CC BY
92
В.Г. Андреева (Кострома - Москва)
ОБРАЗ УСАДЬБЫ И РОДНОЙ ЗЕМЛИ В ПОВЕСТЯХ И РОМАНАХ А.И. ЭРТЕЛЯ
Аннотация. В статье анализируется топос русской усадьбы, воплощаемый в образе конкретного географического пространства в повестях и романах А.И. Эртеля. Выявляя ключевую в творчестве писателя идею смены одного жизненного уклада другим, автор статьи показывает, что Эртель не делал однозначных выводов относительно наилучшего экономического пути развития России. Констатируя уход в прошлое потомственных дворянских имений, писатель связывал упадок усадебной жизни с неготовностью молодого дворянства к постоянной и усердной работе на благо того места, которое оказывало решающее влияние на формирование дворянских отпрысков, рождавшихся и взращиваемых в усадьбах. Осмысление прозы Эртеля позволяет сделать вывод о том, что он осознавал взаимовлияние личности и близкой, родной для нее местности, поэтому при анализе повестей и романов писателя вполне уместно использование и геокультурного подхода. Рассматривая движение художественной мысли Эртеля, автор статьи показывает идейную преемственность произведений, констатирует измельчание героя-дворянина, связанное в большей степени не с нравственной деградацией, а с пассивностью, равнодушием. Вместе с тем, в конце XIX в., с опорой на достижения и художественные открытия Л.Н. Толстого и Ф.М. Достоевского, Эртелю удается создать эпический роман, непротиворечиво соединяющий образ народной жизни и историю героя из народа, Николая Рахманного. Автобиографический образ Рахманного не является идеальным, но именно этому персонажу писатель доверяет выражение близких ему заветов и правил счастливой жизни.
Ключевые слова: Эртель; усадьба; усадебный топос; мотив конца; образ народного героя; дворянство; соборность; русская земля; географические объекты; геокультурный подход.
V.G. Andreeva (Kostroma - Moscow)
Image of the Estate and Home Ground in Stories and Novels by A.I. Ertel
Abstract. The article analyzes the topos of the Russian estate, embodied in the image of a particular geographical space in A.I. Ertel's novellas and novels. Identifying the witer's key message as changing one way of life into another, the author of the article shows that Ertel did not come to unambiguous conclusions regarding the best direction for the boost of Russia's economics. Ascertaining the hereditary noble estates becoming outdated, the writer linked the decline of estate life with the young nobility's unpreparedness for constant and hard labour for the commonwealth of the place that
had a decisive influence on the formation of noble offsprings born and raised in those estates. The comprehension of Ertel's prose allows us to conclude that the writer was aware of the mutual influence of the individual and the the locality, therefore, the use of the so-called geocultural approach is also appropriate when analyzing the writer's stories and novels. Considering the movement of Ertel's artistic licence, the author of the article illustrates the ideological continuity of the works, states the shredding of the noble hero, determined to a certain extent not by the moral degradation, but by passiveness and indifference. However, at the end of the 19th century, largely based on the achievements and artistic discoveries of L.N. Tolstoy and F.M. Dostoevsky, Ertel manages to create an epic novel, consistently combining the image of people's lives and the history of the the peoples' hero, Nikolai Rakhmanny. The autobiographical image of Rakhmanny is not ideal, but it is this hero that the writer entrusts with the expression of the covenants and rules of a happy life so dear to him.
Key words: Ertel; estate; farmstead top wasps; motive of the end; image of the national hero; nobility; conciliarity; Russian land; geographical objects; geocultural approach.
Усадьба, усадебный топос имеют огромное значение в русской культуре и литературе. В XVIII-XIX вв. усадебная жизнь во многом определяла векторы развития русского дворянства, а одним из самых сложных и противоречивых периодов в истории усадеб и их хозяев стала последняя четверть XIX в., время постепенного оскудения дворянских имений. Обратимся к указанному периоду и постараемся показать специфику осмысления образа русской усадьбы в прозе А.И. Эртеля (1855-1908) -одного из талантливых и незаслуженно забытых ныне романистов. Эртель вступил на литературную арену в то время, когда русский реалистический роман достиг пика развития. Сначала Эртель во многом ориентировался на художественные достижения И.С. Тургенева, и первоначально главным героем романа «Гарденины, их дворня, приверженцы и враги» (1889) должен был быть персонаж, чем-то похожий на Нежданова из романа «Новь» (1877). А хронотоп «Записок Степняка» (1883) Эртеля сходен с хронотопом «Записок охотника» (1852) Тургенева, и книги очерков обоих писателей формируют образ народного, национального мира, дают целостное представление о русской жизни. Анализируя «Записки Степняка», можно с уверенностью сказать, что степь у Эртеля - это вся Россия» [Андреева 2013, 95]. В дальнейшем в процессе идейного и художественного поиска писатель стал ориентироваться на находки Ф.М. Достоевского и особенно Л.Н. Толстого, на его стиль, что хорошо заметно в романе «Гарденины», который на уровне образов, идей и отдельных сюжетных элементов перекликается с романами «Анна Каренина» (1877) и «Подросток» (1875).
