CC BY
62
Список литературы
1. Atkinson K., Bench-Capon T., McBurney P. Justifying practical reasoning. C. R. F. Grasso and G. Carenini, editors, Proc. Workshop on Computational Models of Natural Argument (CMNA). 2004. P. 87—90.
2. Bordini R. H., Hubner J. F. Jason: A Java-based AgentSpeak interpreter used with saci for multi-agent distribution over the net, 2005.
3. Chesnevar C., Maguitman A., Loui R. Logical models of argument / / ACM Computing Surveys, 2001. Vol. 32. P. 337 — 383.
4. Fitting M. Bilattices and the semantics of logic programming / / Journal of Logic Programming, 1991. Vol. 11. P. 91 — 116.
5. Handbook of the Logic of Argument and Inference (Studies in Logic and Practical Reasoning) by D. M. Gabbay, North Holland, 2002.
6. Hindriks V., de Boer F. S., van der Hoek W., Meyer J.-J. Agent programming in 3apl. Autonomous Agents and Multi-Agent Systems. 1999. Vol. 2(4). P. 357—401.
7. Prakken H., Sartor G. The role of logic in computational models of legal argument — a critical survey // A. Kakas and F. Sadri, editors, Computational Logic: Logic Programming and Beyond. Springer, 2002. P. 342 — 380.
8. Prakken H., Vreeswijk G. A. W. Logics for defeasible argumentation // D. Gabbay and F. Guenthner (eds.), Handbook of Philosophical Logic, Kluwer Academic Publishers, Dordrecht/Boston/London, second edition, 2002. Vol. 4. P. 219 — 318.
9. Rao A. S., George M. P. Decision procedures for BDI logics // Journal of Logic and Computation. June 1998. Vol. 8(3). P. 293 — 342.
17
Об авторе
Д. В. Зайцев — канд. филос. наук, доц., МГУ им. М. В. Ломоносова, [email protected].
УДК 130.2
Н. В. Андрейчук, Л. М. Гаврилина
ОБРАЗ МИРА В СИСТЕМЕ КАЛИНИНГРАДСКОЙ РЕГИОНАЛЬНОЙ СУБКУЛЬТУРЫ*
Рассматривается становление специфического калининградского образа мира; предпринимается попытка в теоретико-методологических целях «развести» понятия «картина мира», «образ мира», «модель мира». Для реконструкции образа мира, сложившегося в условиях калининградской региональной субкультуры, осуществляется культурологический анализ художественных текстов, выявляется их эпистемологическое значение.
The article considers the development of the specific Kaliningrad world image, and introduces the attempt to differentiate between the
* Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках научноисследовательского проекта РГНФ «Социально-философское исследование региональной субкультуры на примере Калининградской области», проект № 06-03-00552а.
Вестник РГУ им. И. Канта. 200S. Вып. б. Гуманитарные науки. С. 17 — 2б.
1S
notions "world picture", "world image" and "world model". The cultural analysis of belles-lettres texts is undertaken to reconstruct the world image that emerged in the framework of the Kaliningrad regional subculture. The authors specify the epistemological meaning of these texts.
