CC BY
86
В.В. Кондратьева (Таганрог), М.Ч. Ларионова (Ростов-на-Дону), А. Молнар (Дебрецен, Венгрия)
ОБРАЗ «СТЕПИ» / «ПУСТЫ» В РУССКОЙ И ВЕНГЕРСКОЙ ЛИТЕРАТУРАХ (избранные страницы)*
Аннотация. В статье рассматриваются презентации образа степи в русской и венгерской литературах на примерах произведений А.П. Чехова и венгерских поэтов и писателей, прежде всего Миклоша Месёя. Соотношение поэтических миров проанализировано в рамках двух научных подходов: с одной стороны, мифо-поэтического, а с другой - тропологического. Сопоставить произведения авторов, кажущихся столь далекими во времени и смысловой ориентации, не составляет большой трудности. Сближает их как общая языковая картина мира русского и венгерского народов («степь» / «пуста»), так и конкретная поэтическая установка писателей. Образ степи относится к тем объектам художественного и философского осмысления, которые позволяют обнаружить, с одной стороны, генетическую связь литературных традиций, с другой - типологическое сходство. В ходе анализа сначала обобщается развитие образа степи в русском фольклоре, казачьих песнях и в творчестве Чехова на примере повести «Степь», рассказов «Печенег» и «В родном углу», затем приводится краткий обзор венгерской литературной традиции, посвященной степной природе, в частности, в стихотворениях Шандора Петёфи. Месёй интенсивно читал Чехова и, скорее всего, был знаком с упомянутыми его повестями и рассказами. Поэтика повести «Высокая школа» явно вырастает из этого наследия, однако не следует умалять и значение особенного языкового мира ее автора, в силу которого и нагромождаются в повести необычные метафоры, сравнения и персонификации, обновляющие канон.
Ключевые слова: степь; картина мира; генетическое и типологическое сходство; А.П. Чехов; Шандор Петёфи; Миклош Месёй.
V.V. Kondratieva (Taganrog), M.Ch. Larionova (Rostov-on-Don), Angelika Molnar (Debrecen, Hungary)
The Image of "Steppe" in the Russian and Hungarian Literatures (Selected Pages)**
Abstract. This paper examines the representations of the steppe image in the Russian and Hungarian literatures on the examples of works by A.P. Chekhov and Hungarian poets and writers, especially Miklos Meszoly. The correlation of the poetic worlds is
* Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ и РЯИК в рамках научного проекта № 20-512-23010.
** The reported study was funded by RFBR and RLC according to the research project № 18-501-18000.
analyzed via two scientific approaches: firstly, mythopoetic, and, secondly, topological. It is not very difficult to compare the works of authors who seem so distant in time and semantic orientation. They are brought together as a general linguistic worldview of the Russian and Hungarian peoples ("steppe" / "puszta"), and a specific poetic purpose of the writers. The image of the steppe belongs to those objects of artistic and philosophical reflection, which allow to detect, on the one hand, the genetic connection of literary traditions, on the other - their typological similarity. The analysis first summarizes the development of the image of the steppe in the Russian folklore, Cossack songs and Chekhov's works using the example of "The Steppe", "The Pecheneg" and "At Home", followed by a brief overview of the Hungarian literary tradition on the steppe wildlife, in particular, in poems of Sandor Petofi. Meszoly read Chekhov intensively, and most likely he was familiar with the novellas and short stories mentioned above. The poetics of the short novel "High School" clearly grows out of this heritage, but the importance of the special linguistic world of its author should not be diminished, that is why the stories are loaded with unusual metaphors, comparisons and personifications, renewing the literary canon.
Key words: steppe; picture of world; genetic and typological similarities; A.P. Chekhov; Sandor Petofi; Miklos Meszoly.
Образ степи в славянской мифологии и фольклоре обладает определенными устойчивыми характеристиками, которые возникли много веков назад. Если обратиться к этимологии слова «степь», то, согласно словарю М. Фасмера, в круг его значений, пришедших из разных языков, входят понятия «вырубленное место», «вытоптанное место», «тянуться, простираться», «вытягивать» «плоский, ровный» [Фасмер 1996, 755-756]. Современные ученые-фольклористы и мифологи определяют степь (поле) как пространство, обладающее признаком бесконечности, безграничности и потому трактуемое как культурная периферия, граница «своего» и «чужого» миров [Агапкина 2009].
