CC BY
115
DOI 10.24411/2499-9679-2018-10192 УДК 821.161.1-93/930.253
Н. Н. Иванов
https://orcid.org/0000-0002-6292-2903 С. Г. Макеева
https://orcid.org/0000-0002-9851-5971
Образы-архетипы творчества М. Пришвина
Целью работы является выявление роли мифопоэтики в формировании типа художественного мышления М. Пришвина. При этом решались задачи установления функциональных аспектов отражения мифа в философии, эстетике и поэтике, художественном языке писателя.
Наиболее значимыми результатами работы стали следующие. Рассмотрено влияние мифа, мифопоэтики на М. Пришвина в контексте развития русской художественной прозы начала XX в., русского неореализма, его художественно-онтологических и эстетических поисков. Обнаружено многообразное воплощение мифа в виде мотивов и архетипов в сочинениях Пришвина. Предпочтение отдано славянскому мифологизму, который, в силу понятийно-терминологической неоднозначности его интерпретации, нередко именуется мифологизмом языческим. Творчески воспринятый писателем традиционный мифологизм составил своеобразие мифологизма авторского, т. н. неомифологизма. Означенная тенденция, нечасто поднимаемая в научных литературоведческих трудах, расценивается как общее свойство русской прозы конца XIX -начала XX вв., но в индивидуальных авторских проявлениях. Функциональные аспекты мифопоэтики в творчестве Пришвина уточнены и конкретизированы с учетом русского литературного контекста. Обоснован тип художественного мышления с точки зрения поставленной проблемы. Намечены типологические сходства и различия Пришвина, обновлен взгляд на известные произведения литературы. Раскрытые в данной работе тесные и плодотворные связи мироощущения и творчества Пришвина с мифом позволили увидеть совсем другие, нежели было принято считать, мировоззренческие и эстетические ориентиры писателя, понять главное его устремление - ответить на вечные вопросы бытия, мироздания. Анализ такого характера, как кажется, определил истинное значение ряда произведений М. Пришвина.
Ключевые слова: русский неореализм, мифопоэтика, М. Пришвин, славянское язычество и культура, поэтика прозы, мотив, архетип, символ.
N. N. Ivanov, S. G. Makeeva
Image-Archetypes of M. Prishvin's Works
The aim of the work is to identify the role of mythopoetics in the formation of the type of M. Prishvin's artistic thinking. At the same time, the problems of establishing functional aspects of myth reflection in philosophy, aesthetics and poetics, the writer's artistic language were solved.
The most significant results were the following. The influence of myth, mythopoetics on M. Prishvin in the context of the development of Russian fiction of the early XX century, Russian neorealism, its artistic-ontological and aesthetic searches. The diverse embodiment of the myth in the form of motives and archetypes in Prishvin's works is revealed. Preference is given to Slavic mythologism, which, due to the conceptual and terminological ambiguity of its interpretation, is often referred to as pagan mythologism. Creatively interpreted by the writer traditional mythologism made up the originality of the author's mythologism, the so-called neonatologists. This tendency, which is not often raised in scientific literary works, is regarded as a General property of the Russian prose in the late XIX - early XX centuries, but in the individual author's manifestations. Functional aspects of mythopoetics in Prishvin's work are specified and concretized taking into account the Russian literary context. The type of artistic thinking from the point of view of the problem is substantiated. Typological similarities and differences of Prishvin are outlined, the view on the known works of literature is updated. Disclosed in this work, close and fruitful relationship of Prishvin's attitude and creativity with the myth made it possible to see completely different than it was considered to be ideological and aesthetic guidelines of the writer, to understand his main ambition, to answer the eternal questions of existence, of the universe. The analysis of this character seems to have determined the true meaning of a number of works by M. Prishvin.
The work is addressed to philologists, literary critics, specialists in the field of Russian literature, culture and its connoisseurs.
Keywords: Russian neo-realism, mythopoetics, M. Prishvin, Slavic paganism and culture, poetics of prose, motif, archetype, symbol.
