Об одной давней, но столь актуально звучащей сегодня дискуссии (к 40-летию дискуссии "к проблеме современных правоавторитарных режимов" на страницах журнала "Латинская Америка") Текст научной статьи по специальности «Политологические науки»

УДК 94:329.17(8=6)«19» ББК 63.3(70)6-3

ОБ ОДНОЙ ДАВНЕЙ, НО СТОЛЬ АКТУАЛЬНО ЗВУЧАЩЕЙ СЕГОДНЯ

ДИСКУССИИ

(К 40-ЛЕТИЮ ДИСКУССИИ «К ПРОБЛЕМЕ СОВРЕМЕННЫХ ПРАВОАВТОРИТАРНЫХ РЕЖИМОВ» НА СТРАНИЦАХ ЖУРНАЛА «ЛАТИНСКАЯ АМЕРИКА»)

Окунева Людмила Семеновна,

доктор исторических наук, профессор МГИМО МИД России; ведущий научный сотрудник Института Латинской Америки РАН (Москва, Россия) [email protected]

Аннотация. В статье рассмотрены основные направления научной дискуссии по проблематике правоавторитарныхрежимов, опубликованной в 1975-1976 гг. на страницах журнала «Латинская Америка». Высказанные авторами точки зрения звучат весьма актуально и зачастую корреспондируют с представленными вниманию читателей материалами исследовательского проекта «Фашизм и правый радикализм на Западе и на Востоке: история и современность».

Ключевые слова: Латинская Америка, Бразилия, Чили, Уругвай, Боливия, фашизм, правоавторитар-ные режимы.

CONCERNING A LONG-STANDING SCIENTIFIC DEBATE WHICH IS STILL RELEVANT TODAY: COMMEMORATING THE FORTIETH ANNIVERSARY OF THE WORKSHOP «TOWARDS THE PROBLEM OF THE CONTEMPORARY RIGHT AUTHORITARIAN REGIMES» PUBLISHED IN THE ACADEMIC REVIEW LATIN AMERICA

L.S. Okuneva,

Doctor of History,

Professor, Moscow State University of International Relations, Principal Researcher, Institute of Latin American Studies, Russian Academy of Sciences, Moscow, Russia

Abstract. The article deals with the main directions of the scientific debate on the right authoritarian regimes published between 1975 and 1976 in the academic review «Latin America». The views expressed by the authors sound very relevant today and correspond with the sources and evidence in the research project «Fascism and right-wing radicalism in the West and in the East: Past and Present» presented to readers here.

Key words: Latin America, Brazil, Chile, Uruguay, Bolivia, fascism, right authoritarian regimes.

Всем нам - историкам, политологам и специалистам других гуманитарных специальностей, занимающихся изучением фашизма и правого радикализма - хотелось бы обсуждать данную тематику

в чисто историческом ключе. Однако, к сожалению, проблематика фашизма не только не принадлежит к прошлым временам, но и обладает острой актуальностью. Представленные вниманию читателей

статьи не дают готовых и окончательных ответов на сложнейшие вопросы, а побуждают ко многим размышлениям и концептуальным поискам, способствуют научным дискуссиям. Один из важных в научном, да и в политическом отношении вопросов, на котором заострено внимание в работах российских и зарубежных авторов, - различия между фашизмом и другими правыми движениями или режимами. Мы видим, что споры в историографии и политологии по этим вопросам далеко не закончены. Но самое интересное состоит в том, что и начались эти споры - применительно к отечественному обществоведению - далеко не сегодня.

Пример тому - состоявшаяся без малого 40 лет назад чрезвычайно плодотворная научная дискуссия на страницах журнала «Латинская Америка», органа академического Института Латинской Америки. Приуроченная к 30-летию Победы СССР в Великой Отечественной войне, она была опубликована в двух номерах журнала: № 6 за 1975 и № 1 за 1976 годы (в те времена журнал выходил 6 раз в год)*. Новое, сегодняшнее, обращение к идеям, высказанным в те далекие времена, привело к констатации удивительных феноменов. Во-первых, поразительно, каким образом в те времена, традиционно считающиеся у нас «царством» догмата, единомыслия и рутины, ученые, бывшие на тот момент современниками военных режимов в странах латиноамериканского Южного конуса (а не изучавшими эти страны, как мы сегодня, уже с высоты пройденного ими опыта), сумели (не обладая таким значительным преимуществом нынешних исследователей, как интернет и другие мгновенные способы получения информации) и точно и глубоко выявили суть тех режимов, и аргументированно дискутировали на данные темы. Во-вторых, - налицо поразительное созвучие основных споров в тогдашнем и сегодняшнем научном сообществе; существо острых дискуссий осталось практически тем же, что вновь приводит нас к высказанной выше мысли о сугубой актуальности нашего нынешнего проекта. А упомянутый выше спор о различиях между фашизмом и другими правыми диктатурами (один из главных в современном познании сущности фашизма) был главным водоразделом и в дебатах отечественных латиноамериканистов середины 1970-х годов. Помимо всего прочего, квинтэссенция тех дебатов (которые развивались в контексте своего времени, и в них использовался научный инструментарий именно той эпохи) может стать для современных исследователей своеобразным источником по изучению состояния исторической и политической науки того времени.

Предлагаем вниманию читателя обзор главных «опорных пунктов» той давней дискуссии.

Открывая дебаты, главный редактор журнала Серго Анастасович Микоян** сформулировал их основные цели: обсудить особенности правоав-торитарных режимов, причины их появления, их экономическую и социально-политическую природу, механизмы политического господства. И сразу же подчеркнул: «...нельзя сказать, что исчерпаны до конца вопросы о генезисе, сущности, основных составных элементах фашизма. ... Возникает целый ряд вопросов - определяется ли наличие фашизма размахом правого террора? Скажем, правомерно ли считать, что если такой террор касается сотен людей, то это еще не фашизм, а если десятков тысяч, то уже фашизм? История - даже новейшая - знает великое множество террористических режимов. В каких случаях это просто реакционная террористическая диктатура, а в каких фашизм? Появляется необходимость разобраться, является ли террор определяющей чертой фашизма или всего лишь сопутствующей? Кстати, некоторые полагают, что открытый массовый террор - не всегда обязательный признак фашистского режима, что такими обязательными признаками являются определенные социально-политические и экономические категории. Верно ли это?» [1]

И далее, уже в ходе дискуссии, С. А. Микоян сформулировал свою позицию «о понятии "фашизм" и возможностях применения этого термина»: «Думается, что наша дискуссия уже достигнет важного результата, если поможет выработать современное понимание фашистской модели, определить значение терминов «фашистский режим», «фашистская идеология». Тем более это важно для уяснения всех смежных вопросов, поставленных на обсуждение. <...> Нельзя слишком догматически подходить к определению фашизма, исходя из того или иного «классического образца». Прежде всего, не ясен вопрос, что является подобным образцом - режим Гитлера или режим Муссолини? Кро-

* К проблеме современных правоавторитарных режимов // Латинская Америка. - 1975. - № 6. - С. 97-120; 1976. -№ 1. - С. 98-133. Участники дискуссии - сотрудники Института Латинской Америки, ИМЭМО и других академических институтов, а также коллеги-политологи из латиноамериканских стран.

** С.А. Микоян (1929-2010 гг.) - отечественный историк-латиноамериканист, доктор исторических наук, в 19701990 гг. - главный редактор журнала «Латинская Америка», поставивший журнал «на ноги» и внесший неоценимый вклад в становление и плодотворное развитие этого крупнейшего и авторитетного органа российской латиноамериканистики. Автор работ по внутренней и внешней политике латиноамериканских стран, а также Индии, Пакистана, США и др. Главный труд его жизни - получившая большой научный и общественный резонанс монография «Анатомия Карибского кризиса» (М.: Academia. - 2006. - 1072 с.).

42

ме того, почему все должно повторяться в том же виде? Ведь прошло 30 лет, так много изменилось в мире за эти десятилетия! Фашистский вирус, как и биологические вирусы, приспосабливается, меняет отдельные свои свойства, применяет мимикрию. Наша задача - выявить то основное содержание, которое составляет понятие фашизма, выяснить, в чем его сущность, так сказать, первичные признаки, а в чем - вторичные признаки. Было бы неверным, антиисторичным искать полного тождества, а если его нет налицо, отрицать наличие фашизма вообще. Теоретически это несостоятельно. Политически - это крайне опасно, так как подобный подход мог бы привести к заключению о том, что фашизм окончательно похоронен в 1945 г. и принадлежит лишь истории» [2].

Поставленные во главу угла дискуссии вопросы, удивительно актуально звучащие сегодня, задали тон последовавшим дебатам, в центре которых стояло обсуждение доклада Кивы Львовича Май-даника*. Однако прежде чем мы перейдем к изложению основных положений его доклада, сделаем небольшое отступление в историю острых и бурных дебатов в латиноамериканской общественной мысли по вопросу о характере и уровне развития капитализма в странах континента**: эти дебаты, имевшие самое прямое отношение к проблематике фашизма и правого авторитаризма, оказали непосредственное влияние на тогдашнюю отечественную латиноамериканистику, которая в полном соответствии с собственно латиноамериканской политической мыслью раскололась (в теоретическом отношении) на два концептуальных лагеря (сторонников теории о «слаборазвитом и зависимом латиноамериканском капитализме» приверженцев концепции так называемого «среднего уровня развития капитализма» в странах континента)***; соответственно, точно так же наши латиноамерика-нисты разделились и по вопросам об альтернативах дальнейшего развития стран континента.

Итак, в 1960-е гг. на авансцену идейных дискуссий в Латинской Америке (но в особенности -в Бразилии) вышли представители влиятельного течения общественной мысли, объединившего в своих рядах ученых левого фланга. Ими была выдвинута «теория зависимости», рассматривавшая вопрос об особенностях развития и модернизации в странах континента, о характере, пределах и возможностях бразильского (и латиноамериканского) капитализма, альтернативах выхода из структурного кризиса.

Сформировавшись под воздействием Кубинской революции и роста популярности идей марксизма в Латинской Америке в начале 1960-х гг.,

депендентизм (от испанского dependencia и порт. dependencia - зависимость) приобрел большую известность не только в Бразилии и во всей Латинской Америке, но и далеко за рубежами континента, оказал огромное воздействие на леворадикальную политэкономию США, на социологию и политологию левого направления во Франции, Италии, ФРГ, а также в афро-азиатских странах.

Складывание в Бразилии «теории зависимости» (и, соответственно, «школы зависимости», «депендентизма») происходило в период господства военного режима, приход которого (1964 г.) ознаменовал собой правоавторитарную альтернативу выхода из кризиса, охватившего все стороны жизни бразильского общества. Сутью исследований бразильских депендентистов явилось стремление дать теоретическое обоснование новых явлений в экономическом и политическом развитии стран континента, сформулировать выводы о месте Латинской Америки в системе мировой экономики, разработать прогноз альтернативных путей эволюции континента.

Будучи единым идейным направлением, де-пендентизм в то же время совмещал в себе концепции, по-разному трактовавшие проблему соотношения консервации отсталости, с одной стороны, и возможностей капиталистического развития в условиях зависимости от развитых стран - с другой. Одни исследователи акцентировали внимание на углублении отсталости и усилении зависимости Латинской Америки, не видя возможностей ее развития и адаптации форм зависимости к реальным условиям; другие же делали упор на возможностях определенного экономического роста и в условиях зависимости. Наиболее отчетливо эта полемика прослеживается в работах двух крупных социологов и экономистов - Т. Дос Сантоса и Ф.Э. Кардозу

* К. Л. Майданик (1929-2006 гг.) - видный отечественный историк и политолог, крупнейший специалист по Латинской Америке и иберийским странам, труды и взгляды которого оказали значительное влияние на развитие российской латиноаме-риканистики.

** Подробно о концепциях депендентизма и дебатах в латиноамериканской политологии 1960-х-1980-х гг. см.: Оку-нева, Л.С. Бразилия: особенности демократического проекта. Страницы новейшей политической истории латиноамериканского гиганта (1960-е гг.-2006 г.). - М., 2008. - С. 37-49.

*** Особого размаха дискуссия достигла в 1977-1980 гг. Именно тогда на страницах журналов «Латинская Америка», «Мировая экономика и международные отношения», «Проблемы мира и социализма» были опубликованы основополагающие статьи ведущих отечественных латиноамериканистов с изложением их позиций, а также сама дискуссия о характере и степени развития латиноамериканского капитализма. См.: Как оценивать особенности и уровень развития капитализма в Латинской Америке? // Латинская Америка. - 1979. -№ 1. - С. 53-101; 1979. - № 2. - С. 82-131.

(будущего президента Бразилии), символизировавших собой столь разные, но объединившиеся в рамках одной школы идейные направления, как радикализм левого толка и умеренно-прогрессистский подход.

Леворадикальный экономист Т. Дос Сантос исходил из того, что постоянное возникновение все новых внутренних противоречий препятствует дальнейшему развитию латиноамериканских стран. Сформулировав вывод о воспроизводстве слаборазвитости и зависимости как основополагающем феномене латиноамериканской модели капитализма, он считал невозможным дальнейшее развитие капитализма на континенте: будучи неспособным ликвидировать отсталость, «зависимый капитализм» не может решить «ни одну из проблем латиноамериканской действительности». В результате развития «зависимого капитализма», писал Дос Сантос, в Латинской Америке происходит постоянное воспроизводство зависимости и слабо-развитости, отсталости, нищеты и маргинализации населения. Усиление зависимости от развитых «центров», все возрастающий приток иностранных капиталов подорвали и материальную основу латиноамериканской буржуазии, сократили до минимума ее возможности определять модель автономного капиталистического развития».

Теории Т. Дос Сантоса противостояла уме-ренно-прогрессистская, центристская линия Ф.Э. Кардозу, который подверг критике отрицание возможности дальнейшего развития капитализма в «странах периферии» и теоретически обосновал возможность развития капиталистических отношений и в условиях зависимости. Кардозу считал, что в Латинской Америке в условиях распространения новых форм монополистической экспансии и эксплуатации шел процесс развития капитализма, который он назвал «зависимо-ассоциированным развитием». Эта модель, по мнению Кардозу, выражалась во все возрастающем переплетении интересов трех секторов: местного капитала, государства и транснациональных корпораций. Кардозу считал, что возможности «зависимо-ассоциированного развития» государств континента далеко не исчерпаны: «капиталистическое развитие слаборазвитых стран» Латинской Америки позволяет достичь некоторого динамизма экономической жизни, способствует накоплению капиталов, развитию промышленности, концентрации ренты и «создает острова развития на фоне бедности». Такие понятия, как «зависимость», «монополистический капитализм» и «развитие», не рассматривались Кардозу как взаимоисключающие; напротив, в наиболее развитых странах континента происходит «зависимо-капита-

листическое развитие»; таким образом, проникновение ТНК отнюдь не означает стагнации капитализма.

Естественным образом разработка проблем развития бразильского капитализма логически привела бразильских политологов к постановке вопроса и о политических альтернативах дальнейшего развития. В 1970-е гг. сформировались два разных подхода, вытекавших из вышеупомянутых противоположных представлений о характере и особенностях латиноамериканского капитализма. Если Кардозу говорил о демократической перспективе для Бразилии, выступал за создание коалиции организаций гражданского общества, широкого альянса партий, отражающих интересы всех классов и слоев бразильского общества, и о борьбе за демократические преобразования, то позиция Т. Дос Сантоса была диаметрально противоположной. Отрицая развитие капитализма в Латинской Америке, говоря о невозможности превращения латиноамериканских стран в «новые капиталистические центры силы», т. е. в развитые капиталистические страны, он полагал, что разрешение противоречий Латинской Америки требовало не просто разрыва отношений с внешним миром, что вызвало бы полный хаос зависимых структур, а перехода к иной социально-экономической системе - социализму. В этом и состояла суть его концепции «социализм или фашизм», взятой на вооружение многими его коллегами-теоретиками да и практиками освободительной борьбы и получившей достаточную популярность в 1970-1980-е гг. Поскольку, полагал Дос Сантос, развитие по пути капитализма неспособно преодолеть слаборазвитость и углубляет зависимость, а проникновение иностранного капитала неспособно индуцировать экономический рост, на первый план выдвигается радикальная альтернатива «с ориентацией на социализм» как «единственная возможность» противостояния зависимому капиталистическому развитию. В случае же, если она не реализуется, восторжествует фашизм. Так возникла формула «социализм или фашизм» как якобы «единственно возможные» альтернативы для Латинской Америки (да и для всего мира): все остальные, в том числе и демократия, «утопичны».

К.Л. Майданик недвусмысленно склонялся к концепции Дос Сантоса. В своем докладе на дискуссии о правоавторитарных режимах он, правда, стремился соединить оба подхода. Его формула: в Латинской Америке сложился «среднеразвитый зависимый капитализм». Отсюда - умозаключение о «переходе от кризиса системы среднеразвитого (и зависимого) капитализма к системе зависимого государственно-монополистического капитализма».

