когда принято стремиться к четкости в определении литературных иерархий? Хотя сегодня одновременно утрачены и размыты критерии и ориентиры многих оценок... Полвека после смерти писателя - период вполне достаточный для того, чтобы понять уровень значимости и востребованности всего, созданного им.
В 1996 году режиссер Марк Розовский написал: «Евгению Шварцу - сто лет. С тем же успехом можно было бы сказать - тысяча. Потому что ему Время - ничто, он не устаревает» [3: 8]. Думается, эта оценка никак не завышена. Сказка - это такой жанр, которому предопределено перемещаться из века в век и даже из тысячелетия в тысячелетие. М.Розовский поднимает планку своей оценки еще выше: «Шварц придумывал и рассказывал, не зная про себя, что он гений». Зато мы это уже поняли - благодаря (прежде всего) постановкам Акимова и Захарова и вопреки традициям социалистического реализма, который требовал для себя совсем других сказочников.
Устанавливая место писателя в отечественной литературе, М.Розовский утверждает, что Шварц дал русскому театру "могучую кучку" драматургических опусов, каждый из которых мог бы составить славу любой национальной литературы. Причину успеха Шварца можно увидеть в его интернациональности, а следовательно, в общечеловечности.
Философские и лирические сказки-притчи Е. Шварца замечательны тем, что они и злободневны, и вневременны одновременно, потому что служат утверждению человеческого, без национальной принадлежности и привязанности к какой-либо идеологической доктрине. Опыт Шварца в этом смысле уникален, ибо имеет в своей основе глобальное отторжение от действительности, тоталитаризм которой был фактом и атмосферой жизнедеятельности автора сказок для театра.
Именно в силу этих объективных условий возникает Поэт, чья художественная пульсация становится энергетически мощным способом противостояния мракобесию. Вполне справедливо считать Евгения Шварца Поэтом - и в высоком, и в конкретном смысле этого слова. Изданная в 1992 году в Томске книга профессора Валентины
Егоровны Головчинер носит название «Эпический театр Евгения Шварца» [4: 183]. Исследовательница рассматривает драматургию писателя в русле становления «условнометафорической разновидности эпической драмы», вписывая его в контекст того «направления европейской художественной мысли, которое создавалось по-разному Б.Брехтом, М.Булгаковым, К. Чапеком, позже - Ж. Ануем, Ж.П.Сартром, Ф.Дюренматтом» [4: 12]. Свое видение творчества Шварца в контексте эпического театра В.Е. Головчинер обосновывает вполне убедительно. Однако, по нашему мнению, не менее справедливо рассмотрение наследия Шварца с точки зрения проявления в нем лирического начала. Лирическая стихия буквально переполняет большинство шварцевских пьес. «Золушка» и «Снежная королева», «Обыкновенное чудо» и «Повесть о молодых супругах», «Тень» и «Дракон» - это, прежде всего, произведения о любви, пронизанные мощным воздействием лирического чувства.
Еще более важным признаком лирического начала в текстах Шварца является наличие в них открытой авторской позиции, выразителем которой становятся те персонажи, которые отчасти выполняют функции лирического героя. Психологизм, глубина и сложность организации и структуры эмоциональной сферы персонажей приводит к усилению лирического компонента в конфликте пьес. Медитативный характер содержания многих монологов, поэтически многозначные мотивы и образы природы, не столь характерные для драматургии в целом, являются типичными свойствами именно лирической поэзии.
У Шварца лирическое начало органично входит в ткань драматургического текста, растворяясь в нем, создавая гармоничный синтез двух начал. Конечно, сказки Шварца имеют андерсеновскую первооснову. Это вполне очевидно, что называется, лежит на поверхности. В.Соловьев в статье «Превращение сказки» пишет, что «он взял себе в соавторы безымянных творцов русской народной сказки, Андерсена, Перро, Шамиссо» [5: 53]. «Шварцу были близки Гоголь и Гоцци, Гофман и Чехов куда в большей степени, чем Андерсен, отношения с которым у Шварца ограничивались заимствованием сюжетов и художественным «переворачиванием» их смысла» [5: 56]. Однако хотелось бы обратить внимание на то, что первым, кто в мировой литературе взялся за жанр драматургической философской сказки, был У.Шекспир («Буря. Зимняя сказка»). И опыт величайшего драматурга всех времен и народов, несомненно, не прошел для Е.Шварца бесследно.