© Иванов Н. Н., Макеева С. Г., 2018
«В ренессансе начала XX в. было слишком много языческого» [1, с. 164], - такая экспрессивная оценка Н. Бердяевым русского модернизма справедлива и в адрес литературы реализма, точнее, неореализма. Русский неореализм запечатлел мощный поток чувственных влечений, мечты о «царстве небесно-земном, духовно-плотском», -так оценил его Д. С. Мережковский [13, с. 52]; художественное своеобразие русского неореализма в значительной степени объясняется апелляцией поэтов, писателей к мифу, активному использованию элементов мифопоэтики [10; 11]. Приведенные две принципиальные оценки русской литературы рубежа Х1Х-ХХ вв. требуют прояснения и конкретизации, когда речь идет о творчестве отдельных авторов. Попробуем сделать это на материале творчества М. М. Пришвина.
М. Пришвин был одним из творцов нового художественного мышления начала ХХ в. Двигаясь «из стороны в сторону» [18, Т. 4, с. 245], он искал «Бога живого», уходил в запутанную проблематику т. н. народного православия, увлекался демоте-измом, но и пытался соразмерить тип своего «творческого поведения» с глубинными архетипами на «границе души и тела», поклоняясь тайнам земли, «душе», «речи» природы. Романтический подтекст книг Пришвина: сначала «возвращение» к первобытному опыту, затем восхождение от него к человеческой духовности, однако завершенный образ последней ему так и не представился даже в последние минуты творческих озарений.
В современном пришвиноведении известны разные оценки наследия М. Пришвина; полярные заключаются в том, что писателя рассматривают в широком диапазоне - от язычества до христианства. Мы склоняемся к тому, что первая тенденция, не исключая вторую, объективнее, если охватывать Пришвина всесторонне. Язычество в начале XX в. представлялось неохватным материалом для художественной рецепции (вспомним Бердяева и Мережковского). В самой же проблеме рецепции (восприятия) Пришвиным языческой, ми-фопоэтической культурной традиции нас интересуют глубинные архетипы. Уточним, что ни отечественные [3; 4; 5; 6; 7; 8], ни зарубежные исследователи [23; 24; 25] означенную проблематику подробно не изучали.
Правомерно говорить о творческом преломлении Пришвиным глубинных архетипов. «Я жил, получая кровь от матери-земли, и тут какая-то большая радость и любовь была и правда»; «Какие чудеса там, в глубине природы, из которой я вышел. Никакая наука не может открыть той тай-
ны, которая вскрывается от воспоминаний детства и любви» [14, с. 238, 239].
На протяжении десятилетий Пришвин стремился разрешить противоречие между т. н. культурным человеком и той сущностью личности, которая определяется природой, уходящими к Зеленому царству стихиями мужского и женского. В этой же плоскости находятся и волновавшие его личностные комплексы несовершенства, тревожные ожидания, социальные и родовые тяготы. «У нас все было наоборот. Мы, вся интеллигенция <...> не жили, а мечтали» [14, с. 216]. Мир, о котором «культурный человек стонет и плачет» [18, Т. 1, с. 257], Пришвин искал в «далеких пространствах жизни» [14, с. 230] и, по совету А. Ремизова, изучал народную культуру изнутри.
