28DOI 10.31250/2618-8619-2021-4(14)-60-77 УДК [172.15+316.6](470.67)
Григорий Геннадьевич Григорьев
Европейский университет в Санкт-Петербурге Санкт-Петербург, Российская Федерация ORCID: 0000-0003-0626-2573 E-mail: ggrigoryev@eu.spb.ru
Образ Нажмудина Гоцинского (1859-1925) в исторических нарративах современных дагестанцев
АННОТАЦИЯ. Статья посвящена исторической памяти современных дагестанцев о Нажмудине Гоцин-ском (1859-1925), аварском политическом лидере времен Гражданской войны, который вошел в историю как организатор антибольшевистского восстания в Дагестане (1920-1921). В наши дни историческая роль, биография, цели и мотивации Нажмудина Гоцинского — предмет ожесточенных споров как в дагестанской академической среде, так и на публичных площадках СМИ и интернета. Эмпирической основой исследования стали полуструктурированные интервью, записанные в 2019 г в Гоцобе, родном селении Нажмудина, а также в других городах и селениях Дагестана. Информантами стали мужчины 30-60 лет, среди которых есть сельские и городские жители, культурные активисты и профессиональные историки. Всех их объединяет желание защитить и сохранить память о Нажмудине, рассказав истинную, с их точки зрения, историю его жизни. Повествования информантов рассматриваются в рамках теоретического допущения, согласно которому репрезентации прошлого, созданные и циркулирующие в конкретном сообществе: а) несут в себе информацию о социальной динамике этого сообщества, б) являются ценным, ограниченным и энергично применяемым властным ресурсом, который используется сообществами для достижения конкретных целей в настоящем. В результате анализ устных исторических повествований дагестанцев о событиях начала XX в. позволяет выявить рефлексии информантов о политических, религиозных и этнических конфликтах современного Дагестана.
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: Северный Кавказ, Дагестан, Гражданская война, Нажмудин Гоцинский, коллективная память, устная история, национализм
ДЛЯ ЦИТИРОВАНИЯ: Григорьев Г. Г. Образ Нажмудина Гоцинского (1859-1925) в исторических нарративах современных дагестанцев. Кунсткамера. 2021. 4(14): 60-77. doi 10.31250/2618-8619-2021-4(14)-60-77
Grigory Grigoryev
European University at Saint Petersburg Saint Petersburg, Russian Federation ORCID: 0000-0003-0626-2573 E-mail: ggrigoryev@eu.spb.ru
The Image of Najmuddin Gotsinskii (1859-1925) in the Historical Narratives of Modern Dagestanis
ABSTRACT. The article is devoted to the historical memory of modern Dagestanis about Najmuddin Gotsinskii (1859-1925), an Avar political leader of the Russian Civil War period, who is known as the organizer of the anti-Bolshevik uprising in Dagestan (1920-1921). Nowadays, the historical role, biography, aims, and motivations of Najmuddin Gotsinskii are a matter of keen debate both in Dagestani academia and public sphere. The study is based on semi-structured interviews recorded in 2019 in Gotsob, the native village of Najmuddin, and other Dagestani towns and villages. The informants were 30-60-year-old men, who are rural and urban residents, cultural activists and professional historians. They are united by a desire to protect and preserve the memory of Najmuddin by telling the true, from their point of view, life story of this historical figure. The author analyzes the narratives of the informants on the basis of the theoretical assumption that the representations of the past created and circulating in a particular community (a) carry information about the social dynamics of this community and (b) are a valuable, limited and energetically applied power resource that is used by communities to achieve specific goals in the present. Ultimately, the analyzes of Dagestanis' historical narratives of the events of the early twentieth century allows us to discover the narrators' reflections on the political, religious, and ethnic conflicts of contemporary Dagestan.
KEYWORDS: Northern Caucasus, Dagestan, Russian Civil War, Najmuddin Gotsinskii, collective memory, oral history, nationalism
FOR CITATION: Grigoryev G. The Image of Najmuddin Gotsinskii (1859-1925) in the Historical Narratives of Modern Dagestanis. Kunstkamera. 2021. 4(14): 60-77. (In Russian). doi 10.31250/2618-8619-2021-4(14)-60-77
В частных беседах дагестанцы охотно и часто говорят об этнических и религиозных конфликтах, критикуют и высмеивают местные и федеральные власти, уверенно поименовывают «своих» и «чужих», в то время как публичный разговор на темы национализма и этнических границ является признаком дурного тона и находится под негласным запретом. Однако в Дагестане существует особое коммуникативное пространство, где публичные дискуссии на запретные темы становятся возможны — это пространство истории. Потому разговор об истории в Дагестане это всегда больше, чем описание событий прошлого. Во время полевой работы в дагестанских селениях я записывал исторические повествования дагестанцев о локальных героях времен Гражданской войны, тем самым предлагая «безопасное» историческое пространство, в рамках которого информанты могли порассуждать об исторической судьбе и современных проблемах Дагестана и своего сообщества. Устные исторические повествования современных дагестанцев оказались многослойны и чрезвычайно сложны. Размышления информантов о локальных героях Гражданской войны содержали в себе многочисленные рефлексии о современности — попытки определить место Дагестана относительно России, близких и дальних соседей, локализовать себя в социальном и политическом пространстве современности.
функции исторического знания в современном Дагестане в статье рассматриваются на основании двух теоретических допущений, сформулированных в духе исследований коллективной памяти и устной истории:
— репрезентации прошлого, созданные и циркулирующие в конкретном сообществе, несут в себе информацию о социальной динамике (групповых границах, идентичностях, конфликтах) этого сообщества в настоящем (Ассманн 2004: 36);
— репрезентации прошлого — это ценный, ограниченный и энергично применяемый властный ресурс. Сообщества используют этот ресурс для достижения конкретных целей в настоящем (Appadurai 1981; Friedman 1992).
Эти теоретические допущения дают возможность преодолеть трудность презентации многопланового материала и связать, согласовав между собой: а) исторические факты; б) репрезентации прошлого в повествованиях информантов; в) проблемы современности, проявляющиеся в репрезентациях прошлого; г) полемику одних способов репрезентации прошлого с другими, которая всегда имплицитно содержится в исторических повествованиях.
функции исторического знания будут рассмотрены на примере устных повествований современных дагестанцев о Нажмудине Гоцинском (1859-1925), духовном и политическом лидере, чья биография по сей день вызывает в Дагестане ожесточенные споры как в местной академии, так и на публичных площадках СМИ и интернета (Гусейнов 2014). Эмпирической основой исследования стали полуструктурированные интервью, записанные в Дагестане в 2019 г. это развернутые исторические повествования о причинах, ходе и последствиях Гражданской войны. Беседы с информантами проходили как в Гоцобе, родном селении Нажмудина, так и в других дагестанских селениях и городах и велись на русском языке. Авторами исторических повествований стали мужчины 30-60 лет, среди которых есть сельские и городские жители, профессиональные историки и культурные активисты, двое информантов приходятся дальними родственниками Нажмудину Гоцинскому. при этом профессиональные, возрастные и другие социальные различия между информантами существенно не повлияли на исторические повествования информантов. Всех их объединяет желание рассказать истинную, с их точки зрения, историю жизни Нажмудина и восстановить честь «оклеветанного героя».
БИОГРАФИЯ НАЖМУДИНА ГОЦИНСКОГО
Нажмудин Гоцинский (1859-1925) родился в аварском селении Гоцоб в богатой аристократической семье (рис. 1, см. вклейку). Отец Нажмудина, Мухаммед Доного (1829-1889), был наибом-сподвижником имама Шамиля, однако в конце Кавказской войны, как и некоторые другие пред-
ставители местной военной элиты, перешел на сторону Российской империи (Доного 2011: 26-29; Khodarkovsky 2011: 4; Ware, Kisriev 2014: 17). Доного построил успешную карьеру исполняя административные, полицейские и военные обязанности в царской администрации: занимал должность Койсубулинского наиба, участвовал в подавлении восстаний, в том числе «Малого газавата» 1877 г. На службе империи Доного получал награды и чины, существенно увеличил свое движимое и недвижимое имущество, оставив после себя богатое наследство (Доного 2011: 15, 30-34). Получив классическое исламское образование, Нажмудин пошел по стопам отца. В 1891 г. он стал депутатом Дагестанского народного суда со званием юнкера милиции, а в 1895 г. занял должность наиба Койсубулинского участка, однако уже через два месяца после назначения потерял должность из-за конфликта с администрацией (Доного 2011: 62-65). В 1903 г. Нажмудин посетил Стамбул, а вернувшись, начал преподавать в мектебах Аварского округа (Доного 2011: 73-78).