Несомненно, прав М.Розовский, называя Шварца писателем мольеровско-шекспировского масштаба, превращая его из автора, "обслуживающего" репертуар ТЮЗов, в грандиозного мастера, способного анекдот истории сделать мощной поэтической притчей. Шварц писал не сказки, а обобщения, в коих метафорический смысл возникал через ассоциацию зрительского сотворчества, находящего наслаждение в намеке, в остроте, в парадоксе мысли, в сказанном и недосказанном. Образы и символы природы присутствуют, точнее, активно действуют во многих произведениях Е.Л.Шварца. Таковы «Золушка», «Снежная королева», «Два клена», «Клад».
Пьеса «Клад» (1933) была написана тридцативосьмилетним ленинградским драматургом Евгением Шварцем через двадцать лет после того, как он навсегда покинул любимый город его детства - Майкоп. «Клад» - пожалуй, единственное из художественных произведений Е.Л.Шварца, в котором заметны отдаленные намеки на прямую связь сюжетного материала пьесы с впечатлениями майкопского детства писателя. Действие пьесы происходит в горах, где школьники помогают взрослым найти заброшенные медные рудники.
По данным Театральной энциклопедии пьеса «Клад» была поставлена в ленинградском ТЮЗе (Театр юного зрителя) в 1934 году [6: 876]. Кстати, автор энциклопедической статьи С.Цимбал ошибочно, по инерции, называет «Клад» пьесой-сказкой [6: 876], видимо, введенный в заблуждение ее довольно «сказочным» названием. Это заблуждение показательно: пьеса «Клад» принадлежит к числу малоизвестных произведений Е.Шварца, в отличие от тех, названия, сюжеты и персонажи которых у всех,
что называется, «на слуху». Поэтому нет ничего удивительного в том, что Цимбал не знал содержания этой пьесы, хотя подготовка материала для энциклопедического издания обязывает к большей ответственности. Данные о других постановках и переизданиях этой пьесы, кроме используемого нами издания [8: 3-51], нам неизвестны.
Действительно, она, может быть, не столь глубока и всеобъемлюща, как лучшие пьесы Е.Шварца, не так интересна для общероссийского, а тем более зарубежного читателя и зрителя. Однако, к сожалению, ее не заметили и в Майкопе, городе, который, фактически, вызвал к жизни это произведение. Вместе с тем, пьеса «Клад» весьма интересна с точки зрения локального литературного процесса и органично вписывается в ряд других произведений русских и советских писателей о Кавказе. Являясь как бы случайной в этом ряду, да и, на первый взгляд, в контексте творчества самого Евгения Шварца, она отнюдь не случайна для творческой биографии писателя, а во многом и уникальна для отечественной литературы советского периода. Материал для исследования информационной основы этой пьесы могло бы дать внимательное прочтение дневников и мемуаров писателя, посвященных его пребыванию в Майкопе в период 1901-1913 годов. Однако это - «сюжет для другого рассказа». Обратимся же к самой пьесе.
Эта созданная о детях и для детей пьеса о непростых судьбах горцев и русских на Кавказе сегодня, в начале 2000-х годов, спустя семьдесят лет после ее написания, приобретает совсем новое и актуальное звучание. Жаль только, что она остается вне поля зрения театральных режиссеров Адыгеи, особенно в контексте прошедшего в 2007 году события - 450-летия вхождения Адыгеи в состав России.
«Клад» - это одно из сравнительно немногих произведений Е.Шварца о современности. Персонажами пьесы являются сторож в заповеднике, студент-геолог, школьники, «юные разведчики народного хозяйства», председательница колхоза, молодой пастух-черкес. В ней практически отсутствует характерное для большинства текстов Е.Шварца сказочное, фантастическое начало. Правильнее было бы говорить о романтическом компоненте этого текста. Поэтика и семантика заглавия пьесы «Клад» многозначны. Не менее ценно, чем открытое детьми и геологами месторождение меди, оказывается найденное персонажами (через серьезные препятствия, связанные с недоверием и предубеждением) взаимопонимание, чувство уважения и благодарности. Именно это, утверждает всем ходом действия автор, - истинный клад.
Некоторые сюжетные коллизии произведения связаны с реальной топографией ближних и дальних окрестностей Майкопа, города, названного писателем впоследствии «родиной моей души». События разворачиваются в заповеднике (Кавказский заповедник), по обе стороны пропасти, в которой угадываются признаки реально существующих Хаджохской теснины либо урочища Желоб. Перечислим последовательно ориентиры художественного пространства пьесы, обозначенные в ремарках: пропасть, Старое Русло, груды огромных камней, у провала, у Медного провала, на леднике, у черного мостика, вершина перевала, у рудников Али-бека. Отметим и атрибутику: деревья, густые кусты, костер, на костре чайник, и такие образы природы, как туман, обвал, эхо.