Автор ранних циклов Пришвина, «В краю непуганых птиц», «За волшебным колобком», - европейски образованный человек (Лейпцигский университет), приехавший из Петербурга. Петербург - исходная точка странствий персонажа-повествователя первых книг. В этот город он возвращался и после странствий по разным заповедным местам. За подобным мотивом ухода -возвращения скрывается настойчивое противопоставление так называемого культурного человека человеку естественному, личностное стремление автора ближе стоять «к жизни» [17]. Тем острее восприятие состояние душевной разбросанности. В пейзажах названных сочинений есть немало метафорических аналогий и соответствий тому, что он мыслил как культурное и природное, физическое и духовное, даже подсознательное. К таким соответствиям принадлежит, допустим, «разбросанное в лесу существо человека» [18, Т. 1, с. 256]. В чем же и как выражается разбросанность существа? Это «светлая, чистая правда» ощущений, но и инстинкты «убийства и любви», идущие «из самой природы» [18, Т. 1, с. 281]. Если же заглянуть за «черту в сердце», где «начинается бледный свет и особая радость и счастье» [18, Т. 1, с. 431], можно ощутить Бога. Он «родится на черте, отделяющей природу от человека. Тут он вечно рождается» [18, Т. 1, с. 459].
Другой попыткой снять ментальное глубинное противоречие между культурным человеком и природой является повесть «Черный Араб» (1910). Культурного человека как фигуру в тексте повести заместил психологически индивидуализированный, но смоделированный по законам мифологической типизации, странствующий по степи Черный Араб - духовная сущность автобиографического повествователя. Пришвин использовал легенду в легенде. Он, творческая личность, «поэт в душе», «бродяга», странствует на фоне
популярных в литературе начала XX в. народных легенд о Золотых горах, Белых водах, о переселениях на просторах земли. Он сам персонаж легенды: в степи «от оазиса к оазису несут дикие кони весть о Черном Арабе» [18, Т. 1, с. 532]. Рядом с ним находится представитель народной культуры, т. н. «народный мудрец», Исак, глазами которого и осуществляется постижение народного миросозерцания. Собственно, последнее - аналог того, о чем в 1910 г. С. Булгаков написал А. Белому: «Сокровенные тайны народной души - в ее натуралистической и <...> демонической стихии» [2, с. 238].
В повести «Черный араб» натуралистическая стихия представлена очень подробно. Эта повесть, как и очерки «Адам и Ева», «Соленое озеро», обобщила впечатления писателя от поездки в степи за Иртыш, в Среднюю Азию (1909). Повесть Пришвин считал «свободной», «праздничной», обсуждая с А. Ремизовым, хотел назвать ее «Степной оборотень» [17]. Пришвин открыл здесь «древний мир степи» [18, Т. 1, с. 811]. Степь как природа и образ жизни выписана здесь этнографически точно и поэтично; стихия степи имеет особый уклад, но главное в повести - не этнография и даже не пантеизм, не натуралистический анимизм, не натурфилософия. Отвергнутое название полнее выражало вектор постижения мира, осознание «своего родства <...> в мировом творчестве» [14, с. 658]. Главное: понимание перво-естества, осознание перводвижений, общности человека и мира природы (птиц, волков, зверей), понимание не от головы, а увиденное, почти подсмотренное. Сотворчество понято как уподобление человеческого стихийно-природному.
И намеченный мотив у Пришвина очень стойкий. В 1927 г. он в шутку написал Горькому о себе, что он не «антропософ», а «собакософ», идет к человеку от собаки. Пришвин признавался, что его убеждения оседают в «без-человечных» писаниях о собаках и всяких зверях. «Бесчеловечным» писателем его называли не раз. Так, в рецензии журнала «Литературное обозрение» (1940) Ф. Человеков (А. Платонов) назвал Пришвина писателем «болотной экзотики».
Вернемся к повести «Черный араб». Пришвин и раньше думал о «примитивной, стихийной душе, какою она выходит из рук Бога» [18, Т. 1, с. 234], ценил стихийное начало в преображении человека и обыграл «звериный», Велесов мотив инициации. В славянской языческой традиции Велес - покровитель жрецов, знахарей, колдунов, то есть тех народных типов, которые влекли Пришвина на протяжении десятилетий. Проясняется семантика отвергнутого названия «Степной обо-
ротень». В главе «Волки и овцы» бытовые сцены исполнены бытийным смыслом: повествование о людской и природно-звериной сущностях бытия строится на принципе зеркальности. Он дан относительно еды: подробно излагается поедание овцы людьми, затем - волками, менее подробно; по сюжету люди конкурируют с волками, и в этом есть понимание волков как равнозначной людям силы. Природа внешняя будто зеркальна природе внутренней. Художественный материал повести оправдывает следующие акценты: символизм животных (овца и волк), степь, мотив еды как иници-ационный, и первоначальное, отринутое название повести - «Степной оборотень».