В 1917 г. после февральской революции на Северном Кавказе формировались различные комитеты, проходили съезды и совещания, их участники имели разные представления о будущем Дагестана и Северного Кавказа (Сулаев 2019: 475-6). С уверенностью можно сказать, что в 1917 г. Нажмудин Гоцинский обладал авторитетом в горном северном Дагестане, придерживался консервативных кадимистских взглядов, ратовал за установление шариата на Северном Кавказе, отрицательно относился к джадидизму и проектам социалистических групп (Сулаев 2019: 477)1. В мае 1917 г. на I съезде горских народов во Владикавказе Нажмудин занимает должность главы Кавказского духовного управления (Доного 2011: 138), там же в октябре на II съезде горских народов Гоцинский был провозглашен муфтием Северного Кавказа и Дагестана. На съезде горских народов в Анди 10 августа 1917 г. Нажмудин при поддержке шейха Узун-Гаджи Салтинского частью наиболее активных своих сторонников был объявлен имамом Северного Кавказа, т. е. светским и духовным лидером, наследником дела имама Шамиля (Доного 2011: 145-146). Реальное политическое влияние Нажмудина не распространялось за пределы северного горного Дагестана. Вне этой области, где преобладает аварское население, полученный им титул «имама» оспаривался или вовсе игнорировался. Это неудивительно, ведь даже в относительно мирные времена зона влияния дагестанских политических или духовных лидеров крайне редко распространялась за пределы нескольких селений, говорящих на одном языке. Положение дел изменилось весной 1919 г., когда на Северный Кавказ пришла Добровольческая армия генерала Деникина. Недавний соратник Нажмудина Узун-Гаджи Салтинский вместе с шейхом Али-Гаджи Акушинским летом 1919 г. организовали восстание против сил Деникина, в то время как Нажмудин занял нейтральную позицию по отношению к новой администрации (Доного 2011: 254; Сулаев 2019: 480).
Весной 1920 г. Добровольческая армия покинула Северный Кавказ, и регион перешел под контроль Красной армии. Оставшиеся в живых дагестанские религиозные и политические лидеры потеряли влияние и либо перешли на сторону большевиков, либо покинули Дагестан. Тем не менее в 1920 г. Нажмудин организовал антибольшевистское восстание, которое со значительными потерями было подавлено Красной армией в 1921 г. (Bennigsen Broxup 1992). После 1921 г. Нажмудин продолжал борьбу с большевиками, несмотря на то что его силы были крайне малы и серьезной угрозы для советской власти не представляли. В сентябре 1925 г. в горах юга Чечни, в Дайском ущелье, силы Красной армии окружили остатки повстанческого отряда, Гоцинский был арестован и перевезен в Ростов-на-Дону. 15 октября суд приговорил Нажмудина Гоцинского к расстрелу.
Вплоть до развала Советского союза говорить о Нажмудине Гоцинском если и можно было, то только в негативном ключе — как о «богатом барановоде», «религиозном фанатике» и «враге простых дагестанцев». Когда строгие идеологические рамки советской историографии отступили, в дагестанских академических кругах, на страницах периодических изданий и интернет-площад-
1 Джадидизм — исламская идеология обновления и модернизма, которая противостояла кадимизму — консервативному направлению в российском исламе конца XIX — начала XX в.
ках начали появляться оживленные дискуссии о роли и месте Нажмудина Гоцинского в истории Дагестана. Новой рамкой и контрастным фоном для этих дискуссий стал социальный ландшафт Дагестана XXI в., республики, где в результате советского нациестроительства, насильственных переселений и добровольного исхода горских народов на плоскость2 обострились старые и возникли новые этнические и религиозные конфликты, а вместе с этим новые способы осмысления истории.
ГОЦОБ
Гоцоб (или Гоцо) — небольшое высокогорное селение (рис. 2, см. вклейку), о существовании которого даже в Дагестане знают немногие. Гоцоб находится на высоте две тысячи метров над уровнем моря, на южном склоне горного хребта, поэтому там всегда много солнечного света и мягкие зимы. К юго-востоку от Гоцоба, внизу, в долине реки Чехутатляр, расположено относительно большое село Могох, к западу от Гоцо — село Оркачи. В советское время в Гоцобе функционировал колхоз «Чапаев», который позднее был объединен с могохским колхозом «имени Сталина». В наши дни село отнесено к Гергебильскому району Дагестана и входит в состав сельсовета «Могохский». По словам местных жителей, в Гоцобе живет около ста человек, все аварцы.
Гоцоб — небогатое село. До середины XX в. основной зерновой культурой в Гоцобе был ячмень, который высаживали вперемежку с черным горохом. Только такая форма земледелия на неплодородных горных террасах могла принести достаточно муки для пропитания местных жителей. Раньше в селе занимались овцеводством, однако его традиции были утеряны в течение XX в. в результате колхозных преобразований. Сейчас местные жители держат крупный рогатый скот, делают из коровьего молока соленый сыр, который продают владельцам придорожных кафе у трассы, идущей вдоль Аварского Койсу. Необходимости выращивать ячмень с горохом больше нет, а огороды заняты картошкой и кукурузой. Вокруг Гоцоба раскиданы развалины одиноких каменных построек, которые служили укрытием пастухам и скоту в непогоду и были заброшены после введения колхозной системы. Эти каменные сооружения построены со впечатляющим мастерством.
В центре Гоцоба расположены магазин, бывший колхозный гараж, школа и акушерский пункт, все они теперь не действуют. К северо-западу от Гоцоба находится обширное (500 гектаров) плато Седло горы, где сейчас выпасают скот. Еще в начале XX в. там устраивались скачки в честь праздника первой борозды. В восточной части села находятся развалины большого дома Нажмудина Гоцинского (остался только фундамент), старое кладбище, где похоронены его родители — отец Мухаммед Доного и мать Хайбат — и первая жена Тут. Дальше на восток по горному хребту, за селом, «плохой» овраг, в котором захоронены красноармейцы, штурмовавшие Гоцоб во время Гражданской войны. Далее горный отрог, где произошло сражение между гоцинцами и красноармейцами. Здесь похоронено несколько местных жителей, участвовавших в том бою. От места сражения выше, на север, на самой высокой точке хребта открывается вид на долину Аварского Койсу и Ирганайское водохранилище, селения Шамилькала, Балахани и Майданское. На самой высокой точке хребта к востоку от Гоцоба расположено священное место — рощица, обрамленная круговой каменной кладкой. Здесь, согласно местному преданию, на землю сошел пророк Хизр. По словам информанта, в Гоцобе когда-то жили суфийские шейхи, которые руководили громким зикром. Зикр устраивали в священной роще либо во время засухи, либо в случае большой беды, например болезни ребенка.
2 «Плоскостью» в Дагестане называют полосу равнинных земель, пролегающих между горными хребтами на западе и Каспийским морем на востоке. До описанных социальных преобразований XX в. равнинные земли по большей части контролировал тюркоязычный народ кумыков, в то время как горские народы (например, аварцы) спускались на плоскость крайне редко, исключение составляли пастухи, перегонявшие овец на зимние пастбища (кутаны), и военные отряды. Однако в течение XX в. народы гор и предгорий начали массово покидать горные селения и переселяться на равнину, где климат, качество почв, городская инфраструктура и большая открытость внешнему миру обещали лучшую жизнь.
НАЖМУДИН и Россия
Большинство записанных исторических повествований о Гражданской войне объединяет тема отношений Дагестана и России. Речь идет о России как воплощении чуждой, часто несправедливой, но при этом неизбежной и привычной власти и о российской истории как процессе, в который вовлечен Дагестан. В конечном итоге большинство проблем современности, которые проявляются в исторических нарративах информантов, связаны с проблемой подчиненности или зависимости от России, а исторические нарративы нацелены на то, чтобы эту проблему обозначить и объяснить. информанты ведут повествование из современности, где их идентичность несвободна и несовершенна, так как включена в повседневность российского Дагестана. При этом повествование ведется об историческом персонаже, который исключен из повседневности и находится в пространстве героического прошлого, а значит может быть наделен эталонной идентичностью настоящего дагестанца, аварца, гоцинца.
