CC BY-NC-ND
46
Зарубежная литература
УДК 821(37)
DoI: 10.28995/2073-6355-2018-2-313-325
П.П. Шкаренков
Образ Теодориха II в сочинениях Сидония Аполлинария: римская civilitas вестготского rex
В статье на основе анализа писем Сидония Аполлинария реконструируется, как он представлял себе нарождающуюся варварскую королевскую власть. Говоря о civilitas Теодориха II, автор хочет специально подчеркнуть, что вестготский правитель уже доказал свою принадлежность к римскому миру. Эта первая встреча civilitas и «варварского» правителя является признаком того, что rex и королевская власть больше не воспринимаются как нечто абсолютно чуждое римской традиции и системе ценностей. Сидоний Аполлинарий видел, как усиливалось и распространялось влияние вестготской королевской власти, и оставил нам доказательства этого своего понимания в виде идеализированного, окрашенного римской политической философией портрета Теодориха II.
Ключевые слова: Сидоний Аполлинарий, римская Галлия, королевская власть, латинская риторика, Теодорих II Вестготский, civilitas, римская традиция.
О периоде расселения варварских племен по территории Западной Римской империи, растянувшемся почти на целое столетие, нам известно сравнительно немного. Хроники позволяют реконструировать последовательность событий, но источников, по которым мы могли бы судить, как эти события воспринимались современниками, т. е. судить о состоянии умов, очень мало. Одним из немногих исключений является комплекс произведений Сидония Аполлинария, представляющий существенный интерес не только своим объемом, но также как свидетельство индивидуального опыта осмысления и оценки галло-римским интеллектуалом
© Шкаренков П.П., 2018
стремительных перемен и происходящих событий1. В письмах, панегириках, стихах перед нами возникает образ человека, глубоко взволнованного разворачивающейся на его глазах исторической драмой последних лет существования Западной Римской империи. Без его произведений не только знание некоторых деталей, которые прошли бы мимо нас, но особенно наше понимание эпохи было бы несостоятельным. Мы лишились бы как свидетельств спонтанных, подчиненных первому душевному порыву реакций, так и результатов долгих размышлений, взвешенных и обдуманных решений, которые придают глубину и насыщенность историческому знанию.
Зять правившего недолго эфемерного императора, дипломат, поддерживающий контакты с вестготским двором в Тулузе, знатный галло-римский аристократ, высокопоставленный чиновник при императорском дворе, епископ, одаренный писатель, Сидоний в полной мере подходит под определение «человека эпохи перемен». Разнообразие его жизненных интересов делает из него уникального свидетеля, суждения которого, как кажется, оказали существенное влияние не только на наше восприятие этой сложной эпохи, но и на ее восприятие современниками. При этом мы можем быть уверены, что имеем дело с достаточно гибким человеком, избегающим односторонних и категоричных оценок, его произведения в полной мере отражают все противоречия этого времени. Наряду с панегириками императорам в комплексе его сочинений находится и знаменитое письмо о Теодорихе II, исключительная важность которого подчеркивается тем, что именно им открывается собрание писем Сидония. Это первый случай в латинской литературе, когда варварский король предстает перед нами как «обычный» человек, в окружении узкого круга друзей и соратников, лишенный той ауры загадочности и страха, доходящего порой до мистического ужаса, с которыми мы сталкиваемся в произведениях римских авторов предшествующего периода. Если рассматривать это письмо с точки зрения адресата, то оно свидетельствует об определенной зрелости, которой достигло вестготское Тулузское королевство. Если же смотреть на него с точки зрения римлянина, то Сидоний демонстрирует не просто этнографическое любопытство, но и тонкое предвидение неумолимо приближающегося будущего, поэтому-то так показателен его знаковый отказ в этом письме от традиционной имперской идеологии.
