CC BY
83
Вестник Челябинского государственного университета. 2016. № 13 (395). Филологические науки. Вып. 104. С. 85-93.
УДК 82-3
ББК 84(2=411.2)6-4
ОБРАЗ СВЕРДЛОВСКА-ЕКАТЕРИНБУРГА В ТВОРЧЕСТВЕ АННЫ МАТВЕЕВОЙ
Л. А. Коваленко
Уральский федеральный университет, Екатеринбург, Россия
Статья посвящена изучению образа Свердловска-Екатеринбурга в романе «Завидное чувство Веры Стениной» и сборнике рассказов «Девять девяностых» Анны Матвеевой. В ходе анализа, основанного на монтаже звучащих в тексте «городских голосов» (повествователя и главных героев), выделяются такие авторские приемы изображения города, как простраивание маршрутов и панорамных изображений, зонирование пространства, воспроизведение деталей из городской повседневности, образы местных жителей, сравнение с другими городами.
Ключевые слова: творчество Анны Матвеевой, роман «Завидное чувство Веры Стениной», сборник рассказов «Девять девяностых», образ Свердловска-Екатеринбурга.
Художественный текст является одним из способов закрепления представлений о городе. Именно в литературном произведении, переводящем материальную городскую реальность в символическую, формируется авторский взгляд на «место». Художник, двигающийся по своему пространству и своими маршрутами, получает «суммарный итог своей непрерывной творческой деятельности» [1. С. 7] в виде уникального образа места-среды.
Екатеринбургский автор Анна Матвеева, выросшая и живущая в столице Урала, уверенно чувствует себя в местных координатах и нередко использует город для решения определенных художественных задач. Будучи человеком и автором своего пространства, Матвеева пользуется тактикой «расфокусирования» образа города - таким типом текстосложения, при котором «город говорит не столько улицами, переулками, площадями, домами, сколько людьми» [5. С. 91]. Мозаичное повествование с усложненной субъектно-объектной организацией, при котором звучит множество «городских голосов», каждый из которых делится самоощущением в пространстве, выстраивает текст и работает на конструирование образа Свердловска-Екатеринбурга.
Заданный в трех временных проекциях: через приметы далекого прошлого (1970-1980-е гг.), недавних лет (1990-е гг.) и настоящего (2000-е гг.) - образ Свердловска-Екатеринбурга заполняет собой роман «Завидное чувство Веры Стениной» и сборник рассказов «Девять девяно-
стых». При этом строгая историчность разбивается о характер подобранного материала: автор предлагает рассказ о «городских буднях», - том неспешном ходе повседневной жизни, который замечают или вспоминают главные герои.
Так, Свердловск 1970-80-х гг. в романе «Завидное чувство Веры Стениной» - это, с одной стороны, «бедная свердловская юность» свекрови главной героини, жившей в коммуналке на Красноармейской, и «трудовые будни в кадровом отделе Верх-Исетского завода» старшей Стениной [4]. С другой стороны, это город детства Веры и Юли, «жевавших гудрон в тенистых дворах Посадской» [4], посещавших центральную зубную поликлинику и магазин «Детский мир», оставшийся в памяти «у всего поколения». Свердловчане тех лет - дружное сообщество, которому оставалось «любить то, что нравится каждому»: одеваться, как в спецодежду, в «румынские кофточки с черными огурцами» [4], пользоваться духами «Исфаган» местного разлива, «убогими "Уральскими самоцветами"», покупать «Свердловские» кексы и называть «все куртки - вне зависимости от размера и фасона - "курточками"» [3. С. 165].
Герои сборника «Девять девяностых» также хранят память о городской повседневности тех лет: о Домах быта, где делали «портреты в земляных, ретро-коричневых тонах» [3. С. 27], о Пышечных, к которым «со всего города приезжали за пышками» [3. С. 67], о прежнем названии кинотеатра «Колизей» («Октябрь»), в котором «целый год показывали фильм "Ученик
лекаря"» [3. С. 344]. Символами Свердловска осознаются надписи на домах «Партии Ленина слава!» и памятник Якову Свердлову.
Екатеринбург 1990-х гг. напоминает некий «культурологический коллаж», где сосуществует «мода на Сальвадора Дали», активная деятельность местного «художника-скомороха» и нежелание екатеринбуржцев «разбазаривать свое время на живопись» [4]; видеобар ресторана «Космос», где было «модно вечерять в девяностые», и Дворец культуры «Автомобилист» с кинопоказами для школьников. Центр города, отданный в руки самодеятельных творцов, славится «картинами на массовый вкус» («в сквере у ЦУМа») и недорогими фотосессиями на Плотинке на фоне «сиреневого неба, водонапорной башни и фонтана» [4].
