CC BY
325
произведения Гумилёва, драма «Дитя Аллаха» показывает, что поэт строил литературные «путешествия» в «мистически трепетном, неопределенном топосе Вечности» (4).
Список литературы
1. Куликова Е.Ю. Абиссиния Гумилёва и Булыгина // Ученые записки ТНУ им. В.И. Вернадского. - Киев, 2017. - Т. 28 (67), № 2. - С. 48-54.
2. Куликова Е.Ю. О магистральных и маргинальных путях русской поэзии: «Чужие звезды» Николая Гумилёва и Павла Булыгина // Критика и семиотика. -Новосибирск, 2017. - № 2. - С. 146-164.
3. Головченко И.Ф. «Итальянский цикл» стихотворений Николая Гумилёва // Вестник РУДН. Серия: Литературоведение. Журналистика. - М., 2017. -Т. 22, № 1. - С. 28-35.
4. Головченко И.Ф. Путь к истине (В драматической сказке Н.С. Гумилёва «Дитя Аллаха») // Вестник Брянского государственного университета. - Брянск, 2017. - № 4 (34). - Режим доступа: Шр8://суЪег1ешпка.гц/аг1;1с1е/у/ри1;-к-181;те-у-(1гата11сЬе8коу-8кжке-п-8^итДуоуа-11йуа-а11аЬа
5. Головченко И.Ф. Семантический комплекс «путешествия» в дискурсе акмеизма (Н. Гумилёв, О. Мандельштам, А. Ахматова): Дис. ... докт. филол. наук. -М., 2017.
2019.01.033. К.А. ЖУЛЬКОВА. ОБРАЗ ДОМА В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ ХХ в. (Обзор).
Ключевые слова: концепт; мотив; дом; текстовая доминанта; русская литература; драматургия; литература русского зарубежья.
Образ дома является одной из смысловых и сюжетных доминант русской литературы. Однако если в классической литературе дом - сакральное место, константа национальной ментально-сти, миромоделирующее ядро, символ самого человека, то в русской литературе начала ХХ в. он начинает видоизменяться. Выявить традиционные и новые смыслы образа как в дореволюционной и советской России, так и в литературе русской эмиграции помогает исследование произведений разных жанров (проза, драматургия).
В статье Е.В. Параскевой (СурГПУ) (4) рассматривается специфика функционирования мотива дома на материале ранних повестей «знаньевского» периода творчества И.С. Шмелёва и бо-
лее поздних его произведений, в которых проявляются черты неореализма и воздействие импрессионистической практики («Распад», «Человек из ресторана», «Стена», «Росстани» и др.).
Е.В. Параскева утверждает, что понятие «дом» осмысливается Шмелёвым феноменологически.
В «Распаде» (1906) писатель концентрируется в пространстве Дома-двора, который был гнездом для семьи заводчика Хмуро-ва. Мысли о неизбежном уничтожении патриархального Дома и ложном направлении героев в поисках преображающей жизнь силы реализованы, по мнению Е.В. Параскевой, в трех мотивных векторах, с которыми мотивная доминанта дома вступает в семантически продуктивные сочетания. Во-первых, мотив страха, отражающий психологическое состояние всех обитателей дома Хмуро-вых, и характерно, что страх не связан у Шмелёва с житейскими реалиями, а передает растерянность перед онтологическими вопросами. Во-вторых, сюжетный архетипический мотив, восходящий к истории блудного сына. Наконец, иное видение дома возникает в сочетании мотивов окна, уединенного места и сада. В целом ряде значимых эпизодов дом, окно и сад контаминируются с семантикой ситуации воспоминания или молитвы.
В повести Шмелёва «Человек из ресторана» (1910) поиски блудного сына осложнены тем, что важнейшая исходная точка, Дом, к которому заблудшему нужно вернуться, изначально отсутствует. Герои повести всю жизнь пребывают в ситуации бездомья, находясь в состоянии блуждающей души. Е.В. Параскева подчеркивает, что бездомны они и в прямом социальном смысле, и в духовном. И только чудесное спасение сына Колюшки «манифестирует важнейшую мысль христианской антропологии: у веры, милосердия и любви к ближнему нет объяснения, все это дается не за что-то, а есть состояние возрастающего человеческого духа. Именно так происходит переворот в душе героя, его истинное возвращение в Дом Отца моего» (4, с. 43).