Политическая комбинация, в результате которой Авит стал императором, смогла успешно реализоваться только благодаря поддержке, оказанной вестготским королем Теодорихом II. Конечно, это не первый случай в римской истории, когда император
получал власть, опираясь на варваров. Но прежде речь всегда шла о варварах, находившихся на службе империи, правители которых занимали видные посты в римской армии и государстве, тогда как Теодорих II был уже независимым королем если не де-юре, то по крайней мере де-факто, чего мы не можем сказать ни о Стилихоне, ни о Рицимере. Таким образом, вмешательство короля вестготов приобретает совершенно иное значение, сговор; в который вступила с ним галльская аристократия, окрашивается новыми оттенками. Неважно, увидим ли мы в этом предательство или предвидение будущего; в конце концов, одно не исключает другое, ведь нередко то, что сегодня кажется беззаконием, завтра оказывается вполне приемлемым и легитимным. Во всяком случае, это первый раз, когда германский правитель, именно в таком своем качестве, вмешивается в политику империи. И это вмешательство не могло не найти отзвука в литературе.
Большое письмо Сидония Аполлинария, посвященное Теодо-риху II, является документом первостепенной важности, причем важность его определяется не содержанием, весьма и весьма банальным, а тем, что оно оказывается первым проявлением существенного изменения позиции, занимаемой Сидонием Аполлинарием по отношению к королевской власти. До этого письма в латинской литературе существовал устойчивый топос варварской королевской власти, подобно тому как существовал, например, топос тирана. Король или вождь германцев оценивался с точки зрения его отношения к империи; как всякий варвар, он рисовался черными или белыми красками, в зависимости от его perfidia или fide2. Таким образом, в глазах латинских писателей он существовал только для того, чтобы подтверждать своим поражением и унижением славу победоносного императора. Типичные портреты подобного рода мы находим у Аммиана Марцеллина. Обратимся, например, к описанию короля Хонодомария в битве под Аргенто-ратом. Речь идет исключительно о тщеславии, надменности, отсутствии чувства меры: «Душой и зачинщиком всего движения был царь Хонодомарий, который вел усиленную агитацию, появляясь повсюду, вмешиваясь во все и побуждая к опасным предприятиям. Он держал себя крайне надменно, гордясь своими неоднократными удачами»3. В ходе битвы образ короля, в котором присутствуют и некоторые элементы величия, наделяется, чертами варвара-разрушителя, выступая фактически в роли бича божьего: «Преступный зачинщик всей этой войны, Хонодомарий, с пунцовым султаном на голове, смело выступал, полагаясь на свою огромную силу, впереди левого крыла, где предполагался наиболее ожесточенный бой.
Конь под ним был в пене, в руке его торчало копье ужасающих размеров, блеск от его оружия распространялся во все стороны; прежде - храбрый солдат, теперь - полководец, далеко превосходивший всех остальных»4. Цель автора - убедить нас, что речь идет о чудовище ужасающего вида, в котором нет ничего человеческого, полагающемся только на свою физическую силу. Для завершения целостности картины Аммиану оставалось только показать это чудовище побежденным, что он и делает: «Король шел теперь как раб чужой воли, бледный от волнения, онемев от сознания своих пре-ступлений»5. Даже этих нескольких цитат вполне достаточно, чтобы увидеть, насколько приведенные описания соответствуют эстетическим установкам эпохи: театральность, господство абстракций, готовых типажей и масок6. Хонодомарий лишен какой бы то ни было человеческой индивидуальности, это вождь варваров, нарисованный в полном соответствии с принятым литературным каноном. Напротив, у Сидония Аполлинария Теодорих II описывается как таковой, сам по себе, а не как малозначительная фигура на шахматной доске империи. Ни разу не заходит речь о том, где и в каких интересах можно было бы его использовать, и, что еще удивительнее, Сидоний Аполлинарий ничего не говорит о влиянии римской культуры на короля. Автор создает литературный портрет Теодориха II так же, как он описывал бы какого-нибудь галльского аристократа, владельца соседнего поместья.