Процесс формирования и развития теоретико-методологических (социально-философских и культурологических) оснований для осмысления феномена калининградской региональной субкультуры на определенном этапе исследовательской деятельности «привел» нас к триаде понятий «картина мира», «образ мира» «модель мира». Эти понятия весьма активно используются в специальной литературе, ибо достаточно эвристически плодотворны для понимания культурных феноменов, анализа трансформаций «ставшего» в «становящееся» в социокультурной реальности. Однако содержательная экспликация понятий «картина мира», «образ мира», «модель мира» весьма затруднена в силу смысловой многозначности и контекстуальности терминов. Это обстоятельство подробно рассмотрено в трудах видных отечественных исследователей Л. А. Микешиной [18] и В. С. Стёпина [24]. Они отмечают и предельно расширительное толкование термина «картина мира», отождествляющее последнюю с мировоззрением; и сведение «картины» к модели мира, интегральному образу, онтологической схеме, картине реальности. Примечательно, что в таком авторитетном справочном издании, как «Новая философская энциклопедия», статья «Картина мира» имеет отсылку к статье «Научная картина мира», автором которой является В. С. Стёпин [20, т. 2, с. 226; т. 3, с. 32 — 34]. Справедливости ради, нужно отметить, что В. С. Стёпин все-таки не редуцирует понятие «картина мира» к понятию «научная картина мира» и отмечает в другой своей работе, что термин «картина мира» в современной литературе применяется для «обозначения мировоззренческих структур, лежащих в фундаменте культуры определенной исторической эпохи. В этом значении используются также термины «образ мира», «модель мира», «видение мира», характеризующие целостность мировоззрения. Структура картины мира при таком подходе задается через систему так называемых категорий культуры (универсалий культуры)» [24, с. 190]. Такое понимание картины мира в отечественной культурологии принято связывать прежде всего с именами А. Я. Гуревича [9] и Ю. С. Степанова [23]. При этом нельзя не обратить внимание на то, что статья «Картина мира» вообще отсутствует в весьма известном культурологическом энциклопедическом издании «Культурология. ХХ век» [15].
Научную картину мира и картину мира в гуманитарном познании уверенно и аргументировано, на наш взгляд, разделяет Л. А. Микеши-на. Под первой она понимает «особую сложноструктурированную логическую форму научного знания, представляющую мир в его целостности» [18, с. 323]. Опираясь на богатую философскую традицию (В. Дильтей, Л. Витгенштейн, М. Вебер), Л. А. Микешина отмечает, что «понимание картины мира в науках о культуре невозможно без ориен-
тации на человека — понимания его места в мире и способов видения им этого мира. Соответственно здесь нет такого противопоставления субъекта и мира, как в естественнонаучной картине мира, но описываются лишь типы понимания мира, включающие и самого человека» [18, с. 323]. При этом особое внимание исследователь уделяет понятиям «языковая картина мира», «художественная картина мира». Синонимы последней, по мнению Л. А. Микешиной, — это «художественная модель мира, видение мира, образ мира. Как внутренние константы картины мира рассматриваются основная идея, жанр как тип отношения к окружающей жизни, преобладающие темы и образы, системы средств художественной выразительности» [18, с. 330].
Учитывая все вышеизложенное, попытаемся «развести» понятия «картина мира», «образ мира», «модель мира». Ввиду очень слабой разработанности этого сложного вопроса мы не берем на себя смелость внести в него полную ясность, при этом, разделяя точку зрения Л. А. Микешиной, утверждавшей, что «окончательные, исчерпывающие определения... в гуманитарном знании вообще, по-видимому, невозможны, и дело не в полноте или глубине исследования, но в свойстве самого «материала», который объективно неопределенен, исторически изменчив, не допускает проведения абсолютно точных границ» [19, с. 379]. И тем не менее, на наш взгляд, нельзя отождествлять понятия «картина мира» и «научная картина мира»: первое очевидно шире второго. Нам близка точка зрения, представленная выше, согласно которой картина мира — это прежде всего мировоззренческое образование, т. е. системное представление человека о конкретной действительности — о мире и месте человека в нем, о взаимоотношениях человека с природой, обществом, другими людьми, самим собой. Содержание этих представлений «задается» системой ценностей и репрезентируется через систему культурных универсалий.
В данном контексте понятие «образ мира» отражает, на наш взгляд, преимущественно процессы мировосприятия и мироощущения. Такая трактовка образа в современной философии и психологии восходит к эстетике Г. В. Ф. Гегеля, утверждавшего, что образ «являет нашему взору не абстрактную сущность, а конкретную действительность» [8, с. 609 — 610]. Субъект воспринимает реальность не как ее зеркальное отражение: видение им мира, вернее, актуально значимой его части сугубо индивидуально и в значительной степени базируется на перцептивных впечатлениях, на получении сенсорной информации. Складывающийся образ мира — это «субъективное эмоционально-когнитивное образование, являющееся носителем индивидуального видения (в широком смысле) реальности, а следовательно, и взаимодействие с ней» [4, с. 52]. Думается, что образ мира более субъектен, нежели картина мира, а его содержанием является индивидуальный, личностный по способу получения и существования результат процесса когниций.
