CC BY
48
УДК 82-32 МИХЕИЧЕВА Е.А.
доктор филолог. наук, профессор Института филологии, Орловский государственный университет имени И.С. Тургенева E-mail: inoliterat@mail.ru ЗЕЛЕНЦОВА С.В.
канд. филолог. наук, ст. преподаватель Института филологии Орловский государственный университет имени И.С. Тургенева E-mail: bachelorswife2@gmail.com
UDC 82-32 MIKHEICHEVA E. A.
Doctor of Philology, professor,Institute of Philology, Orel
State University E-mail: inoliterat@mail.ru ZELENTSOVA S.V.
Сandidate of Philology, senior teacher, Institute of Philology,
Orel State University E-mail: bachelorswife2@gmail.com
ОБРАЗ ГОРОДА В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ Х.Л. БОРХЕСА И Л.Н. АНДРЕЕВА THE IMAGE OF A CITY IN J.L. BORGES' AND L.N. ANDREYEV'S WORKS
В статье город в произведениях Х.Л. Борхеса и Л.Н. Андреева рассматривается как один из самых ёмких пространственных образов, транслирующих авторскую модель мира, во многом определяющий форму существования героев и их душевное состояние. Картины города у Борхеса представлены через образы лабиринта и сна; важны для писателя такие пространственные образы, как окраина, предместье, переулок, совмещающие национальные и метафизические смыслы. Л.Н. Андреев видит город, преимущественно провинциальный, как отражение русской ментальности, а с другой стороны - как обезличивающее и пугающее пространство, обрекающее человека на ужас одиночества и отчуждения.
Ключевые слова: образ города, городской текст, пространство и время, образ лабиринта, пейзаж.
In the article city in J.L. Borges' and L.N. Andreyev's works is examined as one of the most significant spatial images, delivering author's world model, considerably determining the form of heroes' being and their state of mind. The pictures of a city in Borges' works presented through the images of labyrinth and sleep, such images as outskirts, suburbs, side streets are important for the writer, combining national and metaphysical senses. L.N. Andreyev observes city, mainly provincial, as reflection of Russian mentality and, from the other side, as impersonating and threatening space which can doom person on solitude and estrangement.
Keywords: the image of a city, city text, space and time, the image of labyrinth, landscape.
24 августа 2019 года исполняется 120 лет со дня рождения великого аргентинского писателя Хорхе Луиса Борхеса, человека, через которого «заговорили целые культуры» и который всю жизнь перерабатывал «время в пространство, а пространство во время», проецируя эти планы друг на друга [7].
Схождения и связи между произведениями Борхеса и текстами русских писателей - тема, до сих пор связанная со множеством догадок и туманных обобщений, в своем роде «фантомная» тема. Известные аргентинские исследователи творчества писателя, Беатрис Сарло и Эстела Канто, считали, например, что русская литературная традиция от Пушкина до Чехова никак не отразилась в борхесовском художественном мире. Однако не все борхесоведы столь категоричны: Мария Надьярных, специалист по латиноамериканской литературе, говорит о Рафаэле Кансиносе Ассенсе, особом проводнике Борхеса в мире русской литературы, с которым писатель сблизился, находясь в Испании в 1919-1920 гг. [9].
Кансинос Ассенс, которого Борхес всегда числил среди своих наставников, среди тех, кто повлиял на
выбор его пути в литературе и на круг чтения, высоко ценил русскую словесность, и был известен еще тем, что исповедовал настоящий культ Леонида Андреева. Помимо того, что переводил многие рассказы Андреева, он собирал испаноязычные собрания андреевских сочинений, добившись в итоге издания «Полного собрания». Вполне вероятно, что свою увлеченность русской литературой Кансинос Ассенс передал молодому Борхесу, но документального подтверждения этого влияния не существует. Однако примечателен тот факт, что, готовя в 1985 году к изданию книгу «Русские рассказы», Борхес, наряду с такими произведениями, как «Смерть Ивана Ильича» Толстого и «Крокодил» Достоевского, включает в нее «Елеазара» Леонида Андреева. М. Надьярных ставит в этом контексте вопрос «о постоянном (со времен первых встреч с Кансиносом Ассенсом), но потаенном присутствии автора «Елеазара» в художественном мире Борхеса» [9].