Эртель творчески освоил и воплотил в художественном мире своих произведений многочисленные черты усадебного быта, уже отмеченные до него в русской литературе. Эта констатация устойчивых особенностей, свойственных русской усадебной жизни, позволила Эртелю показать
ее историю, ее славное прошлое, и стала тем основанием, от которого отталкивался писатель, рисуя новые веяния.
С долей условности можно сказать, что в творчестве каждого большого художника присутствует ключевая идея соответствующего объема и уровня. Центральной в творчестве Эртеля является идея смены поколений, передачи наследия, ценностей и жизненного опыта. Т.В. Артемьева справедливо отметила, что в двух центральных романах Эртеля - «Гарденины» и «Смена» (1891) - перед читателем предстает «историческая устремленность событий»: «Из соотнесения завязок и финалов вырисовывается та неумолимая логика истории, в силу которой исчезали в России "дворянские гнезда". Однако Эртель не впрямую занят этим процессом: его волнует не столько, как он протекает, сколько во имя чего и какими духовным силами он совершается» [Артемьева 1969, 119-120]. Усадебная жизнь воспринималась писателем неоднозначно. Большинство героев Эртеля, даже чуткие, вдумчивые персонажи, не поднимаются над соотносимыми мирами прошлого и настоящего, не прозревают за сменой образа жизни и ее форм глубинные смыслы человеческих отношений.
Анализ столкновений позиций и взглядов героев Эртеля на русскую усадьбу позволяет представить образ родного края, оценить его значение в жизни личности. Помимо литературоведческих методов (культурно-исторического, историко-типологического и историко-генетического, герменевтического) при изучении прозы Эртеля уместно использование и геокультурного подхода. В.Г. Щукин отметил, что географический образ часто «становится предметом художественного преломления, поэтического воспевания, идеологизации и мифологизации» [Щукин 2007, 462]. Исследователь подчеркивает, что согласно геокультурному подходу не только цивилизация воздействовала на природу, но и сама природа влияла на формирование человека: «В силу тех или иных порою исторических, порою сугубо личных обстоятельств эти люди, занимающиеся изучением мира идей и образов, открывают могучую зависимость этих культурных значений от особенностей ландшафта, климата, смены времен года и прочих природных факторов. В то же время они отчетливо видят и обратную связь - воздействие культурной деятельности людей на естественную географическую среду» [Щукин 2007, 462]. Осмысление прозы Эртеля позволяет сделать вывод о том, что писатель осознавал это двустороннее влияние: в его повестях и романах частотны описания восприятия героями определенного пространства, той или иной местности. Нередко и конфликты в прозе Эртеля обусловлены столкновениями разных взглядов на определенные географические объекты. Проанализировав и обобщив современные достижения в области геокультурного подхода к исследованию пространственной образности русской литературы, Е.Н. Эртнер отмечает существование ряда концепций пространства, «релеватных для осмысления глубинной взаимосвязи художественного сознания и земли (места)» [Эртнер 2011,
12]. Осмысление Эртелем глубинной связи человека и земли делает прозу писателя чрезвычайно интересной не только в плане художественного воплощения сознания героев, но и как историко-литературный документ эпохи.