44

С другой же стороны, в своих оценках политических последствий развития данного типа капитализма автор доклада прямо указывал на «антикапиталистическую, социалистическую альтернативу» как единственно возможный выход из структурного кризиса.

Исключительная сложность проблематики и хода мысли ученого, приведенная им система аргументации склоняют нас к необходимости - в целях максимального точной передачи его позиции - дать слово ему самому.

Согласно точке зрения Майданика, установление военных диктатур в странах Южного конуса в 1960-х гг. стало реакцией империализма и правящих классов на успехи социалистического развития Кубы и складывавшуюся, по его мнению, революционную ситуацию в других странах континента. Для выхода из структурного кризиса и ответа на социалистическую альтернативу правящие классы разработали новую, воплотившуюся в указанных режимах модель капиталистического развития, главные черты которой - уничтожение буржуазной представительной демократии, сложившейся системы партий, массовых организаций, ликвидация гражданских свобод, оттеснение традиционных буржуазных группировок от власти и ее переход в руки «тройственного союза»: верхушки армии, высшей госбюрократии и ТНК, а также буржуазии, связанной с госсектором (при этом государство приобретало большую степень автономии по отношению к традиционным эксплуататорским классам). Важной чертой стало усиление эксплуатации трудящихся при усилении централизации и концентрации капитала. «Жесткая концентрация и централизация власти в руках узкой фракции эксплуататорских классов, откровенно авторитарный, воинствующе антидемократический характер ее -таков первый атрибут рассматриваемой модели». Второй - «консервация социальной ситуации»: «террор, диктатура в решающей мере необходимы именно для того, чтобы обеспечить политическую стабильность в условиях социальной консервации и снижения жизненного уровня большинства до предела «биологического выживания». Следующая черта - «ускоренный, форсированный приток иностранного капитала (привлеченного, в первую очередь, низкой зарплатой рабочих современных отраслей промышленности и политической стабильностью), который и делает возможным быстрый экономический рост при сохранении прежней социальной структуры, осуществление зависимой индустриализации страны, возникновение новой системы империалистического господства. В ходе данного процесса наиболее современные,

наиболее динамичные отрасли промышленного производства переходят в руки международных монополий, в которые на правах младшего партнера интегрируется часть местной буржуазии. Твердая власть и низкая зарплата являются предпосылками беспрепятственного ввоза и вывоза иностранного капитала, его воспроизводства на новой основе». Но есть и особенность - в «развитии государственного регулирования, вмешательства государства в экономику, да и в социальные процессы». В итоге сложилась «своеобразная «биполярная» социально-экономическая система с двумя ведущими секторами: международные монополии и государственный сектор, базовая промышленность и инфраструктура».

Что касается характеристики массовой базы режима, то вначале имел место «разгон парламента и партий; кровавые репрессии, период максимального сужения и массовой базы режима», но затем появилась заинтересованность режима в хотя бы минимальной массовой поддержке, а также в расширении внутреннего рынка»; отсюда - «потребность в стабилизации и даже в улучшении положения средних слоев».

«Идеология <бразильского военного> режима носит воинствующе антидемократический, элитарно-технократический и шовинистический характер», характеризуется «националистической шумихой», носит «ярко выраженные экспансионистские тенденции, притязания на роль «младшего партнера» (или старшего приказчика) США в системе господства последних на латиноамериканском континенте, стремление к «субгегемонии» в Южной Америке и т. п.». Эта политика «получила броское определение "субимпериализм"». Главное в политике режима - «сознательная и безусловная поддержка империализма США во всех стратегических вопросах, подчинение коренным его интересам».

«Каждый из основных аспектов рассматриваемой модели в той пли иной мере отвечает реальным потребностям капиталистического развития, а в сумме своей они представляют органичный структурам среднеразвитого зависимого капитализма, латиноамериканской действительности вариант общественной эволюции - в интересах империализма «метрополии», местных эксплуататорских классов и слоев, в рамках зависимого капиталистического развития».

«В рамках данной модели возможно зависимо капиталистическое «преодоление» нынешнего кризиса структур (что <...> отнюдь не требует, чтобы были решены все проблемы этого кризиса). А это, в свою очередь, позволяет определить социально-экономическую сущность «преодоления» или - что

одно и то же - сущность той новой системы общественных структур, переход к которой призвана обеспечить правоавторитарная модель. Речь идет о переходе от кризиса системы среднеразвитого (и зависимого) капитализма к системе зависимого государственно-монополистического капитализма». Если в странах «периферийной Европы» «ведущей альтернативой решения проблем кризиса системы среднеразвитого капитализма оказалась революционно-социалистическая», то «на классическом Западе» «формой политического обеспечения капиталистической альтернативы на этом развилке истории повсеместно стал фашизм» [3].

Далее К. Л. Майданик перешел к центральному вопросу своего доклада, являющемуся ключевым и для нас сегодня в нашем проекте: сравнительному анализу правоавторитарных режимов и характеристике понятия «фашизм». Приведем эти рассуждения полностью.

Сравнительная характеристика, «классификация» правоавторитарных режимов предполагает соотнесение их с уже известными образцами - как в Латинской Америке, так и в других районах мира.

Очевидна недостаточность, неопределенность - особенно в рамках глобального анализа -понятия «правоавторитарный». Не удовлетворяя требованию объяснения данного явления, это определение еще в меньшей мере отвечает задаче применения его к практическим потребностям борьбы против режимов подобного рода.

Представляется, что наилучшее сочетание требований научности анализа и действенности борьбы обеспечивается определением, в основе которого лежит понятие фашизма («зависимый фашизм», «военный или военно-технократический фашизм» и т.п.). Политические, мобилизующие преимущества такого четкого определения в мире, где еще достаточно жива память о 30-40-х годах, очевидны. Реакция мира на события в Чили достаточно доказала это.

В какой мере, однако, данное определение является научным? Ведь волюнтаризм терминологии, смешение теории с пропагандой могут отражать потерю реального представления об объективных особенностях того процесса, к которому тот или иной термин прилагается, и способствовать еще большей утрате этого представления. А это, в свою очередь, взимает тяжелую дань с исторической, революционной практики.

Представляется, например, и сегодня научно неоправданной характеристика как фашистских режимов, подобных парагвайскому, гаитянскому или никарагуанскому. Отнюдь не потому, что ре-

жимы эти заслуживают доброго слова, а потому, что соответствуют они качественно иной стадии общественного развития, решают - по мере своих палаческих возможностей - иные задачи, опираются на иные силы и закономерности, нежели тот тип режима, который вошел в науку, в теорию как фашистский. И потому пути борьбы против этих режимов должны отличаться от классической стратегии антифашистской борьбы.

Точно так же можно вспомнить и о том не-

малом вреде, который принесло революционному движению некоторых стран Латинской Америки применение термина «фашистский» для характеристики ряда популистских режимов 30-40-х годов.

Все это так. Однако на этот раз налицо действительные черты глубинного, структурного сходства базовых элементов между «правоавто-ритарными» режимами Латинской Америки и европейским фашизмом 20-40-х годов XX в. Но речь идет при этом не о капиталистически высокоразвитой Германии, которая, по нашему мнению, явилась скорее исключением, но не «правилом» фашистской модели, а об остальных фашистских странах. О тех странах Южной и Восточной Европы, где потерпела временное поражение революционно-социалистическая альтернатива выхода из кризиса структур среднеразвитого капитализма: Италия, Испания, Польша, Венгрия, Латвия, впоследствии Греция...

Перечислим основные из совпадающих элементов:

а) общность национальных исторических ситуаций, породивших данные режимы (зрелость однотипного кризиса структур в странах, отмеченных - хотя и в разной мере - печатью зависимого развития; непосредственная угроза реализации революционно-социалистического варианта решения проблем кризиса);

б) общность исторической функции режимов (борьба с революционно-социалистической альтернативой; обеспечение выхода из кризиса на путях капиталистической модернизации; обеспечение условий для капиталистической индустриализации, для перехода к структурам ГМК);

в) общность ведущей социально-экономической тенденции, ведущих системообразующих факторов капиталистической модернизации (усилении экономической роли государства, роли госсектора и его «управляющих» при одновременном возрастании мощи монополий);

г) общность главных политических параметров режима (диктаторский - тоталитарный и элитарный характер власти; высокая степень

46

автономии государства по отношению к традиционным правящим классам; кровавый, беспощадный террор по отношению к революционной оппозиции);

д) общность важнейших элементов социальной политики (отказ от структурных реформ; «замораживание» существующих структур общества и пропорций национального дохода);

е) несомненное родство ряда аспектов идеологии (националистическая и «антикоррупционная» демагогия, культ государства и «производства» и т.п.) и внешней политики (экспансионистские тенденции, гонка вооружений);

ж) опора режима - и в момент победы, и в фазе зрелости - на основную часть средних слоев.

Говоря об отличиях латиноамериканского фашизма от фашизма европейского, надо иметь в виду неоднородность последнего. Несомненно, что испанский (или греческий) вариант фашистского режима значительно ближе к латиноамериканским, нежели итальянский, не говоря уже о германском.

Первый блок различий: несравненно меньший вес социальной демагогии в идеологии режима; отсутствие массовой фашистской партии; значительно более пассивный характер поддержки режима со стороны мелкой буржуазии; та незначительная роль, которую играют в установлении режимов и в их функционировании деклассированные, выбитые кризисом из привычной жизненной колеи элементы. Очевидна теснейшая связь этих моментов друг с другом. В сумме их отсутствие лишает латиноамериканский фашизм одной из отличительных черт: сочетания действий «сверху» и «снизу», придающего фашистскому движению и переворотам формальную видимость «революции» против существующего режима. Однако говорить поэтому о неприменимости понятия «фашизм» к латиноамериканской правоавторитарной модели, на наш взгляд, неверно.

Достаточно напомнить, что никто пока не ставил под сомнение фашистский характер испанского, португальского, греческого режимов, между тем рассматриваемый аспект там, по существу, отсутствовал. Конечно, можно сказать, что определять все эти режимы как фашистские теоретически неточно, что определение это правомерно лишь в том случае, если налицо «низовой момент». Но тогда неминуемо встанет вопрос о том, в рамках какого родового понятия можно объединить и данный вид «чистого фашизма», и франкистский, и салазаровский, и «полковничий» режимы. Если такое понятие будет найдено, то в рамках его все равно не может не найтись места

для некоторых режимов Латинской Америки. Каких именно - покажет анализ этой проблемы.

Так же решаются и вопросы, связанные с очевидной для Латинской Америки ведущей ролью армии в установлении фашистского режима.

Нельзя отвлекаться и от чисто тактических аспектов практики и идеологии режима; лидеры его не могут не считаться с тем, насколько скомпрометирован фашизм своей европейской «классикой». Это тоже неизбежно влечет за собой и реальные различия и, чаще, видимость их. Думается, однако, что главное различие между европейским фашизмом и его латиноамериканским переизданием в другом. Коренится оно в самом изначально зависимом характере капиталистического развития Латинской Америки (в странах периферийной Европы эта черта общественной эволюции уже прослеживалась, но была выражена значительно слабее). Результатом же зависимости от империализма становится биполярная структура социально-экономической власти в фашистской стране. С одной стороны, госсектор - «естественный» для фашизма гегемон в области социально-экономического развития. С другой стороны, на роль системообразующего претендует и мощный сектор международных монополий. А это уже решительно выходит за рамки фашистской традиции. Сегодня можно говорить и о «плодотворном симбиозе» между этими секторами (Бразилия), и в то же время о существовании в его рамках двух тенденций социально-экономического развития.

При одной из них сектором-гегемоном становится государственный, а сектор международных монополий переходит на положение младшего партнера. (Речь идет, разумеется, о госсекторе, функционирующем в рамках и в интересах зависимого капиталистического развития, выступающем в виде неравноправного партнера государственно-монополистического капитала «метрополии».) Подобная эволюция приведет, думается, к развитию «классических» черт режима. И, напротив, превращение госсектора в «младшего партнера» международных монополий скорее всего породит такие тенденции, которые «размоют» специфически фашистские черты режима, усиливая при этом элементы прямой зависимости от империалистических центров решения. Эту особенность режима, которая временами является его силой, а временами - его слабостью, будут, очевидно, всячески использовать противники режима, вскрывая, усиливая противоречия между носителями обеих тенденций. Нам представляется важным при этом не поддаваться соблазну видеть в «классических» фашистах националистов и завтрашних

антиимпериалистов, а в носителях «проекта монополий» - либералов и завтрашних демократов.

Известная жизнеспособность правоавтори-тарной модели фашистского типа ни в коей мере не означает ни ее соответствия интересам нации, ни - тем более - потребностям эксплуатируемого, трудящегося большинства, ни ее способности решить главные проблемы кризиса структур. Назовем лишь несколько таких проблем, которые не только не будут решены, но, напротив, еще более обострятся функционированием симбиоза тоталитарного государства и международных монополий:

— проблема дальнейшей дезинтеграции национальной экономики и общественной жизни в целом; «частичный», исключающий характер экономического развития; рост контрастов и диспропорций между традиционным и современным сектором; между городом и деревней, полудюжиной «центров прогресса» и стагнирующей периферией, экономическим бумом и социальной неподвижностью и т.д. и т.п.;

— проблема независимого развития, т. е. развития, которое было бы функцией от интересов данного национального общества, а не иностранных интересов; усиление нормы и объема империалистической эксплуатации; расширение «все-присутствия» иностранных монополий; усиление технологической зависимости;

— проблема социальных язв - от детской смертности, крестьянского безземелья и жи -лищного кризиса до безвыходной (в рамках данного пути развития) ситуации в сфере занятости; и одновременно проблема сохранения вопиющих классовых привилегий, зачастую еще докапиталистического происхождения;

— как результат совокупного воздействия двух предыдущих факторов - узость внутреннего рынка, становящаяся на определенном этапе важнейшим препятствием для экономического роста;

— проблема демократии, участия большинства в выработке жизненно важных для общества решений или, по крайней мере, его влияния на эти решения; соблюдение элементарных гражданских прав и свобод, начиная от права на жизнь и на то, чтобы не быть подвергнутым пыткам;

— наконец, все рассмотренные изъяны развития препятствуют созданию массовой социальной базы режима.

Вряд ли какая-либо из этих проблем станет сама по себе смертельной для фашистского режима, рубежом, который он не сможет преодолеть (не говоря уже о том, что большинство из них он принципиально не пожелает решать). Но именно

те проблемы, которые не может или не хочет решить фашизм в стадии своего становления и последующего развития, указывают, очевидно, на оптимальные опорные пункты и направления мобилизации и деятельности антифашистских сил.

Так как конкретная разработка этой темы не входит в задачу данного доклада, хотелось бы лишь подчеркнуть те черты антифашистской стратегии в Латинской Америке, которые прямо вытекают из анализа самой природы фашистской модели.

1. Из сказанного, по-видимому, следует вывод о том, что не приходится полагаться на изначальную обреченность фашистского режима. Но если пагубны «фаталистически-оптимистические»уста-новки на то, что время является естественным союзником антифашистских сил, то не менее пагубна и позиция фаталистического пессимизма и пассивности (симптомы которых усилились одно время среди части реформистской интеллигенции в странах Южного конуса), которая к тому же подчас сменялась подчеркиванием «объективно-прогрессивных аспектов режима» и изъявлением (со вздохом) готовности сотрудничать с ним в реализации оных.

Все, о чем шла речь выше, говорит о том, что любой компромисс с носителями фашистских тенденций, с режимом, поддержка тех или иных аспектов его деятельности будут использованы сильной, «абсорбирующей» фашистской моделью, а не ее хитроумными либеральными попутчиками.

2. Нарастание фашистской угрозы отнюдь не означает в условиях Латинской Америки необходимости строго «оборонительной» стратегии революционеров, стратегической умеренности в постановке и решении ими проблем социальных преобразований, принесения последних в жертву интересам защиты институтов буржуазной демократии. И не только потому, что последняя в большинстве случаев является фикцией. А потому, что фашизм означает здесь не сохранение статус-кво, но обеспечение условий для капиталистической модернизации общества, для перехода его на качественно высшую ступень. Поэтому действенной альтернативой ему не может быть ни чисто оборонительная борьба, ни реформистское латание существующего строя (поскольку речь идет о странах, где фашизм не пришел к власти), ни установка на возвращение к «старым добрым временам» или на поиски некоего режима, смонтированного из атрибутов различных моделей развития (поскольку речь идет о странах, где фашизм уже прорвался к власти). Такой реальной стратегической альтернативой фашизму может быть, в

48

конечном счете, лишь всемерное развитие процесса, утверждающего противоположный фашизму антиимпериалистический и антикапиталистический вариант решения проблем кризиса структур. И проводя реалистическую тактику, направленную на всемерное использование противоречий в стане противника, на максимально возможное расширение круга социальных и политических участников антифашистской борьбы (которая потенциально может объединить большие силы даже по сравнению с борьбой антиимпериалистической), революционеры отдают себе отчет в том, что лишь « бросок вперед» на пути революционного преобразования общества является стратегической гарантией победы над фашизмом.

