CC BY
67
ОБРАЗ ПСИХЕИ В ЛИРИКЕ ВЯЧЕСЛАВА ИВАНОВА
Н.Г. АРЕФЬЕВА
г. Астрахань
В статье подробно анализируются трансформации образа Психеи в лирическом наследии Вяч. Иванова.
Цикл «Suspiria», вошедший последним в сборник Вяч. Иванова «Кормчие звезды», был создан в Афинах, зимой 1902 г. По словам О. Дешарт (O.A. Шор), все бредовые кошмары, мучительные переживания Иванова: «пугающая утрата реальности, зияющая пустота отрыва, тоска последней оставленности» [Дешарт, с. 54] - во время тяжелой болезни (тиф), отразились в «Suspiria» («Вздохи, стенания») [1].
Образ Психеи (души), страдающей в одиночестве и стремящейся найти своего Эроса (любовь), впервые возникает в этом цикле. Стихотворение «Психея» начинается с мотива сна, причем сонное видение, как и в других произведениях Иванова, отражающих душевный разлад и духовный поиск, происходит глубокой ночью: «Мне снилися: утесами задвинут, / Темничный дол, / И ночь небес... / ... И узница под ним, слепой темницей / Окружена, / И сонм людей, идущих вереницей / Чрез двери сна» [Иванов, 1971. Т. 1, с. 700].
В поэтическом тексте имя узницы не называется, сам лирический герой поначалу не догадывается, кто она, вызывающая у него чувство сострадания и любовную тоску: «Была ль мне мать, жена ль она, сестра ли, / Была ли дочь, - / Ах! Было мне не вспомнить - и печали / Не превозмочь! / И скорбного влекла к ней безглагольно / Любви тоска: / Так сладостно была мне и так больно / Она близка» [там же, с. 700].
Лишь по названию стихотворения и орфическому эпиграфу, предваряющему лирическое произведение [2], можно догадаться, что здесь речь идет о «внутреннем персонаже» - о душе лирического героя, точнее, о разрушенном единстве его души.
Психея - женская часть «я» поэта (anima) [3]. Согласно современным психоаналитикам, с анимой связана эмоциональная, творческая деятельность человека, по сути анима - дионисийское состояние художника, необходимое в каждом творческом акте. Лишить свободы эту часть души, заглушить ее, значит уничтожить в себе созидательное начало: «... когда логическое мышление не способно различить скрытые в подсознании факты, анима помогает раскрыть их. Еще серьезнее роль анимы в настраивании разума на одну волну с внутренними ценностями. Тем самым открывается путь к потайным глубинам внутреннего «я» [Франц, с. 180].
Размышления Иванова о душе человека практически совпадают с учением последователей Юнга [4], но, в отличие от них, его концепция «цельной личности», как и все его творческие идеи, была окрашена в религиозные тона. Психея -земная часть души человека, Менада, тоскующая по божественному Эросу (Дионису).
Поэт с ужасом осознает, что толпа людей, проходящих мимо Психеи и не отвечающих на зов души, - его двойники: цельная личность лирического героя раздроблена и потеряна в потоке времени: «И каждого я звал из шедших мимо: / «Не ты ли, брат, / Ту изведешь, что здесь в цепях томима, / Из горьких врат?» I И с лестью «брат» я говорил притворной: / Зане был я...» [там же, с. 701].
Психея просила освободить ее из темницы, однако она готова следовать лишь за тем, кто несет в себе черты богосыновства [5]: «Когда ты тот, кого ищу, блуждая, - / О, изведи!..» [6, с. 701], то есть за той мужской частью души, которая под воздействием божественных лучей «облекается в светлое видение Сына» [Иванов, 1979. Т. 3, с. 265]. Подобно древнегреческой менаде, она стремится слиться с божественным Сыном, ощутив Бога в себе. Но в лирическом герое, по чьей вине она оказалась в плену, душа отказывается признать своего освободителя Эроса: «И я к жене: «Твой друг, твой отчужденный, / Забытый -я!..» / Мне чуждый взор, мне взор непробужденный / Был судия...» [там же, с. 701].