Понятие «когниция» — центральное понятие когнитологии — уже достаточно укоренилось в пространстве профессионального дискурса. В настоящее время принято считать, что когниция — это процесс когнитивной обработки и переработки информации, нейрофизиологиче-
2Q
ски, психологически и социокультурно обусловленный. Понятие «ког-ниция» этимологически сочетает значения «двух латинских терминов — cognitio и cogitation — оно передает смыслы «познание» и «познавание» (т. е. фиксируя как процесс приобретения знаний и опыта, так и его результаты), а также «мышление», «размышление». Чаще всего оно обозначает познавательный процесс или же совокупность психических (ментальных, мыслительных) процессов — восприятия мира, простого наблюдения за окружающим, категоризации, мышления, речи и пр., служащих обработке переработке информации, поступающей к человеку либо извне по разным чувственно'-перцептуальным каналам, либо уже интериоризированной и реинтерпретируемой человеком» [14, c. 81]. Думается, что в указанном смысле когниция и составляет содержание понятия «модель мира». Сошлемся на авторитет А. Я. Гуревича, который, как нам кажется, именно в этом смысловом значении использует понятие «модель мира». В работе «Категории средневековой культуры» он пишет: «"Модель мира" — достаточно устойчивое образование, определяющее человеческие восприятия и переживания действительности в течение длительного периода; в Средние века, когда развитие и изменение совершались очень медленно, несравненно медленнее, нежели в Новое и Новейшее время, общая картина мира неизбежно оказывалась чрезвычайно стабильной» [9, c. 38].
Для укрепления своей позиции привлечем еще одного авторитетнейшего исследователя, видного культуролога и историка искусства — Г. К. Вагнера, который, как нам кажется, весьма убедительно «разводит» понятия «картина мира», «образ мира», «модель мира», используя их в определенно разных смысловых контекстах при анализе становления христианской культуры [5, c. 5 — 27]. В современной философской периодике весьма плодотворным представляется анализ категории «образ мира», предпринятый О. Е. Баксанским и Е. Н. Кучер [4].
От теоретико-методологических «сюжетов» перейдем к рассмотрению социокультурных реалий. В условиях калининградской региональной субкультуры картина мира по преимуществу общероссийская. Как отмечают В. С. Жидков и К. Б. Соколов, «общенациональная картина мира — это ядро культуры, которое обеспечивает взаимопонимание представителей различных субкультур, входящих в данную культурную общность. В основе такого взаимопонимания лежит язык данной культуры» [11, c. 63]. Картина мира — это в значительной мере результат социального наследования, это преимущественно «ставшее» в духовной организации субъекта (ценности, культурные константы). Образ же мира — во многом процесс «становящегося», духовной самоорганизации личности, стимулом которой является изменение ценностных ориентаций. Полагаем, что можно говорить об особом, отличном от общероссийского, образе мира значительной части калининградцев и, прежде всего молодых, чье формирование происходило в условиях калининградской региональной субкультуры (наличие которой стало очевидным к середине 90-х гг. прошлого века).
Молодые люди, выросшие в Калининграде, не чувствуют себя жителями огромной по территории страны, в их картине мира иной об-
раз социального времени и пространства, нежели у их сверстников из других российских регионов. Это хорошо фиксируется в вербальном дискурсе. Так, к примеру, абсолютно распространенным в обыденной лексике стало выражение «был(-а) в России», без указания конкретного населенного пункта или региона — Поволжье, Урал, Сибирь и т. п. При этом выражение «был(-а) в Европе» встречается неизмеримо реже: как правило, указывается страна или город. От молодого калининградца (калининградки) чрезвычайно редко можно услышать выражение «у нас в России». То есть на бессознательном уровне Калининград как бы выводится из культурных шифров «российскости», что свидетельствует об определенных изменениях ментальной идентичности. Некоторое отчуждение от России фиксируется и семантически: часто используются выражения — «большая земля», «культурный материк», «историческая Родина» и т. п.