Таким образом, под пером Сидония Аполлинария германская королевская власть делает первый шаги из эпохи героической и воинственной, чтобы войти одним из важнейших элементов в новую политическую и социальную систему. Уже в самом начале письма Сидоний Аполлинарий произносит одно из важнейших ключевых понятий - сгюйка7. СтШся, как и большинство римских общекультурных понятий, очень трудно перевести. По-видимому, одного слова, которое могло бы отразить все нюансы значения латинского стШаз, в русском языке нет. Может быть, точнее всего было бы перевести это слово как «уважение к закону». Понятие стШся связано со словом сю1б и, таким образом, оказывается вовлеченным не только в социальную, но и в политическую сферу. Говоря, что «слава подчеркивает стШся короля в глазах людей», Сидоний Аполлинарий очень точно демонстрирует важность политического измерения этой добродетели8. К тому же необходимо учитывать и ту жанровую форму, в рамках которой появляется данная характеристика, а именно литературный портрет правителя. Безусловно, в этом жанре употребление слова стШся имеет свою давнюю историю. Светоний перечисляет ее среди добродетелей Божественного
Августа наряду с clementi9. У Scriptores Historiae Augustae довольно часто говорится о civilitas императоров, и мы знаем, как часто будет применять это понятие Кассиодор по отношению к Теодориху Ве-ликому10. Из всех этих примеров следует, что civilitas - это не только вежливость и учтивость, но также способность и склонность правителя вести себя как подобает гражданину11. Таким образом, civilitas является одним из основных элементов республиканского фасада принципата, а следовательно, предполагает и определенную манеру поведения, достаточно почтительную, по отношению к сенату, и это очень четко проявляется при употреблении этого слова у SHA и в «Variae». Политические коннотации, связанные с этим понятием, столь значительны, что трудно себе представить, будто бы Сидо-ний Аполлинарий, блестящий стилист и искушенный политик, мог употребить его лишь для того, чтобы просто назвать вестготского короля человеком хорошо воспитанным и культурным. Мы полагаем, что Сидоний Аполлинарий, говоря о civilitas Теодориха II, хочет специально подчеркнуть, что вестготский правитель уже доказал свою принадлежность к римскому миру. Конечно, речь еще не идет о том, чтобы Сидоний Аполлинарий приписывал одно из качеств, присущих императору, вестготскому королю. Однако эта первая встреча civilitas и «варварского» правителя, сама по себе достойная внимания, уже безусловно является признаком того, что rex и королевская власть больше не воспринимаются как нечто абсолютно чуждое римской традиции и системе ценностей.
Прежде чем продолжить рассмотрение письма Сидония Аполлинария, посвященного Теодориху II, мы должны поставить один немаловажный вопрос: зачем оно все-таки было написано? Все сказанное нами выше по поводу civilitas позволяет предположить, что данное письмо может иметь программный характер. Впрочем, его расположение в самом начале сборника объясняется, скорее всего, датой написания (около 455). Однако данное объяснение проблему не снимает, а лишь уточняет. Надо понять, почему Сидоний Аполлинарий счел необходимым сохранить это раннее послание, притом что остальные письма сборника написаны существенно позже. Привлекает внимание и личность адресата послания. Письмо адресовано Агриколе, шурину Сидония Аполлинария, сыну Авита. Если мы вспомним, что в 455 г. Авит поддерживал с вестготским двором в Тулузе очень тесные дружеские отношения, вылившиеся в конечном итоге в провозглашение Авита императором, то выглядит очень сомнительным, чтобы сын будущего императора обращался за сведениями о друге и покровителе их семьи к своему шурину Сидонию Аполлинарию. Скорее можно предположить
другое. Возможно, это послание является своего рода литературной мистификацией, фиктивным письмом, и сделано это с той целью, чтобы придать документу явно пропагандистского характера вид более спонтанный, личный, а написание подобного послания было доверено самому выдающемуся литератору из ближайшего окружения Авита.
Кроме того, в начале послания мы сталкиваемся с очень примечательным оборотом - зварвпитвто розШОвй, который тут же напоминает нам первые слова из «Бе огаШге» Цицерона. Затем, в самом конце текста Сидоний Аполлинарий особо оговаривает, что он хотел написать «письмо», а не «историю», как будто читатель мог в чем-то засомневаться12. К тому же любопытно, что Сидоний Аполлинарий не довольствуется простым уточнением, что пишет по просьбе своего шурина, но, сверх того, выражает свое удовольствие «благородством его столь тактичной любознательности»13. Совершенно очевидно, что комплимент предназначен скорее королю, чем адресату послания, и его наличие объяснимо, только если это «открытое письмо» действительно было ориентировано на широкую аудиторию. Все это очень понятно, учитывая ситуацию и ту поддержку, которую оказал Авиту Теодорих II. Тем не менее трактовка письма будет существенно корректироваться в зависимости от того, считаем ли мы это послание фактом частной переписки, ставшей достоянием публики лишь после публикации корреспонденции Сидония Аполлинария, или же, как мы и предполагаем, оно с момента написания должно было в качестве политической прокламации немедленно распространяться.
