CC BY
28Мария Ясинская
(Москва)
Образ иноэтнического и иноконфессионального соседа в нарративах жителей бывшего местечка Бешенковичи*
До Второй мировой войны Бешенковичи представляли собой полиэтническое и поликонфессиональное пространство, в котором бок о бок жили и контактировали представители различных национальностей и разного вероисповедания: евреи (иудеи) и славяне, в основном белорусы, среди которых были православные, католики, старообрядцы, баптисты и др. Доля еврейского населения составляла около 50%, в настоящее время евреев практически не осталось1, значительная часть была убита немцами в Великую Отечественную войну, лишь некоторым удалось бежать или спрятаться. В памяти старожилов до сих пор сохраняются рассказы о массовом расстреле евреев на Стрелке (часть Бешенковичей, расположенная за Двиной), а также воспоминания о том, как белорусы прятали евреев: некоторым из них удалось выжить, других выдали боявшиеся расправы соседи. Сегодня потомки евреев, некогда живших в Бешенковичах, проживают в Израиле, Витебске, Санкт-Петербурге и других городах и странах, в Бешенковичах остались лишь единицы. Также не сохранилось и старообрядческих общин, которые в прошлом компактно проживали в окрестностях Бешенковичей, например старообрядче-
* Статья написана при финансовой поддержке гранта РФФИ № 16-04-00101 «Образ человека в языке и культуре славян».
1 Аналогичная ситуация наблюдается и в других бывших белорусских местечках, исследованных в ходе экспедиций центра славяно-иудаики Института славяноведения РАН и центра научных работников и преподавателей иудаики в вузах «Сэфер», см.: Желудок 2013; Лепель 2016; Глубокое 2017.
скими деревнями, по свидетельству наших информантов, считались Польковичи и Засорье.
Современное население Бешенковичей и ближайшей округи - это в основном православные белорусы (реже встречаются католики), однако память об иноэтнических и иноконфессиональных соседях до сих пор жива в их рассказах. Как и в других бывших еврейских местечках, где еврейское соседство было утрачено, эти рассказы остаются единственным живым свидетельством былой этноконфес-сиональной пестроты региона, они представляют собой «взгляд извне» на еврейскую традицию [Белова 2015а, 261]. Большинство информантов, с которыми удалось побеседовать в ходе школы-экспедиции, организованной центром славяно-иудаики Института славяноведения РАН и центром научных работников и преподавателей иудаики в вузах «Сэфер» в августе 2016 г., были православными; единственная информантка католического вероисповедания оказалась не местной, она переехала в Бешенковичи 17 лет назад из Док-шицкого района Витебской области (этот район относится к западной части Витебской области, входившей в состав Польши). Встретились также информанты, родители которых были старообрядцами, но сами они уже не придерживаются «старой веры» (Бешенковичи, д. Польковичи). Исходя из этих данных, за точку отсчета («свое») была выбрана точка зрения православных белорусов, для которых своей верой является православие, а все остальные конфессии воспринимаются как «чужое», отличающееся от «своего» в той или иной степени. Другие точки зрения будут рассматриваться в качестве дополнения (например, точка зрения католички из Западной Белоруссии и точка зрения выходцев из старообрядческих семей). Стоит отметить, что в нарративах информантов часто бывает трудно разграничить конфессиональный, национальный и географический аспекты: национальный может объединяться с конфессиональным (еврей / иудей) - говоря об образе иноверца, невозможно не учитывать того, что часто речь идет также и об инородце, а конфессиональный аспект часто сопряжен с географическим (католик / Западная Белоруссия).
Иудеи / евреи. Евреи представляют собой наиболее сильную «иноверческую» доминанту в данном регионе, они противопостав-
лены христианскому населению как по признаку конфессии, так и по признаку национальности. Несмотря на это, многие белорусские информанты на вопросы о евреях отвечали неохотно («Не знаю я пра яурЭеу, я ничауо не знаю, не знаю... Ва-пёрвых я дужа ня лёзу, де так, де не так.» (ДВМ, жен., 1933 г.р., Бешенковичи)), некоторых вообще удивлял интерес исследователей к «еврейской» теме, они не могли понять, для чего их спрашивают о евреях, являются ли сами исследователи евреями или вопросы вызваны желанием обвинить их в антисемитизме. Некоторые говорили, что ничего не могут рассказать о евреях, об их вере и обычаях. Очевидно, в результате утраты соседства с евреями память о них в значительной степени стерлась: практически ничего информанты не помнят о еврейских праздниках, обычаях, несколько полнее представлены воспоминания о еврейских похоронных традициях и пищевых предпочтениях. В рассказах о евреях сочетаются как реальные воспоминания, так и стереотипные представления, свойственные рассказам об инородцах, когда «на всех уровнях мифологизация образа "чужого" сочетается с "бытовым" знанием о соседях, основанным на повседневном общении, но при этом "мифологический" аспект остается безусловно преобладающим» [Белова 2005, 12].
