CC BY
298
ДИАГНОСТИКА СОЦИУМА
УДК 316.454.3: 303.442.23
И.А. Скалабан
Образы поселений: карта как соучастие
Статья посвящена становлению и современным тенденциям использования карт и методов картирования в междисциплинарных социально-гуманитарных исследованиях. Особое внимание уделено анализу социального и ментального картирования. Отмечается слабая проработанность данных методов в российской исследовательской практике. Выделяются особенности данных видов карт и процедур картирования как инструментов реконструкции общественных образов поселений. На примерах из практики демонстрируются возможности методов и их ограничения.
Ключевые слова: картографирование, ментальное картирование, социальное картирование, образ поселения, локальное сообщество, социальное участие.
Одна из главных характерных черт мира социальных отношений — его «опространствление» [14, с. 68; 9, с. 128]. Как заметил П. Бурдье, социальное пространство посредством действия натурализации всегда объективируется в пространстве физическом, проявляя себя в самых разнообразных пространственных оппозициях. Структуры социального порядка, с присущими им иерархиями и социальными дистанциями, обеспечивают устойчивое занесение социальных реальностей в физический мир. Поэтому наличие представлений об определенном физическом пространстве, локализованное, в том числе, и в знании места, содействует пониманию имеющихся у субъекта представлений о своей позиции в социальном пространстве, и через это — самой практики [4, с. 50] Наблюдаемые сегодня процессы: изменение характера и скорости коммуникаций, широкий доступ к непрерывному обмену информацией, возникновение интерактивной среды как нового пространства взаимодействия изменяют характер социальных отношений. Они делают связи между социальным и физическим мирами более тесными, актуальными и диалектичными. Так, с одной стороны, современные структуры социального порядка способствуют дистанцированию пространства и времени, пространства и места [15, с. 488], его расширению, глобализации.
© Скалабан И.А., 2015
38
Образы поселений: карта как соучастие
С другой — имеет место тенденция к их локализации. Под влиянием новых визуальных средств, новых социальных практик создается возможность для нового прочтения «близкой» социальной и физической реальности, что актуализирует для субъекта «чувство места» как социально-территориальный аспект чувства принадлежности к локальному сообществу и культуре и основание для участия в его развитии.
Мир превращается во все более локальный. Язык визуальных образов, его экономичность, моментальная интуитивная ясность [10, с. 186] обеспечивает возможность совмещения и освоения индивидом глобального и локального уровней освоения информации и коммуникации, как следствие, создает новые возможности для их репрезентации и прочтения. Не случайно в последние десятилетия в социологической и антропологической среде усилился интерес к визуальным и пространственно-территориальным подходам к анализу социальных явлений и методам их анализа.
Запрос на визуальные методы репрезентации пространства актуализировал интерес к одному из наиболее инструментальных методов его визуализации — к картированию или картографированию (коммент. 1). Как заметил Жильбер Водэ, «время изящных цитат и отсылок закончилось, настала эпоха точных списков, отчетов, карт (которые сами по себе требуют новых техник репрезентации)» [7, с. 142—143].
Преимущество карты как инструмента прочтения и осмысления социальной реальности заключается в том, что, будучи культурной универсалией, она позволяет обеспечить легкость понимания конструируемых явлений. Ее способны читать даже те, кто карт, как продукта, никогда не видел. Карта доступна и метафорична, поскольку представляет собой образ мира вокруг нас [20, р. 91] и, одновременно, инструмент конструирования образов. Ее достоверность во многом зависит от того, насколько отображаемый ею образ или модель непротиворечивы наблюдаемым фактам. Не случайно еще в 1920-е годы Альфред Коржибский, объясняя несоответствия языковых обобщений реальности структурному сходству с самой реальностью, обратился к метафоре карты. «Карта — это не территория, — замечал он, — но если она верна, она структурно подобна территории, и в этом ее польза» [19, р. 58].
Десятилетия картографический метод сохранял относительное единство требований и развивался преимущественно внутри географии как комплексной науки. Изменение запроса на текстуальность карт, их интерпретацию как культурного конструкта, средства пространственно-территориальной диагностики социальных процессов стало все очевиднее проявляться в конце 1950—1960-х гг. — в период кризиса традиционной картографии. Именно в это время субъективные образы пространства, определяемые как ментальные карты, стали предметом исследования в таких разных областях, как география, психология, лингвистика, архитектура и культурная антропология.
