CC BY
26
для изображения мести Кудимыча крестьянину Федьке Хомяку и для превращения Григорьевны в «колдунью». «Сцена, где описывается поведение участников свадебной процессии, является своего рода «катализатором» - она необходима Загоскину для разоблачения обмана Кудимыча и Григорьевны и утверждения в глазах окружающих статуса Кирши как более сильного «колдуна»» [13, с. 886].
Таким образом, можно сделать вывод о том, что использование архетипов и фольклорных мотивов - отличительная примета исторического повествования М.Н. Загоскина, во многом обусловленная его общественно-политическими взглядами. Пристальное внимание к самобытности русского характера диктует обращение писателя к поэтике устного народного творчества, а призыв следованию закону Божьему и государственному определяет идеологическую направленность художественного текста. Загоскин реализует жанровую формулу исторического романа, но модифицирует ее на основе идей православия и теории
Библиографический список
официальной народности. Поступки героев зачастую детерминируются религиозным настроением, пламенной любовью к родной земле и горячей преданностью государю. И хотя понятия патриотизма, гражданственности, чести имеют, безусловно, вневременное значение, повествовательный контекст должен максимально воспроизводить мировосприятие человека соответствующей эпохи. В определенном смысле М.Н. Загоскин обогащает жанровую специфику исторического романа, насыщая его дидактикой, но, с другой стороны, от идеологической составляющей страдают такие художественные компоненты повествования, как историзм и народность, а их полноценное воплощение в тексте необходимо для исторического жанра. Тем не менее вариант реализации писателем формулы исторического романа, выразившийся в произведении «Юрий Милославский, или русские в 1612 году», стал значительным этапом для развития отечественной словесности и нашел благодарных читателей.
1. Поэтика: словарь актуальных терминов и понятий. Москва: Издательство Кулагиной; Intrada, 2008.
2. Петров СМ. Исторический роман А.С. Пушкина. Москва: Издательство Aкадемии наук CCCР 1953.
3. Щеблыкин И.П. Русский исторический роман 30-х годов XIX века. Проблемы жанрового развития в русской литературе XIX века. Рязань, 1972: 3-233.
4. Бахтин М.М. Формы времени и хронотопа в романе. Литературно-критические статьи. Москва, 1986: 121-290.
5. Кавелти Дж.Г. Изучение литературных формул. Перевод с английского Е.М. Лазаревой. Новое литературное обозрение. Available at: http://culturca.narod.ru/ Cavelty1.htm
6. Тимакова A.A. Cценарность как отличительное качество «колхозного эпоса» П. Замойского (на материале повести «Подпасок»). Язык как основа современного межкультурного взаимодействия: материалы V Международной научно-практической конференции. Пенза: Издательство ПензГТУ 2019: 75-82.
7. Коровина Л.В. Русский исторический эпос пушкинской поры: проблема жанра. ВестникНовГУ. 2011; № 63: 78-80.
8. Линьков В.Д. Роман М.Н. Загоскина «Юрий Милославский, или Русские в 1816 году»: жанровый генезис. Культура и текст. 2001; № 6: 68-72.
9. Гришина Ab. Художественное воплощение категории соборности в романе М.Н. Загоскина «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году». Вестник Московского государственного областного университета. Cерия: Русская филология. 2016; № 1: 105-111.
10. Кларк К. Cовегский роман: история как ритуал. Флибуста - независимый библиотечный ресурс. Available at: https://flibusta.club/b/578415/read
11. Загоскин М.Н. Юрий Милославский, или Русские в 1612 году Lib.ru/Классика. Available at: http://az.lib.ru/z/zagoskin_m_n/text_0020.shtml
12. Шохина A.H. Эпоха Cредневековья в интерпретации В. Cкaгга и М.Н. Загоскина. ВестникВятГУ. 2009; № 2: 166-169.
13. Горбатов МА Свадебный обряд в русском историческом романе рубежа 1820-1830-х гг.: «Юрий Милославский» М.Н. Загоскина и «Клятва при гробе господнем» НА Полевого. Вестник Башкирского университета. 2009; № 3: 885-888.
References
1. Po'etika: slovar' aktual'nyh terminov iponyatij. Moskva: Izdatel'stvo Kulaginoj; Intrada, 2008.
2. Petrov S.M. Istoricheskijroman A.S. Pushkina. Moskva: Izdatel'stvo Akademii nauk SSSR, 1953.
3. Scheblykin I.P. Russkij istoricheskij roman 30-h godov XIX veka. Problemyzhanrovogorazvitiya vrusskojliteratureXIX veka. Ryazan', 1972: 3-233.
4. Bahtin M.M. Formy vremeni i hronotopa v romane. Literaturno-kriticheskie stat'i. Moskva, 1986: 121-290.
5. Kavelti Dzh.G. Izuchenie literaturnyh formul. Perevod s anglijskogo E.M. Lazarevoj. Novoe literaturnoe obozrenie. Available at: http://culturca.narod.ru/Cavelty1.htm
6. Timakova A.A. Scenarnost' kak otlichitel'noe kachestvo «kolhoznogo 'eposa» P. Zamojskogo (na materiale povesti «Podpasok»). Yazykkakosnova sovremennogo mezhkul'turnogo vzaimodejstviya: materialy V Mezhdunarodnoj nauchno-prakticheskoj konferencii. Penza: Izdatel'stvo PenzGTU, 2019: 75-82.