В художественной канве повести «Стена» (1913), появившейся в период наибольшего воздействия на поэтику Шмелёва импрессионистической практики, на одной линии имплицируются библейские сюжеты о грехе и гордыне (строительство Вавилонской башни и история Содома и Гоморры), а на другой - происхо-
дит «удваивание» мира в поиске соответствий между предметным и внутренним состоянием человека.
Большое значение приобретает семантика сада: «Искусственному саду противостоит свободная, дикая и обреченная на уничтожение красота сада уже заброшенной усадьбы» (4, с. 44). Таким образом, полагает автор статьи, в «Стене» сад как окультуренное пространство потерян, так как утратил себя в следовании за ложными целями человек-созидатель: «Носителем красоты и гармонии становится максимально отделенный от человека природный континуум.
В этом отклонении от столь значимой для мотива сада связи с мифологемой дома содержится трагическое противоречие, проявляющееся в том, что сад теряет знаковую доминанту рукотворной красоты и труда, а получает вместо этого в контексте повествования семантическую двуплановость: помимо природной красоты и силы, сад - пространство насилия (пьяная драка), смерти (нападение собаки, неизбежная вырубка), потери связи с родом и созидающим трудом (на страже сада и дома - негодяй, развратник и бездельник Пистон, провоцирующий постоянное воровство)» (там же).
Противоположное наполнение получает мотив Дома в «Росстанях» (1913), где и доходным домам, ставшим гордостью капиталистов Лаврухиных, и их счастливому семейному дому в шумной Москве противостоит дом в Ключевой, куда возвращается в старости на покой разбогатевший Данила Лаврухин.
Таким образом, делает вывод Е.В. Параскева, дом остается необычайно востребованной категорией в поэтике Шмелёва, который представляет мир своих героев как мир их домов. Дом для писателя и в начале творчества, и в годы эмиграции вмещает в себя глубокое и многоаспектное понятие, в котором осмыслено высокое значение национальной традиции и родового гнезда, памяти, преемственной связи с верой, наследием предков.
Причиной того, что концепт ДОМ стал одним из базовых для русских романов другого писателя русского зарубежья, В. Набокова, канд. филол. наук М.М. Морараш (Казань) (2) считает октябрьский переворот 1917 г., смерть отца в 1922 г., как будто в одночасье уничтожившие детский земной рай, который оставался потом в памяти на протяжении всей жизни писателя в эмиграции.
Рассматривая концепт ДОМ в русле семантико-когнитив-ного исследования, М.М. Морараш считает его ключевым для всей русской языковой картины мира, полагая, что он организует пространственное представление человека о мире, разделяя его на «свое» и «чужое».
Слово «дом» вызывает у любого представителя русской культуры не только индивидуально-чувственный образ его собственного дома, но и отсылает к важным семантическим значениям: «Так, дом - 1) "свое" пространство, замкнутое пространство (огражденное от внешнего мира); 2) место жизни человека, его родина; 3) защищенное убежище человека, противопоставленное всему остальному "чужому" и обычно враждебному миру; 4) центр семейного очага, место, объединяющее родных или близких людей; 5) средоточие уюта, тепла, комфорта, красоты; 6) место, к которому человек эмоционально привязан» (2, с. 107).
Вновь повторяя, что концепт ДОМ занимает особое место в индивидуально-авторской картине мира Набокова, исследовательница выявляет особенности выражения идеи русской национальной ментальности в описании «пороговой» ситуации пребывания человека на чужбине посредством анализа концепта ДОМ в романе «Машенька» (1926).