В исторических повествованиях жителей села Гоцоб Нажмудин Гоцинский предстает героем, чья жизнь заставляет рассказчиков задуматься над вопросом: может ли дагестанец, сохранив достоинство, найти место под сенью империи? Героизм Нажмудина заключался в том, что он ответил отрицательно и заплатил за этот ответ жизнью. Нажмудин в рассказах гоцинцев — человек, который вступил в неравную схватку с историческими силами, и, не сумев вывести Дагестан из состояния подчиненности России, смог тем не менее сохранить собственную честь и обрел свободу в сопротивлении.
Отправной точкой повествований информантов о Нажмудине становится 1920 год, когда Красная армия занимает Северный Кавказ и Дагестан полностью переходит под контроль большевиков. Если в начале Гражданской войны (1917-1920) Нажмудин мог занимать нейтральную позицию по отношению к другим политическим силам, заключать союзы и выходить из них, выбирать между титулом имама или муфтия, то после 1920 г. политический ландшафт в регионе стал однозначным. Нажмудин оказался перед выбором: выйти из политической борьбы или начать вооруженное сопротивление силе, захватившей власть в Дагестане. примечательно, что о делах и идеях Нажмудина до начала антибольшевистского восстания (1920-1925) информанты рассказывали крайне мало. Судя по всему, жизнь Нажмудина до начала Гражданской войны не представляет интереса, поскольку не содержит в себе полезных исторических ресурсов, которые могли бы использоваться для конструирования дагестанской, аварской или гоцинской идентичности.
Рассматривая повествования о биографии и выборе Нажмудина Гоцинского, надо помнить, что информанты рассуждают о событиях начала XX в. из современности, т. е. обладая знанием о том, что для Нажмудина в действительности являлось неизвестным будущим. Большевики, с которыми борется Нажмудин Гоцинский, в их понимании — это не новая революционная сила, а представители политического истеблишмента — воплощение российской власти.
Чем мотивировано решение Нажмудина начать восстание? Согласно информантам, Нажмудин был осведомлен об антирелигиозных настроениях большевиков и предвидел репрессии против мусульман Дагестана.
Говорят, он так жестко почему против большевиков. Он знал ихнюю эту убеждения. Они же первоначально сразу же не начали [разрушать] церкви, мечети. А Гоцинский говорил, объяснял людям, [что] они как бы, они врут. Гоцинский знал это, наверное, информация была, наверное, он сталкивался с ними больше, он говорил: «они — безбожники» (информант 5, сельский житель, Гоцоб)3.
по мнению информантов, Нажмудин борется с большевиками исходя из духовной необходимости, как истинный мусульманин, у которого нет и не может быть иного выбора в ситуации,
3 Реплики информантов здесь и далее — ПМА 2019.
когда его родина захвачена «безбожниками». Борьба Гоцинского является абсолютной и необходимой, а перспектива страданий и гибели на фоне необходимости не существенна:
У него спросили, у Гоцинского: «что ты гарантируешь, если мы выйдем на войну?» Люди же боялись, не хотели [войны], люди же жизни хотели. «Что ты гарантируешь в этой жизни, если мы выйдем на войну?» Он говорит: «Я вам в этой жизни ничего не гарантирую, я вам в мирской жизни гарантирую прямой ад. Это будет адом вас, вас будут ранить и убивать. Это же плохо, конечно. Я вам только обещаю, когда на тот свет придете, там обещаю — там рай. Кто хочет на том свете получить рай, пожалуйста, идемте за мной. А кто хочет в этой жизни получить мирской жизни рай — пожалуйста, оставайтесь со своими женами, занимайтесь своими делами, короче говоря, наслаждайтесь мирской жизнью», — вот его слова (информант 4, сельский житель, Гоцоб).
Описанный информантом эпизод — это диалог не только Нажмудина со своими современниками, но и героя прошлого и носителя идеальной идентичности с современными дагестанцами. Нажмудин призывает на войну людей, которые хотят «жизни», и у каждой из сторон этого напряженного диалога своя правда. Нажмудин предлагает людям не просто духовно-верный путь, но прямой путь на смерть, обещая, что она будет достойной. Смерть — единственный «выход» из ситуации несправедливости, «жизнь» — принятие подчиненной повседневности. При этом, описывая эту и подобные ситуации выбора между войной и миром, собеседники не осуждали дагестанцев, которые выбрали жизнь.
А многие его отговаривали, мой прадедушка, который я тебе рассказывал, Доного, вот он конкретно ему говорил: «Вот давай не воюй»4. Другой тоже говорил: «Вон там, если хочешь, — ему сказал, — я вырою в подвале под своим домом большую комнату для тебя: молись, постись, живи, накрою, я буду тебя кормить тем, что у меня есть. Вот так будешь жить». На что Гоцинский ему ответил: «Хорошо, ты — мой двоюродный племянник, а твоей жене я зачем нужен содержать всю жизнь?» Тоже родственники говорили: не надо воевать (информант 5).
Большое значение в рассказах информантов имеет и то, что Нажмудин Гоцинский был избран имамом Дагестана и Северного Кавказа, т. е. оказался в одном ряду с легендарными имамами Гази-Мухаммедом, Гамзат-беком и Шамилем (Сулаев 2019: 474). Согласно повествовательной логике информантов, у Нажмудина нет иного выбора, кроме как вести себя достойно и героически, он обязан быть воплощением настоящей горской чести.
Когда его спрашивали: «А почему ты собственно не уходишь?», — он сказал: «Тебе можно уйти, тебя никто не избирал, не выбирал, с тебя не спросят. Ты свою голову спасай, уходи, а мне лучше здесь погибнуть, моей семье сегодня, и на том на судном дне, чтобы не оказаться неправым». Они ж говорили, что он лжеимам, что его не избирали. <...> «Неужели ты не понимаешь, что ты вот так не победишь с малым количеством из этих сел, ты не можешь победить столько людей с оружием со всем государством». Он сказал: «Я прекрасно это все понимаю, я даже знаю, что среди моего имущества, из моего имущества даже нечего будет за мной будет стол покрыть на поминки». Когда ж человекумирает, там же режут баранов специально. Он вот так сказал: «Даже нечего будет резать не с меня, не с моих людей». Он это понимал, но все равно он остался, он в жертву принес и себя и детей. Ради чего? Неужели ради имущества? (информант 5).
пересказав слова Нажмудина, информант делает вывод: Нажмудин принес себя и своих детей в жертву. Внимание заслуживает и то, что слово «жертва» возникает сразу после упоминания традиции резать барана на поминках. приведенный разговор современников с Нажмудином — это
4 В этой и других репликах, описывая антибольшевистское восстание Нажмудина, информанты употребляют понятия «война» и «воевать», которые могут иметь различные смысловые оттенки — от простого «вести вооруженную борьбу» до более сложного «вести священную войну за веру».
разговор мирского и духовного, повседневного и героического. С повседневной точки зрения борьба Нажмудина бессмысленна и нелогична. С духовной позиции его борьба, напротив, необходима и осмысленна, ведь тогда предстоящая гибель Нажмудина становится жертвой, а мирское поражение — духовным триумфом.
ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ И РЕЛИГИОЗНАЯ ТОЛЕРАНТНОСТЬ
Организовав антибольшевистское восстание, Нажмудин начал борьбу с силой, которая оказалась победоносной и установила политический и идеологический контроль над Дагестаном, успешно воспользовалась правом «писать историю». В исторических и художественных текстах советского времени Нажмудин Гоцинский — главный антигерой Гражданской войны в Дагестане, его образ карикатурен и прост: тучный и жадный богач, жестокий религиозный фанатик, тщеславный подражатель имама Шамиля. Главная задача советской пропаганды заключалась в том, чтобы лишить образ Нажмудина ореола исламской духовности и героизма, придать его мотивациям низкий и эгоистичный характер (Доного 2011: 406, 409-424).
Для современных односельчан Нажмудина критика в его адрес воспринимается как личное оскорбление, ведь Нажмудин — это не просто исторический персонаж, а воплощение идеальной дагестанской (горской, аварской, гоцинской) идентичности. Нажмудин — поруганный герой, а защита его чести — это защита чести и достоинства сообщества Гоцоба, а возможно, и всех дагестанцев.