Наличие специфического калининградского образа мира очевидно иллюстрируется художественными текстами. Вообще, роль искусства в репрезентации и формировании образа мира той или иной культуры трудно переоценить. Как известно, Гегель определял искусство как умение мыслить в образах. «Именно искусство, — писал он, — доводит до сознания истину в виде чувственного образа, и притом такого чувственного образа, который в самом своем явлении имеет высший, более глубокий смысл и значение» [7, с. 175]. Произведение искусства целостно воссоздает мир, становясь, в известной мере, «энциклопедией жизни», зеркалом культуры, «самосознанием культуры» и т. д. Автор (поэт, художник), являясь частью той или иной культуры, интуитивно улавливает ее глубинные трансформации, смыслы и ценности и в художественных образах запечатлевает образы мира, одновременно видоизменяя и уточняя их в соответствии со своим видением, творческим кредо и веяниями времени. Становясь достоянием публики, образ мира, воплощенный в художественном произведении, оказывает влияние на образы мира реципиента (читателя, слушателя, зрителя). Так, поэтические образы Н. А. Некрасова, А. А. Блока, С. А. Есенина стали неотъемлемой частью образа мира русской культуры. Так же, как и художественные образы, созданные в пейзажной живописи И. И. Левитаном, И. И. Шишкиным, А. К. Саврасовым. Исследователи отмечают, что в их творчестве происходит символизация ландшафта центральной России. «Многие из их произведений можно рассматривать в качестве национальной иконы, понимаемой как репрезентация «русскости», как «портрет границ нации». Центральная Россия стала символически значимой территорией российского ландшафта во многом благодаря передвижникам» [17, с. 247—248].
Думается, уместным будет отметить тот интерес, который проявляют современные исследователи, как зарубежные, так и российские, к проблеме влияния образов искусства на процесс формирования групповой идентичности, в том числе этнической и национальной. В качестве примера можно сослаться на получившую широкую известность книгу Б. Андерсона «Воображаемые сообщества» [1], в которой автор убедительно показал роль английского искусства конца
21
22
XVIII и XIX века (прежде всего литературы и пейзажной живописи) «в процессе репрезентации того «воображаемого сообщества», которым является нация» [1, с. 48], и соответственно в процессе сложения британской имперской идентичности. Различные аспекты этой проблемы нашли подробное и квалифицированное обсуждение на страницах книги В. С. Жидкова и К. Б. Соколова «Искусство и картина мира» [12].
Представляется важным еще раз указать на сложный и взаимооб-ратный характер рассматриваемого процесса. С одной стороны, искусство репрезентирует уже имеющиеся у представителей той или иной культуры образы мира, с другой стороны, выражая их в эстетически значимой, яркой художественной форме, искусство способствует их более широкому распространению и фиксации в качестве символических образований, становящихся маркерами групповой идентичности. Таким образом, анализ художественных текстов может дать богатый материал для реконструкции образов мира, выявления ценностных ориентаций и соответственно исследования идентичности.
Попробуем показать это на материале художественной культуры Калининграда. Произведения искусства калининградских авторов дают возможность для реконструкции специфического калининградского образа мира1. Мы основываем свои наблюдения прежде всего на материалах литературных текстов и художественных выставок последних лет, в том числе подготовленных в связи с празднованием 750-летия города в 2005 году и 60-летия Калининградской области в 2006 году. Эти юбилеи стали важными событиями, заставившими многих калининградцев — обычных горожан, политиков, художников и др., — задуматься над вопросами об образе и судьбе Калининграда, о связи истории и современности. Не претендуя на полноту охвата материала и соответственно на окончательный характер делаемых выводов, рискнем предположить, что калининградский образ мира за более чем 60-летнюю послевоенную историю претерпел определенную трансформацию.