С этого и по настоящее время картография прошла сложный путь от карт, репрезентирующих пространственную информацию, от механиз-
39
Образы поселений: карта как соучастие
ма хранения и передачи данных к картированию как средству и процессу познания неизвестного, поисковой среде, знания в которой конструируются. Становится все более очевидным, что любая попытка создать «объективные» и «адекватные» реальности карты или сформулировать универсальные требования к их созданию лишь приводит к редукционизму. Сложность мира, его многоплановость становится более понятна только в разнообразных по содержанию и технике исполнения картографических множествах [8, с. 49]. Сегодня карты исполняются в текстах, ГИС, рисунках, снимках, схемах. Они представляют собой способ записи пространственных данных не только в картографии и географии, но и физике, биологии, психологии, социологии, антропологии и т.д., тем самым превращаясь в междисциплинарный метод.
Свой вклад в осмысление языка картирования внесли и «маргинальные» отрасли комплекса географических наук: гуманитарная, критическая и поведенческая география. В их предметном поле карта все активнее стала интерпретироваться как социально сконструированный текст, чувствительный к возможностям и запросу читателей и отражающий влияние доминирующих политических, экономических, социальных и культурных дискурсов того или иного времени.
Таким образом, к сегодняшнему дню разнообразие карт вышло далеко за пределы классической традиции картографирования. Карты перестали служить средством отображения исключительно объективной реальности, согласованного мнения специалистов. Они стали востребованы в трансдисциплинарном пространстве наук как первичный инструмент описания, измерения, моделирования, прогнозирования и управления социальной действительностью, как средство отражения и деконструкции реальности, инструмент и пространство коммуникации. При этом понимание их назначения и функций продолжает расширяться. Так, к примеру, если в структуралистской традиции карта интерпретировалась как средство «воссоздания объекта» [3], то в контексте постструктуралистской традиции карта — инструмент уже не только трансляции образов, но и власти и влияния, поскольку помогает создавать и поддерживать господствующие дискурсы о мире. Подобное толкование функций карт изменяет и понимание субъектов картирования, норм, правил пространственной репрезентации, степени и характера интерактивности [17]. Наряду с профессионалом автором карт стал дилетант или группа дилетантов — носителей знаний, а карта превратилась в механизм отражения их образов реальности, мировоззрения и социальных позиций. Это сделало допустимым и возможным свободу дизайна, выделив в самостоятельный вид эскизное картирование, осуществляемое субъектом-непрофессионалом — носителем визуального пространственного образа, часто в сотрудничестве или при помощи специалиста — исследователя или проектировщика.
Примером такого подхода может служить один из методов картирования, разработанный в конце 1950-х гг. К. Линчем. Он оказал значительное
40
Образы поселений: карта как соучастие
влияние не только на городское планирование и проектирование, но и на развитие городской [21] и визуальной социологии и антропологии. Метод картирования, где автором карты становился информант, использовался для осмысления урбанизма и неравенства, процессов изменения городской среды, изучения пространственных аспектов группообразования, характера социальной жизни тех или иных групп [22]. Метод помогал видеть распределение новых и старых маргинальных групп, отчуждение производства как нарождающуюся новую городскую парадигму. Одновременно картирование стало использоваться и как один из методов деконструкции сложившихся образов пространства у жителей, который давал и визуальный, и повествовательный материал, демонстрировал образы городской антропогенной среды, позволяя выделять ее дискурсивные сферы, и, в определенных ситуациях, позволял самим жителям осуществлять ревизию собственных образов окружающего пространства.
Очередной импульс к распространению подобного подхода к работе с картой был дан в 1980—1990-е гг., когда к нему проявили интерес исследователи и проектировщики, специалисты по развитию местных сообществ. И если изначально картирование было инструментом исследования при запуске программ в развивающихся странах, то со временем, к началу 1990-х гг., методики индивидуального и группового картирования как способ диагностики потенциала развития территории и социального самочувствия жителей поселений, вовлечения населения в процессы развития территории стали активно использоваться и в развитых странах. Картирование применялось в процессе проектирования и реализации программ развития городских и сельских территорий, осуществления опытно-конструкторских работ. В какой-то момент воркшопы, на которых использовались техники картирования территории и сообщества его жителями, стали непременным инструментом участия общественности в процедурах территориального планирования и участия в разработке социальных проектов и программ.
