CC BY
25
30. Беликов Д.Н. Первые русские крестьяне-насельники Томского края и разные особенности в условиях их жизни и быта. Томск, 1898. С. 66-67.
31. Там же.
TO DEFINITION ON THE SUBJECT AREA OF ETHNOS ECOLOGICAL CULTURE
G.V. Ljubimova
The article studies the questions connected to the change of the contents within such a concept, as the ecological culture of ethnos, from the starting point of ethnic ecology down to present time. The beginning of ethnoecology as an independent scientific direction has taken place in our country at the turn of 1970—1980th; it has been connected to natural rapproachement of ethnography and social ecology. Within the framework of the specified disciplines it has been shown, that a successful adaptation of any society to the surroundings always had the ethnic slant as long as the formation of vital active ways adequate and similar to natural environment were historically accompanied by appearance of attributes which have accepted names ethnic. Thus ability to «adaptive-ecological variability» (that is, «mastering the corresponding ecological zones») has been recognized as one of distinctive features of ethnic systems.
© 2008 г.
Е.И. Гололобов
ОБРАЗ СЕВЕРА СИБИРИ В ПРОСТРАНСТВЕ СССР 1920-х гг. СОЦИАЛЬНЫЙ И ГЕОГРАФИЧЕСКИЙ АСПЕКТЫ
В череде российских модернизаций события 1920-х гг. занимают особое место. Это время серьезных преобразований административно-территориального характера, кардинальных изменений в экономической, социальной и культурной сферах жизни российского общества. Они затронули всех и вся и, естественно, не обошли стороной северные окраины.
Именно в это время шел интенсивный поиск путей развития северных территорий, велико было стремление раскрыть потенциальные возможности региона, опираясь на научно обоснованное комплексное использование его ресурсов. «Здесь [на Севере — авт.] по существу очередной задачей является комплексное всестороннее исследование, начиная с топографической основы страны и кончая формами материальной и духовной культуры ее населения», писал в своей рукописи «Об очередных задачах изучения Севера и северных народностей» профессор С.А. Бутурлин1.
Именно в 1920-е гг. была предпринята попытка конструирования позитив-
ного социально-географического образа Севера вообще, и Севера Западной Сибири в частности, как фактора экономической политики по отношению к северным территориям.
Одним из базовых подходов для сравнительного анализа образа Севера является концепция географических образов, сформулированная в работах Д.Н. Замятина. Географические образы — это устойчивые пространственные представления, которые формируются в результате какой-либо человеческой деятельности (как на бытовом, так и на профессиональном уровне). Создание географических образов связано с процессами формализации, концентрации определенных географических представлений.
Географические образы — это совокупность ярких, характерных символов, ключевых представлений, описывающих какие-либо реальные пространства. В данном случае важно, что образы создаются для более эффективного достижения определенной цели2. Целью является привлечение внимания властей к социально-экономическому развитию северных регионов, занимавших значительную часть территории страны.
Так, в своем докладе VI расширенному Пленуму Комитета Севера о необходимости землеустройства малых народностей Севера А.Е. Скачко очень ярко и точно описал влияние сформировавшегося географического образа на регио-
3
нальную политику в сфере природопользования3. Он отмечает, что вне узкого круга специалистов, связанных с Севером, землеустройство не считается нормальным, естественным мероприятием, которое должно занимать соответствующее место в «схеме государственных мероприятий», имеющим определенное отражение в бюджетах и планах.
Значительному количеству ответственных работников центральных органов власти, включая Наркомзем РСФСР, который собственно и должен был заниматься землеустройством, это дело представлялось «совершенно фантастическим, ненужным и невозможным». В чиновничьих кругах Советского государства Крайний Север представляли себе в виде необъятных земельных пространств, безграничных площадей «ничьей», никому не принадлежащей, никем не освоенной и никак не используемой земли.
Возникает справедливый вопрос, зачем нужно землеустройство там, «где на одного человека приходятся сотни километров земли», где население с землей не связано, где оно не имеет постоянного места жительства, вечно «бродит», без всякого порядка и системы, «теряясь в бескрайних пространствах никем не-
4
измеренной и никем даже не исхоженной земли» .
Когда такие взгляды декларируются структурами от которых зависит включение землеустройства в программу государственных мероприятий, то географический образ из абстракции превращается в реальный инструмент социально-экономической политики.
