Обозрение 18 выпуска «Очерков феодальной России» Текст научной статьи по специальности «История и археология»

С. Н. Кистерев

ОБОЗРЕНИЕ 18 ВЫПУСКА «ОЧЕРКОВ ФЕОДАЛЬНОЙ РОССИИ»

Новый выпуск «Очерков», как и предыдущий, открывается двумя статьями, имеющими отношение к истории не только собственно России, но и Великого княжества Литовского. В первой из них — работе Р. А. Беспалова («Реконструкция докончания Витовта с князьями новосильского дома 1427 года») — предпринята попытка восстановить содержание договора Витовта Литовского с князьями Новосиль-ского клана (С. 3-48).

Не лишая специалистов возможности и удовольствия подробно разобраться в результатах труда Р. А. Беспалова и по достоинству их оценить, коснемся лишь одной стороны дела — ценности подобных реконструкций для последующих исследований. На первый взгляд, это совсем несерьезный вопрос, поскольку всякая такая реконструкция подразумевает воссоздание утраченного объекта с целью создания наиболее верного о нем представления. Однако не может не интересовать другая сторона проблемы. Всякий реконструируемый артефакт, помимо музейного предназначения, имеет особенность претендовать на превращение в используемый наравне с сохранившимися в оригинале или более или менее адекватных копиях источник исторических сведений. Разумеется, он делает это не самостоятельно, тому способствует либо сам реконструктор, либо тот, в чьих руках окажется итог его усилий. При этом всякий раз находится оппонент, заявляющий о недопустимости пользования восстанавливаемым из небытия материалом для реконструкции событийной канвы исторического процесса.

На протяжении минувшего столетия можно указать хотя бы на два примера возникновения дискуссий по этому поводу практически на одном и том же материале. Ученик А. А. Шахматова М. Д. Приселков в своем сочинении «Очерки по церковно-политической исто-

4

Вестник «Альянс-Архео» № 10

рии Киевской Руси X-XII вв.», представленном в качестве диссертации, решил опереться на проведенную его учителем реконструкцию древнейшего летописания. Незамедлительно последовала реакция того же А. А. Шахматова, заявившего о недопустимости использования в работе историка в качестве источника реконструкций несохранившихся текстов летописей.1 Тем самым, оказалось, что все старания, потраченные на протяжении значительной части жизни А. А. Шахматова на воссоздание содержания «Повести временных лет»,2 имели целью в его же собственном представлении исключительно создание музейного экспоната, который можно видеть, но нельзя использовать.3

1 «Автор должен был бы стать в теснейшую и непосредственную связь с основным для него источником — русскою летописью; между тем, он поставил между этим источником и собой мое исследование о древнейших русских летописных сводах. М. Д. Приселков идет при этом так далеко, что редко ссылается на Лаврентьевский или Ипатьевский списки, излагая события X и XI вв.; летописные тексты приводятся им по моему предположительному чтению... Разумеется само собой, что исследователь не только может, но и должен считаться с предшественниками и результатами их работ. Но отношение к ним должно быть, прежде всего, критическим. И, во всяком случае, исследователь обязан указать те основания, которые он имеет для того, чтобы следовать не за источником, а за его истолкователем» (Шахматов А. А. Заметки к древнейшей истории русской церковной жизни // Научный исторический журнал. Т. 2. Вып. 2. (№ 4). СПб., 1914. С. 45).

Во время диссертационного диспута, упрекая М. Д. Приселкова в том, что тот между собой и летописью поставил исследования Шахматова, сам А. А. Шахматов утверждал: «Я дал фикцию, а не текст» (Магистерский диспут М. Д. Приселкова в СПб. Университете // Научный исторический журнал. Т. 2. Вып. 1. (№ 3). СПб., 1914. С. 137).

2 О занятии реконструкцией ПВЛ как основной цели А. А. Шахматова см.: Приселков М. Д. Русское летописание в трудах А. А. Шахматова // ИОРЯС. Т. 25. Пг., 1922. С. 128; Вовина-Лебедева В. Г. Школы исследования русских летописей: XIX-XX вв. СПб., 2011. С. 474. М. Д. Приселков отчетливо понимал это во время подготовки своей диссертации и в ответ на высказывание С. Ф. Платонова, будто «все гипотезы и фикции А. А. Шахматова не отходят от текста», заявил, что «для А. А. Шахматова текст — цель» (Магистерский диспут М. Д. Приселкова в СПб. Университете. С. 138).

3 Я. С. Лурье писал: «Реконструкции древнейших летописных сводов в работах А. А. Шахматова представляли собой наглядное выражение его источниковедческих гипотез, — гипотезы такого рода могут быть изложены и в позитивной форме, и в виде стемм или реконструкций. Как и всякие рабочие гипотезы, гипотезы Шахматова не были, конечно, „вещью в себе“, а предназначались для того, чтобы последующие исследователи на них опирались, строя выводы второй степени (подобные выводы, их возможность и соответствие фактическому материалу и являются, как известно, способом проверки рабочей гипотезы)» (Лурье Я. С. Михаил Дмитриевич Приселков — источниковед // ТОДРЛ. Т. 18. М.; Л., 1962. С. 466). Однако, как следует из последнего замечания, речь шла об использовании полученных А. А. Шахматовым выводов об этапах истории летописания для продолжения исследований

Кистерев С. Н. Обозрение 18 выпуска «Очерков феодальной России»

5

Несколько десятилетий позднее рецензент (Ю. А. Лимонов) подверг осуждению использование в работе И. Я. Фроянова опубликованного в 1950 году варианта текста «Повести временных лет».4 Возможно, критик И. Я. Фроянова исходил из мнения на сей счет Д. С. Лихачева, писавшего: «Реконструкции текста памятников не могут считаться изданием текста памятника и заменять собой реально дошедшие тексты, хотя бы и испорченные; реконструкции не являются документами — это не более, чем гипотезы исследователей».5 Нетрудно заметить, что в приведенном пассаже отсутствует какое-либо указание на закладываемый в реконструкцию смысл, а отрицание ее как эквивалента подлинника не сопровождается утверждением какого-либо ее положительного значения.

Таким образом, всякий раз возникает парадоксальная ситуация: затрачивается масса сил на воссоздание утраченного памятника, получается более или менее адекватный результат, но на пути его использования в дальнейших исследованиях встает скептик, заявляющий о недопустимости употребления в дело выводов реконструктора, и вся работа последнего оказывается полезной не более, чем выставляемые в музеях для утехи публики копии с картин или скульптур вместо не доступных ей в силу дальности расстояния или по иным причинам оригиналов.6

Столь малый эффект от занятий исследователя, трудившегося над воссозданием облика древнего памятника, не может не вызывать не-

в той же области, но никак не о возможности употребления в дело собственно реконструируемых текстов.

4 Лимонов Ю. А. Об одном опыте освещения истории Киевской Руси. Летописи и «исторические построения» в книге И. Я. Фроянова // ИСССР. 1982. № 5. С. 176.

5 Лихачев Д. С. Об изучении древней русской литературы в Академии наук за 250 лет ее существования (несколько общих наблюдений) // Русская литература. 1974. № 2. С. 11.

6 Интересно замечание В. Г. Вовиной-Лебедевой об отношении А. А. Шахматова к итогам своих трудов: «Реальные тексты, сами по себе, Шахматова не интересовали. В нем не было любви к летописным образам, к выражениям летописца, к его особому образу мысли — всего того, что часто демонстрируют историки и историки литературы. Летописи были лишь несовершенными слепками когда-то созданных, но несохранившихся грандиозных сводов. Поэтому они интересовали его лишь как материал, пользуясь которым, он проникал сквозь время и лицезрел эти своды» (Вовина-Лебедева В. Г. Школы исследования русских летописей: XIX-XX вв. С. 205). Несколько ранее С. В. Бахрушин писал, что А. А. Шахматов «интересовался летописью не столько как историческим источником, сколько как памятником литературным. Поэтому он не просто критикует текст, он стремится восстановить его в чистом виде...» (Бахрушин С. В. Труды по источниковедению, историографии и истории России эпохи феодализма. М., 1987. С. 15). Сомнительное по своей безупречности высказывание, поскольку оно как бы подразумевает, что для исторического источника не важны цельность и первозданность.

6

Вестник «Альянс-Архео» № 10

доумения хотя бы по той причине, что всякий результат работы историка есть реконструкция событий прошлого, призванная, помимо прочего, служить основанием для дальнейших изысканий и построения новых выводов.

О. М. Медушевская отмечала, что проведенные наблюдения над свойствами исторических источников древней поры «дали основания для понимания источника как исторического явления, как продукта экономических и политических условий общественного развития».7 Вероятно, следует думать, что расширение и уточнение представлений о явлении, выступающем перед исследователем в роли исторического источника, в свою очередь, изменяет степень информативности самого этого источника.8

Ограничимся примером из той же области летописеведения. В конце XVI в. в Соловецком монастыре был создан текст, получивший у исследователей наименование Соловецкого летописца.9 Высказывались и отвергались различные суждения относительно возможного автора этого летописца. В последнее время рассматриваются две кандидатуры на эту роль: игумен Соловецкой обители Иаков, неоднократно упоминающийся на страницах этого памятника,10 и старец того же монастыря Исаия, оставивший о себе заметки биографического содержания в тексте той же летописи.11 Принятие первого мнения как верного влечет за собой воссоздание фактов биографии

7 Медушеская О. М. О некоторых теоретических проблемах источниковедения // Археография и источниковедение (Северный археографический сборник, выпуск IV). Сыктывкар, 1977. С. 48.

8 Следует помнить, что исторический источник существует не сам по себе, а лишь как следствие работы с ним исследователя. Иными словами: нечто используется как источник сведений, почему и превращается в «исторический источник».

9 Корецкий В. И. Соловецкий летописец конца XVI в. // Летописи и хроники. 1980 год. М., 1981. С. 229-242.

10 Панченко О. В. Памятники летописания Соловецкого монастыря. Статья 1. Соловецкие летописцы XVI в. // ТОДРЛ. Т. 63. СПб., 2014. С. 269. Несколько ранее почти тот же текст уже был опубликован: Панченко О. В. «Летописец игумена Иакова» и «Краткий Соловецкий летописец 50-70-х гг. XVI в.» // Духовное и историкокультурное наследие Соловецкого монастыря: Сборник научных статей и докладов. Соловки, 2011. С. 88-95.

11 Кистерев С. Н. 1) Об авторах первой и второй редакций Соловецкого летописца XVI в. // Летописи и хроники. Новые исследования. 2013-2014. М.; СПб., 2015. С. 383-410; 2) К вопросу об авторе первой редакции Соловецкого летописца // Вестник «Альянс-Архео». № 9. М.; СПб., 2015. С. 73-77. Во второй статье использовалась работа О. В. Панченко, опубликованная в ТОДРЛ, поскольку его более ранняя публикация оставалась нам неизвестной. Пользуясь случаем, выражаем благодарность О. Л. Новиковой, восполнившей наше знание историографии вопроса ценными сведениями.