Прежде всего, в письме дается детальный физический портрет короля вестготов, причем Сидоний Аполлинарий особо выделяет его красоту и силу. Подробно останавливаясь на внешности Тео-дориха II, автор получает возможность в полной мере блеснуть своими литературными талантами. Сидоний Аполлинарий очень любит развернутые описания, в его сочинениях много примеров подобного рода14. Однако если мы вспомнили эти тексты, то только для того, чтобы подчеркнуть, насколько портрет Теодориха II от них отличается. Действительно, в данном случае Сидония Аполлинария совершенно не заботит этнографическая проблематика. Лишь один раз, говоря об обычае закрывать волосами уши, автор отсылает нас к традициям варварского мира: «по обычаю своего народа»15. Автор ни слова не говорит по поводу варварской одежды, тогда как в другом письме Сидоний Аполлинарий противопоставляет меха, в которых ходят варварские короли, императорскому пурпуру16.
Затем Сидоний Аполлинарий обращается к описанию обычного распорядка дня правителя. Сначала король посещает церковную службу, и автор подчеркивает, что верность Теодориха II арианству идет скорее от привычки, нежели от глубокого убеждения17. После службы король посвящает себя государственным делам. Касается Сидоний Аполлинарий и способов репрезентации личности короля. Верша дела, Теодорих II восседает на троне, окруженный своими сановниками и приближенными18. Далее Сидоний Аполлинарий упоминает портьеры и балюстраду (cancelli): перед нами описание той же самой обстановки, которую мы видим на мозаике, изображающей дворец в Равенне, в Сент-Аполлинер-ле-Неф в верхней части правого нефа. Читая все эти описания, мы не находим ничего, что бы говорило о том, что перед нами правитель варваров, наоборот, очень многое прямо напоминает императора. Единственная деталь, отсылающая нас к германцам, это стража, те самые pelliti satellites, которые действительно держатся за портьерами19. Желая показать короля при исполнении его cura regni administrandi, Сидоний Аполлинарий решает описать не заседание короля в своем совете, но церемонию, где бы король мог к тому же предстать еще и во всем блеске своего великолепия, т. е. торжественную аудиенцию. При этом надо учитывать, что прием legationes gentium20 сам по себе является привилегией носителя верховной власти, т. е. в том мире это была безусловная прерогатива императора21. Принимая этих послов gentes и беседуя с ними, вестготский король Теодорих II ведет себя скорее как их суверен, принимающий решения, нежели как король народа, подобного тем народам, которые они представляли: «Он много слушает, но отвечает мало; словно он откладывает на более позднее время все, что требует размышления, и быстро решает то, что не представляет трудности. Наступил второй час, он поднимается со своего трона...»22 Даже избранный Сидонием Аполлинарием стиль описания подчеркивает этими бессоюзными связями властность, холодность и бесстрастность, присущие его манере править.
Величие, демонстрируемое Теодорихом II, является одним из элементов его civilitas. Мы полагаем, исходя из того, что это слово вводится Сидонием Аполлинарием в самом начале письма, что именно им определяется главная, сквозная идея текста, охватывающая все его части, а не только раздел, где говорится о приветливости Теодориха. Таким образом, мы можем отметить следующее. Как мы уже говорили, понятие civilitas, которое до Сидония и в те времена, когда идеал принципата как республиканской магистратуры был еще ощутим, служило для выражения способности правителя абстрагироваться от своей функции и вести себя как
privatus, в процессе развития, при всей его внешней противоречивости и непоследовательности, принимает значение соответствия образа поведения римской традиции и системе ценностей: следовательно, для rex обладать civilitas значило вести себя подобно императору23. Если принять и негативное определение, то тогда civilitas будет означать разрыв с варварским миром, вхождение в римскую политическую «цивилизацию», символически обыгранное в письме как исключение из pellitorum turba satellitum.