Не претендуя на полное сопоставление множества сюжетов и мотивов, которые могли бы объединить Борхеса с Андреевым, в рамках данной статьи мы сосре-
© Михеичева Е.А., Зеленцова С.В. © Mikheicheva E. A, Zelentsova S.V.
10.01.01 - РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ), 10.01.03 - ЛИТЕРАТУРА НАРОДОВ СТРАН ЗАРУБЕЖЬЯ (С УКАЗАНИЕМ КОНКРЕТНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ) (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ) 10.01.01 - RUSSIAN LITERATURE (PHILOLOGICAL SCIENCES), 10.01.03 - LITERATURE OF THE PEOPLES OF FOREIGN COUNTRIES (WITH INDICATION OF SPECIFIC LITERATURE) (PHILOLOGICAL SCIENCES)
доточимся на рассмотрении образа города, фантастического и в чем-то «кошмарного», в избранных рассказах писателей.
Изучение образа города, городского пространства и городского текста - давно востребованная и до настоящего времени актуальная проблема, привлекающая специалистов широкого круга: философов и социологов, психологов, экологов, лингвистов и литературоведов. В филологической науке достаточно подробно исследованы такие концепты, как «петербургский», «московский» и «провинциальный» тексты русской литературы, активно изучается и тема «зарубежного города» в произведениях иноязычных и русских авторов. Город в литературе - один из самых ёмких пространственных образов, транслирующих авторскую модель мироустройства, во многом определяющий форму существования героев и являющийся проекцией их душевного состояния; с одной стороны, он воспроизводится как «конкретный культурно-исторический организм» [3], а с другой - как «сложный семиотический механизм», состоящий из «текстов и кодов, разно устроенных и гетерогенных, принадлежащих разным языкам и разным уровням» [8].
Как Джойс объединятся в читательском сознании с Дублином, Кафка с Прагой, Дёблин с Берлином, так Борхес навсегда связан с Буэнос-Айресом; более того, именно Борхес нанес свой город на литературную карту мира, перенес его с «провинциальной» периферии на универсальную парадигму западного урбанистического сознания. Образ города вновь и вновь возникает на страницах борхесовских рассказов, выполняя различные функции: огромного лабиринта или бесконечной библиотеки, места уединения и смертельного одиночества, точки, из которой возможно наблюдать весь мир и постигать любой человеческий опыт. Эти универсальные характеристики пересекаются с узко национальной спецификой: для Борхеса Буэнос-Айрес всегда представлялся символом аргентинской истории и характера, возникающего из совмещения человеческого (ранний Борхес писал о так называемых compadrito, исповедующих особый кодекс чести, основанный на храбрости, безрассудстве и силе) и пространственного (улицы, районы, площади и скверы - все то, что незримо, но постоянно формирует жизнь города).
Ключевые городские мотивы, неизменные на всем протяжении его творчества, возникают в ранней поэзии Борхеса, затем в рассказах из сборников «Вымыслы», «Алеф», «Делатель», «Сообщение Броуди» - это скромные улицы и кварталы Буэнос-Айреса (особенно предместья), лавки, альмасены, кладбища, бульвары, дворы, переулки. Но как всегда у Борхеса эти локальные образы содержат в себе «некую более общую, абстрактную, поэтически-мифологизированную национальную идею, некий первообраз Родины» [10, с. 166].
В поэтическом сборнике «Страсть к Буэнос-Айресу» город и его микро топосы дают названия и определяют содержание многих стихотворений («Дворик», «Отвоеванный квартал», «Бенарес»,
«Простота», «Площадь Сан-Мартина», «Сумерки» и др.). Всматриваясь в «смутный дворик» «с чашею, беседкой и колонной», в сад или площадь, в обстановку лавки или пустую комнату в «круговерти и гаме столицы», борхесовский взгляд обнажает связь пространства с ушедшим временем, связь человека с этим окружающим пространством, что позднее оформится как ««одно в другом» или «все в одном»» [7]; город в этом контексте становится «незаменимым продолжением нашей воли и нашего тела» [7]. Места, пространственно важные точки города, обладают своей историей и энергией, они «прорастают» в людях, в чем-то определяя их характер и жизнь, давая ощущение бывшего когда-то, и одновременно, чувства смерти:
Внизу же
порт жаждет страстно широт отдаленных,
и глубокая площадь, уравнивающая души,
раскрывается как смерть, как сновиденье [5].