Несмотря на то что степь - открытое для всех пространство, широкое и свободное, она абсолютно пуста, в ней почти невозможно встретить человека, а если он там и находится, то чувствует себя в совершенном одиночестве. Даже если степь называется «поле», то это поле «дикое» или «чистое», что свидетельствует о его безграничности и открытости, а также о пустоте и незаполненности. Например, дерево в поле символизирует одиночество, изоляцию персонажа.
Зданий, каких-либо построек или домов в степи невозможно найти, так как люди здесь не живут постоянно. В некоторых народных песнях изображается одинокий шатер в степи. Кроме пустого, чистого поля в фольклоре существует понятие поля и в значении засеянного, живого, которое символизирует плодородие, поэтому в некоторых свадебных песнях можно найти метафорический образ поля, который связан с совершающимся ежегодно вместе с природой круговоротом жизни. Поле в таком случае воспринимается как жизненный путь отдельного человека и семьи в целом. То есть даже «живое» поле может приобретать «степные» харак-
теристики, если связано с мотивами судьбы, испытания, перемены статуса, смерти. Так, в причитаниях поле - место, откуда ждут возвращения близких. В других причитаниях присутствует образ нераспаханного поля как символа смерти хозяина и сиротства детей. Степь - это и иномирное пространство, пустое, порожнее, место испытания героя; в этом качестве степь может быть соотнесена с морем и лесом.
Важнейшую роль степь играла в жизни казаков, так как она была местом их пропитания, встреч и битв с врагами, а также дорогой в дальние края. Образ степи стал одним из центральных пространственных образов в казачьих песнях. В каждой песне степь приобретает какие-то новые черты, ее по-разному характеризуют, и она рождает разные образы, но все они вписываются в парадигму малообитаемой, дикой территории, которая противопоставлена обычной жизни. Пространство дикого поля всегда безгранично и свободно, поэтому очень часто в казачьих песнях мотив воли соседствует с мотивом простора. Кроме экстремального мотива боя, противостояния с врагом, распространен мотив раны или болезни, например, раненого казака. Образ поля, засеянного останками воинов, чаще всего отображается и в исторических песнях. Этот фольклорный мотив перешел и в раннюю русскую литературу. В «Слове о полку Игореве» также встречается сравнение битвы с жатвой-косьбой-молотьбой [Гаспаров 2000, 39-40].
Степь обладает определенным растительным и животным миром. Чаще всего мы встречаем здесь птиц, а именно хищных птиц: ястребов, соколов, коршунов. А.В. Гура называет их «нечистыми», т.е. дьявольскими и злыми птицами [Гура 1997, 532]. В казачьих песнях сокол имеет «мужскую символику», «соколик» - ласковое обращение к молодцу или любимому, а кукушка - символ судьбы. Но самым важным и необходимым казаку животным является, конечно же, конь, так как дома это его помощник в хозяйстве, а во время битвы - верный друг. Что касается растительного мира, то в основном встречаются однотипные травы, кустарники, кусты и лишь иногда деревья. В казачьей песне нет красивой степи; она, наоборот, выглядит пустой и неяркой, так как к миру человека не относится.
Литература восприняла традиционно-культурные коннотации образа степи. И в индивидуальном творчестве степь - это пустынное место, где человек оказывается один на один с природой, с собой, с Богом. Это территория временной смерти, как пустыня в пушкинском «Пророке». В путешествии по степи пространство приобретает хтонические свойства и атрибуты, а герой преодолевает трудности и трансформируется.
Именно эти смыслы обнаруживаются в повести А.П. Чехова «Степь» (1888), в основе сюжета которой лежит путешествие девятилетнего мальчика Егорушки по бескрайней приазовской степи. Герой находится в состоянии и процессе «перехода», перемены внешнего и внутреннего статуса. Соединение архетипических парадигм детства, путешествия (повесть имеет подзаголовок «История одной поездки») и степи рождает то необходимое художественное качество, которое многим было непонятно, но
Новый филологический вестник. 2020. №4(55). --
которое определяет «индивидуальность» повести.
Степи в повести отводится роль дикой местности, в пространстве которой происходит инициация героя [Ларионова 2006]. Егорушка попадает в фантастическое, сакральное пространство, которое, по существу, является «иным» миром. Испытание страхом - одно из испытаний инициации. Егорушка чувствует одиночество, но его обособленность не онтологическая, это обособленность «перехода», временного инобытия. Особое значение в этой связи приобретает болезнь, которую Егорушка переживает в пространстве степи. В контексте пути по степи как инициации она приобретает значение временной смерти. Так, в степном сюжете раскрывается история взросления с неизбежными при этом потерями и обретениями.
