CC BY
143
Данакари Р.Р.
Объективное вменение в практике советской политической юстиции
Взгляд на вину как один из обязательных признаков противоправного деяния вызывал многочисленные споры, связанные с определением его содержания. Представление о вине как о психическом отношении лица к совершаемому им правонарушению характерно еще для XIX столетия, что подтверждается работами С. Баршева, С. Будзинского, С. Познышева, Н. Сергиевского и других известных криминалистов того времени. Данная позиция легла в основу послереволюционного законодательства и получила отражение практически во всех, включая и ныне действующий, уголовных кодексах России. Отождествление вины исключительно с внутренним отношением лица к совершаемым им деяниям позволяло делать вывод о безраздельном властвовании в уголовном законодательстве принципа субъективного вменения. Отступление от этого принципа всегда считалось и считается недопустимым, на что указывается в ч. 2 ст. 5 УК РФ.
Российское дореволюционное уголовное законодательство, а также советские уголовные кодексы признавали умысел и неосторожность обязательными признаками преступления, хотя термин «вина» отсутствовал в УК РСФСР 1922 и 1926 годов. Верховный суд СССР начиная примерно с 40-х годов, а также Верховный суд РСФСР систематически требовали от судебных органов соблюдения принципа вины. Как отмечалось в постановлении Пленума Верховного суда СССР 1963 г., «вредные последствия независимо от их тяжести могут быть вменены лицу лишь в том случае, если оно действовало в отношении их умышленно или допустило их по неосторожности» [1, с. 20].
Вина большинством правоведов ставилась в основу юридической ответственности и традиционно определялась как ее субъективный критерий. Однако отождествление вины исключительно с субъективными категориями в последнее время вызывает все больше споров как в юридической сфере, так и среди специалистов в области психологии [2; 3; 4].
Вина за совершение какого-то действия может быть возложена на человека и без учета его субъективного отношения к совершаемому, при этом речь идет о принципе объективного вменения. Подобное практиковалось еще в древности: можно назначить шамана ответственным за то, что долго нет дождя, и наказывать его за нерадивое отношение к своим обязанностям. В отличие от принципа объективного вменения, прямо запрещенного ст. 5.2 УК РФ «Объективное вменение, то есть уголовная ответственность за невиновное причинение вреда, не допускается», в уголовном праве большинства стран применяется принцип, когда лицо подлежит ответственности только за те деяния, в отношении которых установлена его вина. Главным фактором для наличия вины является учет отношения человека к совершаемым им деяниям и их последствиям - наличие в них умысла или неосторожности. Тем не менее и объективное вменение - не какое-то исключительное событие. В современной Великобритании, например, уголовное право допускает уголовную ответственность независимо от умысла или неосторожности за фальсификацию продуктов питания и медикаментов, за незаконное владение наркотиками и некоторые другие преступления [5; 6].
Отношение к объективному вменению на сегодняшний день пока остается неоднозначным. Тем не менее объективное вменение получило широкое распространение в практике советской политической юстиции. С 1918 г. в Советской России был объявлен «красный террор». Постановление ВЦИК «О "красном терроре"» было конкретизировано решением Совнаркома от 5 сентября 1918 г., где указывалось, что все те, кто связан с белогвардейскими организациями и заговорами, подлежат расстрелу на месте. Позднее Народный комиссариат внутренних дел издал инструкцию, опубликованную в «Вестнике НКВД», которая рекомендовала брать заложников, причем «любая попытка сопротивления должна встретить расстрел заложников». Практиковался захват в качестве заложников жен и детей офицеров; они подлежали расстрелу в случае неявки офицеров или же сопротивления при аресте.
Статистика неутешительная: осенью 1918 г. 138 заложников было взято в Твери, 184 - в Иваново-Вознесенске, 50 - в Перми и т.д. Лишь в течение сентября 1918 г. в Петрограде было расстреляно свыше 500 заложников, в Москве - больше 100 [7, с. 36].
«Мы не ведем войны против отдельных лиц, - заявил заместитель председателя ВЧК Лацис, - мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии материалов, что обвиненный действовал делом или словом против Советов. Первый вопрос, который вы ему должны предложить, - к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы должны определять судьбу обвиняемого... В этом смысле и есть сущность "красного террора"».
Таким образом, в категорию репрессированных в 30-е годы попали: член ВКП(б) Баллю - бывший потомственный дворянин, который «скрыл свое происхождение» и работал конструктором в Институте железнодорожного транспорта; комсомолец Шувалов - сын крупного фабриканта и домовладельца, работавший техником-электриком; сын князя Волконского - приемщик молококомбината; дочь князя Гагарина - секретарь в Медицинском институте; пенсионерки Маслова (бывшая княжна), Тизенгаузен (бывшая баронесса) и т.д. [8, с. 289].