На этом обрывается первая часть стихотворения, но само произведение не завершается. Сон поэта имеет иное продолжение, в котором личные переживания переплетаются с впечатлением от увиденных древних пластических изображений. Вот что писал по поводу этого стихотворения сам Вячеслав Иванов: «Образы Психеи, прикованной к безлистному дереву, и Психеи-Мотылька, сжигаемой Эросом на пламени факела, в присутствии Немезиды и Надежды, причем все трое из сострадания отвращают лица от зрелища казни, - внушены древними пластическими изображениями (см. Collignon, Psyche).» [Иванов, 1971. Т. 1, с. 861; 7].
Психея в стихотворении Иванова нашла своего светлого Эроса и умерла огненной смертью, по которой тосковала: «То Эрос был, - алтарь любви палящей, / И жрец, и бог. / Пожар смолы воздвигнутой десницей / Он колыхал; / И мотылек - все отвратили лица - / Вблизи порхал... / Уж он в перстах божественных... Привольно / Ему гореть!.. /<...> Душа в груди забилась... и вдохнула.../ И - умерла!..» [там же, с. 701-702].
Такая смерть неизбежна для тех, кто стремится к новой жизни, жаждет духовно возродиться [8]: «...Живое тем запечатлевает свою жизнь, что ищет выхода в новую жизнь из полноты своей жизненности; переход - смерть; огонь -Бог; бабочка - душа; смерть - брак человека с Богом. Еще древние изображали Психею в виде бабочки, летящей в пламя факела, который держит Эрос» [Иванов, 1987. Т. 4, с. 140].
Образы Немезиды и Надежды здесь символичны. Немезида - богиня возмездия, она не только карает тех, кто преступил закон, но и следит за «справедливым соблюдением благ среди людей» [Мифы народов мира, 1992. Т. 2, с. 209]. Последователи орфического учения считали, что она является персонификацией кармического воздаяния. Присутствие аллегорической фигуры Надежды дает уверенность, что желание души осуществится.
Заветная цель земной души, согласно орфической теологии, исполнилась -она стала дочерью Неба и Земли. Поэтому понятно, почему эпиграфом к стихотворению стал текст, сочиненный орфиками: «Этот напутственный завет, имевший несомненно магическое значение загробного пропуска, начертан полностью или частично, и с многими разночтениями, на золотых пластинках, которые клались с покойником в гроб в орфических общинах Петелии и других мест южной Италии, а также Крита» [Иванов, 1994, с. 170].
С образом мифологической Психеи, переосмысленным орфиками, не расстается Иванов на протяжении всей своей жизни. Об этом свидетельствуют его поэтические произведения, статьи и дневниковые записи. То, что он воспринимал Психею в духе юнговской анимы [9], подчеркивает его переработанная статья «Анима» (1935), первоначально называвшаяся «Ты Еси» (1907), а также живой интерес к трудам и личности Юнга. В 1914-1915 гг. русский символист создает два стихотворения «Психея-Скиталица» и «Психея-Мстительница», эти произведения вместе с «Психеей» (1902) как бы образуют своеобразный триптих «Психея».
В «Психее-Скиталице» мужская часть души поэта, сознательная и рациональная, оставляет Психею. Напрасно героиня, уставшая блуждать в потемках с затухающей лампадой, пытается достучаться до разумной части души, которая уже освящена лучами Духа (Друга): «Безумная Психея, / Усталая от бега, / Стучится у порога / И требует ночлега; / И молит, ради Бога, / У вратарей - елея... / Горят, полны елея, / Семь Свешников скудельных: / Сидел я с тайным Другом / В покоях подземельных...» [Иванов, 1979. Т. 3, с. 549].
Измученная и обманутая Психея, не дождавшись помощи, покидает своего возлюбленного, бросив потухшую лампаду на земле, то есть отказывается от поиска своего Божества и единения с ним: «Гляжу: под розой алой / Белеет покрывало, / И тлеет без елея / Разбитая лампада» [там же].