Стилистика, образность «Черного Араба» обусловлены желанием автора открывать в природе «прекрасные стороны» души человеческой. Параллелизм людского мира и звериного царства есть и в цикле «Старые рассказы»: «Крутоярский зверь» (1911), «Птичье кладбище». Жизнь в них представлена как «творческий процесс органического целого» [18, Т. 6, с. 810, 811]. Звериный мотив передал эту согласованность.
Авторские образы концентрируют психологические ситуации, первичные структуры коллективной бессознательной фантазии и категории символической мысли. Охотники, пастухи непросвещенные, но мудрые степные люди (тип естественного человека), умеющие жить по Солнцу, выразили природный закон тождества, нравственный потенциал архаичного мифологического сознания.
В 1926 г. был написан очерк М. Горького «О М. М. Пришвине». Горький декларирует: «Не о природе пишете Вы, а о большем, чем она, - о Земле, Великой Матери нашей» [9, Т. 24, с. 266]. Далее Горький, оценив умение Пришвина видеть тайную связь человека с тем, что называется сегодня идеей Великой Матери, варьирует, по существу, один тезис: «Ощущение Земли как своей плоти <...> звучит для меня в книгах Ваших» [9, Т. 24, с. 267]. «Ваши слова о «тайнах земли» звучат для меня словами будущего человека, полновластного владыки и Мужа Земли, творца чудес и радостей ее» [9, Т. 24, с. 266]. «Рожденный Землею человек оплодотворяет ее своим трудом и обогащает красотою воображения своего» [9, Т. 24, с. 267]. Если искать аналог горьковским суждениям о Пришвине в научной терминологии, то наиболее удачными окажутся такие - «геофи-лия», «геооптимизм». Это концепты из современного Горькому учения В. И. Вернадского о ноосфере. Горький в предисловии к собранию сочинений Пришвина 1926 г. отметил новое, «при-швинское» искусство - не пейзажа, а «ощущение
Земли как своей плоти» [9, Т. 29, с. 267]; это чувство родственно установленному Вернадским взгляду на планету как созданную из «живого вещества». В одном из писем Горький признался Пришвину: «В чувстве и слове Вашем слышу я подлинное человеческое, идущее от сердца Сына Земли - Великой матери, боготворимой Вами» [9, Т. 29, с. 477].
В славянском язычестве Мужем Земли являются Небо или Солнце. Темные архаичные стихии Земли и Воды символизируют материнское начало жизни, неиссякаемое творчества природы. Почитание женского начала - древнейшее. «Женщина, старуха, мать, хозяйка, дарительница волшебных свойств - доисторична, чрезвычайно архаична» [20, Т. 2, с. 201]. Земля «осмыслялась как всеобщий источник жизни, мать всего живого»; «В заговорных формулах типа «З. - мать, небо - отец» <...> сохранились представления о небе и 3. как супружеской паре»; «В заговоре из Нижегородской губернии З. представляется всеобщей матерью - и всего человечества в целом, и каждого человека в отдельности». «В фольклоре и древнерусской литературе постоянно подчеркивается страдание З. и одновременно сострадание ее к человеку <...> В духовных стихах З. содрогается, скорбит, плачет, обращается с мольбами к Богу и Богородице. В годины народных бедствий или перед кровопролитными битвами она, как мать или вдова, рыдает о погибших и о тех, кому еще суждено погибнуть. В других сюжетах З., наоборот, молит Бога наказать людей за грехи, а Бог в ответ просит ее потерпеть еще немного в надежде на то, что люди опомнятся и покаются перед ним» [21, с. 192, 193].