Его назвали проклятым. Хариджиты — проклятые люди самим пророком5. Туда его приписывали, но это не так, он был, про него начали анекдоты сочинять, песни. При большевизме, при коммунизме, бывшие [тогда] все авторитетные ученые, писатели и другие. <...> они очернили нашу историю, нашу культуру, нашу религию, наших лидеров, наших героев (информант 6, культурный активист, с. Ленинкент).
Информанты подчеркивают религиозную терпимость и рассудительность Нажмудина, противопоставляя его жестокому и радикально настроенному, по их мнению, Узун-Гаджи Салтинскому. В начале Гражданской войны Нажмудин и шейх Узун-Гаджи сообща преследовали одну цель — установление независимого шариатского государства на Северном Кавказе. Однако вскоре между двумя лидерами произошел разлад, который информанты комментируют следующим образом:
Узун-Гаджи, он в одно время был как правая рука Гоцинского, а потом уже как-то вот так повернулся. <... > Узун-Гаджи был сторонник знаешь чего. Кафир это что — неверный, другой религии. Он был такого мнения: «Человек, который пишет слева направо» — это слова Узун-Гаджи: «Человек, который пишет слева направо — всех надо уничтожать, разницы нет»6. <... > Он [Узун-Гаджи] начал встречаться с Кировым, Киров кто такой был? — большевик, советская власть. Он [Узун-Гаджи] же говорил, что надо всех уничтожать! А в конце получилось, что он был вместе с красными. Вот такая у него судьба в конце (информант 6).
Говорят Узун-Хаджи был более резкий и более и требовал воинственно чтоб решили вопрос. А Гоцинский пытался убедить, приводил аргументы, он считал, что, если в Дагестане была где-то
5 Хариджиты (араб. ал-Хаваридж — «выступающие», «мятежники») — религиозно-политическое движение, образовавшееся во второй половине VII в. в результате конфликта части арабских воинов с халифом Али ибн Абу Талибом (Прозоров 1991: 260). В современном употреблении это понятие носит пейоративный характер — «предатель», «раскольник», «тот, кто преследует цель посеять раздор среди мусульман».
6 В современном Дагестане действительно распространен устный сюжет о том, что Узун-Гаджи якобы намеревался «повесить всех, кто пишет слева направо». Автору приходилось слышать его не только в аварских, даргинских и кумыкских селениях, но и в Салта, родном селении Узун-Гаджи. Какие-либо достоверные источники, подтверждающие реальность этих слов, автору неизвестны, с уверенностью можно сказать другое: образ «жестокого Узун-Гаджи» отлично вписывался в картину Гражданской войны на Северном Кавказе с точки зрения советской историографии.
церковь и русские, они такие же права имеют, как и дагестанцы, они — дагестанцы, то есть вероисповедание должно быть свободным, что говорят сейчас толерантностью (информант 1, преподаватель вуза, Махачкала).
В последней реплике информант прямо говорит о «толерантности» Нажмудина, так что последний предстает в привлекательном свете сообразно контексту современности. Сравнивая рассудительного и толерантного Нажмудина с жестоким и радикально настроенным Узун-Гаджи, информанты получают возможность смягчить образ первого и предупредить нежелательные ассоциации антибольшевистского восстания Нажмудина с действиями современных антиправительственных подпольных организаций.
Как в советской историографии, так и среди современных критиков Нажмудина Гоцинского распространено такое объяснение его мотиваций в борьбе с большевиками: построив успешную карьеру при царском режиме, Гоцинский «эксплуатировал простых горцев», «продавал Дагестан» империи и получил значительные богатства, а антибольшевистское восстание поднял исключительно потому, что боялся потерять нажитое (Доного 2011: 65-71). В рамках советского дискурса такое объяснение мотиваций Нажмудина звучит логично — служба Российской империи и наличие значительного капитала не требуют дополнительных комментариев и сами по себе становятся серьезными обвинениями. Однако вне конвенций советской идеологии эта критика оказывается несостоятельной. В современной России и Дагестане частная собственность является благом, стремление защитить и приумножить капитал не осуждается в рамках государственной идеологии. Выводя обвинения в адрес Нажмудина из пространства советской идеологии, защитники Нажмудина, показывают их абсурдность, а сами критики превращаются в завистников.
А Гоцинский, он, наоборот, он считал, что вера — это то, от чего нельзя отказываться, причем не только мусульманская, но иудаистская и христианская <... > Точно так же он считал, что частная собственность должна быть. Если законным образом заработана — неприкосновенна. Это его точка зрения. Поэтому он не принял идеологию большевиков и встал на путь борьбы (информант 1, преподаватель вуза, Махачкала).
Право на частную собственность оказывается в одном ряду с правом на свободу вероисповедания. В аргументации информанта сила позиции Нажмудина заключается в том, что эти права являются неотъемлемыми ценностями и согласно современному российскому законодательству, и согласно нормам шариата. Информант защищает Нажмудина от обвинений, указывая на несостоятельность логики, сообразно которой он был обвинен. Нажмудин предстает перед нами как защитник закона, свободы и справедливости, а «угнетателями» становятся большевики. Рассмотрим еще одну реплику о богатстве Нажмудина:
Абсолютно неверное, и что он был скупой. У нас не было нищих, бедных, потому что он всем отдавал. Его богатство было овцеводство. <... > каждый раз, когда по территории чьей он перегонял, всегда не то, что оплачивал за неудобства. Если были люди бедные он говорил: «Оставьте ворота открытые, то что забежит к вам — это ваше». Не потому, что его хвалить, может делал для того, чтоб имя свое как бы... имидж создать (информант 5).
Не ставя под сомнение богатство Нажмудина, информант указывает, что Нажмудин использовал его справедливо и во благо. Рассказчик предполагает, что щедрость Нажмудина могла быть, используя современную лексику, формой «политического пиара». Если принять во внимание предыдущие реплики о религиозной терпимости Нажмудина, то становится заметно желание информантов представить Нажмудина как справедливого современного политика, лидера, которого не хватает современному Дагестану.
Другие информанты считают, что обвинения Нажмудина в скупости и корыстных интересах несостоятельны, потому что не соответствуют его поступкам.
Конечно, говорили, что Гоцинский за свое имущество воюет, за свои привилегии. Он же мог идти в Турцию со своим богатством, спокойно там жить. А получилось, что все дети его погибли, сам погиб. <...> У него было прекрасная возможность, были средства. Куда бы он не сбежал, у него были средства и себя и семью и еще бы хватало, а он не ушел. Даже семью не перевел. Как бы жертвоприношение сделал из себя и семьи. Он искренне верил и понимал это, осознавал (информант 5).
Человека, который приносит в жертву свою жизнь и семью, сложно уличить в скупости. К образу Нажмудина прибавляется еще одна черта: он становится «патриотом», так как предпочитает смерть на родине «спокойной» жизни в Османской империи.
Иногда информанты отстаивают честь Нажмудина, указывая на то, что его противники — представители социалистической группы — не были бедными людьми. Мы видим это в следующей реплике, где информант сравнивает Нажмудина Гоцинского с известным революционером Махачом Дахадаевым:
До сих пор его называют «крупный барановод Гоцинский». Слушайте, «барановод» — это не должность его была, он был хозяин этих баранов, которые достались ему по наследству, от отца, который тоже был состоятельный человек и так далее. Как можно называть политического государственного на то время деятеля «барановодом»?! Он был муфтием официально Союза объединенных горцев Северного Кавказа и Дагестана, он был муфтием Горской республики. Его законно избирали, постоянно его избирали, потому что он все-таки был авторитет, если бы кто-то был другой, его бы избрали <... > У МахачаДахадаева, чьим именем назван город [Махачкала], был в Темир-Хан-Шуре кинжальный завод. Он штамповал, рабочие были, склад в период Первой мировой войны. Так его ж никто не называет «фабрикант Дахадаев». Он нет, «он социалист», «за светлое будущее дагестанского народа!» Давайте его тоже тогда называть «фабрикантом, помещиком». Нет, а с Гоцинским так и сделали. «Хапуга, только лишь для того, чтоб сохранить своих баранов!» (информант 2, профессиональный историк, Махачкала).
