CC BY
49
ЛИНГВИСТИКА ТЕКСТА И ПОЭТИЧЕСКИЙ ДИСКУРС
УДК 821.111.1.09, 82.09(882)
ОБРАЗ ГОРОДСКОЙ ТОЛПЫ В РАССКАЗЕ В.Т. ШАЛАМОВА «БЕЛКА»
Ч.А. Горбачевский
THE IMAGE OF THE TOWN CROWD IN V.T. SHALAMOV'S TALE «THE SQUIRREL»
Ch. A. Gorbachevskiy
Дается анализ поэтики рассказа В.Т. Шаламова «Белка». Рассматриваются различные системные оппозиционные лексико-семантические ряды и связи. Предметом внимания становятся композиция и сюжетная динамика повествования. В поле зрения автора попадают интертекстуальные связи, библейские мифологические традиции.
Ключевые слова: Шаламов, сюжет, художественный образ, персонаж, композиция рассказа, цветовая палитра.
The article is devoted to the analysis of the main poetic aspects of V.T. Shalamov's tale «The Squirrel». Different lexical and semantic ties between various groups of words are considered. The author tries to focus his attention on the plot and structure of the tale. The author pays special attention to inter-textual connections and mythological traditions of the Bible.
Keywords: Shalamov, plot, artistic image, character, composition of a tale, colour palette.
Рассказ «Белка» написан Шаламовым в 1966 году1. Сюжет рассказа условно можно разделить на три части. В первой дано описание мира природы и начало движения белки, перепутавшей лес с городом; во второй - описание города, подготовка толпы к «бою» с белкой и смятение последней; в третьей - охота на белку и ее убийство.
Композиционное построение рассказа в значительной степени определяет прием противопоставления. Оппозиционные отношения пронизывают все смысловые уровни текста. Прежде всего, в «Белке» контрастируют, до предела обнажая основной конфликт, два мира - мир природы и мир человека и то, что пространственно связано с миром человека (в том числе и часть природы).
Сквозные оппозиционные системные связи в тексте рассказа образуют ряд характерных лекси-ко-семантических единиц: лес город; лес *-* серая мертвая площадь; надежность хвойного леса с броней сосен и шелком елей *-* предательский шелест тополиных листьев; зелень деревьев «-►
Горбачевский Чеслав Антонович, канд. филол. наук, доцент кафедры русского языка и литературы Южно-Уральского государственного университета. E-mail: [email protected]
груз земли; небо *-» земля; тополя и березы <-► темные ущелья и каменные поляны, окруженные низкорослыми кустами и одинокими деревьями; лесная поляна«-+ каменная поляна; гибкость березовых веток негибкость веток тополя; камень дерево; ночь <-+ день. Сам город, который видит вдалеке белка, представляется ей разрезанным на две части зеленым ножом, зеленым лучом пополам.
Два оппозиционных друг другу лексико-семантических ряда возникают и в пространственной организации текста. Детализация пространства первого ряда напрямую связана с движением белки, второго - с движением (бегом) толпы. Непременными атрибутами первого ряда становятся лес, соседнее дерево, лесная поляна, небо, зелень крон; второй состоит из города, бульваров, серой мертвой площади, темных ущелий, каменных полян, улиц города, булыжных мостовых, базара, фронта в ста верстах от города, палисадников, калиток, окон, переулков, деревьев бульвара, переката реки'. Общий вектор сюжета (действие про-
Cheslav A. Gorbachevskiy, candidate of philological science, professor assistant of the Russian language and literature department of South Ural State University. E-mail: [email protected]
Горбачевский Ч.А.
Образ городской толпы в рассказе В. Т. Шаламова «Белка»
исходит во время войны) придает повествованию дополнительный символический смысл, поскольку сам Шаламов во время войны находился в лагере. В охваченном ненавистью городе рассказа «Белка» нельзя не увидеть некую аллюзию на сталинский исправительно-трудовой лагерь, с царящими в нем, как и на войне, жестокими «законами», в котором «все - люди и в то же время не люди»3.
Кроме пространственной оппозиции лес - город существенная роль в повествовании отводится безликой толпе горожан, из которой конструируется демоническое пространство текста. В неистовстве погони толпа заполняет, уничтожает все жизненное пространство белки, необходимое ей для отступления и спасения.
