CC BY
79
Вестн. Моск. ун-та. Сер. 19. Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2008. № 3
Т.Ю. Загрязкина
ОБРАЗ СТРАНЫ И ОБРАЗ ЯЗЫКА
Нерасторжимость человеческого языка и человеческого общества всегда была в центре внимания крупнейших ученых - В.В. Виноградова, Р.А. Будагова, О.С. Ахмановой и многих других исследователей. Профессор С.Г. Тер -Минасова, декан и основатель факультета иностранных языков и регионоведения, не только продолжила научную разработку темы, но и положила этот принцип в основу деятельности факультета. Во всех своих работах С.Г. Тер -Минасова пишет о мире, окружающем человека, который изучается "человеком, для человека, с точки зрения человека"1. Этот мир многолик и разнообразен, в нем все переплетается и имеет смысл: "свое" и "чужое", универсальное и региональное, диалог и конфликт. Впрочем, по мнению С.Г. Тер -Минасовой, конфликты все же временны и преходящи, и человек, открытый для восприятия иной культуры, может и должен их преодолеть.
Эта статья посвящена восприятию Франции и ее языка глазами ученых, писателей, политиков и обычных людей. Восприятие подразумевает более свободный ассоциативный подход, позволяющий за разными гранями культуры увидеть, как писал в другой связи Ф. Бродель, "лучшее, главное, что в ней скрыто, то, что воплощено в идеальных образах и заветных словах"2.
Одним из первых образов, связанных с восприятием Франции, может быть ее положение на географической карте. Франция в представлениях многих людей олицетворяет собой Западную Европу, в том числе и в географическом смысле. Действительно, Франция и Европа как бы проникают друг в друга. Европейские горные массивы переходят во французские Арденны, Вогезы, Альпы, Пиренеи, которые не только разделяют, но и объединяют регионы. "Собственно французским" горным массивом является только Центральный массив. Однако это "только" очень существенно: Центральный массив не случайно называют сердцем Франции, крепостью, возвышающейся в самой ее середине, квинтэссенцией французской глубинки (la France profonde), "настоящим центром"3 страны.
Физическая карта Франции богата яркими красками, и любой учебник по французскому языку содержит упоминание о географическом разнообразии страны, ее климата и рельефа. С точки зрения П. Видаль де ля Бланша, родоначальника французской географической школы, разнообразие создает неповторимое лицо Франции в Европе благодаря "ассимиляционной силе", объясняющей то,
каким образом одна часть поверхности Земли становится страной. Это обусловлено, с его точки зрения, двумя важнейшими факторами - влиянием Средиземного моря на юге и влиянием континента на севере. Можно соглашаться или не соглашаться с исследователем, одухотворявшим природные факторы, ср., например, его описание Сены: "Сначала медленно, как будто набухая от внутренних вод, река выходит, чистая и глубокая, из углубления, в которое заключена; и, ускоряя свое течение вдоль пастбищ и деревьев, появляется настоящая Сена, как бы оправдывая то культовое предназначение, которое ей придавали наши предки"4. Между тем воздействие этих факторов на формирование региона нельзя не признавать. Неслучайно уже в наше время историк Ф. Бродель писал о том, что Франция - это дитя географии. Он также делал акцент на главном климатическом рубеже север/юг, о чем свидетельствует северная граница распространения южных растений - оливковых, каштановых, фиговых деревьев, кукурузы5. Очень важно, что на эту границу в известной степени налагается культурно-языковая, разделяющая Северную и Южную Францию.
География Франции порой становилась фактором политических споров, причем весьма острых, - вспомним понятие так называемых "естественных границ" ("limites naturelles", "frontières naturelles"). В течение долгого времени это понятие использовалось как аргумент и обозначало желаемое совпадение границ Франции с границами древней Галлии по Рейну, Альпам, Средиземному морю, Пиренеям, Атлантике, Ла-Маншу. Можно привести в качестве примера завещание Ришелье (возможно, оно написано в его канцелярии): "Целью моего правления было возвратить Франции те рубежи, которые определила ей природа", - или речь Дантона 1793 г.: "Рубежи Франции обозначены самой природой"6. Между тем эти рубежи не раз передвигались, в первую очередь на границе с Германией, и Франция пыталась их отвоевать, в том числе под приведенным лозунгом. Его использованию положил конец генерал де Голль: он связал этот лозунг с политикой прошлого и "старыми амбициями европейского господства"7 и предложил принципы строительства новой, единой Европы.