Сходным фольклорно-мифологическим значением исполнены многие женские образы в книгах Пришвина, подобные аллюзивные смыслы угадываются и в изображении им Земли. Люди облагораживают землю своим трудом. Разрыв между землей и человеком влечет трагедию: люди погибают, но и оскудевают невостребованные силы земли.
Созданная К. Г. Юнгом классификация архетипов удивительно соответствует основным типам пришвинских персонажей. В его художественной прозе, дневниках распознаются и очень точно соотнесенные с процессом индивидуализации архетипы: «дитя», «мать» и «дочь», «тень», «анима» и «анимус», «мудрый старик» и «мудрая старуха». «Дитя» обозначает бессознательный элемент и начальную попытку его преодоления. «Тень» -скрытые черты личности, они могут быть мрачными и демоническими. «Анима» и «анимус» символизируют черты противоположного пола,
противопоставленные в душе, а «мудрый старик» и «мудрая старуха» - окончательную гармонизацию бессознательного и сознательного в человеческой личности.
Архетип как продукт коллективно-бессознательного появляется при интенсивно заниженном сознании. Юнг колебался в отношении точного определения архетипа. Для него это комплекс вне персонального опыта, а также образ, концентрирующий вокруг объекта психологические ситуации, и возможность представления некоего действия, и некоторые структуры первичных образов коллективной бессознательной фантазии, и, наконец, категория символической мысли, организующая приходящие извне представления. Для Юнга главный смысл мифа - пробуждение индивидуального сознания и его борьба против коллективного бессознательного, борьба, предшествующая их гармоническому синтезу. Этот процесс сопровождается отделением от матери, воплощающий элемент бессознательного, а затем от отца, представляющего внешний порядок, а также борьбой с драконом, символизирующим бессознательный элемент, и любовью к принцессе «анима».
В дневнике Пришвина: «Бабушка в «Детстве» Горького мне кажется самым удачным в русской литературе образом нашей родины. Думая о бабушке, понимаешь так ясно, почему родину представляют у нас всегда в образе женщины-матери» [19, с. 62]. Принципиальна художественная особенность автобиографической трилогии Горького - бабушка там явно «больше» матери, то есть образ бабушки заслоняет образ матери. В первом отразились и культ Матери-Сырой-Земли, и «мудрой старухи», и связь язычества с христианством (почитание Богородицы), и поэтизация женского начала бытия вообще.
Не без влияния В. В. Розанова сложилось убеждение Пришвина: личность создают стихии мужского и женского. Власть женщины - в ее тайне. Личность раскрывается в творчестве мужского и женского. Значимость женского начала - в его власти. «Я рождаюсь в женщине» (1913). В советскую же эпоху противоречие между культурным миром и природным только углублялось. Культура, которую символизирует дворянская усадьба, народу враждебна. «Обозначилось <...> направление революционного внимания к самому истоку собственности, в область пола и эроса», с «особенной ненавистью революция устремилась в дело разрушения женственного мира, любви, материнства»; «нащупала в этом женственном мире истоки различимости людей между собой» [15, с. 162].
Архетип Великой Матери вел писателя к муд-
рости, сокровенным сторонам русской души, к глубинам народной веры, к религиозным миросо-зерцаниям русского народа - язычеству и христианству. Поэтизируя творческую женскую сущность, Пришвин реализовал архетип Великой Матери в системе мотивов. Великая Матерь таилась за желанным краем «зеленой одежды мира». «Солнце взошло <...> Земля, казалось, ожидала такого мужа, который бы взял ее и просветлил до конца <...> может быть, оттого и рождает земля детей, что не до самого конца ею испытан любовный союз» [14, с. 230].