Существенное влияние на их популярность и широкое распространение в это время оказала и общая «антропологизация» проектных процедур. Под влиянием Ж. Деррида, З. Кракауэра, структурализма Р. Барта в антропологии и социологии начался процесс постепенного роста интереса к ви-зуальности как первичному измерителю социальной действительности и ее возможностям для познания [11]. Переосмысление роли пространства под влиянием А. Лефевра и К. Линча стало органичной частью зарождающегося «визуального» и «пространственного» поворотов. Будучи, по типологии Р. Барта, аналоговыми иконическими изображениями с кодом [2, с. 302], карты все активнее интерпретировались как образ, который может не только читаться и пониматься, но и создаваться соучаствующими зрителями.
Но, несмотря на десятилетия освоения методов картирования различными дисциплинами, и сегодня можно говорить о слабой методологической проработанности отдельных его видов, активно используемых в меж-
41
Образы поселений: карта как соучастие
дисциплинарной сфере, за пределами географии. Понимание сущности и содержания тех или иных видов и сегодня оставляет больше вопросов, чем ответов. Казалось бы, такая ситуация естественна для процесса освоения метода в межпредметном пространстве. В процессе заимствования научной терминологии других наук создается ситуация, когда за тем или иным понятием или термином закрепляется часто не свойственное ему содержание либо термины приобретают не свойственные им отношения.
Именно этим обусловливаются проблемы в освоении языка карт социально-гуманитарным научным сообществом, понимания сущности того или иного вида картирования. Хорошо это видно на примере попыток определить и развести содержание ментальных и социальных карт.
Главной особенностью ментальных и социальных карт, по сравнению с другими видами, является не столько техника исполнения, сколько субъекты картирования. Именно данные виды карт могут создаваться не профессионалами, а носителями образов пространства. Не случайно интерес к ним возник в тех областях знаний, где связь «человек — территория» особенно значима. Это привело к росту их популярности в среде социальных антропологов, культурологов, социологов. На протяжении последних десятилетий методы ментального и социального картирования используются как инструменты осмысления социально-территориального пространства, конструирования образа территории. Но их слабая методологическая и методическая проработанность приводит к тому, что понимание сущности методов широко варьируется. Так, карты социальные часто сводят только к картам, наполненным статистической информацией социального характера. В свою очередь, ментальные карты часто интерпретируют чрезвычайно широко, от карт, отражающих индивидуальные образы пространства, до масштабных групповых образов. Автору статьи доводилось слушать доклады, в которых выступающие рассуждали об образах, транслируемых целыми народами, к примеру, о ментальных картах россиян. В лучшем случае здесь можно говорить об исчезновении грани между научным методом и метафорой.
В современной российской исследовательской практике ментальная карта как отражение образа территории часто противопоставляется социальной карте. Их отличия сводятся к нескольким параметрам: что наносится, образ или отобранная по определенным параметрам социальная информация [6; 16; 1, с. 123], кто наносит, социолог или информант [6, с. 9; 16, с. 211], и куда наносит собранную информацию, на карту или схему места [6]. На основании этого многими исследователями ментальная карта определяется как визуальный образ места, изображенный информантом, а социальная карта — как набор статистической информации о текущих социальных процессах или явлениях, отображенных на карте [1, с. 123]. Во всех работах классическими примерами социального картирования выступают работы Ч. Бута, Дж. Адамс, Э. Берджеса конца XIX — начала XX в., а за примером ментальных карт традиционно обращаются
42
Образы поселений: карта как соучастие
к К. Линчу. Заметим, что последний сам свои карты ментальными не называл и опирался на понятия, мало используемые впоследствии, — «общественные образы» и «зоны согласия», которые сами по себе выходят за границы понимания ментального образа как единичного, транслируемого индивидом. Но всегда ли социальная карта транслирует объективистское знание, выраженное в статистической информации, или может основываться на транслируемых образах? Где границы между ментальным и социальным образом пространства? В чем особенности участия акторов в их исполнении? Для этого обратимся к более подробным характеристикам данных видов карт.