7. Korovina L.V. Russkij istoricheskij 'epos pushkinskoj pory: problema zhanra. Vestnik NovGU. 2011; № 63: 78-80.
8. Lin'kov V.D. Roman M.N. Zagoskina «Yurij Miloslavskij, il i Russkie v 1816 godu»: zhanrovyj genezis. Kultura i tekst. 2001; № 6: 68-72.
9. Grishina A.B. Hudozhestvennoe voploschenie kategorii sobornosti v romane M.N. Zagoskina «Yurij Miloslavskij, ili Russkie v 1612 godu». VestnikMoskovskogogosudarstvennogo oblastnogo universiteta. Seriya: Russkaya filologiya. 2016; № 1: 105-111.
10. Klark K. Sovetskij roman: istoriya kak ritual. Flibusta - nezavisimyj bibliotechnyj resurs. Available at: https://flibusta.club/b/578415/read
11. Zagoskin M.N. Yurij Miloslavskij, ili Russkie v 1612 godu Lib.ru/Klassika. Available at: http://az.lib.ru/z/zagoskin_m_n/text_0020.shtml
12. Shohina A.N. 'Epoha Srednevekov'ya v interpretacii V. Skotta i M.N. Zagoskina. Vestnik VyatGU. 2009; № 2: 166-169.
13. Gorbatov M.A. Cvadebnyj obryad v russkom istoricheskom romane rubezha 1820-1830-h gg.: «Yurij Miloslavskij» M.N. Zagoskina i «Klyatva pri grobe gospodnem» N.A. Polevogo. Vestnik Bashkirskogo universiteta. 2009; № 3: 885-888.
Статья поступила в редакцию 29.09.22
УДК 811
Tumakova T.V., senior teacher, Autonomous Non-Commercial Organisation of Higher Education "Russian New University' (Moscow, Russia),
E-mail: fedotova.tv@gmail.com
THE IMAGE OF SAKURA FLOWERS IN THE JAPANESE POETRY JISEI IN THE MIDDLE AGES. The article deals with one of the most frequent images of Japanese poetry - the image of sakura flowers (sakurabana), already found in the first anthology of the 8th century "Man'yoshu." This image acquired particular significance during the early Middle Ages. During the appearance of the anthology "Kokinshu" (X century) the phrase sakurabana, having absorbed the main philosophical and aesthetic principles of that time (mujo: and mono no aware), was not only a symbol of spring and beauty, but also became the personification of fragility of things, ephemerality of life. The tragic sound of the image of sakura flowers is especially traced in the songs of the jisei, in which warriors, monks and poets, in an attempt to comprehend the hidden laws of the universe, through the image of sakurabana expressed the Buddhist concept of frailty of life, powerlessness of life before death.
Key words: Japanese poetry, jisei, sakurabana, Middle Ages.
Т.В. Туманова, ст. преп., Автономная некоммерческая организация высшего образования «Российский новый университет», г. Москва,
E-mail: fedotova.tv@gmail.com
ОБРАЗ ЦВЕТОВ САКУРЫ В ЯПОНСКОЙ ПОЭЗИИ ДЗИСЭЙ ПЕРИОДА СРЕДНЕВЕКОВЬЯ
В статье рассматривается один из самых частых образов японской поэзии - образ цветов сакуры (сакурабана), встречающийся уже в первой антологии VIII в. «Манъёсю». Особую значимость этот образ приобрел в период раннего средневековья. Во время появления антологии «Кокинсю» (X в.) словосочетание сакурабана, впитав в себя основные эстетические принципы того времени (мудзё: и моно-но аварэ), являлось не только символом весны и красоты, но и наряду с этим стало все чаще выражать печальное чувство хрупкости и недолговечности вещей, эфемерности жизни. Трагичность звучания образа цветов сакуры особенно прослеживается в предсмертных песнях дзисэй, в которых воины, монахи и поэты, стремясь постичь скрытые законы мироздания, через образ сакурабана выражали буддийскую концепцию бренности бытия, бессилие жизни перед смертью.
Ключевые слова: японская поэзия, дзисэй, сакурабана, период средневековья.
Целью настоящей статьи является рассмотрение поэтического образа цветов сакуры (сакурабана) в японской средневековой предсмертной поэзии дзисэй. Поставленная цель определила следующие задачи: 1) дать общее представление о сакуре как об исторически значимом образе в культуре японцев; 2) проанализировать наиболее известные японские предсмертные стихотворения периода средневековья, в которых встречается образ цветов сакуры; 3) определить место и роль образа сакуры в японской поэзии дзисэй эпохи средневековья; 4) выявить семантические особенности образа цветов сакуры в японских средневековых предсмертных стихотворениях.