Любовь Земли и Солнца - это способность видеть «Великую Матерь нашу», стать «Мужем Земли», творцом «чудес и радостей» ее. Такой духовный опыт позволил ощутить связь «со всей славой земли», восчувствовать наработанные жизнью потенции. Женщина выразила творчество, познание прекрасных уголков Русской земли, зеленого царства, стихий земли и воды, и земли духовной, глубинных чувств, любви, постижение человека. В язычестве Маруха состоит в теснейшем родстве со стихиями земли и воды: женское темное начало восходит к земле и воде, «силам нижнего мира» [20, Т. 2, с. 144]. В центральном произведении М. Пришвина, автобиографическом романе «Кащеева цепь», юный Алпатов обронил в семейном кругу неожиданную фразу, вызвав замешательство собеседников: когда-нибудь женщина раскроет ему тайны мира. Роман построен так, что взаимодействие мужской и женской стихии, особенно во второй книге, регулирует направление авторского поиска. Торжество над чарами вечной невесты, им же и придуманной, знаменует победу личности в человеке.
Духовный опыт Пришвина вобрал мотив Священного брака - союза Земли и Солнца. «Земля, казалось, ожидала такого мужа, который бы взял ее и просветлил до конца <.> может быть, оттого и рождает земля детей, что не до самого конца ею испытан любовный союз» [14, с. 230]. Непрерывное творчество ритмично, вслед за солнцем вся природа, жизнь движутся кругами.
Когда человек любит, он проникает в суть мира» [14, с. 261]. Связь человека с миром через любовь - двигатель нравственного поведения. Для Пришвина важно проникнуть в любовь как источник жизни, потому это чувство рассмотрено как сила организации всего мира. Страдания извечны, но любовь одухотворяет жизнь.
Библиографический список
1. Бердяев, Н. А. Самопознание. Опыт философской автобиографии [Текст] / Н. А. Бердяев. - Париж, 1983.
2. Булгаков, С. Н. Моя Родина [Текст] / С. Н. Булгаков // Новый мир. - 1989. - № 10.
3. Варламов, А. Н. Пришвин М. М. [Текст] / А. Н. Варламов. - М. : Молодая гвардия, 2003. - 546 с.
4. Варламов, А. Н. Пришвин [Текст] / А. Н. Варламов - М. : Молодая гвардия, 2008. - 548 с.
5. Варламов, А. Гений пола. «Борьба за любовь» в дневниках Михаила Пришвина [Текст] / А. Н. Варламов // Вопросы литературы. - 2001. - № 6.
6. Варламов, А. Пришвин в восемнадцатом году [Текст] / А. Н. Варламов // Новый Журнал. - 2001. - № 225.
7. Варламов, А. Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование [Текст] / А. Н. Варламов // Октябрь. - 2002. - № 1.
8. Варламов, А. Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование: Окончание [Текст] /
A. Н. Варламов // Октябрь. - 2002. - № 2.
9. Горький, М. Собрание сочинений. В 30 т. [Текст] / М. Горький. - М. : ГИХЛ, 1949-1955.
10. Иванов, Н. Н. Мифопоэтическая парадигма художественных поисков в литературе русского неореализма [Текст] / Н. Н. Иванов // Верхневолжский филологический вестник. - Ярославль : РИО ЯГПУ 2017. - № 1. - С. 28-31.
11. Иванов, Н. Н. Мотивы и образы национальной культуры в прозе русского неореализма [Текст] / Н. Н. Иванов // Вестник Костромского государственного университета : научно-методический журнал. -Кострома, РИО КГУ, 2017. - С. 101-104.
12. Мелетинский, Е. М. Поэтика мифа [Текст] / Е. М. Мелетинский. - М. : РАН, 2000. - 407 с.
13. Мережковский, Д. С. Пророк русской революции. К Юбилею Ф. М. Достоевского [Текст] / Д. С. Мережковский. - СПб., 1906.
14. Пришвин и современность [Текст] : сборник материалов. - М. : Современник, 1978. - 354 с.
15. Пришвин, М. Дневник [Текст] / М. Пришвин. - Октябрь. - 1989. - № 7.