Следующее стихотворение продолжает тему отверженной души. В «Пси-хее-Мстительнице» герой вдруг понимает, что без женской, эмоциональной природы души, без Психеи, невозможно мистическое переживание, необходимое в творческом процессе: художник, не дающий свободы интуитивному началу души, удерживающий ее глубоко в подземельях своего внутреннего «я», не способен на создание подлинного произведения искусства [10]: «Душа моя, Психея, пой! / Мой Друг тоскует / Со мной вдовцом, - и в мой покой / Тебя взыскует» [там же].
Ситуация в «Психее-Мстительнице» резко отличается от событий, переданных в «Психее-Скиталице», где Психея сама приходит к своему возлюбленному, желая воссоединиться с ним. В «Психее-Мстительнице», наоборот: тот, кто предал лучшую часть своей души, обращается к Психее с просьбой вернуться, и она возвращается: «Вот я пришла издалека / На зов унылый...» [там же].
Но слишком поздно: когда-то отвергнутая им душа, которая была лишена света и блуждала в темном лабиринте, отказывается служить поэту: «Отвыкла я про солнце петь / В живых дубравах, / Забыла при луне радеть / На горных главах» [там же; 11].
Она не узнает в нем своего Эроса, как не признала его душа из первого стихотворения Иванова [«Психея», 1902]. Но в отличие от той Психеи, героиня
этого произведения нападает на сознательное мужское «я», держащее в плену не только ее, но и высшее духовное существо (Друга): «В руках лампада и кинжал.. . / «Мне Друга выдай! / Довольно ты его держал / В плену обидой. / И стал двоим тюрьмой твой дом» [там же, с. 550].
Здесь Психея готова жертвенно умертвить мужское «я» «для лучшего воскресения в Духе» [там же, с. 268]: «Умрешь ты, мертвый; в Нем, живом, / Тебя найду я...» / Умолкла. И, в луче сквозном / Сверкнув кинжалом, / В тумане разлилась ночном / Мерцаньем малым» [там же, с. 550]. Психея здесь напоминает менад, убивающих Орфея, чтобы освободить своего бога.
Этим «безумным» актом греческой менады душа Земли осуществляет «волю «сущего в Небе» [там же, с. 268] - так она, по убеждению Иванова, утверждает богосыновство человека.
Стихотворения, главной героиней которых является мифологическая Психея, с полным основанием можно назвать религиозными, так как главной их темой является душа человека, обретающая в себе Бога.
Помимо орфико-пифагорейских идей, мифологических образов, соотносимых с дионисийскими и осложненных средневековыми традициями, теориями новых психологических школ о двух началах человеческой души, в стихотворениях Иванова о Психее, безусловно, содержатся апулеевские реминисценции.
Например, в стихотворении «Психея» (1902) пейзажная зарисовка темного дола, окруженного утесами, где толпа людей проходит мимо страдающей девушки, вызывает ассоциацию со сказкой Апулея из романа «Метаморфозы, или Золотой осел». У римского писателя Психея была оставлена на утесе по божьей воле, и никто из жителей города, сопровождавших несчастную, не пытался освободить Психею от «погребальной свадьбы» [12].
Мотив смерти и воскресения также встречается в апулеевском произведении: Психея, рискуя своей жизнью ради встречи с любимым, спускается в царство мертвых, а затем впадает в «сон подземный», то есть умирает, и только благодаря Купидону (Эросу) воскресает. А затем, перейдя «в полную власть» бога любви, становится бессмертной.
В двух следующих стихотворениях о Психее апулеевские реминисценции заметно усиливаются. Знакомые по роману Апулея мотивы: мучительные поиски своего бога, отчаяние Психеи, лампада (светильник) и нож (кинжал) в руках близкой к безумию Психеи - легко обнаруживаются в лирических произведениях Иванова. Но мотивы и образы римского писателя прибретают в творчестве поэта-символиста более глубокий смысл. Образ земной души обрастает новыми идеями, раскрывающими сложный и противоречивый внутренний мир современного человека, стремящегося познать мир и самого себя.