Из следующего раздела мы узнаем о ловкости, проявляемой королем на охоте, о том, чем и как он питается, и о развлечениях, в которых он принимает участие24. В ходе своего рассказа Сидоний Аполлинарий неоднократно подчеркивает простоту и доступность короля, присущие ему любезность и приветливость в обхождении. При этом, конечно, надо учитывать, что речь идет о короле, и какие бы черты создаваемого портрета ни имелись в виду, автор всегда мысленно соотносит сказанное с нормативным, идеальным представлением о достоинстве королевской особы. На всем протяжении этого не столь уж длинного фрагмента прилагательное regius встречается по меньшей мере пять раз25. Таким образом, все похвалы, которые Сидоний Аполлинарий расточает Теодориху II, приобретают дополнительную политическую окраску. Даже в тех качествах, которые, казалось бы, относятся к его образу действий в частной жизни, все равно проявляется истинно королевский характер. Та самая civilitas, которая в случае, если бы речь шла о сенаторе, была бы просто учтивостью, для Теодориха II является знаком его приверженности концепции королевской власти, противоположной тирании. Здесь Сидоний Аполлинарий не просто создает портрет правителя, чрезвычайно заботящегося о соблюдении своего королевского достоинства, но и сам представляет себе этот портрет в соответствии с идеальным образцом rex. В такой незначительной детали, как отказ нести лук на боку даже на охоте, проявляется важность тщательного соблюдения этикета и забота о поддержании королевского достоинства, доведенные до мело-чей26. Впрочем, мы уже говорили о том, с какой тщательностью разрабатывался и соблюдался церемониал проведения королевской аудиенции.
С другой стороны, Сидоний Аполлинарий старается показать, что за рамками выполнения, так сказать, официальных обязанностей короля, связанных с задачами управления, король стремится вести себя как обычный человек, как бы забывая о своем высоком статусе. Сам факт употребления дважды слова privatus служит дополнительным подтверждением высказанной точки зрения. На-
пример, при проведении королевских пиров достигается сочетание среди прочего privata diligentia и regia disciplina21. В обычные дни convivium представляет собой simile privata18. Кроме того, мы должны обратить внимание еще на некоторые авторские приемы и приводимые формулы, например с использованием литоты, которые снимают с короля готов всякие подозрения в склонности к тиранической форме правления: король легко краснеет, но это происходит от скромности, а не от гнева; в игре, когда он пропускает удар или сам действует неудачно, никогда не выходит из себя, а относится ко всему происходящему как философ29. Конечно, оппозиция irasci и philosophari, касающаяся игры в кости, вряд ли призвана вызывать в воображении образы короля и тирана. Хотя тот факт, что philosophari практически никогда не употребляется в переносном смысле, позволяет, может быть, видеть в этом словоупотреблении аллюзию на знаменитый платоновский образ правителя-философа. К тому же в традиционном портрете тирана ira сопровождается timor, а Сидоний Аполлинарий завершает свой рассказ о невозмутимости и уравновешенности Теодориха II примечательным психологическим замечанием: timet timeri30. Наконец, разве нельзя увидеть философский подтекст в замечании Сидония Аполлинария по поводу музыкальных пристрастий короля? Ему доставляет удовольствие звучание только тех инструментов, «сила которых пленяет душу не меньше, чем мелодия слух»31. Разделяемый Теодорихом II интерес к проблеме морального воздействия музыки делает его отдаленным последователем Аристоксена Тирентского.