Актуальность выбранной темы обусловливается тем, что усиление процессов глобализации и урбанизации в XXI в. привело к тому, что многие народы, в том числе и японцы, начали терять свою самобытность. Это способствовало повышению интереса людей к своему прошлому и вызвало стремление сохранить те черты культуры, которые являлись характерными для данного этноса.
В Японии всегда внимательно относились к изучению и сохранению традиций, своего исторического, культурного и литературного наследия. Особый интерес для исследований в области литературы всегда представляли и представляют произведения периода древности и средневековья, так как именно в них были заложены основы формирования японской классической литературы и поэзии.
Новизна работы заключается в том, что данная статья восполняет пробел в исследованиях, посвященных японской средневековой поэзии. Тема предсмертных стихотворений является малоизученной в отечественной японистике. Также следует отметить, что некоторые из стихотворений - дзисэй, представленные в статье, были впервые переведены автором на русский язык.
Научно-практическая значимость состоит в том, что основные положения статьи могут быть использованы при проведении дальнейших научных исследований в этой области.
С давних времен цветущая сакура в Японии ассоциируется с приходом весны, а ежегодное любование изящными цветами этого прекрасного дерева (яп. Ш Ё, ханами) стало национальной традицией японцев. Период цветения сакуры по лунному календарю - третий месяц, за которым раньше было закреплено название «сакура-дзуки» (яп. ШД - «месяц сакуры»). В настоящее время, согласно григорианскому календарю, сакура расцветает в апреле - мае.
В Японии на языке цветов нежные утонченные лепестки этого дерева означают истинную, духовную красоту, ассоциируются с чистотой и грацией. Однако так как период цветения японской вишни очень короткий и длится всего несколько дней, в народной традиции японцев это дерево также символизирует ушедшую любовь, быстротечность молодости [1, с. 133].
Название дерева берет свое начало из японской мифологии и происходит от имени синтоистской богини огня Конохана-но-сакуя-химэ (яп.
почитаемой на горе Фудзи. Согласно древним летописям «Нихон сёки» (яп. 0 - «Анналы Японии», 720 г), девушка была дочерью бога гор Ооямацуми, старшего брата главной богини синтоистского пантеона - богини солнца Аматэ-расу. Конохана-но-сакуя-химэ славилась красотой, поэтому внук Аматэрасу бог Нининги, увидев ее, сразу влюбился. Отец Конохана-но-сакуя-химэ согласился на брак и в качестве подарка отдал в жены не только младшую, но и свою старшую дочь Иванага-химэ. В отличие от своей сестры, Иванага-химэ была очень уродлива, поэтому Нининги испугался ее вида и взял в жены только Коноха-на-но-сакуя-химэ. Будучи опозоренной, Иванага-химэ разгневалась и послала Нининги слова проклятия о том, что, если бы он взял в жены обеих богинь, то жизнь потомков небесных богов была бы вечной и крепкой, как скала, но, так как она, старшая дочь бога гор, была отвергнута, теперь жизнь людей будет быстро увядать, как цветы на деревьях [2, с. 158-159].
По-видимому, данный миф в немалой степени способствовал тому, что именно сакура в японской культуре и литературе со временем стала напоминанием о непостоянстве всего сущего, скоротечности жизни. Такое символическое значение образа японской вишни особенно прослеживается в японской поэзии.
Уже в первой японской поэтической антологии VIII в. «Манъёсю» (яп. Манъё:сю: - «Собрание мириад листьев») цветущая сакура (яп. ШШ, саку-рабана, а также просто хана в этом же значении) упоминалась более чем в 40 песнях. Наиболее известной из них считается танка (букв.: «короткая песня» со слоговой схемой 5-7-5-7-7) знаменитого придворного поэта Какиномото Хитома-ро (конец VII века - начало VIII века):
(Сакурабана саки камо отиру то миру мадэни дарэка мо коко ни миэтэтириюку) - «То не цветок ли вишни распустился / И на землю, осыпавшись, упал? / Так показалось мне... / Кто это появился / И, как цветок вишневый, вмиг исчез?» (пер. А.Е. Глускиной) [3, песня № 3129].
Согласно антологии, это одна из песен, в которых «думы и чувства, навеяны странствием». По-видимому, автор, будучи в дороге и размышляя о своих случайных попутчиках, сравнил их с цветками сакуры. Исходя из этого, основной смысл песни можно передать следующим образом: как цветы вишни, не успев распуститься, уже опадают, так и люди, только появившись, тут же куда-то пропадают.
Также особый интерес представляет песня № 3786, предисловие к которой гласит о старинном японском народном придании о юной девушке Сакурако (яп. - «дитя вишни»). Согласно источнику, в нее влюбились двое юношей. Для того чтобы добиться ее расположения, молодые люди решили состязаться в смертельном поединке. Желая примерить соперников, но не в силах сделать вы-
бор между ними, Сакурако совершает самоубийство, повесившись на ветке вишни. Один из юношей, будучи опечаленным горем, сложил следующую песню: #
сараба кадзаси ни
сэму то вага мохиси сакура-но хана ва тириникэру камо) - «Облетели / Лепестки у вишни, / И мечтал напрасно я, что буду / Украшать себя её цветами, / Лишь пора весенняя наступит...» (пер. А.Е. Глускиной) [3, песня № 3129].