Несмотря на то, что в 1950-е годы Борхес будет с пренебрежением говорить о ранних поэтических опытах, определяя их как попытку «воплотить вкусы и суть предместных районов Буэнос-Айреса», безмерно увлекаясь «предместной лексикой» [4], а в своей литературной практике перейдет от этой «мифологии» к «играм со временем и пространством», уже в ранних стихотворениях заявлены важнейшие для писателя мотивы. Это, как определяет Билл Ричардсон в книге «Борхес и пространство», способность места обозначать историю и нашу идентичность, связывать внешнее со внутренним [11, с. 62].
Сходные черты приобретает образ города в творчестве Леонида Андреева. Как Борхес неотделим от Буэнос-Айреса, так Андреев, особенно в раннем творчестве, неотделим от Орла. Родной город Андреева, в котором прошли 20 лет его детства и юности, вспоминается как нечто светлое, непреходящее. «Другое встает: Орел, тепло, пахучая ракита, разлив рек, веселая гимназическая религия, шатанье по Болховской...» [1, с.68] - с теплотой вспоминает Андреев гимназические годы в конце жизни в холодной и чужой Финляндии.
В ранних рассказах Андреева многолико представлен и сам Орел, и его обитатели. Географически расположенный очень удобно, рядом с Москвой, город сохраняет свою провинциальность, «домашность», и в то же время его простота и незатейливость становятся воплощением русской ментальности. Описание окраин Орла, скромных улиц, переулков, церквей, полуразвалившихся хибарок, в которых живут «пушкари - проломленные головы», буйство, которое дает о себе знать в праздничные дни, пронизано теплотой и благодарностью за то, что это было, осталось в памяти навсегда и послужило толчком к творчеству.
«Хорошая душа у него, у черта!» - сказал об Андрееве М. Горький, прочитав рассказ «Баргамот и Гараська». Светлое чувство рождают и сам провинциальный город, и «маленькая покосившаяся хибарка, в которой обитал Баргамот с женой и двумя детишками.» [2, с. 44], и обязательный атрибут жизни про-
стого народа - церковь, посещение которой на Пасху обязывает к трезвости, и даже «пьяная особа» Гараська вызывает умиление своим желанием «похристосоваться» с вечным противником - городовым «бляха № 20».
Несмотря на появление персонажей трагического плана, таких как Алеша («Алеша-дурачок»), Сашка («Ангелочек»), Петька («Петька на даче»), Вера («Молчание»), провинциальный город продолжает оставаться источником нравственного начала, вступающего в борьбу со злыми силами. У Алеши находится защитник, мальчик-гимназист; ангелочек на разряженной елке, наполнивший душу Сашки «непонятным восторгом», изменил его представление о жизни; символом «другой жизни» для «мальчика» из парикмахерского Петьки стала дача; Вера вернулась в родной город из «погубившего ее» большого города - Петербурга.
Пагубное влияние большого города на мирную жизнь провинции Андреев отметит еще не раз. В рассказе «Петька на даче» главенствует эпитет «грязный»: грязная парикмахерская, «грязный бульвар», «грязно и странно одетые» горожане, «грязное и желтое» тело побитой женщины, «грязные истории», которые рассказывал другой подмастерье - Николка.
«Мерзкий городишко» - так характеризует место своего жительства штабс-капитан Каблуков [2, с.70]. «Мерзкому городишке» противопоставлена деревня денщика Кукушкина, с которой связаны самые радужные его воспоминания, а сегодня семья Кукушкина в деревне бедствует, в то время как в городе люди, такие, как его хозяин Каблуков, «с жиру бесятся».