3. При анализе возможностей борьбы с фашистским режимом в стадии его консолидации целесообразно, на наш взгляд, выделение трех ее этапов.

Первый, непосредственно следующий за переворотом, неблагоприятен для антифашистской борьбы. Определяющими в этом смысле факторами являются: а) деморализация, растерянность масс; б) частичная дезорганизация политического (партийного и профсоюзного и т.д.) аппарата антифашистских сил, его неприспособленность к новым условиям, частично его обескровленность; в) массовая поддержка режима со стороны средних слоев; г) фактор сохраняемой фашизмом инициативы, успешно осуществляемой им функции разрушения институтов прежней политической власти и т. д.

Второй этап представляет наибольшие возможности и для развертывания антифашистского движения и, по-видимому, для нанесения им решительного контрудара. Массы постепенно приходят в себя от первого шока; их организации перестраиваются, реорганизуются, приспосабливаются к новым условиям. С другой стороны, фашистский режим еще не консолидировался - во всяком случае, пока речь идет о путях, методах, механизме, социальной базе выполнения им своих «созидательных» функций. Мелкая буржуазия и родственные ей слои, вчера еще признававшие переворот, под воздействием процессов, о которых говорилось выше, переходят к пассивной оппозиции режиму. Одновременно происходит последняя вспышка сопротивления традиционных буржуазных партий, организаций и институтов прежнего режима.

История (Италия 1924-1925 гг., Германия 1934-1935 гг.) показала, что совокупное действие всех этих процессов создает кризисную для фашистского режима ситуацию - развязка ее в решающей мере зависит от состояния революци-

онных сил, от их способности использовать благоприятные объективные условия. Если, однако, сила режима, слабости революционеров, неблагоприятная для них международная ситуация (или опять-таки все эти факторы, вместе взятые) склонят в этот момент чашу весов в пользу фашизма, режим консолидируется.

Развитие событий в 1974-1975 гг. характеризуется ослаблением попыток фашистского наступления в Латинской Америке. Это связано и с силой антифашистского сопротивления в ряде стран (Чили, Уругвай), и с твердой позицией правительства Перу, и с развитием экономического кризиса, поразившего весь мир капитализма, и с положительными сдвигами в политике ряда буржуазных, в основном реформистских правительств в Карибской зоне континента. Но то, о чем говорилось ранее, указывает, нам кажется, на структурный (а не конъюнктурный) характер фашистских тенденций в Латинской Америке. Поэтому и сегодня для большинства стран Южной Америки борьба против фашистской опасности остается объективно одним из магистральных направлений революционной антиимпериалистической и антикапиталистической борьбы. По-видимому, в этом субрегионе именно антифашистская борьба станет основным, определяющим моментом «третьего тура» революции. Подобно тому, как в годы «первого тура» такой детерминантой была борьба непосредственно против империализма и традиционных форм власти олигархии, а в годы недавнего революционного подъема - борьба против первой череды режимов буржуазно-империалистической альтернативы (реформистских и «неоимпериалистических»). В последнее время все настойчивее ставят вопрос об угрозе фашизма и необходимости антифашистской мобилизации и прогрессивные силы Центральной Америки.

В этой связи встает целый ряд конкретных вопросов, правильное решение которых очень важно для исхода антифашистской борьбы: фашизм и армия; фашистские тенденции в малых странах; фашизм и империализм (империалистическая система в целом, «головной» империализм, иностранные монополии, использование межимпериалистических противоречий); фашизм и церковь (эта проблема стоит в Латинской Америке по-иному, нежели в Европе 30-х годов, и имеет очень большое значение); фашистский экспансионизм и проблемы латиноамериканской интеграции и многие-многие другие, требующие отдельной и срочной разработки.

«Если фашизм победит в Чили, это станет началом долгой фашистской ночи в Латинской

Америке». В этих словах генерального секретаря католического Латиноамериканского профцен-тра трудящихся Э. Масперо выражено опасение, для которого есть основания. Для того чтобы оно не реализовалось, необходимо, чтобы события 11 сентября 1973 г. для общественного сознания Латинской Америки и всего мира стали тем, чем был приход фашизма к власти в Германии для мирового общественного сознания 30-х годов. Необходима широчайшая антифашистская мобилизация, подобная той, которая была осуществлена 40 лет назад вокруг событий в Испании. Необходимы эффективные действия против фашизма: от защиты революционного Перу (ныне главной стратегической мишени фашистского наступления на континенте) и кампании по изоляции и расшатыванию наиболее уязвимых сегодня чилийского и уругвайского звеньев фашистской цепи - к контрнаступлению по всему фронту, с применением всех средств политической и идеологической борьбы, находящихся в распоряжении мирового антифашизма [4].

На основе доклада К.Л. Майданика развернулась дискуссия, основные положения которой высвечивают столь актуально звучащие сегодня научные проблемы фашизма и правого радикализма. Основные положения споров настолько созвучны современным дебатам, что, сходя со страниц того давнего обсуждения, как бы «перемещаются» в наши дни. Пусть прозвучит «прямая речь» основных участников дискуссии (ряд выступлений дается в сокращенном виде).

А.А. Галкин*. Я бы сказал, что доклад К.Л. Майданика состоит из добротных кирпичей <...>, но вот здание, которое построено из этих кирпичей, не очень прочно. Цель, которую я перед собой ставлю, - указать на слабые места предлагаемой нам конструкции. Они мне кажутся существенными и побуждают задуматься над тем, стоит ли ее совершенствовать или, быть может, попытаться построить из уже изготовленных кирпичей и блоков иное здание.

Я согласен с тем, что было сказано докладчиком по поводу опасности чрезмерно широкой трактовки понятия «фашизм». Однако, высказав эту мысль, докладчик, в конечном счете, сам встал на путь весьма расширительного толкования этого феномена. Некоторые другие ученые, следуя по этому пути, предлагают рассматривать интересующее нас явление в широком историческом аспекте и по сути дела растворяют его в понятии «тоталитарный, тиранический режим». Разумеется, такое выделение

тоже вполне возможно. Но мне кажется, что при такой широкой трактовке понятия мы теряем его реальные черты. Поэтому я лично выступаю за суженную трактовку понятия и попытаюсь пояснить, что я имею в виду.

В докладе не фигурирует определение фашизма. Но из содержания его несомненно следует, что под фашизмом понимается политическое движение в странах со средним уровнем развития капитализма, пытающееся преодолеть кризис социально-экономических структур и использующее в качестве инструмента крайне насильственные, террористические формы.

При такой трактовке непонятно, как быть с индустриально развитыми странами, которые переживают сейчас кризис социальных и политических структур. Как специалист по фашизму в странах индустриально развитого капитализма, я бы хотел получить разъяснение.

Ведь именно сегодняшний кризис сделал актуальной угрозу неофашизма в Италии - стране, которая в целом, бесспорно, относится к развитому региону. Кроме того, при таком определении выпала очень важная характерная черта фашизма. Это наличие не просто социальной базы, а организованной и активизированной массы, поддерживающей террористический режим, в конечном счете, вопреки собственным социальным и политическим интересам. Если этого нет, то можно ли говорить о фашизме?

В данном случае речь идет не о примере, а о понятии как таковом. Трактовка фашизма докладчиком побудила его вывести за скобки (как нетипичный) германский фашизм. Я же, напротив, считаю, что понять фашизм как социально-политический феномен невозможно без учета уроков господства нацистов в Германии. Это полностью относится к фашизму в восточноевропейских странах в предвоенные годы - фашистские черты в политической

* А.А. Галкин - доктор исторических наук, профессор, главный научный сотрудник Института социологии РАН. Выдающийся отечественный исследователь проблематики фашизма, автор свыше 20 книг, в том числе ставших классическими монографий «Германский фашизм» (М.: Наука, 1967, 1989) и «Социология неофашизма» (М.: Наука, 1971). Символическим образом А.А. Галкин олицетворяет связь времен и непрерывность исследовательской мысли: участник освещаемой нами той давней дискуссии в журнале «Латинская Америка», он является главным редактором и одним из авторов издания о фашизме и правом радикализме, которое читатель держит в своих руках [Фашизм и правый радикализм в Европе и Америке: история и современность / Берегиня^777^Сова: общество, политика, экономика. Научный журнал. - 2014. - № 4 (23), 2015. - № 3 (26); Фашизм и правый радикализм на Западе и на Востоке: история и современность / Берегиня^777^Сова: общество, политика, экономика. Научный журнал. - 2016. - № 4 (31)].

50

структуре этих стран складывались под большим влиянием Третьего рейха. Испанский фашизм, как мы знаем, был насажден в значительной мере благодаря Германии и Италии и во многом, особенно на первых порах, копировал их структуру. Я не отрицаю тем самым возможности возникновения и ускорения фашизма в странах со средним уровнем развития капиталистических отношений. Однако до сих пор наиболее «канонические» формы фашизма были типичны для индустриально развитых капиталистических стран. Во всяком случае, у нас нет оснований при анализе ситуации в латиноамериканских странах отбрасывать опыт, накопленный в прошлом, естественно, отдавая себе отчет, что прошлое есть прошлое и что латиноамериканские страны обладают значительной спецификой. Хотелось бы, в частности, знать, в какой из стран латиноамериканского континента ультраправые, военно-террористические режимы располагают активной, организованной, массовой социальной базой. Если такой базы нет, то оценка этих режимов как фашистских в «классическом» смысле преждевременна.

Однако имеется одно «но», которое сближает мою точку зрения с точкой зрения докладчика. Пример фашистских режимов прошлого, в частности, в Восточной Европе, свидетельствует, что при определенных обстоятельствах фашистские силы, не имеющие массовой базы, могут создать ее после прихода к власти. Подобный ход событий вполне возможен и в отдельных латиноамериканских странах: режимы, пришедшие к власти как чисто военно-диктаторские, создав себе массовую базу, могут трансформироваться в фашистские в «каноническом» смысле. Но создать массовую базу нельзя, стоя на позициях социальной консервации. Такая массовая база возникает лишь в ходе экономической и социальной модернизации. Опыт прошлого показывает, что прочность фашистских режимов обеспечивалась не только расстрелами, концентрационными лагерями и демагогическим словоизвержением, но и тем, что он практически осуществлял определенную социальную модификацию. Другое дело, что сама социальная модернизация бывает различной. Она может быть направлена на подрыв существующего строя или иметь своей целью его укрепление. Фашизм осуществляет такую модернизацию ради спасения капиталистической системы.

Это очень важное обстоятельство. Если нынешние латиноамериканские правые делают ставку только на тюрьмы и концлагеря и даже не пытаются решать социальные проблемы, если ограничиваются лишь экономической модернизацией, то чем же

они отличаются от традиционных военно-диктаторских режимов? Иными словами, очень многое зависит от того, осуществляется ли в названных странах социальное маневрирование фашистского типа [5].

М.И. Поляков. Какие цели ставили перед собой фашистские режимы - те режимы, которые были разгромлены в ходе Второй мировой войны? Практика показывает, что это была модернизация социально-экономической структуры. Для стран разного уровня развития это понятие может иметь разное содержание: либо как переход к государственному или государственно-монополистическому капитализму, либо на какую-то новую ступень. Какими средствами традиционные фашистские режимы добивались выполнения поставленных перед собой задач? Это убийства, аресты, репрессии. Именно эти средства применяют военные режимы, возникшие в Латинской Америке в последнее время. Они превратили пытки в метод правления.

В подобных условиях мне представляется несколько странным говорить о социальном маневрировании применительно к Чили и даже к Бразилии. Бразильский режим добивался спада забастовочного движения именно репрессиями.

Встает вопрос о социальной базе тех право-авторитарных режимов, которые появились в Латинской Америке в последнее время. Для большинства традиционных фашистских режимов была характерна широкая социальная база. Этого нет в Латинской Америке, хотя совершенно очевидны попытки военной хунты в Чили создать социальную базу, прежде всего за счет маргинальных слоев [6].

Э.Е. Кузнецова. Здесь говорилось о значении социального маневрирования для определения характера того или иного правоавторитарного режима. Остановлюсь на проблеме социальной политики бразильского режима, которую нельзя игнорировать при изучении его характера, особенно с появлением в последние годы признаков социального маневрирования.

Действительно, если взять бразильский режим сразу же после переворота 1964 г., то кроме террора и экономического гнета, которым подверглись трудящиеся, в глаза ничего не бросалось. Однако с конца 60-х - начала 70-х годов буржуазия переходит к более гибкой и изощренной политике. В чем же это прежде всего проявилось? В меньшей степени в той традиционной тактике, которую можно было бы назвать тактикой удовлетворения экономических потребностей трудящихся и которая получила большое развитие в последние годы в Мексике, Венесуэле, Колумбии. Но зато бразильская буржуазия активно пытается включить рабочих и трудящихся

вообще в систему капиталистической собственности. Это особенно ярко проявилось в плане «социальной интеграции» (сентябрь 1970 г.).

С одной стороны, создание согласно этому плану «фонда участия» за счет взносов предпринимателей фактически было изысканием средств для самофинансирования предпринимателей (но не без помощи государства). С другой, объявив о распределении части средств фонда среди трудящихся, идеологи правящих военно-монополистических кругов старались увлечь трудящихся новой перспективой, возможностью «общей собственности», стремились интегрировать их в капиталистическую систему. В этих условиях борьба рабочего класса за улучшение своего положения, за повышение зарплаты приобретает важное значение, так как срывает планы буржуазии по умиротворению пролетариата.

Подобно <. > социальной интеграции, которая охватывала трудящихся частного сектора, в основу социальной программы для государственных служащих, принятой в конце 1970 г., была положена идея «образования собственности». В этом проявилось стремление военно-монополистических кругов Бразилии охватить единой социальной политикой различные слои трудящихся.

Фактически план «социальной интеграции» и эта программа представляют собой одну из разновидностей системы «инвестиционной заработной платы», системы, которая распространена в странах развитого капитала. Бразильские идеологи, несмотря на то, что они постоянно подчеркивают национальную специфику своих программ, многое позаимствовали у западногерманской буржуазии.

Первая попытка приобщить рабочих к собственности была предпринята еще в 1967 г., когда был создан фонд гарантированных пособий за выслугу лет. Отменив одно из важнейших завоеваний трудящихся - гарантию стабильной занятости при трудовом стаже 10 лет, военное правительство предоставило рабочему право использовать средства, внесенные предпринимателем на его личный счет по истечении пяти лет при сохранении трудового договора.

Несколько слов об изменении отношения военного режима к профсоюзам, которое мы наблюдаем в Бразилии. Если сразу после переворота на профсоюзы обрушились жестокие репрессии, то к 1970 г. отношение к ним несколько меняется, особенно с приходом к власти правительства Медиси. При нем издаются декреты, по которым профсоюзы получают ряд прав в области управленияотдельныминебольшимиучасткамиздраво-охранения, образования, социального обеспечения и

т. д., им отводится определенная роль в ликвидации неграмотности. <. > Можно было привести и другие примеры политики маневрирования в области социального обеспечения, особенно в части расширения прав сельскохозяйственных рабочих, жилищного строительства, образования и др. <.> [7].

Рикардо Сакслунд (Уругвай). Поистине головокружительны ритмы изменений в мире за 30 лет, прошедших после победы над фашизмом. <...> Эти изменения затронули и Латинскую Америку. <...> Империализм покровительствует и фашиствующим диктатурам в Уругвае, Боливии, и «старым» диктатурам типа стресснеровской в Парагвае. Угроза фашизма нависает и над другими народами. <...>

Чему же учит уругвайский опыт? Уругвай долгое время оставался «витриной» господства либеральной буржуазии и примером буржуазной демократии. Но и он не смог избежать общего для латиноамериканских стран кризиса. И структурный кризис, который обострялся со второй половины 50-х гг., потряс уругвайское общество, вовлек его во всеобщий экономический, социальный и политический кризис. Одновременно росло и крепло рабочее и народное движение; все обостряющаяся классовая борьба наложила сильнейший отпечаток на жизнь Уругвая. За чрезвычайным положением, введенным в 1968 г., следует состояние внутренней войны, объявленной в апреле 1972 г., и приказ вооруженным силам принять участие в репрессиях. Олигархия делает вид, что целится лишь по движению «тупамарос», по так называемым группам «прямого действия». Но на самом деле целью всегда было движение с революционной перспективой, связанное с массами.