Они [политические противники Нажмудина Гоцинского] сами-то кто такие? Они что из бедных семей были? Махач Дахадаев из бедной семьи что ли был? Уллубий Буйнакский из бедной семьи что ли был? Сам, например, Тахо-Годи? Они же не из бедных семей были. То же самое, например, Ленин не крестьянин никакой, не батрак, он же тоже дворянин был (информант 4).
«Барановод» — эпитет, который часто можно услышать по отношению к Нажмудину в Дагестане и сейчас. Информанты из других (не аварских) селений действительно часто характеризовали Нажмудина как «зажиточного барановода». Эпитет «барановод» по отношению к Нажмудину может быть воспринят как укол в сторону аварской идентичности, так как содержит в себе значение «неотесанный, импульсивный горец». «крупный» или «зажиточный» в адрес Нажмудина, также звучат оскорбительно для некоторых информантов-аварцев, так как последние позиционируют себя как «бедный, но гордый народ», в то время как обвинения в «зажиточности», с точки зрения информантов-аварцев, в пору адресовать народам предгорий и равнин.
ЭТНИЧЕСКИЕ ГРУППЫ
Кто же несет ответственность за искажение памяти о Нажмудине? Согласно информантам, вина лежит на дагестанцах, которые выбрали комфортное место на службе россии, а не достоинство и свободную смерть. Это дагестанцы, которые пошли на союз с большевиками и благодаря этому не только выжили, но и извлекли из союза материальную и политическую выгоду. Один из информантов предполагает, что ответственность за очернение Нажмудина и вообще печальное положение Дагестана в наши дни могут нести представители других этнических групп — даргинцы и кумыки:
...у Дагестана есть же такое название «Базаристан». Его превратили в базар даргинцы, перепродали <... > почему вот, например, против царской России, против большевиков они никогда не воевали. Потому что они знают деньги, язык денег, вот что они знают. И кумыки — те же самые. Они любят мир, как тебе сказать, мирское выбирают в жизни. Почему у них там хорошие села, ты, наверное, сам видел. Они намного лучше нас живут. Почему после Даниялова правил, как его, Умаханов. Умаханов разрешил именно даргинцам, а не всем, разрешил спекуляции, даргинцы были спекулянтами в советское время. И тогда они миллионами денег имели, хотя другие нации бедно жили... ... то же самое и Тахо-Годи, он сам кто был? У нас такая пословица есть, у аварцев: «Кто сам плохой, тот людей хает, а тот, кто плохой насчет кишки, тот еду хает». А сам кто был Тахо-Годи? Фамилия даже его, не знаю, что за фамилия, не дагестанская какая-то фамилия. Азербайджанская, наверное. Я знаю, что даргинские крови у него. <... > [Нажмудин Гоцинский] это самый очерненный человек советской властью. Еще один кумык — Коркмасов, если ихним словам верить, то, конечно, он [Нажмудин Гоцинский] был и жадным, и одного барана за обеденным столом заканчивал, это же сказки же. Извини меня, большевистским тварям [нельзя] верить (информант 4).
Информант указывает, что кумыки и даргинцы «лучше нас [аварцев] живут», и связывает свое представление о материальном положении с этническими особенностями. Кумыкские и даргинские лидеры времен Гражданской войны представлены информантом как люди, лояльные России и советской власти. Им имплицитно противопоставлены аварцы и их лидеры, которые в разное время поднимали антироссийские восстания. Речь об уже упомянутой цепочке имамов-аварцев: Гази-Мухаммед, Гамзат-бек, Шамиль, Нажмудин. В отличие от «успешных» и «лояльных империи» даргинцев и кумыков, аварцы — народ «голодный», «воинственный» и «честолюбивый».
Вот это я поэтому я говорю. Вот эта Кавказская война, до него Надир-шах, до него Тимур, Чингиз-ханы — все напали, везде участвовали именно вот горские народы, именно аварцы и некоторые вольные общества особенно7. Даргинские — один два, цудахарцы, акушинцев — чуть-чуть и лакцы чуть-чуть. Чеченцы, горные чеченцы, тоже не все. И аварские горные. Самые среди них нищие, голодные были аварцы всегда (информант 6).
Выше информант перечисляет, судя по всему, близкие аварцам по духу народы, но подчеркивает, что даже им не сравниться с аварцами, которые всегда были «беднее» и «воинственнее» других. Ниже информант развивает свои рассуждения и утверждает, что настоящие аварцы считают позором «держать ручку», т. е. они в меньшей степени заняты в производстве знания, а потому потенциально уязвимы для навета и лжи от пера историков и политиков:
Этому народу [аварцам] у них выхода не было, им надо было, как можно сказать, обязательно воевать. Такая обстановка была. Война или ничего. <...> Почему именно аварцы. Сейчас уже, чтоб не обидеть других народов. Любая история, когда пишется, собирается, такие как Расул Гамзатов — продажные там собираются, продажные тоже, бывают же. <... > А сейчас чтобы не обидеть других, здесь сидящих, тогда же как — в государстве не работали аварцы, для нас 20-30 лет в государстве работать это как бы позор, стремно — мужчина что ли, ручку держать? Учиться в школе — до сих пор, «как девочка что ли?» Надо выходить там, драться тут, драться там. Это натура, сложенная сотнями лет, веками! (информант 6).
Именно сила и бедность, согласно информантам, отличает аварцев от других народов Дагестана, в первую очередь от двух других наиболее многочисленных этнических групп — дар-
7 Распространенный в республике сюжет о «единении народов Дагестана» в «героической борьбе» с «грабителем» и «колонизатором» Надир Шахом (1688-1747), по всей видимости, зародился в рамках процесса советского нациестроительства как одна из иллюстраций идеологемы «дружбы народов». С XIX в. понятие «вольное общество» российские кавказоведы относят к характерным для политической истории Дагестана самоуправляющимся союзам сельских обществ, не зависевшим от крупных феодальных образований.
гинцев и кумыков. Нажмудин Гоцинский становится воплощением этих идеалов, носителем идеальной аварской идентичности. Всем известное богатство Нажмудина не вписывается в эту логику рассуждений, и именно поэтому информанты болезненно реагируют на обвинения Нажмудина в скупости и эпитет «богатый барановод». Проблема решается на нарративном уровне: информанты сообщают, что Нажмудин приносит в жертву не только свое богатство, но и себя и свою семью и в конце концов остается простым и гордым воином, поборником ислама и справедливости, который не побоялся бросить вызов могущественной империи и ее беззаконию, пошел на верную смерть вопреки вызовам судьбы и достойно принял ее.
СУФИйСКИЕ ШКОЛЫ И МУФТИЯТ
Разногласия между вероучительными направлениями в суфизме сыграли важную роль в политической истории Дагестана первой четверти XX в., а отголоски этих разногласий до сих пор влияют на жизнь дагестанцев. В период гражданской войны часть наиболее заметных религиозных лидеров дагестана можно условно разделить на консерваторов-кадимистов и модернистов-джади-дистов8. К первой группе среди прочих относятся аварцы Нажмудин Гоцинский, Узун-Гаджи Салтинский и даргинец Али-Гаджи Акушинский9. Они принадлежали к относительно старой ветви суфийского тариката Накшбандийя-Халидийя, которая была особенно распространена в северном нагорном Дагестане (в том числе среди аварцев), и вели свою духовную родословную от шейхов Магомеда Ярагского (1771-1838), Джамалуддина Казикумухского (1788-1866) и Абдурах-мана Согратлинского (1792-1882).
Наиболее выдающимися представителями группы кадимистов-модернистов были Хасан Хилми афанди Кахибский (1852-1937) и Сайфулла-кади Башларов (1853-1920) — последователи относительно нового учения Махмудийя, которое было распространено в основном на юге Дагестана (Кемпер 2003: 287-290, 296-301). Призывая отказаться от насилия и критикуя антисоветское восстание Нажмудина Гоцинского, Хасан Кахибский и Сайфулла Башларов не стали оказывать сопротивления советской власти и тем самым частично уберегли свою вероучительную ветвь и последователей от репрессий. В результате духовная цепочка (силсила) миролюбивых шейхов не оборвалась, их учение стало доминирующим в Дагестанском суфизме, а наследники вошли в состав сформировавшихся позднее местных духовных управлений.