Образ степи в повести отнюдь не хаотичен, он выстроен в соответствии с мифологическими законами. Танатологическое значение приобретают и многочисленные орнитообразы. Вероятно, ассоциация птиц со свободой в литературе Нового времени рождена их способностью перемещаться на большие расстояния, но нельзя забывать, что в фольклоре птицы связаны с «иным» миром, со смертью, особенно коршун. Все персонажи, которых встречает Егорушка в степи, в основном, уподобляются птицам. Господин степи Варламов наделен мифологическими чертами хозяина огромных пространств, по которым он кружит, как коршун. Графиня Драницкая вызывает ассоциации с черной птицей. Соломон напоминает мальчику общипанную птицу, Моисей - цаплю. И говорят они на необычном, неизвестном для ребенка языке, почти птичьем: «гал-гал-гал», «ту-ту-ту». Знакомства с обитателями степного мира обогащают мировосприятие мальчика. Они становятся очередными этапами взросления юного героя.
В двух других рассказах А.П. Чехова «В родном углу» (1897) и «Печенег» (1897) акцент делается на мортальной, разрушающей семантике степи. В первом произведении безграничный, величественный мир степи рождает в герое (и в читателе) чувство заброшенности и одиночества. Человек чувствует себя здесь маленьким, потерянным, он не находит себе применения. И главная героиня, Вера Кардина, имея хорошее образование, не понимает, как оно может пригодиться ей здесь, в степи. На протяжении всего рассказа у нее нарастает ощущение одиночества и загнанности. Мотивы скуки, одиночества, разлада и одичания, развивающиеся в рассказе «В родном углу», в «Печенеге» доведены до предела. Сам хутор расположен на припеке, и кругом нет ничего. Степной дом Жмухи-на характеризуют неустроенность, теснота, нечистота, отсутствие уюта. Описание кухни воссоздает картину первобытного хаоса. В этом доме на всем лежит печать старости и запустения, даже икона превращается здесь в темную доску [Кондратьева 2016].
Любопытно, что похожую картину мы наблюдаем в венгерской литературе. Русское слово «степь» в венгерском языке переводится как «sztyep-ре», однако относительно венгерской степной территории и венгерской культуры («пейзажа») используется существительное «puszta». «Пуста» -это облитая жгучим солнцем, травянистая равнина с редкими растени-
ями, используемая в основном для выпаса скота [Вш^^ Orszagh 2004]. Как в русском, так и в венгерском языке слово «пуста» связано с пустотой и обозначает также бесплодное, нежилое место: пустыню необитаемую, оставленную неокультуренной. Видимо, в исторической и языковой памяти венгров сохранилось представление о степи, через которую проходили гуннские / венгерские кочевники, и его проецировали на самую крупную, плоскую территорию в Венгрии, которая расположена между реками Дунаем и Тисой. Это «Великая равнина» («Альфёльд») с равниной «Хорто-бадь».
Об укорененности в венгерском менталитете значения «разрушенная и опустошенная территория» свидетельствует и прилагательное «пусто» (то, чего не хватает), в переносном смысле употребляемое как «бессмысленно». В русском языке другое значение венгерского слова «пусто» (то, что только одно единственное) выражается иными словами: например, «чистая правда» или же «голыми руками», «невооруженным глазом».
Интересно, что как в русском национальном сознании и языковой картине мира «степь», так в венгерском - «пуста» функционирует в качестве основного топоса, географического символа идентичности, даже архетипа, получающего широкое развертывание в фольклоре и литературе. Далее будет употребляться именно это слово.