Унылый пейзаж провинциального городка представлен и в рассказе «У окна». «Красивый барский дом» напротив [2, с. 104] становится для Андрея Николаевича символом «другой жизни» (как дача для Петьки или ангелочек для Сашки). Трагедия человека в том, что он «сжился» с этим домом, и окно, из которого он наблюдал за жизнью богатых, стало его локальной, географической, физической, до пределов суженной жизненной координатой.
Уже в ранних рассказах Андреева появляется символ, помогающий героям уйти от реальности. В рассказе «Большой шлем» способом отгородиться от городской суеты и от мира вообще становится карточная игра. Герои рассказа играли «лето и зиму, весну и осень» [2, с. 151]. Во время игры умирает Николай Дмитриевич, один из четырех ее участников, мечтавший о «большом шлеме», и умирает как раз тогда, когда он мог «сыграть большой шлем». Якова Ивановича, его партнера по картам, поражает не столько сама смерть, как то, что Николай Дмитриевич уже «НИКОГДА!» не узнает, что мог сыграть «большой шлем». В этом «НИКОГДА!» -«бессмысленность, ужас и неотвратимость» смерти [2, с. 155].
Борхес в своих текстах пересоздает традиционный, «эпический», Буэнос-Айрес в оппозицию к возникшему в 20-е гг. ХХ века современному городу - мегаполису, утратившему связь с прошлым, пережившему волну модернизации; не раз писатель проговаривается
об «анахроничности» своего представления о городе -«кафе успело выродиться в бар, а подъезд, сквозь арки которого можно было разглядеть внутренние дворики и беседку, превратился в грязноватый коридор с лифтом в глубине»; «я несколько лет считал, что в определенном месте улицы Талькауно меня ждет книжный магазин «Буэнос-Айрес», но однажды утром убедился, что его сменила антикварная лавка, а . прежний владелец умер» [6, с. 243]. Метафизическое, как всегда у Борхеса, доминирует над физическим: раз «его» Буэнос-Айрес остался в Х1Х веке, то задача писателя «не столько «отразить» окружающий город, сколько выстроить его в уме, создать некий мысленный топос, особое пространство в воображении» [7]. Именно поэтому в городских картинах Борхеса не сутолока и суета, не бурная жизнь центра, а пейзаж окраины, потаенных уголков, увиденный в сумерки или ночью (большинство борхесовских персонажей совершают прогулки в ночное время). И это, и то, что сознание писателя настроено на ушедшее столетие, в какой-то мере снимает географическую определенность, делает городской ландшафт как будто смазанным, призрачным и несколько фантастичным. В рассказе «Заир» герой-повествователь, после прощания с телом бывшей возлюбленной, плутает по пустынным окраинам города, в которых «ряды низеньких, одноэтажных домиков... приняли тот отвлеченный вид, какой бывает у них ночью, когда темнота и безмолвие делают их еще проще, чем они есть» [6, с. 243] и понимает, что бродит по кругу, попав в плен лабиринта города и своего сознания.
Удивительно, что для Борхеса ландшафт предместья, окраины со временем становится символом вечности, как то представлено в эссе «История вечности». В нем писатель совмещает вечность и увиденный им на окраине ночной пейзаж с абсолютным ощущением вневременности, и делает вывод, что это не просто повторение бывшего, а как раз то, что было когда-то.
Одним из наиболее ярких с точки зрения изображения городского пространства является рассказ «Смерть и буссоль», который сам Борхес в лекции «Аргентинский писатель и литература» называет чем-то «вроде описания ночного кошмара, в котором фигурируют деформированные ужасными сновидениями реалии Буэнос-Айреса» [4]. Основное место в образе города и здесь уделено пространственному описанию «пустынных. предместий столицы» [6, с. 106]; в той же лекции писатель отмечает, что именно в этом тексте «после стольких лет бесплодных поисков» ему наконец-то удалось передать «привкус буэнос-айресского предместья» [4].