Для номинации еврея используются лексемы яурэй и жыд. Этноним жыд (ж.р. жыдоука), по утверждению одного из информантов, это «по-деревенски», как «привыкли в деревне», его употребление поддерживается в том числе и фольклорными текстами:
А у сабори на престоли / Христос васкрес Сын Божый / Прячыста Мать уорька плачыть / Христос васкрес Сын Божый / А як жэ мне не плакать, / Христос васкрес Сын Божый, / маеуо Сына жыды украли, / на хрест Яуо распинали, / Христ... / увазьдями ручки прибивали (ГСР, жен., 1927 г.р., Соржица).
Этноним жыд широко употребляется информантами как в пейоративных («Жыд же ён ня будеть работать, уде вы видели?!» (ГСР, жен., 1927 г.р., Соржица)), так и в нейтральных контекстах: «Ну там жыды, там жыды, яны к жыдам и паёхали, к яурЭям» (АФР, жен., 1929 г.р., Бешенковичи); «ЖыдЫ ёли курятину, сьвянину не ели» (ГСР, жен., 1927 г.р., Соржица), наряду с этнонимом яурэй: «Были и жыдЫ, яурэи были» (АФР, жен., 1929 г.р., Бешенковичи). Будучи
первоначально нейтральным, этноним жыд в советские годы оказался под запретом, что было неоднозначно воспринято белорусским населением, в результате чего возникли анекдоты, один из которых был нам рассказан:
Стаит мужык на вагзале, долуа стаит, а милицыанер ходит и патом падходит: «А што ты тут дзелаеш?» Мужик: «Да, - урит, - поезд падъяу-рэиваю»... Ну паджыдаю поезд... Ну нельзя была, если скажэш жыд, тебя маули мунавенна и надоууа... (АВХ, муж., 1947 г.р., Бешенковичи).
Хотя информанты автоматически используют данный этноним в речи, в настоящее время он часто оценивается как бранное слово:
[С: А вот было такое, что евреев, например, как-то обзывали?]
И: Жыды (НИВ, жен., 1935 г.р., Бешенковичи)2;
[С1: Як часцей кажуть, яурэи ти жиды? А то Вы и так и так]
И: Ааа, яурэи, жыдь1 это ужо усё як я брашу на их «жыд, жыд ты»! Но яурэй палауаецца.
[С2: Это обидно?]
И: Ауа, так жыд, это усё як я тебе ненавиджу, не люблю (АФР, жен., 1929 г.р., Бешенковичи).
На вопрос, чем отличаются оба названия, один из информантов рассказал, что он слышал от самих евреев, что среди них есть определенная иерархия:
А яны усё хвалилися, между жыдами есь жыды и яурэи, и шшы-талися вьшшым класам яурэи, а нйшшый клас яурэеу - жыд (ВИД, муж., 1925 г.р., Улла).
Причем, по его словам, само слово жыд означает «Христос воскрес», именно по этой причине оно воспринимается евреями как оскорбительное, а его воспроизведение свидетельствует об «антисемитизме» говорящего:
И: Ну если вы чули такоя слова - антисемитизм?.. Страшное дело, если ты неправильна назавёшь... в школе Боже упаси нельзя вот сказать «жид», понимаете?.. Самая злоя слова скажу: «жид парх»...
2 Буквой С обозначен «собиратель» (если собирателей несколько, даются цифры: С1, С2...), И - «информант».
[C: А что значит слово «жид»?]
И: Христос воскрес. Это происхождение такое, и русские употребляют (ВИД, муж., 1925 г.р., Улла).
О еврейской вере белорусы знают крайне мало, известно только то, что они не верят в Христа:
Ну яурэи, як вам сказать, янЫ ат нашэй вёры аткланйлиси. Яны Хрысту ня вёруть. А мы Хрысту ж вёрым, а мы ж беларусЫ вёрым Хрысту... А Боу их вёдаить, каму яны вёруть... (АФР, жен., 1929 г.р., Бешенковичи).
Также практически ничего не известно жителям Бешенковичей и о еврейских праздниках, иногда они даже путают их с мусульманскими:
[С: А праздники у них свои тоже?]
И: Навёрна, эта у них Рамадан ти што... (НИВ, жен., 1935 г.р., Бе-шенковичи).
Единственный еврейский праздник, о котором сообщали все без исключения информанты, это Пасха (она сохранилась в памяти благодаря постоянному сравнению и противопоставлению с Пасхой христианской):
Ну янЫ кроме Паски, янЫ я не знаю эта ти атмечали анЫ, у нас же ж усякия ж празники и там, и Микола, и Усьпёния Бауародицы во, ди-витнаццатауа ауууста будеть Испас у нас, пладЫ будуть асьвишчать (АФР, жен., 1929 г.р., Бешенковичи).