Кистерев С. Н. Обозрение 18 выпуска «Очерков феодальной России»

7

игумена Иакова на основании предоставляемых текстом сведений о его составителе, что и делает сам О. В. Панченко.12 Видение автора летописца в старце Исайе открывает возможности заметить проявление интереса к истории со стороны обитателей монастыря, оставивших и иные следы своих разысканий в этой области.13 В любом случае выводы будут основываться на предпринятой реконструкции факта создания летописного текста определенным лицом. Отказ от использования любого результата, принятого как отвечающего исторической реальности, лишит возможности даже рассуждать на эту тему.

Приведенные примеры из области использования реконструкций текстов «Повести временных лет» и предшествовавших ей или позднейших летописей заставляют задуматься о будущем произведенной Р. А. Беспаловым и представленной в его работе реконструкции договора Витовта с новосильскими князьями как о серьезной методологической проблеме.

В статье А. В. Шекова («К истории представлений о границе между Русью и Литвой по реке Березине», с. 49-72) рассматривается вопрос о сложении мнения о днепровском притоке Березине как границе русских земель, в привычной классификации относимый к области ведения исторической географии как вспомогательной дисциплины. Современный теоретик в области историко-географических исследований отмечает, что возникшая из практики комментирования античных и средневековых текстов «историческая география развивалась в значительной мере в контексте написания национальных историй, поскольку в эпоху модерна сложилось представление о том, что основной формой (в том числе — пространственной) организации памяти о прошлом является национальная история с характерным для нее вниманием к таким вопросам, как история политических и административных границ, история внутренней колонизации, локализация отдельных объектов и событий и т. п. Такой подход поддерживался и господствовавшей тогда ньютоновско-картезианской моделью пространства, рассматривавшегося как гомогенное вместилище, пространственный „контейнер“ для природных и культурных объектов,

12 Панченко О. В. 1) «Летописец игумена Иакова» и «Краткий Соловецкий летописец 50-70-х гг. XVI в.». С. 92; 2) Памятники летописания Соловецкого монастыря. Статья 1. С. 273.

13 См., например, краткие летописные заметки, дважды опубликованные О. В. Панченко (Панченко О. В. 1) «Летописец игумена Иакова» и «Краткий Соловецкий летописец 50-70-х гг. XVI в.». С. 88-89; 2) Памятники летописания Соловецкого монастыря. Статья 1. С. 263-264).

8

Вестник «Альянс-Архео» № 10

а также для событийной истории».14 Возможно, что наступившая новая эпоха позволяет рассматривать событийную историю или культурные объекты вне пространства,15 но работа А. В. Шекова, на наш взгляд, не отвечает этим новшествам и потому может считаться выдержанной в «классическом» стиле исследования конкретного вопроса межнациональной истории.

Рассуждая о различных направлениях или методах изучения письменных и материальных объектов, превращаемых тем самым в исторические источники, исследователи часто говорят об эволюции как бы самостоятельно существующих вспомогательных или специальных исторических дисциплин. Некогда задавшись некими вопросами и определив методы поиска ответов на них, отдельные ученые шли избранными ими путями и добивались показательных результатов, вследствие чего совокупность определенных представлений о методах и объектах исследования провозглашались одной из таких дисциплин или даже самостоятельных наук, будто какая-либо наука может быть несамостоятельной.

Естественно, что в дальнейшем периодически проявлялась потребность обозначить место специализации в общей системе. Периодичность обусловливалась постепенным изменением представлений новых поколений ученых о сущности той или иной дисциплины.16

14 Коновалова И. Г. Историческая география на междисциплинарных перекрестках // Историческая география. Т. 1. М., 2012. С. 8. По мнению И. Г. Коноваловой, описанное ею свойственное эпохе модерна представление даже «весьма способствовало» «закреплению за исторической географией статуса вспомогательной исторической дисциплины» (Коновалова И. Г. Историческая география в исследовательском поле исторической науки // Историческая география: пространство человека vs человек в пространстве. Материалы XXIII Международной научной конференции. Москва, 27-29 января 2011 г. М., 2011. С. 22). Правда, сам этот статус теперь делает историческую географию «даже для историков не слишком интересной за пределами своего узко профессионального цеха» (Там же. С. 25).

15 По словам той же И. Г. Коноваловой, теперь «привычный национально-государственный формат историко-географических исследований стал объектом острой критики, воспринимаемый как „территориальная ловушка“ (territorial trap) для исследователя» (Коновалова И. Г. Историческая география на междисциплинарных перекрестках. С. 11).

16 Отмечая появление статьи М. Н. Тихомирова «Об охране и изучении письменных богатств нашей страны» (ВИ. 1961. № 4) в качестве начального пункта распространения в отечественной литературе применительно к историческим дисциплинам термина «специальные» взамен широко использовавшегося «вспомогательные», С. О. Шмидт писал, что в новом варианте «в самом наименовании уже делается упор на объект и методику исследования. Распространение наименования „специальные исторические дисциплины“ и споры о допустимости (или недопустимости) широкого введения в научный оборот этой дефиниции отражают прежде всего самый факт изменения, расширения задач традиционных вспомогательных исторических

Кистерев С. Н. Обозрение 18 выпуска «Очерков феодальной России»

9

Так, о той же исторической географии теперь пишут, что она «как отрасль исторического знания более-менее постоянно привлекала внимание историков. Но на протяжении своего существования она переживала несколько периодов актуализации, что всегда было связано как со сменой парадигм, так и с обусловленной этой сменой трансформацией проблемных полей».* 17 По мнению И. Г. Коноваловой, ныне историческая география касается «практически всех пространственных аспектов развития человеческого общества и изучения исторических закономерностей в их пространственной форме».18 Правда, при этом оказалось, что историками и географами утрачено само определение предмета занятий облюбованной ими дисциплины, которая взамен стала восприниматься «как метод, позволяющий исследовать пространственно-историческую составляющую практически любого социокультурного процесса».19 Причем, как утверждают коллеги И. Г. Коноваловой в рамках той же дисциплины, именно качественное преобразование модернистского воззрения в нечто иное обусловило превращение исторической географии из специальной исторической дисциплины в названный особый метод.20

Тем самым, понимание исторической географии описало своеобразный круг: выделение в качестве объекта исследования определенного географического пространства и разработка кажущихся специфическими методов привели к формированию представления о бытии вспомогательной исторической дисциплины, а безудержное расширение тематики исследований, почему-то относимых к сфере той же дисциплины, то есть изменение объекта изучения, естественно привело к потере осознания ее специального предмета, но потребовало учета новых методов как ее же особенности, в сознании привержен-

дисциплин» (Шмидт С. О. Некоторые итоги и перспективы развития археографии отечественной истории // Археография и источниковедение (Северный археографический сборник, выпуск IV). Сыктывкар, 1977. С. 7). Изменение содержания термина за счет расширения вкладываемого в него понятия ведет к необходимости замены термина. Соответственно, сохранение терминологии с изменением покрываемого ею понятия должно приводить к недоразумениям и противоречиям.

17 Казаков Р. Б., Маловичко С. И., Румянцева М. Ф. Историческая география в пространстве современного гуманитарного знания: от вспомогательной дисциплины к методу гуманитарного познания // Историческая география: пространство человека vs человек в пространстве. Материалы XXIII Международной научной конференции. Москва, 27-29 января 2011 г. М., 2011. С. 31.

18 Коновалова И. Г. Историческая география на междисциплинарных перекрестках. С. 15.

19 Там же. С. 15-16.

20 Казаков Р. Б., Маловичко С. И., Румянцева М. Ф. Историческая география в пространстве современного гуманитарного знания... С. 32.

10

Вестник «Альянс-Архео» № 10

цев превратив саму дисциплину в метод. Замена географического пространства любым другим, даже искусственно моделируемым, или, вернее, объявление всего каким-нибудь пространством обусловило размывание отчетливого мнения о предмете исторической географии, что, в свою очередь, приводит к появлению парадоксальных высказываний. «...Статус исторической географии как вспомогательной дисциплины, — утверждает И. Г. Коновалова, — не отражает потребности исторической географии как отрасли знания. И в этом смысле опубликованный одиннадцать лет назад московскими географами документ под названием „«Декларация независимости» исторической географии" (Вестник исторической географии. Смоленск, 1999. Вып. 1. С. 157-158), в котором история и география были объявлены вспомогательными по отношению к исторической географии отраслями знания, не выглядит уж столь экстравагантным».21 Впрочем, находится достойный выход из создавшегося положения в форме раздвоения самой дисциплины: «.Наряду с исторической географией как вспомогательной дисциплиной — так сказать, исторической географией в узком смысле слова, — есть и другая историческая география, представляющая собой куда более широкое междисциплинарное поле исследований».22 Отныне, видимо, при встрече со словосочетанием «историческая география» следует всякий раз уточнять степень широты вложенного в него смысла.

Выяснение взаимоотношений между отдельными дисциплинами, существующими как бы помимо представления о них как о реальностях, являясь интересным для отдельных специалистов, насколько можно судить, не сказывается сколько-нибудь существенным образом на работах, посвященных изучению конкретных вопросов. К числу таких работ относится и помещенная в 18 выпуске «Очерков» статья А. В. Шекова.23 На основе большого количества привлеченных к исследованию материалов А. В. Шеков рассматривает историю так называемых «господарских» или «русских» волостей как домениальных земель литовских великих князей, переход которых из рук в руки существенным образом повлиял на формирование представлений о границе между Литвой и Русью.

21 Коновалова И. Г. Историческая география в исследовательском поле исторической науки. С. 30.

22 Коновалова И. Г. От источниковедения к исторической географии: опыт Института всеобщей истории РАН // Средние века. Т. 74. Вып. 3-4. М., 2013. С. 9.

23 То же самое можно сказать и о многочисленных трудах сообщества сотрудников ИВИ РАН, эволюция тематики которых явственно представлена в упомянутой статье И. Г. Коноваловой (Коновалова И. Г. От источниковедения к исторической географии. С. 11-20).

Кистерев С. Н. Обозрение 18 выпуска «Очерков феодальной России»

11

Работа А. В. Антонова («К истории бытования записных вотчинных книг», с. 73-89) посвящена вопросу о бытовании записных вотчинных книг как особого вида делопроизводственных материалов Поместного приказа. Естественен интерес исследователя к этой теме, поскольку несколько лет назад он издал объемное описание сохранившихся книг такого рода за период 1626-1657 годов.24 Объектом рассмотрения в помещенной в 18 выпуске «Очерков» статье стал ранний этап истории записных книг. А. В. Антонов обратил внимание на содержащиеся в тексте указной грамоты 26 апреля 1570 г. упоминания о существовании их в 1567 и 1569 годах.

В рассматриваемой статье кратко анализируются и тут же публикуемые более поздние материалы, содержащие выписки из записных книг 1587 и 1597 годов, — память из Поместного приказа в Патриарший дворец 26 июля 1624 г. с включенными в ее состав несколькими ранними документами, в том числе двумя данными последней трети XV в. и несколькими документами последней четверти XVI столетия.