Пространство городской площади, в свою очередь, служит неким символом тоталитарного государства, наделившего себя правом высшего суда над всем, что не соответствует образу и представлениям толпы. По мысли М. Бахтина, на площади, «в этом конкретном и как бы всеобъемлющем хронотопе (речь у Бахтина идет о хронотопе площади средневекового европейского города. -Ч.Г.) совершались раскрытие и пересмотр всей жизни гражданина, производилась публично-гражданственная проверка ее»4. Нечто схожее с подобной проверкой, но в ином хронотопе происходит с персонажами рассказа Шаламова: у толпы в «Белке» ярко выраженная «публично-гражданственная» позиция, заключающаяся в выработке стратег™ и тактики уничтожения попавшего в западню врага, который заведомо слабее и ничем ответить не может. Очевидно, что в данном контексте автор, описывая пространство городской площади, наделяет её в высшей степени оценочной функцией, тем самым, характеризуя облик толпы.
Как было отмечено выше, начало рассказа содержит прием противопоставления: в завязке сюжета лес противопоставлен городу. Этим же приемом отмечен финал рассказа. Так образуется своеобразная кольцевая композиция: в развязке сюжета оппозиционными отношениями отмечены синее небо и тихий город-убийца.
В композиции рассказа также исключительно многофункциональным оказывается повтор, который «<...> является фактором связности и в то же время выполняет в тексте усилительно-выделительную функцию, повтор слов образует тематическую сетку произведения и связан с его содержательной стороной <...>»5. Четырехкратное упоминание в небольшом эпизоде слова советы усиливает общую прямолинейную направленность толпы на жестокую расправу. Поодаль, двигаясь вслед за толпой, опытные убийцы давали здравые советы, толковые советы, важные советы тем, кто мог мчаться, ловить, убивать. Эти уже не могли мчаться, не могли ловить белку. Им мешала одышка, жир, полнота. Но опыт у них был большой, и они давали советы - с какого конца забегать, чтобы перехватить белку.
В описании устрашающих звуков и слов, со-
путствующих движению, повторяются глаголы одной лексико-семантической группы со значением «кричать». Это глаголы свистеть, улюлюкать, подзадоривать, реветь, рычать, выть, хрипеть, наиболее полно характеризующие «единонаправ-ленный» настрой толпы.
Жители города любят развлекаться. Первым развлечением является зрелище пожаров, вторым -охота на белок, а третьим — революция с убийством буржуев и расстрелом заложников. Основное внимание повествователь акцентирует на описании классического развлечения горожан - охоте. Собственно охота на белку - своеобразная кульминация разыгрывающегося время от времени на городских улицах кровавого театрального представления.
Сюжет рассказа характеризуется стремительным развитием основного действия с ярко выраженными сюжетными элементами. Действие от экспозиции к развязке убыстряется ровно настолько, насколько увеличивается скорость погони толпы за убегающим зверьком. Повествовательная ткань рассказа создает и нагнетает впечатление катастрофичности и необратимости развивающейся трагедии. В начале рассказа белке видятся вполне мирные картины природы, ей кажется, что бульвар — это зеленая речка, по которой можно плыть и доплыть в такой же зеленый вечный лес, как и тот, в котором жила белка. Несколько позже, продолжая движение, белка будет перебираться с тополя на тополь, с березы на березу — деловито, спокойно до того самого момента погони, когда от иллюзии спокойного взгляда белки на якобы мирную городскую жизнь ничего не останется.
Глаголы одной лексико-семантической группы, характеризующие движение зверька и его смятение, как бы вступают в оппозиционные отношения с глаголами, характеризующими движение входящей в дикий раж толпы. Белка, услышав, разгадав рев, начинает спешить. Вслед за этим в описании движения белки выстраивается сквозной лексико-семантический ряд со значением «бег»: спускаться, карабкаться вверх, размерять полет, раскачиваться, лететь, перебегать. Толпа ревет, мчится, выбегает из переулка, ветераны провинциальных боев не могут и мечтать угнаться за молодыми убийцами6.
Все деревья с обеих сторон (город и лес): сосны, елки, клены, тополя, вязы, березы с виду мало различимы. Но такая одинаковость пейзажа обманчива, поскольку семантика двух топосов в корне различна. В лесу, в естественной среде обитания, для белки нет никаких тайн, а «цивилизация» города ориентирована на другие, вовсе незнакомые белке законы, потому и город для нее полон неожиданных опасностей.