Обратимся к основным произведениям Эртеля, в которых показана усадебная жизнь и особо значимым оказывается место действия. Все события в повести «Волхонская барышня» (1883) происходят в имении Волхонка. Для Вари Волхонской имение - это земля обетованная, единственное место, с которым связаны ее мечты и надежды. Сюжет повести прост, даже банален, однако Эртель демонстрирует в произведении мастерство в описании характеров. До уровня чувств и переживаний Вари главный герой явно не дотягивает. Почвенник Илья Петрович Тутолмин, приезжающий к своему другу Захару Ивановичу, управляющему имением Волхонских, сам плохо понимает, что же такое «почвенник», поскольку по сравнению с Варей и Захаром Ивановичем он оторван от земли. Илья Петрович пытается наставлять и учить деятельную Варю. Девушка увлекается Тутолминым, а Илья Петрович искренне влюбляется в Варю. Сюжет повести дает ей внешнюю организацию, история о чувствах провинциальной девушки и молодого народника обрастает множеством идейно-тематических пластов: Эртель показывает новации в сельском хозяйстве и внедрение машинного труда, отношение народа к земле, неприглядные будни деревенской жизни, взаимоотношения старого барства с купечеством. Судьба множества имений и их хозяев видна на примере графа Обленищева, кузена Вари, привозящего ей возможного жениха, своего покровителя - богача, вышедшего из низов, «отпрыска лаптя, оправленного в золото» [Эртель 1984, 92]. Знаменателен монолог Обленищева, много открывающий для Вари: «Я не живу, а числюсь; числюсь, мой ангел. <...> Видишь ли - есть лавочки. И в лавочках есть люди, важные и воображающие, что они необыкновенно заняты делом. Тогда я смиренно прячу под мышку свою трехуголку и являюсь в лавочку. "Я граф Обленищев, - говорю я важным людям, - у меня имя, связи, имение, последовательно заложенное в четырех поземельных банках и у Лукьян Трифоныча Лукавина..."» [Эртель 1984, 110-111].
Эртель дает читателю понять, что героиня и земля, на которой она живет, соединены глубинной связью. Смерть Вари в финале, после расставания с Тутолминым, после страшного пожара и серьезного нервного потрясения воспринимается как трагедия именно потому, что с ее уходом сиротеет Волхонка. Повесть начинается с въезда Тутолмина в усадьбу, а заканчивается его отъездом, причем оба описания местности контрастны. Появляется Волхонка внезапно, словно оазис среди пустыни. И в этом появлении «земли обетованной» ощущается не раз реализованный в русской литературе образ усадебной жизни как рая. Показательна в описании Волхонки цветопись, намеренный выбор автором ало-синей гаммы. Почти так же внезапно, как Волхонка посреди равнины, встречается в первый раз Тутолмину и Варя: в синей амазонке
на берегу реки. «А я здешняя... и совсем первобытная», - характеризует себя Варя [Эртель 1984, 46]. Эпитет «первобытная» противопоставляется Варей петербургской интеллигентности Тутолмина, однако в дальнейшем внимательный читатель может переосмыслить его. Варя оказывается гораздо интеллигентнее Ильи Петровича, поведение которого в светской гостиной вызывает у нее недоумение. Поэтому эпитет «первобытный» стоит понимать скорее в значении «нетронутости», «девственности», «чистоты», «основы». В ходе размышления о связи Вари с родной землей, с усадьбой рождается у читателя мысль о предназначении женщины. «С миром "дворянских гнезд" связан софийный женский образ "души усадьбы", уездной русской барышни», - отмечает Н.П. Крохина [Крохина 2011, 118]. Не случайно писатель подчеркивает, что Варя больше всего любила даль родных мест.
В повести рукотворный мир усадьбы противопоставлен живой природе, к которой необыкновенно близка героиня. Илья Тутолмин, пытающийся развивать Варю, на самом деле не понимает душевных переживаний героини. Варе нужно не эфемерное дело в Петербурге, но реальная жизнь. После рассказа Тутолмина о том, что впереди их ждет «масса работы, масса честного и светлого труда - рука об руку с верными "однокашниками"» [Эртель 1984, 89], после его призыва ехать в Петербург, Варя отвечает: «Милый мой, поедем на лодке!» [Эртель 1984, 89]. Благодаря этому наивному восклицанию читатель понимает, что призыв Тутолмина чужд Варе, что она в мыслях связывает свое будущее с теми местами, где родилась и живет. Мотив близости и любви к своей земле станет одним из основных в этой повести Эртеля: «И вдруг - и сад с вершинами деревьев, позлащенных закатом, и тихое озеро, и холмистое поле, и усадьба, и крылья английском мельницы, неподвижно распростертые в бледном северном небе, и село, приютившееся под ракитами, и сквозные облака, пронизанные горячим золотом, - все это предстало Варе чем-то важным и внушительным и вместе бесконечно дорогим и бесконечно близким» [Эртель 1984, 90].
Самонадеянный герой недооценивает связи героини с ее средой. Тутолмин постоянно переносит Варю в свою обстановку, он представляет ее среди собственных знакомых или в деревне, среди ребятишек и баб, ведущей воспитательные беседы. И письмо Тутолмина, продиктованное желанием «вырвать ее из этой экзотической гнили» (курсив мой - В.А) [Эртель 1984, 141], открывает Варе глаза. Забывая о таких возможных ролях Вари, как женщина и мать, как дочь и хозяйка имения, Тутолмин отрывал Варю от ее почвы, пренебрегая идеей преемственности.