Периферия представляет собой массовую панельную застройку вперемешку с бандитскими ресторанами типа «Старая крепость» и редкими новостройками - с «породистым окрасом», «хитрыми планировками» и «лоджиями - предметом главной зависти окружающих». Городские окраины нередко пугают своими лабиринтами, криминальными разборками и обитателями: «техничками-алкоголичками», «бичами из барака», «советскими пацанами родом из спортивной секции» и «крепкими ребятами, только и ждавшими, чтобы сцепиться с кем-то» [3. С. 10, 43].
Элитой «дурных» 1990-х гг., когда «в городе легко и часто убивали» [3. С. 125], оказываются «бандиты-небожители», открывавшие офисы по всему городу, строившие «коттеджи из красного кирпича» и посещавшие легендарно-дорогой продуктивный магазин «СВ-2000» на Малышева.
Среднестатистические жители города вынуждены «браться за любую работу»: мужчины «становятся сторожами», «продают на Шарташском рынке шапки из женских рейтуз» [3. С. 208] и «корейские платья с кружевами-перьями» [3. С. 10], более уверенные открывают недолговечный бизнес; женщины устраиваются в детские сады и «самые обыкновенные, можно даже сказать захудалые школы», где «платят гроши» [3. С. 38], но чаще - «торгуют в "комках"» или «возят по домам дешевые польские костюмы».
СМИ активно муссируют тему «преступного, неблагополучного города», в котором «в те годы убийства были не то чтобы в порядке вещей, но уж точно не чем-то выдающимся» [4]: «в новостях каждый день показывают крова-
вые лужи и взорванные авто», «стреляют криминальные авторитеты», а насильники «завозят девушек в темный уральский лес» [4]. Молодые родители «гоняют в голове страшные картины» о краже детей из песочниц, женщины вздрагивают от очередной новости о маньяке, «наводившем ужас на весь город», а дети с увлечением смотрят репортажи о «загадочном появлении в водах Исети зубастых монстров» [4]. Журналистика становится не просто «модной профессией эпохи», но частью мировиде-ния, неким фильтром, через который местные жители смотрят на действительность.
Екатеринбург нулевых в романе «Завидное чувство Веры Стениной» - это город с признаками «богатой уральской жизни»: салонами красоты, ресторанами, фитнес-залами, элитным жильем, новыми автотрассами и иронично выглядящими на общем фоне растяжками «Приглашаем на работу специалистов, зарплата: юрист - 10 тысяч, бухгалтер - 15 тысяч, слесарь - 50 тысяч» [4].
Топографически город прочерчен предельно четко: прописанными оказались маршруты прогулок, адреса домов, панорамные изображения. Читателю легко представить городские декорации благодаря упоминанию университета с «высокими и толстыми колоннами», «исетской клоаки», гостиницы «Большой Урал», «Рос-сельбана» и так далее. Достаточно часто эпицентром событий становится центральная часть города: рядом с «букинистическим магазином на улице Вайнера» назначаются встречи, в кафе «Лидия» на улице Пушкина ужинают влюбленные, а около Оперного театра разворачиваются самые честные разговоры. В текстах оказались обозначены особые «смысловые зоны» - локу-сы, ставшие важными в историях персонажей:
1) зона отдохновения и творчества: «чудесная улица» Воеводина на Плотинке, где «действительно хотелось размышлять, а не грызть, к примеру, семечки» [3. С. 34]; УрГУ - «строгий и величественный храм науки» [3. С. 317]; Оперный театр, напоминающий «сказочный замок, в котором вполне мог жить какой-нибудь французский граф» [3. С. 243];
2) семейно-домашняя зона: квартира Стениных в переулке Встречном, где «с кухни уютно пахло блинчиками, бормотал телевизор», - дом и очаг для двух семей в трех поколениях; квартира Ады с мамиными «котлетками и баклажанной икрой», «удобной кроватью, подушкой без единого комка и уютным большим одеялом» [3. С. 301];
3) зона с невнятными планировками: «персональный Адкин Бермудский квадрат» в районе Фурманова и Белинского; квартира на Ботанике - неприятный, далекий локус в «неизведанной окраине», где «все было чужим, магазины дорогими, соседи незнакомыми» [4]; странная пятиэтажка на Громова - мистическое место проживания целительницы-экстра-сенса; «отдельный город» Уралмаш, где «ничего не понимала, терялась и блуждала» одна из героинь;
4) периферические зоны: вокзал с «запахами сажи, пирожков, чужого страха опоздать» -«самый, наверное, угрюмый из всех вокзалов мира» [3. С. 140]; «родной» аэропорт Кольцо-во - место легких прощаний и затянувшихся ожиданий.