В 1920-е гг. определение географических границ Севера приобретает социально-экономическое значение. Известные толкователи понятия «Север» и «Крайний Север» того времени — Л.С. Берг, В.Ю. Визе, А.И. Толмачев, И.М. Иванов, Б.М. Житков, строго говоря, не отличали «Север» от физико-географических понятий «Арктика», «Заполярье», «ледяная зона». Эти толкования носили, в общем, довольно условный характер, они не учитывали на-
мечающихся серьезных сдвигов в освоении северных районов и возникающих в связи с этим задач разработки для этих территорий особой социально-экономической, хозяйственной и национальной политики.
Эти задачи должно было отражать советское районирование. Под районом подразумевалась «...своеобразная, по возможности экономически законченная, территория страны, которая, благодаря комбинации природных особенностей, культурных накоплений прошлого времени в населении и его подготовки для производственной деятельности, представляла бы самостоятельное звено в обшей цепи народного хозяйства»5. То есть районирование в первую очередь должно было носить экономически обоснованный характер.
По разработкам Госплана СССР Обь-Иртышский Север должен был стать частью Обской области с центром в Омске. В реальности север Западной Сибири вошел в состав Уральской области. Обосновывалось это в первую очередь именно экономическими соображениями: «С Омском, бывшим главным городом Степного генерал-губернаторства у Тобольского Севера никогда не было связей; до Томска или Новониколаевска слишком далеко в сторону, обратную всем экономическим и культурным тяготениям Севера. Из Тобольска прямой и ближайший путь зимой и летом к железной дороге на Тюмень, а при достройке Тавдинской линии — через Ирбит — будет только 480 верст прямого железнодорожного пути от Тобольска до Екатеринбурга. Березовский и Кондинский районы непосредственно связаны с Уралом несколькими оживленными зимними дорогами и торговлей — товарообменом. Тобольский округ культурно и хозяйственно был (и сейчас остается) тесно связан с северной частью Зауралья и никуда больше не тяготеет»6.
Анализируя причины определения административных границ в пользу Уральской области, К.И. Зубков справедливо отмечал, что сильной стороной уральского варианта был упор на индустриализацию региона7. Ключевые представления относительно Севера были в тот период следующими: неосвоенность, неизученность, крайне малая населенность, вымирание народов Севера, суровые природно-климатические условия (вечная мерзлота, суровая зима, непродолжительное лето и т.д.), исключающие ведение зернового хозяйства, наличие громадных природных ресурсов, пригодных к использованию. Такие характеристики на протяжении столетий формировали определенный историко-географический образ Севера вообще и Севера Западной Сибири в частности.
Одно из ведущих место в формировании образа сибирского Севера принадлежит суровым природно-климатическим условия, в частности низкой температуре, «при которой стеариновая свечка выгорает трубочкой вокруг фитиля и пламя не в силах растопить наружного слоя стеарина», когда на морозе «остываешь чрезвычайно скоро и надолго, даже глазное яблоко холодеет»8.
Следующей специфической чертой Севера была его слабая заселенность, порождавшая ощущение неосвоенности, необжитости. Необозримые пространства Сибири вообще и Севера, где «...люди терялись в суровом краю. Одинокие, на сотни верст разбросанные фактории и шесть сотых человека на квадратный километр»9 делали образ региона подчеркнуто безлюдным и, следовательно, диким.
Представление это было весьма устойчивым. «По ту сторону Урала (Евро-
пейская Россия — Е.Г.) еще слишком прочно держится представление о Сибири, как о бесконечной дремучей тайге, стране лесов, снегов и медведей. Даже проведение великого железного пути, прочно связавшего интересы провинции и метрополии и вовлекшего старую патриархальную Сибирь в оборот мирового хозяйства, даже крупнейшие события последнего времени и ряд сибирских реформ, в числе которых главнейшее место занимает открытие Сибири для колонизации, не освободили метрополию от старых взглядов на уже новую Сибирь»10.
Север «пустынен, беден и первобытен» был еще и потому, что слабо изучался и мало осваивался. Отчасти это было связано с недостаточным вниманием к Северу со стороны государства и общества, но были, по мнению современников, и объективные причины. С.А. Бутурлин считал, что Север еще очень молод, человек просто не успел еще его как следует заселить. «Живя и работая в издавна обжитых местах, мы ведь жнем не только то, что посеяли, но и то, что сеяли сотни и тысячи лет назад наши предки. Когда крестьянин пашет или копает грядки где-нибудь под Москвой, он это может делать потому, что предки его тысячу лет назад рубили, корчевали и сушили здешнюю сплошную тогда тайгу. Если английский фермер подвозит тележку с овощами или мясом к какому-нибудь городу, он нередко делает это по шоссе, проложенному еще римлянами во времена Юлия Цезаря. Кровью и потом тысяч поколений, опытом и наследственными знаниями тысяч поколений доведены обжитые южные и средние широты до теперешнего цветущего, производительного их состоя-ния»11.