Человеческие отношения в городе подчинены общему духу времени, основа которого - борьба с врагом, которого толпа назначает себе сама. Обиходное и привычное название площади рыночная переименовывается в площадь борьбы со спекуляцией. О неминуемых катастрофических последствиях
Лингвистика текста и поэтический дискурс
подобных баталий пишет во «Второй книге» Н.Я. Мандельштам: «...тот, кто начал уничтожение людей, пусть даже преступных и повинных в чудовищных убийствах, сам неизбежно станет зверем. <...> Он не сможет остановиться, потому что на этом пути остановки нет. Раз человек поставил себя над людьми и захватил право распоряжаться жизнью и смертью, он уже не властен над собой»7. Жизнью и смертью другого люди здесь распоряжаются не задумываясь, поскольку саму власть над собой и своими инстинктами они полностью утратили.
От стопудового веса, который ощущает белка и ее слабеющие мышцы в поисках новых сил, можно провести зримую параллель к многочисленным описаниям в документально-художественной прозе Шаламова превращений простого арестанта в умирающего от холода, голода и побоев доходягу. В тот момент, когда силы на исходе, появляется толпа или отдельные ее представители, появляются точно так же, как и во многих рассказах писателя - блатари-уголовники, дневальный, парикмахер, бригадир, воспитатель, надзиратель, конвоир, староста, завхоз, нарядчик любой, кто сильнее, кто при каждом удобном случае воспользуется своей силой, чтобы самому выжить (по известной тюремно-лагерной блатарской поговорке: «Умри ты сегодня, а я завтра»).
Неудивительно, что одно из немногих индивидуализированных, но вместе с тем и общих желаний толпы заключено в стремлении каждого убить белку первым и первым принести кровавое жертвоприношение на алтарь общей ненависти.
Для белки каждое существо в толпе превращается в мифологического Голиафа - громадного ветхозаветного великана-филистимлянина, вооруженного медным шлемом, чешуйчатой броней, медными наколенниками, щитом и мощным копьем8. И если толпа персонифицируется в надежно защищенного воинскими доспехами Голиафа, то белка символизирует образ Давида, выступившего против могучего противника с ветхой пращой. Как известно, ветхозаветный сюжет повествует о победе пастуха Давида, выпустившего из пращи камень в Голиафа. Шаламов переосмысливает сюжет, как бы вводя в него своеобразный элемент зеркальной композиции: Голиаф бросает из пращи в желтое тельце Давида камень и поражает его. В итоге толпа-Голиаф побеждает белку-Давида9. Примечательно, что в том же 1966 году A.A. Галич пишет песню «Засыпая и просыпаясь» (окончательный вариант появился в 1971 г.), посвященную судьбам узников фашистских концлагерей. В этой песне есть такие слова:
«Спи, но в кулаке зажми оружие -
Ветхую (вариант «бедную». - Ч.Г.) Давидову пращу!
... Люди мне простят от равнодушия,
Я им равнодушным не прощу!»10
Отметим, что в рассказе отсутствие описаний внешних портретов персонажей, монолитность толпы убедительно компенсируется фрагментами
их высказываний. Все, что выражено прямой речью - это несколько недвузначных эмоциональных реплик: На, дяденька, ударь. <...>...бей! бей! Не давай дыхнуть! <...> Бессмертная, сволочь. <...> Теперь надо окружать у реки, у переката!
Не успевшие выйти на улицу остальные жители города, тем не менее, сливаются в своих намерениях с основной частью улюлюкающих и с энтузиазмом подзадоривают участников охоты, дополняя тем самым всеобщий бесовской карнавал. Не удивительно, что на общем фоне наименее кровожадными оказываются те, кто по своей социальной функции и физическим способностям наиболее беспомощен и не в состоянии участвовать во всеобщем развлечении - это паралитики и слепцы.
В рассказе Шаламова «Лида», написанном в 1965 году, автор-повествователь рисует картину правильной охоты, но уже не на белку, а на арестанта, заканчивающего свой лагерный срок, за ним тоже ведется охота, имеющая свою собственную не менее жестокую специфику, охота из провокаций, доносов, допросов. И в этой охоте по мере приближения к жертве угроза возрастает: «Тон становился все более зловещим, и мало кто мог благополучно - и случайно! - проскочить эту вершу, эту «морду», этот невод, сеть и выплыть в открытое море, где для освобождающегося не было ориентиров, не было безопасных путей, безопасных дней и ночей. <...> уберечься было нельзя» (1, 279). Острое чувство неподчинения чужой воле одинаково свойственно и Кристу - герою «Лиды» - и белке, которая оказалась, как и Крист, в западне: «Спецуказания (речь идет о Кристе. - Ч.Г.) были приказом убить, не выпустить живым <...>» (1, 280). Причины травли и Криста, и белки в своей сути имеют нечто общее: для первого - это литер с буквой «Т»п. А белка сама была зверем, и это стало ее смертным приговором12.