Любопытно, что при очевидной социальной, возрастной и профессиональной пестроте героев мир текстов Анны Матвеевой оказывается, главным образом, молодежным: это город девушек и юношей, детство которых прошло в Свердловске, а юность - уже в Екатеринбурге. На «детской» карте Свердловска-Екатеринбурга - Дворец спорта, где девочки занимались художественной гимнастикой; Суворовское училище, «укомплектованное наследными принцами из олигархических семейств» [3. С. 68]; музыкальная школа при Доме офицеров, в которой «Ада играла гаммы в подготовительном классе» [3. С. 267].
«Свои детские времена» герои провели либо в бараках (построенных на месте «бывших болот»), либо в элитных «Семерах», либо в типовых хрущевках, но всегда - в советских и позднесоветских дворах. Во дворах, где «двери всегда были открыты», где можно было жевать гудрон, качаться на «березке» и где было «интереснее, чем в самом загадочном сне» [3. С. 23]. При этом главные «вещественные свидетельства детства» [3. С. 34]: «казнь грецких орехов между дверей», раскалывание «молотком абрикосовых косточек», изготовление гирлянд из цветной бумаги, «лето на даче» - в принципе, не нуждаются в топографической определенности.
Выросшие герои Матвеевой загадывают желания под мостом на Восточной, ходят в «скучные гости на Генеральскую», гуляют «по вечернему городу», посещают «бары с горьким пивом» и кафе «Ветерок» на Плотинке, покупают «одинаковые ботинки в коммерческом магазине на Пушкина», а на Центральном рынке - колготки и тушь для ресниц.
Профессии, которые выбирает молодежь, чаще всего оказываются творческими: кто-то «учится в архитектурном, мечтает стать дизайнером», кто-то - в «местном педагогическом», где «в те годы учили» иностранцев; кто-то поступает на только что открывшееся романо-германское отделение в университет, где «конкурс был почти как в Москве» [3. С. 140].
Периодически «фокус» повествования меняется и начинает концентрироваться на внутренних процессах, разворачивающихся в душе главных героев. И город, его атмосфера и ритм прямо или косвенно отражают внутреннюю жизнь персонажей, а панорамы оказываются смысловыми остановками, застывшими переживаниями. Так, например, в романе «Завидное чувство Веры Стениной» юная Вера, впервые оставшись у Геры, всматривается в «традиционный юго-западный пейзаж» и пытается получить одобрение у «тонких сосен, многоэтажек и гаражей». Не найдя положительного отклика от «одинаково серых и каких-то безвыходных» строений, героиня теряется в буквальном смысле и «долго петляет между гаражами», натыкаясь на «тупиковые стены» и испытывая на себе «скромный шарм типовой архитектуры» [4].
Прогулки по городу также оказываются особыми жизненными ситуациями-состояниями. В медитативных беседах, оживленных спорах, легком флирте, которыми сопровождаются путешествия по Екатеринбургу, раскрываются ключевые моменты личной истории Веры. Она помнит «заснятые в деталях и мелочах» счастливые прогулки с Герой: как «летом тысяча девятьсот девяностого уральского года» они прогуливались по «черной, ночной, прохладной» улице Пушкина, как, не поймав машину на углу Ленина и Бажова, дошли пешком до площади Коммунаров, минуя Оперный театр и аллеи, где «на скамейках сидел весь город». Шагая «рядом с Герой нога в ногу», Вера чувствовала себя услышанной, нужной и идеально вписанной в город [4].
В автомобильных путешествиях с доктором Сережей (по странному маршруту «Тверити-на - переулок Встречный - аэропорт Кольцо-во») участвовала уже другая Вера - осторожная, умудренная опытом и вооруженная ироническим мировидением, помогающим выдерживать безопасную дистанцию.
В формате прогулки-побега состоялось знакомство Веры с таинственным Сарматовым. Вдыхая «ледяной воздух Плотинки», Вера с
незнакомцем бежала «по Воеводина, вверх по лестнице к Водонапорной башне, и - направо, по Пушкина, к Малышева», а затем догоняла троллейбус, «мчавшийся через весь город» на Белореченскую [4]. Бессловесный диалог с мужчиной-«невидимкой» казался интригующим и заряженным городской романтикой, необходимой для опустошенной и обиженной на жизненные обстоятельства Вере.