Исторические события и их участники также ассоциируются с обликом Франции. Мысленно представляя Францию, мы вспоминаем основные моменты ее истории, имена и поступки исторических персонажей, их слова и изречения. Кто не помнит, например, утверждения Людовика XIV: "Государство - это я", - или призыва де Голля к Сопротивлению: "Франция проиграла битву, но она не проиграла войну"? М. Блок назвал историю "спектаклем человеческих действий"8: "живая" история приближает ее к человеку, позволяет почувствовать и пережить события. Во французской
культуре переживание истории всегда было важнейшим компонентом национальной идеи. Это очень ярко показал современный исследователь истории и культуры Франции П. Нора: "В Германии носителями национальной идеи являются в основном философы. В Центральной и Восточной Европе гарантом и зародышем ее развития был национальный фольклор. Во Франции роль организатора и руководителя национального сознания всегда принадлежала историкам. История распоряжалась национальной памятью. Эта память раздробленная, множественная... всегда являющаяся предметом полемики, но, тем не менее. представляющая собой цемент национального сообщества"9.
Переживание истории долгое время связывалось с идеей централизации страны. Одним из ее сторонников был знаменитый историк XIX в. Ж. Мишле. Его работа "Tableau de la France" ("Картина Франции"), входящая в один из томов "Истории Франции", стала ее подтверждением. Мишле полагал, что в ранний период истории Франции, когда она вышла из "бесформенного тумана германской империи", ее контуры определялись географией, местностью и были связаны с естественными линиями гор и рек. Влияние земли и климата обусловливало поведение людей и, следовательно, исторические события. Это влияние историк назвал "фатализмом местности", "локальным духом", или "духом земли". Он писал, что история феодализма была "прежде всего географией". С течением времени "локальный дух" сменился "общим и универсальным", более высоким, как он считал, по своему уровню: дух победил материю, "история стерла географию" и возникла "высокая идея единства родины"10. История Франции, с точки зрения Мишле, развивалась именно в этом направлении.
Взгляды Мишле, как и взгляды Видаль де ля Бланша, оказали воздействие на культурные представления французов. Интересно, что "История Франции" Ж. Мишле упоминается в романе Ж.-П. Сартра "Тошнота". Когда героиня романа Анн вспоминала о своем детстве, она представляла тома этой книги и иллюстрирующие их гравюры, очень запоминающиеся, с ее точки зрения, потому, что они были полны величия, несмотря на некоторую напыщенность исполнения и обилие деталей, сопровождавших фигуры монархов и правителей: "И не думай, что картинки пренебрегали забавными житейскими подробностями. Ты видел в них и пажей, которые падают с лошади, и маленьких собачек, разбегающихся в разные стороны, и шутов, сидящих на ступеньках трона. Но все эти детали были изображены так величественно и неуклюже, что великолепно гармонировали со всем остальным, пожалуй, я не встречала картин, где бы так строго было выдержано единство"11. Работы Мишле эмоционально воздействовали на читателя, а тема единства и величия страны подчеркивалась разными средствами.
Ж. Мишле персонифицировал Францию. Широко известно его высказывание о том, что " Франция - это человек" ("La France est une personne")12. Он видел в очертаниях Франции контуры человеческого тела и стремился почувствовать душу, одухотворяющую это тело: "Как величественно зрелище от центра до окраин, когда обводишь взглядом мощный организм, части которого гармонично сочетаются, сополагаются, дополняют друг друга, как слабый дополняет сильного, отрицательный полюс - положительный полюс". Верный идее централизации Франции, Ж. Мишле уделил много внимания центру страны - Парижу, который описывал, как живое существо: "Центр... мыслит, изобретает новое в промышленности, науке, политике; он преобразует все, что получает. Он пьет необработанную жизнь, и она превращается в обработанную"13.