Дом характеризуется в романе как чистый, светлый, веселый, цветной, спокойный. По мнению М.М. Морараш, язык отражает то, что есть в сознании, а сознание формируется под воздействием родной культуры, таким образом, концепт ДОМ предстает специфическим русским национальным концептом.
В образе же «берлинского» дома положительные признаки не актуализируются. Пребывая в пансионе, персонажи не стремятся создать в нем уют, сделать его родным, светлым, чистым, веселым домом. Концепты ДОМ и ПАНСИОН становятся бинарными (оппозитивными) в контексте романа. Создание негативного образа «берлинского» дома осложняется положительным образом дома в воспоминаниях Ганина. Прежде всего образ «русского» дома функционирует в романе с целью создания общего фона атмосферы вынужденных эмигрантов (их неприятия «чужого» пространства) как символ безжизненности, угасания чувств, духовной смерти, а «русский» дом представляет особое пространство, являясь символом дома-рая, так как актуализирует значения счастья,
благодати, жизни: «Это становится необходимым не только для того, чтобы продемонстрировать значение "родного" дома в ценностной системе русского человека» (2, с. 111).
В советской литературе первой половины ХХ в. происходит переосмысление образа дома. Ключевым хронотопом в русской словесности 1920-1930-х годов становится квартира.
Доктор филол. наук О.Ю. Осьмухина и Е.Г. Короткова (МГУ им. Н.П. Огарёва) (3), исследуя хронотоп квартиры в малой прозе М. Булгакова («Записки на манжетах» (1922), «Дьяволиада» (1924), «Собачье сердце» (1925), «Роковые яйца» (1925) и др.), устанавливают, что квартира становится для персонажей «антидомом», «ложным домом», представляет собой пристанище временное и способствует созданию образа фантасмагорически-абсурдного мира.
По мнению исследователей, признаком абсурдного существования, максимального внутреннего дискомфорта героев является состояние одиночества, отчужденности и невозможности полного уединения, отдыха: «Пространство квартиры способствует ощущению героями собственной бездомности и бесприютности» (3, с. 35).
В литературе 1920-1930-х годов происходит переход от традиционного и уничтожаемого в СССР жилья (дома) к новой господствующей форме коллективного жилья - коммуне.
Выделяя в русской литературе 1920-1930-х годов две разновидности локуса квартиры-дома: 1) квартира как аналог традиционного дома-гнезда и 2) квартира, лишенная типичных черт дома, уюта, индивидуальности, тепла, очага, которая воспринимается или как примета пошлости, или абсолютно неинтересная своему владельцу, - канд. филол. наук (РГПУ им. А.И. Герцена) Ф.В. Кувшинов (1) усматривает в них два концептуальных подхода, которые являются магистральными в литературе этого периода.
Одним из наиболее ярких примеров первого типа является квартира Турбиных в «Белой гвардии» (1925) М.А. Булгакова, который не просто создает «идеальную» квартиру для «идеальных» героев, но выстраивает целостное идеализированное пространство.
Во второй концепции квартира становится символом пошлости, мещанства и обывательщины, ассоциирующейся с крушением романтических надежд на переустройство мира. Ярким примером
подобного подхода Ф.В. Кувшинов считает поэму В.В. Маяковского «Про это» (1923) и рассказ В.П. Катаева «Вещи» (1929).
Герой должен быть равнодушным к дому, так как целиком устремлен в будущее. Примером такого равнодушия является герой романа Н.А. Островского «Как закалялась сталь» (1934). Павлу Корчагину все равно, где жить: в бараке, в коммуне, в комнате или даже в кладовой: «Несколько дней в Москве они жили в кладовой архива одного из учреждений, начальник которого помогал поместить Корчагина в специальную клинику»1.
Удивляющим жильцов равнодушием к обустройству своего жилья отличается и Ольга Зотова из повести А.Н. Толстого «Гадюка» (1928). Менее прямолинейные вариации на тему безразличия к своей квартире проявляются в романе Ю.К. Олеши «Зависть» (1927).