При очевидной «вписанности» в городскую жизнь герои романа «Завидное чувство Веры Стениной» без особой увлеченности рассуждают о пространственно-временных координатах: они могут даже занимать кон-фронтационную позицию и находить поводы для отрицания своей причастности к городу.
Так, Вера осознает, что просто по стечению обстоятельств оказалась «в Екатеринбурге, училась на искусствоведа и дружила с бывшей одноклассницей» и, «если бы ее спросили, выбрала бы другое время - да и место тоже» [4]. Она прекрасно понимает, что живет в среднестатистическом городе, в котором «не может произойти ничего особо интересного» и только «недавно появились рестораны и магазины»; оценивает музей, в котором работает, как «заштатное собрание третьесортных картин второстепенных художников»; и неприязненно относится к кварталу на Вайнера за его «купеческий, въевшийся глубоко в кирпичи запах денег» [4]. Но при определенной доле равнодушия и негативизма Вера все же не без гордости называет Екатеринбург «миллионным городом», выделяет «адрес мечты» («самый красивый дом на Плотинке») и чувствует себя здесь более комфортно, нежели в Санкт-Петербурге. «Екате-ринбургскость» Веры улавливает точный на формулировки Сарматов и в прощальном письме замечает, что «не может представить себе Веру где-то, кроме Екатеринбурга» [4].
Валечка воспринимает столицу Урала исторически: для него Екатеринбург - это город с «черным прошлым», омраченным расстрелом царской семьи. Раскопки в Поросенковом логу, «след от сабли японского самурая, феномен Анастасии и оторванный палец Александры Феодоровны» - части головоломки, которую с самоотдачей пытается собрать герой [4]. По-другому тему Романовых воспринимает Юля: для журналистки поиск останков - это «захватывающая история», а приезд наследников - катание по городу «двух крупных, величественных женщин и мальчика в костюмчике» на черных «мерсах», «подогнанных
криминальными авторитетами». Проживая свою жизнь в стремительном темпе, Юля не успевает вникнуть и в свои взаимоотношения с городом. Хотя у близкой подруги Веры был свой «адрес мечты» (квартиры на Московской горке), ряд заметок о родном городе и смелое предположение о том, что «историю будут писать здесь», рефлексия о месте проживания ее не увлекает.
У зрелых женщин Свердловск-Екатеринбург вызывает диаметрально противоположные ощущения: мама Веры гордится «уральским малахитом», называет место проживания «родным» и нередко вспоминает про свою «свердловскую жизнь» в деталях. Лидия Робертовна, напротив, уезжает в Петербург с легкой душой: увозя «обожаемое фортепиано и старинное зеркало», забирает с собой свою часть Свердловска и, таким образом, не чувствует утраты.
Среднестатистический екатеринбуржец воспринимает город, скорее, метеорологически: радуется «двум (или полутора - как положат) обманчивого» лета, загорая около «местного болотца» и нередко наблюдая «город в дымке - как будто ему отключают небесное тепло» [3. С. 237]. В остальное время «жалуется на скудость» уральского тепла и ворчит на «холод и грязь». Но существует и другая, более загадочная связь с местом, заставляющая жителей с нежностью относиться к «каслинским шедеврам» и уральским самоцветам, по-особенному шутить (лавируя между сарказмом и иронией) и гордиться непростым характером, «выращенным в суровых условиях долгой уральской зимы» [4].
Герои сборника «Девять девяностых» также по-разному обозначают свое отношение к городу: «новоиспеченные» свердловчане, как петер-бурженка Лина, привязываются к городу, осознавая его местом перемен и встреч - локусом «самого счастливого времени» [3. С. 138]. Мама Лины, напротив, считает Свердловск «ужасным» городом, где «грязно, холодно» да «еще и царя убили» [3. С. 140]. Поддерживают стереотипные взгляды на город представительницы уральской глубинки, ассоциирующие Екатеринбург с поездкой на бесплатном автобусе в «Икею», экскурсией в большой магазин ткани, дегустацией гамбургеров в «Макдоналдсе» и покупкой «домой торта, внукам» [3. С. 104]. Открыто не заявленный в качестве столичного города Екатеринбург все же выступает таковым на фоне других уральских городов - маленьких,
«спившихся до самого фундамента», «никому не интересных» - городов, о которых «в столицах стараются не думать» [3. С. 104].