Детективный сюжет в духе Э. По строится вокруг чисто интеллектуальной интриги, которая как будто повторяет известные модели - еврейская тема, книги как источник преступления, - но оборачивается ловушкой для самого детектива, бытовым, хоть и изощренным, убийством из мести. Вся ткань рассказа строится на соотношении различных пространственных образов: от подробных описаний мест преступлений до обобще-
10.01.01 - РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ), 10.01.03 - ЛИТЕРАТУРА НАРОДОВ СТРАН ЗАРУБЕЖЬЯ (С УКАЗАНИЕМ КОНКРЕТНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ) (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ) 10.01.01 - RUSSIAN LITERATURE (PHILOLOGICAL SCIENCES), 10.01.03 - LITERATURE OF THE PEOPLES OF FOREIGN COUNTRIES (WITH INDICATION OF SPECIFIC LITERATURE) (PHILOLOGICAL SCIENCES)
ний - «безлюдная симметричная усадьба» [6, с. 110] как лабиринт, город с симметрией окраин (север-восток-запад-юг) как его гигантское продолжение. Лабиринт, продукт человеческого ума, как будто предполагает возможность физического или метафизического решения его загадки, к чему стремится Лённрот, главный герой рассказа; но мотив кошмарного сна, насквозь пронизывающий текст, сводит все попытки его дешифровки на нет.
Периферия, окраина, «тот призрачный промежуток, где граница между равниной и первыми домиками стерта» [7], а стены домов окрашены «неумолимым бессмертием закатов» [11, с. 166], снова главный элемент борхесовского городского пространства; место пограничное, переходное, там «все огромней становится небосвод, и дома все меньше привлекают внимание», но при этом там же обитает кошмар от осознания, что «мир - это лабиринт, из которого невозможно бежать» [6, с. 111]. Лабиринтоподобный характер борхесовского пространства обнажается в образе виллы «Трист-ле-Труа», поражающей своей «бессмысленной симметрией и маниакальной повторяемостью украшений: ледяной Диане в одной мрачной нише соответствовала в другой нише другая Диана; одному балкону как бы служил отражением другой балкон; два марша парадной лестницы поднимались с двух сторон к двум балюстрадам. Отбрасывал огромную тень Гермес с двумя лицами» [6, с. 109]. Ощущение потенциальной бесконечности и разрастания дома-лабиринта возникает не только из-за «темноты, симметричности, зеркал, запущенности ...» [6, с. 110], но и из-за атмосферы сновидения - кажется, что Лённрот блуждает в своем кошмаре с кульминацией-убийством, оттого все увиденное его глазами имеет характер призрачный, фантастический. Невозможность выбраться из лабиринта физического в какой-то мере означает невозможность постичь лабиринт интеллектуальный - «загадку симметричных и периодических смертей», и одновременно - неспособность героя (как и самого автора!) жить в реальном мире вещей, людей и обстоятельств.
В «Смерти и буссоли» город изображен как пугающее и опасное место, запутавшись в котором можно лишиться жизни и/или ее смысла; еще более сложный образ города-лабиринта, перерастающего в фантасмагорию и кошмар, возникает у Борхеса в рассказе «Бессмертный». Центральная проблема текста, считающегося «неотъемлемой частью борхесовского канона» [11, с. 71], заявлена в названии - каким мир является для человека, обладающего бесконечным временем жизни.
В центре рассказа город Бессмертных, для обитателей которого время незначимо, и потому этот город представляет собой чисто пространственную вселенную; вселенную странную и, на первый взгляд, хаотичную1. Однако чем больше герой-протагонист вглядывается в нее, тем очевиднее становится ее сложная, продуманная организация - лабиринт, созданный «безумными и мёртвыми» богами. Описание города удивительно созвучно описанию заброшенной усадьбы в «Смерти и
буссоли»: «. коридоры-тупики, окна, до которых не дотянуться, роскошные двери, ведущие в крошечную каморку или в глухой подземный лаз, невероятные лестницы с вывернутыми наружу ступенями и перилами. А были и такие, что лепились в воздухе к монументальной стене и умирали через несколько витков, никуда не приведя в навалившемся на купола мраке» [6, с. 130]. Этот «безграничный, безобразный и бессмысленный» город становится пространственным символом бессмертия; он как «дело рук Бессмертных» характеризует их мировоззрение, одновременно являясь трансцендентальным местом, меняющим человека навсегда. Образ города становится и предельно ёмкой метафорой абсурда и ужаса существования, обреченного на бесконечную жизнь.