В венгерской поэзии мир пусты становится одним из образов, отражающих особенности национальной картины мира. Пейзажная лирика появляется уже в Возрождении, однако только в Новое время впервые пре-зентируется регион дикого скотоводства и народной жизни - Великая равнина. Открывается новый идеальный мир природы. Заимствовав образы народных песен и песен куруцев (антигабсбургских повстанцев), поэты романтизма с 1830-х гг. объявили пусту топосом свободы. Тема получает развертывание и достигает своего совершенства в творчестве Шандора Петёфи, у которого пейзаж становится не только отражением настроений лирического «я». Образ пусты в его пейзажных стихах отражает национальный менталитет, реализуя различные значения слова. В своих пейзажных стихах, в том числе «В степи родился я» (1844) и «Тиса» (1847), Пе-тёфи стал истинным певцом пусты, ее обширных пастбищ и поэтической красоты миражей. Бесконечная степь часто называется у поэта также словом «рона» (шаг) от славянской «равнины». Поэт узаконил в литературе народный венгерский язык, создавая с его помощью свое новое слово и оживляя канон пейзажной лирики.
В первом выдающемся произведении Петёфи о Великой равнине -«Альфёльд» (1844) - противопоставляются два типа ландшафтных идеалов: романтически дикие горы Карпат и реалистический образ низменности Альфёльда. Лирическое «я» предпочитает обширную равнину, в пространстве которой чувствует себя свободно и дома. Такой подход к ландшафту является новым. Меняя точки зрения, поэт демонстрирует солнечную и бесконечную пусту, с одной стороны, вертикально, с высоты, с позиции орла, выпущенного из тюрьмы, а с другой - в горизонталь-
ной плоскости, в которой видны пастухи и табуны, дикие гуси и ящерицы, травки и колосья пшеницы, постройки, в частности, фермы, чарды (кабаки) и колодец с журавлем.
Уже из этой детализации ясно, что часть территории Великой равнины, именуемая Кишкуншаг («малая кунская / половецкая земля»), особо ценна для поэта. В стихотворении «Кишкуншаг» (1848) сильнее проявляется радость иметь убежище от вечного шума большого города. Поэт не дает объективного описания пусты, а с помощью антропоморфизации (колодец) и инновативных метафор («кровоточащая звезда») полностью субъективизирует ее.
В элегическом стихотворении «Степь зимой» (1848) в изображении степного ландшафта доминируют негативные акценты. Зимняя пуста в этом произведении контрастна «Альфёльду». Петёфи употребляет разные значения и формы слова «пуста» (в дословном переводе: «Теперь по-настоящему пуста эта пуста!»). Только по недостающим деталям пейзажа (вымершей природы) можно догадаться о том, что здесь на самом деле имеется. В стихотворении приводится и народный образ героя пусты: разбойника, выпавшего из общества («бетьяра», ср. «казака»). Он -единственное живое лицо в пусте, но его свобода дается лишь за счет его одиночества, рядом с ним его конь и другие изгои: волк и ворон. Плоская равнина сопоставляется с замерзшим морем. Заходящее солнце персонифицируется также как изгой: оно - «изгнанный король», и, согласно метафоре, с его «главы кровавый катится венец». Изначально солнце предстает как усталая птица и как согбенный старик. Эта развернутая метафора уникальна в венгерской литературе, точно так же как и сближение каждого сезона с хозяином или хозяйкой. Например, осень предстает плохим фермером, утрачивающим свое богатство.
Соратник Петёфи, Янош Арань, подробно описывает Великую равнину в первой песне своей поэмы «Тольди» (1847), не разоблачая романтический образ пусты. У него земля - солончак, прожженный жаркими лучами солнца, на котором встречаются лишь испытывающие жажду насекомые. В стихотворениях же великого поэта ХХ века Эндре Ади степной пейзаж - «угар» (необработанное поле под паром) - вовсе является символом венгерской отсталости. В произведениях «народных» писателей представлены и превратности пастушеской жизни. Мир фермеров более грубый, жестокий и варварский, чем тот, что был известен раньше в литературе. Нищета и разбой сопровождают образ пусты у знаменитого венгерского прозаика Жигмонда Морица. Одно из самых значительных социографи-чески-литературных произведений - это «Люди пусты» (1936) Дьюлы Ий-еша, в котором рассказывается о неграмотных и нищих пастухах и фермерах, придерживающихся древних, «азиатских» обычаев помогать друг другу или сводить друг с другом счеты.
Однако образ пусты наделяется в венгерской литературе и философским содержанием. Выдающийся поэт XX века Аттила Йожеф в своей лирике формулирует трагедию человеческого существования (одиноче-
ство, безысходность, страдания) посредством системы метафор, в центре которой стоят мороз, снег, тишина, мрак и т.д. Таким же предстает бедный фермерский мир в редких его стихотворениях, не посвященных городу.