Для местных жителей, нейтрально относящихся к истории и архитектуре города, Свердловск является городом незаметным - неким фоном, на котором проходит жизнь. Один из равнодушных старожилов именует город «Сверловском», тем самым «получая город зубных техников или фрезеровщиков» и безразлично объясняя внутреннюю форму следующим образом: «Потому что у нас царя свергли» [3. С. 164]. Екатеринбург нулевых, где «все меняется по секундам», обращает на себя больше внимания и видится «городом-героем», который «похорошел», став «всерьез похожим на Гонконг», и даже претендует на статус «столицы России» [3. С. 336].
Для персонажей, привязанных к старому городу и считывающих его своеобразие, нулевые, напротив, оказываются синонимом отчуждения и утраты чего-то важного, настоящего. Для них важно хранить где-то на периферии памяти сведения об «агафуровских дачах», где «в гамаке между сосен» «позировала фотографу красивая купчиха Агафурова» [3. С. 165], о Малахове -«знаменитом уральском архитекторе», который «построил себе дом на краю города» [3. С. 37], о монастыре «рядом с екатеринбургским зоопарком, где во время войны жил слон, эвакуированный из Москвы» [3. С. 281].
Некоторые неравнодушные к Екатеринбургу персонажи даже предлагают свою «городскую философию»: Татьяна, например, полюбив «желтые окна свердловских домов», пытается «слышать, понимать, разбирать истории» каждой свердловской квартиры, с которой ее сводят жизненные обстоятельства. Она хорошо чувствует, что есть «печальные», «мстительные, как гарпии», «злые, разобиженные, несчастные» квартиры и, напротив, «счастливые», «чистенькие, добрые, свежие», в которых «свет, даже если окна выходят на север» [3. С. 33, 41, 42]. Нелюбимыми остаются безликие общежития, а дорогим сердцу оказывается «дом на улице Воеводина»: «Ах, Воеводин! Мастер по ремонту локомотивов и вагонов, а также, само собой, революционер и герой, мог ли он знать, что в честь него назовут эту чудесную улицу?» [3. С. 34].
Самая сложная схема отношений со Свердловском-Екатеринбургом выстраивается у местной молодежи: девушки и юноши, мечтающие «обо всем мире на блюдце с голубой кай-
мой» [3. С. 224], проходят трудный путь к принятию родного города. В детстве они развлекаются этимологией, предполагая, что Площадь 1905 года названа так в честь детей, которым шел пятый год, улица Селькоровская - «в честь коровы». В юности уже уверенно участвуют в городской коммуникации, «упрощая и огрубляя даже самые ласковые и красивые названия»: Посадский район именуют «Посадом», кинотеатр «Буревестник» - «Буреломом», Дворец молодежи - «Молодежкой», жительницу Эльмаша - Эль-Машей.
Сочиняя эссе на тему «За что я люблю свой город», девушки признаются, что город «ненавидят», «не любят», надеются, что «они здесь ненадолго» и совсем не понимают, «чем восхищаться в Екатеринбурге, за что его любить» [3. С. 224]: «Что может быть скучнее, чем родиться и умереть в одном городе? Если так, всю жизнь будешь ходить мимо своей будущей могилы» [3. С. 251]. Полюбить города-идеалы оказывается проще: Адель «влюбляется в Нью-Йорк, когда ему не исполнилось и пяти лет» [3. С. 332], Нина - в Киев, а точнее - в «видовые открытки» с ним, а Ада видит идеальным местом проживания Париж.
Не чувствуя своей причастности к Свердловску-Екатеринбургу и полагая, что «здесь будет происходить только плохое», многие из героев «твердо решают уехать». Сюжетно поддерживая это намерение эпизодами переезда из города, автор моделирует для героев «ситуацию дистанцированности», позволяющую посмотреть на Екатеринбург со стороны. Одни уезжают с легкой душой, другие - убеждая себя, что не будут грустить «по серому небу, серым домам, серым людям» и холодной зиме с «сугробами ростом с человека», когда «детей кутают в шарфы до самых глаз» [3. С. 254, 289]. Но каким бы долгим ни было расставание, город упрямо напоминает о себе, приходя в воспоминаниях или снах, где ходит «поздний троллейбус, с Химмаша», где «строительные заборы с отодранными досками», «рыбаки на льду городского пруда» и где зимним днем «идешь в ЦГ - Центральный Гастроном - взахлеб обсуждая какие-то пластинки» [3. С. 325, 332, 186].