В конце XIX начале — XX вв. в обыденном сознании сложился образ вымирающих народов Севера, не выдерживающих натиска цивилизации, и сопутствующих ей, согласно распространенным представлениям, «спирта, сифилиса и торгового обмана». Эти представления разделялись и обществом и властью. Меры, принимавшиеся правительством, не считались достаточными. Все это формировало образ обделенного региона.
На этом неутешительном фоне к сибирскому Северу притягивало лишь одно — наличие громадных природных богатств, которые давали возможность радикально улучшить его положение за достаточно короткий временной промежуток. Все, кто писал о Севере, отмечали его большие потенциальные возможности: «Север наш со своими богатствами, как сказочный богатырь ждет странника с живой водой, чтобы воспрянуть во всей своей мощи и значении». С. Швецов писал о Сургутском крае «...дикая могучая природа заключает в себе неисчерпаемые богатства, только как бы нарочно, для лучшего охранения своих сокровищ от жадности человека, она приняла суровые неприступные фор-12
мы» .
Для описания природных богатств Сибири была характерна превосходная степень. «Тобольский север заключает в себе громадные природные богатства. [...] Необъятные пространства тундр дают богатые оленные пастбища. [...] Леса, представляя огромную ценность сами по себе, являются в то же время питомником и хранителем пушного зверя и лесной птицы, и, кроме того, дают населению побочное, вспомогательное средство к существованию в виде кедрового промысла и заготовки дров. Громадные водные бассейны содержат колоссаль-
ные запасы ценной рыбы, и, кроме того, привлекают несметное количество во-
13
дяной птицы» .
Пальма первенства в формировании социально-географического образа Севера Сибири как сказочно богатого места по праву принадлежит пушнине. В конце XVI—XVII вв. царская казна не испытывала недостатка в мехах, которые, в подавляющем большинстве, имели сибирское происхождение. Разместить на внешних рынках того времени их не представлялось возможным. Мехами выплачивалось жалование почти всем заграничным посольствам, нередко ими же выплачивалось жалование служилым людям внутри страны, мехами одаривали иностранных гостей и дворянскую знать. Этот факт, приобретая легендарный характер, находил свое отражение в летописях, исторических сочинениях, публицистике, специализированных работах, художественной литературе.
Приведем лишь некоторые примеры. В Ипатьевской летописи под 1414 г. встречаем упоминание о том, как «мужи старии», побывав в Югре, видели там целые тучи всякого рода пушного зверя, в молодом возрасте падавшего с неба и разбегавшегося потом по земле. Обилие пушного зверя в Сибири и высокие цены на меха позволяли «совершенно нищему делаться богачом». П.Н. Буцин-ский в этой связи приводит интересный пример. В 1623 г. Иван Афанасьев продал две чернобурые лисицы — одну по 30 рублей, другую по 80 рублей. На вырученные деньги (110 рублей) он мог по ценам первой четверти XVII в. купить «двадцать десятин земли (20 рублей), прекрасную хату (10 рублей), пять добрых лошадей (10 рублей), десять штук рогатого скота (15 рублей), два десятка овец (2 рубля), несколько десятков разной домашней птицы (3 рубля)»14. В общем, полное хозяйство. Еще оставалось 50 рублей, в контексте указанных цен целое состояние.
Нельзя обойти вниманием многократно растиражированный в литературе пример отправки русского посольства в Вену в 1595 г. Государственная казна выдала послу Михаилу Ивановичу Вельяминову «в запас и на приказные расходы» 1009 сороков (40360 штук) соболей, 510 сороков (20040 штук) куниц, 337235 белок, 3000 бобров, 120 черно-бурых лисиц, 1000 волков и 75 лосин15.
Приведенные примеры, с одной стороны, наглядно демонстрировали большие ресурсные возможности сибирского Севера, с другой стороны, их хищническое использование.
Приведенные качественные характеристики сибирского Севера были использованы Советской властью для демонстрации радикального разрыва с прошлым и провозглашением новой политики по отношению к Северу и его коренному населению. На протяжении столетий Тобольский Север представлял собой пример систематического «ограбления природы», «... триста лет из него выкачивались богатства в виде мехов, дичи, рыбы и т.п.»16. Взамен Север не получал ничего. Представители новой власти заявляли, что этот «трехсотлетний
17
период безудержной эксплуатации Севера»17 закончился. Декларировалось, что освоение региона должно строиться на рациональном использовании природных ресурсов.