Между тем современные авторы полагают, что формы исторической памяти французов вплоть до настоящего времени были излишне идеологизированы. Левая идеология абсолютизировала рационализм Просвещения и революционный универсализм, правая идеология питалась "идеей Франции", укрепляя веру в ее чудесное постоянство и вневременную сущность. Так, генерал де Гол ль считал, что идею Франции составляет ее "высокая и необычная судьба": "В моем воображении Франция предстает как страна, которой, подобно сказочной принцессе или Мадонне на старинных фресках, уготована необычайная судьба. Инстинктивно у меня создалось впечатление, что провидение предназначило Францию для великих свершений или тяжких невзгод. А если, тем не менее, случается, что на ее действиях лежит печать посредственности, то я вижу в этом нечто противоестественное, в чем повинны заблуждающиеся французы, но не гений всей нации"14. Современные политологи уже не разделяют этой убежденности и риторики де Голля, а культурологи предлагают показать связь прошлого и настоящего не через прославление национальных героев, а через воспоминания обычных людей. Между тем память этих людей сохраняет представления о героических событиях. Вот что пишет в своей книге о Наполеоне экс-премьер-министр Д. де Вильпен: «Сплавив воедино судьбы личности и нации, Наполеон неразрывно связан с коллективной судьбой французов. Воспоминание о Франции, находящейся в апогее славы и распространяющей свое влияние на весь мир, делает его царствование, в сравнении с другими режимами, незабываемым. Благодаря Наполеону каждый может прикоснуться к исключительной судьбе, сохранить надежду на лучшее будущее, поддержать "французскую мечту", которая совпадает с представлениями французов о самих себе»15.
Устойчивость культурных ассоциаций легла в основу концепции "мест памяти", разработанной во французской научной литературе. Термин "место памяти" - это сочетание, состоящее из двух
слов, - "память" и "место". Человеческая память представляет собою не сплошной, а прерывистый поток, состоящий из отдельных высвеченных фрагментов и зон забвения. М. Гальбвакс писал, что существует столько памятей, сколько коллективов. Толчком для выражения воспоминаний могут быть жест, предмет, картинка, какое-либо место16, связующие человека и культуру, к которой он принадлежит. Работа франкоканадского исследователя Ф. Дюмона, посвященная теоретическим вопросам культурологии, так и называется "Le lieu de l'homme" ("Место человека"). "Культура, - писал Ф. Дюмон, - остается местом человека, как сочетание связей сознания человека и окружающего мира"17. Термин "места памяти" в настоящее время широко используется во Франции не только в научной литературе, но и в обычной речи. Он обозначает культурные символы, которые сохраняются в памяти благодаря "воле людей и работе времени". П. Нора определил их как остатки (restes), вехи, свидетельства другой эпохи, которые значимы, актуальны для современности: события, географические названия, имена собственные, отдельные слова, памятники, архивы, словари, речи, даты и юбилеи, фотографии и другие символы. Место памяти может выражаться словом (Париж; свобода, равенство, братство), предметом (флаг), текстом (известная речь), картиной ("Свобода на баррикадах" Е. Делакруа), научным трудом ( знаменитая "История французского языка" Ф. Брю-но), художественным произведением (роман М. Пруста "В поисках утраченного времени") и т.д. По отношению к этим символам человек может испытывать патетическое или ностальгическое чувство. Полного списка мест памяти П. Нора не приводит, как не приводит и их строгой классификации: она была бы слишком упрощенной, да и материал не уложился бы в схему.
Концепция П. Нора получила дальнейшее развитие в работах французского социолога М. Оже, однако М. Оже подчеркивает, что память не сохраняет живые свидетельства прошлого, а утрачивает их или девальвирует. С его точки зрения, места культуры могут быть двух видов: места (lieux) и не места (non-lieux). Места - Оже называет их "антропологическими местами" - связаны с человеком, имеют идентифицирующие функции, обладают внутренними связями и историей. Антропологическое место - это частично материализованная идея людей об их отношении к территории, истории, другим людям. Не места - факт современной жизни и свидетельство разрушения культурных связей. Это пространства, не имеющие антропологического значения и не напоминающие людям об их культурных и исторических связях: аэропорты, самолеты, автострады, гостиницы, супермаркеты. В не местах есть специально отведенные зоны для "цитат" о прошлом - сувениров с Эйфелевой башней, фотографий исчезнувших исторических построек и т.д.