В тексте также возникает мотив ночного кошмара, во власти которого оказывается герой, ужаснувшийся этим «безумным и мрачным» лабиринтом города, - как отмечает исследователь и переводчик Б. Дубин, предельно часто у Борхеса «пространство, поставленное под знак лабиринта, неминуемо принимает характер сна» [7].
Кошмар от той же трансцендентальной чуждости городского пространства человеку возникает и в прозе Андреева. Обобщающий образ городского пространства возникает в одноименном рассказе («Город», 1902). Эпитеты и метафоры, которыми Андреев характеризует город, говорят сами за себя: «колоссальная тяжесть каменных раздутых домов», улицы, «задохнувшиеся, замерзшие в страшной судороге», город «давил землю, на которой стоял» [2, с. 377], дома «теснились густой толпой и впереди и сзади, теряли физиономию», один из героев «боялся огромного, равнодушного города» [2, с. 379].
Город обезличивает человека, делает его песчинкой в многолюдной толпе, кишащей на улицах города. «Чиновник коммерческого банка Петров и тот, другой, без имени и фамилии» [2, с. 376], встречались раз в год, на Пасху, когда делали визиты в дом господ Василевских. Петров не пытался узнать имя того, другого, и сам не отличался от всех других, которые приходили с визитами в дом Василевских.
Андреев мастерски показывает, как происходит обезличивание городом: «Город был громаден и многолюден, и было в этом многолюдии и громадности что-то упорное, непобедимое и равнодушно-жестокое. Тротуары чернели от идущего народа, и в этой сплошной движущейся массе того, другого, нельзя было найти, как нельзя песчинку среди других песчинок» [2, с. 377]. Андреев описывает невзрачную внешность Петрова, которого за сутулость называли «горбатым», и тот замкнутый образ жизни, который он вел. Окружающие не любили его за его угрюмость и раздражительность. Он выходил на прогулку ночью, так как боялся толпы - и людской, и каменных домов. Люди в городе «охвачены страхом», «не могут найти дороги, путаются и клубятся, как змеи». Город убивает людей, присваивая себе качества живого организма: дома, «краснеющие холодной и
жидкой кровью свежего кирпича» [2, с. 378], равнодушно встречали и провожали» людские толпы.
Антигуманную сущность города помогает понять контраст: толпа каменных домов - открытое пространство «широкого, свободного поля» [2, с. 378], и невозможность «вырваться из каменных объятий». Самое страшное герой-рассказчик видит в том, что во всех домах жили люди, незнакомые и чужие («Рождались и умирали. И каждый раз он встречает на улице новые лица, которые никогда уже больше не увидит. НИКОГДА!» [2, с. 379-380]).
Своего знакомого по визитам Петров называл «Тот» и уже ждал встречи с ним, но лицо не вспоминалось - только фрак и жилет. Шум пролеток и экипажей за окном заставлял Петрова думать о том, что «все это были люди», масса незнакомых и равнодушных людей [2, с.379], каждый из которых - отдельный мир, со своими радостью и горем, и Петров чувствовал себя
«беспредельно одиноким среди множества чужих людей» и бесконечных улиц, домов, площадей [2, с. 380]. Ощущение безысходности, заброшенности в этот наполненный людьми и улицами, но крайне равнодушный мир, заполняет пространство андреевского города.
Литературный образ города и у Борхеса, и у Андреева, таким образом, состоит из географически локальных, физических координат, ментального (мысли, фантазии, воспоминания) и метафизического пространства (мифы, идеологические смыслы и символы). Борхес видит город через призму лабиринта и сна, Андреев - через призму каждодневной реальности, но при этом также не избегает модуса «ужаса и кошмара», пусть более бытового и приземленного, но не менее трагического для человеческого сознания. Безусловно объединяет писателей их сосредоточенность на проявления фантастического и философского в образе городского пространства.