В романе Апулея Психея темной ночью, взяв светильник и нож, чтобы убить своего супруга, неожиданно при свете лампы обнаружила, что муж ее не чудовище, как его описывали сестры, а прекрасный бог. Именно в этот момент Психея воспылала настоящей любовью к Купидону. Здесь лампа, с помощью которой любознательная героиня увидела истинное лицо мужа и узнала в нем бога, становится символом познания. С этого мига Психея скитается по всей земле и подземному миру, терпит различные бедствия и унижения лишь с одной целью - соединиться со своим богом навсегда. Вся жизнь ее становится
жертвенным служением сыну небесному. И это жертвенное служение приводит Психею к бессмертию.
У Иванова светильник намеренно назван лампадой, являющейся религиозным символом. Лампада, в отличие от простого светильника, зажигалась перед иконами. У русского поэта светильник в руках Психеи и содержимое его - елей -играют особую роль. В «Психее-Скиталице» героиня, блуждая в поисках своей любви, растрачивает весь елей в лампаде, то есть всю силу божественной благодати, без которой душа не может продолжить свой духовный поиск.
Поэтому Психея требует не только временной передышки, отдыха («ночлега»), но и елея - божьей милости и мудрости: «И молит, ради Бога, / У вратарей -елея...». Но здесь происходит новое предательство рассудочной мужской части «я», обладающей достаточной мудростью и светом, так как с ним находится Друг, дарующий божественные силы: «Горят, полны елея, / Семь Свешников скудельных...» [13], поэтому интуитивная, эмоциональная, экстатическая энергия земной души ему, как он считает, не нужна [14].
Зов беззащитной души остался без ответа: Психея покидает бывшего возлюбленного, бросив под алой розой белое покрывало и разбитую лампаду, в которой нет елея. Последние строчки «Психеи-Скиталицы» тоже весьма симво-личны. Оставленные под алой розой (символом когда-то страстной любви) вещи - белое покрывало и лампада (брошенная лампада без елея ассоциируется с потухшим, опущенным вниз факелом менады, означавшим смерть души) - знаки божественного света и чистоты, поэтому, теряя их (или намеренно бросая), опустошенная душа лишается последних надежд, связанных с желанным воссоединением. Нетрудно представить, что может случиться с земной душой, оказавшейся в безвыходном положении... Из созидательной, излучающей свет силы, из ангела-хранителя она превращается в демона-разрушителя. Anima, утратившая веру в преображенного Жениха, может стать безумной менадой- убийцей. Впрочем, и анимусу без Психеи предстоят трудные испытания. На ущербность целостной личности, разумного «я», оставшемуся без чувствительной части души, указывает Сам (Друг): «А где твоя Психея?» / Друг молвил...» Возникает ассоциация с библейской историей, где Бог спрашивает Каина, убившего родную душу - своего невинного брата Авеля: «Где же брат твой?» Поэтому не удивительна трансформация героини в «Психее-Мстительнице». Два стихотворения - «Психея-Скиталица» и «Психея-Мстительница» - написаны были почти одновременно - в пределах одного месяца.
Примечательно, что свой «цикл» о Психее русский поэт завершает знаменитой апулеевской сценой, где, как мы уже упоминали, Психея принимает своего супруга за чудовище и готова убить его. Но этот эпизод в сказке римского писателя заканчивается чудным видением: земная девушка, поднеся лампу к лицу своего тайного друга, обнаружила в нем божественные черты, она узнала в нем бога, в ней вспыхнула страстная любовь к тому, кого она еще недавно собиралась умертвить. И возникает новая Психея, сильная и мужественная, готовая на любые жертвы ради возлюбленного. «Кто не любит, мертв. Жизнь, это -любовь. <...> Эрос ведет за руку по своим садам Психею, планетную душу человека...» [Иванов, 1979. Т. 3, с. 133]. Но у Апулея «узнавание» героиней бога лишь начало - с этой сцены начинается странствие души в поисках утраченной Любви.