Еврейская Пасха противопоставляется Пасхе христианской: по утверждению информантов, она празднуется за неделю до православной (часто одновременно с католической); на этот день, согласно поверьям, приходится плохая погода, идет дождь:
Илй уаворать, што яурэйская Пасха усеуда пауода плахая, там даждй, плахая... а ужэ на наша бываеть харошая... (ДВМ, жен., 1933 г.р., Бе-шенковичи).
Отмечаются и отличия в обрядовой пище евреев и православных:
У нас яечки красють скарэй и пасвицаем нясём тадЫ, на всеношную ж идём, пасвицаем, тут мы ужо тадЫ и янЫ дети там светють прыносють яечки, яечка пасвяцонае, сольки, хлепца, усё эта пасвицаем. Ну а янЫ. янЫ мусить ни пасвицаюць, янЫ этауа ня веруть (АФР, жен., 1929 г.р., Бешенковичи).
Все информанты вспоминают, что евреи пекли на Пасху мацу, которой старались угостить христиан: «Но але яна любила бувала, каб ихнай мацой разуавелися» (АФР, жен., 1929 г.р., Бешенковичи). Однако христиане опасались ее пробовать, так как им была известна легенда о том, что в еврейской маце должна присутствовать христианская кровь (впрочем, в настоящее время информанты относятся к ней скептически, о чем свидетельствуют оговорки типа «я ж ня ведаю», «дак эта може сплетни», а также смех, сопровождающий реплики).
Вот уаворуть, што йхная. йхная маца пал-. далжна быть з нашэй кроую. Кроую, ауа. А чи эта прауда, чи ни, я ж ня ведаю (АФР, жен., 1929 г.р., Бешенковичи).
И: Ну а хто их там знаеть, мацу робили, ели.
[С1: А что за маца?]
И: Ну я не знаю, с чево ана робицца, такие тоненькая, як бумажка.
[С1: А с чаго яна?]
И: Ну, не знаю. Не знаю, ничоуа не знаю.
[С2: А не говорили, что кровь добавляли какую-то?]
И: (смеется) Ну уаварЫли!
[С1: А де кроу брали, якую кроу?]
И: Можэ малоуа уде паймають якоуа. Аа, дак эта може сплетни! (НИВ, жен., 1935 г.р., Бешенковичи).
Другие собеседники сообщали, что для приготовления мацы использовали баранью кровь (АВХ, муж., 1947 г.р., Бешенковичи). Одна из информанток мотивировала свой отказ есть мацу тем, что ей показалось неправильным разговляться до православной Пасхи, к тому же «чужой» обрядовой пищей:
ЯнЫ лЮбють ууошчать, йна бывала ей прывязуць этай матке. бабе сюдЫ, а таких. нясоленые саш-. блины, и ана и рада ууастйть, и пры-нясеть, ну я думаю, як я ишчо сваей не разуавелася, а йхнай буду паскай разуовляцца? Я дужо не интерэсувалася брать йхную (АФР, жен., 1929 г.р., Бешенковичи).
Столь же мифологизированным является представление о «еврейском запахе» - специфическом запахе, по которому можно отличить еврея от белоруса [Белова 2005, 58-61]. В рассказах о еврейском запахе мифическое органично сочетается с историческим: чаще всего мотив запаха возникает в нарративах о том, как немцы во время войны определяли, кто еврей, а кто нет:
И: Былй у вайну яуреи, йих стреляли немцы, янЫ йих нюхали.
[С1: Нюхали?]
И: Нюхали у патылицы.
[С1: А они пахли как-то?]
И: Во чорненькая ты, и онЫ тадЫ нюхають у патЫлицы, и сечас за руку, убок, вот. Вот.
[С2: И многа их так пастреляли?]
И: Ну, скольки у нас тут было, дак йих жэ усих уништажали, у Витебску ш йих было мноуа. И янЫ ж йих уништажали... (ГСР, жен., 1927 г.р., Соржица).
Более полно представлены воспоминания о похоронных обычаях евреев. Информанты отмечали такую особенность похорон евреев, как отсутствие гроба, присутствие на похоронах только родных покойного, способ опускания тела в могилу:
У хати паляжыть... шыли спецальную... ну мяшок такий есьли, или сянник як па-беларуску, яуо у сянник, на калёсы паложуть и ззади идут тока родственники, а астальные яурэи не хадили так уурбой, як у руских, чем большэ, тем большэ... падойдуть к яме, вот самый здаровый мяшок этат возьметь, станеть задом, эта я видел, задам станеть, мяшок далой -он туды палятел. яурэи кидали, а старажили усе эта памятники, като-рыя там ставили после смерти, был спецальна нанят чэлавек (ВИД, муж., 1925 г.р., Улла).