В феврале 1973 г. появляются первые признаки военно-политического кризиса, когда вооруженные силы выдвигают социально-политическую программу, в которой преобладает прогрессивная направленность <. > Февральский кризис заканчивается сделкой, благодаря которой империализм и реакция выигрывают время: начинается период маневрирования и борьбы, которая завершается государственным переворотом в июне 1973 г., когда правая военщина, поддержанная империализмом и «гориллами» Бразилии, сумела захватить власть и изолировать патриотов-военных. Государственный переворот направляет свою атаку в основном против рабочего и народного движения. Национальный конвент трудящихся (НКТ) объявляется вне закона, и коммунистическая партия уходит в подполье. Но проникнутый фашиствующими тенденциями переворот бьет по всем политическим, буржуазно-демократическим институтам страны,

52

включая парламент и политические партии. Однако с первого дня государственного переворота дает себя знать тот факт, что эти действия реакции и империализма происходят в стране, где они встречают мощное противодействие со стороны народа. Нельзя не считаться со всей опасностью фашизма (типа индонезийского или чилийского), но ясно одно, что сила народного ответа на переворот определит судьбу диктатуры. Уругвай становится страной с наибольшим количеством политических заключенных по отношению к общему количеству населения, самые зверские пытки становятся обычным, ежедневным явлением. <. > Диктатура опирается лишь на правую военщину, занимающую руководящие посты в армии. Ее поддерживает империализм. Диктатура связана с бразильскими «гориллами», она заигрывает с Пиночетом, Стресснером и Бансером, устанавливает связи с южноафриканскими расистами. <.>

Мне кажется излишним дискутировать о том, укладывается ли современный фашизм в Латинской Америке в рамки определения «классического» фашизма, т.е. гитлеровского или Муссолини. Не только потому, что «различные» фашистские режимы существовали в разных европейских странах (Германии, Италии, Испании, Португалии, Греции и т.д.) или Японии, но потому, что мы могли бы дойти до абсурда, будучи вынужденными отрицать его присутствие, если в точности не повторяются те же явления в каждой стране. Также неверно говорить лишь о «террористических фашистских методах» в Латинской Америке. Правда проста и ясна: фашизм существует и предстает многоликим.

Фашизм в Латинской Америке проявляется в яром антикоммунизме. Он преподносит себя в качестве спасения для народов перед лицом «мирового наступления коммунизма». Полагаю, нет нужды далее развивать этот аспект, поскольку он всем известен. Один лишь пример: реакционная уругвайская газета «Паис» без колебаний сегодня утверждает, что германский нацизм и военная катастрофа 40-х годов - детская игра в сравнении с «коммунистической угрозой». Верно, что на нашем континенте мы можем говорить, в известной степени, о диктатурах «старого» и «нового» стиля. Но названия мало меняют сущность, ведь в обоих случаях речь идет об инструментах для одной объективной цели, которая есть не что иное, как империалистическое господство.

Если мы посмотрим на весь континент в целом, а не на каждую страну в отдельности, <.> мы увидим, что у фашизма в Латинской Америке те же составные части, что и у «классического». Изменились лишь условия в мире. <.>

Латиноамериканский фашизм нередко имеет массовую базу. В качестве наиболее ярких примеров можно вспомнить деятельность католических масс в Бразилии в 1964 г. или деятельность широких секторов средних слоев в Чили в 1973 г.

Что касается конкретно характера уругвайской диктатуры, то я не думаю, что в настоящий момент ее можно квалифицировать как фашистскую. Однако в нее входят и в ее рамках действуют влиятельные фашистские группы. И фашизм в Уругвае, как и в других странах, - это вполне реальная угроза, это логический шаг для наиболее реакционных слоев господствующих классов перед ситуацией структурного кризиса <.> [8].

Н.С. Константинова. Мне бы хотелось остановиться только на одном аспекте «бразильской модели», а именно на идеологическом, который для консолидации и стабильности бразильского режима имеет не меньшее значение, чем, скажем, аспект экономический или политический. Тем более, что судить о характере режима можно лишь на основе подробного рассмотрения той идеологии, на которую данный режим опирается. Сразу же после своего прихода к власти военное правительство направило все усилия на то, чтобы подвести теоретическую базу под свою политику, понимая всю важность идеологии на современном этапе. Для этого нужно было, прежде всего, отмежеваться от идеологических и политических предшественников. И новое правительство начало с резкой чистки политики президента Гуларта, одновременно выдвигая свою модель развития страны. Праворадикальный, реакционный характер идеологии нового режима проявился с первых же дней его установления. Чтобы противопоставить себя предшествующему правительству, идеологи нового режима выдвинули лозунг: «Мы не националисты», - понимая при этом национализм как синоним антиимпериализма и даже антикапитализма. «В отличие от своих политических предшественников, - заявили они, - мы заботимся не только о своей собственной стране, но и о судьбе всего Западного полушария». На деле эта «забота» вылилась в пропаганду необходимости политической, идеологической и экономической интеграции стран Западного полушария под эгидой США, за которыми Бразилия открыто признавала роль лидера. Это стало программным тезисом официальной идеологии. Космополитизм, который теоретики «бразильской модели» выдвинули в качестве альтернативы предшествующему, в первую очередь - леворадикальному национализму, в действительности представлял собой не что иное, как крайне правую разновидность современного буржуазного национализма <...>.

После переворота вновь были вытащены на свет теории об «уникальности и неповторимости бразильской цивилизации». Однако на этот раз они были призваны не столько констатировать эту «неповторимость», сколько обосновать якобы вытекающее из нее право на господство в Латинской Америке и других близлежащих районах земного шара. <...> Конечно, не может быть проведено прямой параллели между расистскими теориями гитлеровского фашизма и пропагандой «исключительности» бразильской нации. Однако симптоматична сама по себе все усиливающаяся тенденция к пропаганде «избранности» и «особой исторической миссии» Бразилии в «третьем мире». Перекликаясь с идеологией американизма, бразильский национализм выступает с тезисом о «цивилизаторской миссии» экспансионизма, стараясь преподнести ее как «благо» для других народов, ищущих выхода из глубокого структурного кризиса. Отсюда безудержная пропаганда «бразильского пути» как единственной альтернативы радикального преодоления отсталости и слаборазвитости. Лейтмотив современного бразильского национализма - тезис о «национальной безопасности», которой якобы постоянно угрожают как внутри страны, так и извне. В связи с этим основной целью внутренней и внешней политики провозглашена защита «безопасности». <.> [9].

А.П. Караваев. Возникновение фашизма связано с вполне определенной исторической эпохой - эпохой империализма и всеобщего кризиса капитализма. Однако временные рамки его появления было бы полезно уточнить. Мне представляется, что фашизм был антитезисом, реакцией буржуазии на Октябрьскую революцию, на рост революционности пролетариата во всем мире. Это очень важный момент. Отсюда, в частности, вытекает такая характерная для фашизма черта, как ярый антикоммунизм. Одновременно для фашистских движений и режимов характерен крайне агрессивный (а не оборонительный) национализм, шовинизм, расизм и т.п.

Думается также, что фашизм является не только открытой террористической диктатурой, но и диктатурой тотальной, т.е. пронизывающей все общество, - в этом одно из его существенных отличий от других реакционных диктатур. В свою очередь, приобрести всеохватывающий характер диктатура буржуазии может лишь в странах достаточно зрелого и развитого капитализма. Наиболее адекватным экономическим базисом для политической надстройки фашистского типа является, по-видимому, государственно-монополистический капитализм или, по крайней мере, монополистический капитализм в странах, где созрели условия для

его перехода в государственно-монополистическую стадию. Этот важный элемент присутствует в определении фашизма, сформулированном XIII пленумом ИККИ, однако он не вполне учитывается некоторыми участниками дискуссии, отстаивающими тезис о фашистском характере нынешнего политического режима в Бразилии.

Между тем, новейшая политическая история Европы показывает, что фашистские режимы возникали в странах монополистического капитализма, в империалистических государствах. С моей точки зрения, классических образцов фашистских режимов всего два - итальянский и германский. Я не отрицаю фашистского характера некоторых других режимов, появившихся в Европе между двумя мировыми войнами, в первую очередь испанского, но мне кажется, что это были режимы эпигонские, подражательные. Они возникли в тот период, когда фашизм в Германии и Италии уже показал свою «эффективность» в решении некоторых актуальных для буржуазии вопросов, стал своего рода модой и распространялся, как чума. Однако подобные режимы смогли консолидироваться только в тех странах, где процесс концентрации производства и централизации капитала привел к возникновению своих собственных монополий, своего собственного финансового капитала, а также своих собственных, пусть даже «скромных», империалистических притязаний. Такой страной, например, была Испания в канун франкистского мятежа 1936 г. Возникновение к тому времени местных монополий и отдельных групп финансового капитала - научно доказанный и бесспорный факт, так же, как и появление империалистических притязаний у крупной буржуазии. И все же в связи с недостаточно высокой степенью зрелости испанского монополистического капитализма и «хилостью» испанского империализма (так он охарактеризован в программе КПИ) франкистский вариант фашизма формировался как подражательный.

Важнейшим элементом (и признаком) фашизма является наличие массовой базы, причем базы организованной и активизированной. Этот важный вопрос уже поднимался в нашей дискуссии. Об этом говорил Пальмиро Тольятти в своих знаменитых «Лекциях о фашизме»: «Фашизм не означает лишь борьбу против буржуазной демократии, и мы не можем применять это выражение только тогда, когда налицо борьба именно такого рода. Мы должны употреблять его исключительно в тех случаях, когда борьба против рабочего класса развертывается на новой массовой базе мелкобуржуазного характера...».

Для завоевания и удержания под контролем мелкобуржуазных и полупролетарских масс руко-

54

водство фашистских режимов и движений всегда широко прибегало к националистической и социальной демагогии. Этим целям служил культ сильной личности, харизматических лидеров, якобы наделенных сверхъестественной силой, на деле же опытных демагогов, обладающих способностями манипулировать настроениями масс, гальванизировать толпу, играя, как правило, на ее низменных инстинктах. В этом отношении, а также по социальному составу массовой базы у фашистских движений и режимов много общего с популистскими движениями. Более того, мне представляется, что фашистские движения - это реакционное вырождение популистских движений, их крайне правый, шовинистический вариант.

На очень важный признак фашизма обратил внимание в своем выступлении на этой дискуссии А. А. Галкин, отметив, что фашистский режим не может обеспечить себе массовую базу только расстрелами, концентрационными лагерями и демагогическими словоизлияниями - для этого необходима также экономическая и социальная модернизация. Действительно, хотя фашизм - диктатура реакционная, направленная на сохранение и укрепление господства классов, представляющих историческое прошлое, для него характерна тенденция к модернизации общества на реакционной основе.

Еще один существенный признак фашизма -корпоративизм, т.е. огосударствление профсоюзов, объединение рабочих и предпринимателей в единых синдикатах, регулирующих трудовые отношения при арбитраже государства. Подобная система, изобретенная в фашистской Италии, использовалась и в некоторых латиноамериканских странах. В частности, в 30-х годах ее ввел в Бразилии Ж. Вар-гас, в 40-х годах в Аргентине - X. Перон. Однако в условиях режимов популистского типа при арбитраже государства, не имеющего фашистского характера, эта система нередко работала иначе. Иногда даже, как мне представляется, далеко не всегда в пользу предпринимателей (например, в Бразилии в 1961-1964 гг.).

Наконец, для фашистских режимов характерна, на мой взгляд, строго монопартийная структура.

Рассматривая явления и факты латиноамериканской действительности сквозь призму отмеченных признаков, безусловно, нетрудно обнаружить, что некоторым правоавторитарным режимам, пришедшим к власти в последние годы, присущи отдельные черты, характерные для фашистской модели. Это прежде всего террористические методы осуществления власти, ярый антикоммунизм. В то же время нужно, по-видимому, констатировать, что некоторые другие существенные признаки фа-

шизма, присущие режимам Латинской Америки, отнюдь не безоговорочны или даже практически отсутствуют в соответствующих «моделях». Думаю, что это в первую очередь относится к Бразилии. Прежде всего, обращает на себя внимание отсутствие массовой фашистской партии и вообще какого-либо организованного массового движения, служащего опорой военного режима. Более того, именно в результате государственного переворота 1964 г. в стране перестало существовать широкое, хотя и аморфное, движение популистского типа, правые течения которого, возглавляемые Карлосом Ласердой и Адемаром де Барросом (вскоре после переворота оба эти деятеля были лишены политических прав), в потенции могли бы стать базой для создания фашистской партии.

Ликвидация некоторых традиционных институтов буржуазной демократии, репрессии против прогрессивных сил и вообще инакомыслящих, официальный отказ от принципа национализма во внутриэкономической и внешней политике, наконец, осуществление в первые же месяцы после переворота ряда мероприятий, направленных на значительное понижение реальной зарплаты трудящихся, не только не могли обеспечить режиму массовую базу, но и способствовали ее сужению. Режим вскоре лишился поддержки и значительной части мелкой буржуазии, которая в своей массе приветствовала переворот.

За исключением, может быть, весьма ограниченных мер, проводимых в рамках так называемой «программы социальной интеграции» (провозглашена в 1970 г. и предусматривает создание за счет отчислений от некоторых налогов, выплачиваемых компаниями, специального фонда, из которого входящий в синдикат рабочий и член его семьи может получить «свою квоту», устанавливаемую в зависимости от размера заработной платы и стажа работы в случае свадьбы, полной потери трудоспособности, увольнения или смерти), военный режим до сих пор практически не прибегал к политике социального маневрирования в фашистском духе. В его пропаганде сравнительно редко использовались элементы социальной демагогии и вообще «харизматические» средства политического контроля над массами. Напротив, военные руководители демонстрируют подчеркнуто сухой, отнюдь не демагогический стиль и демонстративно опираются главным образом на авторитарные методы, на грубую силу. В экономической области военный режим открыто проводит курс на ускорение темпов капиталистического накопления за счет усиления эксплуатации трудящихся и расширения сотрудничества с иностранным капиталом.

Для регулирования трудовых отношений используется корпоративная система, введенная в стране еще в начале 30-х годов. Однако в силу того обстоятельства, что в годы, которые непосредственно предшествовали перевороту, министерство труда и специальные суды по разбору трудовых конфликтов нередко принимали решения в пользу рабочих, эта система плохо выполняет свою политическую функцию, заключающуюся в том, чтобы обеспечивать правительству хотя бы частичную поддержку трудящихся.

В связи с недавними высокими темпами развития экономики во внутренней пропаганде и во внешней политике Бразилии появился оттенок великодержавности. Однако, на мой взгляд, пока нет достаточных оснований утверждать, что бразильский национализм уже полностью утратил оборонительные черты и приобрел явно агрессивный характер. В частности, мне кажется неправомерным использовать применительно к Бразилии термин «шовинизм», как это сделано в основном докладе, ибо шовинизм означает проповедь национальной исключительности и проведение соответствующей политики. Откровенно шовинистическая и тем более расистская пропаганда едва ли может найти широкий отклик в Бразилии, учитывая традиции и этнический состав населения. Следует, по-видимому, указать и на то, что подобная пропаганда находилась бы в явном противоречии с политикой открытых дверей в отношении иностранного капитала.

Прибегает ли правительство к модернизации политических, социальных и экономических структур? Безусловно, да. В то же время это модернизация весьма относительная, направленная на то, чтобы придать больший динамизм существующему режиму, усовершенствовать способы эксплуатации рабочей силы и природных ресурсов, приблизив их к уровню развития капиталистических стран.

Думается, что запретить старые партии и заменить их двумя другими, преимущественно «декоративного» характера, периодически отменять выборы или аннулировать результаты голосования, приучить депутатов (под угрозой лишения политических прав) вести себя осторожно по отношению к правительству - еще не значит модернизировать политическую структуру. Едва ли можно считать новаторством и то, что некоторые важные политические декреты называются теперь «институционными актами». Политический механизм военного режима еще далеко не отлажен и пока, в сущности, больше напоминает политический механизм традиционных военных диктатур, нежели фашистских.

Осуществляет военный режим и социальную модернизацию, но проводится она не столько

в связи с прямым вмешательством государства в социальную структуру общества, а главным образом как побочный результат ускорившегося в последние годы развития экономики и капитализма. Принудительный выкуп части земель у некоторых помещиков на Северо-Востоке и размещение там нескольких тысяч крестьянских семей с оплатой приобретаемой собственности в рассрочку, так же, как и осуществление планов колонизации земель вдоль новых дорог, прокладываемых в некоторых отдаленных районах страны, оказывают ограниченное влияние на социальную структуру.