Иванов в своем стихотворении «Психея-Мстительница» обыгрывает это событие: «И, в луче сквозном / Сверкнув кинжалом, / В тумане разлилась ночном / Мерцаньем малым». Эти последние строчки можно трактовать по-разному. Убила ли Психея свою «единосущную половину», как Менада, потерявшая рассудок и увидевшая в своей жертве зверя? Точнее, как эриния (по Иванову, прообраз дионисийской менады) - жестокая мстительница за пролитую родную кровь. С факелом в одной руке и с бичом из змей в другой (ср.: Психея - с лампадой и ножом) она с неумолимой жестокостью преследует свою жертву, вселяя в нее ужас и безумие, т. е. уничтожает рассудок (мужское начало индивида). Мотив дионисийской менады, превращенной в эринию, встречается в стихотворениях Иванова, посвященных Наполеону («Гробница Наполеона» и «Наполеону»).
Название стихотворения и рассуждение Иванова в статье «Ты Еси» о душе, впадающей в «пагубное неистовство», когда мужское начало делает неправый выбор, склоняет нас к мысли, что Психея в своем отчаянии уподобляется мена-де-мужеубийце [15], впадая в окончательное безумие, из которого ей уже не выбраться (ведь она убивает рассудок). С другой стороны, зеркальное отражение апулеевской сцены в стихотворении позволяет нам предположить иное прочтение финала «Психеи-Мстительницы» [16]. Может она, подобно супруге Купидона, замахнувшись на него кинжалом, уронила оружие, обнаружив светлый лик того, кого долго искала? Ведь у Психеи-Мстительницы тоже была в руках лампада (светильник)...
К образу Психеи Иванов обращался также в цикле сонетов «Золотые Завесы» (1907). Восьмой сонет, обращенный к М.В. Сабашниковой, по содержанию близок к сюжету Апулея. Автор напоминает о «первородном грехе» Психеи, нарушившей запрет бога смотреть на него при свете. Героиня не доверилась своему возлюбленному, не поверила его словам: ей мало было одного света, исходящего от любви. С помощью лампады она пыталась узнать правду о своем возлюбленном.
Нежелание Психеи полностью довериться любви и послужило причиной разлуки с Эросом. Грех ее в том, что она не видит божественный свет в этом мире. Вероятно, здесь слышатся отзвуки сомнений Сабашниковой в «странную» соборную любовь трех, ведущую, по мнению Иванова, к вселенскому объединению. Маргарита Васильевна видела в этом треугольнике нечто люци-ферическое: «Зачем, дрожа, ты крадешься, Психея, - / Мой лик узнать? /<...> Бог прекрасный - / Я пред тобой, и не похож на змея» [Иванов, 1974. Т. 2, с. 387.)
Лампада здесь прочитывается несколько иначе, чем в «Психее-Скиталице», -как символ рассудочного познания: «Запрет нарушить смея, / Несешь в опочивальню свет напрасный? /<...> Почто не веришь сердца вести ясной, - / Лампаде тусклой веришь?» [там же, с. 387-388).
Кстати, здесь поэт следует апулеевской традиции - светильник имеет негативный оттенок. У Иванова лампада-познание Психеи («пламенник опасный» [курсив наш - H.A.]) лишена божественного света, отсюда стремление героини познать любовь при помощи холодного логического разума становится ее трагической виной. Настоящая любовь не приемлет этот путь, поскольку эротическое чувство начинается с божественного дионисийского исступления. Психея
в начале сонета совершенно не похожа на других одноименных героинь Иванова. Она не безумная менада, способная безудержно и самозабвенно предаваться страсти - в этом ее главное отличие от первых трех Психей Иванова. Но, познав истинный лик своего возлюбленного (Эроса), она становится одержимой дионисийской стихией.
Лампа была косвенным виновником расставания Психеи и Купидона и в романе Апулея: «Эх ты, лампа, наглая и дерзкая, никуда негодная прислужница любви, ты обожгла бога, который сам господин всяческого огня! Почувствовав обжог, бог вскочил и, увидев запятнанной и нарушенной клятву, быстро освободившись из объятий и поцелуев несчастнейшей своей супруги, улетел, не произнеся ни слова» [Апулей, с. 188].
Героиня Иванова также лишь на мгновение увидела своего бога и была поражена любовным огнем: «Но светлого единый миг супруга / Ты видела...» [Иванов, 1974. Т. 2, с. 388].