Однако упор в попытке формирования положительного социально-географического образа Севера по-прежнему делался на его неисчерпаемые ресурсы.
Образ сибирского Севера как места богатого пушниной активно эксплуатировался и в 1920-е гг. Это было связано с благоприятной конъюнктурой на пушнину на мировых рынках. Пушнина была важнейшим экспортным товаром СССР. Привлекательность Севера и в дальнейшем связывалась с большими запасами древесины. В 1920-е гг. на Север приходилось 78 % лесной площади Союза. По данным Наркомлеса, сырьевые ресурсы северных лесов по спелым и переспелым насаждениям составляли 80 % всех запасов лесов в стране18.
Освоение Севера как важнейшего ресурсного региона было связано с развитием путей сообщения. «Взгляда на глобус достаточно, чтобы видеть, что центр земных масс, а в особенности центр густонаселенных и культурных стран мира близок к арктическому поясу. Видно также, что кратчайшие расстояния между крупнейшими центрами атлантических и тихоокеанских стран ведут через северные полярные и приполярные области»19. Так формировался образ северного морского пути как кратчайшего пути из Европы в Азию.
Одно из центральных мест в конструировании положительного образа Севера занимали коренные народы региона. Отмечалось, что малые народы Севера создали самобытную культуру, достижения которой необходимо использовать в современном обществе, особенно при дальнейшем освоении Севера. «Что может быть удобнее в условиях Севера туземной ровдужной одежды для лета и меховой оленьей для зимы. Как превосходно приспособлены легкие, упругие,
несокрушимые нарты северян к бездорожной езде по кочкам, кустам и речным
20
торосам», отмечал известный знаток Севера С.А. Бутурлин20. Малые народы Севера это «герои, стоящие на самом опасном фронте человечества»21. Фронт этот — необозримые северные пространства, богатые различными ресурсами.
Согласно концепциям 1920-х гг., именно малые народы Севера должны были стать основной производительной силой, способной обеспечить продвижение общества, его экономики на Север, дать возможность «в будущем использовать разнообразнейшие богатства, которыми так изобилуют северные области нашего материка». Подчеркивалось, что северные народы «не являются ныне объектом для эксплуатации или в лучшем случае клиентами совершенно недостаточного государственного патроната. Туземцы Севера признаются добытчиками весьма ценных и необходимых для Союза товаров, которым государство должно помочь встать на ноги, окрепнуть и всемерно развить свою са-22
мостоятельность» .
Как уже отмечалось, конструирование «положительного» образа Севера связывалось с соответствующей государственной политикой. «Возможности севера огромны и будущее его блестяще. Но чтобы пробудить его к жизни, надо сделать для него, хотя малую долю того, что в течение тысячелетий делалось для умеренных широт, в смысле вложения научного знания и кристализированного разумного труда. Надо не только жать, но и сеять. Не только сеять, но и удобрять почву»23 отмечал Бутурлин в одной из своих работ, ориентированной на широкий круг читателей.
Таким образом, была предпринята попытка разрушения старого образа Севера, ключевыми характеристиками которого были суровые природно-климатические условия, во многом экстремальные, громадные пространства, неразвитая транспортная инфраструктура, малочисленное вымирающее население.
Новый «положительный» образ Севера акцентировал его потенциальные экономические возможности при условии комплексного научного изучения, выгодное географическое положение, адаптированное к суровым природно-климатическим условиям коренное население, способное к саморазвитию.
Однако, в полной мере, попытки сформировать динамичный образ Севера Сибири, имевшие место в 1920-е гг., не увенчались успехом. Провозглашенные принципы рационального природопользования остались декларацией. Коренные народы Севера оказались в сфере государственной патерналистской политики. Подневольный труд и ГУЛАГ вновь реанимировали образ сибирского (в том числе и Обь-Иртышского) Севера как места каторги и ссылки. «Трехсотлетний период ограбления природных богатств» региона, о прекращении которого власти неоднократно заявляли, продолжился с новой силой.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. ГАРФ. Ф. Р-3977. Оп. 1. Д. 471. Л. 3.
2. Замятин Д.Н. Гуманитарная география: Пространство и язык географических образов. СПб., 2003. С.48.
3. Скачко А.Е. Организация территории малых народов Севера // Советский Север: Сб. статей. М., 1929. С. 7.
4. Там же.