Не является в принципе чем-то новым и оригинальным набор основных средств, используемых для модернизации экономики. Большинство из них, и прежде всего замораживание зарплаты, увеличение налогов при одновременном сокращении социальных и других «менее важных» издержек государства в качестве антиинфляционных мер, а также поддержание реального обменного курса национальной валюты, либерализация (именно либерализация, а не автаркия, что является характерной чертой фашистской экономической модели) внешней торговли и режима для иностранного капитала как одна из главных мер восстановления равновесия платежного баланса, уже не одно десятилетие входит в перечень стандартных рекомендаций Международного валютного фонда странам, переживающим экономические трудности. <...>

С моей точки зрения, в Бразилии пока отсутствует еще один признак или, говоря точнее, существенная предпосылка для формирования политического режима фашистского типа - наличие собственного монополистического и финансового капитала. Вообще процесс концентрации и централизации капитала и производства происходит в Бразилии в форме, характерной для стран зависимого капитализма. Подавляющее большинство крупнейших частных объединений и предприятий являются либо филиалами иностранных монополий, либо теснейшим образом связаны с ним через систему участия, патентных соглашений и т. п. Важно подчеркнуть, что после переворота тенденция к дальнейшей ассоциации крупнейших компаний с иностранными монополиями значительно усилилась, причем в последние годы в партнерство с иностранным капиталом стали вступать не только частный капитал, но и такие важнейшие предприятия госсектора, как «Петробраз», «Сидербраз», «Вале-до-Рио-Досе» и др. Вызывает большие сомнения, что на подобном экономическом фундаменте может быть построена политическая надстройка фашистского типа. Едва ли можно состыковать в рамках единой системы такие блоки, как полити-

56

ка ассоциации с иностранным капиталом на правах младшего партнера и ярый национализм, характерный для фашизма.

Вышеизложенное позволяет, как мне представляется, сделать вывод, что у нас нет достаточных оснований квалифицировать военный режим в Бразилии как фашистский. По многим своим признакам это скорее диктатура традиционного типа, более активно использующая для модернизации и ускорения развития капитализма некоторые инструменты из современного арсенала вмешательства буржуазного государства в экономику.

В заключение хотелось бы добавить, что военный режим Бразилии не только не нашел адекватную и стабильную политическую структуру, но и осуществляет эти поиски непоследовательно, с большими элементами импровизации в зависимости от обстоятельств. «Политическая стабильность», характерная для Бразилии, не так уж прочна, как это иногда кажется на первый взгляд, ибо ее основой в значительной степени был экономический бум, продолжавшийся с 1968 г., но который, по мнению многих экономистов, уже закончился. Окончательное мнение о способности бразильской модели к адаптации, о том, оказывает ли она притягательное воздействие как «работающий» вариант выхода из кризиса структур, можно будет вынести лишь после того, как эта модель пройдет испытания в нынешних неблагоприятных условиях экономического кризиса, в который все глубже втягивается капиталистический мир в целом. Пока же выносить такое суждение преждевременно. <...> [10].

Б.И. Коваль. На мой взгляд, тема дискуссии затрагивает одну из самых острых политических проблем современной Латинской Америки. События последнего десятилетия показали, что внутренняя реакция при самой активной поддержке международных монополий пытается найти выход из глубокого кризиса политических и экономических структур зависимого капитализма на путях отхода от классической буржуазной демократии и установления режимов фашистского типа. Начиная с переворота 1964 г. в Бразилии, эта тенденция в политике - какими бы терминами мы ни пользовались - приобретает не частный, а общий характер. Профашистские движения и партии действуют сейчас практически во всех странах континента, хотя, разумеется, имеют неодинаковые масштабы и возможности. Игнорировать эту крайне опасную тенденцию нельзя. Более того, есть основания думать, что она будет усиливаться, ибо является последним ответом реакции на продолжающееся развитие революционных процессов вообще и выдвижение

пролетариата на позиции класса-гегемона, в особенности.

Проблема фашизма не сводится к дискуссии о том, стоит ли он у власти или собирается ее захватить. Вопрос формулируется шире: может ли сегодня развиваться в странах региона фашистская тенденция? Ответ зависит от оценки двух факторов: а) внешнего - разрядка международной напряженности и ее воздействие на развитие классовой борьбы на континенте; б) внутреннего - структурный кризис, уровень развития капитализма, степень зрелости революционной ситуации и др. <.>

Следует учитывать, что социальная база фашизма обычно шире, чем классовое содержание фашистской власти. Вот почему в докладе Г. Димитрова на VII конгрессе Коминтерна сначала определяется классовый характер фашизма как международного явления, а затем характеризуется его социальная база и формы в зависимости от конкретных национальных условий. При этом специально подчеркивается, что было бы грубой ошибкой устанавливать какую-то общую схему развития фашизма для всех стран и народов.

В условиях Латинской Америки фашизм неизбежно приобретает своеобразные черты ввиду особого, зависимого положения государств континента от империализма США. Фашизм здесь возможен лишь в его проимпериалистическом варианте и служит интересам монополий США. Немаловажной его особенностью является и определенная слабость местных монополистических группировок, и относительная сила реакционных групп крупных аграриев, и гипертрофированная роль вооруженных сил в политике, и воздействие традиций, режимов сильной власти, и исключительно важное стратегическое положение континента, и многое другое.

Иногда это своеобразие стараются выразить терминами «правый экстремизм», «правый радикализм». Но такое определение слишком расплывчато. Понятие «правый экстремизм» («правый радикализм») по своему смыслу шире понятия «фашизм». Последний является как бы «высшей» и последней формой такого экстремизма. Однако его «низшие» формы: политический террор, демагогия, насилие против трудящихся, усиление исполнительной власти, нарушение конституции и т.д. - могут эпизодически или более менее регулярно использоваться и при сохранении основ буржуазной демократии. В этом и таится особая опасность процесса постепенной фашизации.

Общей чертой всех разновидностей фашизма является стремление выдать себя за радетеля национальных интересов. Однако если прежде дикта-

торские режимы в той или иной степени проводили буржуазно-националистический курс, то теперь латиноамериканские фашисты, как и их довоенные предшественники в малых странах Европы, на деле выступают против буржуазно-националистической ориентации. Это естественно, так как для наиболее реакционных групп финансового капитала, особенно для международных монополий, любое проявление буржуазной демократии, а тем более нацеленное, хотя и очень робко, против империализма, представляет серьезную опасность.

Что же касается водораздела между так называемой «традиционной военной диктатурой» и современным фашизмом, то его можно провести весьма условно. Форма власти, приемы политического управления, роль насилия и многое другое фактически остаются без изменения, меняется лишь классовый характер власти, ее социальная база, масштабы и направленность репрессий.

Традиционная военная диктатура в Латинской Америке олицетворяла по преимуществу власть помещичьей (или буржуазно-помещичьей) олигархии. Фашизм же есть главным образом власть монополистических групп буржуазии - как местной, так и иностранной. Аграрная олигархия не отстраняется от власти вообще, но играет уже «вторую скрипку». Министры в генеральских мундирах выполняют при этом роль менеджеров, обладают относительной самостоятельностью, но экономические рычаги власти находятся в руках международных монополий.

Можно сказать, что современный фашизм -это военная диктатура самых реакционных групп местного и международного монополистического капитала. Даже самые примитивные диктатуры (Дювалье на Гаити, Стресснера в Парагвае), словно цепные псы, защищающие интересы империализма, могут быть отнесены к общему феномену неофашизма. Факт их ублюдочности, зависимости, примитивности не меняет дела, ибо в широком плане эти диктатуры - власть международных монополий, а не парагвайской или гаитянской олигархии, хотя, конечно, и местная реакция прямо заинтересована в сохранении тирании.

В других странах неофашизм, будучи порождением монополистического капитала, способствует ускоренному формированию государственно-монополистической структуры местного капитализма, т.е. по мере своей эволюции укрепляет новый классовый характер власти по сравнению с традиционной военной диктатурой.

Латиноамериканский вариант неофашизма, таким образом, имеет собственное лицо. По функции он практически ничем не отличается от европей-

ских фашистских режимов: подавление революции, развитие государственно-монополистической структуры, использование антикоммунизма, террора и т.д. По происхождению он сохраняет многие черты традиционных военных диктатур, отличаясь от них не столько методом господства, сколько классовым характером власти. Во многом он навязан извне, экспортирован империализмом, является его сателлитом. Социальная база неофашистских режимов очень ограничена, массовой поддержки они не имеют и иметь не могут. Главной опорой для них служит армия.

Военно-фашистские режимы, не имея собственной партийно-политической структуры, стремятся с помощью корпоративизма интегрировать массы в «новый порядок». Как известно, именно корпоративизм служил становым хребтом движения предпринимателей, торговцев, владельцев грузовиков и других против правительства Народного единства в Чили. Немаловажным отличием «классических» форм фашизма от традиционных военных диктатур является слабое развитие принципа фюреризма. Искусственные попытки возродить культ вождя пока не увенчались успехом, главным образом, ввиду невозможности мобилизовать массы на проимпериалисгической платформе.

Эти и другие черты свидетельствуют о высокой приспособляемости фашизма к конкретным условиям Латинской Америки, о том, что мы имеем дело с его новым, адаптированным изданием. Вот почему в данном случае более всего подходит термин «неофашизм».

Ахиллесова пята неофашизма - это именно отсутствие массовой социальной базы. Но, как подчеркивал Г. Димитров, было бы крайне опасно строить иллюзии насчет хилости (некоторые даже говорят - невозможности) фашизма в странах, где он не располагает широкой массовой базой. Мы имеем примеры таких стран, как Болгария, Югославия, где фашизм, не имея широкой базы, все же приходил к власти, опираясь на вооруженные силы, а потом пытался расширить свою базу путем использования государственного аппарата. В Португалии фашизм также, не имея массовой базы, тем не менее господствовал почти 50 лет. В Греции режим «черных полковников» никогда не имел поддержки в массах, но держался около семи дет.

Исходя из этого, вряд ли было бы верным считать, что неофашизм вообще лишен какой-либо социальной базы. В действительности у него нет активной социальной базы, но есть пассивное примиренчество массы обывателей. Иногда это своего рода «молчаливое большинство», иногда - «крикливое меньшинство». Масса обывателей может

58

быть пестрой в классовом отношении, но общий тон, как правило, задают в ней представители мелкой буржуазии. Эти последние особенно подвержены влиянию официальной пропаганды, надеются с помощью «нового порядка» поправить свои житейские дела. <...> [11].

Луис Падилья (Боливия). Приход к власти 21 августа 1971 г. правительства Бансера означал для Боливии наступление периода политической реакции, полную утрату буржуазно-демократической системы правления. Правда, утрата республиканских институтов, выборности органов власти и буржуазного парламента - не исключительное явление в нашей бурной и драматической истории. Даже при относительной прогрессивности президентства Альфредо Овандо Кандиа (1969-1970 гг.) и несомненно патриотическом характере правления Хуана Хосе Торреса (1970-1971 гг.) власть ими осуществлялась де-факто, без строгого соблюдения конституционных норм. Но сегодня в Боливии полностью исчезли буржуазно-демократические формы правления, приведшие к разрыву с буржуазной законностью и уничтожению демократических свобод, - в стране установлена антинациональная террористическая диктатура, стремящаяся утвердить авторитарную политическую структуру по образцу бразильской модели. <.>

Наступление местной и иностранной реакции было направлено против ориентации правительства Торреса. Хотя это правительство не имело широкой социальной поддержки, а рабочее движение не достигло должной организованности, не сумело изолировать ультралевые группировки, было ясно, что в тот период открывалась возможность радикализации народного движения, расшатывания устоев империалистического господства, дальнейшее существование которого вообще ставилось под сомнение. Американские стратеги с самого начала ощутили наличие в стране таких политических устремлений. В то же время они погашали слабость боливийской олигархии, ее неспособность собственными силами изменить ход событий и поэтому постоянно ослабляли правительство Торреса экономическим саботажем и дипломатическим давлением, широко использовали авантюристические действия ультралевых для запугивания средних слоев, для изоляции патриотически настроенных военных, для последовательной нейтрализации офицеров-конституционалистов и сближения их позиций с путчистами из правых группировок, выступавших под личиной «защитников родины». Эти же стратеги подобрали состав «Командо политико» (политического руководства), куда вошли поддерживаемые ЦРУ военные руководители и представители важ-

нейших буржуазно-националистических партий - Боливийской социалистической фаланги (образована 15 августа 1937 г., носила чисто фашистский характер, постоянно провозглашала и практиковала насильственные методы; большинство ее лидеров и членов - представители землевладельческих и мелкобуржуазных кругов; хотя ее «основная доктрина», принятая в 1958 г., повторяет положения христианских демократов и представляет отклонение от фашистской ортодоксии, эта партия до сего дня стоит на антикоммунистических позициях; ее концепция государства заключена в положении: «Индивидуум должен принимать участие в органическом единстве государственности через корпоративный режим») и Националистического революционного движения (речь идет не обо всей партии НРД, а лишь о буржуазно-националистической группировке, которой руководит Виктор Пас Эстенсоро). Таковы были некоторые из основных целей, достигнутые заговорщиками еще до переворота. Когда он произошел, вся эта клика и ее зарубежные ассистенты намеревались даже спровоцировать «отделение» департамента Санта-Крус (оплота заговорщиков) и превратить его в базу сепаратистского государства, на предполагаемых восточных границах которого бразильские военные были готовы «оказать помощь» в случае разгрома мятежников в Ла-Пасе.

Как известно, героическое сопротивление рабочих, трудящихся, студентов было жестоко подавлено путчистами. В различных районах страны были убиты и ранены сотни людей, жестокие репрессии обрушились на политических, профсоюзных и студенческих лидеров, тюрьмы и концлагеря заполнились тысячами патриотов, многие из которых были вынуждены впоследствии эмигрировать. Под запретом оказались левые партии, Боливийский рабочий центр, закрыт университет. Стремясь закамуфлировать свои бесчинства и злодеяния, путчисты обвинили правительство Торреса в том, что оно «поставило на грань катастрофы существование боливийского государства» своей «утопической, инфантильной политикой». Они уверяли, что энергичное восстановление «порядка, безопасности и социального мира» направлено на построение «современного, национального государства», вдохновляемого идеалами «народного национализма».

В этот период ликвидации экономических, социальных и политических достижений народа (первой фазы превращения буржуазно-националистической диктатуры в фашизированное государство) Народный националистический фронт («надпартийный» альянс НРД и БСФ, в который превратилось «Командо политико») не испытывал

особых трудностей. Его лидеры и идеологи открыто поддерживали репрессии против коммунистов и левых политических и профсоюзных руководителей, а члены фаланги явно придерживались еще более жесткой линии. Пользуясь попустительством полиции, они организовали собственные вооруженные группы, своих «куклуксклановцев» (или «бело-рубашечников») по образу и подобию бразильского «эскадрона смерти».

Весь государственный аппарат Боливии был поставлен на службу буржуазии. Ее фаворитами стали те круги, которые теснее всего были связаны с монополиями. Стоит упомянуть в этой связи о владельцах рудников, а также о крупных скотопромышленниках, сахарозаводчиках и хлопковых плантаторах из департамента Санта-Крус, которые финансировали переворот, и чьи аферы имеют большое воздействие на банковскую и торговую активность. <...> Что касается мелкой городской буржуазии, то на ее отношение к перевороту парализующее действие оказывала антикоммунистическая пропаганда. Эта часть буржуазии надеялась улучшить свое положение, прельстившись обещаниями, которые беззастенчиво раздавались направо и налево буржуазными националистами.

Организованное рабочее движение, потерпев серьезное поражение, не было однако уничтожено. Оно с самого начала стало центром сопротивления народа. <. > Со своей стороны, военные лидеры стали домогаться контроля над крестьянским движением, опираясь на коррумпированных крестьянских «касиков» и ссылаясь на патерналистские традиции вооруженных сил, имеющие своей основой так называемый «военно-крестьянский пакт». Создавалась картина всеобщей (по крайней мере, формально) поддержки режима.

Можно сказать, что до последнего времени союз БСФ и ПРД, учитывая давнее соперничество этих партий, был одним из самых неожиданных достижений американо-бразильской стратегии. Но постепенно между обеими партиями стали возникать противоречия по проблемам экономической политики режима, контроля над государственным аппаратом, которые совпали по времени с усилением сопротивления народа диктатуре. Начался второй этап фашизации Боливии. В области экономической политики эти противоречия концентрируются вокруг той роли, которую должны играть в развитии капитализма государство, местные предприниматели и иностранные вкладчики. На фоне крепнущей борьбы трудящихся выявились и другие внутренние противоречия Народного националистического фронта, возникшие вокруг выбора оптимального варианта капиталистического раз-

вития. <...> Третий этап фашизации боливийского государства характеризуется вмешательством Бразилии, концентрацией власти в руках военных и БСФ. <...> Процесс фашизации Боливии идет относительно сложным и медленным путем. Он не был таким стремительным, как в Чили, что объясняется специфическими условиями развития политического процесса в стране [12].

Рожерио Фрейтас (Бразилия). Реакционный переворот 1964 г. открыл дорогу фашизму в Бразилии. В стране воцарился режим, носящий антирабочий, антидемократический и антинациональный характер. Этот режим, стремясь подавить сопротивление рабочего класса и всех трудящихся масс и подчинить экономической политике, благоприятствовавшей монополиям, прибег к сугубо фашистским методам правления. Были уничтожены самые элементарные буржуазно-демократические свободы, ликвидировано право на забастовку, взят жесткий курс на замораживание заработной платы, отменен закон об ограничении деятельности иностранного капитала. По мере того, как в той или иной форме проявлялась оппозиция диктатуре, принимались все более реакционные меры.