Социопсихологическое и социокультурное мышление писателя уже в ранней пьесе «Клад» идет явно не в унисон с основными тенденциями тоталитарного времени. Обрисованный автором с большой симпатией персонаж, более того, персонаж, во многом являющийся носителем авторской жизненной позиции (И.И.Грозный), ведет себя непонятно, даже предосудительно для окружающих: слишком странно воспринимает и оценивает такие погодные явления, как туман и ветер, разговаривает с растениями и животными и т.д. Иван Иванович Грозный, сторож заповедника, живет уж чересчур в ладу с природой, являясь частью ее. В этом фольклоризм, мифологизированность персонажа, имя которого стоит первым в перечне действующих лиц пьесы Е.Шварца «Клад». Вспомним главу «Вожатый» из «Капитанской дочки», где Пугачев спасает от бурана путников, обладая также непонятными для окружающих способностями «говорить» с миром природы.
Поразительна проницательная смелость драматурга Е.Шварца в изображении иной психологии - человека, воспринявшего позицию тоталитаризма. Председательница колхоза Дорошенко, не имеющая в пьесе имени и не имеющая, точнее, на время потерявшая нравственные ориентиры, испытывающая на себе издержки собственной должности, говорит об И.И.Грозном, стороже заповедника, буквально следующее: «Худой человек. Всякому зверю — первый друг. С деревьями разговаривает» [8: 14]. Уже здесь Е. Шварц мастерски использует иронию, в которой выглядят парадоксально перевернутыми все понятия - «первый друг» всего живого оценивается как «худой человек». Однако автор справедливо показывает, что председательница Дорошенко думает не только о том, что у нее «за две декады до срока план по уборке выполнен» [8: 16]. Она всерьез и по-доброму озабочена судьбой заблудившейся в горах школьницы по фамилии Птаха. И вновь непонимание доброй сути смотрителя заповедника вызывает необоснованное его осуждение: «А горы — это, брат, горы! Только помяните мое слово: если попадет ваша Птаха к Ивану Ивановичу Г розному в лапы — плохо ее дело, пропало ее дело» [8: 17].
Намеченная в начале пьесы коллизия, связанная с человеческими заблуждениями на почве взаимоотношений с природой, получает новое развитие. Девочка по имени Птаха принимает с противоположного берега необычайно узкого, глубокого и длинного ущелья помощь именно от человека, вызывающего у всех недоброжелательное непонимание именно своей удивительной непохожестью на других. Этот мотив непохожести на окружающих (лица необщим выраженьем) также будет реализован и в «Тени», и в «Обыкновенном чуде», и в «Драконе».
Знаменателен диалог Девочки и Человека, который, как в дальнейшем выяснится, окажется молодым колхозным чабаном-черкесом. Узнав от девочки, что сумку с едой ей через ущелье перебросил заповедный сторож, Али-бек с обидой и недоверием возражает ей: «Я грамотный, хорошо по-русски говорю, зимой учиться поеду... Зачем обманываешь меня?.. Он добрый? Земля белая... Небо черное... Листья синие... Что говоришь? Ты не здешняя, не знаешь... Он...» [8: 19]. Появившийся И.И.Грозный рубит дерево,
предназначенное для постройки переправы через ущелье. Девочка воспринимает его действия вполне адекватно - как умного, спокойного, способного действовать и находить выход в любой сложной ситуации человека. Устами младенца, как и в Библии, как и в «Голом короле», глаголет истина. Шварц, как и Андерсен, убежден в том, что ребенок куда вернее и справедливее судит о мире, чем погрязшие в предрассудках взрослые.
Спокойствие и объективность Грозного, его миролюбие («А-а! Да это Али-бек богатырь») наталкиваются на агрессивное недружелюбие Али-бека, впрочем вполне оправданное его искренним заблуждением: «Зачем топор в руках? Говори...[8: 20]. Разговор неожиданно касается острой по сей день темы, бывшей совершенно закрытой в 30-е годы. Очевидно, что Е. Шварц, проведший отрочество на Кавказе, в Майкопе, слышал в то время (1901-1913годы) отголоски этих событий. Это тема кавказской войны, совсем не популярная в советской литературе 1930-х годов. Поражает объективность и бережность, с которой писатель отражает столь актуальную в наши дни проблему межнациональных конфликтов: Али-бек. - Я тебя не люблю...я грамотный. Я книжки читал. Я молодой человек, ты — старый. Грозный. - Ну, так что?Али-бек. - Старый казак обижал горцев...Грозный. - Ну... ты думаешь, это я обижал? [8: 30].