Разумеется, всякий вновь публикуемый текст XV в. довольно-таки быстро становится объектом пристального внимания специалистов. Видимо, именно так случится и на сей раз. Со своей стороны предложили бы присмотреться к одному интересному выражению в данной Владимира и Григория Ивановичей Сурвацких Боголюбскому монастырю: «А поля Володимер да Григорей земля отвели и пожню игумену Симану з братьею. А на отводе были те же бояре и те люди». Выше этой записи в документе идет перечисление послухов: «Семен Игнатьевич Непейцына да сын ево Иван, да Степан Корякин, да бо-голюбовский староста Тимошка, да Лепило, да из Воиславского села староста Матюшка, да Радион Салка, да из Нового села ис Покровского Гридя Кодаев да брат его Василей». Легко заключить, что термин «люди» относится к крестьянам монастырских сел, начиная со старосты Тимошки, тогда как термин «бояре» должен относиться к отцу и сыну Непейцыным и Степану Корякину. Теперь нельзя точно сказать, чьими бы боярами могли быть эти трое, но можно думать, что в данном случае выражение «бояре» вовсе не обозначает придворный чин.

Не подвергая полному исследованию публикуемые А. В. Антоновым документы, даже не имея теперь такой возможности, обратим внимание еще на одно обстоятельство. В тексте памяти 1624 г. содержатся выписки из книг «письма и дозора» Ивана Зловидова со товарищи 7080 г. и Меньшого Ростопчина 7082 г. В первых из них село

24 Записные вотчинные книги Поместного приказа 1626-1657 гг. М., 2010.

12

Вестник «Альянс-Архео» № 10

Сурвацкое описано как имеющее 96 четвертей пашни в поле и перелога 32 четверти. Во вторых то же село описано с 66 четвертями пашни и 66 четвертями перелога в поле. Очевидно, что за весьма краткий промежуток времени между двумя описаниями пахотные площади сократились на треть, тогда как перелог вырос вдвое. Однако следует обратить внимание на то, что в выписи из книг 7080 г. количество четвертей сопровождается уточнением «в поле, а в дву по тому ж» лишь применительно к реальной пашне, тогда как о перелоге говорится как об исчисленном в целом. Создается впечатление, что в этом году в перелоге состояла не четверть всей относящейся к селу земли, а только ее десятая часть. Выпись из книг 7082 г. сопровождает исчисление четвертей пашни и перелога уточнением «в поле, а в дву по тому ж», что позволяет говорить об уравнивании пахотных и запустевших площадей, то есть последние в этом случае составляют половину всей земли села. Произошло это вследствие выпадения в перелог к ранее числившимся в нем 32 четвертям еще такого же их количества. Удвоение перелога в таком случае возможно, только если и в 7080 г. он исчислялся в одном поле, «а в дву по тому ж». Следовательно, в 7080 г. перелог в селе Сурвацком должен был составлять четверть всей земли или ровно треть от находящейся в активном севообороте. Двумя же годами позднее еще одна четвертая часть земли или целая треть пашни отошла в перелог.

Выпадение из использования пахотных земель третями, как и соотношение пашни и перелога как 1:3, 1:1 или 3:1 и т. п., настораживает. Нельзя полностью исключить возможности механического суммирования нового перелога с записанным в приправочной книге старым даже без учета отсутствия указания на исчисление его в целом, а не по одному полю. Некоторые исследователи отмечали как неизменность общих размеров пашни «в живущем» и «в пустом», так и примеры переписывания сведений о пустом из имевшейся в распоряжении писцов приправочной книги.25

На другом, но почти синхронном материале уже была сделана попытка объяснения подобных, достаточно строго выдерживаемых пропорциональных соотношений пашни и перелога.26 Соотношение

25 Аракчеев В. А. «Пустое» в писцовых книгах конца XVI — начала XVII в. // Тезисы докладов и сообщений V Всероссийского научно-практического совещания по вопросам изучения и издания писцовых книг и других историко-географических источников. Новгород, 1992. С. 16.

26 Кистерев С. Н. 1) О принципах вычисления площадей перелога по писцовым книгам конца XVI в. // Вопросы изучения и издания писцовых книг и других историко-географических источников. Тезисы докладов и сообщений IV Всероссийского научно-практического совещания. Петрозаводск, 1991. С. 65-68; 2) Писцовые и отдельные книги. Опыт сопоставления // Тезисы докладов и сообщений V Всероссийского

Кистерев С. Н. Обозрение 18 выпуска «Очерков феодальной России»

13

пашни паханой и перелога в правильных пропорциях отражает различные способы фиксации «пустоты» писцовыми комиссиями, то приводящими общую площадь перелога, то лишь соответствующий размер одного поля.

Вполне возможно, что в 7082 г. Меньшой Ростопчин просто прибавил вновь оказавшиеся в перелоге 32 четверти «в поле, а в дву по тому ж» к записанному в приправочной книге такому же количеству четвертей перелога, хотя там приводилась общая площадь переложных земель в 32 четверти.27

Однако в публикуемых А. В. Антоновым материалах приводится другая выпись из книг 7080 г., на сей раз «письма и обыска» Шарапа Бортенева и подьячего Никифора Калиникова, согласно которой в селе Сурвацком в этом году исчислялось 96 четвертей пашни и 32 четверти перелога, а «обоево сто дватцеть восмь чети», во всех случаях без указания на учет в одном или трех полях.

Еще далее вновь приводятся отличающиеся данные по книгам «письма и меры» Матвея Борисова и Басарги Леонтьева 7086-7087 годов, согласно которым в селе было пашни доброй земли 58 четвертей и 150 четвертей перелога, помимо 10 четвертей перелога же местного попа.

Сведения записных вотчинных книг 7095 г. снова не сходятся с предыдущими версиями обеспеченности села землей. Всего на тот момент имелось пашни и перелога вместе 208 четвертей.

Столь серьезный разнобой в количественных показателях земельных угодий села Сурвацкого и стремительный рост количества четвертей перелога при параллельном увеличении номинальных размеров пашни в целом нуждаются в серьезном анализе и солидном объяснении.

После выхода в свет труда Н. Б. Голиковой, посвященного изучению вопроса о месте так называемого «привилегированного» или «придворного» купечества в структуре русского общества,28 оформлявшие этот исключительный для российского «третьего сословия» XVI-XVII вв. статус документы, наконец-то, привлекли внимание исследователей. При этом было высказано мнение, что «выдача грамот купцам и организаторам производств, удовлетворяя их интересам, преследовала цели развития отечественной торговли и промыш-

научно-практического совещания по вопросам изучения и издания писцовых книг и других историко-географических источников. Новгород, 1992. С. 12-14.

27 Стоит отметить и труднообъяснимое исчисление 66 четвертей вместо ожидаемых 64-х.

28 Голикова Н. Б. Привилегированное купечество в структуре русского общества в XVI — первой четверти XVIII в. Из научного наследия. М.; СПб., 2012.

14

Вестник «Альянс-Архео» № 10

ленности, так как жалованные грамоты выступали правовым гарантом, необходимым получателям; государство тем самым санкционировало их деятельность».29 Остается лишь гадать, представляли ли аналогичным образом грамоты, выдаваемые светским землевладельцам или монастырям и соборам, подобные санкции на ведение хозяйства. Естественно, что такая оценка жалованных грамот повлекла критическую реакцию.30 Однако прежде, чем всерьез рассуждать о значении грамот для купечества, с одной стороны, и для государственной политики — с другой, следовало бы поинтересоваться ответом на вопрос о видах таких документов и роли каждого из них. В помещенной в 18 выпуске «Очерков» статье С. Н. Кистерева («Корпоративные и персональные жалованные грамоты торговым людям гостиной сотни», с. 90-105) и предпринимается такая попытка.

В результате можно заключить, что наряду с общекорпоративными грамотами гостиной сотне, определявшими права сообщества в целом, принадлежавшие к той же сотне купцы получали персональные документы разнообразных видов. Одним из таких документов была грамота, определявшая причисление торгового человека к гостиной сотне, другим, получаемым при наличии соответствующего обращения самого купца в инстанции, становилась грамота, дарующая определенный набор льгот и привилегий, не превышавший содержавшийся в общекорпоративных жалованных грамотах. Естественно, что получение грамоты, предоставляющей привилегии, лишало самостоятельной ценности ранее приобретенный документ о зачислении в состав гостиной сотни, почему и отношение к сохранности его оставляло желать лучшего.

Пожалование званием гостя оформлялось отдельным документом, вслед за которым по просьбе «новообращенного» могла появиться и грамота, фиксирующая его привилегии, связанные с получением именно этого звания. Случалось, что грамота о привилегиях как гостю включала в себя переписанную из предшествовавшего документа трафаретную фразу о пожаловании высоким чином, почему и выглядит как нечто единое, единовременно определявшее и статус, и связанные с ним привилегии.

Таким образом, выявляется шесть видов находившихся у торговых людей гостиной сотни и собственно гостей документов — общая

29 Комочев Н. А. К составлению каталога царских жалованных грамот XVII в. // АЕ за 2011 год. М., 2014. С. 372.

30 Кистерев С. Н. К оценке жалованных грамот торговым людям XVI-XVII веков // Вспомогательные исторические дисциплины и источниковедение: современные исследования и перспективы развития. Материалы XXVII Международной научной конференции. Москва, 9-11 апреля 2015 г. М., 2015. С. 243-245.

Кистерев С. Н. Обозрение 18 выпуска «Очерков феодальной России»

15

грамота всей сотне в целом и одна или две персональные грамоты о принадлежности к сотне или кругу гостей и о связанном с этим праве пользования льготами.

В небольшой по объему статье Я. Г. Солодкина («К ранней истории первых русских городов на „Поле“: несколько спорных вопросов», с. 106-115) продолжается рассмотрение вопроса о хронологии возникновения так называемых «польских» городов — Воронежа, Ливен, Белгорода, Оскола, Валуек и Царева Борисова. Проанализировав заново работы, посвященные основанию первого из перечисленных опорных пунктов на южных окраинах Русского государства, исследователь приходит к выводу о неосновательности сложившегося у историографов суждения, что следует принимать высказанное В. П. Загоровским мнение о строительстве города уже в 1585 г., тогда как имеющиеся материалы позволяют относить это событие, как и основание Ливен, к концу ноября 1586 г. — февралю 1587 г. Немало посвятив усилий на изучение вопроса в предыдущие годы, Я. Г. Со-лодкин в публикуемой работе временем начала строительства Белгорода и Оскола считает осень 1596 г., а Валуек — осень 1599 г. При этом автор полемизирует с А. В. Фоминовым о причине разорения Царева-Борисова, усматривая таковую в набеге крымчаков в 1612 г. На сей раз свое мнение он старается обосновать анализом употребленного во многих сочинениях, не обязательно литературного характера, в отношении города или даже государства выражения «разорился», вроде бы обозначающего воздействие вражеских сил. Можно заметить, что на частоте использования одного единственного слова в разных комбинациях основывать какие-либо ответственные выводы представляется крайне рискованным, однако справедливость или ошибочность такого метода покажут, разумеется, дальнейшие изыскания.