Так произошло во время выборов губернаторов в 1965 г. Кандидаты оппозиции победили в двух крупных штатах - Гуанабара и Минас-Же-райс. Диктатура отреагировала на это частичное поражение принятием «институционного акта № 2», который отменил прямые выборы губернаторов и провозгласил создание двух партий: Национального союза обновления (АРЕНА) - официальной правительственной партии - и Бразильского демократического движения - единственной официально дозволенной оппозиционной партии. В 1968 г. народные и студенческие демонстрации привели к принятию «институционного акта № 5», который установил режим ничем не ограниченной власти президента. Противоречия внутри самой правящей партии отражали в значительной степени растущие трудности диктатуры. В июле 1972 г. Г. Медиси выступил с речью, в которой недвусмысленно провозглашался фашистский характер бразильского государства. Дальнейшая фашизация страны стала ответом господствующих классов на крепнущее сопротивление бразильского народа политике, служащей интересам монополий. Эта политика привела к формированию новой системы господства монополий, в которой государство было поставлено целиком на службу частного капитала. Следует подчеркнуть, что в 1964 г. страна переживала тяжелый экономический, социальный и политический кризис. Коренное противоречие бразильского общества - между блоком монополистической ино-

60

странной буржуазии и связанной с нею местной буржуазии и латифундистами, с одной стороны, и народом, с другой, - обострилось до крайних пределов. Требовались срочные и эффективные меры для его разрешения. <.. .>

Переход к ГМК в конкретных условиях Бразилии вызвал необходимость прибегнуть к сугубо фашистским методам правления, что подтверждает высказывание А. Грамши о том, что фашизм «есть попытка разрешить проблемы производства и обмена с помощью пулемета и револьвера». Фашистские методы правления, которые вначале использовались спорадически, стали методами, которые монополии нашли для решения проблем социально-политического и экономического кризиса. <...> Переворот 1964 г. открыл путь для создания ГМК в Бразилии, который по мере укрепления фашистских тенденций приобретал фашистскую направленность. В Бразилии появился ГМК фашистского типа. <...>

Конкретное содержание бразильского фашизма может быть охарактеризовано следующим образом: 1) внедрение фашизма в Бразилии происходило в течение более или менее длительного времени, когда фашистские тенденции, проявившиеся после переворота 1964 г., переросли в систему господства; распространение фашизма в Бразилии происходило «сверху», а не «снизу», как в некоторых других странах, где движения фашистского толка пришли впоследствии к власти; 2) террор и насилие фашистской диктатуры в Бразилии развивались от стадии всеобщих и сплошных репрессий к стадии оформления высокоорганизованной репрессивной системы, которая проводит в жизнь «научно» разработанную политику ликвидации любой реальной угрозы режиму. Создана военно-полицейская система, осуществляющая почти абсолютный контроль над жизнью нации. Этот контроль проводится под маской некоей видимости «представительной демократии»; 3) массовая база диктатуры очень узка. Это в основном те слои средней и мелкой буржуазии, доля которых в распределении национального дохода в период так называемого «бразильского чуда» выросла. Узость социальной базы фашизма в условиях Бразилии предопределяет огромное значение для сохранения режима манипуляции общественным мнением и вообще социальной демагогии; 4) бразильский фашизм не опирается на массовую партию. В современных условиях он пытается использовать низкий уровень организованности масс. Народные массы не допускаются к какой бы то ни было политической деятельности, что сделало практически неосуществимым создание фашистской партии. На практи-

ке роль такой партии взяли на себя вооруженные силы; 5) главная цель диктатуры по отношению к профсоюзному движению состоит в том, чтобы, используя корпоративный тип его структуры и опираясь на жестокие репрессии, превратить профсоюзы в организации, занимающиеся лишь досугом трудящихся и распределением некоторых социальных услуг. При этом делается попытка лишить профсоюзы какого бы то ни было классового содержания; 6) социальная политика глубоко пронизана фашистскими идеями: «сотрудничества» классов, достижения «гармонии» интересов хозяев и пролетариев, отрицания классовой борьбы и объединения народа вокруг целей, якобы имеющих общенациональное значение. В Бразилии целенаправленно работают над внедрением в массы иллюзии об их растущем участии в распределении национального богатства. Это делается для того, чтобы «интегрировать» народные массы в существующую систему; 7) режим опирается на силу оружия и репрессивного аппарата, который непрерывно совершенствуется; 8) бразильский фашизм превратился в один из главных инструментов неоколониалистской политики североамериканского империализма не только в Латинской Америке, но и в Африке. Речь идет об использовании Бразилии в качестве оперативной базы в борьбе против народов соседних стран; чтобы не допустить повторения кубинского опыта, осуществляется политическое, экономическое и даже военное вмешательство. <...> [13].

М.Л. Чумакова. <...> Отдельные аспекты официальной идеологии, а также особенности современного внешнеполитического курса Бразилии служат подтверждением положений, содержащихся в докладе К. Л. Майданика. <...> Доктрина «национальной безопасности» начала разрабатываться военными стратегами Бразилии четверть века назад в обстановке «холодной войны» и углубляющегося внутриполитического кризиса. К моменту прихода военных к власти эта доктрина представляла комплекс технократических, неокапиталистических и геополитических концепций, основное идеологическое содержание которых определялось задачами обеспечения «национальной безопасности страны» от «коммунистической угрозы». Неприкрытый антикоммунизм - важнейшая и определяющая черта доктрины; другой важный ее элемент - вариант теории «неокапитализма», предусматривающий модернизацию капиталистического развития страны с помощью иностранного капитала и технологии. Неотъемлемым ее компонентом является идея создания «сильной национальной власти», обеспечивающей «порядок и стабильность». Как уже отмечалось в ходе дискуссии, на практике это вылилось в террор

и репрессии. С помощью пресловутой «сильной национальной власти» идеологи режима намеревались превратить Бразилию в развитое современное государство, преодолеть глубокий социально-экономический кризис. Именно этим объясняется крайний национализм доктрины, выразившийся в идеях бразильской исключительности и «великого предначертания» Бразилии, превращения ее в великую державу в конце XX в. Идеи «великого предначертания», занимающие важное место в арсенале правительственной пропаганды, во многом напоминают идеи бразильских фашистов-интегралистов 30-х годов, поддерживавших контакты с идеологами германского и итальянского фашизма. Их лидер Плинио Салгадо призывал «дать бразильскому народу идеал, который приведет к исторической цели. Эта цель, способная поднять народ, - национализм, устанавливающий порядок и дисциплину внутри страны и утверждающий нашу гегемонию в Латинской Америке». Один из крупнейших военных теоретиков Бразилии генерал Голбери Коуто-э-Силва еще в 50-е годы на основе работ немецкой геополитической школы разработал долгосрочную внешнеполитическую стратегию Бразилии. Теоретические посылки Голбери, занявшего в правительстве Гайзела пост начальника гражданской канцелярии, быть может, не представляли бы особого интереса, если бы военные правительства не работали над их реализацией. В соответствии с геополитическими посылками военных стратегов первоочередное внимание уделялось и уделяется странам Ла-Платы, которые стали ареной экономического и политического проникновения Бразилии. Экспансия, однако, не ограничивается пределами континента. Намеченный еще 15 лет назад идеологами Высшей военной школы курс на расширение влияния Бразилии в Южной Атлантике практически претворяется в жизнь. Активизация бразильской дипломатии в Западной Африке мотивируется нуждами «безопасности» Атлантики перед лицом «коммунистической угрозы» (т.е. освободительного движения на африканском континенте). <.. .>

Представляются очень плодотворными идеи К.Л. Майданика о биполярной структуре бразильского капитализма (госсектор и международные монополии) и возможной последующей трансформации бразильского режима [14].

Э.Л. Левыкин. Прежде всего хотелось бы указать на один существенный момент, который сразу же определяет позицию тех или иных участников дискуссии: устойчивые, ярко выраженные реакционные террористические черты фашистское движение приобретает, лишь вступив в тесный контакт с крупным промышленным и финансовым

капиталом. Без этого союза, без опоры на империализм фашистские организации при своем зарождении еще подвержены колебаниям и противоречиям, которые присущи мелкой и средней буржуазии и которые проявились бы сразу, как только волна контрреволюционного психоза пошла на убыль. Не случайно, например, Муссолини, перед тем, как захватить власть, заручился поддержкой крупной промышленной буржуазии. Итальянский промышленник Пирелли так отозвался о беседе с Муссолини: «Промышленники были полны восхищения от найденного ими человека, который мог обсуждать проблемы с большим знанием дела и с глубоким пониманием их сложности и важности». Однако из этой беседы не следует, что промышленники познакомились с Муссолини непосредственно перед его «походом на Рим». Представители крупного бизнеса редко афишируют свои связи с фашистскими лидерами. Они предпочитают оставаться в тени. Об этом свидетельствует тот факт, что два крупных итальянских бизнесмена, братья Марио и Пио Пероне, еще в 1914 г. тайно оказывали поддержку Муссолини в борьбе с социалистической партией, финансируя его газету «Пополо д'Италиа». <...>

Огромное значение для фашизма имеет наличие массовой социальной базы.<...> В Чили приход к власти не означал победу лишь небольшой кучки военных. В своих действиях они, бесспорно, опирались на определенные социальные слои, на их финансовую и моральную поддержку. <. > К.Л. Майданик верно отметил тот факт, что в момент установления режима фашисты опираются на массовую поддержку, а в последующий период их социальная база сокращается. Спорным остается вопрос о том, всегда ли расширяется социальная база режима в период экономического подъема. По-видимому, не все показатели экономического роста страны могут свидетельствовать о расширении границ социальной базы режима.<.. .> [15].

Отто Санчес (Гватемала). Процесс фашизации Гватемалы начался в 1954 г. сразу после вооруженной интервенции США, приведшей к падению демократического правительства Хакобо Арбенса. С тех пор и поныне основной целью реакционных сил, утвердившихся у власти с помощью империализма, стало создание централизованного, авторитарного и репрессивного государства неофашистской ориентации, которое гарантировало бы буржуазно-землевладельческой олигархии, высшим военным чинам и иностранным монополиям «порядок» организованного и узаконенного грабежа и насилия. <. > За 20 лет на фоне острейшей классовой борьбы в стране сменилось восемь контрреволюционных правительств, произошло два ре-

62

акционных государственных переворота, состоялись четыре избирательных кампании и два плебисцита, результаты которых были беззастенчиво фальсифицированы. За это же время были утверждены две антидемократические конституции: первая - для легализации иностранной интервенции, вторая - для закрепления результатов военного переворота Энрике Перальта Асурдиа в 1963 г. Кроме того, был принят целый ряд репрессивных актов, подобных закону об «общественном порядке» или так называемому закону «в защиту демократических институтов». <...> Ст. 207 и 214 конституции, впервые за всю историю нашей страны предусматривающие создание корпоративного государственного совета, почти целиком и полностью повторяют ст. 83, 102 и 103 португальской конституции 1933 г., в которых говорится об организации корпоративной палаты. Избирательные фарсы приводили лишь к созданию правительств, целиком и полностью ставивших себя на службу буржуазно-землевладельческой олигархии и иностранных монополий, не пользующихся никакой поддержкой народа. Режим Хулио Сесара Мендеса Монтенегро явился продолжением военной диктатуры Перальты Асурдиа, но с конституционным фасадом. Режим Арана Осорио принял форму военно-террористической диктатуры. Режим Эухенио Лаугеруда, узурпировавшего власть в июле 1974 г., в сущности, почти ничем не отличается от предыдущих правлений и может быть определен как правототалитарный. Таковы некоторые из примет фашизации Гватемалы, самой бесчеловечной, зверской стороной которой являются репрессии и террор. <.> [16].

Элоина Рапп (Испания). На наш взгляд, не следует создавать жесткую схему всех характерных черт фашизма, хотя мы согласны с классическим определением фашизма, данным Г. Димитровым. <...> Еще в 30-е годы отмечалось, что фашистская диктатура стремится найти опору в массах. Я подчеркиваю «стремится», потому что она не всегда этого достигает. Пример Португалии наглядно показал, что диктатура не имела здесь опоры в массах. Хотелось бы обратить внимание и на то, что нельзя терять из виду «эволюцию» фашизма, который <...> может со временем «видоизменяться». Черты фашизма, характерные для одной страны, не являются таковыми для другой. <...> Но, кроме того, в разные исторические моменты фашизм может приобретать различные формы в одной и той же стране. Поэтому надо всегда иметь в виду два фактора: конкретная страна и время, в том числе в той же конкретной стране.

В Испании, например, фашизм не одинаков в разные годы. Я не разделяю оценки Х.К. Мариате-

ги <. > в отношении диктатуры Примо де Риве-ры. Ее можно определить как военно-фашистскую диктатуру, но это еще, если можно так выразиться, «зарождающийся фашизм». Да и франкистская диктатура не остается неизменной. В 30-40-е годы она - одно, сейчас - другое. Нет сомнения, что произошла определенная эволюция: обстановка внутри страны и в мире несомненно накладывает свой отпечаток и на франкистскую диктатуру.

Сомнений в фашистской сущности режима в современной Испании, в фашистском характере правящей верхушки у нас нет. Демократические свободы, права народа урезаны. Пролетариату не разрешено иметь свои классовые профсоюзы, запрещено право на собрания, на свободное выражение своего мнения, на создание объединений. Продолжаются репрессии: упомянем хотя бы процесс против десяти руководителей рабочих комиссий в декабре 1973 г., убийства рабочих в Гранаде, Мадриде, Эль-Ферроле, в Стране басков. По данным политической полиции, только за четыре месяца 1974 г. число жертв режима превысило 400 человек. А общее число людей, ожидающих приговора специальных трибуналов, достигло 20 тыс. человек. К этому надо добавить преследования забастовщиков, демонстрантов, новый репрессивный закон, опубликованный 27 августа 1975 г. и приравнивающий любое политическое действие оппозиции к террористическому акту. Новым свидетельством фашистской сущности режима стал приведенный в исполнение 29 сентября этого года смертный приговор, вынесенный военным трибуналом пяти испанским антифашистам. <.>

<...> От фашизма уже отошли очень важные слои, например, определенные круги церкви, которые или способствовали приходу его к власти, всегда его поддерживали, или такие, как «традиционалисты» (карлисты). <...>

Фашизму нельзя отказать в умении маневрировать. Франкизм в Испании изворачивался на протяжении всего своего существования. Так, он выработал политику социального лавирования. Он всегда маневрировал и с точки зрения политической: в вопросе о кортесах, которые не имеют ничего общего с подлинно демократическими учреждениями, с законом о преемственности власти (Испания формально являлась монархией, но без короля). <...>

События в Чили и Португалии ставят перед нами еще раз вопрос о роли армии в современном обществе. <. > Конечно, мы не можем ожидать, что капитаны в Испании восстанут и откроют народу двери свободы. Испанская армия не стоит перед фактом проигранной колониальной войны, которая

привела бы к осознанию ее средним звеном необходимости демократии. С другой стороны, надо учитывать и особенности страны: после опыта 1936 г. <.> в испанской армии, пожалуй, превалируют тенденции к неучастию в политической борьбе. <.>

Не следует забывать, что затянувшийся франкистский режим представляет собой постоянную опасность для континента. В Испании всегда находили убежище и поддержку фашисты (нацисты, итальянские фашисты, члены ОАС, усташи и т.п.). В настоящее время там пытается обосноваться разгромленное отребье Португалии. <...> [17].

К.Л. Майданик (заключительное слово). В дискуссии выявились моменты, по которым уже сложилось, если не одинаковое, то преобладающее мнение, и моменты, обсуждение которых только началось. По-видимому, существует достаточная общность мнений (хотя и не единодушие) в вопросе о том, связано ли появление «режимов нового типа» в Латинской Америке с глубинными процессами социально-экономического развития или же это «отклонение» в развитии <...>. Все или почти все, о чем здесь говорилось, свидетельствует о том, что установление этих режимов (как бы мы их ни называли) - явление глубоко закономерное и новое для Латинской Америки <...>.

В дискуссии был затронут важный вопрос: можно ли называть данные режимы фашистскими? Классическое определение фашизма, данное на VII конгрессе Коминтерна, ответило прежде всего на главный вопрос: «В чьих руках власть?» Определение это было противопоставлено трактовке фашизма как мелкобуржуазного течения, власти мелкой буржуазии. В условиях 30-х годов оно сыграло очень важную роль. Но в нем не отражена ни специфика, ни связь фашизма с проблемой перехода к ГМК, отсутствует анализ механизма власти - моментов, всю важность которых показали последующие события. По этим и иным причинам ограничиваться определением, данным VII конгрессом Коминтерна, для полной научной характеристики такого сложного явления, как фашизм, сегодня, сорок лет спустя, уже неправомерно. Я думаю, что такое определение будет еще выработано. Но сегодня, говоря о фашизме, приходится в основном прибегать к «описательному методу».