Места памяти, в которых П. Нора видит связи с прошлым, М. Оже отождествляет с подобными "цитатами"18.
Итак, места памяти могут быть выражены по-разному, в том числе и словом. Иногда таким словом служит имя собственное или топоним (название местности), вызывающий образ подобно тому, как об этом писал М. Пруст в романе "В сторону Свана". Третья часть романа имеет заглавие "Имена местностей: имя" и по-своему раскрывает взаимодействие образа и географического названия: "Образы эти... по необходимости оказывались сильно упрощенными; несомненно, то, к чему стремилось мое воображение и что мои чувства воспринимали лишь несовершенно и без удовольствия, было мной укрыто под защитой имен; несомненно, оттого что я напитал их своими грезами, имена эти стали магнитом, притягивавшим мои желания"19. Ф. Бродель писал в другой связи о роли "идеальных образов" и "заветных слов" культуры20. Понятие "место памяти" вполне сопоставимо с понятиями "форс-слово" и "концепт культуры", но не тождественно этим понятиям.
Термин "форс-слово" впервые появился у французского лингвиста А. Мейе (1930), который предположил, что, в отличие от слова-знака (mot-signe), оно обладает особой эмоциональной силой. Идею А. Мейе развил Р.А. Будагов, который определил форс-слова как характерные, типичные и максимально насыщенные единицы, отражающие национальные особенности видения мира в ту или иную эпоху, а в некоторых случаях и особенности взглядов отдельной творческой личности21. Позднее в науке стало разрабатываться понятие концепта. По мнению С.Г. Тер -Минасовой, оно стало «одним из самых распространенных и "модных" в гуманитарных науках» и как следствие одним из самых многозначных22. Не претендуя на полное освещение этой темы, предположим, что можно говорить о наличии общих признаков у понятий место памяти и концепт культуры. Оба понятия являются "заместителями" (термин А. А. Аскольдова-Алексеева) неопределенного множества предметов и понятий, обладают огромным потенциалом значений и ассоциативной широтой, так как взаимодействуют с другими, смежными понятиями. Так, статьи в словаре Ю.С. Степанова могут распадаться на несколько частей: дом, уют; совесть, нравственный закон, мораль23 и др. У П. Нора идентификация "Государство" обозначается несколькими местами памяти: "Символика государства", "Версаль, образ государя", "Гражданский кодекс", "Мемуары государственных мужей"24. Именно поэтому классификация мест памяти и концептов культуры представляет особую сложность. Оба понятия относятся к субъективной сфере чувств, переживаний, интуиции. Наконец, оба обозначаются словами, хотя и не только ими. Они могут быть выражены в музыке, живописи, фотографии и т.д.
И все же между этими терминами существует некоторая разница. Она заключается в оттенках значения: концепт в большей степени, чем место памяти, связан с абстракцией, в то время как место памяти более чувственно и конкретно (его уточняет само понятие "место"). Так, например, концепт "кельтский мир" может быть ассоциирован с несколькими местами памяти: галльский петух, Верцингето-рикс, легенды артуровского цикла и т.д. Концепт "кельтский мир" нельзя назвать местом памяти, но место памяти "галльский петух" может обозначать концепт "кельтский мир". Можно сказать, что в концепте преобладает общее, выражающееся в частном, а в месте памяти - частное, отражающее общее.
Одним из "частных" обозначений образа Франции является геометрическая фигура шестиугольника (hexagone). Слово "шестиугольник" может использоваться как синоним названия страны, например, в политической речи или газетной статье. Между тем картинка вовсе не так однозначна, как кажется на первый взгляд. Сколько у Франции углов? Шесть, восемь, десять? На самом деле насчитывается немалое число интерпретаций - от круга до квадрата через целую серию многоугольников. Долгое время форма Франции представлялась в виде круга, квадрата или ромба, и стремление заключить страну в совершенные и простые геометрические фигуры было тем сильнее, чем более укреплялось государство. Карл IX, Екатерина Медичи и их свита совершали время от времени поездки по стране, которые имели символические названия: "un tour", "une ronde", "un circuit" ("круг", "окружность"). Архитектор Вобан советовал Людовику XIV "обустроить свой квадратный луг" ("faire son pré carré")25. Со временем фигура усложнилась.