С. В. Сироткин продолжил публикацию документов писцовых комиссий, работавших в XVII в. в Калуге, представив материалы дозора 1624/25 г., позволяющие и всесторонне анализировать состояние городского населения в это время, и изучать более общие вопросы социальной истории России в первые десятилетия после Смуты («Материалы дозора посада Калуги 1624/25 г.», с. 116-167).31

31 Общее обозрение комплекса сохранившихся городовых дозорных книг первой четверти XVII в. см.: Тимохина Е. А. Дозорные книги 10-20-х гг. XVII в. городов Европейской России (некоторые аспекты изучения) // Тезисы докладов XIV Всероссийской конференции «Писцовые книги и другие историко-географические источники XVI-XX вв.», посвященной 70-летию Исторического факультета Санкт-Петербургского государственного университета. Санкт-Петербург, 18-20 октября 2004 г. СПб., 2004. С. 65-67. Об информационном потенциале содержания дозорных книг

16

Вестник «Альянс-Архео» № 10

В частности, в тексте дозорной книги посада нередко упоминаются случаи перехода жителей Калуги в другие города, в том числе и в Нижний Новгород. Естественным кажется попытаться отследить статус этих отходников на новом месте жительства. Однако такая попытка не сулит быстрого успеха.

В дозорной книге Калуги в Покровской сотне записаны «место Ивашка Ильина сына Доронова, сшел в Нижней во 129-м году, двор его згорел в колужской пожар» (л. 160 об.) и «место Степанка Петрова сына Глухово, сшел в Нижней в прошлом (Л. 163) 128-м году» (л. 162 об.-163). В Рождественской сотне дозорщики указали «место Гришки Федорова сына вологженина, сшел в Нижней в прошлом во 128-м году» (л. 258 об.).

При обращении к писцовой книге Нижнего Новгорода 1621-1622 годов оказывается, что ей неизвестен человек с фамилией Доронов, а среди нескольких носивших фамилию Глухие Степан Петрович не фигурирует. Правда, записан стрелец Петр Глухой.32 Упомянуты в писцовой книге «дворишко Гришки Федорова»33 и двор посадского человека Григория Федорова с сыновьями,34 но никого из них нельзя уверенно отождествить с проживавшим в Калуге вологжанином. Возможно, какие-нибудь дополнительные материалы помогут отыскать калужских выходцев в Нижнем Новгороде.

Безусловно, необходима серьезная проверка любых приведенных в писцовых материалах сведений, что всегда является одной из главных проблем для специалистов. Одним из способов представляется сопоставление данных разновременных документов. В будущем, благодаря подготовленным С. В. Сироткиным публикациям, исследователи смогут провести тотальное сравнение и сообщений о переселениях жителей Калуги. Теперь ограничимся лишь одним примером. В писцовой книге 1625/26 г. отмечено числившееся в Архангельской сотне место «посадцкого человека Дмитрея Ондреева сына вязметина, сшол в Вязму во 130-м году, в прежнем оброке был в пяти алты-нех».35 Ранее эта запись привлекала внимание в связи с именованием вязьмитина посадским человеком Калуги.36 Текст дозорной книги

см.: Тимохина Е. А. Торговля, ремесло и промыслы по городским дозорным книгам первой трети XVII века // Российская реальность конца XVI — первой половины XIX в.: Экономика. Общественный строй. Культура. М., 2007. С. 48-75.

32 РИБ. Т. 17. СПб., 1898. С. 139.

33 Там же. С. 177, 350.

34 Там же. С. 433.

35 Сироткин С. В. Писцовая книга города Калуги 1625/26 г. // ОФР. Вып. 17. М.; СПб., 2013. С. 177.

36 Кистерев С. Н. Обозрение 17 выпуска «Очерков феодальной России» // Вестник «Альянс-Архео». № 4. М.; СПб., 2014. С. 16.

Кистерев С. Н. Обозрение 18 выпуска «Очерков феодальной России»

17

1624/25 г. заставляет вернуться к тому же фрагменту книги писцовой, поскольку дозорщики записали в перечне дворов и дворовых мест Покровской сотни «за острогом место Митки Ондреева сына вяз-метина, живет на дворе Пафнутьева монастыря в дворниках, а то его место под животинным выгоном» (л. 165). Трудно думать, что посад Калуги был наводнен происходившими из Вязьмы полными тезками. Если же вязьмитин Дмитрий Андреев был только один, то нуждается в пояснении расхождение в указаниях источников на нахождение его дворового места, если оно единственное, и на место, куда он отправился в 1621/22 г.

Судьба значительной части ушедших с посада Калуги осталась неизвестной, и можно считать некое количество из них пополнившим население иных городов. Некоторые же посадские люди по каким-то причинам предпочитали вовсе сменить свое социальное положение, даже перейдя в разряд частновладельческих крестьян или боярской дворни. Например, некий Нефед Наумов сын Сухоруков за четыре года до дозора «сшел в Колужской уезд на Каменку за Илью Бегичева во крестьяне» (л. 182 об.). Тогда же Никифор Тарасов «зало-жился за боярина за Бориса Михайловича Салтыкова» (л. 201). Несколько ранее Логин Тимофеев «вышел за боярина за князя Ивана Борисовича Черкасского» (л. 195). В 1619/20 г. Иван Деев сын Ка-зыцын пополнил дворню того же боярина (л. 209).

Относительно некоторых из выходцев указано точное место их поселения. Так, Левка Тимофеев сын Пунин в 1621/22 г. нашел себе пристанище в Воротынском уезде в принадлежащем Б. М. Салтыкову селе Столпове (л. 222 об.).

Калужане селились не только у представителей столичной знати, как, например, Первушка Иванов сын Ермакова или Филимон Григорьев, оказавшиеся у боярина Ивана Никитича Романова, но и в имениях местных детей боярских, как Ивашка Кирилов, в 1617/18 г. вышедший «за колуженина сына боярского за Зомятню Рохманина», или Мосейка Иванов сын, на момент проведения дозора проживавший в дворниках у воротынского сына боярского Василия Тургенева (л. 222 об., 223, 233, 273).

За счет посадских людей Калуги пополнялись не только дворы «служилых землевладельцев». Некий Якушка Шеплин переехал в московский двор гостя Смирного Судовщикова (л. 216)

Случалось, что жители калужского посада возвращались в прежнее свое крестьянское состояние. В 1617/18 г. Мишку Боложенка «взял по старине во крестьяне олексинец Иван Кологривого» (л. 267 об.).

Необходимо заметить, что некоторые посадские люди покидали Калугу, явно поднимаясь в социальном плане. Так, многие из них становились стрельцами, переходя в категорию служилых людей

18

Вестник «Альянс-Архео» № 10

по прибору, а кто-то забирался еще выше. Так, об Андрее Иванове сыне Реткине записано, что он «был посадцкой, а ныне служит по Медыни» (л. 194 об.). Покинувший Калугу и отправившийся в Москву в 1615/16 г. Куземка Титов оказался в подьячих Серебряной палаты (л. 218).37 Иван Михайлович Беляев в 1614/15 г. был призван в ряды гостиной сотни, попав тем самым в среду столичного придворного купечества (л. 268 об.).38

Уменьшалось посадское население Калуги и за счет возвращения на прежние места жительства тех, кто оказался в городе в недавние годы и не мог закрепиться в нем навсегда. В публикуемой дозорной книге отмечены те, кто еще не уехал, но уже собирался в путь, причем не по своей воле. Так, числившиеся молодчими людьми овчинники Милейко Павлов сын и Ивашка Павлов сын Шуст упоминаются с записью, что каждый из них «дан на поруки, что ему ехать в Вязму на житье» (л. 244 об.). Необходимо заметить, что не все пришельцы из той же Вязьмы обязаны были возвращаться в родной город. Следом за Иваном Шустом записан Илья Григорьев сын, который таким обязательством не обременен (л. 244 об.-245).

Привлекает внимание большое количество проживавших в Калуге крестьян из хозяйств видных московских сановников, а среди них некоторых, чьи имена встречаются в синхронных источниках.

На Подоле на берегу Оки стояла одна, а за георгиевскими воротами острога другая бани, числившиеся за откупщиком Тихоном Савиным сыном Урманова, бывшего крестьянином боярина Ивана Никитича Романова (л. 289 об.-290). Этот же крестьянин владел солодов-ной лавкой на условии платежа пяти алтын оброка (л. 317 об.). Он же, прямо названный банщиком, завладел после 1621 г. местом дворовым безвестно сшедшего сапожника Сеньки Агапова (л. 265 об.). Тихон Урманов интересен теперь, прежде всего, тем, что среди крестьян того же И. Н. Романова, занимавшихся откупами, известен некий Василий Урманов, о котором в документе сказано: «В Володи-мерской чети в приходной книге 129-го году написано: В Колуге на посаде мыто и явка во 12[9] году была на откупу боярина Ивана Никитича Рам[а]нова за крестьянином за Васкою Урмановым, [а] откупу 36 рублев, срок Семень день 130-го году. И от[ку]пщик Васка тое

37 По данным С. Б. Веселовского, К. Титов был подьячим «в дьячье место» Серебряного и Оружейного приказов с 27 июля 1620 г. по 10 июля 1622 г. (Веселовский С. Б. Дьяки и подьячие XV-XVII вв. М., 1975. С. 516).

38 Данные дозорной книги существенно уточняют сведения Н. Б. Голиковой о времени зачисления И. М. Беляева (Белянинова) в гостиную сотню. См.: Голикова Н. Б. Привилегированные купеческие корпорации России XVI — первой четверти XVIII в. Т. 1. М., 1998. С. 237.

Кистерев С. Н. Обозрение 18 выпуска «Очерков феодальной России»

19

мытную и явочную пошлину к 130-му году отказал, что ему вперед на том откупу держ[ать] не мочно».39 Вряд ли стоит сомневаться, что Тихон и Василий принадлежали к одному семейству, выступающему, таким образом, как видная фамилия зажиточных крестьян, умело управлявшихся с серьезными предприятиями.

Разумеется, Урмановы не были самыми значительными «деловыми людьми» Калуги. Дозорная книга отмечает переход дворового места умершего в 1615/16 г. Мишки Сопы во владение муромца Богдана Борисовича Цветного (л. 271), имевшего собственный, купленный у Бориса Дворенинова двор «на приезд» на берегу Оки (л. 281). Носивший, по наблюдению Т. Б. Соловьевой, наиболее распространенное на муромском посаде и отражающее отношение родителей к чаду личное имя, сын муромского торгового человека Бориса Семеновича Цветного,40 в начале 20-х годов он занимался судоходством на нижней Волге: в 1622/23 г. его приказчик Савелий Максимов плыл на насаде с хозяйской артелью в районе Астрахани.41 По сведениям Н. Б. Голиковой, через три года после проведения калужского дозора Богдан Цветной станет торговым человеком гостиной сотни,42 причем отнюдь не последним в этой корпорации.43

39 Кистерев С. Н. Документы о таможенном деле в Калуге и Перевитске в начале 20-х годов XVII в. // ОФР. Вып. 9. М.; СПб., 2005. С. 141. № 4.

40 Соловьева Т. Б. Антропонимы переписной книги Мурома 1646 г. // Массовые источники отечественной истории. Материалы X Всероссийской конференции «Писцовые книги и другие массовые источники XVI-XX вв.: Проблемы изучения и издания», посвященной 90-летию Александра Львовича Шапиро. Архангельск, 2526 июня 1998 года. Архангельск, 1999. С. 236-237; Тихонравов К. Владимирский сборник. М., 1857. С. 157-158.