Начнем с того, что любая ментальная карта как индивидуальный субъективный образ территории, существующий в сознании индивида, как результат конструирования реальности на основе усвоенного в процессе взаимодействия знания и общественных образов, всегда социальна. Еще более социальной ее делает процедура отображения. Без нее ментальная карта, запечатленная в индивидуальном сознании ее носителя, не будет доступна зрителю. Будучи сообщением, любая карта, в том числе и ментальная, всегда интенциональна, направлена на воображаемого или реального субъекта, его ожидания и возможности понимания образа. Так, в конструировании ментальной карты участвует не только сам ее носитель, но и исследователь, задающий рамки трансляции образа. Карта конструируется под исследователя как зрителя, и он поймет ее только при знании или при доступе к интерпретации заложенных в нее интерсубъективных кодов.
Ментальная карта по своей природе индивидуальна. И все классики ментального картирования К. Линч, С. Милграм, П. Гоулд и Р. Уайт безусловно связывали ее с индивидуальным восприятием, индивидуальным знанием и личным опытом, причем чем крупнее карта и пространство, тем сильнее на ее образ влияют знания, а не личный опыт [12, 13, 18]. Соответственно, и используемый ими метод — индивидуальное картирование — есть изображение образа территории непосредственно информантом, при помощи или опосредованно через исследователя с ним работающего. Статус «общественных образов», «зон общественного согласия», коллективных представлений или групповых ментальных карт они приобретают за счет наличия в индивидуальных ментальных картах фрагментов, на которые в большей степени пришлось давление социального. Они возникают, как заметил К. Линч, «во взаимодействии общей материальной действительности, общей культуры и базисной физиологической общности» [12, с. 20]. Они являются частью всеобщего, или частью образа, вырабатываемого и принадлежащего значительной группе горожан. По мнению С. Милграма, их можно выделить путем совмещения или усреднения индивидуальных образов. При этом совмещение идет через узнавание фрагмента образа различными индивидами, а усреднение через статистический анализ нарисованных индивидуальных ментальных карт, через ограниче-
43
Образы поселений: карта как соучастие
ние, наложение на карту психических показателей индивидуальных карт [13, с. 80].
Таким образом, индивидуальная карта частично отражает общественный образ, поскольку содержит усвоенные индивидами коллективные знания, верования, стереотипы, социальные мифы, распространяемые через культуру. Чтобы получить ее достаточно адекватной, увидеть это, необходимо правильно извлечь ментальную карту из сознания индивида. Но сделать это непросто. По мнению С. Милграма, проводившего знак равенства между ментальными картами, психическими и когнитивными, главная проблема индивидуальных карт в их вербализации. Многие представления о городе, являясь невербальными, носят пространственный характер и с трудом поддаются словесному определению, особенно если испытуемые недостаточно образованы [13, с. 92]. На процесс экстериоризации ментальной карты влияет целый ряд факторов, среди них знания информанта, в том числе знание места и освоенности им пространства, его способность к вербализации образа, способность к графическому отображению, его психологическое состояние, к примеру, ощущение безопасности. Важную роль играет и способность исследователя к работе с информантом, жесткость рамок и адекватность используемых понятий, с помощью которых информант может транслировать образ.
Вся совокупность данных факторов влияет на выбор исследователем видов картирования. Так, С. Милграм допускал два варианта отображения образа информантом: в «объективной картографической форме» и в форме имплицитных оценок, мнений, словесных высказываний [13, с. 116]. В свою очередь, Б. Тверская предложила три основных вида когнитивной или ментальной картографии: наряду с собственно когнитивными или ментальными картами она выделила когнитивные коллажи и пространственные ментальные модели. Последние два вида отражают образы и представления, сложившиеся из разных фрагментов информации. К примеру, представление о пути между поселениями у информанта может складываться не только из представления о затраченном времени, времени года, окружающей природе, но и из истории того или иного встреченного по пути места, отдельных объектов, этнического наполнения. Из этого следует, чтобы понять смыслы карт необходимо анализировать не только сами карты, но и процесс их конструирования, что, по мнению автора, делает перспективным использование конструкционистского подхода к работе с картами [24]. Впрочем, даже такое разнообразие видов пространственного отображения не гарантируют адекватность репрезентации, поскольку неравномерность отображения пространства информантами может сохраняться, что затрудняет опознаваемость возникшего образа для зрителя.