Возможно, предложенный нами комментарий послания Сидония Аполлинария, посвященного Теодориху II, покажется излишне подробным и местами натянутым. Впрочем, если некоторые наши интерпретации являются спорными, то все же два соображения самого общего порядка нельзя поставить под сомнение: первое, что письмо, безусловно, проникнуто личной симпатией автора к королю готов; второе - в том, что касается правителей германских народов, рассмотренное послание является первым образцом подобного рода. Конечно, в римской литературе были авторы, относившиеся благосклонно к иностранным государям или даже идеализировавшие их. В подтверждение этого можно было бы привести одобрительные замечания Цицерона о Массиниссе32 или же отношение к Александру Македонскому на всем протяжении истории Римской империи. Но все это касается эллинистических правителей или таких, как Массинисса, т. е. испытавших эллинистическое влияние; относительно германских правителей ничего подобного не встречалось, что подтверждается приведенными выше ссылками на
Цезаря, Тацита и Аммиана Марцеллина. Таким образом, основное значение письма Сидония Аполлинария о Теодорихе II заключается в том, что впервые, и по сути, и хронологически, правитель народа, происходившего из-за Рейна или из-за Дуная, в данном случае король вестготов, вводится в сообщество государей, признанных таковыми римской традицией, в первую очередь литературной, но также и политической. Здесь мы видим, как методом проб и ошибок, мучительных сомнений и колебаний интеллектуальных, морально-этических, эстетических начинается процесс, потребующий в будущем еще колоссальных усилий, вырабатывания форм и средств, подходящих для формирования и выражения новой реальности, в которой германская традиция и германская королевская власть заговорит риторическим языком латинской мысли.
Примечания
1
Нельзя сказать, чтобы масштабная фигура писателя, государственного и церковного деятеля Сидония Аполлинария была обойдена вниманием исследователей. Без как минимум упоминаний о нем не обходится ни одна работа, посвященная древней истории Франции. Основными исследованиями непосредственно о Си-донии Аполлинарии являются монографии и установочные статьи К. Стивенса (Stevens C.E. Sidonius Apollinaris and his age. Oxford, 1933), А. Луайена (Loyen A. Sidoine Apollinaire et l'esprit précieux en Gaule aux derniers jours de l'Empire. P., 1943; Idem. Recherches historiques sur les panégyriques de Sidoine Apollinaire. P., 1942; Idem. Sidoine Apollinaire et les derniers éclats de la culture classique dans la Gaule occupée par les Goths // Settimane di studio del Centro italiano di stu-di sull'alto Medioevo. T. 3. 1955. P. 265-284), У. Семпля (Semple W.H. Apollinaris Sidonius, a Gallo-Roman seigneur // Bulletin of the John Ryland's Library. L., 1967. P. 136-158), Дж. Чианеа (Chianea G. Les idées politiques de Sidoine Apollinaire // Revue historique de droit français et étranger. Vol. 47. 1969. P. 353-389), П. Курсе-ля (Courcelle P. Sidoine philosophe // Mélanges K. Büchner. Wiesbaden, 1970. Vol. I. P. 46-59), Р. Латуша (Latouch R. De la Gaule romaine à la Gaule franque: Aspects sociaux et économiques de l'évolution // Settimane di studio del Centro italiano di studi sull'alto Medioevo. T. 9. 1962. P. 379-409). Последней монографией, посвященной Сидонию Аполлинарию, в которой его биография и творчество рассматриваются в широком контексте политической, социальной и культурной истории поздней Римской империи, является книга Джил Харрис (Harries J. Sidonius Apollinaris and the Fall of Rome, AD 407-485. Oxford, 1994). В нашей работе мы пользуемся изданием (кроме отдельно оговоренных случаев) стихотворений и писем Сидония Аполлинария, подготовленным А. Луайеном в Collection des
Universités de France (Sidoine Apollinaire. Poèmes et letters / Texte établi et traduit par A. Loyen. 3 vols. Vol. 1: Poèmes. P., 1960; Vol. 2: Lettres (livres 1-5). P., 1970; Vol. 3: Lettres (livres 6-9), P., 1970).
2 Очень показательны в этом отношении портреты Арминия и Сегеста в «Анналах» Тацита (Tac., An. I, 55).
3 Amm. Marc., XVI, 12, 4: «Agitabat autem miscebatque omnia, sine modo ubique sese diffunditans et princeps audendi periculosa, rex Chnodomarius, ardua subrigens supercilia, ut saepe secundis rebus elatus». В предыдущем параграфе Аммиан использует выражение fastus barbaricos.