Ввиду сказанного следует обратиться и к образу степи, созданному в одной из самых известных повестей крупного венгерского писателя второй половины ХХ века Миклоша Месёя «Высокая школа». В повести по законам репортажа писатель приезжает на экспериментальную ферму, на которой обученные соколы истребляют птиц (цапель и ворон), уничтожающих запасы рыбного хозяйства. Он познает тяжелую и, как ему кажется, дисциплинированную жизнь этой среды, работая здесь и стараясь влиться в коллектив.
Образ фермы в пусте нельзя рассматривать как реалистическое описание Месёем пространства. Творчество прозаика опирается на экзистенциальную философию и поэтику абсурда, нового романа и магического реализма, а данная повесть прочитывается на разных уровнях структуры как аллегория власти, коммунистической диктатуры, экзистенциалистской тоски [см. Ве1а& 1983; Каг&зоп 1994; ТЪотка 1995; Szentesi 2006; Szollath 2018]. На наш взгляд, «Высокая школа» является выдающимся произведением венгерской литературы в силу уникальной метафоризации, которая особо проявляется в образе пусты. Частью этого образа являются птицы, лошади, грызуны и т.п. В статье мы обращаемся только к некоторым природным образам и рассматриваем их под углом зрения метафорического плана.
Если сопоставить изображение пусты в повести М. Месёя с литературной традицией, сразу же бросается в глаза ее новаторское переосмысление. Здесь встречаются традиционные элементы, связанные с образом степи (солнце, небо, солончак, пустота, одинокий орел и т.д.), однако они обрастают совершенно новыми смыслами, следовательно, пуста предстает не как топос свободы, дома или нищеты.
В первых же характеристиках пространства и времени встречается множество тропов. Природные явления (туман, лучи солнца) олицетворяются неожиданно и оригинально. Туману присваиваются признаки рыбы (плавает) и птицы (сизый). Лучи пронзают туман, подобно удару клюва птицы или ножа (металл), с помощью которого человек разделывает жертву - корм для соколов. Более того, лучи наделяются такими действиями, которые традиционно относятся к молнии (вспыхивать, гаснуть). Предикат «искриться» также неожиданно сочетается у Месёя с азбукой Морзе. Электрические искры автор ассоциативно связывает с телеграфными сигналами. Безлюдие, пустота степи становятся еще более невыносимыми оттого, что небо будто закрывает человека, а солнце сильно печет, ослепляя его. Месёй создает парадоксальную ситуацию: ощущение ограниченности пространства вызывает невыносимый свет, световую стену.
Встреча природного явления (ветра) и человеческого артефакта (телеграфные провода) рождает неприятные звуки, которые в толковании заведующего фермой равнозначны пению, а согласно мнению некой приезжей
столичной дамы - музыке. В тексте же звук завывающего ветра определяется как «фальцет». Провода (проволока) являются причиной смерти двух соколов: они блестят так сильно, что ослепляют даже птиц. Заведующий фермой говорит об этом событии, устанавливая параллель между человеком и птицами при помощи стертой метафоры, согласно которой глаза застилаются туманом. Итак, блеск металла сближается с яростью человека, а по признаку ослепления человек сближается с птицей. Проволока появляется не только в описании средств коммуникации, но и как материал для сеток, держащих живой корм для соколов в рабстве. Обильно кормят на ферме лишь хищных птиц, причем постоянство времени кормления уподобляется движению солнца в небе.
Одной из примет пусты становится ветер, который обычно связан с представлениями о свободе. И здесь движению ветра ничто не препятствует, потому что все подчинено главной задаче фермы - воспитанию соколов, и нужно, чтобы их хорошо было видно из дома. Но в жаре и духоте ветер не приносит облегчения. Сквозняк наполняет кухню дымом. Тереза готовит на ужин рыбу, чешуя которой поблескивает. Женщина как будто не обращает внимания на жару и не ожидает ничего необычного. Угли искрятся так, что напоминают азбуку Морзе. Отметим, что этот же предикат блеска употребляется как атрибут и в связи с прудами, лучами и молниями. Таким образом, телеграф и гроза словно сближаются. Пруды же характеризуются металлическим блеском (рябь воды) - возможно, от чешуи рыб. Пруды и озера в пусте посредством метафор и сравнений предстают высохшими, окаменелыми, мертвыми. Растения вымерли и сравниваются с человеческими артефактами, с трупами, а ил - с камнем. Растения сближаются также с острыми предметами, напоминающими лезвие. Такие признаки присваиваются и человеку. Человек, страдающий от зноя, словно сливается с неживым, «металлическим» образом природы: капля пота на лбу выглядит тяжелой, как ртуть. В пусте напрасны мечты о воде как райском изобилии.