Познав бога «обманным» путем, Психея наказана. Отныне ей, охваченной дионисийской энергией, придется, как Менаде, скитаться в поисках любви, которую она не удержала, искать своего Эрота, но теперь без помощи рассудка (лампады): «Отныне страстью жадной / Пронзенная с неведомою силой, / Скитаться будешь по земле немилой, / Перстами заградив елей лампадный / И близкого в разлуке клича друга» [там же].
По сути, в сонете речь идет о двух видах познания - о рассудочном, которое символизирует тусклая лампада, и об интуитивном, незатемненном рассудочными размышлениями. Поэт обращается к проблеме двойственности человеческой души с ее аполлоническим и дионисийским началами.
Таким образом, лишь на первый взгляд кажется, что ивановский сонет есть точная передача апулеевского мифа. На самом деле, не изменяя своим прежним убеждениям, Иванов исследует глубинные источники человеческой души и, как всегда, склоняется в пользу дионисийского правого безумия, позволяющего человеку не только познать истинный лик любви, но и проникнуть в тайны вселенной.
Следовательно, во всех стихах о Психее поднимается одна из главных проблем в творчестве Иванова, касающаяся взаимоотношения аполлонического и дионисийского: Анимус (разум) - символ Аполлона, а Психея - Диониса. По словам О. Дешарт, Вячеслав Иванов, открыв для себя Диониса как силу, разрешающую от уз индивидуации», «узнал» Аполлона и Диониса «как свои две души» [Дешарт, с. 17].
Исследуя значение мифологических образов в творчестве Иванова, мы обнаруживаем, что все они - от Диониса до менад - вскрывают душевное состояние человека, стремящегося к Эросу - своему духовному росту, единению с людьми и Богом. Древнегреческие мифопоэтические образы, в частности, Психея, выступают у Иванова как символы духовно-душевной жизни человека.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. В своей вступительной статье об Иванове О. Дешарт уделяла особое внимание стихам поэта, посвященным духовно-душевному миру человека. Эта работа, безусловно, повлияла на исследование мифопоэтического образа Психеи в данной статье.
2. «Я - дочь земли и звездного неба, но иссохла от жажды и погибаю; дайте мне тотчас напиться воды, истекающей из озера Памяти». Надпись на золотой пластинке, сопровождавшей покойника в гроб, по обычаю орфиков (Inscr. Gr. Sic. It. 678) II Иванов Вяч. Стихотворения. Поэмы. Трагедия. Кн. 1. - СПб., 1995, с. 146. Согласно орфикам, души умерших, попав в Аид, испытывали нестерпимую жажду. Души непосвященных утоляли свою жажду из реки забвения Леты и забывали свое прошлое. Но души посвященных не прикасались к этому источнику, они направлялись к озеру Мнемосины (Памяти), где их встречали стражи: «Душа посвященного должна была ответить, что она -дитя тяжелой Геи и звездного Урана, но род ее небесного происхождения <...>, что она иссохла от жажды и погибает. Далее душе посвященного следовало умолять стражей дать ей поскорее напиться холодной воды, текущей из озера Мнемосины» {Орфей. Языческие таинства. Мистерии восхождения. - М., 2001, с. 176).
3. «Анима - это олицетворение всех проявлений женственного в психике мужчин: таких, как смутные чувства и настроения, пророческие озарения, восприимчивость к иррациональному, способность любить, тяга к природе и - последнее по порядку, но не по назначению - способность контакта с подсознанием» // Франц М.-Л. Процесс инди-видуации // Юнг К.Г. и др. Человек и его символы. - М., 1998, с. 175.
4. «...Экстатические состояния, предполагающие повышенную восприимчивость, надо рассматривать как действия женского начала нашего духовно-душевного существа» (Иванов Вяч. Anima // Иванов Вяч. Собр. соч. Т. 3. - Брюссель, 1979, с. 273).