16. Пришвин, М. Дневник [Текст] / М. Пришвин. - Октябрь. - 1990. - № 14.
17. Пришвин М. М. Письмо А. М. Ремизову. 12 апреля 1910г. ОР ГПБ им. М. Е. Салтыкова-Щедрина. - Ф. 634.оп. 1.ед.хр. 175.л. 12, 17.
18. Пришвин, М. М. Собрание сочинений. В 8 т. Т. 1-8 [Текст] / М. М. Пришвин. - М. : Художественная литература, 1982-1986.
19. Пришвина, В. Д. Пришвин в Дунине [Текст] /
B. Д. Пришвина. - М. : Московский рабочий, 1978. -160 с.
20. Пропп, В. Я. Собрание трудов. Т. 1,2. Морфология. Историч. корни волшебной сказки. Поэтика фольклора [Текст] / В. Я. Пропп. - М., 1998.
21. Славянская мифология [Текст] / Энц. Словарь (Институт Славяноведения РАН). - М. : Эллис Лак, 1995. - 416 с.
22. Трубецкой, Е. Иное царство и его искатели в русской народной сказке [Текст] / Е. Трубецкой. - М. : Лепта, 2000. - 320 с.
23. Kasack, Wolfgang. Die Russische Literatur des 20. Jahrhunderts in deutscher Sprache : Band 2. 450 Kurzrezen-
sionen von Übersetzungen 1984-1990 / Wolfgang Kasack. - Muenchen : Otto Sagner, 1991. - 283 s.
24. Kasack,Wolfgang. Lexikon der russischen Literatur ab 1917», London: Overseas Publications Interchange,
1988. - 922 s.
25. Lauer, Reinhard : Geschichte der russischen Literatur. Sonderausgabe. 2. München: Auflage. C. H. Beck, 2008.
Reference List
1. Berdjaev, N. A. Samopoznanie. Opyt filosofskoj avtobiografii = Self-knowledge. Experience of the philosophical autobiography [Tekst] / N. A. Berdjaev. - Parizh, 1983.
2. Bulgakov, S. N. Moja Rodina = My Homeland [Tekst] / S. N. Bulgakov // Novyj mir = Novy Mir -
1989. - № 10.
3. Varlamov, A. N. Prishvin M. M. = Prishvin M. M. [Tekst] / A. N. Varlamov. - M. : Molodaja gvardija, 2003. - 546 s.
4. Varlamov, A. N. Prishvin = Prishvin [Tekst] / A. N. Varlamov - M. : Molodaja gvardija, 2008. - 548 s.
5. Varlamov, A. Genij pola. «Borba za ljubov'» v dnevnikah Mihaila Prishvina = Genius of gender. «Fight for love» in Mikhail Prishvin's diaries [Tekst] / A. N. Varlamov // Voprosy literatury = Voprosy literatury -2001. - № 6.
6. Varlamov, A. Prishvin v vosemnadcatom godu = Prishvin in the eighteenth year [Tekst] / A. N. Varlamov // Novyj Zhurnal = Novy zhurnal - 2001. - № 225.
7. Varlamov, A. Prishvin, ili Genij zhizni: Biografich-eskoe povestvovanie = Prishvin, or Genius of life: Biographic narration [Tekst] / A. N. Varlamov // Oktjabr' = Oktyabr. - 2002. - № 1.
8. Varlamov, A. Prishvin, ili Genij zhizni: Biografich-eskoe povestvovanie: Okonchanie = Prishvin, or Genius of life: Biographic narration: End [Tekst] / A. N. Varlamov // Oktjabr' = Oktyabr. - 2002. - № 2.
9. Gor'kij, M. Sobranie sochinenij. V 30 t. = Complete works. In 30 volumes [Tekst] / M. Gor'kij. - M. : GIHL, 1949-1955.