41 Архив СПбИИ РАН. Ф. 178. Астраханская приказная палата. Оп. 1. № 679.

42 Голикова Н. Б. Привилегированные купеческие корпорации России... Т. 1. С. 258.

43 Богдан Борисович Цветной стал одним из двух персонажей «Повести о Виленском кресте», в тексте которой, описывающей событие 1658 г., приведено и его крестильное имя — Тарас (Брун Т. А. Муромская «Повесть о чудесах Виленского креста» // ТОДРЛ. Т. 34. Л., 1979. С. 327-330). Повесть, по мнению Т. Р. Руди, создана в конце XVII в. в муромском Благовещенском монастыре, где в конце жизни купец принял постриг с именем Тихон (Руди Т. Р. Еще раз о датировке «Повести о чудесах Виленского креста» // ТОДРЛ. Т. 51. СПб., 1999. С. 240-241; Сухова О. А. Древности Муромского Троицкого монастыря // Уваровские чтения-II. Муром, 2123 апреля 1993 г. М., 1994. С. 138-139, 142).

Писцовая книга Мурома 1636 г. при описании колокольни церкви Григория Богослова в Благовещенском монастыре отмечает: «А на колокольнице два колокола середних да четыре колокола зазвонных, да к той же колокольнице зделаны часы боевые с перечасьем в те ж колокола, а делал те часы московской гостиной сотни торговый человек Богдан Цветной да благовещенский прежний игумен Сергий» (Тихонравов К. Владимирский сборник. С. 156). В 1648 г. Богдан даст вкладом в Бла-

20

Вестник «Альянс-Архео» № 10

Упоминаются в дозорной книге и двор именитого семейства Строгановых, и сожженный черкасами, принадлежавший сразу несколь-

говещенский монастырь Евангелие в серебряном чеканном окладе (Масленицын С. И. Муром. М., 1971. С. 32).

В Троицком соборе в Муроме в 1636 г., помимо богородичных икон, в местном ряду стояли иконы с изображениями святителей Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоуста, Николая Чудотворца, святителя Тарасия, святых Бориса и Глеба и Параскевы Пятницы (Тихонравов К. Владимирский сборник. С. 157). Церковь имела два придела — в честь трех святителей и в честь Параскевы (Там же. С. 157). Писцовая книга оговаривает: «А церковь и в церквах божие милосердие образы и свечи поставные и сосуды церковные и ризы и на колоколнице колокола и все церковное строенье муромца торговаго человека Бориса Семенова сына Цветного да сына его гостиной сотни Богдана...» (Там же. С. 157-158). Все те же иконы стояли в деревянной предшественнице этой церкви и в 1624 г., о чем свидетельствует писцовая книга Григория Киреевского и подьячего Петра Горемыкина (Трав-четов Н. П. Материалы для истории Муромского Троицкого женского монастыря // Труды Владимирской ученой архивной комиссии. Кн. 5. Владимир, 1903. С. 44-45).

Сам собор был отстроен на примыкавших к двору Цветного пустых посадских местах (Травчетов Н. П. Материалы для истории Муромского Троицкого женского монастыря. С. 8). Внутри храма высечены настенные надписи: «Лета 7150 августа 21 начата бысть сия церковь создатися по имя Живоначальные Троицы с приделы, при державе благочестивого государя царя и великого князя Михаила Федоровича всея Русии и при благоверной царице и великой княгине Евдокее Лукъяновне и при их благородном царевиче князе Алексее Михайловиче, и при святейшем кир Иоасафе, патриархе Московском и всея Руси, и при архиепископе Моисее Рязанском и Муромском»; «Совершена же бысть сия церковь 7151 г. августа 6 д. тщанием и снисканием гостинныя сотни торгового человека Тарасия Борисова сына, по реклому Богдана, Цветного во славу и честь Отцу и Сыну и Св. Духу и ныне и присно и во веки веком, аминь» (Там же. С. 14. Примеч. 1). Об архитектурном облике и убранстве Троицкого собора см.: Масленицын С. И. Муром. С. 20-21.

Икона Николая Чудотворца, видимо, ныне в Муромском историко-художественном музее, инв. № М-5198 (Иконы Мурома. М., 2004. С. 122-124. № 16). Икона Борис и Глеб теперь — там же, инв. № М-6665 (Там же. С. 168-173. № 20). Икона Параскева Пятница считается утраченной, а сохранившаяся — инв. № М-5057 — относится составителями каталога к середине XVII в., (Там же. С. 190-191. № 26).

С Богданом Цветным А. С. Преображенский и О. А. Сухова связывают изображение на столбике царских врат фигуры патриарха Тарасия (Иконы Мурома. С. 186. № 25). Стоит заметить, что там же находится и изображение Григория Богослова. В сотной муромского посада 1573/74 г. записана «в Большом ряду от площеди идучи к гостину двору» «лавка Гриши Цветного, оброку десять алтын» (Кучкин В. А. Материалы для истории русского города XVI в. (Выпись из писцовых книг г. Мурома 1566 г. и муромская сотная 1573/74 г.) // АЕ за 1967 год. М., 1969. С. 304).

Тем самым, оказывается, что в Троицкой церкви находились, по меньшей мере, три изображения святых, чьи имена соответствовали именам представителей трех поколений рода Цветных: Григорий, Борис и Тарасий. Это позволяет думать, что трое святых были небесными патронами членов семейства Цветных, а следовательно, то же допустимо предполагать и для Параскевы Пятницы. В Николае же Чудотворцебольше оснований видеть покровителя путешествующих, коими периодически и выступали муромские купцы.

Кистерев С. Н. Обозрение 18 выпуска «Очерков феодальной России»

21

ким гостям — Федору Максимову,44 Ивану Юрьеву,45 Богдану По-рывкину,46 Алексею Патрушину47 и Ивану Синему48 — двор (л. 356356 об.), и плетеные соляные амбары на берегу Оки иногородних богатеев — Якима Сергеевича Патокина, Михаила Волкова и Семена Черкасова (л. 356 об.-357). В соляном ряду отмечена лавка сына Семена Матвея (л. 308 об.).49

44 По данным Н. Б. Голиковой, гость лишь в 1625 г. (Голикова Н. Б. Привилегированные купеческие корпорации России... Т. 1. С. 240). Следовательно, в дозорной книге упоминание с чином раньше.

45 В семье гостей Юрьевых двое носили имя Иван, второй из которых — Иван Ильич — приходился внуком первому — Ивану Юрьевичу (Кистерев С. Н. Дело 1643 г. о подмосковной вотчине гостей Юрьевых // ОФР. Вып. 17. М.; СПб., 2013. С. 194-199). В дозорной книге Калуги речь идет, несомненно, о старшем Иване.

46 Уже в звании гостя Богдан Трофимович Порывкин подписал грамоту о выборе Бориса Годунова на царство (Привилегированное купечество России во второй половине XVI — первой четверти XVIII в. Т. 1. М., 2004. С. 19; Голикова Н. Б. Привилегированные купеческие корпорации России. Т. 1. С. 45).

47 Алексей Константинович Патрушин — также участник собора 1598 г. (Привилегированное купечество России. Т. 1. С. 19).

48 Известен как человек гостиной сотни в 1611-1626 годах, умер в 1632 г. (Голикова Н. Б. Привилегированные купеческие корпорации России. Т. 1. С. 242).

49 Семен Черкасов еще в декабре 1606 г. вместе с другими муромцами приехал в Москву с повинной челобитной и извещал о муромских государевых изменниках (Народное движение в России в эпоху Смуты начала XVII века. 1601-1608. М., 2003. С. 128. № 35). В 1617 г. Семен Федорович Черкасов упоминается в связи с приобретением земли для Воскресенского монастыря (Сухова О. А. Иконопись Мурома XVII — начала XX века // Иконы Мурома. М., 2004. С. 30). Писцовая книга Мурома 1636 г. упоминает «двор гостиной сотни Семена Семенова сына Черкасова, в длину того двора 12 сажен, поперег 6 сажен» (Тихонравов К. Владимирский сборник. С. 149). О Воскресенском девичьем монастыре в той же книге сказано: «А церкви и в церквах божия милосердия образа и свечи и книги и ризы и на колокольнице колокола и все церковное строение муромца гостиные сотни Семена Семеонова сына Черкасова с братьею» (Там же. С. 155). В 1658 г. стараниями семьи Черкасовых будет отстроена каменная Воскресенская церковь (Масленицын С. И. Муром. С. 23. О. А. Сухова, вероятно, допускает более раннее строительство каменного здания: Сухова О. А. Иконопись Мурома XVII — начала XX века. С. 31). Сын Семена Семеновича Матвей упоминается в известном агиографическом памятнике — краткой редакции Жития Юлиании Лазаревской: «Града Мурома с пасаду Матфея Черкасова раба именем Мария бе слепа, не видя нимало. И приведъше ю к рацее святыя Ульянеи и, соверьшив молебная и понахиду, и абие вскоре исцеление получи, отиде в дом свой, радуяся о себе, и на пути начя ягоды и грибы брати, аки николи болев» (Руди Т. Р. Житие Юлиании Лазаревской (Повесть об Ульянии Осорьиной). СПб., 1996. С. 117). В 1647 г. гостиной сотни Матвей Черкасов описывал наличную соль у солепромышленников на Беломорском побережье (РНБ. ОСАГ. Оп. 2. № 4479, 4480).

Род Семена Федоровича Черкасова записан в синодике муромского Спасо-Пре-ображенского монастыря (ОР ГИМ. Щук. 139. Л. 44-44 об.).

22

Вестник «Альянс-Архео» № 10

Однако самыми значительными персонами из предпринимательской среды в дозорной книге отмечены местные по происхождению и ставшие московскими гостями родственники патриарха Гермогена Смирной и Третьяк Судовщиковы.50 Дозорщик отметил их собственный двор с большим амбаром (л. 246). Неясно, на каком праве братья пользовались дворовым местом умершего в 1614/15 г. Андрея Лар-шина (л. 219 об.). В качестве компенсации за долг им достались хоромы обнищавшего рукавичника Антона Алексеева (л. 262). Перед смертью, случившейся в 1616/17 г., свое дворовое место «в городе» им продал кожевник Степан Иванов (л. 270). В сапожном ряду им принадлежали пять лавок, с которых уплачивалось суммарно рубль с четвертью, и место лавочное, изоброченное в 55 копеек (л. 305). В соляном ряду находились еще два лавочных места, с которых гости платили 2,53 рубля (л. 308).51

50 Кистерев С. Н. Патриарх Гермоген и купцы Судовщиковы // Вестник «Альянс-Архео». № 4. М.; СПб., 2014. С. 36-51. Возможно, их родственником был и упомянутый в сотной 1573/74 г. владелец обложенной гривной оброка лавки на посаде г. Мурома Аверкий Судовщиков (Кучкин В. А. Материалы для истории русского города XVI в. С. 306). Стоит отметить, что среди перечисленных в синодике Муромского Спасо-Преображенского монастыря членов рода Судовщиковых назван один Аверкий (ОР ГИМ. Щук. 139. Л. 71). Поскольку в тексте сотной отсутствует упоминание о дворе Аверкия, можно полагать, что он не был постоянным жителем города. Правда, следует учитывать, что в сотной нет описания дворов, расположенных в муромском кремле.