Концепт шестиугольника довольно поздний (он появился в XIX в.), и какое-то время его воспринимали критически. Авторы писали о том, что шестиугольник Франции неровный, границы разорванные, абсурдные, не соответствующие величию Франции. Только в конце XIX в. появились позитивные характеристики этой формы. В 1887 г. Ф. Бюиссон (F. Buisson), деятель школьного образования Третьей Республики, в одной из программ написал ставшую классической фразу: "Шестиугольник очерчивает национальную территорию Франции", - и рекомендовал преподавателям на самом первом уроке обозначить вершины этого шестиугольника, подтверждая тем самым его границы. Между тем были и отступления от этого образа, например в Географической энциклопедии 1950 г.: "Франция имеет почти правильную геометрическую форму: в ней можно увидеть восьмиугольник, с четырьмя сторонами поверхности суши и четырьмя сторонами поверхности моря"26. Таким образом, можно говорить не о шестиугольнике, а о "мифе шестиугольника" ("mythe hexagonal"). Количество углов менялось, однако любая 122
правильная форма создавала впечатление стабильности границ, пропорциональности частей и элегантности образа. Значение слова "шестиугольник" как названия Франции не сразу было зафиксировано в словарях. Впервые оно появилось лишь в 1969 г. в дополнительном томе словаря Большой Ларусс. Словарное закрепление понятия связывают с распадом колониальной системы и ограничением территории Франции территорией метрополии.
По мнению французского историка Ф. Броделя, поиски идентичности являются признаками жизнеспособности нации: "Нация может существовать, лишь если она бесконечно ищет самое себя"27. Между тем американский исследователь Т. Зельдин весьма скептически отозвался об идее определить, в чем заключается национальная идентичность Франции, и предложил "не низводить французов всего лишь до уровня примеров мифической национальной культуры". С его точки зрения, представление французов о себе прошло три фазы развития: 1) фазу "национального мифа", сформированного в XIX в.; 2) фазу "интернационального мифа" - представления о том, что французская цивилизация является олицетворением общечеловеческих ценностей, и 3) фазу дробного видения общества и человека. Как не существует двух одинаковых индивидуумов, так не существует и двух французов, которые бы одинаково определили национальную идентичность своей страны: ". я не верю, что французы настолько отличаются от других [наций], как они стремятся себя представить"28. Эта цитата явно опровергает своего автора, так как свидетельствует об общем стремлении французов показать, что они не такие, как другие народы: значит, чувство общности все же существует, но имеет разные проявления.
В качестве примера приведем 10 ассоциаций, которые, по мнению П. Нора, идентифицируют страну в представлениях самих французов (безусловно, речь идет всего лишь об очень упрощенной схеме). Это галльский петух; три имени собственных, обозначающих реальных людей: Карл Великий, Жанна д'Арк, Декарт; метафорическое обозначение французской католической церкви (Старшая дочь церкви); название столицы - Париж; разные обозначения государственной власти - государство, король; принцип "Свобода, равенство, братство"; "Дух французского языка" ("Génie de la langue française")29. Большинство символов вполне предсказуемо в глазах иностранцев, однако их значение может видоизменяться ( неслучайно А.М. Пешковский считал нюансы "почти" и "как бы" очень важными характеристиками). Например, женский образ национальной идеи -Жанна д'Арк в настоящее время трансформируется и используется в политическом дискурсе националистического толка.
Понятие "Дух французского языка", отражающее исключительное отношение французов к своему языку, можно назвать уникаль-
ным. Развитие французского языка являлось и является государственным делом, плодом усилий известных ученых и блестящих литераторов. Вот как оценивал свою литературную деятельность знаменитый поэт XVI в. П. Ронсар30:
.Плененный в двадцать лет красавицей беспечной, Задумал я в стихах излить свой жар сердечный, Но, с чувствами язык французский согласив, Увидел, как он груб, неясен, некрасив. Тогда для Франции, для языка родного, Трудиться начал я отважно и сурово И множил, воскрешал, изобретал слова, И сотворенное прославила молва. Я, древних изучив, открыл свою дорогу, Порядок фразам дал, разнообразье слогу, Я строй поэзии нашел - и волей муз, Как римлянин и грек, великим стал француз.