Созданное Иосифом Сталиным в конце Второй мировой войны Духовное управление мусульман Северного Кавказа (ДУМСК, 1944-1989) по известным причинам было лояльно власти и курировалось органами госбезопасности (Бобровников 2007: 167). С 1990 г. приемником ДУМСК в Дагестане стало Духовное управление мусульман Дагестана (ДУМД), в 2019 г. оно было переименовано в муфтият Республики Дагестан. Официально муфтият выполняет функцию надзорного органа в сфере религии и религиозного образования, при этом фактически претендует на монополию во всем, что касается ислама (Бобровников 2000). Согласно полевым наблюдениям автора, большинство дагестанцев критически относятся к муфтияту за коррумпированность, непотизм, показную лояльность светским властям, сотрудничество со спецслужбами. В размышлениях современных дагестанцев о религиозном ландшафте республики понятия «муфтият», «ДУМД» и «суфии» часто будут оказываться взаимозаменяемыми. Примечательно, что если в XIX в. российская администрация считала мюридизм (читай: суфизм) главной угрозой своей власти в регионе, то в Дагестане наших дней быть «суфистом» значит быть «лояльным федеральному центру» (Ware, Kisriev 2014: 12; Гасанов, Сулаев 2012: 30-31). Место «воинствующего суфизма» времен
8 Детальный разбор вероучительных течений и политических разногласий внутри дагестанского суфизма XIX-XX вв. приведен в статье Михаэля Кемпера «К вопросу о суфийской основе джихада в Дагестане» (2003), на которую мы в дальнейшем и опираемся.
9 Заметим, что, в отличие от Нажмудина Гоцинского, Узун-Гаджи и Али-Гаджи с середины 1919 г. и вплоть до окончания Гражданской выступали в союзе с большевиками, но союз этот имел тактический характер. Стратегической целью всех трех лидеров было установление шариатского государства на Северном Кавказе.
Кавказской войны в наше время занял салафизм или ваххабизм, религиозные течения, которые в официальной, но при этом весьма расплывчатой форме запрещены на территории республики (Ware, Kisriev 2014: 152).
Муфтият и республиканские власти пользуются ярлыком «ваххабизм» для давления на дагестанцев, часто вне зависимости от действительных религиозных предпочтений последних (Бобровников 2000). Большую часть ключевых постов в муфтияте республики занимают аварцы из Гумбетовского и Шамильского районов, что вызывает возмущение не только среди других этнических групп, но и среди аварцев из других районов Дагестана (Бобровников 2007: 168). В нелюбви многих дагестанцев к муфтияту важную роль играет парохиализм (или, как говорят дагестанцы, «индивидуализм») дагестанских сельских общин-джамаатов, которые трепетно оберегают собственную независимость и не стремятся признавать над собой власть внешних управляющих структур (Ware, Kisriev 2014: 154).
Согласно информантам, которые считают Нажмудина Гоцинского оклеветанным героем, ответственность за очернение его чести несут те дагестанские духовные лидеры, которые, осудив антибольшевистское восстание Нажмудина, пошли на союз с большевиками. Наследники этих духовных лидеров, согласно информантам, вошли в состав сформировавшихся позднее духовных управлений и муфтията республики. Информанты из Гоцо полагают, что нынешнее руководство муфтията равно враждебно относится к их локальному герою и к ним самим, связывая конфликт прошлого с современностью:
Сейчас власть в религии в Дагестане, например, [это] враги номер один Гоцинского: Али-Гаджи Акушинский, этот, еще Кахибский какой-то Хасан-афанди — вот эта вся толпа была против него. Они были за советскую власть, а вот потомки этих <... > сейчас в Духовном управлении (информант 4).
Информант ставит в один ряд Хасана-афанди и Али-Гаджи Акушинского на том основании, что оба «были за советскую власть». В действительности Али-Гаджи в конце своей жизни отступился от союза с советской властью, к тому же не принадлежал к ветви Махмудийя, а учился у Абдурахмана Согратлинского — открытого сторонника сопротивления России. Тем не менее определяющим фактом для информанта становится отношение к советской власти, и союз с ней, пусть и тактический, становится достаточным основанием для обвинений.
Вот так же есть насчет религии, Сайфулла-кади, Али-Гаджи, Кахибский Хасан Афанди — мой район Шамильский. Они все как бы знаменитости этих времен при ленинизме-коммунизме, но по идее, они все[му] народу хвалили [большевиков], [что] большевики коммунисты, красная эта революция, [что] они [большевики] — [за] народ. Они обманули народ. Они последовали того же, когда в 20-е революция была, они последователи они Хасана устара, Сайфула-кади, Али-Акушинский. В народе его называли «глухим» Али-Гаджи.
Разлад Али-Гаджи с большевиками, по словам информантов из Гоцоба, происходит не по собственной воле шейха, а потому что Али-Гаджи оказывается больше «не нужен» большевикам. один из информантов рассказывает о раскаянии Али-Гаджи, который в конце жизни понял правоту позиции Нажмудина Гоцинского:
Как раз мама рассказывала <...> когда Али-Гаджи Акушинский письмо прислал, он же сперва против Гоцинского, потом сожалел как-то. Понял и письмо прислал, чтобы «прости меня» (информант 5).
Тот же информант рассказывает о конфликте между Хасан-афанди и Нажмудином чуть подробнее:
.. .[те] которые сейчас в Духовном Управлении, они вот, это Хасан Афанди — линии его силсила — цепочки его. Он не любил Гоцинского и эти тоже [муфтият?] из его слов, из его всего этого не любят
Гоцинского. Так последователей Гоцинского столько не осталось, сколько последователей Хасана Афанди. Они же [последователи Гоцинского] воевали, погибали на войне. После того как революция победила, их тоже преследовали, расстреливали, в Сибирь ссылали — их не осталось. А у него остались, который Хасан Афанди, у него последователей много осталось. Он же живой был — он непосредственно обучал учеников. Мюриды у него осталось, и у них очень сильное получилось. Сильная... мафия <смеясь> получилось у них. А у Гоцинского кончилась (информант 5).
Хасан-афанди пережил Нажмудина Гоцинского на 12 лет и был репрессирован в 1937 г. Информант делает акцент на том, что первый оставил учеников, в то время как все последователи Гоцинского погибли. Однако важно, что Нажмудин был военно-политическим лидером, а его последователи были «мюридами» скорее в военно-политическом, а не в вероучительном смысле. Напротив, Хасан-афанди был в первую очередь шейхом-наставником, а потому имел мюридов в суфийском вероучительном смысле. В рассуждениях информанта о наследии двух лидеров сходится вероучительное и политическое. Противопоставляя Нажмудина и Хасан-афанди, информант говорит не только о религиозных разногласиях, но и о выборе между лояльностью россии и сопротивлением ей.
У проблемы отношения к советской власти есть две стороны. В уже рассмотренной реплике Нажмудин предлагает дагестанцам присоединиться к восстанию против большевиков, не скрывая, что оно обречено. Собеседники Нажмудина сомневаются и «хотят жизни». Жизнь является несомненной ценностью, так же как несомненную ценность представляет собой и гибель во имя ислама, — правильный выбор не очевиден. тот же конфликт между жизнью и достойной смертью возникает в рассуждениях информантов о шейхах, которые были политическими противниками Нажмудина. В следующих репликах конфликт становится еще сложнее, к нему добавляется идея исторической судьбы и неизбежности:
Еще был кто-то, кто-то спрашивал: «Революционеры, какая форма у них?» — богослов был. Из Моксоха. Когда ему объяснили: «Такой шапка, звезда на шапке», — он сказал: «Они не сами люди, [а] божье решение, вот эти люди пришли долго будут, никакие ваши ружья их не остановят, — сказал он. Никакой необходимости против них выступить нету — это божье решение» (информант 6).
Богослов из реплики выше не принадлежит ни к одной из противоборствующих партий, он предвидит будущее, а его слова тем более убедительны, коль скоро будущее в повествовании является известным прошлым для рассказчика и его слушателей. Следуя логике неизбежности истории, те же информанты, кто критикует шейхов — противников Нажмудина, признают за ними дар предвидения.
Сайфулла-кади, этот человек по России потусовался, языки знал, понимал, наверное, что творится и когда революция, для него была выгодная позиция — коммунизм, потому что. Он знал почти все дагестанские языки, и он был как арабист, авторитетный <... >, и он настраивал людей против Гоцинского (информант 6).