На Никольской улице Мурома в 1573/74 г. находился «двор пуст Иванкя Су-довщикова» (Кучкин В. А. Материалы для истории русского города XVI в. С. 310). «Иванов» в синодичной записи Судовщиковых записано несколько, не исключено, что им мог быть один из упомянутых убиенных Иоаннов (ОР ГИМ. Щук. 139. Л. 71). Согласно выписи из муромских писцовых книг Дмитрия Андреевича Бутурлина 8 февраля 1566 г., среди черных дворов «на Ямской улице от Николы Мокраго от Пушкарской улицы от государева двора по берег у Ильи пророку» стоял двор Ивашки Никитина сына Судовщикова (Кучкин В. А. Материалы для истории русского города XVI в. М., 1969. С. 299).

На Подокстовской улице, неподалеку от церкви Козьмы и Дамиана, находилось «место Левы Судовщикова» (Там же. С. 313). Синодичной записи не известен ни один Лев или Леонид (Леванид) из рода Судовщиковых, но само по себе это еще ни о чем не говорит, поскольку составитель записи мог и не знать обо всех членах рода. Выпись из писцовых книг 8 февраля 1566 г. знает имя отца Левки — Федор (Там же. С. 303).

51 Е. А. Тимохина полагает, что название торгового ряда помогает представить предмет торговли хозяев расположенных в нем лавок (Тимохина Е. А. Торговля, ремесло и промыслы по городским дозорным книгам первой трети XVII века. С. 53). Исследовательница, на наш взгляд, недостаточно учитывает изменение специализации торговли во времени. Мобилизация торговых объектов подразумевала и возможность несоответствия ассортимента выставленных в лавке товаров наименованию торгового ряда, к которому лавка принадлежала.

Кистерев С. Н. Обозрение 18 выпуска «Очерков феодальной России»

23

Судовщиковы не препятствовали и своим людям в занятиях торговлей, о чем свидетельствует запись о стоявшей вблизи калачного ряда скамье их дворника Костьки Софонова (л. 328-328 об.). Видимо, торговые навыки пригодились Константину Софонову и были по достоинству оценены хозяевами, ибо в январе и феврале 1627 г. он в качестве приказчика Смирного Судовщикова занимался реализацией господской соли в Курске.52

Даже поверхностный взгляд на содержание представленного в публикации С. В. Сироткина текста дозорной книги говорит об исключительной ценности работ подобного плана для рассмотрения разнообразных вопросов истории русских городов, сословий, составляющих их население, биографий отдельных, чем-нибудь замечательных людей. Необходимо заметить, что своего часа ожидает еще один документ того же рода — дозорная книга Калуги 1616/17 г. писца И. К. Бегичева и подьячего И. Пчелина,53 и, может статься, кто-то употребит свои силы на подготовку публикации и этого ценнейшего материала.

Совместная работа А. В. Белякова и А. В. Морохина («Отношение центральной власти к насильственным крещениям на местах в первой половине XVII в.», с. 168-188) имеет целью публикацию нескольких документов, основное содержание которых касается проблемы насильственного обращения в православие инородцев Романовского и Темниковского уездов. Особый интерес эти материалы приобретают в силу того, что характеризуют действия некоторых церковнослужителей из числа так называемых «боголюбцев» и «ревнителей древнего благочестия» — Стефана Внифантьева и Даниила Никитина.

Крайне интересен и первый из представленных в публикации документов — грамота 23 ноября 1627 г., демонстрирующая применение на практике указа того же года, запрещающего иноземцам по-холопление и содержание в составе дворни православных людей.54

Вторая из включенных в 18 выпуск «Очерков» работа С. Н. Кис-терева («Дело об откупе астраханского рыбного промысла гостем На-зарием Чистым в 1628 г.», с. 189-223) посвящена вопросу об источниках формирования капиталов виднейших русских купеческих фамилий первой половины XVII в. и сферах приложения их деловой активности. В публикации представлены документы дела об откупе

52 Памятники южновеликорусского наречия. Таможенные книги. М., 1982. С. 138, 158.

53 Шумилов В. Н. Книги московских приказов в фондах ЦГАДА. Опись. 14951718 гг. М., 1972. С. 23. № 101.

54 Опарина Т. А., Орленко С. П. Указы 1627 и 1652 годов против «некрещеных иноземцев» // Отечественная история. 2005. № 1. С. 24-28.

24

Вестник «Альянс-Архео» № 10

гостем Назарием Чистым учуга в низовьях Волги, рассмотрен процесс оформления прав нового владельца промысла.

В некотором отношении материалы об откупе Н. Чистым учуга, возможно, перекликаются с другим публикуемым в выпуске документом. В дозорной книге Калуги 1624 г. упоминается некий Якушка Шеплин, проживавший в Москве на дворе Смирного Судовщикова (л. 216). Безусловно, одного лишь имени недостаточно, чтобы отождествить двух фигурирующих в разных материалах людей. Однако можно хотя бы предположить вероятность того, что приказчиком Смирного Судовщикова, самостоятельно занимавшимся откупом рыбных угодий в низовьях Волги и известным там как Яков Москаль, державший в компании с местными людьми в итоге доставшийся Н. Чистому промысел, был все тот же бывший житель Калуги, по воле хозяина переехавший в столицу и усвоивший новое прозвище. Такое предположение объясняло бы отсутствие упоминаний о Якове в описании Нижнего Новгорода, хотя в одном из известных документов он и именуется нижегородцем. Взятый хозяином из Калуги в Москву, он в дальнейшем по воле того же Судовщикова мог находиться в Нижнем Новгороде, почему и прозываться соответствующим образом. Правда, это не более чем догадка, имеющая весьма шаткое основание.

Материалы жилецкого разбора 1643 г. стали предметом очередной публикации Е. Н. Горбатова на страницах «Очерков» («Материалы к истории жилецкого разбора 1643 года», с. 224-358). Изучение полного текста публикуемого документа в дальнейшем, несомненно, позволит и самому Е. Н. Горбатову, и другим исследователям максимально полно использовать сведения этого источника в собственных исследованиях. При этом важно заметить, что уже теперь в предваряющей публикацию статье ее автору удалось показать недостатки предшествующих работ, представлявших содержание тех же материалов в сокращенном виде.55

Не пытаясь провести полное исследование содержания опубликованного Е. Н. Горбатовым документа, не можем не обратить внимание на некоторые содержащиеся в нем сведения, заставляющие задуматься над отдельными, кажущимися достаточно хорошо изученными явлениями из действительности XVII в.

55 Тем самым, в работе Е. Н. Горбатова указан очередной пример порочности использования так называемых «регестов» или неполного отражения в табличных рабочих материалах взамен полных текстов документов. Другие примеры см.: Кис-терев С. Н. Археография между Сциллой и Харибдой // Вестник «Альянс-Архео». № 7. М.; СПб., 2014. С. 48-51.

Кистерев С. Н. Обозрение 18 выпуска «Очерков феодальной России»

25

Для начала остановимся на указаниях на возраст зачислявшихся в службу. Например, 30-летний М. В. Кукарин, по его собственным словам, в статусе жильца пробыл 17 лет (л. 343), то есть стал жильцом уже 13 лет от роду. В те же 13 лет стали жильцами Гаврила Карманов сын Мясной (л. 339) и Д. М. Крюков (л. 252), а В. Ф. Скрябин стал значиться «в приказе» (л. 333). Ф. И. Беклемишев начал служить, будучи еще годом моложе (л. 304), а Е. С. Сытин и С. М. Вышеславцев — с десяти лет от роду (л. 306, 242). Вполне возможно, что столь раннее зачисление на службу было связано с необходимостью сохранения за новобранцами окладов их отцов или возможностью претендовать на назначение им самим размеров денежного и земельного содержания.

Имеются с документе и сведения иного рода. Так, Никифор Кукарин из прожитых 42 лет прослужил 22 года (л. 340), то есть был зачислен в службу, достигнув двадцатилетнего возраста. 18 лет из 38 прожитых отслужил М. М. Мусин (л. 338-337), что опять же указывает на официальное начало его службы с 20-летнего возраста. Можно предположить, что в реальности служба начиналась гораздо раньше, но осуществлялась она от чужого имени, например, немощного отца. В таком случае естественная запись в службу под своим именем относилась к более позднему, чем даже считающийся нормальным 15-летний, возрасту.

Указания на возраст зачисления в состав жильцов многих из названных в документе служилых людей заставляют задуматься о реконструкции состава этого разряда на каждый предшествующий год, что, возможно, станет предметом приложения сил специалистов.

Интересно и сопоставление сказок отдельных лиц о себе и своих родственниках. Например, Роман Васильевич Черницын, прожив 43 года, из которых 30 значась жильцом, не заимел где-либо вотчины или поместья. О своем отце он помнил, что тот служил «по Луху», а о брате поведал как о записанном в жильцы на протяжении 20 лет (л. 324). Его брат Михаил о себе сообщил, что из 37 лет жизни он 22 состоял «в приказе», владел поместьем в Луховском уезде в 338 чети, где в восьми дворах проживали крестьяне и бобыли, что его отец «служил по Луху и убит на службе» (л. 12). Нетрудно заметить, что в целом сведения совпадали, хотя младший из братьев, видимо, унаследовавший отцовское поместье, не преминув отметить гибель родителя на поле брани, указал общий срок своей службы, тогда как старший говорил лишь о статусе жильца и за себя, и за младшего брата.

Сразу три представителя семьи Полозовых сообщали сведения о себе и старших родичах. Назар Посников сын Полозов утверждал,

26

Вестник «Альянс-Архео» № 10

что служил уже 12 лет из прожитых 28-ми, что владел вотчиной в 50 четвертей и пять крестьянских дворов в Углицком уезде, что его отец в свое время служил по дворовому списку по Костроме, владея поместьем в 70 четвертей с тремя крестьянскими и бобыльскими дворами, перешедшим к его младшему брату Дмитрию (л. 292-291). Дмитрий же, бывший восемью годами моложе Назара, начавший службу в жильцах в возрасте 14 лет и состоявший в ней уже шесть лет, поведал, что не только унаследовал поместье служившего по Костроме отца, в котором было два крестьянских двора, но и получил из поместья своего дяди Ивана ровно столько же — 70 четвертей и два крестьянских двора, а также из поместья своей тетки Василисы Яковлевой жены Полозова опять же 70 четвертей и четыре двора. Правда, дядя и тетка пока сами владели своими поместьями, а крестьяне, жившие за отцом, находились в бегах (л. 286-285). Третий из Полозовых — Борис Иванович, из своих 34 лет служивший лишь 15, отрицал наличие у него собственных земельных владений в любом статусе, утверждал, что «живет у родимцов», а поместье служившего в дворовых по Костроме отца в 130 четвертей принадлежит его младшим братьям (л. 111). Нетрудно заметить и в этом случае отсутствие принципиальных разногласий в показаниях родственников о своих состояниях и службах.