Когда память о еврейских обычаях стирается и остаются лишь фрагменты воспоминаний (например, воспоминание об обычае хоронить покойника без гроба), информанты на вопрос о еврейских похоронах могут рассказывать о похоронах других иноверцев - му-
3
сульман :
3 См. об этом: Белова 20156, 103, 105; Белова 2017, 211-213.
Я вот ня видила, вот так. Тада татарачку харанили у Докшыцых, я хадила улядеть на кладбишча, дак там янЫ скамейку зробили у ей у яме там, пасадили, окрутили простынью усю и та[ды] начали дасками закрывать, сядй там. Уж лучшэ ж, прауда, чем лежать?! (НИВ, жен., 1935 г.р., Бешенковичи).
В целом в представлениях белорусов сохраняется положительный образ соседа-еврея: они не ругаются с женами и не пьют:
ЯнЫ ни рууаюцца николь з му- жонками. Прауда? Николи не рууа-юцца янЫ. Так что жыдЫ хитрые, но янЫ. янЫ не злые, янЫ никауда не унйзют никаво, вот што (НИВ, жен., 1935 г.р., Бешенковичи).
В качестве негативных черт евреев называлась хитрость и нежелание работать, «евреи никогда не работали на земле», а в основном промышляли торговлей. Впрочем, данный стереотип существует в сознании и часто не подтверждается реальными рассказами, в которых фигурируют трудолюбивые евреи.
Православные / староверы (москали) - католики (поляки).
С точки зрения православного белоруса иноверцами являются не только евреи, но и христиане других конфессий: католики, старообрядцы. Они отличаются только по конфессиональному признаку, совпадая по национальному. В сознании старшего поколения отсутствует оппозиция «белорус - русский»: противопоставляя себя евреям, информанты часто говорят, что они «белорусские» или «русские». По мнению информантов, вера дается человеку от рождения и менять ее нельзя:
Мене як радзйлася, пераксьтйлась матка у этый веры, так я и думаю ужо и памирать же у этай веры. Если адна вера тебя перакстйли, маленькую перакстйли у эту веру, и ты саблюдай эту веру, саблюдай. Тепер, тепер дужо ш мноуа веры, хто сабе павЫдумали, а эта ж нельзя, а эта ж нельзя так. Если адна вера тебя перакстйли, маленькую перак-стйли у эту веру, и ты саблюдай эту веру, саблюдай. Праваслауная, я праваслауная, я и радзйлася я и хачу памерць у праваслаунай, милая, веры, я больше ниЯкия ня хачу веры, ниЯкия ня хачу. (АФР, жен., 1929 г.р., Бешенковичи).
Набожность высоко ценится, становясь положительным признаком целой деревни: «Ну у нас верили Боуу, у нас Боуу верили! Дружная была дереуня, дружная!» (ГСР, жен., 1927 г.р., Соржица).
Как и евреи, староверы в настоящее время остались только в воспоминаниях жителей, среди наших информантов встретилось лишь двое выходцев из старообрядческих семей (сами они уже себя не причисляют к старообрядцам, поэтому их точка зрения также не является взглядом «изнутри»). Старообрядцев называют москали: «Ну там ёсь некия маскали, я не знаю там, яны ужэ тожа папамёрли ужэ усе» (ДВМ, жен., 1933 г.р., Бешенковичи).
Рассказывая о старообрядцах, информанты отмечают такие признаки, как набожность, а также особенности конфессионального быта: отсутствие икон, наличие закрытых божниц. Существенным аспектом, на который указывают практически все наши собеседники, являются отличия в похоронном обряде: расположение покойника в доме, саван вместо обычной одежды, особенности конструкции крестов на могилах, обычай устраивать поминки на Троицу, тогда как православные белорусы ходят на кладбище на Радуницу (второй вторник после Пасхи):
Ну у их друуая вера. У йих йиконоу не было. У их бажнйцы. Баж-нйцы такие, закрытыи, и вот як па-. я хадила на Узрэчче быу... маскаль жыу. Як памрэть у их, тады яны не уалавой у кут, а вот так ле стянЫ на скамейку науами, и такйй саун, шЫють анЫ маскалй савун, у нас же жь, ну наденуть акуратно, паложуть ти у гроб, ти так, и усё ш чалавека видать, а у йих савун такй, у савун у той усяуо чалавека, шЫють, у их дру-, у их ну па-друуому (АФР, жен., 1929 г.р., Бешенковичи).
По свидетельству одной из информанток, ее мать перешла из старообрядчества в никонианство, так как не хотела, чтобы ее похоронили в саване. При этом она сообщила, что для того, чтобы перейти в никонианство, ей нужно было «докреститься», так как старообрядческий обряд крещения неполный.