Точкой отсчета всегда была Вторая мировая война как причина самого существования Калининградской области. Военные сюжеты в течение всех 60 лет сохраняли свою значимость, хотя характер обращения к этой теме, конечно, менялся со временем. Тема войны настолько обширна, что требует специального рассмотрения, на данном этапе ограничимся лишь констатацией факта. Также вне сферы нашего внимания остаются художественные тексты 50-х годов, — для их выявления необходимо предпринять специальные усилия.
Материал искусства 60 —80-х годов позволяет говорить о типично советском образе Калининграда. Он складывался под мощным давле-
1 Стоит отметить, что сами авторы вполне осознают свою роль в формировании региональной идентичности. См., например, вступительную редакторскую статью О. Б. Глушкина к сборнику «Антология калининградского рассказа», изданному к 60-летию образования Калининградской области [6, с. 4 — 6].
нием советской идеологии и неудивительно, что на полотнах калининградских художников этого времени практически нет столь привычных для сегодняшнего зрителя примет довоенного прошлого. Господствует поэтика трудовых советских будней: строительные краны, остовы возводимых домов, строящихся кораблей, суровые лица героев «трудового фронта»: моряков, рыбаков, строителей.
Гудят корабли. В твоих портах перекликаются океаны...
И дома утопают в садах на земле, залечившей раны.
Ты весь в новостройках: туго с жильем.
Вручаешь ключи не каждой невесте.
Но навечно в сердце твоем прописаны тысяча двести [22, с. 41].
Такой калининградский образ мира видится и в графических композициях А. Шевченко, живописных полотнах М. Пясковского и И. Гершбурга, в прозе калининградских писателей: К. Бадигина, Ю. Иванова, Б. Нисневича.
Ситуация значительно меняется в конце 80-х годов, когда стало возможным открыто выражать интерес к памятникам довоенного прошлого. По-видимому, оно и раньше волновало и привлекало калининградцев, многие из которых оказались коллекционерами от-крыггок, фотографий с видами довоенного Кенигсберга, предметов быгта, найденных при проведении различного рода земляных работ. В произведениях искусства мощно зазвучала тема разрушенного Кенигсберга, стал складываться образ «города-призрака», которым: продолжает жить в руинах Кафедрального собора и кирх, остатках крепостных сооружений, в воспоминаниях о Замке, в мифах о подземном городе.
но жив еще готический мотив кирпичных зданий шпилей и мостов и город-призрак проявляется как будто давно был сделан снимок, но готов лишь нынче оказался и когда на город мой прольется тишина вдруг время поворачивает вспять — выходит память — как река — из берегов и гофмановский кот неслышно входит. [25, с. 77].
Улицы старого Кенигсберга, руины, шпили, Замок, Собор, Кант, Гофман — символы иной культуры, волею судеб оказавшейся тесно связанной с настоящим, во множестве появились на полотнах калининградских художников: Б. Булгакова, В. Рябинина, Н. Смирнягиной и многих других.
В первой половине 90-х годов после распада Советского Союза, отделения Прибалтийских государств неизбежно возникает острая реакция на сложившуюся ситуацию удаленности и оторванности области от «материковой» России. Складывается образ «острова», волнующий и
23
24
тревожащий своей отдаленностью от материка и непредсказуемостью судьбы. На этом фоне волна интереса к довоенному Кенигсбергу вызвала достаточно мощное движение в противоположном направлении: поиски следов российского присутствия на территории бывшей Восточной Пруссии. Вероятно, такого рода факты создавали, пусть иллюзорное, впечатление некоей большей укорененности русской культуры на этой земле. Появилась серия книг о пребывании здесь Петра I, о русских в Кенигсберге, установлены памятники Петру I, Елизавете, М. Кутузову, мемориальные доски И. Бродскому, В. Высоцкому, в области появился даже школьный музей Н. Гумилева (пос. Победило Красно-знаменского района). Поэт весьма кратковременно побывал в этом «уголке» Восточной Пруссии во время Первой мировой войны, что стало поводом для создания музея и соответственно приобщения поэта к калининградскому образу мира. Стали актуальными любые самые тонкие ниточки, связывающие область с «материком». Эти процессы не всегда инициированы властями, во многом они шли на уровне самоорганизации. Используя термины синергетики, можно сказать, что в ситуации неопределенности система вырабатывала элементы для будущей «нестабильной стабильности».