Еще один пример — сказки Иова и Ивана Петровичей Чириковых. Первому из них в 1643 г. было уже 45 лет, из которых четверть века он посвятил службе государю. Иов Чириков владел поместьем в Касимовском у. и запустевшей родовой вотчиной в Тарусском у., унаследованной, видимо, после отца, служившего некогда в дворовых по Бежецкому Верху (л. 74). Иван Петрович был двумя годами моложе Иова, в жильцах значился уже 15 лет и владел запустевшим в 180 четвертей поместьем в Бежецком Верхе, где некогда служил их отец (л. 202). Вероятно, что поместье попало Ивану от отца, тогда как родовая вотчина досталась старшему из братьев. Опять-таки никаких противоречий в показаниях двух Чириковых не наблюдается.

Во всех трех случаях обращает на себя внимание то обстоятельство, что поместья отцов переходят в руки младших братьев, тогда как старшие наследуют вотчины. Иногда они оказываются безземельными, но это еще не означает, будто старшие сыновья вообще не принимали доли наследства. Правда, возможно, что вступив в службу еще при дееспособных отцах, они получали личные поместья и по каким-то причинам утрачивали их впоследствии, тогда как их младшие братья сохраняли доставшееся после родителей.

Публикуемые Е. Н. Горбатовым материалы показывают, что при наличии в руках одного и того же лица одновременно поместья и вотчины что-то одно считается пустым, тогда как другое — населенным

Кистерев С. Н. Обозрение 18 выпуска «Очерков феодальной России»

27

крестьянами или бобылями. Например, поместье Ивана Семеновича Безобразова в Оболенском у. пребывало в запустении, тогда как в его вотчине в Боровском у. проживали пять крестьян, несомненно, с семьями (л. 323-322). Разумеется, содержать жилые дворы в поместье, в котором было записано лишь три четверти земли, было невозможно, и не исключено, что оно изначально было обречено на пустоту.

Михаил Осипович Бастанов обладал поместьем в 160 четвертей и выслуженной вотчиной в 90 четвертей, и именно в последней жили шесть человек крестьян и бобылей (л. 317). В данном случае земли было довольно в обоих различающихся по статусу владениях, но населенной была только вотчина. Это позволяет подозревать возможность свода работников из условно принадлежащего поместья в более крепкую Бастанову выслуженную вотчину.

Евсевию Григорьевичу Огареву принадлежали в Мещерском у. поместье в 189 четвертей (50 из них отданы больному брату на прожиток) с двумя крестьянскими дворами и выслуженная вотчина в 246 четвертей с крестьянами и бобылями в 77-ми дворах (л. 284). Столь существенная разница в населенности вотчины и поместья опять-таки заставляет задуматься о возможности свода работников из последнего, в котором «для приличия» оставались лишь два крестьянских двора, возможно, по одному на каждого из братьев.

Иван Бигичев сказал за собой пустого поместья в Переславском, Калужском и Козельском уездах, всего 91,5 четверть, тогда как в Переславле же и Козельске ему принадлежали 159 четвертей вотчинной земли с 14-ю крестьянскими дворами (л. 244). Снова различие в населенности владений обращает на себя внимание.

Не менее показателен пример с землями, принадлежавшими В. А. Блохину. У него было 240 четвертей полностью запустевшего поместья в Тверском у. и одновременно 70,5 четвертей унаследованной от отца выслуженной вотчины, 128 четвертей родовых земель и 135 четвертей купленной вотчины в том же уезде, на которых стояли 33 крестьянских и бобыльских двора. Кроме того, не запустела и полученная в приданое вотчина, в которой жилыми были три двора (л. 195). Нельзя не задаться вопросом о столь выборочном запустении только поместных земель.

Для всех перечисленных и прочих неназванных примеров в будущем проверка догадки о своде крестьян из поместий в вотчины возможна с использованием данных писцовых книг и соотнесения имен проживавших в различных владениях крестьян и бобылей.

Имеются и обратные примеры, когда именно поместья оказываются населенными, а вотчины пребывают в запустении. Например, Самсон Иванович Огибалов, начавший службу в десятилетнем возрасте, в 1643 г. в свои 36 лет владел в Арзамасе и Ржеве Владимиро-

28

Вестник «Альянс-Архео» № 10

вой поместьями в 381 четверть, в которых жилыми были 27 крестьянских и бобыльских дворов, и купленной пустой вотчиной в 90 четвертей в Рузском у. (л. 307). В данном случае можно полагать, что вотчина была приобретена относительно недавно, и новый владелец просто не успел заселить ее пахарями.

И. Г. Шенкурский сказал за собой 261 четверть поместья в Юрьеве Польском с девятью крестьянскими и бобыльскими дворами и 12,5 четвертей пустой приданной вотчины в Суздальском у. (л. 297). Можно пока лишь гадать, получил ли новоявленный супруг в приданое пустошь или свел из доставшегося за женой владения людей на свое поместье.

Иван Смышляев сын Айгустов числил за собой десяток крестьянских и бобыльских дворов на 173 четвертях поместья в Лухском у. и сотню четвертей пустой подмосковной вотчины. Он также указал, что его отцу принадлежала вотчина в Лухском у. в 240 четвертей с проживавшими на них в сорока дворах крестьянами и бобылями, «и ту вотчину отец ево, проча жене своей, а ево, Иванове, мачехе, заложил брату ее Гарасиму Мартемьянову в 1000 рублех» (л. 286). Перед нами целая семейная драма: мачеха лишает пасынка законного наследства. Однако следует обратить внимание на то, что Ивану досталась часть вотчины, но в ней в итоге не оказалось ни одного работника. Вряд ли стоит думать, что отец оставил ему полностью за-пустошенную вотчину, и можно подозревать вывод работников на поместные земли из земель, соседствующих с доставшимся в заклад владением сильного своим административным ресурсом дьяка Г. Мар-темьянова.

У Василия Семеновича Нелединского в Бежецком Верхе было 176 четвертей населенной крестьянами поместной земли и 96 четвертей старинной и купленной вотчины (л. 268). Все 10 крестьянских дворов находятся в поместье, но сам факт расширения вотчинных владений дает основание думать о планах переселения их, коль не удастся призвать крестьян со стороны.

Пустой была и упоминавшаяся уже родовая вотчина Иова Петровича Чирикова в Тарусском у., тогда как в его поместье в Касимове на 10 крестьянских и бобыльских дворов приходилось 85 четвертей земли (л. 74). Следует учитывать, что брату Иова Ивану принадлежало пустое поместье в Бежецком Верхе, где некогда служил их отец. Можно догадываться, что между братьями делились запустевшие отцовские владения в то время, когда старший из них — Иов — уже получил поместье в Касимове.

Имеются и другие примеры, когда имевшие различный статус, но находившиеся во владении одного служилого человека земли оставались в запустении. Так, Василий Григорьевич Протопопов пока-

Кистерев С. Н. Обозрение 18 выпуска «Очерков феодальной России»

29

зал, что сам он не имел ни вотчины, ни поместья, тогда как его отец владел полностью запустевшим поместьем в 161,5 четверть в Суздальском у. и пустой купленной вотчиной в Московском у. (л. 264). К сожалению, сын не указал размеров купленной отцом вотчины, но уже ее приобретение намекает на планы заселения именно «подмосковной» без особой заботы о поместье.

Безусловно, все это нуждается в дополнительных изысканиях, но опубликованный Е. Н. Горбатовым материал дает основания думать о большей заинтересованности служилых людей в привлечении работников на вотчинные земли в ущерб поместным. Анализируя же отношение помещиков к полученным ими землям, следует обращать внимание на их собственные замечания, вроде сказанного Иваном Васильевичем Ларионовым Меньшим: «а что было за отцом ево по-месье в Можайском уезде, и тем помесьем отец их за пустотою не владеет, отец ево служил по Можайску по выбору» (л. 147). Ему вторил и один из старших братьев — Сергей Васильевич, сказавший «себе 25 лет, в житье 10 лет, помесья и вотчины за ним нет нигде, живет у брата своего родново у Семена Ларионова, а отец их служил по Можайску по выбору, а что было за отцом их помесье в Можайском уезде, и тем поместьем за пустотою отец их не владел, и им то помесье не дано ж» (л. 258). Из этих замечаний ясно, что помещики, получившие не населенные крестьянами земли и не селившиеся на них сами, не считали таковые своим владением, а деятели Поместного приказа не спешили передавать их сыновьям таких помещиков. Примечательно, что, вероятно, самый старший из Васильевичей — другой Иван Ларионов, сам владевший поместьем в Галиче, даже не упомянул о пустом поместье отца (л. 120).

Мы не имеем возможности ответить на большую часть возникающих вопросов или провести достаточное количество наблюдений над публикуемым Е. Н. Горбатовым документом. Все это предстоит сделать более способным к этому специалистам.

Весьма интересный материал представлен А. Л. Грязновым, исследовавшим и приготовившим к публикации материалы переписки местных вологодских властей с Новгородской четвертью в связи с запросом высшей инстанцией сведений о торговых операциях иноземных купцов в Вологде, начиная с 1 сентября 1662 г. («Документы вологодской таможни 1663 г.», с. 359-380). Хотя, как отмечает автор публикации, эти документы давно известны и были использованы К. В. Базилевичем в работе о денежной реформе правительства царя Алексея Михайловича, доведение их в полном виде до сведения заинтересованного читателя, несомненно, не просто абстрактно полезно, но и действительно актуально. И если сам А. Л. Грязнов рассматривает публикуемые им тексты как пополняющие, прежде

30

Вестник «Альянс-Архео» № 10

всего, сумму сведений о торговле на Сухоно-Двинском речном пути и, разумеется, в важнейшем пункте на нем, которым была Вологда, то, на наш взгляд, их содержание с учетом других источников позволит специалистам в области истории внешних сношений Русского государства с западноевропейскими странами обратить внимание и на реакцию этих держав на проводившуюся внутри России реформу.

Московские власти предлагали рассматривать выпуск медных денег как меру, вынужденную условиями ведения войны. Так, 11 июня 1663 г. русские послы в Гааге Богдан Иванович Нащокин и дьяк Авраам Кощеев поясняли: «как де у великого государя нашего у его царского величества в прошлом во 162-м году с польским Яном Ка-зимером королем за ево многие неправды и за нарушенье вечного до-кончанья учинилось война, такъже после того с свейским Карл Густавом королем за ево неправды и же за нарушенье учала быть война же, и в то время у великого государя собраны были ратные многие люди не токмо что ево, великого государя, одне подданные, но иных окрестных государств многие наемные началные и рядовые люди, и тем царского величества ратным и иным окрестных государств на-чалным и рядовым людем царского величества жалованье по вся те годы давано большое, денег собрано многие тмы тысяч, такъже те все ратные люди со 162-го году и по нынешней по 171-й год не ро-спущены, потому что царского величества с полским Яном Казиме-ром королем вечной мир еще не совершился. И тем царского величества ратным людем к даче на жалованье серебряных денег царского величества в казне учало малитца. И царское величество тем ратным людем на жалованье указал делать медные деньги и да-вати им медными деньгами».56 Такая интерпретация связи событий стала достоянием современной историографии.57

Разумеется, русские послы не вспоминали о суровых мерах, предпринятых правительством в отношении в том числе и голландских подданных, поддавшихся искушению заняться реализацией собственных подражаний медным денежным знакам, выпускаемым правительством. Не вспоминали о том же и их партнеры по переговорам, в свое время получившие царскую грамоту с требованием казни

56 РНБ. НСРК. Q.144. Л. 145 об.-147. О документах этого посольства см. также: Рогожин Н. М. Посольский приказ. Колыбель российской дипломатии. М., 2003. С. 176, 182.