В повести Эртеля «Две пары» (1887) усадебный топос соотносится с мыслью о реальной жизни и противопоставляется условностям Петербурга. Автор предлагает читателю сопоставить две истории любви: дворянскую и крестьянскую. Однако вторая линия, при всей ее искренности, имеет подчиненный характер: крестьянские судьбы складываются в пореформенное время уже не по воле помещика, однако
все еще далеко и не по воле любящих. Главная героиня повести, Марья Павловна, приезжает с мужем Дмитрием Арсеньевичем Летятиным и сыном в деревню. Поездка их вызвана несколько расстроившимся здоровьем Летятиной. И вот в деревне Марья Павловна влюбляется в Сергея Петровича - деревенского жителя, услужливо снявшего для Летятиных дачу. Значимыми в повести оказываются категории порядка и беспорядка, деятельности и праздности, о которых применительно к усадебной тематике писала Н.Л. Вершинина: «Замкнутость усадебного локуса парадоксально оборачивается проявлениями неограниченной свободы духа, а "союз" неорганизованного быта с внутренним невидимым порядком выступает как жизнезначимый в общем контексте бытия» [Вершинина 2015, 10]. Прежний порядок, заведенный в семье Летятиных, договоренность о правильной жизни становятся призраком, как только появляется настоящее чувство. И пробуждение героини от долголетнего сна сопровождается в повести знаковыми картинами природы. Марья Павловна внезапно обнаруживает радость простых впечатлений: ей становится хорошо от резвого бега лошади, от запаха сухого сена, от вида работающих баб и мужиков, мечущих стога. И любовь к Сергею Петровичу неизменно связана для героини с его делом и его местом жизни: «Я люблю твой хутор, - слышишь ли? - Я хочу быть хозяйкой твоего хутора... Завтра же перееду к тебе» [Эртель 1984, 265].
Эртель делает особый акцент на простоте, естественности усадебной жизни. Марью Павловну привлекает обстановка жизни Сергея Петровича, лишенная вычурности и ненужных вещей. «У тебя так просто, так мило», -говорит она [Эртель 1984, 266]. Есть в повести сцена, когда влюбленные герои, отправляющиеся на прогулку в шарабане, встречают подводы с вещами, заказанными Сергеем Петровичем. Несмотря на все уговоры и доводы о необходимости вещей, героиня воспринимает их негативно, вспоминая начало своей городской жизни: «Но для чего же, Serge? -тоскливо воскликнула Марья Павловна: она припомнила, что ее жизнь с Летятиным начиналась именно такими покупками от Сан-Галли, Шребера и Лизере, и ей было очень неприятно это совпадение» [Эртель 1984, 266]. Разумеется, Эртель не без иронии представляет героиню, познающую хозяйственные дела. Противопоставление щегольства, лоска и простоты рождено для нее резкой чертой между столичным прошлым и усадебным настоящим, усадебная жизнь для нее не обусловлена осознанием ценности сохранения веками выработанного порядка жизни этой земли. Именно поэтому герой и героиня не выдерживают взятого темпа усадебной жизни: внутренней силы и энергии не хватает. Сергея Петровича и Марью Павловну начинает одолевать скука с ее праздными вопросами, и можно только догадываться, что будет в Москве, куда они отправляются, чтобы освежиться. Писатель констатирует изменение, нравственную деградацию хозяев и обитателей усадеб.
Отмечая возможность мудрого и правильного устроения жизни в собственных усадьбах, Эртель показывает неспособность многих героев к
ее организации. В пути от первых повестей к романам персонажи-дворяне у Эртеля выглядят все более слабыми, менее деятельными. Если в Сергее Петровиче в повести «Две пары» читатель видит достаточно яркий образ хозяина, устраивающего жизнь своего имения, то в повести «Карьера Струкова» (1895) главный герой, Алексей Васильевич, живет в странном неведении. Он не просто не строит свою жизнь, но плывет по течению: не случайно повесть начинается знаковой сценой путешествия по Темзе: «Это происходило в Лондоне, лет десять тому назад, на пароходе, скользившем вверх по Темзе, и спрашивала Наташа Перелыгина, дочь купца с среднего Поволжья, у русского дворянина с университетским дипломом, но еще без определенных занятий» [Эртель 1984, 317]. И заканчивается повесть также поездкой по воде: «Словно тоскующий зверь загремел огромный пароход. Загрохотали скользкие от сырости сходни. Пассажиры из Апраксина просторно разместились в совершенно пустых каютах первого класса» [Эртель 1984, 486]. Но если плавание в начале повести и в начале совместного пути Струковых было беззаботным, то финальная поездка по воде безрадостна. Герои уезжают в октябрьскую пору, и автор даже в описании времени года показывает особую несвоевременность: «В октябре на истомившиеся поля, на загубленные засухою всходы полились ненужные холодные дожди» [Эртель 1984, 486]. Холод октября сгоняет с народа все радостные краски, и масса крестьян и в своем единении, и представая в отдельных образах, являет унылую картину: «Все было холодно, убого, неприютно, и, когда крючники, подымая какую-то чрезмерную тяжесть, обитую рогожей, затянули простуженными голосами "Дубинушку", она отозвалась не удалью, а жалобным стоном пришибленного, голодного, непоправимо несчастного человека» [Эртель 1984, 487]. Вот в такое время и в такой атмосфере покидают родную усадьбу, где они провели лучшие годы жизни, супруги Струковы. Они убегают от прошлого и от самих себя. Страшнее всего для главного героя слова его жены, Наташи, открывающие тягость и узость их существования. «Но годы постыдного прозябания, нытья, компромиссов, подходов.», - восклицает Наташа. - «Я бы с тобой в огонь пошла, на голод, на холод бы пошла. А ты? Читал умные книжки? Говорил умные разговоры?.. И ждал, ждал: вот нахлынут откуда-то волны и понесут нас. Ну и нахлынули, да не те!» [Эртель 1984, 488].