Однако основным мотивом, который присутствовал в нарративах о староверах, был мотив «поганой кружки», восходящий к старообрядческим запретам есть из одной посуды с людьми других конфессий, чтобы не «оскверниться». Причем данный запрет трансформировался в стереотип о том, что старообрядцы держали на случай прихода посторонних особую «поганую кружку», то есть очень грязную, старую и внешне непривлекательную, из которой они поили гостей; или же что они вообще не давали чужакам ни пить, ни
есть. В восприятии современных православных белорусов этот факт оценивается как показатель их заносчивости и негостеприимства:
Можа. Можа што дужа такие, казали што если папйть вадЫ папра-сйть, дак не дадуть и кружку, уэту патом наверна ня хочуть сами пить, ой, а у нас йих нет (НИВ, жен., 1935 г.р., Бешенковичи);
Ну маскалй, анЫ былй стараверы. ЯнЫ сйльна Боуу верили, и янЫ былй, вот мы беларусы, анЫ нас звали «кацапы», а мы йих «маскалй». А. маскаль, вот примерна папрасй вадЫ папйть, беларус, во этый во кацап, этый дайеть, а янЫ с пауанай кружки, нас шшытали пауаными, патамушто. У каждай хате была такая кружка медная, и у вайну же нас тут выселяли, немцы нашы хаты пазабрали, а нас тудЫ выселяли, и нас усялйли тудЫ к тем же самым маскалям, а яна уаварЫть: «Пастау пауаную кружку!» Звалась «пауаная кружка» эта для нас, для беларусуу, а янЫ нас звали кацапы, чауо не знаю. Вот. Ну мы там у йих жылй, ну троху у вайну, дак янЫ нас пауаными звали и с аднауо кателка анЫ не ель-, а як мы тута былй пленники ж былй уси, дялйли крошэчку ти бульбину, ти сашэньку из мякины испеченый дялйли с пленниками, як утекали пленники эты, и мы не шшытали, што эта пауаныи ти што. (ГФР, жен., 1927 г.р., Соржица).
Информанты - выходцы из старообрядческих семей - также вспоминают об особой посуде для тех, кто не принадлежал к общине, однако они рассказывают об этом, как о давно минувшем факте, о котором они слышали от стариков:
У нас усё можна было, этак пры старЫнушке, так старыи былй ста-рыки, и гаворьте, не ядуть, помню, батька расказывал, што с адной кружки не дадуть пить [смех], есть вот как вы эта, аддельна, есьли што памагають делать, аддельна ужо (ЗАС, жен., 1927 г.р., Польковичи).
Разумеется, в их рассказах акценты расставлены иначе: мотив «поганой кружки» отсутствует, также вполне логично отсутствие оценочного компонента и сравнения с белорусами-никонианами, обязательно присутствующего в нарративах православных белорусов, воспринимающих староверов «со стороны».
Католики в Бешенковичах живут бок о бок с православными, в речи информантов они устойчиво называются поляками, хотя они
не имеют ничего общего с этническими поляками, православные при этом именуются белорусами или русскими:
[С: А так и называли «католики» или как-то по-другому их называли?]
И: ПалЯки. ПалЯки (АФР, жен., 1929 г.р., Бешенковичи).
Отношение православных к католикам в основном нейтральное или положительное, они ничего не знают о богословских различиях между конфессиями и отмечают только внешнюю сторону; например, они положительно оценивают то, что в костеле есть лавки и можно сидеть во время богослужения: «Нее, ну ката-, у них свая цЭркау, у нас сваЯ. Я правда. наши некаторыя хадили там, харашо, сидять» (ДВМ, жен., 1933 г.р., Бешенковичи). При этом православные точно не знают, закончен ли ремонт в костеле в современных Бешенковичах, что свидетельствует о низком интересе и отсутствии тесных контактов с соседями-католиками.
Браки между католиками и православными, между старообрядцами и никонианами, между евреями и неевреями случались, но главное было остаться в своей вере:
Яна ишла за яуо замуж и венчались у цэркви, но ана асталась на сваёй вёры, не изьмянила. Во! Заядлая была! (НИВ, жен., 1935 г.р., Бешенковичи)4.
Относительно вероисповедания детей родители в смешанных браках договаривались. В целом, несмотря на конфессиональную пестроту, сосуществование бок о бок представителей различных конфессий оценивалось как мирное и практически бесконфликтное.
Западная Белоруссия - Восточная Белоруссия (католики -православные). Особый случай представляет судьба одной из наших собеседниц; НИВ (1935 г.р.) переехала в Бешенковичи из Док-шицкого района Витебской области. Она является католичкой и по этому признаку противопоставлена православному населению Бе-шенковичей; казалось бы, она должна была влиться в католическую общину, однако этого не произошло: местные католики не воспри-
4 Мать информантки - католичка, вышла замуж за православного.