5. «Она хочет найти своего брата и супруга, Animus’а, но в преображенном инобытии, озаренного ему присущим сиянием, которое он потерял в земных делах и заботах. <...> Anima в своем ясновидении ведает, что это истинное «я» человека, сам человек в его скрытом, глубочайшем существе - божествен.... Anima узнает являющегося, как если бы она давно уже его знала; и, узнавая его собственное лицо, она созерцает в нем и себя самое, и своего Animus’a, и еще третьего, с кем они оба изначала были связаны, и кто связывал их между собой. <...> Спасительное чудо, которого жаждет Anima, есть возрождение Animus’a - в Боге - как Бога» {Иванов Вяч. Anima, с. 275, 277, 283).
6. Здесь возникает ассоциация Психеи с Эвридикой, ожидающей своего Орфея, который все-таки «не извел родную тень со дна» {Волошин М. Венок сонетов. - Corona Astralis, 1909).
7. Согласно древнегреческим обрядам, приносящие жертву Аиду, должны отворачиваться от своих даров богу смерти. Отсюда и изображение образов Эроса, Немезиды и Надежды, отвращающих свои лица от несчастной Психеи, так как они предают ее огненной смерти, за которой следует преображение.
8. Ср. посвящение Иванова своей Диотиме, ушедшей из жизни в 1907 г.: «...Той, что, сгорев на земле моим пламенеющим сердцем, / Стала из пламени свет в храмине гостя земли» {Иванов Вяч. Cor ardens // Иванов Вяч. Собр. соч. Т. 2. - Брюссель, 1974, с. 322).
9. Примечательно, что лирические стихотворения Вяч. Иванова о Психее были написаны раньше основных работ швейцарского психоаналитика, посвященных проблемам души, глубинным уровням психики человека. (Со своими главными трудами о душе К.Г. Юнг познакомил читателей в 1920-1930-е гг.) О. Дешарт в указанной нами статье обратила внимание на перекличку содержания стихотворений Иванова о Психее-душе с параболой П. Клоделя «Animus et Anima», написанной в 1925 г.
10. Согласно последователям Юнга, высвобождение анимы необходимо для любой творческой деятельности. См.: Джозеф Л. Хендерсон Древние мифы и человек // Юнг К.Г. и др. Человек и его символы. - М., 1998, с. 125.
11. Слова Психеи подчеркивают ее дионисийскую природу: героиня уподобляется настоящей менаде, которая когда-то убегала в горы, чтобы участвовать в ночных радениях, где «будили Вакха» - «ночное солнце». Но постоянное предательство мужского «я», лишение ее подлинной свободы приводят менаду Психею к опустошению. См.: «...закрепощение Психеи нашему сознательному мужескому началу убивает ее вдохновенный почин» (.Иванов Вяч. Ты Еси // Иванов Вяч. Собр. соч. Т. 3, с. 266). Ср. запись Вяч. Иванова от 26 июня 1909 г., через два года после смерти Диотимы: «Сиротствую духом. <...> Вообще полоса почти уныния, почти гефсиманская ночь в тех садах души, куда я стараюсь не заглядывать. Я не знаю, что теперь с моей Психеей. Она была мной как бы жестоко избита, я знаю, что таскал ее за волосы, потом запер в подземелье, в каменный погреб. Когда я подымаю, взявшись за железное кольцо, дверь люка и кричу ей: «Пой», она еще поет, но с усилием и слабым голосом. Ее, быть может, навещает Лидия. Иногда доносятся их тихие голоса из погреба. Я же наверху чем-то все занят, что-то все строю» (Дневники Вячеслава Иванова // Иванов Вяч. Собр. соч. Т. 2, с. 774-775).
12. Ср. с «Психеей» Иванова: «И узница под ним, слепой темницей / Окружена, / И сонм людей, идущих вереницей / Чрез двери сна. / <...> / И все прошли...». Ивановская героиня, пригвожденная к столбу, одновременно напоминает и Андромеду Соловьева («Три подвига») - душу, которую необходимо спасти, иначе ее поглотит зло.
13. «Семь Свешников скудельных...» может означать и менору - библейский семирожковый подсвечник как знак божественного присутствия. Все семь свечей в мено-ре были посвящены иудейскому богу Яхве. Может прочитываться также как семь светочей христианства - семь даров Святого Духа. «...B Откровении Иоанна Богослова можно встретить упоминание о «семи светильниках огненных», которые символически представляют «семь духов Божьих» (Турскова Т. Новый справочник символов и знаков. -М., 2003, с. 587-588).