Печальное, грустное настроение здесь достигается за счет использования автором выражения «облетели лепестки у вишни» (яп. ШпЖИШ^ЫЪ, са-кура-но хана ва тириникэру), которое косвенно указывает на гибель его возлюбленной.
Несмотря на достаточное количество упоминаний о сакуре в поэзии древности, особую значимость образ сакурабана начинает приобретать в период раннего Средневековья вместе с расцветом придворной аристократической культуры. Впитав в себя основные философско-эстетические принципы того времени мудзё: (яп. - «непостоянство», «бренность», «быстротечность», «изменчивость») и моно-но аварэ (яп. ¡ЙЮЙЛ - «печальное очарование вещей»), словосочетание сакурабана в песнях поэтической антологии эпохи Хэйан (794-1185) «Кокинвакасю» (яп. Й^ЙЭЖ, Кокинвакасю: или Кокинсю: - «Собрание старых и новых песен Японии», X в.) стало настоящим олицетворением хрупкости и недолговечности вещей, их печального очарования.
Так, в знакомой многим японцам песне-танка Оно-но Комати (ок. 825 - ок. 900) поэтесса, чувствуя, что с годами ее молодость безвозвратно прошла, и, сожалея о потерянном времени, сравнивает себя с поблекшими цветами вишни, которые постепенно потеряли свой цвет: Sro&li,? o^Ktf^fc^fc^bCb (Хана-но иро ва, уцуриникэрина итадзура ни вака миё ни фуру нагамэсэси ма ни) - «Вот и краски цветов / поблекли, пока в этом мире / я беспечно жила, / созерцая дожди затяжные / и не чая скорую старость.» (пер. А.А. Долина) [4, песня № 113].
Глубокая трагичность звучания образа цветов сакуры особенно заметна в средневековых предсмертных песнях дзисэй (яп. ¡5ЗД, в которых воины, монахи и поэты посредством образа сакурабана выражали буддийскую концепцию иллюзорности и бренности бытия, бессилие жизни перед смертью.
Традиция сложения предсмертных стихов в Японии возникла в глубокой древности. Самые ранние предсмертные песни-стихотворения, дошедшие до наших времен, принадлежат легендарному богатырю Ямато Такэру (рубеж I и II вв. н. э.), сыну императора Кэйко (71-130). Однако наибольшее развитие поэзия дзисэй получила в средние века. Предсмертные стихи могли создаваться в форме канси (яп. Шй - «китайские стихи»), состоящих, как правило, из четырех или восьми строк, каждая из которых содержала 5 или 7 слогов, и в форме трехстиший хокку (яп. Й^), состоящих из 17 слогов (слоговая схема 5-7-5), но большинство из них было сложено в форме пятистиший танка.
Одна из наиболее известных предсмертных танка эпохи раннего средневековья, которая содержит образ цветов сакуры, принадлежит военачальнику Ёримаса из клана Минамото (1104-1180). Сражаясь за свой род в войне между Тайра и Минамото, воин был ранен в бою при обороне храма Бёдо-Ин. Не желая быть захваченным врагом, Ёримаса впервые в истории совершил самоубийство - сэппуку. Перед смертью военачальник сложил предсмертную песню, в которой сравнил свою жизнь с цветами - хана:
(Уморэги-но хана саку кото мо накарисини ми-но нару хатэдзо канасикарикэру) - «Как на морёном дереве / не суждено было / цветам расцвести, / так и мне уже не сделать блистательной карьеры, / как жаль вот так прощаться с жизнью» [5, с. 56].
Эта танка была записана в «Повести о доме Тайра» (яп. ЧЩШЩ, Хэй-кэ-моногатари). Песня наполнена рассуждениями о бренности жизни, основным ее мотивом стало сожаление по поводу военного поражения в бою и несвершив-шегося подвига.
Мотивом недолговечности жизни пронизана и последняя песня доблестного воина Тайра-но Таданори (1144-1184), в которой также центральное место занимают цветки сакуры:
(Юкикурэтэ ки-но сита кагэ о ядотосэба хана я коёи-но арудзи нарамаси) -«Когда в пути / укроюсь на ночлег / в тени деревьев [вишни], / окажут ли мне их цветки / радушный свой прием?» [там же, с. 71].
Таданори был убит в битве при Ити-но-Тани (провинция Сэцу). Свиток с его предсмертной песней был привязан к колчану со стрелами эбира. До самой смерти воин старался следовать эстетическому принципу фу:га (яп. ШШ - «элегантный, изысканный стиль»), стремился познать и выразить скрытые законы мироздания и истинную красоту бытия [там же, с. 71, 73].
Прощальная песня - дзисэй Таданори, сохранившаяся в «Повести о доме Тайра», является квинтэссенцией его поэтического и духовного опыта. Поэтическое мастерство воина состоит в том, что он, смог абстрагироваться от размышлений о предстоящем сражении и возможной смерти и устремил все свое внимание на цветки японской вишни, желая постичь сущность их сокровенной красоты.