нимаются ею как свои. Информантка не поддерживает с ними контакта, а о строящемся в Бешенковичах костеле рассказывает, что его не закончат ремонтировать, потому что воруют: «И тут жэ во паставили, дак ишчЭ да-, не кончать нияк рэмонт, там шо-та пакрали, ыуы, ходить хто-та». В ее рассказах устойчиво противопоставляются «там» и «здесь», «та» и «здешняя» вера, люди, время (прошлое и настоящее) и даже язык. С особым чувством НИВ описывает костел в Докшицах, противопоставляя его костелу в Бешен-ковичах:
Касьтёл на месьце паставили, я как-та езьдила на родину, дак мы с сястрой схадили у цэркау, у касьтёл. Я думала, ну там пастайм у парозе незаметна мейшчаса и пойдем, а там настока прыветливы! А якия ласкавые! «Усюда, сюда идите!» - утарая завуть, пасадили нас, на утаром раду. Вот. И там так красива молюцца на беларускэм языке утрам, а вечэрам с адинацати патом па польску. Ну вот, такоя палатно на стяне, написана, я пакуль прачытаю пол куплета, анй ужэ сьпели усё. А, Божэ мой! Тады хадиу с карзиначкай урошы сабираеть, я так йих па-любила, што и тышчу палажила, и не жалка дажа ничуть, а тут ня больна бывала. Ауа, эта я.
Здесь, в Бешенковичах, с точки зрения НИВ, всюду пустота, непонимание:
С кем бы вы пауаварЫли - пустые дама, тут пуста, там пуста. Нихто никоуа не спросить, нихто ничо, нихто никоуа не хочеть уаварыть! Пуста как паумирали усе улицы, Божэ мой, што робицца!.. Идуть, идуть люди, нихто не зауаворыть са мной, нихто ничо.
Среди соседей царит грубость нравов и жестокость:
Вот там во жыветь бедный тожэ, дачка бьеть яуо. Дык я, я дужа здесь скучала, никуда ня выйдеш, никуда, пуста усюду! Божэчка мой!..
НИВ испытывает дефицит общения, никто не приглашает ее в гости:
Ну я. нихто не прыулашае ва-первых, патом з разуавора я поняла, што им ня больна нужны хто-та, пастаронний на пасиделки пустыя. Я б любила, каб хто прыхадйу када пасядеть, а так ляуу увосемь и
папробуй атлежать стока часоу да утра, а ня спицца саусем! Ой-ё-ёй! Думаю, скарей ба павидьнела! Божэ, а можэ што зьменицца сяуодьня?
Общение удалось наладить только с одной соседкой, да и та, по мнению НИВ, сумасшедшая:
Тут вот я хацела дальшэ-дальшэ, тут недалёка дом, жывет Жэнька такая, нешчасная наверна или. не знаю. Ну дак я усё схажу, паслухаю, у её усё крадуть. Усё! Ну дак да шево дашло, што сена на шэрдак, насу-шыла сена, сена украли. Ну тут ужэ тяжка павэрыш, нихто. на миня тут уаворать, не хади, ска[ж]эт, и ты такая. [смех] Ну дык вот. Паслухаю, паслухаю усё, плачэть, пазаучора я схадила кажысь, што, уаварю, случылась апять? Уся у слизах. «Сабаку забили маяуо». «Эта хочэцца инауда кап тоя с табой беседавали, што ты дужа. душа што жэлаить, прауда? Тады будеть душэуны оддых, а у нас ну прыходицца наверна тяжка ужэ, ну я прыду, ну пра сабаку пауаворыть и пра ката яна мне пауаворыть, ну и ой, я ничё не палучыла, иду назад, уоспади!»
[С: А кто крадет-то у нее?]
И: Племянникь, ана сказала. Ана не паймала яво ни разу. Кажэть на чэрдаке сядить. Як я выйду куда-нить, злазиить и варочаеть и усё, а у яй жэ ничоуа нет! Ну дак вот. а патом ён, он денех не найдеть нияк, ну дак ён абои во так рэжэть на сть-., думаеть, за абои можэть спратана. Ну ведь я хачу успакоить чалавека, не дразьнить, не-. а рас сказала, кажу, можа табе кажэцца, дак яна крычыть «иди дамоу!» на меня [смех]. Пашла я дамоу и не- и не растроилась, думаю, з бяду збыла.
НИВ жалуется, что в последнее время в Бешенковичах развелось много змей, этот факт она объясняет тем, что люди много грешат, люди не ходят в церковь:
И: А эта веть што значыть? Не знаю. Первыя ж уоды не было никада, змеи - эта йхный дом у лесы, у леси. Дак я аткрываю дьверь и уляжу падол, каб не уступить, на крыльцо ужэ паднялася ужэ.
[С: А почему они приходят?]
И: Ну што урэшникау мноуа тут.
[С: Да?]