(Пер. В. Левика)
Как следует из текста, Ронсар считал литературное творчество служением Франции и полагал, что величие страны состоит в ее языке. В результате усилий, которые шли и от разума и от сердца, французский язык уже в XVII в. - раньше других европейских языков - получил разработанную норму и богатейшие средства выражения, стал моделью для подражания во всей Европе и в конечном счете принес славу Франции (правда, это сопровождалось вытеснением других языков и диалектов). В XVIII в. он превратился в действенный инструмент, способствующий распространению французской культуры, и стал одним из главных козырей политиков и дипломатов. Возникал соблазн объяснить успех французского языка какими-то особыми свойствами. Так, в статье "Французский язык" Энциклопедии Дидро и Д'Аламбера (1750-1764) Вольтер связал "дух" французского языка с ясностью и порядком построения фраз, в результате чего возникает "легкость, с которой этот язык позволяет объясняться". В знаменитом трактате "Discours sur l'universalité de la langue française" (1784) писатель А. Ривароль (A. Rivarol) развил тезис о том, что французский язык занимает особое место среди прочих благодаря четкому порядку слов и построению фраз. Вывод Ривароля звучал так: "Что неясно, то не по-французски". Тезис Ривароля об исключительности французского языка оказался очень заразительным и имел свою оборотную сторону: все отступления от нормы стали восприниматься как непростительные ошибки.
Но разве один язык может быть более ясным, чем другой? Любой язык стремится к ясности, но достигает этого разными способами. Иначе может оказаться, что одни языки более способны, а другие - менее способны ясно выражать мысль, а отсюда
очень легко перейти к утверждению, что современность, допустим, способен выражать только английский язык, и найти этому обоснования. Именно поэтому современные работы, посвященные этому вопросу, имеют иную тональность. Оценка культуры с точки зрения ее предполагаемого лидерства критикуется как проявление "культурного дарвинизма"31. Исследователи призывают своих коллег не делать из языка памятник, фетиш, когда жесткие правила сковывают инициативу, а трудности отпугивают как французов, так и иностранцев. Время от времени раздаются голоса о необходимости смягчить критерии правильности/неправильности речи (непонятно, однако, до какой степени). Трудно сказать, насколько реалистичны эти предложения, однако Французская академия как "хранительница языка" по-прежнему стоит за поддержание высокой нормы, а ошибки во французском языке по-прежнему являются препятствием для профессионального роста32.
В настоящее время французский язык сталкивается с большими проблемами. Во-первых, изменяется положение французского языка на Африканском континенте: страны, традиционно входящие в сферу франкофонии (бывшие колонии Франции), испытывают не только экономические и политические трудности, но и снижение уровня образования и как следствие падение уровня владения французским языком. Во-вторых, при сохранении де-юре статуса французского языка как языка международного общения де-факто он используется реже, чем, например, полвека тому назад. Международные научные конференции заявляют французский одним из рабочих языков, но научные сообщения французских докладчиков делаются ими на родном языке далеко не всегда. Вопрос стоит даже более остро. По мнению А. Дьуфа, генерального секретаря Международной организации франкофонии, именно французские исследователи гораздо чаще, чем исследователи из других франкоговорящих стран, отказываются от французского языка в пользу английского33. В-третьих, французский язык испытывает воздействие английского, однако, в отличие от ситуации в иных странах, французское правительство пытается ограничить это влияние законодательным путем. Так, в 1994 г. был принят закон Тубона (la loi Toubon), предлагающий французские эквиваленты некоторым словам английского происхождения. Некоторые из предложенных слов вполне прижились (например, logiciel вместо software), другие так и остались на бумаге (doc не заменило CD-Rom).
Можно ли в этой ситуации говорить о "кризисе языка" и "кризисе языкового сознания"? Тема эта далеко не нова; в истории французского языка она время от времени поднималась и рассматривалась в двух аспектах - внутреннем и внешнем. Внутренние проблемы связывали с языком молодежи, которая "говорит все хуже и хуже",
внешние - с влиянием других языков (латынь, итальянский, английский). Угрозы, которые испытывает французский язык, подкреплялись и подкрепляются характерными метафорами и сравнениями: национальное достояние (разрушение памятников), здоровье организма (болезнь, заражение, гангрена), военное столкновение (осажденная крепость, проникновение противника), насилие (появление монстров и бастардов)34. Такое собрание угрожающих метафор, повторяющихся в разные эпохи, свидетельствует, возможно, не о степени угрозы, а о жизнеспособности французского языка, находящего ответ на меняющиеся вызовы времени. На современном этапе развитие французского языка по-прежнему остается государственным приоритетом.