Наташа сетует на пассивность, никчемность Струкова. Героиня оценивает спокойную усадебную жизнь как замкнутое существование, сужающее возможности человека: «Оба мы с тобой засиделись на насести. Оба одинаково виноваты. и правы. Поработай зимою, съезди в Москву. Мой грех, что я отвела тебя от ученой карьеры. Может, еще наверстаешь и, кто знает, там-то и найдется твоя доля?» [Эртель 1984, 488-489]. Наташа прощает мужу даже измену с крестьянкой, но Андрею Васильевичу, отягченному своим предательством, бездействием, не готовому думать и трудиться, видится лишь один выход. Струков бросается в воду с борта парохода, кончает жизнь самоубийством.
Усадебная жизнь в повести показана достаточно полно и объемно. Герои
знакомятся в заграничной поездке, проводят в Лондоне и Париже лучшую пору наивной влюбленности, а возвратившись в Россию, поселяются в имении, выделенном им отцом Наташи. Несколько раз в повести мы слышим о том, что у Алексея Васильевича есть и свое небольшое имение Куриловка в Тамбовской губернии. Как показывает Эртель, проблема не в том, кто у кого живет: Струков не проявляет никакой активности как хозяин имения, отец наследников этой земли (имение Перелыгина должно достаться его внукам). Для поддержания общего движения жизни он служит мировым судьей, однако даже при осознании некоторой общественной значимости института мировых судей Струков работает без особого интереса. Его старания не от головы и не от сердца, и усердия в работе у него нет такого, чтобы можно было переламывать годами устоявшийся неверный порядок: «Напрасно он добивался, чтобы деревня смотрела на усадьбу, как смотрят деловые люди на кредитное учреждение, а на него как на кассира; мужики смотрели на усадьбу, как на богадельню, на него - как на "доброго барина", на ссуды - как на "милость". <...> Отказывать Струков не мог; не умел также входить в хозяйственное положение просителей, невольно полагаясь в этом на агронома, на Олимпия, на кучера Илью, на скотника Ивана.» [Эртель 1984, 414].
В масштабном по временному и событийному охвату романе «Гарденины» Эртель показал Николая Рахманного - не потомственного дворянина, а сына управляющего имением. Описанию жизни дворян Гардениных не уделено много внимания: лишь к концу романа Рафаил Константинович Гарденин приезжает жить в фамильную усадьбу. Одним из главных достижений Эртеля в романе «Гарденины» является объемное изображение героя из народа. Образ Николая содержит немало автобиографических черт. Эртель показывает и всем развитием сюжета доказывает читателю, что без личной заинтересованности в деле, без отягощения заботами жизни и созиданием человек теряется, сникает. Об этом в финале романа уже женатый Николай, отец пятерых детей, говорит своему бывшему помещику, Рафаилу Гарденину. Усадебная жизнь в романе выражает идею преемственности, ценности родового гнезда. Это видно не столько на примере Гардениных, сколько на примере Николая и его отца. Несмотря на то, что Мартин Лукьяныч является лишь управляющим, он относится к делу в имении как к своему. Сельцо Гарденино становится центром романа, оно ассоциируется у читателя со всей Россией. И герои произведения, сцепленные множеством связей, неотделимы от почвы, от гарденинских земель.