Есть ощущение, что в художественных текстах последних лет репрезентируется образ мира чуть более устойчивый, чем прежде, в котором прошлое и настоящее не столько противостоят друг другу, сколько взаимодействуют. Речь идет, если не о синтезе, то, как минимум, о симбиозе старого и нового, о сложном переплетении культурных реалий. Стоит подчеркнуть, что речь идет не о синтезе немецкой и русской культур, а о включении в образ мира русской культуры элементов довоенного культурного наследия (ландшафт, памятники архитектуры, исторические события, отдельные персонажи). Образы Канта, Гофмана и его героев, королевы Луизы, кенигсбергские марципаны и клопсы2 и т. д. — становятся неотъемлемыми элементами калининградского образа мира. Для мозаичного образа Кенигсберга, сложившегося у многих молодых калининградцев, характерно именно такое смешение надбытового и обыденного, литературно-художественного, исторического и повседневного.
Показательно в данном отношении творчество калининградского художника Олега Пьянова. В 2005 году у него состоялась персональная выставка в Художественной галерее под названием «Мой город». Образ города у художника (Калининграда, Правдинска, Гвардейска?) является «крутой смесью» восточнопрусского — с костромским ли, нижегородским, рязанским (?) — с российским. Хорошо узнаваемые восточнопрусские дома с черепичными красными крышами совсем не напоминают «заграницу» — чуть покосившиеся, будто пританцовывающие, —
2 Медиагруппа «Западная пресса» открыла первый новостной сайт Калининграда — klops.ru, объясняя название следующим образом: «Клопс, на наш взгляд, расставил все по своим местам. Во-первых, это горячее, как новости, блюдо. Во-вторых, кенигсбергские клопсы — это наша история» (!) См.: Комсомольская правда в Калининграде. 2007. 27 сент. — 4 окт. С. 42.
они существуют в условиях уже иного образа жизни, иной культуры, впитав ее дух и настрой. Рядом с домом — узнаваемый образ русского мужика, чуть лубочный, но не карикатурный. Своеобразный солнечный колорит этих картин Пьянова рождает ассоциации с другим символом этой земли — янтарем, придавая образу мира, представленному в его картинах, некую абсолютную завершенность.
Становление этого нового калининградского образа мира прекрасно демонстрирует поэзия калининградских авторов, особенно молодых:
здесь сосны шепчутся почти на эсперанто — так много слышали они чужих наречий — такой здесь город — и не раз тебе приснится — полуроссия, полузаграница... [26, с. 77].
Подчеркнутая «двунепринадлежность» (не «там» и не «здесь) и одновременно «двуукорененность» (и «там», и «здесь», и «то», и «это»): «город стереоскопический: одним глазом — в прошлое, другим — в настоящее» [21, с. 402], «ты двуязычен, город мой — давай поговорим на русском» [16, с. 84], стали отличительной особенностью калининградского образа мира. Это соединение/разделение приобретает подчас причудливые формы, например «Кенигсбергской Руси»:
Калинин, Кениг, Кант — абсурд.
Россия, русский, разум — еще один.
Три «К», три «Р» — три цвета- белый, синий, красный.
Тильзитский мир, Союз Священный,
Суворов и Наполеон, суровый плод — зубами не укусишь [13].