Но словосочетание «семь свечников скудельных» может означать также, что мудрость, которой обладает герой стихотворения, весьма относительная. Старинное слово «скудельный» означало: «1. Глиняный. 2. перен. Непрочный, хрупкий, слабый, бренный» (Словарь архаизмов / Сост. И. Смирнов, М. Глобачев. - М., 2001, с. 312). Так что семь даров Божьих (мудрость, власть, честь, слава, сила, богатство и благословение) не в состоянии помочь художнику, если отсутствует главное в творчестве - интуитивное начало (анима).
14. «...Anima вытесняется из сферы внутренней жизни, где ее соучастие как раз необходимо. <...> Из магической же попытки извлечь из мистических глубин «я» как бы его божественного двойника, чтобы через его наставления и посредство найти доступ в духовный мир, вытекает некоторого рода гнозис, который, однако, без участия Anima не может достичь реального единения со сверхчувственным» [Иванов. Anima, с. 277].
Иванов, размышляя о природе поэтического искусства в статье «Мысли о поэзии» (1912), обращается к высказываниям Шелли о роли интуитивного и рационального в поэзии: «Интеллект, ведущий руку художника (по слову Микель-Анджело), не может дать себе отчета в зачатии и росте художественного творения. <...> Поэтическое творчество не зависит от воли; величайший поэт не может сказать: хочу творить. <...> Поэзия не подчинена мышлению; ее наитие и удаление столь же мало зависят от нашего разума, сколь от нашей воли» {Иванов Вяч. Мысли о поэзии // Иванов Вяч. Родное и вселенское, с. 222-223.
15. Точно такой же Психеей-Мстительницей становится Пандора в трагедии Вяч. Иванова «Прометей». В Пандоре воплощена душа Прометея, от которой он сам отрекся, и эта измена превращает Пандору в жестокую мстительницу. На сходство Психеи-Мстительницы с Пандорой указывает О.М. Дешарт в свой статье о Вячеславе Иванове.
16. Мотив Психеи-мстительницы звучит также в сказке римского писателя. Напомним, очаровательное и нежное создание в произведении Апулея начинает целенаправленно, с безжалостной жестокостью мстить сестрам, виновным в ее несчастии. Судьба Психеи из стихотворений Иванова напоминает участь жены Купидона, которая живет во дворце своего незримого мужа в полном неведении. Ее положение - положение пленницы, проводящей жизнь в темнице, так как встречи с возлюбленным происходят лишь во тьме, и она лишена права лицезреть бога, то есть она лишена божественного света. Так что, несмотря на некоторую затемненность ивановского цикла внутренними переживаниями, религиозно-философскими идеями, все основные мотивы сказки-мифа Апулея, угадываются в поэтических произведениях русского поэта.
ЛИТЕРАТУРА
1. Апулей. Метаморфозы, или Золотой Осел // Апулей. Метаморфозы и др сочинения. -М., 1988.
2. Дешарт О. Введение И Иванов Вяч. Собр. соч. Т. 1. - Брюссель, 1971.
3. Иванов Вяч. Дионис и прадионисийство. - СПб., 1994.
4. Иванов Вяч. Собр. соч. Т. 1. - Брюссель, 1971.
5. Иванов Вяч. Собр. соч. Т. 2. - Брюссель, 1974.
6. Иванов Вяч. Собр. соч. Т. 3. - Брюссель, 1979.
7. Иванов Вяч. Собр. соч. Т. 4. - Брюссель, 1987.
8. Мифы народов мира. Энциклопедия: В 2-х т. Т. 2. - М., 1992, с. 209.
9. Франц M.-JI. Процесс индивидуации // Юнг К.Г. и др. Человек и его символы. - М., 1998.
PSYCHEA’S IMAGE IN VYACHESLAV IVANOV’S LYRICS
N.G. AREFIEVA
The article deals with Viacheslav Ivanov’s creative transformations of Psychea myth in his own poetry.