И: Тут урэшникау дужэ мноуа, вот што.
[С: В церкву не ходят?]
И: Ну, мала хто ходить, а у нас Западная Беларусь ужэ шчытаецца Докшыцкий раён, там и цэркау поуная и вапшчэ усё другоя, ашчутйла я очэнь, як на панижэние пашла усё рауно [смеется], прыехала нашла куды.
По словам НИВ, она бы никому не советовала переезжать из своего привычного места, на наши вопросы о старине и обычаях она ответила, что больше бы помнила, если бы жила в своей среде, на одном месте.
[С: А вы говорите, у вас не так, а чем у вас не так, откуда Вы приехали?]
И: Ну эта ж Западная Беларусь у нас там.
[С: А чем отличается от Восточной?]
И: Там культурнейшые люди саусем.
Неприветливые и не идущие на контакт соседи противопоставляются животным; когда во время беседы подходит бродячая собака, НИВ замечает: «Сабаку лучшэ чем челавека прыучыть, Божэ мой!» С другой стороны, она сетует, что ее соседка больше жалеет убитую собаку, чем человека:
Инада я ляжу-ляжу, ну паднялася цепер, думаю, ти можэ уж даждя нет, ти можэ прайду да сваей падрууи. Какая там падрууа! Ну вот как панять, баба плачэть па сабаку! Шчо сабаку забили. А? Ти правильна эта? И кажэть: «Ён меня спасау, а я яуо не спасла!»
Детские воспоминания в сознании НИВ идеализируются:
Касьтёл быу у Докшыцах, зуарэу у вайну. Я помню як вадила мяне, шчэ уадоу шэсть мне было, касьтёл, беленька платьице, и там нада кром цэркви была хадить, кром касьтёла. И падашли каб ха-. цветочки брасать на дарошку, як идеть кщёнс.
Идеализируется также польский язык, на котором в Западной Белоруссии проводились богослужения: «Мноуо чё не интересавалася, но патом успаминаю, як анЫ уаварыли разумна! <,..> Панёнка -ёсьли дёука, замужния пани.», - по мнению НИВ, в нем все устроено «разумно»; НИВ призналась, что хотела выучить молитву «Отче наш» по-польски, но у нее «не хватает мужества». Идеализируются люди, которых НИВ встречала у себя на родине:
Там пан Высоцки. Пан, мужык як. Семья такая ваааажная и кругом лес, такая. ну писать книуи тока пра таких людей!
Особой теплотой проникнуты все воспоминания, связанные с родиной и прошлым; например, НИВ вспоминает о платье, которое ей шила мать, лоскуток от которого она долго хранила в молитвеннике:
Ох, посля вайны як бедна былй. Сказали, де-та у дярэуне ситец прадаецца, як мы шли мноуа километры с сястрой шли купили сабе на платья, дялоу стока! Пашыла мама и да Пасхи не дает надеть! Як мы эту Пасху ждали! Божэ-Божэ! Ну вот. Усё помницца! Я любила дажэ кусочэк ат платья у книжце схранить.
Случай с НИВ наглядно демонстрирует, что для носителя традиционного сознания противопоставление «свое - чужое» актуально не только и не столько в конфессиональной сфере. Она не разделяет веру, ритуал, быт, взаимоотношения между людьми, в ее нарративе органично переплетаются все перечисленные составляющие, к которым добавляется также мотив тоски по прекрасному прошлому, отдаленному как по времени, так и географически.
Кроме рассмотренных выше конфессий встречаются также и другие - баптисты, Свидетели Иеговы и пр. Если баптисты жили в исследуемом регионе и в прошлом и информанты вспоминают о них нейтрально, то Свидетели Иеговы однозначно воспринимаются как представители чужих и опасных конфессий («яуовы, у йих бох йоуа»). В качестве одной из основных конфликтных точек упоминается отсутствие у них запрета работать по большим праздникам:
Ана там капала. «ну эта Йоуа боу у нас». А я уэво: «А матка ш у тебя старая, не Паска у ее?» «Ну эта у ее, а у меня па-друуому». Ну якйй-та Боу йоуа? Ну якйй? А што йета яна придумала? Ну я ей даказывать ня буду, я ш сама не знаю (ГСР, жен., 1927 г.р., Соржица).
Другой конфликтной точкой выступает поведение родственников покойного на похоронах. Если у православных белорусов принято оплакивать покойного, то у Свидетелей Иеговы это запрещено, напротив, следует радоваться, что человек, покинув земную жизнь, встретился с Богом:
И: А янЫ теперь придумывають - йоуи! Якйя йоуи?! Я скольки жыву, мне девяноста уадоу, ну хто йоуау да сёння знау?! А затумани-вають людям вочы американцы и у маеуо зятя сёстры харанили матку прошлый уот, за мной приехали, ну мая ж дачка йим невестка, приехала ужэ ейна залоука и зь ей на машыне: «Тётя Галя, хадй! Маму будем ха-ранить». Я не рада, што я там пабыла. Як я йета усё выдержала. К матке падхадйть нельзя!