Пустота и засуха, образы смерти определяют окружающий мир, и герою не хватает здесь ни животворящей воды, ни места для укрытия от палящего солнца. Невыносимая жара наполнена тайными звуками, а небо становится отражением или двойником «голой степи», пусты-прерии, в которой также нет движения, кроме игры вертикалей. Говорящий отождествляет свое «я» с единственным глазом, в котором небо не отражается (макрокосм), а оказывается замкнутым. Все остальное - пустота, метафора которая развертывается в паутинную сеть, запутывающую все, следовательно, и пролетающие птицы определяются как «явления пустоты». Они будто надевают на себя маски, и герою в засаде грезится, что птица-жертва (голубь) становится свободной, а птица-легенда (сапсан) поймана им.
«Мертвая» духота сопоставляется с клещом, который мешает человеку и вместе с тем предвещает нечто «крайне запутанное», т.е. путаница (пустота и одиночество) присваивается и событию. Этим событием будет гроза, уносящая жизнь нескольких соколов. Писатель-герой постепенно
разочаровывается в своих прежних ожиданиях из-за кровавых убийств животных, а эти смерти в буре окончательно подталкивают его к принятию решения покинуть ферму. Он уезжает домой, где напишет повесть о своих впечатлениях.
Итак, в венгерской поэзии мир пусты (степи) - это романтический мир, отражающий национальный колорит и экзотику, однако это и мир вольности и жестокости. Здесь, как и русской литературе, пуста (степь) - это топос, художественное пространство, в структуру которого входят строго определенный круг персонажей, сюжетов, объектов материального мира, локусов и определенных смыслов, которые персонажам и объектам присваиваются.
В повести Месёя «Высокая школа» на первый план выходит морталь-ный характер пусты. Это пугающий мир, безжизненный, подобный тому, который мы встречаем в рассказах Чехова «Печенег» и «В родном углу». Однако имеются и явные переклички с повестью «Степь». У венгерского писателя пуста изображается как место, противостоящее человеку. Человек теряется в безграничности, а степь, в свою очередь, подчеркивает его слабость и одиночество.
ЛИТЕРАТУРА
1. Агапкина Т.М. Поле // Славянские древности: Этнолингвистический словарь: в 5 т. Т. 4. М., 2009. С. 133-137.
2. Гаспаров Б.М. Поэтика «Слова о полку Игореве». М., 2000.
3. Гура А.В. Символика животных в славянской народной традиции. М., 1997.
4. Кондратьева В.В. Степной мир в рассказах А.П. Чехова: структура и семантика // Историко-культурный и символический облик провинции в творчестве А.П. Чехова. Ростов н/Д, 2016. С. 264-285.
5. Ларионова М.Ч. Миф, сказка и обряд в русской литературе XIX века. Ростов н/Д, 2006.
6. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: в 4 т. Т. 3. СПб., 1996.
7. Barczi G., Orszagh L. A magyar nyelv értelmezo szotara. 5. kotet. Budapest, 2004.
8. Béladi M. Helyzetkép. Vazlatpontok a mai magyar szépprozârol // Béladi M. Valaszutak. Budapest, 1983. P. 509-548.
9. Karatson E. Mészoly Miklos és a camus-i kozérzet // Karatson E. Baudelaire ajandéka. Pécs, 1994. P. 297-308.
10. Szentesi Z. Az autentikus létezés lehetoségei a valasztas jegyében // Irodalom-torténeti Kozlemények. 2006. № 3-4. P. 392-415.
11. Szollath D. A Magasiskola ot olvasata // Jelenkor. 2018. № 61. P. 1169-1175.
12. Thomka B. Mészoly Miklos. Pozsony, 1995.
REFERENCES (Articles from Scientific Journals)
1. Szentesi Z. Az autentikus letezes lehetosegei a valasztas jegyeben [The Possibilities of Authentic Existence in the Spirit of Choice]. Irodalomtorteneti Kozlemenyek, 2006, no. 3-4. pp. 392-415. (In Hungarian).