Описание цветков сакуры также можно найти и в предсмертной песне Сай-гё (1118-1190), одного из самых известных японских поэтов танка. Дворянин по происхождению, воин Сато Норикиё в возрасте двадцати лет стал буддийским монахом и принял имя Сайгё-хоси («К западу идущий»). Он вел скитальческий образ жизни и совершил много путешествий в разные уголки Японии, странствуя от монастыря к монастырю. Монах в совершенстве владел искусством сложения
танка и уделял много времени поэзии. Последние годы жизни Сайгё провел в провинции Исэ [6]. Его предсмертная песня была помещена в антологию «Горная хижина» (яп. ШШЖ, Санкасю:). Слова песни гласят следующее:
(Нэгаеаку ва хана-но сита нитэ хару сина-му соно кисараги-но мотидзуки-но коро) - «Я хочу умереть / под цветущей сакурой / в самый разгар весны, / в период полной луны месяца кисагари» [5, с. 62].
Цветы сакуры в танка Сайгё, как и в песне Тайра-но Таданори, являются художественным воплощением эстетического принципа фуга. Этот образ здесь указывает на непрочность бытия, ожидание и неминуемую разлуку.
Следует сказать, что цветущая вишня - самый излюбленный поэтический образ монаха. Он обращался к нему более чем в 200-х своих песнях. Этот символ безмятежной красоты у Сайгё всегда полон задумчивой печали, связанной с недолговечностью цветения сакуры. По словам В. Марковой, «даже любуясь цветущей вишней, он испытывает чувство томления, потому что она неизбежно опадет» [6].
Фраза «полная луна (яп. мотидзуки - полная луна пятнадцатого числа по лунному календарю) периода кисагари (название 2-го лунного месяца, в поэзии является сезонным словом, олицетворяющим весну)» в песне Сайгё указывает на буддийский праздник - день Просветления Будды Шакьямуни и его ухода в Высшую Нирвану во втором лунном месяце, отмечаемый 15 февраля. А прямое указание на смерть связано, видимо, с тем, что в праздник дня Паранирваны принято размышлять о своем будущем уходе из жизни.
Сайгё скончался 16-го февраля, на следующий день после праздника Нирваны, в полнолуние. А его пророческая песня стала настоящим венцом творчества монаха, где слились воедино буддийское философское учение и эстетические взгляды японцев эпохи Хэйан [5, с. 62, 64].
К поэтическому образу сакуры обращались не только представители раннего средневековья. Рассмотрим еще три предсмертных стихотворения более поздних эпох. Первое из них принадлежит Хосокава Гарася.
Хосокава Гарася (1563-1600) была женой самурая Хосокава Тадаоки, наследника провинции Танго в г. Киото и первого правителя - дайме феодального княжества Кокура-хана в провинции Будзэн на о. Кюсю.
При рождении ее назвали Тама, однако в истории девушка больше известна под своим католическим именем Гарася, которое ей было дано при крещении.
Ее муж Тадаоки, будучи одним из соратников известного полководца Ода Набунага, предал своего господина, поднял против него восстание и вынудил совершить ритуальное самоубийство сэппуку. После этого участвовал в военных боях на стороне полководца Тоётоми Хидэёси, но позже объединился с Токугава Иэясу и перешел на его сторону.
Накануне известной битвы при Сэкигахара полководец Исида Мицунари, враг Токугава Иэясу и вассал Тоётоми Хидэёси, захватил семьи даймё в замке Осака. Среди заложников должна была оказаться и Гарася. Женщина не смогла смириться с такой участью. Желая защитить имя своей семьи, Гарася приняла решение уйти из жизни. Однако, согласно христианству, ей было запрещено совершать самоубийство, поэтому она попросила обезглавить ее [7, с. 358-359]. Перед казнью Гарася сложила предсмертный стих, который впоследствии был записан в семейной летописи дома Хосокава «Мэнко сюроку» (яп. ЩЩШШ, Мэ-нко: сю:року): (Тиринубэки
токи сиритэ косо сэ-но нака-но хана мо хана нарэ хито мо хито нарэ) - «Как сакура, / предчувствуя конец цветения, / необычайно красива, / так и человек в предсмертный час / особенно прекрасен» [6, с. 146]. Слова песни полны любви к миру и надежды на то, что вера принесет духовное спасение.
Второе стихотворение принадлежит дзэн-буддийскому монаху и поэту периода Эдо (1603-1868) Рёкан Тайгу (1758-1831): ШЪШШЪШШЪШ (тиру
Библиографический список
сакура нокору сакура мо тиру сакура) - «Увянет, / и цветущая сакура тоже / увянет» [8]. В трехстишие говорится о том, что в мире нет ничего постоянного, все проходит, все меняется. Даже цветки сакуры, какими бы прекрасными они ни были в период цветения, рано или поздно потускнеют, завянут и осыплются. По-видимому таким образом поэт в предсмертный час, размышляя над эфемерностью всего сущего, проводит некую аналогию между циклом цветения сакуры и своей жизнью, которая, хоть еще и теплится, но все равно скоро неизбежно закончится.