10. Ivanov, N. N. Mifopojeticheskaja paradigma hudozhestvennyh poiskov v literature russkogo neoreal-izma = Mythopoetic paradigm of art search in literature of the Russian neo-realism [Tekst] / N. N. Ivanov // Ver-hnevolzhskij filologicheskij vestnik = Verkhevolzhsky philological bulletin - Jaroslavl' : RIO JaGPU, 2017. -№ 1. - S. 28-31.
11. Ivanov, N. N. Motivy i obrazy nacional'noj kul'tury v proze russkogo neorealizma = Motives and images of national culture in prose of the Russian neo-realism [Tekst] / N. N. Ivanov // Vestnik Kostromskogo gosudarstvennogo universiteta : nauchno-metodicheskij zhurnal = Bulletin of Kostroma state university: scientific
and methodical magazine. - Kostroma, RIO KGU, 2017. - S. 101-104.
12. Meletinskij, E. M. Pojetika mifa = Myth poetics [Tekst] / E. M. Meletinskij. - M. : RAN, 2000. - 407 s.
13. Merezhkovskij, D. S. Prorok russkoj revoljucii. K Jubileju F. M. Dostoevskogo = Prophet of the Russian revolution. To F. M. Dostoyevsky's Anniversary [Tekst] / D. S. Merezhkovskij. - SPb., 1906.
14. Prishvin i sovremennost' = Prishvin and present [Tekst] : sbornik materialov. - M. : Sovremennik, 1978. - 354 s.
15. Prishvin, M. Dnevnik = Diary [Tekst] / M. Prishvin. - Oktjabr'. - 1989. - № 7.
16. Prishvin, M. Dnevnik = Diary [Tekst] / M. Prishvin. - Oktjabr'. - 1990. - № 14.
17. Prishvin M. M. Pis'mo A. M. Remizovu. 12 aprelja 1910g. OR GPB im. M. E. Saltykova-Shhedrina = Letter to A. M. Remizov. April 12, 1910. Department of manuscripts of the State Public library named after M. E. Saltykov-Shchedrin. - F. 634.op. 1.ed.hr. 175.l. 12, 17.
18. Prishvin, M. M. Sobranie sochinenij. V 8 t. T. 1-8 = Complete works. In 8 volumes. V. 1-8. [Tekst] / M. M. Prishvin. - M. : Hudozhestvennaja literatura, 1982-1986.
19. Prishvina, V D. Prishvin v Dunine = Prishvin in Dunin [Tekst] / V D. Prishvina. - M. : Moskovskij rabo-chij, 1978. - 160 s.
20. Propp, V. Ja. Sobranie trudov. T. 1,2. Morfologija. Istorich. korni volshebnoj skazki. Pojetika fol'klora = Collection of works. V. 1.2. Morphology. Historical roots of the magic fairy tale. Folklore poetics [Tekst] / V. Ja. Propp. - M., 1998.
21. Slavjanskaja mifologija = Slavic mythology [Tekst] / Jenc. Slovar' (Institut Slavjanovedenija RAN). -M. : Jellis Lak, 1995. - 416 s.
22. Trubeckoj, E. Inoe carstvo i ego iskateli v russkoj narodnoj skazke = Other kingdom and its seekers in the Russian national fairy tale [Tekst] / E. Trubeckoj. - M. : Lepta, 2000. - 320 s.
23. Kasack, Wolfgang. Die Russische Literatur des 20. Jahrhunderts in deutscher Sprache : Band 2. 450 Kurzrezensionen von Uebersetzungen 1984-1990 / Wolfgang Kasack. - Muenchen : Otto Sagner, 1991. - 283 s.
24. Kasack,Wolfgang. Lexikon der russischen Literatur ab 1917», London: Overseas Publications Interchange, 1988. - 922 s.
25. Lauer, Reinhard : Geschichte der russischen Literatur. Sonderausgabe. 2. München: Auflage. C. H. Beck, 2008.
Дата поступления статьи в редакцию: 15.08.2018 Дата принятия статьи к печати: 11.10.2018