4 Ibid. 24: «Et Chnodomarius quidem nefarius belli totius incentor, cujus vertici flam-meus torulus aptabatur, anteibat cornu sinistrum, audax et fidens ingenti robore lacertorum, ubi arbor proelii sperabatur, immanis, equo spumante sublimior, erectus in jaculum formidandae vastitatis armorumque nitore conspicuus ante alios, et stren-uus miles et utilis praeter ceteros ductor».
5 Ibid. 61: «...servus alienae voluntatis trahebatur pallore confusus, claudente noxarum conscientia linguam...»
6 Об эстетических установках Аммиана Марцеллина см.: Ауэрбах Э. Мимесис: Изображение действительности в западноевропейской литературе. М., 1976. С. 69-110. Об идеологии, предполагающей подобное изображение варваров, см.: VogtJ. Kulturwelt und Barbaren. Zum Menschheitsbild der spätantiken Gesellschaft. Wiesbaden, 1967.
7 Sid. Apoll., Ep. I, 2: «.quia Theudorici regis Gothorum commendat populis fama ci-vilitatem...»
8 Ср. нейтральный и в то же время двусмысленный перевод А. Луайена «в мире». К. Стивенса удивляет, что слово civilitas употребляется Сидонием Аполлинарием по отношению к братоубийце. Подобное словоупотребление становится понятнее, если принять, что автор этим словом воздает хвалу не личности короля, а его образу и способу управления (см.: Stevens C.E. Sidonius Apollinaris and his age. Oxford, 1933. Р. 24).
9 Svet., Aug. 51; Claud. 35.
10 Шкаренков П.П. Римская традиция в варварском мире: Флавий Кассиодор и его эпоха. М., 2004. С. 90-93.
11 Соответствующие выражения из приведенных выше фрагментов Светония М.Л. Гаспаров переводит как «гражданственная умеренность» и «простота и доступность».
12 Sid. Apoll., Ep. I, 2: «.non historiam sed epistulam efficere curavi». Об обстоятельствах написания письма см.: Stevens C.E. Sidonius Apollinaris and his age. Oxford, 1933. Р. 23-24. Он предполагает, что Сидоний Аполлинарий стремился выяснить намерения Теодориха II в отношении галло-римской аристократии.
13 Ibid. 1: «...laudans in te tam delicatae sollicitudinis ingenuitatem...»
14 Портрет гуннов (Sid. Apoll., Carm. II, 243-251); франков (Sid. Apoll., Carm. V, 237); саксонцев (Sid. Apoll., Carm. VIII, 6) и др.
15 Sid. Apoll., Ep. I, 2: «...sicut mos gentis est». Портрет Теодориха II подробно рассматривается Г. Фогтом (Vogt H. Die literarische Personenschilderung des frühen Mittelalters. Leipzig; Berlin, 1934. S. 26-38).
16 Sid. Apoll., Ep. VII, 9: «...vel ante pellitos reges vel ante principes purpuratos». Обратим внимание, что оппозиция здесь двойная: pellitos/purpuratos и reges/ principes.
17 Sid. Apoll., Ep. I, 2: «Quamquam, si sermo secretus, possis animo advertere quod servet istam pro consuetudine potius quam pro ratione reverentiam». Выражение si sermo secretus А. Луайен предлагает понимать «между нами говоря». Мы же скорее понимаем его по-другому: «если беседуют с ним частным образом», так же как и В. Андерсон в своем издании Сидония Аполлинария (I. P. 338). Сам он переводит следующим образом: «between ourselves», однако в примечании добавляет: «Or possibly "if one talks to him in private"». Х. Гизек толкует этот фрагмент весьма вольно: «Kam man jedoch in engerem Kreise darauf zu sprechen, war klar erkennbar, dass er das mehr aus äusserlichen Gründen denn aus Überzeugung tat». Сидоний действительно только что упоминал арианских священнослужителей в выражении: «sacerdotum suorum coetus». Перед своими епископами король строит из себя праведника, но в частной жизни совсем другое дело. Такая интерпретации кажется тем более обоснованной, если, как мы и предполагаем, основная цель письма - пропаганда Теодориха II. Терпимость, проявляемая им в религиозных вопросах, является как раз той добродетелью, о которой следовало говорить, дабы снискать ему симпатии римлян.