Настороженность, вспыльчивость и подозрительность молодого горца во многом имеют давние основания. Миролюбие и невозмутимость старого казака далеко не сразу находят путь к сердцу и пониманию кавказца. Вложенные в уста Али-бека слова о старых черкесских садах, о былом расцвете Черкессии звучат как укор, как реквием: «Идешь лесом — яблоня растет. Садовая яблоня. Яблоки с кулак, белые... в лесу... Откуда в лесу яблоня, знаешь? Сто лет назад через горы до самого Черного моря сады шли. Сто тысяч миллионов яблонь, вишен, черешен... Что осталось? Десять яблонь, две черешни... Дорога шла, мосты шли — где они? [8: 31].
Ответ неграмотного лесничего честен и горек: Сам знаешь... Царь Николай Первый
Кавказ покорил, все разорил. Которые горцы дальше в горы убегли, которые в Турцию подались, все бросили. Лет шестьдесят только лес тут рос да зверь бродил [8: 32].
Евгений Шварц не упрощает проблему национальной розни. Болезненность психологии обиженного, но не покоренного народа он переводит на язык, понятный ребенку, переводит историческую правду в фольклорно-сказовый план, упоминая легенду о железном звере, нашедшую свое развитие в адыгейской литературе спустя 70 лет после написания пьесы Е.Шварца «Клад»[8].
А л и - б е к. Живая была земля. Ты ее дикой сделал, зверю отдал.
Я думал, все старые казаки и русские — враги, давно они убиты, убежали, поумирали. Я думал, все новые казаки и русские — друзья. По-русски занимался, старался... Говорю, как русский. Книги читаю. Учиться зимой поеду.
Грозный. Ну, так за что ты на нас сердишься?
А л и - б е к. Ни на кого, только на тебя я сердит. Все мы из мертвой земли опять живую делаем, а ты нет. Ты вредный старик, старый казак, заговорщик.
Грозный. Чего болтаешь? Спокойно отвечай. С кем у меня заговор?
А л и - б е к. Со зверями [8: 33].
В эпоху, когда «объявлялась война» не только Днепру, но и всем другим природным объектам, было вполне естественным, что всякий, находившийся в союзе с природой, объявлялся «чуждым элементом», Е.Шварц проявил известную смелость и дальновидность, показав природу человеческих заблуждений. Так сказать, на низовом, бытовом уровне: А л и - б е к. А почему скот пропадает? Грозный. Медведь режет. Алибек. Здесь наш скот пасется, бывшего аула, колхоза «Красный кабардинец»... Дорошенко про тебя мне все сказала. Грозный. Она?.. Вот откуда ветер тучи пригнал... Али-бек. Она большой человек, муллу переспорила, богачей услала; в станице первая, в ауле почетный гость. Она все видит [8: 35].
Итак, причину противостояния, недоверия Али-бека к достойному человеку Е.Шварц справедливо находит в действиях женщины-функционера. Однако антагонистов объединяет общая забота - спасение Птахи, рассуждающей куда более здраво, чем горячий Али-бек: «Девочка, ты прохожая, ты ничего в горах не понимаешь. Что в городе верно, в горах глупо... Не ходи с ним. Я могу тебя в кош проводить, будешь с пастухами, стариками сидеть, своих ждать...» [8: 39]. Искренне озабоченный судьбой девочки, Алибек не может освободиться из плена предубеждений: «Вернись, девочка. Разве он тебе товарищ? Он зверю, дереву, камню товарищ. Пропала девочка! Это вредный старик. Старый казак. Заговорщик...»,[8: 40] - вновь, как заведенный, повторяет он
незаслуженные слова, что весьма напоминает нам явление, известное под названием шпиономании, поиска врагов. В конечном счете конфликт между персонажами пьесы снимается на основе общечеловеческих принципов гуманизма и взаимопонимания, связанных с судьбой ребенка. Природа с ее непростой гармонией и духом целесообразности также оказывается стабилизирующим фактором в области межличностных и межнациональных отношений.
Примечания:
1. Бояджиев Г.Н.. Вечно прекрасный театр эпохи Возрождения. Л., 1973. 266 с.
2. Головчинер В.Е. Эпический театр Евгения Шварца. Томск, 1992. 183 с.
3. Пушкин А.С. (О народности в литературе) // Пушкин А.С. Собрание сочинений: В 10 т. Т. 6. М., 1976.
4. Розовский М.А. Словно в пыли я или в тумане. (Евгению Шварцу-сто лет) // Лит. газ. 1996. № 43. 23 окт. С. 8.
5. Соловьев В.Н. Превращение сказки. // Детская литература. 1970. № 9, 10.
6. Цимбал С.П., Шварц Е.Л. Театральная энциклопедия. Т. 5. М., 1967. 834 с.
7. Чуяко Ю.Д. Сказание о железном волке. Майкоп, 1992.
8. Шварц Е.Л. Клад // Шварц Е. Пьесы. Л., 1982. С. 3-51.