Во времена Гоцинского уже понимали [что сопротивление России бесполезно]. Те же, мы говорим, Афанди и прочие, который знал всю Россию конкретно, был депутатом от Дагестана во Временном правительстве. Он уже знал все. Он и рассказывал: «Нет никакой необходимости воевать, мы ничего этим не добьемся, когда процесс происходит на огромной территории. Если будем сопротивляться, нас просто перемелют как на мельнице». Вот так они говорили. Они понимали, те, кто понимали, — знали (информант 5).
Если победа большевиков предрешена, то союз с ними — вынужденная мера, неизбежность, а не свидетельство дурной природы тех, кто пошел на этот союз. тогда и клевета на Нажмудина становится неизбежной. В конечном итоге жертвами становятся все — и те, кто был лоялен со-
ветской власти, и те, кто воевал против нее. однако у всякого решения есть последствия, и то, что было сделано и сказано в период Гражданской войны, в конечном итоге сформировало современность и отразилось на репутации наследников. Из следующих реплик становится понятно, что клевета одних дагестанцев на других — проблема столь же насущная в настоящем, как и в прошлом:
Вот сегодня, как это, [Нажмудин Гоцинский] почти как ваххабит. Все [лояльные большевикам шейхи] его [Нажмудина] хариджитом [называли]. [Хариджит —] это тот, кто идет против шариата. Не просто любой власти, а шариатской. Его назвали проклятым. Хариджиты — проклятые люди самим пророком. Туда его приписывали, но это не так. <...> Сейчас, кто следовал за имамом Гоцинским и остальные, короче говоря, последователи его, вот эти люди сейчас сидят тихо-мирно, ничего не могут говорить. Если скажут — их ваххабистами сделают, может и пристрелят, может и в тюрьму. Что угодно можно (информант 4).
Информанты проводят прямую связь между конфликтом начала XX в. и современностью. Эта связь обоснована тем, что в обоих случаях речь идет о клевете с позиций власти. Лояльные большевикам шейхи обладали властью, так как перешли на сторону советского государства, и тогда Нажмудин для них не просто носитель отличных политических идей, но отступник и предатель — «хариджит». То же справедливо и в наше время по отношению к понятию ваххабизм: обвинения в ваххабизме выносят представители официальной и лояльной власти структуры — муфтията, руководители которого, согласно информантам, духовно и репутационно наследуют политическим оппонентам Нажмудина.
В зависимости от контекста упоминания Нажмудина Гоцинского, его союзника Узун-Гаджи Салтинского и горских лидеров XIX в. выстраиваются в логическую цепочку героической вооруженной борьбы за независимость Дагестана от России, которая началась в XVIII или XIX в. и продолжается по сей день.
Он [Нажмудин] был он, во-первых патриот. Во-вторых, вообще во-первых, первый, который пошел по своему убеждению, по своему действию до конца. Герой, это такой же герой, как имам Гази-Магомед, там еще Гамзат бек, другие, которые за свою свободу или за свое действие (информант 6).
Теперь становится понятно, что имел в виду информант 4 в приведенной выше реплике: «Сейчас, кто следовал за имамом Гоцинским <...> сидят тихо-мирно, ничего не могут говорить, если скажут — их ваххабистами сделают, может и пристрелят». С точки зрения лояльных России республиканских властей и муфтията упоминание любого героя из этого ряда может стать имплицитным призывом к сепаратизму, а произнесшему их можно присвоить ярлык «ваххабист». «Ваххабистом» могут объявить любого нежелательного человека: своенравного имама сельской мечети, журналиста, расследующего коррупцию во власти, или даже простого сельского жителя, который пытается добиться выплат положенных ему субсидий.
В первую очередь духовные люди [представители муфтията] говорят: «Это власть, нужно подчиняться, ты не выступай». Эта власть говорит тоже: «Ты — ваххабист, что ты, против государства?!» Я не против государства, дайте мои [деньги, положенные по субсидии], то, что мне положено. Они подключали духовных: «Ты — ваххабист! В исламе написано, в Коране, что надо подчиняться, повиноваться». Хотя я ничего против государства не имею, а конкретную претензию предъявляю: «Вы что воруете? оставьте это!» Они друг друга поддерживают. И соваться некуда уже. Тихо-мирно жить. .. .[федеральный центр] не понимает, что на этих территориях их [коррумпированных чиновников] пристрелить можно, а если пристрелишь, тебя сразу посадят — скажут ваххабист. Против власти пошел. А иначе на него как ты будешь? В суд подашь, в суде тоже коррупция. Там тоже ничем не помогут. Сам свои права защищай (информант 5).
Информант завершает свои рассуждения о неполученной субсидии фразой «тихо-мирно жить», которая перекликается с тем, как информант 4 описывает положение современных последователей Нажмудина: «последователи его <...> сидят тихо-мирно». Но кто они, последователи Нажмудина?
В приведенной реплике мы видим не вооруженного борца с режимом и «ваххабиста», а сельского жителя, который сталкивается с институционализированной несправедливостью в лице светской и духовной власти. Информант сетует на невозможность добиться того, что ему положено по закону и законным же образом выразить свое недовольство. Законные способы высказывать несогласие в современном Дагестане, как, впрочем, и во всей России, ограничены государственной системой. Человек встает перед выбором: настаивать на своем недовольстве, быть обвиненным в ваххабизме и столкнуться с репрессивной машиной или «тихо-мирно жить», оставив попытки добиться справедливости.
Справедливость — вовсе не простое слово, сказанное всуе, к справедливости апеллировали большинство информантов не только в Гоцобе, но и в других дагестанских селениях. Именно на отсутствие справедливости сетовали дагестанцы, рассуждая о современном положении дел, и именно с несправедливостью, как становится понятно из следующей реплики, боролись герои прошлого:
— В принципе все войны от таких начинаются, если посчитать вот Кавказскую войну, революцию.
Это ж тоже происходило, когда чиновники обнаглели.
— От несправедливости.
— И начинали, и простым людям надоело. Они хотели чего-то другого нового. Конкретно никто не
знал, что можно построить. А что-то хотелось другого, справедливого (информанты 4, 5).
Несправедливость имеет вневременную и стихийную природу, это роднит ее с тем, как информанты описывают внешнюю по отношению к их сообществу (республиканскую, федеральную) власть. Интервью в Гоцобе были записаны в конце лета 2019 г., когда в Москве проходили массовые протесты, связанные с выборами в Мосгордуму:
— На забастовки ходить зачем? Чтоб дубинкой по башке получать? От этого же толку нету.
— Закаленным станешь. Тут же принцип — за одного битого двух небитых дают.
— А то, что [на митингах в Москве] кого-то [полицейские] забирают, я, например, сколько смотрю:
«Отпусти! Отпусти!» — кричат, от этого толку какого? Это тебя ударили, если по тому же месту,
ты не можешь ударить, [то] зачем туда идти? (информанты 4,и 5).
Один из участников диалога, по всей видимости, разделяет настроения протестовавших в Москве, но ставит под сомнения их методы. Формы мирного протеста не устраивают информанта не столько ввиду его воинственности, сколько ввиду разочарованности в политическом действии вообще. тот же информант в личном разговоре подробно рассказывал о подтасовках на выборах, свидетелем которых он неоднократно становился, и сокрушался по поводу невозможности участия в политической жизни. Несправедливость проявляется во всем, даже в самой себе: несправедливо такое положение вещей, в котором борьба с несправедливостью невозможна. В конечном счете несправедливость — это невозможность действия и коммуникации, отсутствие права голоса, идет ли речь о процессе голосования или о праве рассказывать историю своей семьи, селения, республики.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Рассуждая о Нажмудине Гоцинском, информанты получают возможность сформулировать свое отношение к сообществам, институциям и властным структурам внутри Дагестана, с одной стороны, и представить свое видение истории отношений Дагестана с Россией — с другой. Из
приведенных реплик следует, что не только профессиональные историки, но и жители села Гоцоб достаточно осведомлены об истории Гражданской войны в Дагестане и могут предлагать свои интерпретации хода конфликта, мотиваций и политических амбиций его участников. Историческая осведомленность информантов не является нейтральным и герметичным знанием, напротив, знание прошлого позволяет им протянуть репутационные нити и установить причинно-следственные связи между прошлым и настоящим, охарактеризовать и объяснить социальную и политическую реальность, в которой они живут здесь и сейчас.