Таким образом, в структуре квартиры-дома Ф.В. Кувшинов выделяет два плана: на внутреннем плане квартира является аналогом дома (квартира Турбиных), которая «прячется», выносится писателями на периферию художественного пространства произведения (Л.М. Леонов, М.А. Булгаков) или на периферию художественного времени произведения (Е.И. Замятин); а на внешнем -становится символом или обывателя (В. В. Маяковский), или идеологически и идейно верного персонажа (Ю.К. Олеша).
Исследователь подчеркивает: «Двусмысленность квартиры-дома, возможность осознания ее как островка личной свободы входили в противоречие с жизнестроительной практикой новой власти (идеи "нового быта") и привели к тому, что она в литературе была вытеснена коммунальной квартирой и коммуной, которые и стали центральными топосами в литературе указанного периода» (1, с. 25).
Доктор филол. наук (СамГУ) Л.Г. Тютелова (5) на примере русской драматургии этого периода также констатирует сюжетную эволюцию дома, доказывая, что ДОМ утрачивает индивидуальные особенности и «открывается» миру.
1 Островский Н.А. Как закалялась сталь // Островский Н.А. Собр. соч. В 3 т. - М., 1989. - Т. 1. - С. 377.
Тот, кто старается свой дом сохранить, кажется новым драматургам нелепым. Таковы, например, герои пьес Н. Эрдмана «Мандат» (1924) и «Самоубийца» (1928).
Новый взгляд обусловлен новой природой образа драматического героя. Из двух позиций: А. П. Чехова, который видит в разрыве с миром человеческую трагедию, и А.М. Горького, считающего, что отчуждение - путь к обретению индивидуального, -советская драма чаще избирает горьковскую. Лишь у немногих героев драмы первых советских лет «остается привычка восприятия того, что осталось от дома как мира, существующего отдельно от происходящего и защищающего своих обитателей» (5, с. 150). В качестве примера Л.Г. Тютелова приводит трагедию булгаков-ских Турбиных (1925).
Наиболее характерную времени тенденцию развития образа дома и разрешения проблемы отношения мира и человека в советской драме исследовательница обнаруживает в пьесе А. Афиногенова «Машенька» (1940), где действие формально ограничивается пространством квартиры, местом, противопоставленным происходящему извне. Эволюция человеческого характера и пространства иллюстрируется в сцене появления Маши в доме академика. Ей ищут место. Окаемов принимает решение: «А постель накройте в столовой»1. По мнению Л.Г. Тютеловой, Дом, как и человеческий характер, стал другим: «В духе времени он "уплотняется"... Герой иронизирует: уступая времени, он уступает ему свой мир. Но, как пытается это показать советский драматург, подобное уплотнение хотя и приводит к потере персонажем своего прежнего места, не делает героя бездомным. Просто дом у советского человека - особый» (5, с. 151). Характерна в этом отношении реплика Приветствующего деятеля в платоновской пьесе «14 красных избушек» (1931): «Приветствую вас в еще неизвестной гигантской стране - от имени трудящихся людей, делающих счастье и истину себе и вам. Мы счастливы встретить вас в своем общем доме!»2
Афиногенов маркирует не только перестройку образа драматического героя и мира в советской драме, но и смену систем цен-
1 Афиногенов А.Н. Избранное: В 2 т. - М., 1977. - Т. 1. - С. 381.
2 Платонов А.П. Дураки на периферии: Пьесы и сценарии. - М., 2011. -
С. 153.
ностей в ней, так как в советской пьесе отчуждение человека от мира преодолевается только в тот момент, когда человек открывает для себя путь в мир, осознает свою причастность происходящему и необходимость быть неравнодушным к тем, кто его окружает. Такому человеку, по сути дела, никакой Дом как спасение, как место обретения смысла жизни не нужен.