У людей толпы вовсе нет ни лиц, ни имен, исключение составляет один персонаж - Зуев, который, впрочем, от всех остальных мало чем отличается, разве только тем, что он огородник. Всякие различия в поведении толпы полностью нивелированы, нет никаких дифференцирующих признаков между женщинами, детьми и мужчинами. При этом внешне состав толпы в «Белке» довольно пестр — это горожане, крестьяне, председатель, счетовод, красный командир, мальчишки, взрослые, «дяденька», хозяева города, опытные и привычные убийцы, ветераны провинциальных боев и развлечений (в городе бой со смертями и развлечения равнозначны по своей сути), «псы» и герои, и т. п. Основное качество толпы - стихия безумия, она сметает все на своем пути, не щадит никого. Люди в толпе - представители тихого города, жаждут зрелищ, главное из которых - смерть другого и наслаждение этой смертью остальными (пока ещё живыми).
Пожар - одно из развлечений горожан - с символикой красного цвета, его вариациями и различной модальностью представлен такими словосоче-
Горбачевский Ч.А.
Образ городской толпы в рассказе В.Т. Шаламова «Белка»
таниями, как краснорожие хозяева города, в метафоре красный командир, желтые - ястреб, тельце Давида и /яельг/е белки, рыжий зверек. В данном контексте особое значение, на наш взгляд, приобретает оппозиция красный - желтый (рыжий). Если красный цвет относится к представителям толпы, то желтый в рассказе связан с ястребом (желтый ястреб), библейским персонажем Давидом (желтое тельце Давида) и собственно с белкой {желтое тельце белки). Кроме прочего желтый цвет символизирует неудавшийся полет белки и невозможность ей стать птицей - улететь от неминуемой насильственной смерти. В итоге белка остается между небом и землей13: Белка и впрямь была похожа на птицу, была вроде желтого ястреба, облетающего лес. Как завидовала белка ястребам в их нездешнем полете. Но птицей белка не была.
Своеобразие цветовой палитры выражено в символическом смысле словосочетаний зеленый нож, зеленая речка, зеленый вечный лес, зелень крон, три цвета пожарных лошадей {гнедые, серые в яблоках, вороные), темные ущелья, серая мертвая площадь, синее небо.
Представляется очевидным, что тематически рассказ «Белка» отдельными мотивами созвучен одноименному стихотворению Шаламова, написанному десятью годами ранее. Стихотворение «Белка» состоит из десяти четверостиший и входит в поэтический сборник «Высокие широты». По свидетельству Шаламова, все стихотворение «написано ради первой строфы» (3, 473), в которой тема белки, не превратившейся в птицу, является магистральной:
«Ты, белка, все еще не птица, Но твой косматый черный хвост Вошел в небесные границы И долетел почти до звезд. <...»> (3,246).
Сам полет белки в рассказе, как уже было отмечено, неудавшийся, несмотря на то, что деревья научили белку ощущению неба, полета. И перед своей гибелью она устремляет взор ввысь, в небо, ставшее символом несбывшегося освобождения. Глубоко символичен и финал повествования, в котором трагическое противостояние и трагический контраст доходят до своего апогея, знаменуя сюжетную развязку рассказа - мертвое желтое тельце белки, лежащей на (зеленой) траве, и красная кровь на губах и мордочке, с одной стороны, а с другой - ее глаза, спокойно глядящие в синее небо тихого нашего города - туда, куда ей было не дано улететь. Известна мысль Ю.М. Лот-мана, писавшего по поводу стихотворения Н.А.Заболоцкого «Журавли»: «<...> моральная окраска оси «верх - низ» предельно обнажена: зло приходит снизу, и спасение от него - порыв вверх. <...> Конечная точка низа совмещает в себе все исчезнувшее пространство. Из этого вытекает, что движение возможно лишь вверх и оппозиция верх / низ становится структурным инвариантом не только антитезы добро / зло, но и движение / неподвижность. Смерть - прекращение движения,
есть движение вниз <...»>|4. В рассказе Шаламова оппозиция верх / низ не менее существенна. Не случайно, после того как движение белки вверх становится невозможным, она погибает.