В заключение отметим, что образ Франции и французского языка продолжает волновать миллионы людей - самих французов и иностранцев, изучающих Францию или даже малознакомых с ней. С одной стороны, эти ассоциации устойчивы и даже ожидаемы, с другой - специфичны и изменчивы. Эта изменчивость, казалось бы, предсказуемых символов может быть скрытым барьером для взаимопонимания. Изучение этих образов в их развитии помогает оживить диалог между культурами и, используя метафору профессора Светланы Григорьевны Тер -Минасовой, укрепить "мир" языков и культур.
Примечания
1 Тер-Минасова С.Г. Война и мир языков и культур. М., 2007. С. 11.
2 Бродель Ф. Что такое Франция?: В 2 т. Т. 1. М., 1994. С. 12.
3 Там же. Т. 2. Ч. 2. М., 1997. С. 420.
4 Guiomar J.-Y. Le tableau de la géographie de la France // Les lieux de mémoire / Dir. de P. Nora: En 3 vol. 7 livres. Vol. 2. Livre 1. Paris, 1984. P. 592, 569, 570-571, 578.
5 См.: Бродель Ф. Указ. соч. Т. 1. С. 230, 43-44.
6 NordmanD. Des limites d'Etat aux frontières nationales // Les lieux de mémoire. Vol. 2. Livre 2. Paris, 1984. P. 39, 50.
7 Perville G. De l'empire français à la décolonisation. Paris, 1991.
8 BlochM. Apologie pour l'histoire ou métier d'historien. Paris, 1952. P. XI.
9 Нора П. Франция: память. СПб., 1999. С. 5.
10 MicheletJ. Tableau de la France. Paris, 1949. P. 94, 4.
11 Сартр Ж.-П. Тошнота. СПб., 2001. С. 185.
12 MicheletJ. Op. cit. P. 92.
13 Ibid. Р. 89-90.
14 Голль Ш. де. Военные мемуары: В 3 т. Т. 1. М., 2003. С. 23.
15 Вильпен Д. де. Сто дней, или Дух самопожертвования. М., 2001. С. 637.
16 Halbwachs M. La mémoire collective. Paris, 1950.
17 DumontF. Le lieu de l'homme. Montréal, 1968. P. 11.
18 Augé M. Non-lieux: Introduction à une antropologie de la surmodernité. Paris, 1992.
19 Пруст М. В сторону Свана. М., 2005. С. 465.
20 См.: Бродель Ф. Указ. соч. Т. 1. С. 12.
21 См.: Будагов Р.А. Язык и культура: Хрестоматия: В 3 ч. Ч. 3. М., 2001. С. 64.
22 См.: Тер-Минасова С.Г. Указ. соч. С. 37.
23 См.: Степанов Ю.С. Константы: Словарь русской культуры. М., 2001. С. 806-825, 750-780.
24 Les lieux de mémoire. Vol. 2. Livre 2.
25 Nordman D. Op. cit. P. 42.
26 Weber E. L'Hexagone //Les lieux de mémoire. Vol. 2. Livre 2. P. 98-99.
27 Бродель Ф. Указ. соч. Т. 1. С. 12.
28 Zeldin Th. Les Français. Paris, 1983. P. 475-476, 478.
29 Les lieux de mémoire. Vol. 3. Livre 3. Paris, 1984.
30 См.: Ронсар П. О вечном: Избранная лирика. М., 1999. С. 240.
31 Diouf A. Aux membres de DLF // Défense de la langue française. 2007. N 224. Р. 5.
32 Mauchamp N. Les Français: Mentalités et comportements. Paris, 2001. P. 55.
33 Diouf A. Op. cit. P. 6.
34 Le Grand Livre de la langue française / Dir. M. de Yaguello. Paris, 2003. P. 109.