Но столь желанная когда-то «ситуация дис-танцированности» от родного города оборачивается кризисом привычной повседневности, и все сильнее захватывающая ностальгия постепенно замещает прежние рациональные мысли о переезде идеализированными воспоминаниями.
Чтобы вернуть ход привычной повседневной жизни, «бывшие» екатеринбуржцы «в память о прошлом читают старые российские газеты», «зачем-то проверяют прогноз погоды в Екатеринбурге» и не слишком доверяют новостям, интернету и чужим рассказам, в которых «Екатеринбург выглядел жалким и убогим» [3. С. 347, 332]. Им страшно возвращаться в уже не знакомый город, который «при встрече не сможешь узнать» и который, скорее всего, превратился в некий среднестатистический мегаполис, где «смотреть нечего» [3. С. 341]: где легендарный дом Семёра стал «облезлым и маленьким», а любимые качели «Березка» заменили актуальным по тем временам «пивным столом». Память ставит невыполнимую задачу: все «оставить таким, каким было в девяностых», таким, каким было в городе детства и юности.
Через восприятие-отношение героев сложились и образы других городов, расширивших топографию текстов. Способом введения «эпизодических» локусов чаще оказываются клише: Волгоград идентифицируется с «памятником Родина-Мать, увиденным в слайдовой презентации на уроке истории»; Оренбург - со «степями, арбузами» и «оренбургскими полушалками», Нью-Йорк - с «огнями и небоскребами». Более развернуто, но не менее стерео-типизированно воспринимается Москва - «самый денежный город нашей страны», в котором районы настолько отдалены от центра, что «местные жители годами не могут вспомнить, что живут в столице» [3. С. 126, 127]. В Москву обычно «срываются» «к родственникам», чтобы стоять целыми днями в пробках, смотреть на «на мумию в Мавзолее» и просто «бродить по улицам, уставать, маяться» [3. С. 138, 162, 139].
С другой стороны, эпизодические города могут быть вписаны в личные истории, обретая любопытные черты и даже персонифицируясь: Вена кажется «теплой и круглой, доброй бабушкой» или «дамочкой с характером»; Варшава, где так «серо и грустно», напоминает «вдову»; Киев видится городом-мужчиной, умеющим «останавливать время» [3. С. 256, 221].
Для Веры, Лары и Лидии Робертовны из романа «Завидное чувство Веры Стениной» смысловым городом оказался Санкт-Петербург. Первой связь с «культурной столицей России» начала устанавливать «как-бы-свекровь», уехавшая туда после смерти сына.
Пытаясь найти в Петербурге приют и укрытие от боли утраты, Лидия Робертовна уезжает «бодро» и легко. Позже - благодаря фотографиям и письмам от «снохи» Веры - выстраивает пунктирную связь между Екатеринбургом и Петербургом.
Но в итоге Санкт-Петербург не становится скрепляющим элементом в семейной истории. Лара, «приревновавшая Питер к маме», невзлюбила вторую столицу за «слишком уж много обязательной для усвоения красоты»: «все эти дворцы, фонтаны, мосты и памятники» воспринимались девочкой как «полоса культурных препятствий», которую хотелось бы скорее преодолеть [4]. Верин интерес к городу оказался сформулирован через стандартные схемы: она ценила места, в которых «нужно побывать каждому» и настойчиво переводила Лару от одного дворца к другому; стояла в очереди в Эрмитаж и наслаждалась его красотой, хотя «уставала от скачек по золоченым люстрам, расписным потолкам, резным дверям и мозаичным полам» [4]. Вера даже улавливала несовершенство культурной столицы («утомительный быт», среднестатистические спальные районы, которые «не могли предложить ничего особо выдающегося»), но нуждалась в локусе как в месте отдохновения: «Петербург шел ей на пользу», и героиня чувствовала себя «спрятанной от мыслей, которые донимали ее в Екатеринбурге» [4].
Другим опорным городом, вошедшим в жизнь героев и нагруженным, помимо шаблонных, «личными» смыслами, стал Париж. Заданный не через набор застывших коннотаций, но через отношения-впечатления героев, образ Парижа органично вписался в роман «Завидное чувство Веры Стениной» и стал ключевым в рассказе «Екатеринбург».
У зрелых дам из «Завидного чувства Веры Стениной» Париж вызывал либо спокойный профессиональный интерес (как у Веры, которая по-искусствоведчески наслаждалась культурным наследием города), либо - весь спектр эмоций (как у Юли, чувствовавшей повсюду «запах любви и круассанов», слышавшей ритмы «Марсельезы» в грохоте мусорных баков и рыдавшей в Лувре).