Но индивидуальные карты позволяют выделить не только общее: универсальные «общественные образы», но и отличное, присущее индивиду или отдельной социальной группе. Так, группируя карты по определенным соци-
44
Образы поселений: карта как соучастие
альным показателям, например, принадлежности к поколению, времени проживания, различным этническим, религиозным группам, доступу к власти, можно выделить и групповые различия в образах, скрытые межгрупповые противоречия, которые в случае обострения могут привести к конфликтам. Поэтому создание таких карт перспективно, в том числе и для сравнительного анализа пространственных образов социальной жизни, носителями которых являются представители различных социальных групп, отобранных по различным основаниям: доходам, длительности проживания на территории (мигранты-старожилы), уровню социальной активности, доступу к власти, гендерным, религиозным характеристикам и пр. Ниже, на рис. 1, представлен пример индивидуального картирования, демонстрирующий разницу в образах сообщества, транслируемых информантами через карты. Здесь представлены две карты микрорайона, изображенные и прокомментированные представителями двух компактно проживающих групп жителей с относительно выраженной идентичностью: «старожилов» и «новоселов». Они живут на одной территории, локально удаленной от других территорий большого города.
Обратим внимание, к примеру, на ряд признаков, которые на карте выделены специальными символами, выбранными исследователями: пути (направления, приоритет в изображении внутренних или внешних путей, их детализация); инфраструктурные объекты (виды объектов, вписанность их в топонимику места, характер этой топонимики); прорисованность отдельных фрагментов карты.
Карта «старожила»: «Мы будем сами по себе, а они сами по себе».
Карта «новосела»: «Что о них говорить, главное, чтобы нас не трогали».
■ф- — общие инфраструктурные объекты сообщества
iTXv i=> — преимущественное направление изображенных путей по территории микрорайона
СЗ — места проживания «оппонентов» — второй группы жителей.
Рис. 1. Индивидуальные карты локального сообщества, нарисованные жителями
старожилом и новоселом
45
Образы поселений: карта как соучастие
Даже анализ только этих компонентов карт, изображенных информантами, позволяет сделать выводы о наличии существенных различий в ментальных картах представителей двух данных групп, отражающих существующие коллективные представления и идентичности. Карта «старожила» (срок проживания на территории 20—30 лет) демонстрирует сохранение идентичности через поддержание «старой» ментальной карты, с указанием более многочисленных объектов, ряд которых сегодня потерял актуальность и в прежнем виде отсутствует, к примеру, уже не функционирующие предприятия. Но их наличие на карте свидетельствует, что, как топонимические ориентиры в определенной группе, они востребованы и присутствуют. На его карте прописаны и детализированы внутренние пути. В свою очередь, карта «новосела» (срок проживания на территории в среднем три года) чиста от исчезнувших топонимических ориентиров. В ней доминируют внешние пути («в город») и существенно приближены удаленные городские объекты (ТЭЦ на выезде), реально расположенные достаточно далеко за пределами сообщества. Обращает на себя внимание, что на картах обеих групп места проживания «оппонентов» фактически отсутствуют или слабо прорисованы. Даже указанные как значимые общие инфраструктурные объекты сообщества, такие, к примеру, как школа и детский сад, вписаны исключительно в дома «своих» групп, даже в том случае, если дома «оппонентов» находятся рядом с ними. «Исчезновение» с фактически всех рассмотренных ментальных карт жителей объектов, связанных с «иными» группами населения, интерпретация их в категориях аут-групп и отсутствие, среди упоминаемых информантами, совместных социальных практик свидетельствует о наличии определенных межгрупповых противоречий. Это, в ситуации наличия совместно используемых дефицитных ресурсов — объектов социальной инфраструктуры школ, детских садов и пр., могут вызвать и вызывают рост напряжения в сообществе.
Но, несмотря на возможности ментальных и когнитивных карт для выделения общественного, при их использовании важно помнить, что ментальные карты всегда индивидуальны. Продуктом ментальных карт могут выступать направленно выделенные фрагменты интерсубъективного знания, которые влияют на ментальную карту, но ее не подменяют. Поэтому можно говорить о ментальных групповых образах только в отношении общего типичного, часто стереотипного, сформированного под влиянием социальных, политических, культурных и прочих дискурсов и присущего всем или многим индивидуальным ментальным картам.