Некоторые ключевые образы, символические детали и мотивы рассказа «Белка» находят свое отражение и толкование в автобиографической повести Шаламова «Четвертая Вологда», написанной после «Белки» в 1968-1971 гг. Так, в сознание уже десятилетнего Шаламова на всю жизнь врезались действительные ночные облавы, ежедневные аресты, собирающиеся толпы людей, уничтожающие друг друга вершители судеб того времени, -Кедров15, Ягода, Ежов, Берия, Сталин.
В данном контексте вполне уместна цитата из названной автобиографической повести Шаламова, в которой Вологда революционных лет и последующих двадцатых годов находит прямые соответствия с городом, изображенным в «Белке» (тот же набор «развлечений», те же пейзажи, лошади, скачущие на пожар): «Вологда была тихим провинциальным городом, где даже река текла вспять в определенное время года16, где любимым исконным развлечением горожан была охота за белками, собиравшая густую толпу убийц всех возрастов и всех общественных рангов.
Где на пожары скакали три части — каждая по цвету коней (выделено мной - Ч.Г.), грохоча по булыжникам города, с трубачом, не уступающим по звукам трубам Страшного Суда в Софийском соборе, построенном Иваном Грозным» (4, 145).
После завершения охоты, удовлетворенная толпа собирается разойтись и приступить к своим ежедневным обязанностям. Но прежде каждый считает своим долгом увидеть растерзанное тельце зверька и лично убедиться в том, что охота завершена удачно. Так кровь белки становится данью тому абсурду и жестокости, которыми живет население города.
Концовка рассказа, предельно обостряя основной конфликт, отмечена псевдоэмоциональной развязкой, своеобразным антикатарсисом, логическим завершением всего произошедшего: после совместного убийства толпа расходится, и нет сомнений в том, что когда представится новый случай поохотиться, то все вновь выйдут, не раздумывая на охоту.
Так, всеобщее беснование завершается противоположным - спокойствием в городе, но это спокойствие абсолютно иллюзорно и является всего лишь короткой передышкой, «отдохновением» перед новыми зрелищами и развлечениями. Случившееся - констатация и вместе с тем предзнаменование новых трагедий изобретательного на жестокости человека. Нельзя не отметить, что у толпы в рассказе нет свободы выбора, она полностью детерминирована инстинктами, главный из которых - быть как все и убивать как все.
Примечательно, что при всем этом автор-повествователь «Белки» не снимает и с себя ответственности и вины за происходящее, не отделяет
Лингвистика текста и поэтический дискурс
себя от толпы, и это, безусловно, обостряет этическую проблематику рассказа. Рассказчик-повествователь - не морализирующий отвлеченный наблюдатель, а рядовой участник захватившего всех в городе зла17. Подобным же образом не отделяет себя от толпы и не снимает с себя общей и своей вины лирический герой Галича в упомянутом стихотворении «Засыпая и просыпаясь»:
«Грешного меня - простите, грешники, Подлого - простите, подлецы!»18
Я протискался сквозь редеющую толпу поближе, ведь я тоже улюлюкал, тоже убивал. Я имел право, как все, как весь город, все классы и партии... Эта фраза свидетельствует о всеобщей причастности к всеобщему злу19. И оказывается, чтобы быть убийцей, вовсе не обязательно первым попасть в белку камнем. Потому и повествователь акцентирует внимание не на отдельных персонажах-убийцах, а на толпе в целом как убийце. Несомненно значимым в рассказе является и то, что авторская точка зрения сфокусирована на судьбе белки, к которой он, безусловно, испытывает чувство сострадания, несмотря на собственные признания в своей причастности к описываемому преступлению.
Парадоксально, но Шаламов никогда не желавший никого учить и не морализировать ни на какие темы, «Белкой» и другими своими рассказами и очерками именно учит, каким не должен быть человек, убедительно показывает, «у какой последней черты теряется человеческое»20 в человеке.
1 Этой датой отмечен рассказ в 4-томном собрании сочинений Шаламова. Однако «Белка», вероятно, написана раньше 1966 года, поскольку известна аудиозапись рассказа в исполнении автора, сделанная еще в 1965 году в доме Н.В. Кинд-Рожанской (См.: http:// imwerden.de/ cat/modules). Аудиозапись идентична тексту рассказа, изданному И. Сиротинской.
2 В статье цитаты из анализируемых текстов даны курсивом, выделения полужирным принадлежат автору статьи.