Представительница молодого поколения, Евгения, прожившая во французской столице не один год, смотрела на город более вдумчиво и улавливала его амбивалентность: с одной стороны, признавала Париж «прекрасным, поистине восхитительным городом» и наслажда-
лась каждым парижским днем - «пусть и серым, февральским, с мельчайшим манным снегом» [4]. С другой стороны, девушка, надолго погруженная в городскую повседневность, всегда помнила, что «Париж - город дорогой», где «все первым делом учатся считать и выгадывать»; а французы - люди, строго соблюдающие личные границы и «вымеряющие до сантиметра» психологическую дистанцию [4].
Столица Франции в воображении девушки-филолога Ады (главной героини рассказа «Екатеринбург») - это собирательный образ с «Башней, кладбищами, утонченными и уточненными парижанками, бульварами, мостами и статуями» [3. С. 228]. Выросший «из груды книг», где «вместо домов - тома Дюма, Гюго, Флобер», Париж Ады - некий «хенд-мейд», ее личное творение «ручной сборки», «выцарапанное отовсюду», «по капельке собранное - даже из журнала "Крокодил"» [3. С. 229, 231, 231].
На первой стадии адаптации в городе Париж, действительно, «открывался Аде - как будто она перелистывала большую книгу с картинками»: героиня слышала в «именах улиц» «прекрасную музыку», нежно гладила стены соборов, видела в Эйфелевой башне «красавицу с ног до головы в кружевах» [3. С. 262, 263]. Но эйфория постепенно выветривалась бытовыми трудностями, из-за которых в городе «любоваться становилось некогда и нечем»: Париж превращался в «невидимый» город, «чувства переставали работать», появлялись «нелюбимые улицы и даже целые районы», а парижане казались «расчетливыми и прагматичными» «ксенофобами и мрачными пессимистами» [3. С. 283, 284, 287, 288].
Так, «резкая смена привычного пространства и времени, на смену которой приходит другая повседневность» [2. С. 23], в итоге оказывается кризисным этапом во взаимоотношениях героини с чужим городом. В момент разрушения образа мечты подсознание Ады ищет очередной идеал-ориентир и возвращает ее к родному Свердловску-Екатеринбургу с «недо-рытым метро, ажурным белым куполом цирка, похожим на модную шапку размера сто тысяч XXL», «Горным институтом» и «здоровенной каменюкой» - «жеодой бурого желязняка», куда маленькая Ада забиралась всякий раз, когда папа брал ее с собой в институт».
Успев «подумать хорошо» и «увидев Париж изнутри», героиня делает важное откры-
тие: «Париж из юной мечты в точности похож на потерянный Екатеринбург из прошлого. В реальности не существует ни того, ни другого» [3. С. 289, 342]. В реальности существует только Ада, ее характер и самоощущение в пространстве.
Как только Ада начинает понимать, что счастье может сложиться и в Париже, где она «лишь раз видела тоненькую, как на крем-брюле, корочку на водоеме в Тюильри», и в Екатеринбурге, где «Исеть покрывалась ледяной коркой такой толщины, что Ада и Олень запросто ходили по ней с одного берега на другой» [3. С. 292], авторская концепция обретает свою законченность.
Таким образом, оппозиция уральского и европейского городов оказывается снятой. Тексты Матвеевой наводят на мысль, что нет плохих или хороших, скучных или интересных городов: в действительности, все точки на карте мира примерно равны, и никакой город не обязан добиваться признания и одобрения. Всем сомневающимся героям автор предлагает прийти к этой примиряющей мысли и принять, не сравнивая и не отвергая, то место (читай -ту жизнь), куда их определила судьба.
И вполне логично, что скрупулезно собранный образ города (с простраиванием маршрутов и панорам, зонированием пространства, введением образов местных жителей, сравнением с другими городами) не может быть смыслоразличительным компонентом рассмотренных текстов. Открыто опираясь на такие авто- и гетеростереотипы о городе, как «советский Свердловск», «место расстрела царской семьи», «криминальный город 90-хх», «мегаполис», Матвеева сознательно запускает автоматическое, то есть ожидаемое и не затрудненное принципиально новой авторской концепцией восприятие Свердловска-Екатеринбурга.
Но при этом анализ, основанный на монтаже звучащих в текстах «городских голосов», подсказывает, что образ Свердловска-Екатеринбурга в романе «Завидное чувство Веры Стениной» и сборнике «Девять девяностых» играет важную роль и в развитии проблематики, и в структуре повествования с усложненной субъектно-объектной организацией. Выполняя, прежде всего, «атмосферную» функцию, «расфокусированный» Свердловск-Екатеринбург Анны Матвеевой оказывается значимым и незаметным одновременно.