Связующим звеном между прошлым и настоящим становится идея несправедливого правления, воплощением которой в повествованиях информантов о гражданской войне становятся большевики, а в размышлениях о современности — республиканские и федеральные власти. Нажмудин Гоцинский в рассказах информантов — герой, который вел политическую и духовную борьбу с несправедливостью и исторической судьбой. Потерпев поражение, Нажмудин стал уязвим для клеветы со стороны своих политических оппонентов, наследники которых, по мнению информантов, до сих пор занимают властные позиции в Дагестане. Согласно этой логике, конфликт времен Гражданской войны остается актуальным по сей день. Потому гоцин-цы видят свой долг в том, чтобы трепетно охранять посмертную память о Нажмудине Гоцинском, а критику в его сторону воспринимают как оскорбление собственной гоцинской или аварской идентичности.
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
ПМА 2019 — полевые материалы автора. Россия, Республика Дагестан, с. Гоцоб, с. Ленинкент, г. Махачкала, 2019.
Ассманн Я. Культурная Память. М.: Языки славянской культуры, 2004.
Бобровников В. О. Исламофобия и религиозное законодательство в Дагестане // Центральная Азия и Кавказ. 2000. № 2 (8). С. 20-26.
Бобровников В. О. Исламское возрождение в Дагестане: 20 лет спустя // Центральная Азия и Кавказ. 2007. № 2 (50). С. 161-172.
Гасанов М. М., Сулаев И. Х. Суфийская община мюридов Али-хаджи Акушинского (первая треть XX в.) // Религиоведение. 2012. № 3. С. 30-39.
Гусейнов Г. Ч. Кавказ — постсоветский макрорегион, утративший единство // Большой Кавказ двадцать лет спустя: ресурсы и стратегии политики и идентичности / под ред. Г. Ч. Гусейнова. М.: НЛО, 2014. С. 7-20.
Доного Х. М. Нажмудин Гоцинский. Махачкала: ДГПУ, 2011.
Каймаразов Г. Ш., Каймаразова Л. Г. События Гражданской войны в Дагестане (1918-1921 гг) через призму комического (по воспоминаниям очевидцев) // Манускрипт. 2019. Т. 12, № 10. С. 56-63.
Кемпер М. К вопросу о суфийской основе джихада в Дагестане // Подвижники ислама. Культ святых и суфизм в Средней Азии и на Кавказе / под ред. М. Кемпера, С. Н. Абашина, В. О. Бобровникова. М.: Восточная литература, 2003. С. 278-305.
Прозоров С. М. Ислам: энциклопедический словарь. М.: Наука, 1991.
Сулаев И. Революция и гражданская война в восприятии и деяниях мусульманского духовенства Дагестана (1917-1921 гг.) // Государство, религия, церковь в России и за рубежом. 2019. № 37 (1-2). С. 463487.
Appadurai A. The Past as a Scarce Resource // Man. New Series. 1981. № 16 (2). P. 201-219.
Bennigsen Broxup M. The last Ghazawat: The 1920-1921 Uprising // Bennigsen Broxup M. (Ed.) The North Caucasus Barrier: The Russian Advance towards the Muslim World. New York: St. Martin's Press, 1992.
Friedman J. The Past in the Future: History and the Politics of Identity // American Anthropologist. 1992. № 94 (4). P. 837-859.
Khodarkovsky M. Bitter Choices: loyalty and Betrayal in the Russian Conquest of the North Caucasus. london: Cornell University Press, 2011.
Ware R. B., Kisriev E. Dagestan: Russian Hegemony and Islamic Resistance in the North Caucasus. london, New York: Routledge, 2014.
REFERENCES
Appadurai A. The Past as a Scarce Resource. Man, New Series, 1981, no. 16 (2), pp. 201-219.
Assmann J. Kul 'turnaia Pamiat' [Cultural Memory]. Moscow: Iazyki slavianskoi kul'tury, 2004. (In Russian)
Bennigsen Broxup M. The Last Ghazawat: The 1920-1921 Uprising. The North Caucasus Barrier: The Russian Advance towards the Muslim World. Ed. by M. Bennigsen Broxup. New York: St. Martin's Press, 1992.
Bobrovnikov V. O. Islamofobiia i religioznoe zakonodatel'stvo v Dagestane [Islamophobia and Religious Law in Dagestan]. Tsentral'naia Aziia i Kavkaz, 2000, no. 2 (8), pp. 20-26. (In Russian)
Bobrovnikov V. O. Islamskoe vozrozhdenie v Dagestane: 20 let spustia [Islamic Revival in Dagestan: 20 Years Later]. Tsentral'naia Aziia i Kavkaz, 2007, no. 2 (50), pp. 161-172. (In Russian)
Donogo Kh. M. Nazhmudin Gotsinskii. Makhachkala: DGPU, 2011. (In Russian)
Friedman J. The Past in the Future: History and the Politics of Identity. American Anthropologist, 1992, no. 94 (4), pp. 837-859.
Gasanov M. M., Sulaev I. Kh. Sufiiskaia obshchina miuridov Ali-khadzhi Akushinskogo (pervaia tret' XX veka) [The Sufi Community of Murids of Ali-Haji of Akusha (First Third of the 20th Century]. Religiovedenie, 2012, no. 3, pp. 30-39. (In Russian)
Guseinov G. Ch. Kavkaz — postsovetskii makroregion, utrativshii edinstvo [Caucasus, a Post-Soviet Region That Has Lost Its Unity]. Bol'shoi Kavkaz dvadtsat'let spustia: resursy i strategii politiki i identichnosti [The Big Caucasus Twenty Years Later: Resources and Strategies of Policy and Identity]. Ed. by G. Ch. Guseinov. Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie, 2014, pp. 7-20. (In Russian)
Kaimarazov G. Sh., Kaimarazova L. G. Sobytiia Grazhdanskoi voiny v Dagestane (1918-1921 gg.) cherez prizmu komicheskogo (po vospominaniiam ochevidtsev) [Events of the Russian Civil War in Dagestan (1918-1921) through the Comical Prism (According to Eyewitnesses Records)].Manuskript, 2019, vol. 12, no. 10, pp. 56-63. (In Russian)
Kemper M. K voprosu o sufiiskoi osnove dzhikhada v Dagestane [On the Question of the Sufi Base in Dagestan's Jihad]. Podvizhniki islama. Kul't sviatykh i sufizm v Srednei Azii i na Kavkaze [The Holy Men of Islam. The Cult of Saints and Sufism in Central Asia and Caucasus]. Ed. by M. Kemper, S. N. Abashin, V. O. Bobrovnikov. Moscow: Vostochnaia literature, 2003, pp. 278-305. (In Russian)
Khodarkovsky M. Bitter Choices: Loyalty and Betrayal in the Russian Conquest of the North Caucasus. London: Cornell University Press, 2011.
Prozorov S. M. Islam: Entsiklopedicheskii slovar' [Islam: Encyclopedia]. Moscow: Nauka Publ., 1991. (In Russian)
Sulaev I. Revoliutsiia i grazhdanskaia voina v vospriiatii i deianiiakh musul'manskogo dukhovenstva Dagestana (1917-1921 gg.) [The Revolution and the Civil War in the Perceptions and Actions of Muslim Leaders of Dagestan (1917-1921)]. Gosudarstvo, religiia, tserkov'vRossii i za rubezhom, 2019, no. 37 (1-2), pp. 463-487. (In Russian)
Ware R. B., Kisriev E. Dagestan: Russian Hegemony and Islamic Resistance in the North Caucasus. London, New York: Routledge, 2014.
Submitted: 13.06.2021 Accepted: 15.11.2021 Published: 15.12.2021
статье Г. Г. Григорьева
Рис. 1. Нажмудин Гоцинский (1859-1925). Неизвестный фотограф, до 1920 г. URL: https://commons.wikimedia.Org/wiki/File:Nadschmuddin_Gotzinski.jpg (доступно: 30.11.2021)
Fig. 1. Najmuddin Gotsinskii (1859-1925). Unknown photographer, until 1920. Public domain. URL: https://commons.wikimedia.org/wiki/File:Nadschmuddin_Gotzinski.jpg (доступно: 30.11.2021)
Рис. 2. Село Гоцоб (вид с горы). Гергебильский район, Республика Дагестан. Фото Г. Г. Григорьева, 2019 г. Fig. 2. Gotsob (mountain view). Gergebilsky District, Republic of Dagestan. Photo by Grigory Grigoryev, 2019