Но если мы прибегаем к групповым методикам вербализации карты? Можно ли это в чистом виде рассматривать как ментальное картирование? Как в этом случае осуществляется участие в конструировании образа? Представляется, что в данном случае уместнее говорить не о ментальном картировании, а об одном из видов социальных карт, каковыми они и
46
Образы поселений: карта как соучастие
считаются, к примеру, в западной практике работы с местными сообществами (social mapping, participatory mapping, community mapping).
Групповой образ может строиться не только через выделение общего из индивидуального исследователем, изучающим ментальные карты. Он строится и путем совместной работы по созданию карты носителями индивидуальных образов, организованной исследователем или специалистом по развитию территории. В случае локального сообщества для изображения карты отбираются отдельные представители, выделенные по каким-либо критериям, например времени проживания, поколенческим, этническим, профессиональным и другим отличиям. Социальная карта изображается совместно ограниченной группой, но от этого она не становится менее значимой для понимания группового образа поселения, понимания социальных процессов, происходящих на территории, чем в случае наложения друг на друга индивидуальных карт. Более того, у исследователя есть редкая возможность увидеть процесс формирования группового образа. В ходе сессии по картированию жители воспроизводят, комментируют, а часто и проблематизируют устоявшиеся местные образы, стереотипы, а также согласуют имеющиеся индивидуальные, то есть происходит конвенционали-зация образа. Недаром, как заметил Д. Сти, ментальную карту наблюдать невозможно, в то время как социальная карта всегда либо вербализована, либо отображена (то есть присутствует как объект наблюдения) [23, с. 13].
Полученный в результате совместного картирования групповой образ будет ментальным только отчасти. В значительной степени он продукт совместного конструирования, а потому полученный образ более социален. В процессе его построения используются фрагменты индивидуальных ментальных карт, но выложенные не хаотично, а через обмен и согласование мнений участников. В ходе совместного построения карты работает целая серия социальных фильтров, и эти фрагменты проходят через фильтры общего — консенсуального, отдельного — компромиссного, уникального — индивидуального. Для индивидов, работающих в группе, может произойти не только переосмысление знакомых фактов, но и появятся новые. Даже в процессе ограниченного времени группа структурируется, отдельные ее члены принимают на себя те или иные групповые роли. Приобретают значимость и личностно-социальные качества информантов, степень знакомства, социальный опыт, авторитет в сообществе, опыт взаимодействия, погруженность в один и тот же социокультурный контекст и проч. Индивиды делятся знаниями, договариваются о значениях, продуцируя новый образ пространства, который является уже результатом коллективного согласования или давления, поскольку здесь происходят те же процессы, что и при групповом обсуждении: непропроциональное распределение вклада, иногда давление авторитета. Поэтому в процессе социального картирования возрастает роль модератора, определяющего направленность разговора. Он не только может помогать создать образ, но и содействовать
47
Образы поселений: карта как соучастие
его ревизии или ревизии отдельных его компонентов. Так, в процессе одной из сессий по картированию поселения, расположенного недалеко от крупного города, вопрос модератора: «Почему в процессе работы над картой участники начинают рисовать путь от города к поселению, а не наоборот?» — вызвал серьезную дискуссию между жителями относительно реальной роли города в жизни жителей поселения. В этом «компоте» из актуализированного социального, культурного, экономического ментальному, как устойчивому личному, остается слишком мало места. Карта по своему характеру представляет уже не сформировавшийся ментальный образ, но социальный, согласованный, сконструированный в процессе взаимодействия «здесь и сейчас».