18 Sid. Apoll., Ep. I, 2: «Circumsistit sellam comes armiger». Немного ниже: «surgit e solio». Внимание Сидония Аполлинария к роскоши и блеску германской королевской власти ярко проявляется также в описании кортежа Сигисмера, жениха дочери короля Бургундии (Sid. Apoll., Ep. IV, 20).
19 Sid. Apoll., Ep. I, 2: «pellitorum turba satellitum ne absit, admittitur, ne obstrepat, eliminatur...»
20 Ibid.: «Inter haec intromissis gentium legationibus audit plurima, pauca respondet...»
21 Понимание А. Луайеном под gentium «чужеземных народов», как кажется, не совсем корректно. Gentes - это варвары, и принимая их, Теодорих II ведет себя как верховный правитель.
22 Sid. Apoll., Ep. I, 2: «.audit plurima, pauca respondet; si quid tractabitur differt; si quid expedietur, accelerat. Hora est secunda: surgit e solio».
23 У Кассиодора понятие civilitas будет служить для подтверждения соответствия образа и характера правления Теодориха Великого императорской модели. Ср.: Sid. Apoll., Ep. VI, 4: «medicinam civilitatemque».
24 Aymard J. Sidoine Apollinaire et la chasse // Hommages a Jean Bayet. 1964. P. 47-53.
25 Sid. Apoll., Ep. I, 2, 5: gravitas regia; 6: regia disciplina; 8: regia severitas; 9: cena regia; 10: regia domus.
26 Sid. Apoll., Ep. I, 5: «arcum lateri innectere citra gravitatem regiam judicat». См.: Aymard J. Sidoine Apollinaire et la chasse // Hommages a Jean Bayet. 1964. P. 47-53.
27 Sid. Apoll., Ep. I, 2, 6: «Videas ibi elegantiam graecam, abundantiam Gallicanam, ce-leritatem Italam, publicam pompam, privatam diligentiam, regiam disciplinam». Королевская трапеза всегда и везде занимала важное место в придворном церемониале. Авит Вьеннский посвятил ее описанию довольно-таки юмористическое письмо (Avit., Ep. 86). Кассиодор формулирует правило, согласно которому на ней должно царить изобилие. Венанций Фортунат с почтением называет некоторых сановников conviva regis, что, впрочем, было и официальным титулом (См.: Zöllner E. Geschichte der Franken bis zur Mitte des VI. Jahrhunderts, auf der Grundlage des Werkes von L. Schmidt. Münich, 1970).
28 Sid. Apoll., Ep. I, 2, 6.
29 Sid. Apoll., Ep. I, 2, 3: «non ira sed verecundia»; 7: «in neutris irascitur, in utrisque philosophatur».
30 Sid. Apoll., Ep. I, 2, 8: «Dicam quod sentio: timet timeri».
31 Ibid. 9: «...sic tamen quod illic nec organa hybraulica sonant nec sub phonasco vo-calium concentus meditatum acroama simul intonate; nullus ibi lyrists, choraules, mesochorus, tympanistria, psaltria canit, rege solum illis fidibus delinito, quibus non minus mulcet virtus animum quam cantus auditum». При кажущейся простоте некоторые детали приведенного фрагмента не вполне очевидны. Так, требует пояснения, что такое fides, которые противопоставляются всех прочим инструментам, включая лиру и кифару. Бесспорно только то, что, во-первых, Теодорих не любил музыку ради самой музыки, и второе, что сам Сидоний Аполлинарий не слишком хорошо разбирается в этих вопросах. В начале Carmen XVI Сидоний Аполлинарий призывает свою fides пренебречь «Phoebum... ogygiamque chelyn». А. Луайен, стремясь разобраться со значениями слов, различает лютню поэта и лиру: «пренебреги, моя лютня, лирой Феба». Однако это странное и с музыковедческой точки зрения различение отнюдь не способствует разрешению проблем, вызванных неточностью словоупотребления у Сидония Аполлинария. Об увлечении королей музыкой говорит и Кассиодор, сообщая о кифареде, посланном Теодорихом Великим Хлодвигу (Cassiod., Var. II, 41).
32 Cic., Lael., 34; Rep., VI, 9.