Список литературы
1. Евлампиев, И. И. На грани вечности. Метафические основания культуры и ее судьба / И. И. Евлампиев // Метафизика Петербурга: петербургские чтения по теории, истории и философии культуры. - СПб., 1993. - Вып. 1. - С. 7-25.
2. Манкевич, И. А. Поэтика обыкновенного: опыт культурологической интерпретации : монография / И. А. Манкевич. - СПб., 2011. - 712 с.
3. Матвеева, А. А. Девять девяностых / А. А. Матвеева. - М., 2015. - 346 с.
4. Матвеева, А. А. Завидное чувство Веры Стениной. - URL: http://e-Hbra.ru/read/365822-zav-idnoe-chuvstvo-very-stenmoy.html. - Дата обращения: 06.10.16.
5. Харитонова, Е. В. Образ Екатеринбурга в прозе S. Петрова / Е. В. Харитонова // Литература Урала: история и современность. - Екатеринбург, 2006. - Вып. 2. - С. 88-95.
Сведения об авторе
Коваленко Лидия Анатольевна - аспирант кафедры русской литературы XX-XXI веков, Уральский федеральный университет. Екатеринбург, Россия.
lidia_kovalenko@inbox.ru
Bulletin of Chelyabinsk State University. 2016. No. 13 (395). Philology Sciences. Issue 104. Pp. 85-93.
IMAGE OF SVERDLOVSK-YEKATERINBURG IN THE WORKS OF ANNA MATVEEVA
L. A. Kovalenko
Ural Federal University, Ekaterinburg, Russia. lidia_kovalenko@inbox.ru
The article is dedicated to the study of Sverdlovsk-Ekaterinburg image in the novel "Vera Stenina's Envious Sentiment" and a collection of short stories "Nine Nineties" by Anna Matveeva. On the basis of the texts belonging to different genres and unified by a complicated subject-object narration, a general model of the city image as an important plot-style component is presented. Such definable elements as panoramic images, route tracing, space zoning, introduction of local residents' images and comparison with other cities are used as the main ways for description of the city image. The author's main conclusions are as follows:
- Anna Matveeva's "literary map" often includes the "background" urban loci, while the officially recognized sights rarely become semantic points of the narration;
- The image of the city is based on carefully selected details from everyday life of Sverdlovsk-Ekaterinburg in different years;
- "A distancing situation", which is solved in favor of the city often becomes a distinctive plot device of any urban story;
- The image of Ekaterinburg in Anna Matveeva's prose, though in many respects based on auto- and heterostereotypes, is still unique and devoid of automatic perception.
Keywords: Anna Matveeva's creative work, the novel "Vera Stenina's Envious Sentiment", the collection of short stories "Nine Nineties", the image of Sverdlovsk-Ekaterinburg, the narrative structure "mosaic", the "unfocused" image of the city.
References
1. Evlampiev I.I. Na grani vechnosti. Metaficheskie osnovaniya kulturi i ee sudba [On the Brink of Eternity. Metaphysic basis of culture and its destiny].MetafisikaPeterburga:peterburgskie chteniyapo teorii, istorii i filosofii kulturi [Metaphysics of St. Petersburg: St. Petersburg Readings on Theory, History and Philosophy of Culture], vol. 1. Saint Petersburg, 1993. Pp. 7-25. (In Russ.).
2. Mankevich I.A. Poetika obyknovennogo: opyt kulturologicheskoi interpretatsii [Poetics of the Ordinary: Experience of Culturological Interpretation]. Saint Petersburg, 2011. 712 p. (In Russ.).
3. Matveeva A.A. Deviatdevianostykh [Nine Nineties]. Moscow, 2015. 346 p. (In Russ.).
4. Matveeva A.A. Zavidnoe chuvstvo Very Steninoy [Vera Stenina's Envious Sentiment]. Available at http://e-libra.ru/read/365822-zavidnoe-chuvstvo-very-steninoy.html, accessed 07.10.16. (In Russ.).
5. Kharitonova E.V. Obraz Ekaterinburga v proze S. Petrova [Ekaterinburg image in the prose of S. Petrov]. Literatura Urala: Istoria i sovremennost: sbornik statei [Ural Literature: History and Modernity: a collection of articles], vol. 2. Ekaterinburg, 2006. Pp. 88-95. (In Russ.).