Л.Г. Тютелова отмечает, что проблема пространства, а в частности, проблема дома как ценности в драме первой половины XX в. помогает увидеть утопичность идеи человека в советском искусстве. Драматурги утверждают, что человек должен быть свободен, и никакой дом не должен его удерживать и возвращать в прошлое. Однако мир оказывается сложнее утопий, как политических, так и художественных. Поэтому драматурги второй половины XX в., не столько заглядывающие в будущее, сколько исследующие настоящее, обнаруживают, что и человек нового социума оказывается «никем». Закономерно, что ведущей в отечественной драме конца XX столетия оказывается уже не горьковская, а чеховская традиция. В ней восстанавливается ценность дома как мира, отражающего индивидуальность человека и защищающего ее.
В заключение Л.Г. Тютелова обращается к история русской драмы последней трети XX в. (драматургия «новой волны» -Л. Петрушевская, В. Арро, В. Славкин, Л. Разумовская, А. Казанцев и др., «новая драма» - Н. Коляда, В. Леванов, Е. Исаева и др.), которая показывает, что человек, оторвавшийся от корней и позволивший разрушить мир прошлого, не способен ни сохранить то, что ему достается, ни тем более построить то новое, что можно назвать Домом.
Список литературы
1. Кувшинов Ф.В. Квартира-дом в русской литературе 1920-1930-х годов // Филологические науки. Вопросы теории и практики. - Тамбов, 2016. - № 1 (55): В 2 ч. Ч. 2. - С. 23-25.
2. Морараш М.М. Семантико-когнитивное исследование концепта ДОМ в романе В.В. Набокова «Машенька» // Научный диалог. - Екатеринбург, 2017. -№ 8. - С. 104-115.
3. Осьмухина О.Ю., Короткова Е.Г. Хронотоп квартиры в малой прозе М.А. Булгакова // Филологические науки. Вопросы теории и практики. - Тамбов, 2016. - № 12 (66): В 4 ч. Ч. 1. - С. 35-38.
4. Параскева Е.В. Мотив дома в дореволюционном творчестве И.С. Шмелева // Филологические науки. Вопросы теории и практики. - Тамбов, 2017. - № 6 (72): В 3 ч. Ч. 2. - С. 41-45.
5. Тютелова Л.Г. Дом как ценность в русской драме первой половины ХХ в. // Вестник Самарского университета. История, педагогика, филология. - Самара, 2017. - № 1, 2. - С. 150-154.
2019.01.034. К.А. ЖУЛЬКОВА. МОСКВА И ПЕТЕРБУРГ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ НАЧАЛА ХХ1 в. (Обзор).
Ключевые слова: «московский текст»; «петербургский текст»; топос; локус; образ; русская прозаХХ1 в.; публицистика.
Образы Москвы и Петербурга как ключевых пространств в русской литературе получили широкую разработку у отечественных литературоведов. В художественной литературе 2000-2010-х годов эти образы не теряют своей актуальности.
В преамбуле к своему исследованию д-р филол. наук М.В. Селеменева (МГУУ Правительства Москвы) прослеживает историю образа Москвы, отмечая, что уже в первых литературных упоминаниях Москва выступает как город-спаситель, город-храм, коронационный город, город-государство, город на крови. В XVII в. утверждается концепция стольного города, созданного по образцу Божьего града, в котором воссоединяются город-храм, город-кладбище и город-церковь. Однако в Петровскую эпоху едва сформировавшийся миф Москвы отодвигается в государственной мифологии на второй план, затмевается мифом Петербурга, к которому перешел статус города-государства. Сложившаяся в XIX в. петербургоцентричность заставляет воспринимать Москву как эмблематичное обозначение патриархальности. Только Л.Н. Толстой, в отличие от большинства писателей этой эпохи, «делил себя почти поровну между Москвой и Петербургом»1, а в романе «Война и мир» противопоставил космополитизму Петербурга патриотизм Москвы, петербургскому индивидуализму - московскую соборность.
В художественной литературе ХХ в. многие мифы о Москве получают новую актуализацию: «Актуализируются миф творения
1 Замятин Е.И. Москва - Петербург / Публ. Голубков М.М. // Наше наследие. - М., 1989. - № 1(7). - С. 109.