Совершенно иное настроение передает пятистишие известного японского поэта Тикамацу Мондзаэмона (1653-1724, настоящее имя - Сугимори Нобумори), выдающегося японского драматурга, известного своими пьесами для традиционного японского театра кукол Дзёрури (яп. Щ^Щ, дзё:рури). Произведения автора не теряют своей актуальности и в наши дни, так как в них затрагивается тема вечного конфликта между внутренним миром человека, его истинными чувствами и нравственным долгом. Лучшие его пьесы вошли в золотой фонд японской и мировой драматургии. Особая заслуга Тикамацу главным образом состоит в том, что он тщательно прорабатывал все сюжеты, делая их по-настоящему трагическими, а также смело включал в текст стихотворную речь [9, с. 531, 534].
Тикамацу Мондзаэмон продолжал писать даже будучи в преклонном возрасте. До последних дней драматург был окутан славой и всеобщим признанием. Все его внимание было сконцентрировано на работе. Даже слова его предсмертной песни посвящены творчеству: ^Ь^Ш'Ш^ЪЧ^^^ХЫппЬ^ШЪШ ÄL^ßti (Сорэдзо дзисэй сару ходо ни сатэмо сонно ноти ни нокору сакура га хана си ниои хаба) - «Вот и последняя песня, / но останется сакура, / ее цветы и аромат» [5, с. 176].
Автор сравнивает свое последнее поэтическое произведение с сакурой неслучайно. Дело в том, что Тикамацу для печати своих рукописей использовал японскую технику ксилографии, печати с деревянных досок, которые изготавливались из дерева вишни. Таким образом, драматург указывает не только на последнее стихотворение, но и подразумевает все свои тексты. Видимо, чувствуя поддержку современников, Тикамацу так выражает надежду на то, что и после смерти его произведения будут еще долго оставаться популярными, как остаются лепестки и запах сакуры после ее цветения.
Итак, образ цветов сакуры занимает одно из центральных мест не только в культуре Японии, но и в литературе, в том числе в предсмертной поэзии дзисэй периода средневековья. Особенно часто к нему прибегали в эпоху Хэйан. Израильский ученый, писатель, профессор Хайфского университета Йоэль Хоф-фманн, специализирующийся на японской поэзии, буддизме и философии, описывая жанр дзисэй периода раннего Средневековья, повествует о том, что под влиянием буддизма жизнь в японской поэзии эпохи Хэйан начала изображаться как эфемерная иллюзия, а поэтический образ сакурабана стал одним из главных символов мимолетности человеческого существования. Й. Хоффманн объединяет все предсмертные песни данного периода в одну группу по принципу частотности использования в них образа цветков вишни. Основной особенностью всех этих стихотворений стало то, что авторы не изображали в них смерть столь явно, а описывали уход из жизни с изяществом, уподобляя его увядшим лепесткам цветков сакуры [10, с. 46-48].
В предсмертных стихотворениях позднего Средневековья постепенно начали преобладать и другие образы. Это связано в первую очередь с укреплением самурайства в качестве господствующего сословия и вместе с этим усилением духовно-моральных ценностей дзэн-буддизма. Однако, несмотря на это, воины, поэты и монахи, прощаясь с жизнью, продолжали обращаться к образу сакураба-на для более точной передачи своих эмоциональных переживаний.
1. Войтишек Е.Э. «Растительный код» в культуре Японии в контексте синтоистской обрядности (на примере цветочных карт хана-фуда). Гуманитарные науки в Сибири. 2009; № 4: 131-138.
2. Нихон сёки. Анналы Японии: в 2 т. Перевод и комментарий Л.М. Ермаковой, А.Н. Мещерякова. Свитки I-XVI. Санкт-Петербург: Гиперион, 1997; Т. 1.
3. Манъёсю («Собрание мириад листьев»): в 3 т. Перевод с японского, вступительная статья и комментарий А.Е. Глускиной. Москва: Наука, 1971.
4. Кокинвакасю - Антология танка X в.: в 3 т. (академическое издание с параллельными текстами). Перевод с японского А.А. Долина. Москва: Радуга, 1995.
5. Морита Киро, Нисидзава Масаси. Дзисэй-но котоба дэ сиру нихонси дзинбуцу дзитэн («Биографический словарь выдающихся личностей в истории Японии сквозь призму их предсмертных песен дзисэй»). Токио, 2009.
6. Маркова В.Н. Предисловие. Сайге. Горная хижина. В переводах В.Н. Марковой. Санкт-Петербург: Кристалл, 1999. Available at: http://81.176.66.163/JAPAN/SAJGE/ hizhina.txt_Ascii.txt
7. Louis Frederic. Japan encyclopedia. Translated by Kathe Roth Cambridge. Mass.: Belknap Press of Harvard University Press, 2002.
8. Рёкан-но танка (Поэзия танка поэта Рёкан). Сайт «Танка-но кото» («О поэзии танка»). Available at: https://tankanokoto.com/2021/01/ryoukanjisei.html
9. Маркова В.Н., Санович В.С. Театр и драматургия: [Японская литература XVII в.]. История всемирной литературы: в 8 томах. Москва: Наука, 1987; Т. 4: 528-535.