[С: К покойнице?]
И: К пакойницы, прашшацца нельзя, плакать нельзя.
[С: А почему же?]
И: Ну я хатела сказать: «Ну дак пейця Катюшу!» Як йета я памру, а мая дачка не запла-. янЫ слёзы сами пабяууть, во. А янЫ не плакали, йим настольки удзяубйли у ййхныи мазуй, што йета не нада плакать, што йета урех, што яна сваё атмучылася, што йета ей нада ужо спакойна ить у мауйлу, тут закапывали, у них там аурада, и янЫ за аураду не паш-ли, а мая дачка пашла, зять мой пашоу и друуие сын зь невесткай папрашшалиси, апустили, дочки не падыйшли, йоуу стали верить!
[С: Ой.]
И: Нарот теперь абманывають, абдуривають. А я увару: «Я дь- бяз уода дьвяноста, я да сёлидня ня чула, што ёсь боу йоуа, аткуль? Што? (ГСР, жен., 1927 г.р., Соржица).
Из приведенных нарративов явствует, что вера Свидетелей Иеговы оценивается как новая, вымышленная, привнесенная извне (американцами), а их обычаи оцениваются как идущие вразрез с христианскими ценностями.
Обобщая, можно сказать, что в сознании жителей бывшего еврейского местечка Бешенковичи еще жива память об этноконфессио-нальных соседях - евреях-иудеях, старообрядцах и представителях других конфессий. Однако в условиях утраты соседства с евреями память о них постепенно стирается, остаются лишь самые яркие моменты, в воспоминаниях рассказчиков переплетаются реальные бытовые детали и мифологические мотивы об инородцах (кровавый навет, мотив еврейского запаха). Память о соседях-старообрядцах также постепенно стирается, оставляя только устойчивые сюжеты, например о «поганой кружке». Образ иноверца определяется не столько констатацией конфессиональных различий (в которых простой обыватель не разбирается), сколько внешними проявлениями обряда (в основном акцент ставится на похоронном обряде), а также
бытовым поведением. Чужой оказывается чужим на всех уровнях, начиная с веры и заканчивая человеческим общением, отношениями между людьми, языком, привычками, бытовыми проявлениями. В то же время этноконфессиональные соседи, живущие длительное время бок о бок, оказываются ближе друг другу, чем люди одного вероисповедания, разделенные географически, о чем свидетельствует пример с католичкой-переселенкой, для которой интеграция на новом месте оказывается практически невозможной. В заключение хотелось бы отметить, что в настоящей статье этноконфессиональная ситуация в Бешенковичах была рассмотрена в первом приближении, для более детального анализа необходимо дальнейшее исследование, планомерное и последовательное интервьюирование представителей всех основных конфессий, чтобы зафиксировать взгляд представителей различных конфессий друг на друга и на себя во всей полноте.
Литература и источники
Белова 2005 - Белова О.В. Этнокультурные стереотипы в славянской народной традиции. М., 2005.
Белова 2015а - Белова О.В. Утраченное соседство: образ еврейского местечка в воспоминаниях не евреев // naukowe Uшwersytety Jagiellonskiego.
Ргасе Etnograficzne. 2015. Т. 43. X. 4. Б. 259-270.
Белова 20156 - Белова О.В. Еврейское кладбище в рассказах жителей Лепеля и окрестностей // Лепель: память о еврейском местечке / Отв. ред. С. Амосова. М., 2015. С. 92-114.
Белова 2017 - Белова О.В. Быт и повседневность в рассказах жителей Глубокого // Глубокое: память о еврейском местечке / Отв. ред. И. Копченова. М., 2017. С. 177-220.
Глубокое 2017 - Глубокое: память о еврейском местечке / Отв. ред. И. Копчено-ва. М., 2017.
Желудок 2013 - Желудок: память о еврейском местечке / Отв. ред. И. Копченова. М., 2013.
Лепель 2016 - Лепель: память о еврейском местечке / Отв. ред. С. Амосова. М., 2016.
Maria Jasinskaia
(Moscow)
The ethnic and confessional neighbor's image in the narratives of the residents of shtetl Beshenkovichi
The article deals with the narratives of Belarusian orthodox people on other confessions, which existed in Belarusian shetlt Beshenkovichi. In the analyzed stories, the image of neighbors is based on everyday observations of their habits, daily life, ceremonies and holidays, while the real observations are complemented by mythical stereotypes, characteristic for the image of "another". The article analyzes how representations of the Slavs, the Jews and the perception of Orthodox Belarusians neighbors-Catholic, old believers, Jehovah's Witnesses.