В романе одной из символичных основ единения всех жителей Гарденина оказывается коннозаводческое дело. Вспомним, к примеру, эпизод проводов жеребца Кролика на скачки: «Ранним майским утром запрягли телегу с "креслами", вывели Кролика, облачили его совсем с головою в щегольскую полотняную попону с вышитыми гербами господ Гардениных. Вся дворня собралась около телеги; помолились; Капитон Аверьяныч взволнованным голосом сказал последнее напутствие, нежно
потрепал Кролика, обошел еще раз вокруг высоко нагруженной телеги и, наконец, выговорил: "Ну, с Богом!"» [Эртель 1984, 379].
Благодаря усадебной жизни в художественном мире перед нами предстает по-своему организованное пространство, расширяется хронотоп романа: мы видим историю Гарденина, его прошлое, изменяющееся в процессе социально-экономических преобразований настоящее и намеченное по планам нового управляющего, Якова Ильича Переверзева, будущее: «Хозяйство интенсивное, с батраками и машинами; сыроварение, винокурня, молочный скот; лес вырублен, но есть признаки, что можно найти торф; крестьяне в высшей степени распущены "прежним режимом", но непрестанно "вводятся в нормы действующего права посредством процессов и домашних взысканий" [Эртель 1984, 603]. И сам Эртель, и его автобиографический герой Рахманный предстают строителями-тружениками, для которых окружающее (у Николая, в частности, старая усадьба Гардениных и их владения, а потом и его новый дом с лавочкой) становится беззаветно дорогим как часть жизни.
Применительно к роману «Гарденины» необходимо сказать и еще об одном аспекте усадебной жизни, связанном с соборностью русского народа. «Русская классическая культура, во многом благодаря своей "усадебности", строила себя на фундаменте сверхличного русского национально-религиозного "предания", с его полухристиански-полуязыческим культом земли, семьи, общины, с его многомерным мироощущением, несводимым к рациональным проекциям, с его живым чувством Божественного присутствия», - пишет О.А. Богданова [Богданова 2010, 20]. Носителем этой народной религиозности является в романе Иван Федотыч: благодаря этому образу Эртель вводит в произведение множество преданий и народных легенд, а также делает одной из центральных тему христианской деятельной любви.
В финале романа «Гарденины» появляется слово «смена», ставшее позднее названием последнего романа Эртеля. «Если в "Гардениных" речь шла об одной "смене" - смене одного общественного строя другим, феодального уклада жизни капиталистическим, то во втором романе Эртеля речь идет о дальнейшем процессе развития русского общества - о смене культур», - отметила К.Ф. Бикбулатова [Бикбулатова 1964, 494-495]. Роман «Смена» (1891) был написан, когда многочисленные дворянские усадьбы уже оказывались в руках богатых купцов или мещан. «Что вы такое, господа русские дворяне и вообще вы все? Вы пшик! Вот что вы такое. <.> Вы неглижируете фундаментальным, делаете ликвидацию, проводите время в глупостях», - говорит дворянину Мансурову еврей Лейзенсон, выражая все свое пренебрежение и к конкретному герою, и ко всем дворянам [Эртель 1959, 300].
В «Смене» Эртель показывает, как дворянскую усадьбу с символичным названием «Княжие липы» старая владелица сдает в аренду, а ее наследникам, Андрею Петровичу и Елизавете Петровне, остается лишь доживать свой век. Княжна, еще молодая, но уже полностью седая
Новый филологический вестник. 2020. №1(52). --
женщина, народница, вернувшаяся из ссылки, осваивается в деревне и пытается сблизиться с ее обитателями. По сравнению со своим чрезмерно чувствительным и нервным братом, Елизавета Петровна спокойнее и рассудительнее. Несмотря на жизненные трудности, одиночество и общее оскудение, она находит в себе силы жить. Хоть и несколько по остаточному принципу, на правах наблюдательницы, сельской учительницы вливается она в окружающую действительность. Но и для Андрея Мансурова, и для его сестры жизнь полна не событиями, а воспоминаниями, и это хорошо заметно по рассуждениям самих героев. Одним из центральных мотивов «Смены» становится мотив конца.