2. Szollath D. A Magasiskola ot olvasata [The Five Readings of the High School]. Jelenkor, 2018, no. 61, pp. 1169-1175. (In Hungarian).
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
3. Agapkina T.M. Pole [The Field]. Slavyanskiye drevnosti: Etnolingvisticheskiy sl-ovar' [The Slavic Antiquity: An Ethnolinguistic Dictionary]: in 5 vols. Vol. 4. Moscow, 2009, pp. 133-137. (In Russian).
4. Beladi M. Helyzetkep. Vazlatpontok a mai magyar szepprozarol [Facts. Sketch Points about Today's Hungarian Prose]. Beladi M. Valaszutak [Crossroads]. Budapest, 1983, pp. 509-548. (In Hungarian).
5. Karatson E. Meszoly Miklos es a camus-i kozerzet [Miklos Meszoly and the Well-being of Camus]. Karatson E. Baudelaire ajandeka [A Gift from Baudelaire]. Pecs, 1994, pp. 297-308. (In Hungarian).
6. Kondratieva V.V. Stepnoy mir v rasskazakh A.P. Chekhova: structura i semantika [The Steppe World in A.P. Chekhov's Short Stories: Structure and Semantics]. Istorico-kulturniy i simvolicheskiy oblikprovincii v tvorchestve A.P. Chekhova [The Historic and Cultural Image of the Countryside in A.P. Chekhov's Works]. Rostov-on-Don, 2016, pp. 264-285. (In Russian).
(Monographs)
7. Barczi G., Orszagh L. A magyar nyelv ertelmezo szotara [The Interpretive Dictionary of the Hungarian Language]. Vol. 5. Budapest, 2004. (In Hungarian).
8. Fasmer M. Etimologicheskiy slovar' russkogo yazyka [The Etymological Dictionary of the Russian Language]: in 4 vols. Vol. 3. St. Petersburg, 1996. (In Russian).
9. Gasparov B.M. Poetika "Slova o polku Igoreve" [The Poetics of "The Tale of Igor's Campaign"]. Moscow, 2000. (In Russian).
10. Gura A.V. Simvolika zhivotnykh v slavyanskoy narodnoy traditsii [The Symbolism of Animals in the Slavic Folk Tradition]. Moscow, 1997. (In Russian).
11. Larionova M.Ch. Mif, skazka i obryad v russkoj literature XIX veka [Myths, Fairy-tales and Rites in the Russian Literature of the 19th Century]. Rostov-on-Don, 2006. (In Russian).
12. Thomka B. Meszoly Miklos [Meszoly Miklos]. Pozsony, 1995. (In Hungarian).
Кондратьева Виктория Викторовна, Таганрогский институт имени А.П. Чехова (филиал Ростовского государственного экономического университета).
Кандидат филологических наук, профессор кафедры русского языка и литературы. Научные интересы: творчество А.П. Чехова, художественное пространство,
поэтика.
E-mail: [email protected] ORCID ID: 0000-0003-2388-2088
Ларионова Марина Ченгаровна, Федеральный исследовательский центр Южный научный центр РАН.
Доктор филологических наук, заведующий лабораторией филологии. Научные интересы: творчество А.П. Чехова, литература и традиционная культура.
E-mail: [email protected]
ORCID ID 0000-0002-2955-2621
Молнар Ангелика, Дебреценский университет.
Доктор филологии, доцент Института славистики. Научные интересы: русская литература и литературоведение.
E-mail: [email protected]
ORCID ID: 0000-0001-7896-1480
Viktoriya V. Kondrateva, Taganrog Institute named after A.P. Chekhov (branch of Rostov State University of Economics).
Candidate of Philology, Professor at the Department of Russian Language and Literature. Research interests: A.P. Chekhov's works, artistic space, poetics.
E-mail: [email protected]
ORCIDID: 0000-0003-2388-2088
Marina Ch. Larionova, Federal Research Centre the Southern Scientific Centre of The RAS.
Dr. Habil. in Philology, head of Laboratory of Philology. Research interests: the works of A.P. Chekhov, literature and traditional culture.
E-mail: [email protected]
ORCID iD 0000-0002-2955-2621
Angelika Molnar, University of Debrecen.
Doctor of Philology, Associate professor at the Institute of Slavistics. Research interests: Russian Literature and Literary Studies.
E-mail: [email protected]
ORCIDID: 0000-0001-7896-1480