3 Цитаты из других текстов Шаламова даются по тому же изданию: Шаламов В.Т. Собрание сочинений: в 4 т. / Сост., подгот. текста и примеч. И. Сиротинской. М.: Худож. лит.; Вагриус, 1998. Т. 2. С. 501. В дальнейшем ссылки на это издание представлены в тексте с указанием тома и страниц.
4 Бахтин М. Формы времени и хронотопа в романе. Очерки по исторической поэтике / Вопросы литературы и эстетики. М.: Художественная литература, 1975. С. 282-283.
5 Николина H.A. Филологический анализ текста. М.: Academia, 2003. С. 30-31.
6 Отрицательное отношение самого Шаламова ко всякой охоте сложилось еще в детстве, о чем писатель повествует в «Воспоминаниях» (глава «Берданка»). В «Четвертой Вологде» также есть мысли о «чуждости <...> охотничьих страстей» (4, 119) Шаламова.
7 Мандельштам Н.Я. Вторая книга: Воспоминания. М.: Изд-во ACT, 2001. С. 445-446.
8 Мифологический словарь / гл. ред. Е.М. Мелетинский. М.: Советская энциклопедия, 1990. С. 167.
9 В «Четвертой Вологде» Шаламов с большим пиететом отзывается о философе и ораторе А.И. Введенском. Здесь же появляются образы Давида и Голиафа: «Оставалось только послушать - какие стрелы, какие камни бросит из своей пращи Давид - Введенский в правительственного Голиафа - Луначарского» (4, 110).
10 Галич A.A. Стихотворения и поэмы / Генеральная репетиция. М.: Советский писатель, 1991. С. 86-87.
11 «Четырехбуквенный литер (т. е. «КРТД» - контрреволюционная троцкистская деятельность. - Ч.Г.) Криста был приметой зверя, которого надо убить, которого приказано убить. За этим литером охотился весь конвой всех лагерей страны прошлого, настоящего и будущего - ни один начальник на свете не захотел бы проявить слабость в уничтожении такого "врага народа"» (1, 282).
12 «Зверями», испытывающими на себе погоню, были Пугачев и его товарищи-фронтовики в рассказе Шаламова «Последний бой майора Пугачева» (1, 324), бежавшие сначала из немецкого концлагеря, а затем из колымского исправительно-трудового лагеря.
13 В соответствии с некоторыми общими мифологическими представлениями индоевропейских народов небо, с одной стороны, могло считаться «источником жизни», а с другой - «символом смерти» (Маковский М.М. Сравнительный словарь мифологической символики в индоевропейских языках: Образ мира и миры образов. М.: ВЛАДОС, 1996. С. 229-230).
14 Лотман Ю.М. Анализ поэтического текста. Структура стиха. Л.: Просвещение, 1972. С. 258.
15 Кедров в сознании Шаламова запечатлелся, как персонаж еще более зловещий, чем один из «бесов» Достоевского - Шигалев (4, 124). Как известно, социальная система Шигалева, этого апологета безграничного деспотизма, предлагала дать избранным «свободу личности и безграничное право над остальными 9/10» человечества (См.: Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л.: Наука, 1974. Т. 10. С. 312). Молено лишь констатировать, что все «прелести» системы Шигалева Шаламов и миллионы его современников изведали на «собственной шкуре».
16 Ср. в «Белке» повторы почти буквальны: «Это был тихий, провинциальный город, встававший с солнцем, с петухами. Река в нем текла такая тихая, что иногда течение вовсе останавливалось - и вода текла даже вспять (2, 265).
17 «Писатель - не наблюдатель, не зритель, а участник драмы жизни, участник и не в писательском обличье, не в писательской роли» (4, 365), - пишет Шаламов в эссе «О прозе».
18 Галич A.A. Стихотворения и поэмы / Генеральная репетиция. М.: Советский писатель, 1991. С. 86.
19 Рассказчик повести В. Гроссмана «Все течет» (1955-1963 гг.; впервые повесть была опубликована во Франк-фурте-на-Майне в 1970 г.), размышляя о социально-исторических процессах, происходивших в советском обществе первой половины XX века, приходит к неутешительному, но вполне справедливому выводу: «Все виновны, и ты, подсудимый, и ты, прокурор, и я, думающий о подсудимом, прокуроре и судье» (Гроссман B.C. Все течет / Жизнь во тьме. (Антология выстаивания и преображения). М.: Университетская книга, 2001. С. 375).
20 Шаламов В.Т. Воспоминания. М.: Изд-во ACT, 2001. С. 155.
Поступила в редакцию 27 ноября 2009 г.