Даже на основе такого беглого обращения к художественным текстам можно сделать некоторые выводы. Во-первых, о существовании специфического образа мира, присущего жителям Калининградского региона, во-вторых, можно констатировать его текучесть, подвижность, связанную с изменением ценностных ориентаций в обществе. Это вполне подтверждает наши прежние выводы о наличии особой калининградской идентичности, складывающейся в рамках калининградской региональной субкультуры, яркой отличительной особенностью которой является ее «пограничность»3. В-третьих, наконец, обратить внимание на значимость работы с художественными текстами. Как отмечает Л. А. Микешина, «социокультурная интерпретация текста ставит проблему не только его существования как феномена культуры, но и отображения в нем социальных реалий. На первый план выступает не лингвистическая и не художественная, а эпистемологическая характеристика текста» [18, с. 118]. Последовательная серьезная работа с художественным материалом может позволить реконструировать и проанализировать специфический образ мира, сложившийся в условиях калининградской региональной субкультуры и тем самым даст возможности не просто констатировать наличие калининградской идентичности, но показать, в чем она состоит, выявить ее основания.
3 Об этом более подробно мы писали в наших прежних публикациях [2].
Список литературы
1. Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма / Пер. с англ. В. Николаева. М., 2001.
2. Андрейчук Н.В., Гаврилина Л.М. Калининградский социум как пространство диалога культур // Калининградской области — 60: этапы истории, проблемы развития: Сб. ст. / Отв. ред В. Н. Маслов. Калининград, 2006. С. 127 — 135.
3. Антология калининградского рассказа / Сост. О. Б. Глушкин. Калининград, 2006.
4. Баксанский О. Е., Кучер Е. Н. Современный когнитивный подход к категории «образ мира» // Вопросы философии. 2002. № 8.
5. Вагнер Г. К. Искусство мыслить в камне: (опыт функциональной типологии памятников древнерусской архитектуры). М., 1990.
6. Глушкин О. В зеркалах времени // Антология калининградского рассказа / Сост. О. Б. Глушкин. Калининград, 2006. С. 4 — 6.
7. Гегель Г. В. Ф. Лекции по эстетике //История эстетики. Памятники мировой эстетической мысли. М., 1967. Т. 3.
8. Гегель Г. В. Ф. Эстетика: В 4 т. М., 1973. Т. 4.
9. Гуревич А. Я. Избранные труды. Т. 2: Средневековый мир. М.; СПб., 1999.
10. Дети бездомных ночей: современная калининградская литература / Сост. И. Белов, С. Михайлов. Калининград, 2006.
11. Жидков В. С., Соколов К. Б. Десять веков российской ментальности: картина мира и власть. СПб., 2001.
12. Жидков В. С., Соколов К. Б. Искусство и картина мира. СПб., 2003.
13. Иванов Д. Кенигсбергская Русь //Агора. Философская газета. Приложение к газете «РГУ им. И. Канта». № 10. С. 10.
14. Краткий словарь когнитивных терминов / Под общ. ред. Е. С. Кубряко-вой. М., 1997.
15. Культурология. ХХ век. Энциклопедия. Т. 1. СПб., 1998.
16. Ленская Т. Стихотворения // Запад России. 1997. № 1 (18).
17. Лукина А. В. Технология производства и утверждения национальной идентичности // Гражданские, этнические и религиозные идентичности в современной России / Отв. ред. Магун В. С. М., 2006.
18. Микешина Л. А. Философия науки: Учебное пособие. М., 2006.
19. Микешина Л. А. Эпистемология ценностей. М., 2007.
20. Новая философская энциклопедия: В 4 т. М., 2000 — 2001.
21. Попадин А. Саги послевоенных времен // Антология калининградского рассказа / Сост. О. Б. Глушкин. Калининград, 2006.
22. Самусевич А. Возрожденный из пепла // Запад России. 1997. № 1 (18).
23. Степанов Ю. С. Константы: Словарь русской культуры. М., 2001.
24. Степин В. С. Теоретическое знание. М., 2000.
25. Тозик А. Стихотворения // Запад России. 1997. № 1 (18).
26. Тозик А. Подборка стихов // Дети бездомных ночей: современная калининградская литература / Сост. И. Белов, С. Михайлов. Калининград, 2006.
Об авторах
Н. В. Андрейчук — канд. филос. наук, доц., РГУ им. И. Канта, [email protected].
Л. М. Гаврилина — канд. ист. наук, доц., РГУ им. И. Канта, [email protected]