10. Hoffmann Yoel. Japanese Death Poems: Written by Zen Monks and Haiku Poets on the Verge of Death. Rutland: Tuttle Company Inc, 1986.
References
1. Vojtishek E.'E. «Rastitel'nyj kod» v kul'ture Yaponii v kontekste sintoistskoj obryadnosti (na primere cvetochnyh kart hana-fuda). Gumanitarnye nauki v Sibiri. 2009; № 4: 131-138.
2. Nihon seki. Annaly Yaponii: v 2 t. Perevod i kommentarij L.M. Ermakovoj, A.N. Mescheryakova. SvitkiI-XVI. Sankt-Peterburg: Giperion, 1997; T. 1.
3. Man'esyu («Sobranie miriad list'ev»): v 3 t. Perevod s yaponskogo, vstupitel'naya stat'ya i kommentarij A.E. Gluskinoj. Moskva: Nauka, 1971.
4. Kokinvakasyu-Antologiya tanka X v.: v 3 t. (akademicheskoe izdanie s parallel'nymi tekstami). Perevod s yaponskogo A.A. Dolina. Moskva: Raduga, 1995.
5. Morita Kiro, Nisidzava Masasi. Dzis'ej-no kotoba d'e siru nihonsidzinbucu dzit'en («Biograficheskijslovar' vydayuschihsya lichnostej v istorii Yaponiiskvoz'prizmu ih predsmertnyh pesen dzis'ej»). Tokio, 2009.
6. Markova V.N. Predislovie. Sajge. Gornaya hizhina. V perevodah V.N. Markovoj. Sankt-Peterburg: Kristall, 1999. Available at: http://81.176.66.163/JAPAN/SAJGE/hizhina. txt Ascii.txt
7. Louis Frederic. Japan encyclopedia. Translated by Kathe Roth Cambridge. Mass.: Belknap Press of Harvard University Press, 2002.
8. Rekan-no tanka (Po'eziya tanka po'eta Rekan). Sajt «Tanka-no koto» («O po'ezii tanka»). Available at: https://tankanokoto.com/2021/01/ryoukanjisei.html
9. Markova V.N., Sanovich V.S. Teatr i dramaturgiya: [Yaponskaya literatura XVII v.]. Istoriya vsemirnoj literatury: v 8 tomah. Moskva: Nauka, 1987; T. 4: 528-535.
10. Hoffmann Yoel. Japanese Death Poems: Written by Zen Monks and Haiku Poets on the Verge of Death. Rutland: Tuttle Company Inc, 1986.
Статья поступила в редакцию 19.09.22
УДК 81'37
Uzlova V.V., postgraduate, Novosibirsk State Pedagogical University (Novosibirsk, Russia), E-mail: viktoriyauzlova@yandex.ru
ON THE CONCEPT OF PERCEPTUAL DOMINANT IN LITERARY TEXT (BASED ON THE STORIES OF A.I. KUPRIN "GARNET BRACELET" AND "SWAMP").
The paper notes the ambiguity of understanding the perceptual dominant: physiologists and psychologists understand the predominance of information from one of the receptors (or from several - synesthesia) as the dominant, psycholinguists and cognitivists associate perception with thinking and find confirmation of this in language. The description of the functional and pragmatic potential of perceptual vocabulary leads linguists to the conclusion that the dominant type of perception (or the interaction of different types of perception) of the author of a literary text is reflected in his idiostyle, determining the main motives, themes and images. However, the number of such works is insufficient, text studies are needed to identify and describe features of functioning of perceptual vocabulary when creating an artistic image. In addition, a systematic description of the vocabulary of perception in the stories of A.I. Kuprin was not carried out. All this determines the relevance of the study and its scientific novelty. The article reveals a concept of perceptual dominant not as an individual feature of a writer, but as an artistic technique that the author uses depending on his intentions, organizing an individual artistic picture of the world or its fragments.
Key words: perception, perceptual dominant, vocabulary of perception, cognitive linguistics, A.I. Kuprin.
В.В. Узлоеа, аспирант, Новосибирский государственный педагогический университет, г. Новосибирск, E-mail: viktoriyauzlova@yandex.ru
О ПОНЯТИИ ПЕРЦЕПТИВНОЙ ДОМИНАНТЫ В ХУДОЖЕСТВЕННОМ ТЕКСТЕ (НА МАТЕРИАЛЕ РАССКАЗОВ А.И. КУПРИНА «ГРАНАТОВЫЙ БРАСЛЕТ» И «МОРСКАЯ БОЛЕЗНЬ»)
В работе отмечается неоднозначность понимания перцептивной доминанты: физиологи и психологи понимают под доминантой преобладание информации от одного из рецепторов (или от нескольких - синестезия), психолингвисты и когнитивисты связывают перцепцию с мышлением и находят подтверждение этому в языке. Описание функционально-прагматического потенциала перцептивной лексики приводит лингвистов к выводу о том, что доминирующий тип восприятия (или взаимодействие разных видов перцепции) автора художественного текста находит отражение в его идиостиле, определяя основные мотивы, темы и образы. Однако количество подобных работ является недостаточным, необходимы исследования текстов, позволяющие выявить и описать особенности функционирования перцептивной лексики при создании художественного образа. Кроме того, системное описание лексики восприятия в рассказах А.И. Куприна не проводилось. Все это обусловливает актуальность исследования и его научную новизну. В статье раскрывается понятие перцептивной доминанты не как индивидуальной особенности писателя, а как художественного приема, который автор использует в зависимости от своих интенций, организуя индивидуальную художественную картину мира или ее фрагменты.