Принцип объективного вменения нашел впоследствии закрепление в советском законодательстве. Прежде всего, ст. 22 Основных начал уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик (1924) и, соответственно, ст. 7 УК РСФСР 1926 г. допускали назначение уголовного наказания (ссылки и высылки) лицам, признанным по своей преступной деятельности или по связи с преступной средой социально опасными, даже в тех случаях, «когда они, будучи привлечены по обвинению в совершении определенного преступления, будут сами оправданы».
Более поздним и еще более ярким примером объективного вменения служит установление ответственности членов семьи военнослужащих - изменников Родине, предусмотренной постановлением ЦИК СССР от 1 июня 1934 г. В ст. 1-3 постановления (ст. 58-1 в УК РСФСР 1927 г.) говорилось: «В случае побега или перелета за границу военнослужащего совершеннолетние члены его семьи, если они чем-либо способствовали готовящейся или совершенной измене или хотя бы знали о ней, но не довели это до сведения властей, караются лишением свободы на срок от 5 до 10 лет с конфискацией всего имущества.
Остальные совершеннолетние члены семьи изменника, совместно с ним проживающие или находившиеся на его иждивении к моменту совершения преступления, подлежат лишению избирательных прав и ссылке в отдаленные районы Сибири на 5 лет» [9, с. 169-170].
По сути, этот вид репрессии, как отмечают В.Н. Кудрявцев и А.И. Трусов, трудно назвать даже ответственностью. Ведь предусмотренные частью второй этой статьи члены семьи виновного не знали о его преступлении. Отвечать им было не за что. Фактически речь шла о превентивной угрозе возможному будущему изменнику: его семья становилась заложницей режима, если он решится совершить указанное преступление [9, с. 170].
Опубликование постановления ЦИК СССР от 1 ию-ня 1934 г. породило обширную карательную практику по отношению к женам и детям репрессированных изменников Родине. Партийные инстанции, а по их указаниям НКВД, прокурорские и судебные органы издали ряд приказов, инструкций и разъяснений по данному вопросу. При этом круг репрессированных членов семей постоянно расширялся.
Согласно приказу НКВД СССР от 15 августа 1937 г. стали производиться массовые репрессии в отношении жен не только изменников Родине, но и членов «право-троцкистских шпионско-диверсионных организаций», осужденных Военной коллегией Верховного суда СССР и военными трибуналами начиная с 1 августа 1936 г. При этом подлежали аресту жены, состоявшие как в юридическом, так и в фактическом браке с осужденным в момент его ареста, а также разведенные, «причастные к контрреволюционной деятельности осужденного», укрывавшие его или хотя бы знавшие об этой деятельности, но не сообщившие об этом органам власти. Не подлежали аресту только беременные, а также имеющие больных детей, нуждающихся в уходе, или имеющие преклонный возраст (они давали подписку о невыезде), и «жены, разоблачившие своих мужей» [10, с. 134-135].
Арестованные жены, вопреки тексту постановления ЦИК СССР, подлежали заключению по решению Особого совещания в лагеря на сроки не менее 5-6 лет, а их «социально опасные» дети старше 15 лет подлежали заключению в лагеря или исправительно-трудовые колонии НКВД либо водворению в детские дома особого режима. Как видно, текст постановления ЦИК СССР был во многих пунктах нарушен.
В октябре 1938 г. новым приказом НКВД было предложено репрессировать «не всех жен арестованных или осужденных изменников Родины, врагов народа, право-троцкистских шпионов, а только тех из них: а) которые были в курсе или содействовали контрреволюционной работе своих мужей; б) в отношении которых органы НКВД располагают данными об их антисоветских настроениях и высказываниях и которые могут быть рассматриваемы как политически сомнительные и социально опасные элементы» [10, с. 136]. Но к тому времени фактически все члены семей осужденных «контрреволюционеров» уже находились в лагерях или в ссылке.
Объективное вменение осуществлялось и по другим категориям дел. Особенно широко оно применялось при обвинениях в принадлежности к троцкистским и другим оппозиционным течениям. До-статочно было иметь знакомство с бывшим троцкистом, находиться с ним в родстве или просто участвовать в разговорах, хотя бы и на бытовые темы, как следовало привлечение к ответственности за участие в антисоветской организации или в троцкистской деятельности [9, с. 171].