1. В докладе названы несколько главных аспектов, сближающих режим бразильского (или чилийского) типа с «классическими» фашистскими диктатурами. По сути дела, никто из выступавших не опроверг того, что данные аспекты присущи и «классике», и латиноамериканской реальности. Критика шла в другом направлении: указывалось на те черты европейских фашистских режимов, кото-

рых латиноамериканские страны лишены. Названы были три главных «несовпадения»: экономическая база, проблема однопартийно сти (и харизматического лидера) и проблема «низового» элемента режима, особо активной роли, которую играют в его установлении и функционировании мелкобуржуазные и деклассированные элементы.

Никак не могу согласиться с положением А.П. Караваева о том, что экономической базой всех (или большинства) фашистских режимов в Европе явился высокий уровень развития монополистического или даже государственно-монополистического капитализма, поскольку, кроме как в Германии, такого уровня не было ни в одной фашистской стране. А.П. Караваев сравнивает фашизм с «чумой», которая распространялась в 20-30-х годах по всему миру и которой мог «заболеть каждый». Возникает однако вопрос: почему одни ею заболевали в тяжелой форме, что приводило к победе фашизма, а другие, скажем, Англия - на одном полюсе - или Аргентина - на другом, при наличии симптомов болезни (будь то полукарикатурное движение Мосли или отдельные элементы фашистской политики у Перона) - нет? Случайно ли, что за пределами Германии фашизм не победил ни в одной из стран высокоразвитого капитализма, где переход к ГМК повсеместно произошел не в фашистской оболочке? В то же время нет ни одной европейской капиталистической страны среднего и нижесреднего уровня развития, к межвоенному режиму которой не прилагалось бы определение «фашистский». И если не всегда это было столь оправдано, как в случаях с Италией, Испанией, Португалией, Грецией, Венгрией, Литвой, Латвией, Румынией, Польшей, Болгарией, то сам тот факт, что установление фашистских режимов не предполагает высокого уровня развития монополий, представляется совершенно очевидным. И тем в меньшей мере работает соответствующий довод (о слабости монополий или ГМК) против положения о фашистской природе соответствующих режимов в Латинской Америке (особенно с учетом деятельности международных корпораций). Разве капитализм в Бразилии, Чили или Аргентине сегодня развит меньше, чем в Испании 30-х годов, Италии 1921-1922 гг.? Говорить же о ГМК как о базе фашизма неверно с любой точки зрения. Фаза ГМК является, условно говоря, не основой, а целью развития, обеспечить достижение которой со стартовой площадки среднеразвитого капитализма мог - во всяком случае, в первой половине XX в. - только фашизм. С этой точки зрения отсутствие зрелого ГМК скорее является стимулом, чем препятствием для установления фашистского режима: последний в борьбе с со-

64

циалистической альтернативой призван обеспечить переход к первому. Иначе говоря, природа кризиса структур среднеразвитого капитализма порождает фашизм как преобладающую тенденцию перехода к ГМК (т.е. буржуазного решения этого кризиса), ибо, а) здесь эволюционный «мирный» переход к ГМК не подготовлен ни экономически, ни социально в отличие от стран высокоразвитого капитализма; б) здесь несравненно сильнее, чем в последних, социально-политические предпосылки социалистической альтернативы, пролетарской революции.

Второй из спорных вопросов этой группы: о монопартийной системе, «без которой не может быть фашизма и которой нет в странах Латинской Америки, в частности, в Бразилии». Этот довод, мне кажется, основан на смешении проблемы «формы и содержания» при анализе механизма реальной власти. Ибо в той же Бразилии существует реальная монопартийность. Просто соответствующая партия называется армией, в то время как формально действующие партии к реальному механизму власти прямого отношения не имеют. С другой стороны, подобная ситуация не есть нечто совершенно новое в истории фашизма. По большей части военно-фашистские режимы обходились без партий итало-германского типа. Ведь и в Испании реально правящей партией была армия, а не фаланга (которая была сугубо второстепенной частью сил, поднявших фашистский мятеж и захвативших власть). Какая партия правит сегодня в Чили? Или недавно правила в Греции? Иначе говоря, армия может выполнять в фашистском механизме власти функцию партии, и в этом плане подобные режимы монопартийны.

С этим связана и проблема харизматического лидера. В условиях, когда реальная власть осуществляется, прежде всего, через военный аппарат с непосредственной опорой на вооруженные силы, объективная потребность в фюрере значительно слабее и сам он приобретает некие пародийные черты (Франко явился понятным - три года войны -исключением. Но вспомним о Пападопулосе да и о Пиночете). Но это не делает соответствующие режимы менее опасными.

Остается, таким образом, действительное различие, связанное с проблемой «низового элемента». Но слабость этого элемента в Бразилии или Чили не является, по-моему, достаточным основанием для того, чтобы отказать режиму в целом в фашистском характере. Ибо при всей важности аспектов, которые определяются «низовым» элементом фашистского движения в странах, где тот имел место, они не являются непременными атрибутами всех режимов, которые и в нашей, и в зарубежной ли-

тературе устойчиво определяются как фашистские. Речь идет о режимах испано-португало-греческого типа, которые, хотя и имели некую массовую базу, так же, как чилийский и бразильский переворот, но не имели организованного «низового» движения, опирались не на слои, «выбитые из колеи», а, напротив, на «традиционно забитые».

Думается, что в основе стремления найти отличное от фашизма (пусть, по существу, и сходное) определение для рассматриваемых режимов зачастую лежит закономерное для нас отождествление «общефашистского» содержания с гитлеровской формой. В значительной мере по тем же причинам многие видят в фашизме преимущественно политико-психологически-идеологический феномен (абстрагируясь от иных аспектов явления). Именно в этой сфере, особенно с точки зрения формы, различия между Германией и, скажем, Бразилией больше, чем в других. В этой связи предложение Б.И. Коваля о том, чтобы сузить разногласия и дать дефиницию фашизма, исходя по сути дела лишь из политической его сущности, представляется мне весьма привлекательным - на политико-пропагандистском уровне. Но в конечном счете это не решает проблемы. Ибо рано или поздно все равно возникнет необходимость анализа социально-экономической структуры. Кроме того, при таком подходе - особенно в условиях повсеместного проникновения международных монополий - любой реакционный режим в Латинской Америке, в том числе и традиционная реакционная диктатура, будет отвечать формуле фашизма (понимаемого как военная диктатура самых реакционных групп местного и международного монополистического капитала). Но поможет ли реальной борьбе игнорирование качественных различий между теми режимами, которые сейчас возникли в наиболее развитых странах Латинской Америки? Сомнения в этом заставляют высказаться в пользу исследования политических, социальных и экономических аспектов латиноамериканского фашизма и в пользу определений, на таких исследованиях основанных. Причем не давая их задним числом. Ждать же, чтобы данные режимы сначала проявили себя всесторонне и во всех испытаниях и лишь затем давать их характеристику, значит, на мой взгляд, смешивать задачи и методы естественных и общественных наук, объяснять явления post factum, отказываясь от активного воздействия на них.

2. С рассмотренной в дискуссии темой тесно переплетаются две другие: об отдельных проблемах фашистских режимов (социальная опора, массовая база и др.) и о соотношении режимов рассматриваемого типа с «нормальным неокапитализмом».

Я согласен с высказанным на дискуссии мнением, что социально-экономической базой фашизма в Латинской Америке являются в гораздо большей мере международные, нежели местные монополии. Вместе с тем хотелось бы подчеркнуть, что не менее важной базой, на которой развивается и которую развивает фашизм, служит соответствующим образом ориентированный госсектор. Подобный госсектор зависит от мирового ГМК, он, как правило, идет на соглашения с международными монополиями, подчас сращиваясь с ними. (Хотя между ними могут возникать и довольно существенные расхождения и противоречия). Мне кажется, что мы зачастую идеализировали государственный сектор как таковой, видя в нем - при любой ситуации и ориентации режима - элемент не только социально-экономического, но и политического прогресса. Однако имеется уже достаточно примеров (начиная с европейского фашизма и кончая, скажем, современной Индонезией), когда государственный сектор являлся основой самых реакционных режимов. И есть основания предвидеть, что это, к сожалению, повторится в «третьем мире» еще не раз.

О социальных связях фашизма. Бесспорно, история дает нам картины своеобразной пульсации как и социальной основы, так и массовой базы фашистских режимов. В частности, проблема отношения буржуазии стран «среднекапиталистической» фазы к фашизму, действительно, не так проста. Определенным слоям буржуазии на определенных этапах развития действительно не нравится установление фашистского режима, свойственных ему форм хозяйствования. Не в силу приверженности этой буржуазии, демократии или национальным интересам, а потому что она не может выдержать модификаций, которые несет фашизм, и прежде всего тенденции к возвышению монополий, роли государства в экономике, специфических тоталитарных приемов.

Тенденция к возвышению роли буржуазного контрреволюционного государства, к превращению государственной собственности в первичную (а не вторичную) представляет собой, очевидно, одну из главных тенденций данных режимов в сфере экономического развития. И связанные с этой тенденцией силы (а это и монополии) навязывают свою волю аутсайдерам буржуазии. Вместе с тем вряд ли следует абсолютизировать и приверженность монополий фашистским формам господства. Э.Л. Левы-кин говорил о том, что социальная основа фашистского режима не может быть уже «ядра», т.е. монополий. Это, по-моему, неточно. После 20 июля 1944 г. главные силы немецких монополий, по сути дела, перешли в пассивную оппозицию нацистско-

му режиму. Тем не менее, тот продолжал существовать еще почти год, и уничтожение его стоило еще много крови. На мой взгляд, ядром специфически фашистского режима являются не столько монополии вообще, сколько та часть госаппарата и та часть монополий, которые непосредственно связаны с фашистскими методами управления и хозяйствования. Хотелось бы сослаться и на то, что происходит сейчас в Испании, где значительная часть не только буржуазии вообще, но и монополий (и, быть может, современные монополии в большей мере, чем буржуазия в целом) уже тяготятся франкистским режимом. И тем не менее режим все еще держится.

О массовой базе. М.И. Поляков в принципе прав: если на стороне режима армия, массовая поддержка нужна меньше. Но конкретные примеры Бразилии и Чили не подтверждают мысли об отсутствии массовой опоры у путчистов. Поддержкой средних слоев в момент переворота они обладали. Вспомните мартовские демонстрации в Сан-Пауло в 1964 г., октябрь 1972 г. или август 1973 г. в Чили. Хотелось бы напомнить и о сотнях тысяч доносов, которые получила чилийская хунта в первые дни переворота. Кто их посылал?

Лишь после переворота происходит та эволюция средних слоев, о которой упоминалось в докладе. Хунта или военный режим на каком-то этапе себя изолирует. Так было в Бразилии в 19671968 гг., в Чили - с января-февраля 1974 г. Что происходит далее? В Бразилии политический кризис 1967-1969 гг. кое -чему научил правящие круги. Да и эволюция экономического положения давала им новые возможности. В прежнюю политику вводятся компенсирующие моменты - будь то по линии экономики (в частности, развитие госсектора) или по линии националистической пропаганды. К 1971-1972 гг. режим вновь перетягивает на свою сторону значительную часть средних слоев. Но позволяет ли это говорить о «неокапиталистической модели», об интеграции масс в нечто, схожее с обществом потребления на Западе? Думаю, нет. В Латинской Америке такое общество - даже в те редкие периоды, когда действуют соответствующие процессы, - создается на резко суженной основе. В него «интегрируются» (даже в качестве потребителей) лишь 10-15% населения.

В связи с этим кругом проблем развернулась интересная дискуссия относительно «социальной модернизации» - или «социального иммобилиз-ма» - в современной Бразилии и в странах «классического» фашизма. Действительно, все зависит от того, как понимать социальную модернизацию. Если речь идет о социально-экономической модернизации - это бесспорно одна из главных черт поч-

66

ти каждого фашистского режима. С этим согласны все, хотя одни говорили, что сущность такой модернизации заключается в переходе от системы среднеразвитого капитализма к ГМК, другие - от капитализма высокоразвитого (в случае Германии). Другое толкование понятия «социальная модернизация» сводится к абсолютному изменению положения тех или иных социальных слоев, улучшению этого положения и т. д. В этом смысле можно говорить о том, что при определенных условиях, на определенной стадии фашистского режима подобная социальная модернизация действительно имеет место (уничтожение безработицы в Германии, например).

Здесь, правда, есть немало «но». Если это улучшение происходит за счет увеличения абсолютного размера затрат труда эксплуатируемыми классами, но без изменения их доли в национальном доходе -назвать такое явление социальной модернизацией, социальным сдвигом в собственном смысле слова, думаю, нельзя. То же можно сказать и о ситуации, когда подобное улучшение достигается за счет прямого ограбления завоеванных стран и народов. Там, однако, где нет ни абсолютного повышения жизненного уровня основной массы трудящихся, ни повышения их доли в национальном доходе, говорить о социальной модернизации, о примате (или равноправии) метода социального маневрирования над методом репрессий не приходится. Факты, приведенные в одном из выступлений относительно «социального маневрирования» в Бразилии, в этом плане весьма красноречивы - думаю, что участники дискуссии без труда узнали форму и даже формулы немецкого, итальянского, испанского (в 40-50-е годы) хозяйствования.

По общему правилу, фашистский режим присоединяет к реальной политике социальной консервации лишь те или иные методы социальной демагогии. Причем формы последней становятся еще одной чертой сходства этих режимов в Европе и Латинской Америке и в то же время отличают и те, и другие от политики буржуазии в странах развитого ГМК.

По этой проблеме хотелось бы высказаться определеннее. Вопрос о дефиниции рассматриваемых режимов (определим ли мы их как реакционно-авторитарные, фашистские, праворадикальные и т. д.) - при всей его важности - не имеет решающего значения. Это тема дискуссионная, и любой термин имеет право на существование, коль скоро мы признаем, что имеем дело с чем-то качественно отличным и от того, что было до сих пор в Латинской Америке, и от того, что есть сейчас в странах развитого капитализма. Но когда утверждается,

что нынешние режимы в Бразилии или Чили представляют собой «неокапитализм» с какими-то незначительными поправками и что, если мы будем слишком много говорить о фашизме в Латинской Америке, то вот тогда-то там и появится настоящий фашизм, - это совсем другое дело.

Подобные оценки либо приукрашивают латиноамериканские режимы, уподобляя их западноевропейским, либо резко искажают реальную ситуацию в странах Запада; они объясняются, как мне кажется, в некоторых случаях «антиультралевым синдромом»: главную причину всех бед ищут в действиях ультралевых, которые-де и толкнули буржуазию и средние слои к фашистскому извращению «нормальных» неокапиталистических тенденций. Фашизм как закономерная и господствующая линия буржуазии - в условиях кризиса данного типа - начисто исчезает.

Я думаю, что объяснять приход к власти фашистов (и, очевидно, обличения левобуржуазной прессы) действиями ультралевых соблазнительно, но неверно. Однако в принципе можно представить себе иную, более обоснованную аргументацию положения о «неокапиталистическом» характере режимов бразильско-чилийского типа: и здесь, и на Западе ведущей тенденцией является рост государственно-монополистических тенденций хозяйствования и управления.

Мир стран развитого ГМК находится ныне на пару витков спирали капиталистической эволюции выше, чем Латинская Америка. И это не может не дать качественного различия даже в подходе к решению параллельных проблем, в развитии однотипных процессов. Так (и об этом говорилось в дискуссии), в Латинской Америке, как некогда в европейских странах «среднего уровня развития», буржуазия, ощущая или осознавая невозможность обеспечить выход из кризиса структур, переход к структурам ГМК «экономическими», реформистскими методами, не может не прибегать к методу, в основе своей внеэкономическому. Поскольку же речь идет о переходе к «неокапитализму» или, точнее, к ГМК в странах Запада, то здесь, кроме Германии, этот переход (от структур развитого капитализма) произошел - в национальных рамках -без катастрофических потрясений; впоследствии правящие круги с достаточным успехом (во всяком случае, до начала нынешнего сырьевого и энергетического кризиса) применяли в основном экономические методы управления, манипулирования, хозяйствования.

Быть может, эти различные методы господства буржуазии сблизятся в будущем по мере развития кризиса системы ГМК. Но абсолютизировать эту

возможность, даже отвлекаясь от перспективы революционного решения проблем кризиса системы ГМК на Западе, не стоит. Ибо различным фазам капитализма свойственны и качественные различия в формах их преодоления - путем ли полного разгрома системы (революция), посредством ли внутриформационного перехода к новой капиталистической структуре. Вряд ли существует решение единое как для перехода от среднеразвитого капитализма к ГМК, так и для преодоления того кризиса ГМК, который, быть может, уже начинается и который действительно даст какие-то новые, неизвестные нам еще формы господства капитализма, если революционные силы не смогут навязать социалистическую альтернативу.