Ключевые слова: перцепция, перцептивная доминанта, лексика восприятия, когнитивная лингвистика, А.И. Куприн.
Описание восприятия - сложная междисциплинарная проблема, которой занимаются физиологи [1], психологи [2; 3; 4], лингвисты [5; 6; 7 и др.]. Нас интересовало понятие перцептивной доминанты, которая описана А.А. Ухтомскиим как физиологический процесс [1, с. 54], однако в последние десятилетия ХХ века данное понятие привлекло внимание психолингвистов и когнитивистов, так как сочетает в себе перцепцию и мышление.
Восприятие базируется на физиологических процессах и опирается на данные определенных органов человеческого тела. При этом значимой становится дифференциация ощущений, опирающаяся на рецептор, являющийся ведущим для различных типов восприятия: «Исходная форма познания -ощущение. Восприятие выступает как синтез ощущений, формирующийся в процессе активного отражения объективно существующего целостного предмета. Поскольку любой предмет как раздражитель является сложным, обладает рядом свойств, то в формировании его образа участвуют обычно несколько анализаторов. Таким образом, восприятие формируется на основе ощущений разных модальностей (здесь и далее выделено нами - В. У.). В зависимости от того, какой из анализаторов является ведущим в данном акте восприятия, различают зрительное, слуховое, осязательное, вкусовое и обонятельное восприятие. Важную роль во всех видах восприятия играют двигательные (кинестетические) ощущения, хотя последние не всегда отчетливо осознаются» [4, с. 131].
Итак, с точки зрения психологии восприятие - способ отражения действительности, основанный на чувствах одного из рецепторов (ведущего/доминирующего) или сочетании ощущений различных рецепторов.
С конца ХХ века лингвисты начали анализировать язык, описывая разные способы выражения восприятия [5; 6], а также художественные тексты, выявляя языковые приемы для передачи различных ощущений, а также определяя особенности идиолекта писателя [7-10].
Представляется интересным соотнести перцептивную доминанту художественного произведения с замыслом писателя. Для этого необходимо определить состав перцептивных образов, встречающихся в текстах, и их взаимосвязь, а также описать специфические авторские приемы и способы мировидения.
Цель данного исследования - выявить и описать перцептивную доминанту в художественных произведенияхА.И. Куприна.
У писателя, как и у любого человека, может преобладать тот или иной рецептор, однако предположим, что он использует перцептивную доминанту как
особый прием для создания художественного образа или как способ проявления значимых для него фрагментов картины мира.
Цель исследования и данная гипотеза обусловили ряд задач: 1) проанализировать рассказы А.И. Куприна «Гранатовый браслет» и «Морская болезнь» и выявить доминирующую перцепцию каждого из текстов; 2) рассмотреть связь перцептивной доминанты произведения с его композицией, замыслом и системой образов; 3) сопоставить перцептивные доминанты разных произведений, выявив особенности перцептивной художественной картины мира А.И. Куприна, привлекая для сопоставления текст рассказа И.А. Бунина «Кавказ».
Материалом для исследования послужили рассказы А.И. Куприна «Гранатовый браслет» и «Морская болезнь», а также рассказ И.А. Бунина «Кавказ».
Для анализа контекстов в работе использован описательный метод, а также метод компонентного анализа и элементы сопоставительного анализа перцептивных фрагментов разных художественных картин мира.
Теоретическая значимость работы состоит в том, что исследование вносит вклад в развитие лингвосенсорики как отдельного раздела лингвистики, посвященного категории чувственного восприятия и его воплощению в языковой картине мира. Анализ художественного текста позволяет конструировать языковые модели перцептивов и соотносить их с когнитивными образами ситуаций, определяя особенности поэтического мира автора. Практическая значимость работы заключается в том, что результаты исследования могут быть использованы в практике преподавания курсов когнитивной лингвистики, стилистики, лексикологии современного русского языка, лингвистического анализа художественного текста.
Наша работа опирается на основные понятия и положения когнитивной лингвистики. Этот раздел языкознания учитывает достижения современной психологии и нейрофизиологии, так как в сферу интересов когнитивистики входят не только собственно лингвистические понятия, но и более универсальные единицы. Н.И. Жинкин говорит о нейрофизиологических единицах, которые объединяют в долговременной памяти человека «образы, схемы, картины, чувственные представления, эмоциональные состояния» в качестве элементов знаний [11, с. 23]. Такое понимание связано с особенностями мыслительного процесса: речь - это перевод чувственных образов в слова. И наоборот: понимание высказывания - это перекодировка слов в предметно-чувственные образы.
Это значит, что процессы мышления невозможны без перцептивного сопровождения: «Ментальная (интеллектуальная) сфера человека неразрывно