5. Энциклопедия местного управления и хозяйства. М., Л., 1927. С. 40.
6. Цит. по Константинов О.А. Уральская область. М., Л., 1929. С. 24-25.
7. Зубков К.И. Начальный этап формирования советской политики освоения севера: Уральская область и Тобольский Север в 1920-е гг. // Урало-Сибирский Север в развитии российской цивилизации. С. 109.
8. Бутурлин С.А. Что такое «Север», кто там живет и будущее значение его // Советский Север. Вып. I. С. 35.
9. ГАРФ. Ф. Р-3977. Оп. 1. Д. 485. Л. 23.
10. Строгий А.А. О лесах Сибири. СПб., 1911. С. 3.
11. Бутурлин. Ук. соч. С. 48.
12. Швецов С. Очерк Сургутского края // Записки зап. Сиб. Отд. ИРГО. Кн. X. Омск, 1888. С. 3.
13. Дунин-Горкавич А.А. Нужды Тобольского Севера и меры для их удовлетворения. Шадринск, 1994. С. 12.
14. Буцинский П.Н. Мангазея и Мангазейский уезд. Сургут, Нарым и Кетск / Сочинения в двух томах: Т. 2. Тюмень. 1999. С. 6-7.
15. Швец А.И. К вопросу о хищническом истреблении соболя в Сибири. Иркутск, 1911. С. 3; Емельянов А. Состояние пушного хозяйства СССР к десятилетию Октябрьской революции // Пушное дело. 1927. № 1. С. 8; Васильковский П.Е. Промысловые животные. М., Л., 1928. С. 52; Рахилин В.К. Общество и живая природа: Краткий очерк истории взаимодействия. М., 1989. С. 53.
16. ГАРФ. Ф. Р-3977. Оп. 1. Д. 39. Л. 21.
17. Там же. Д. 471. Л. 2.
18. Славин С.В. Размещение производительных сил на Севере во втором пятилетии // Проблемы Севера. Труды первой всесоюзной конференции по размещению производительных сил Союза ССР. М., 1933. Т. VIII. С. 17.
19. Бутурлин. Ук. соч. С. 62.
20. ГАРФ. Ф. 3977. Оп. 1. Д. 471. Л. 9.
21. Налимов В.П. К вопросу о сотрудничестве полярных народов в научной работе и в частности в охране природы // Охрана природы. 1928. № 1. С. 20-21.
22. Логанов Г. Проблема Севера в пушном хозяйстве СССР и работа Комитета Севера при ВЦИКе // Пушное дело. 1927. № 1. С. 103.
23. Там же. С. 55.
IMAGE OF NORTHERN SIBERIA IN THE USSR DURING THE TWENTIETH SOCIAL AND GEOGRAPHICAL ASPECTS
E.I. Gololobov
In the twentieth of the 20th c there had been the attempt taken to design a positive social-geographical image of the North in general, and the North of Western Siberia in particular, as a factor of economic policy in relation to northern territories. The key characteristics of the old image of the North were extreme natural-climatic conditions, enormous spaces, the undeveloped transport infrastructure and the small, dying out population. The article presents a new «positive» image of the North accented the following features potential economic opportunities under condition of its complex scientific studying, a favourable geographical position adapted to severe natural-climatic conditions, the indigenous population capable to self-development.
© 2008 г.
О.Н. Стафеев ОБРАЗ РЕГИОНА. ИНДУСТРИАЛЬНОЕ ОСВОЕНИЕ СЕВЕРА ЗАПАДНОЙ СИБИРИ В ОБЩЕСТВЕННОМ СОЗНАНИИ
Воспоминания являются одним из самых интересных источников по изучению представлений людей о современной им эпохе. В воспоминаниях наиболее полно отражаются образы региона. При этом, мы согласны с мнением Н.Н. Ро-дигиной, что образ региона — «это не просто отражение в общественном мнении представлений о регионе, базирующихся на знаниях о нем, но и продукт коллективного воображаемого, который может сознательно конструироваться заинтересованными интеллектуальными или политическими элитами»1.
Воспоминания как раз представляют собой пример такого «заинтересованного конструирования», которое выполняет ряд идеологических задач и функций. Относительно истории освоения севера Западной Сибири можно выделить две группы, связанные с существованием в регионе нефтегазового комплекса, — это партийные функционеры и производственники.
Образ региона в их мемуарах формировался не на пустом месте: большую роль в нем играли имевшие место в более ранние периоды мифы и стереотипы представлений о Сибири. К ним можно отнести образ малоизвестной земли —