В этой связи основанием для совместного социального картирования может стать потребность в диагностике или согласовании образа, вызванная сокращением «зон согласий» в сообществе, восприятия того или иного фрагмента пространства как «своего» или «не своего». Так, практика картирования пространства крупных сельских поселений показала возможность изменения восприятия различными поколенческими группами границ поселения, к примеру, появление «мертвых» зон, выпадающих из образа поселения младших поколенческих групп, появление «спорных» пространств, наделяемых группами разными смыслами, изменение мифологии места, смещение зон активности, а вместе с ними и значимых практик. На рис. 2 показано, как смещаются зоны практик социального участия. Так, если упоминаемые в ходе построения карты значимые практики социальной активности пожилых изображаются ими в центре и связаны преимущественно с деятельностью общественных организаций и их взаимодействием с местными органами власти, то значимые для молодежи социальные практики концентрируются на окраинах, в местах активного хозяйственного освоения, домостроительства и носят самоорганизующийся неформальный характер.
Рис. 2. Социальные карты поселения (10 тыс. чел.), изображенные жителями 50—70 и 18—28 лет. Овалами отмечены «пространства активности» (практики социального участия), помеченные информантами, изображавшими карты
48
Образы поселений: карта как соучастие
Важным фактором, влияющим на широту амплитуды имеющихся образов и, как следствие, на трудности в согласовании, являются особенности самого объекта картирования, его характеристик. Одним из важных С. Милграм и К. Линч считали представимость поселения как градостроительного объекта, отмечая его решающее значение для формирования чувства места. Опыт картирования автором статьи показал, что при низкой представимости градостроительных объектов в ее основу в небольших по размеру поселениях могут лечь природные объекты, например лес или реки внутри и вокруг поселения. Иногда основу представимости конструируемого пространства может задать один значимый градостроительный объект, к примеру, храм или парк. А характер его интерпретации в процессе группового обсуждения или совмещения карт различных групп может помочь достижению консенсуса или вскрыть наличие связанных с ним социальных противоречий, влияющих на одобряемые населением стратегии развития поселений.
Кроме того, в процессе анализа карт был выявлен компенсаторный характер формирования «чувства места»: между ценностью природного и антропогенного факторов; между эмоциональным и рациональным компонентами идентичности; между прошлым и будущим в современном образе поселения; между частным и публичным пространством активности [5]. К примеру, сегодня в поселениях структура образа поселения задается не столько хозяйственными, сколько культурно-бытовыми объектами, ориентированными в большей степени на детей и детство. Это отражает и одновременно формирует определенные поведенческие установки жителей, связанные с тем, что человек в поселении ориентирован преимущественно на семью и детей, но в то же время может не связывать их будущее с данной территорией.
Социальное картирование, будучи способом визуализации социальных данных в социально-пространственном или территориально-пространственном контексте, транслирует субъективированные знания, отражая индивидуальные образы и представления об определенном пространстве и отношениях, в том числе выражающихся через практики. Но, будучи выработанной или переработанной группой, такая информация также имеет тенденцию к объективации. Еще одним важным признаком подобных карт является социальная обусловленность информации, включая образы и представления. Для социальной карты всегда важны социальные характеристики изображаемых объектов и носителей информации об объекте.
Таким образом, карта сама по себе образопорождающа и ее создание корректирует ментальный образ — как индивидуальный, так и групповой. Но сами карты, как и наполняющие их образы, сиюминутны, они представляют собой фотографии пространства, то есть карты одного субъекта или одной группы, изображенные дважды, будут отличаться. Образы влияют друг на друга, и участие в совместном картировании будет влиять на
49
Образы поселений: карта как соучастие
индивидуальные ментальные карты его участников. Несмотря на разный механизм формирования и трансляции образов, оба вида карт в той или иной степени социальны. Социальность присуща ментальным картам, особенно тогда, когда они транслируют образы территории в контексте отношений. Так, индивид, изображающий карту своего квартала, как и группа, изображает не только объекты, но через них отношения, практики.
Представляя собой эпистемологический вызов исследовательским традициям как в социологии, антропологии, так и в картографии, обладая деятельностным потенциалом для расширения субъектности актора, вовлеченного в социальную практику по преобразованию пространства, данный метод перспективен, особенно в контексте методологии исследования действием (AR), и заслуживает внимания исследователей.