Примечание
1 Подробнее о пространственной организации рассказа см.: Зеленцова С.В., Михеичева Е.А. Преодоление смерти: литературный эксперимент Л.Н. Андреева и Х.Л. Борхеса. // Художественная антропология Серебряного века. Литературные чтения. Том 215. СПб, 2016. С. 115-123.
Библиографический список
1. Андреев Л.Н. S.O.S. М-СПб., 1994.
2. Андреев Л.Н. Собр. соч.: В 6 т. Т.1. М.: Худ. Лит-ра, 1990.
3. АнциферовН.П. Душа Петербурга: Genius Loci Петербурга. // Москва - Петербург: pro et contra. Сост. К.Г. Исупова. СПБ.: РХГИ, 2000.
4. Борхес Х.Л. Аргентинский писатель и литература. // Перевод А. Кофмана и Б. Дубина. Из книги «Обсуждение». URL: http://www. bibliomsk.ru/library/global.phtml?mode=10&dirname=borges&filename=jlb08014.phtml
5. Борхес Х.Л. Из книги «Страсть к Буэнос-Айресу» // Перевод с исп. П. Алешина. Интерпоэзия, № 4, 2017. URL: https://magazines. gorky.media/interpoezia/2017/4/iz-knigi-strast-k-buenos-ajresu.html
6. Борхес Х.Л. Проза разных лет: Сборник // Перевод с исп.; Составл. и предисл. И. Тертерян; Коммент. Б. Дубина. М.: Радуга, 1984.
7. Дубин Б. Пространство под знаком лабиринта. // Иностранная литература. 2005, №10. URL: http://magazines.russ.ru/inostran/2005/10/ bo16.html
8. Лотман Ю.М. Символика Петербурга и проблемы семиотики города // Ученые записки Тартуского гос. ун-та. Вып. 664., 1984.
С. 35.
9. МамедовА. Дозорный вечности, времен и смыслов. К 120-летию со дня рождения Хорхе Луиса Борхеса. // Зеленая лампа. Круглый стол. Авторская рубрика Афанасия Мамедова. URL: https://www.labirint.ru/top/borhes-mamedov/
10. Межиковская Т.И. Хорхе Луис Борхес. // История литератур Латинской Америки. В 5 т. Т.5. ИМЛИ РАН им. А.М. Горького, 2005.
11. Richardson B. Borges and space // Hispanic studies: culture and ideas. - Peter Lang AG, International Academic Publishers, Bern 2012.
References
1. Andreyev L.N. S.O.S. M.-SPb., 1994.
2. Andreyev L.N. Collected volumes in 6 Vol. Vol. 1. M., 1990.
3. AnciferovN.P. The soul of St. Petersburg: Genius Loci. // М. - SPb: pro et contra. SPb, 2000.
4. Borges J.L. Argentine writer and literature. // Translated by A. Kofman, B. Dubin. From "Discussions". URL: http://www.bibliomsk.ru/ library/global.phtml?mode=10&dirname=borges&filename=jlb08014.phtml
5. Borges J.L. From the book "Passion for Buenos Ares" // Tr. by P. Аlyoshin. Interpoetry, № 4, 2017. URL: https://magazines.gorky.media/ interpoezia/2017/4/iz-knigi-strast-k-buenos-ajresu.html
6. Borges J.L. Prose of various years: Collection. // Tr. by I. Terteryan, B. Dubin. M., 1994.
7. Dubin B. Space under the sign of labyrinth. // Inosrannaya literature. 2005, №10. URL: http://magazines.russ.ru/inostran/2005/10/bo16.
html
8. Lotman Yu.M. Symbolism of St. Petersburg and problems of the semiotics of the city. // Uch. zapisky Tartuskogo gos. un-ta. Vol. 664., 1984. Pp. 35.
9. Mamedov A. The patrol of eternity, time and senses. // Green lamp. Round table. Authors' column by A. Mamedov. URL: https://www. labirint.ru/top/borhes-mamedov/
10. Mezhikovskaya T.I. Jorge Luis Borges. // History of Latin America' Literatures. In 5 Vol. Vol.5. M., 2005.
11. Richardson B. Borges and space // Hispanic studies: culture and ideas. - Peter Lang AG, International Academic Publishers, Bern 2012.