Стремясь максимально расширить понятие соучастия с тем, чтобы можно было его применять даже к косвенным участникам антисоветских действий, Вышинский выдвинул свою концепцию соучастия в
контрреволюционном преступлении. Принцип причинной связи каждого соучастника с совершенным преступлением в этой концепции отрицался. Он писал: «Правильный сам по себе, этот принцип неприменим в вопросе о соучастии, если соучастие понимать не в узком смысле этого слова, т.е. не как участие нескольких лиц в совершении общими усилиями одного или нескольких преступлений, а понимать в широком смысле слова, т.е. как совокупность действий многих или нескольких лиц, не только вызвавших данный преступный результат, но и в той или иной мере и степени, прямо или косвенным образом, посредственно или непосредственно предопределивших или облегчивших наступление преступного результата» [11, с. 117].
В таком понимании институт соучастия, по сути дела, заменялся широким и неопределенным понятием причастности к совершению преступления, в том числе и объективной причастности - при отсутствии вины. Продолжая свою линию, Вышинский отрицал и требование об установлении общего согласия соучастников, чтобы обосновать совокупную ответственность за преступные действия совершенно случайных лиц, обвиненных по известным политическим процессам в заговорах против советской власти. На практике концепция Вышинского широко применялась.
В соучастии, или в членстве, в антисоветских организациях обвинялись не только сами оппозиционеры, их идейные сторонники или их соратники по работе, но и родные, и близкие, и просто знакомые, и знакомые знакомых. Еще в декабре 1934 г. была арестована и по постановлению Особого совещания при НКВД СССР выслана на 5 лет в Якутию бывшая жена Г. Зиновьева - С.Н. Равич. Далее она арестовывалась как соучастница мужа в 1937, 1946 и 1951 гг. и была освобождена только после смерти Сталина. В день убийства С.М. Кирова была арестована и заключена в лагерь, а в 1938 г. расстреляна Л. Николаева - родная сестра убийцы. В одном из заявлений она писала: «Ни в каких оппозициях я не участвовала, честно работала как работница и выдвиженка... Страдаю из-за совершенного преступления братом». Были репрессированы и другие родственники и знакомые Николаева: вторая сестра, мать, жена, двоюродный брат, жена брата, муж сестры, а также сосед по дому. Все они были беспартийными и, конечно, ни в какой оппозиции не участвовали [9, с. 177-178].
Следует согласиться с позицией Д.А. Липинского, который указывает, что расширение института ответственности без вины - наглядный пример того, как государство не справляется с возникающими проблемами правового регулирования. Ответственность без вины несет в себе только карательный и восстановительный потенциал [12, с. 177].
В современных условиях объективное вменение, то есть уголовная ответственность за невиновное причинение вреда (ч. 2 ст. 5 УК РФ), фактически существует и поддерживается как отдельными представителями уголовно-правовой науки, так и следственно-судебной практикой. Этому способствует и непоследовательность законодателя при формулировании некоторых уголовно-правовых норм (например, ст. 23, ч. 2 и 3 ст. 26 УК РФ и др.). Для устранения объективного вменения как нежелательного явления в уголовном праве необходимо исключить все обстоятельства, его порождающие. Прежде всего, следует изменить уголовное законодательство, так как объективное вменение деяния в вину человеку является одним из самых грубых нарушений уголовно-правовых принципов.
Литература
1. Сборник постановлений Пленума Верховного суда СССР. 1924-1977. М., 1978. Ч. II.
2. Яковлев А.М. Социология преступности. М., 2001.
3. Социальные отклонения. 2-е изд. М., 1989.
4. Девиантность и социальный контроль в России (Х1Х-ХХ вв.): тенденции и социологическое осмысление. СПб., 2000.
5. Уголовное право зарубежных государств. Общая часть / Под ред. И.Д. Козочкина. М., 2003.
6. Уголовное право зарубежных государств. Понятие преступления и вина. М., 1972.
7. Павлов Д.Б. Большевисткая диктатура против социалистов и анархистов. 1917 - середина 1950-х годов. М., 1999.
8. Конквест Р. Большой террор. Рига, 1991.
9. Кудрявцев В.Н., Трусов А.И. Политическая юстиция в СССР. СПб., 2002.
10. Кудрявцев В.Н. Стратегии борьбы с преступностью. М., 2003.
11. Вышинский А.Я. Вопросы теории государства и права. М., 1949.
12. Липинский Д.А. Проблемы юридической ответственности. СПб., 2004.