Комментарии
1. В современном российском исследовательском пространстве оба термина — «картирование» и «картографирование» — активно используются как синонимы, но в последнее время в научной литературе приобретают несколько разные коннотации. Картографирование как понятие сформировалось в рамках категориального аппарата географии и картографии и имплицитно содержит в себе основные требования к построению карт данных наук. Картирование представляет собой буквальный перевод английского термина mapping. Термин «картографирование» чаще используется, когда речь идет о картах, построенных на классической координатной основе, в то время как термин «картированиие» применяется шире, когда речь идет о моделировании, выраженном как в форме пространственной карты, картоида, так и в форме последовательного описания или изображения какого-либо процесса или явления, где взаимное расположение объектов относительно друг друга и общее распределение имеют значение.
Литература
1. Барбаш Н.Б., Крючков Ю.А. Социальное картографирование как способ пространственной организации данных о социально-территориальной дифференциации состава и качества жизни населения // Прогнозное социальное проектирование: теоретико-методологические и методические проблемы. М.: Наука, 1994. С. 115—129.
2. Барт Р. Риторика образа // Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М.: Прогресс, 1989. С. 297—318.
3. Барт Р. Структурализм как деятельность // Там же. С. 253—261.
4. Бурдье П. Социология социального пространства. М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2007. 288 с.
5. Вавилина Н.Д., Скалабан И.А. Социальное картирование как инструмент формирования общественного участия // Регион. 2014. № 1 (81). С. 145— 163.
50
Образы поселений: карта как соучастие
6. Веселкова Н.В. Ментальные карты города: вопросы методологии и практики использования // Социология: методология, методы, математическое моделирование. 2010. № 31. С. 5—30.
7. Водэ Ж. Психогеография — занятие коллективное // Неприкосновенный запас: дебаты о политике и культуре. 2012. № 2 (82). С. 141—151.
8. Володченко А. e-LEXIKON. Картосемиотика. Дрезден, 2009. 61 с.
9. Замятин Д.Н. Географические образы мирового развития // Общественные науки и современность. 2001. № 1. С. 125—137.
10. Зенкова А.Ю. Визуальные исследования как интегральная область социально-гуманитарного знания // Научный ежегодник Института философии и права УрО РАН. Екатеринбург, 2004—2005. Вып. 5. С. 184—193.
11. Колодий Н.А., Колодий В.В. Визуальный поворот и его влияние на социальное познание // Известия Томского политехнического университета. 2010. Т. 316. № 6. С. 146—152.
12. Линч К. Образ города. М.: Стройиздат, 1982. 328 с.
13. Милграм С. Эксперимент в социальной психологии. СПб.: Питер, 2001. 336 с.
14. Нанси Ж.-Л. Corpus. М.: AD Marginem, 1999. 255 с.
15. Ритцер Дж. Современные социологические теории. СПб.: Питер, 2002. 688 с.
16. Стрельникова А.В. Социальное картографирование: эволюция метода // Вестник РГГУ. Серия «Социология». 2013. № 2 (103). С. 210—218.
17. Crampton J. W. Maps as Social Constructions: Power, Communication and Visualization // Progress in Human Geography 2001. Vol. 25. P. 235—252.
18. Gould P, White R. Mental maps. Boston: London: Allen & Unwin. 1986. 177 p.
19. Korzybski A. Science and Sanity: a introduction to non-aristotelian systems and general semantics. Lakeville, Conn.: International Non-aristotelian Library Publishing Co., 1958.
20. Mittelmark M, Wise M., Woo Nam E, Santos-Burgoa C, Fosse E, Saan H, Spencer H, Cho Tang K. Mapping national capacity to engage in health promotion: overview of issues and approaches // Health promotion international. Vol. 21. №. 1. December 2006. P. 91—98.
21. Setha M. The Anthropology of Cities: Imagining and Theorizing the City // Annual Review of Anthropology. 1996. 25. P. 383—409.
22. Smith C., Denton M., Faris R., Regnerus M. Mapping American Adolescent Religious Participation // Journal for the Scientific Study of Religion. Vol. 41. № 4 (Dec., 2002). P. 597—612.
23. Stea D. The measurement of mental maps: An experimental model for studying
conceptual spaces, Studies in Geography № 17: Behavioral Problems in
Geography: A Symposium, Northwestern University, 1969.
24. Tversky B. Cognitive Maps, Cognitive Collages and Spatial Mental Models. // Frank, Andrew U. es Irene Campari (Eds.): Spatial Information Theory: A Theorethical Basis for GIS Lecture Notes in Computer Science 716:14—24 1993. Berlin: Springer.
51