57 Спасский И. Г. Деньги и денежное хозяйство // Очерки русской культуры XVII века. Ч. 1. М., 1979. С. 155; Зверев С. В. К истории русских денежных реформ 1655^663 гг. // Патриарх Никон и его время (Труды ГИМ. Вып. 139). М., 2004. С. 109.

Кистерев С. Н. Обозрение 18 выпуска «Очерков феодальной России»

31

амстердамца И. Индриксона за изготовление подделок и употребление их в расчетах с русским купцом.58

Русское правительство ввело в искус не только иноземцов, но и своих подданных, стремившихся заняться производством монет собственного изготовления. Археологические находки 1996-1998 годов в центре Москвы породили гипотезу о возможности существования на бывшем дворе боярина Н. И. Романова мастерской по выделке легко воспроизводимых по официальным образцам медяшек.59 Основным аргументом выставлялось умолчание документов о функционировании правительственного денежного двора в этом месте. Ко всему прочему, на современных картах этот двор в качестве места монетной выделки также не обозначен.60

С предложенной гипотезой не согласился А. В. Лаврентьев, посчитавший открытое археологами производство официальным предприятием, к тому же использовавшим подлинные штемпели.61 Отстаивавшаяся А. В. Лаврентьевым версия о легальном производстве медных монет на Романовом дворе нуждалась в более серьезной аргументации, чем отмеченная исследователем принадлежность самого двора казне. В итоге нашлись документы, прямо свидетельствующие о существовании ранее неизвестного специалистам в области истории монетного производства денежного двора на бывшей усадьбе Н. И. Романова.62 Однако находка на территории того же Романов-

58 Бантыш-Каменский Н. Н. Обзор внешних сношений России (по 1800 год). Ч. 1. М., 1894. С. 186; Зверев С. В. О подделке русских монет в Голландии в XVII в. // Восьмая Всероссийская нумизматическая конференция. Москва, 17-21 апреля 2000 г. Тезисы докладов и сообщений. М., 2000. С. 156-157.

59 Бойцов И. А., Кренке Н. А. Фальшивомонетчики (?) на царском дворе // Пятая Всероссийская нумизматическая конференция. Москва. 21-25 апреля 1997 г. Тезисы докладов и сообщений. М., 1997. С. 80-81; Колызин А. М. О монетном производстве середины XVII в. на Романовом дворе // Там же. С. 82; Мельникова А. С. Мастерская фальшивомонетчиков в Москве // Там же. С. 84-85.

60 Таценко С. Н. Денежные дворы XVI-XVII вв. на планах Москвы XVII в. // Седьмая Всероссийская нумизматическая конференция. Ярославль, 19-23 апреля 1999 г. Тезисы докладов и сообщений. М., 1999. С. 135-136.

61 Лаврентьев А. В. Двор бояр Романовых на Никитской и чеканка медных денег в Москве в 50-60-х гг. XVII в. // Пятая Всероссийская нумизматическая конференция. Москва. 21-25 апреля 1997 г. Тезисы докладов и сообщений. М., 1997. С. 83. О постройке и оснащении производства на Романовом дворе см.: Бойцов И. А., Кренке Н. А., Понсов В. А. Постройка денежного двора и инструменты денежных мастеров середины XVII в. из раскопок на «Романовом дворе» в Москве // Седьмая Всероссийская нумизматическая конференция. Ярославль, 19-23 апреля 1999 г. Тезисы докладов и сообщений. М., 1999. С. 132-135.

62 Лаврентьев А. В. Двор бояр Романовых на Никитской и монетное производство в Москве времени денежной реформы 1654-1663 гг. // ВИД. Т. 27. СПб., 2000. С. 48, 51, 52.

32

Вестник «Альянс-Архео» № 10

ского двора клада, составленного из заготовок для производства медных денег,63 несомненно, свидетельствует о подготовке производства фальшивок кем-то из служащих на монетном дворе.64

Предприняв рискованную и плохо продуманную акцию, правительство не оказалось способным провести предпринятую замену серебряных денежных знаков медными.65 Естественно, это породило множество сложностей в финансовой области, разрешение которых не могло обойтись без принятия определенных мер в сфере таможенного регулирования. А это уже касалось не только собственных подданных, но и иноземцев, не преминувших заявить свое недовольство действиями московского правительства. В частности, на тех же переговорах в Гааге от имени Генеральных штатов было заявлено: «Преж де сего было великого государя жалованье, з галанцов с торговых людей пошлину малую, а ныне де голанцы торговые люди оскорблены, положена на них пошлина болшая».66

Московский торговый человек Макар Загорский, находясь в Олонце, 21 ноября 1661 г. писал: «А казенныя деньги вашего царского величества можно с воровскими деньги вскоре розобрать, потому на Москве денежных вашего царского величества два двора, да в Великом Новегороде да во Пскове другая два двора, и всего 4 печати, а воровских печатей на воровских деньгах много, и счесть невозможно» (Акты Московского государства. Т. 3. СПб., 1901. С. 462. № 540). Автор записки осведомлен о двух столичных дворах, выпускающих медные монеты, тогда как вместе с «романовским» их должно бы насчитываться больше. Вероятно, будущие изыскания позволят ответить на вопрос о причине обнаруживающегося противоречия.

63 Глазунова А. Н., Колызин А. М, Кренке Н. А., Медведев П. В. Клад заготовок для чеканки медных монет мелких номиналов середины XVII в., найденный при раскопках в Москве в Романове переулке // Десятая Всероссийская нумизматическая конференция. Псков, 15-20 апреля 2002 г. Тезисы докладов и сообщений. М., 2002. С. 189-192.

64О технологии выделки медных денег см.: Зверев С. В. К истории монетного производства в Русском государстве в XVI-XVII вв. // Нумизматика и эпиграфика. Т. 17. М., 2005. С. 234.

65 Сказанное не означает полного отвержения сказанного И. Г. Спасским: «Отсталость финансов России XVII в. от состояния их в Европе настолько очевидна для любого исследователя, что не возникало и тени сомнения в том, что в 1654-1662 гг. Россия показала полную неспособность произвести монетную реформу. Но если твердо принять ту точку зрения, что эта задача в 1654 г. вовсе не ставилась, а все ухищрения были подчинены единственной цели — выиграть войну, то пресечение инфляции и возвращение к серебряной копейке было подлинным торжеством дальновидности политики правительства» (Спасский И. Г. Деньги и денежное хозяйство. С. 163-164). Однако конечное торжество не свидетельствует о безупречности изначального замысла.

66 РНБ. НСРК. Q.144. Л. 147 об.

Кистерев С. Н. Обозрение 18 выпуска «Очерков феодальной России»

33

Это потребовало достойного ответа, и русские послы не растерялись. В тексте статейного списка записано: «И послы Статом говорили: По указу великого государя нашего, его царского величества з галанцов велено имать пошлину так же, что и с русских и иных окрестных государств з гостей и с торговых людей. А как преж сего галанцы и ямбурцы и все иноземцы приезжали к Архангелскому городу для торговых своих промыслов, и по указу величества (так!) с них и с товаров их имали у Архангелского города таможенную пошлину такову ж, как емлют Московского государства с руских торговых людей, во всем ровно. И по указу великого государя нашего, его царского величества милости, в пошлинах им перед иными го-сударствы была немалая легость, и пошлину платили неболшую. А в ыных государствах везде торговых людей с товаров их пошлину емлют болши тамошних государств перед торговыми людьми вдвое. И ныне великий государь наш царь и великий князь Алексей Михайлович всеа Великия и Малыя и Белыя Росии самодержец и многих государств и земель восточных и западных и северным отчич и дедич и наследник и государь и обладатель, его царское величество не токмо что с их, галанцов и амбурцов, торговых иноземцов, такову пошлину указал имать, и с аглинских гостей и с торговых людей и с ыных государств с торговых людей и с их товаров и с своих царского величества торговых людей и с их товаров и с тарханщиков для пополнения ратных людей пошлины велели имати вдвое ж. И они б, Статы, того в оскорбленье не ставили и галанским гостям и торговым людем велели пошлины платить по тому его царского величества указу».67 Дело представлялось таким образом, что правительство Алексея Михайловича лишь следовало общепринятому понятию о справедливости, согласно которому собственные подданные должны пользоваться хотя бы какими-то преимуществами перед иноземцами, а проще всего это было сделать, разнообразив величину таможенных сборов, фактически продолжая усвоенную от предшествующих времен политику и соблюдая интересы царской казны.

Мы остановились, в первую очередь, на материалах, отражающих дипломатические связи России и Нидерландов по той причине, что большинство из фигурирующих в представленной вологодским таможенным головой Иваном Фокиным и опубликованной А. Л. Грязновым выписи иноземных купцов принадлежали к подданным Генеральных штатов. Разумеется, более перспективным кажется привлечение аналогичных материалов иных дипломатических миссий.

67 РНБ. НСРК. Q.144. Л. 148-149 об.

34

Вестник «Альянс-Архео» № 10

Известный, но не публиковавшийся ранее источник о самосожжениях старообрядцев в 70-х годах XVII в. в 18-м выпуске «Очерков» представили С. В. Сироткин и А. В. Морохин («Новый источник о самосожжениях нижегородских старообрядцев 1670-х годов», с. 381389). Безусловно, полный текст документа — грамоты нижегородскому митрополиту Филарету августа 1673 г. — в дальнейшем послужит тем специалистам, которые продолжат изучение раннего старообрядчества, тем более, что публикаторы уже проанализировали событийную историю возникновения грамоты. В будущем, видимо, появятся и исследования, посвященные установлению авторства текста данного документа или использованных при его создании источников, поскольку значительный по объему его фрагмент своей насыщенностью церковной лексикой выдает либо присутствие соавтора у писавшего грамоту приказного служителя, либо привлечение стороннего сочинения из числа направленных против расколоучителей.

Большинство представленных в 18-м выпуске «Очерков» статей сопровождаются публикациями исследуемых в них материалов. Отчасти это произошло из стремления авторов опубликовать интересующие их документы, рассматривая свой собственный текст лишь в качестве необходимого предисловия, отчасти — из желания дать возможность читателю ознакомиться с кругом источников, привлекаемых для освещения избранного сюжета. В любом случае, хотя в результате выпуск «Очерков» и превращается в подобие хрестоматии по слабо связанным друг с другом вопросам, это должно рассматриваться как положительное явление. Скорее всего, собственные построения авторов со временем заменятся более точными, если угодно, более верными, но опубликованные материалы будут по-прежнему удовлетворять интересы новых исследователей. Значит, и 18 выпуск «Очерков» окажется несколько долговечнее.