В начале романа, терзаемый страстной любовью к своей замужней знакомой Людмиле Михайловне, Мансуров решает уйти со службы. Вспышки страсти сменяются для Мансурова абсолютным безразличием ко всему. Писатель демонстрирует честность и благородство Мансурова, но при этом отмечает его пассивность: Мансуров не готов увезти свою любимую женщину от ненавистного ей мужа, Мансуров абсолютно не способен к какой-либо деятельности. Герой живет лишь воспоминаниями, а центр их - картинки старой усадебной жизни: «Мансуров закрыл руками лицо. Ему сделалось так невыразимо жаль этого мальчика в новой курточке, так жаль ясных детских дней, и грез, и упований. Боже мой! Те же ведь липы, и сирень, и жимолость, то же жасмин. Зачем же нет ни прежних чувств, ни прежней веры, и впереди не разверстые дали, как тогда, а глушь, сумрак и безмолвие?» [Эртель 1959, 394]. Как справедливо отметила Н.Ю. Шевченко, «усадьба являла собой символ счастья, гармонии и покоя уходящих эпох. Воспоминания о ней неразрывно связаны с безмятежным и счастливым детством, которое воспринималось как идеал навсегда утраченной жизненной гармонии» [Шевченко 2010, 159]. Усадьба Княжие Липы находится в центре романа: это единственное, что остается у Мансурова, что связывает его с прежней жизнью. Примечательно, в каких тонах говорит об этой усадьбе старый купец Алферов: «Ты не продаешь ли Липы-то свои, ась? Я бы уж так и быть купил. Шматок хотя же и не велик, да отчего же не выручить, ась? А то, может быть, под вторую закладную?» [Эртель 1959, 473]. Значим тут образ усадьбы и ее восприятие: то, что для Мансурова - семенная ценность, для Алферова лишь «шматок земли».
Роман «Смена» наполнен множеством героев нового времени, молодых студентов, разночинцев, купцов, торгашей. И оказавшийся в странной для него атмосфере Мансуров, недавно вернувшийся из-за границы, погибает от нелепого выстрела. Читатель чувствует странную закономерность этого финала, ведь Мансуров не находит себе места и предназначения в новой жизни: «Никого нет!.. Никого!.. Никого! -шумели липы и вместо утешительных мыслей навевали все ту же тоску о минувшем, звучали полузабытым мотивом мазурки, рыдающим напевом панихиды, невозвратною радостью, горькою новизной.» [Эртель 1959, 540]. В финале романа Лизавета Петровна, разгневанная вырубкой рощи арендаторами, сдает землю крестьянам. Эртель показывает, что наступает
период разрушения усадебной жизни. Но проблескивающая надежда автора связана с появлением работников, крестьян, которые воспитаны на земле и не представляют своей жизни без нее.
В творчестве Эртеля, содержащем немало автобиографических черт, русская земля в образе конкретных географических объектов занимает центральное место. Писатель прекрасно понимал, что былого великолепия дворянских усадеб не вернуть, он смог осознать и показать читателю причины заката дворянской усадебной жизни: практическую неспособность молодых помещиков к активному труду, отрыв от почвы, нежелание бороться за будущее благополучие родных мест. Параллельно с движением художественной мысли автора, с динамикой художественных форм от очерка к роману мы видим изменение миросозерцания русских дворян. Эртель изобразил разных героев: читатель досадует на Тутолмина, Струкова, Мансурова и др. и одновременно сочувствует многим персонажам. Писатель запечатлел интеллигентов-народников и дворян, не находящих себе применения, не желающих вписываться в ритм нового времени, и быстро обогащающихся предприимчивых купцов, нарождающуюся буржуазию. Он констатировал смену одной идеологии другой, одного социально-экономического уклада другим, но не делал однозначных выводов относительно правильного пути. Эртель считал необходимым сохранение народных устоев и православной веры, на основании которых, по его мнению, усадебная жизнь могла бы возродиться в будущем, пусть и в несколько ином виде.
ЛИТЕРАТУРА
1. Андреева В.Г. Художественный мир книги очерков А.И. Эртеля «Записки Степняка» // Вестник Костромского государственного университета им. Н.А. Некрасова. 2013. Т. 19. № 1. С. 93-97.
2. Артемьева Т.В. Понятие правды у Эртеля // XXII Герценовские чтения. Л., 1969. С. 119-122.
3. Бикбулатова К.Ф. А.И. Эртель (Романисты 1880-1890-х годов) // История русского романа: в 2 т. Т. 2. М.; Л., 1964. С. 489-498.
4. Богданова О.А. «Усадебная культура» в русской литературе XIX - начала XX века. Социокультурный аспект // Новый филологический вестник. 2010. № 2 (13). С. 14-25.
5. Вершинина Н.Л. Функция слова в пространстве усадебного мира // Русская усадьба: региональные и общекультурные аспекты. Псков, 2015. С. 5-32.
6. Крохина Н.П. Усадебный топос вечной женственности и его метаморфозы в русской литературе XIX века // Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского. 2011. № 4. С. 116-121.
7. Шевченко Н.Ю. Русская провинциальная усадьба в общественном сознании рубежа XIX-XX вв. // Научные ведомости. Серия: История. Политология. Экономика. Информатика. 2010. № 1. С. 158-162.
8. Щукин В.Г. Российский гений просвещения. Исследования в области
мифопоэтики и истории идей. М, 2007.
9. Эртель А.И. Волхонская барышня. Смена. Карьера Струкова. М.; Л., 1959.
10. Эртель А.И. Гарденины, их дворня, приверженцы и враги. М., 1980.
11. Эртель А.И. Повести. М., 1984.
12. Эртнер Е.Н. Геокультурный подход к исследованию пространственной образности русской литературы // Вестник Тюменского государственного университета. 2011. № 1. С. 6-12.
REFERENCES (Articles from Scientific Journals)
1. Andreyeva V.G. Khudozhestvennyy mir knigi ocherkov A.I. Ertelya "Zapiski Stepnyaka" [The Artistic World of the Book of Sketches by A.I. Ertel "Stepnyak's Notes"]. Vestnik Kostromskogo gosudarstvennogo universiteta im. N.A. Nekrasova, 2013, vol. 19, no. 1, pp. 93-97. (In Russian).
2. Bogdanova O.A. "Usadebnaya kul'tura" v russkoy literature 19 - nachala 20 veka. Sotsiokul'turnyy aspekt ["Farmstead Culture" in the Russian Literature at the Turn of the 19th - 20th Centuries. The Sociocultural Aspect]. Novyy filologicheskiy vestnik, 2010, no. 2 (13), pp. 14-25. (In Russian).
3. Ertner E.N. Geokul'turnyy podkhod k issledovaniyu prostranstvennoy obraznosti russkoy literatury [The Geocultural Approach to a Research of the Imagery of Space in Russian Literature]. Vestnik Tyumenskogo gosudarstvennogo universiteta, 2011, no. 1, pp. 6-12. (In Russian).
4. Krokhina N.P. Usadebnyy topos vechnoy zhenstvennosti i ego metamorfozy v russkoy literature 19 veka [Farmstead Top Wasps of Eternal Femininity and Its Metamorphosis in the Russian Literature of the 19th Century]. Vestnik Nizhegorodskogo universiteta im. N.I. Lobachevskogo, 2011, no. 4, pp. 116-121. (In Russian).
5. Shevchenko N.Yu. Russkaya provintsial'naya usad'ba v obshchestvennom soznanii rubezha 19-20 vv. [The Russian Provincial Estate in Public Consciousness a the turn of the 19th - 20th Centuries]. Nauchnyye vedomosti, Series: Istoriya. Politologiya. Ekonomika. Informatika [History. Political Science. Economics. Information Theory], 2010, no. 1, pp. 158-162. (In Russian).
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
6. Artem'yeva T.V. Ponyatiye pravdy u Ertelya [The Concept of Truth by Ertel]. 22 Gertsenovskiye chteniya [The 22nd Gertsenovsky Readings]. Leningrad, 1969, pp. 119-122. (In Russian).
7. Bikbulatova K.F. A.I. Ertel' (Romanisty 1880-1890-kh godov) [A.I. Ertel (The Novelists of the 1880s-1890s)]. Istoriya russkogo romana [The History of the Russian Novel]: in 2 vols. Vol. 2. Moscow; Leningrad, 1964, pp. 489-498. (In Russian).
8. Vershinina N.L. Funktsiya slova v prostranstve usadebnogo mira [The Function of a Word in the Space of the Farmstead]. Russkaya usad'ba: regional'nyye i obshchekul'turnyye aspekty [Russian Estate: Regional and Common Cultural Aspects]. Pskov, 2015, pp. 5-32. (In Russian).
(Monographs)
9. Shchukin V.G. Rossiyskiy geniy prosveshcheniya. Issledovaniya v oblasti mifopoetiki i istorii idey [The Russian Genius of Enlightenment. Research in the Field of a Mythic Poetics and History of the Ideas]. Moscow, 2007. (In Russian).
Андреева Валерия Геннадьевна, Костромской государственный университет; Институт мировой литературы им А.М. Горького РАН.
Доктор филологических наук, профессор кафедры Отечественной филологии КГУ, заместитель главного редактора журнала «Вестник КГУ»; ведущий научный сотрудник ИМЛИ РАН.
E-mail: lanfra87@mail.ru
ORCID ID: 0000-0002-4558-3153
Valeria G. Andreeva, Kostroma State University; A.M. Gorky Institute of World Literature of the Russian Academy of Sciences.
Doctor of Philology, Professor at the Department of Russian Philology, KSU; Deputy Editor in Chief of the scientific journal "Vestnik of Kostroma State University"; Leading Researcher, IWL RAS.
E-mail: lanfra87@mail.ru
ORCID ID: 0000-0002-4558-3153