Думаю, что в эпоху научно-технической революции шансы традиционного фашизма в странах развитого ГМК невелики. Прежде всего потому, что слишком большое значение для общества имеет уничтожаемый в условиях тоталитарной диктатуры механизм обратной связи. Попытки создать там «классический» фашистский режим в конечном счете идут против ведущих тенденций объективного развития самого капитализма. Беда, однако, в том, что история знает не только закономерности, но и случайности, зигзаги развития. <. > Но то, что для Запада - «случайность», для Латинской Америки - закономерность, и в этом коренное различие между ними.

Именно в связи с этим хотелось бы высказать соображения по поводу термина «неофашизм» в применении к современной Латинской Америке да и к Западной Европе. Лично мне такое использование данного термина представляется, если можно так выразиться, не своевременным и потому нецелесообразным. Клеточку классификации, на которой написано «неофашизм», я бы оставил как раз для тех тенденций, которые рождаются - или могут родиться - в будущем на почве кризиса развитого ГМК. Сегодня же речь скорее об эпигонах «классического фашизма» в Италии, Германии или о латиноамериканской разновидности последнего.

Для соответствующих режимов в сегодняшней Латинской Америке вполне подходит термин «фашизм» или «военный фашизм» (я его предлагал в качестве одного из наиболее приемлемых, по крайней мере на сегодня, терминов).

Возвращаясь же к содержательной проблеме уподобления нынешних процессов и ситуаций в Латинской Америке и на сегодняшнем Западе, хочется еще раз выразить мнение о том, что подобное уподобление политически вредно, прежде всего для антифашистской борьбы в Латинской Америке, и научно несостоятельно.

О слабостях фашистских режимов и об оптимальных путях борьбы с ним. Здесь мне хотелось бы вторично возразить Б.И. Ковалю (с остальными положениями его выступления я согласен). Он говорил о том, что даже возврат к буржуазно-демократическому прошлому лучше, чем настоящее (фашистская диктатура), что VII конгресс Коминтерна призвал защищать буржуазную демократию от фашизма. Я думаю, что здесь мы возвращаемся к проблеме различия между высокоразвитыми и среднеразвитыми капиталистическими странами. Постановка этой проблемы Коминтерном исходила из условий стран высокоразвитого капитализма. Не только имея в виду непосредственные интересы рабочего класса, компартий, демократических сил, не только потому, что в этих странах буржуазная демократия действительно и долго существовала, пустила глубокие корни, стала фактором массового сознания, была живой и живучей. Но и потому, что здесь, защищая от фашизма даже прошлое, революционные силы отстаивали вместе с тем реальный путь в будущее, ибо, как показала практика, «представительная демократия» оказалась для этих стран гораздо более жизненной формой выхода из кризиса системы, перехода к «следующей ступени», чем фашизм. Но в странах среднеразвитого капитализма ситуация иная. Здесь фашизм выступает как действенное орудие буржуазной модернизации структур, находящихся в глубоком кризисе. И защищать, как это делают некоторые буржуазные политики, прежние структуры, призывать к возвращению времен Гуларта или, скажем, Пачеко Ареко в Уругвае и т.д., стратегически бесперспективно. Также обстояло дело и в «периферийной» Европе между двумя войнами. В условиях кризиса структур среднеразвитого капитализма единственно действенный путь антифашистской борьбы заключается именно в движении вперед через революционно-демократические преобразования к социалистической перспективе, как это было во всех тех странах Европы, где велась борьба с фашизмом.

Другой вопрос, как называть переходный режим. Формулы сейчас возникают разные, но важна суть дела: реальной альтернативой фашизму, как говорит и опыт Кубы, и опыт Чили, и опыт Перу, не является ни возвращение к режиму свободной конкуренции, ни возвращение к режиму псевдодемократии, «чистой демократии» и т.д. Это надо иметь в виду и потому, что в последние два года настойчиво проповедуется идея: «Сколько фашизм ни ругайте, он дело сделал, а демократия и этого сделать не сумела в свое время. Авторитарный режим оздоровил экономику, осуществил индустриализацию, возвысил нацию» и т.д. Правда,

68

экономический маразм в Чили и Уругвае, трудности и буксование бразильской экономики в 1975 г. лишают подобные аргументы действенности. Но не забудем и того, что эта ситуация в экономике фашистских стран связана не только со структурными, но и с конъюнктурными моментами. И изменение последних может вновь привести к ситуации, когда подобное противопоставление динамичного фашизма гниению и бессилию традиционной псевдодемократии может воздействовать на политически пассивные массы. Вокруг лозунга борьбы за возвращение к прошлому или в основном к прошлому можно сплотить на определенное время очень широкий блок сил, но я думаю, что в конечном итоге он будет нежизнеспособным и недейственным в сопротивлении фашизму, также, как не был жизнеспособным ни в одной из стран этого типа в прошлом. Разумеется, там, где демократические учреждения по той или иной причине сильны и перспективны (Коста-Рика, Венесуэла), там и защита их необходима (впрочем, в этих странах и фашистская угроза значительно слабее).

Хотелось бы еще раз подчеркнуть, что фашизм (об этом убедительно говорила Элоина Рапп) не остается неизменным. Есть фашизм «свежий». Наше главное пожелание чилийским товарищам будет, очевидно, заключаться в том, чтобы они <...> стали первыми в мире, кто покончит со «свежим» фашизмом. Есть фашизм уже зрелый, который начинает проводить социальную политику более широкого масштаба, постепенно отходя от «чистой» социальной демагогии. Есть фашизм, уже сделавший свое дело, не нужный тем социальным силам, на которых он раньше работал верой и правдой, не нужный никому, кроме самого себя. Это то, что происходит сейчас в Испании. И, наконец, фашизм, протухший на корню, не сумевший выполнить своей социально-экономической функции, державшийся в силу специфической исторической конъюнктуры, сбросить который в решающий момент оказалось не более трудно, чем русское самодержавие в феврале 1917 г., - португальский (вернее, салазаровский, ибо в Португалии и после 1974 г. остается историческая почва для иного, «бразильского» варианта фашизма).

На каждом этапе, в каждой из подобных ситуаций существуют свои закономерности борьбы против фашизма, свои возможности, свои трудности <...> [18].

Заключительное слово К. Л. Майданика подвело итоги дискуссии, однако представляется необходимым сделать одно необходимое отступление/ примечание. Обзор дебатов был бы неполным, если

бы мы не привели мнение другой крупной фигуры отечественной латиноамериканистики, видного историка и политолога Анатолия Федоровича Шульговского, который, формально не участвуя в рассматриваемой дискуссии, имел свою принципиальную позицию по оценке правоавторитарных режимов в Латинской Америке. Его точка зрения сводилась к тому, что в 1960-е гг. в Латинской Америке при помощи контрреволюционных переворотов были установлены «авторитарно-модернизаторские репрессивные режимы, одни из которых носили открыто фашиствующий характер, а другие - элитарно-технократический»; по мнению Шульговского, если «наиболее ясно выраженные черты "тотальной" фашиствующей контрреволюции характеризовали политический режим в Чили (имелся в виду режим Пиночета. - Прим. авт.)», а также в Уругвае («репрессивно-авторитарный режим»), то для бразильского режима были более характерны «модер-низаторски-технократические группировки военных» [19]. Это корреспондирует с позицией многих современных бразильских историков о скорее «военно-гражданском», «военно-технократическом», нежели чем об открыто «фашистском» характере бразильского режима 1964-1985 гг.

В качестве интересного дополнения к нашему уже сегодняшнему проекту хотелось бы воспроизвести посвященное Индии выступление С.А. Микояна - видного отечественного латиноамерикани-ста, который начинал свой профессиональный путь как индолог.

С.А. Микоян. <...> Мне хотелось бы обратить внимание и на азиатский континент, на опасность фашистской реакции в такой большой и важной для судеб Азии и всего развивающегося мира стране, как Индия. Реакционные движения, использующие многие фашистские методы, возникли там давно, еще до войны. Они не были связаны с европейским фашизмом и носили ярко выраженную религиозную окраску. Дело в том, что в стране - еще до ее освобождения от английского господства и до раздела - сложились напряженные отношения между двумя религиозными общинами: индуистской и мусульманской. Без всяких натяжек можно сказать, что религиозная вражда возникла в свое время (в начале XX в.) благодаря активным усилиям английских властей, которые затем не переставали ее провоцировать и обострять все дальше и дальше.

Думаю, что все же вполне правомерно считать партии типа «Хинду Махасабха», имеющие в качестве штурмовых отрядов военизированную ор-

ганизацию «Раштрия севак сангх», организациями фашистского толка. Правда, религиозная окраска и пропаганда религиозной ненависти не упоминаются ораторами в качестве одной из составляющих фашистской модели. Но мне кажется, что в определенных условиях они могут считаться таковыми. Почему бы, например, им не выполнять функции националистической, шовинистической истерии, пропаганды расовой ненависти? В условиях недостаточно развитого национализма религия выступает в качестве его заменителя. Заменитель для многих развивающихся стран вполне эффективный, способный поднять на слепые фанатические акции огромные массы людей.

До каких крайностей могли дойти упомянутые выше партии в Индии, говорит, в частности, тот факт, что именно на них лежала ответственность за убийство Ганди, проповедовавшего мир и терпимость между всеми религиями. На их совести и массовые убийства мусульман, вызвавшие, конечно, ответные акции, в результате чего в 1947-1948 гг. погибло не менее 1 млн человек, а 8 млн бежало из родных мест. <...> В настоящее время организации фашистского типа в Индии завершают свое развитие от примитивного религиозного фанатизма к четко выраженной классовой антисоциалистической позиции. Этому способствует положение, сложившееся в стране. С одной стороны, после бурных потрясений последних лет на субконтиненте нагнетание антипакистанской и вообще антимусульманской истерии перестало приносить солидный политический капитал. С другой стороны, правительство Индиры Ганди осуществляет серьезные мероприятия антимонополистического и даже антикапиталистического характера.

Если применять латиноамериканские аналогии, то Индия сегодня продвинулась дальше Бразилии Гуларта, хотя еще не достигла этапа Чили времен правительства Народного единства. Тем не менее, опасность для монополистической буржуазии, для иностранного капитала, для крупных землевладельцев старого и нового типа и других эксплуататорских слоев налицо. И это определяет их готовность к самым крайним мерам.

В Индии сильны традиции парламентской демократии. Кстати, когда произносишь эту фразу, невольно опять напрашивается аналогия с Чили и Уругваем. Тем не менее велики и различия. Прежде всего, армия никогда за почти 30 лет существования независимой Индии не играла какой-либо роли в политике. И это несмотря на периодические военные конфликты с Пакистаном, на большие военные ассигнования. Думается, что это все же различие,

хотя могут возразить, что в Чили и Уругвае было то же самое. Мне кажется, что нейтралитет армии в Чили всегда был весьма относительным, о нем можно говорить лишь в сравнении с другими странами континента. Конечно, в вооруженных силах Индии находились отдельные генералы и офицеры, время от времени призывавшие к установлению правой диктатуры, но показательно, что подобные призывы либо делались ими после отставки, либо служили причиной такой отставки. Преобладающее влияние на всю политическую жизнь правящей партии Индийский национальный конгресс и неоспоримое лидерство в ней Джавахарлала Неру создали прочный фундамент, на котором нынешнее правительство строит новое единство прогрессивных и патриотических сил.

Буржуазная законность, созданная в 19471950 гг., также дает - в отличие от Чили времен Народного единства - большие преимущества правительству. Но наделение исполнительной власти огромными полномочиями, предусмотренными конституцией, нормы о чрезвычайном положении имели в те времена целью обуздать в случае необходимости прежде всего левые силы, а также сепаратистские элементы. Как это ни парадоксально, ныне это законодательство служит для обуздания правых, для пресечения активности тех, кто стремится к фашистскому перевороту.

А альтернатива, вполне возможно, именно такова. Если бы правым удалось свергнуть правительство Индиры Ганди, они, несомненно, обрушили бы на прогрессивные силы кровавые репрессии, чтобы на манер пиночетовской хунты попытаться искоренить марксистские и социалистические идеи. Тот мощный государственный сектор, который сложился к настоящему времени в Индии, послужил бы базой соответствующей трансформации модели развития, обрисованной в докладе К.Л. Майдани-ка. А партии фашистского толка, имеющие, кстати, солидную массовую опору среди реакционной и отсталой части населения, в том числе - средних слоев и деклассированных маргинальных групп, придали бы модели достаточно законченный вид, даже более близкий к так называемому классическому типу, чем режимы, возникшие в Индонезии или в ряде латиноамериканских стран.

Иное дело, что положение в стране неблагоприятно для реакции. <.> [20].

Таковы основные положения дискуссии 19751976 гг. Пройдя «испытание» четырьмя десятилетиями исторического развития, они дают толчок дальнейшему осмыслению сложной, неоднознач-

70

ной и многоликой проблематики фашизма* и правого радикализма. Почему идеология, «эстетика» и символика фашизма и нацизма получили в межвоенный период такое распространение по всему миру (хотя в разных странах они имели разное влияние), но при этом фашистская система власти сложилась лишь в некоторых государствах, какую роль в этом сыграли исторические и национально-культурные особенности различных стран; какие режимы и каких лидеров можно считать фашистскими, а каких - не более чем «подражателями» фашизму; в чем специфика и исторический контекст появления правоавторитарных и фашистских режимов, что считать «классическим» фашизмом, каково соотношение между ним и другими типами/ видами фашизма, между собственно фашизмом и правым радикализмом, фашизмом и тоталитаризмом, фашизмом и репрессивно-террористическими военными диктатурами - все эти и многие другие вопросы, столь актуально звучащие сегодня и составляющие сердцевину современных исследований по фашизму, предпринимаемых, как показывает издание, которое читатель держит в руках, во всем мире, были злободневны и в прежние, весьма отличные от нынешних времена. Это говорит о том, что феномен фашизма до сих пор не изучен до конца и, более того, в его исследовании постоянно появляются новые грани: например, сегодня это - усиленное внимание к культурологическим вопросам, «возрожденческим» аспектам идеологии фашизма (возрождение нации, воспевание героев прошлого, исторических традиций) и др. [21].

Значение же той давней дискуссии на страницах журнала «Латинская Америка», представление о которой мы попытались дать современному читателю, состоит не только в том, что она послужила делу разработки способов познания фашизма, но и в том, что она оказала влияние и на другие исследования (например, об уровне и характере развития капитализма в Латинской Америке), которые, опираясь на латиноамериканский материал, выходили за его рамки, формулируя теоретические основы исследования общемировых формационных и ци-вилизационных процессов.

Примечания:

1. К проблеме современных правоавторитарных режимов // Латинская Америка. - 1975. - № 6. - С. 98.

2. Там же. - С. 118.

3. Там же. - С. 98-104.

4. Там же. - С. 104-109.

5. Там же. - С. 109-111.

6. Там же. - С. 114-115.

7. Там же. - С. 115-116.

8. Там же. - С.118-121.

9. Там же. - С. 121-122.

10. К проблеме современных правоавторитарных режимов // Латинская Америка. - 1976. - № 1. -С. 103-108.

11. Там же. - С. 108-111.

12. Там же. - С. 111-114.

13. Там же. - С. 114-117.

14. Там же. - С. 118-119.

15. Там же. - С. 119-121.

16. Там же. - С. 121-122.

17. Там же. - С. 123-126.

18. Там же. - С. 126-133.

19. См., напр.: Шульговский, А.Ф. Введение // Политическая система общества в Латинской Америке. -М., 1982. - С. 24, 28-31.

20. К проблеме современных правоавторитарных режимов // Латинская Америка. - 1975. - № 6. -С. 116-118.

21. См. об этом подробнее: Богдашкин, А.А., Галкин, А.А., Йоменс, Р. Заключение // Берегиня^777^Сова: общество, политика, экономика. - 2015. - № 3(26). - С. 299-302; Галкин, А.А. Фашизм как общественный недуг // Берегиня^777^Сова: общество, политика, экономика. - 2014. - № 4(23). - С. 11-21; см. также работы по отечественной историографии латиноамериканского и германского фашизма и общих причин его укоренения в Западной Европе: Строганова, Е.Д. Изучение латиноамериканского фашизма в советской и постсоветской историографии // Берегиня^777^Сова: общество, политика, экономика. - 2015. - № 3(26). - С. 284-298; упоминание о роли рассматриваемой дискуссии в общем контексте эволюции взглядов отечественных историков на сущность фашизма см.: Алленов, С.Г., Сен-чаков, А.Г. Характерные черты развития советской историографии германского фашизма (1945-1991) // Германия и Россия: События, образы, люди: Сб. российско-германских исследований: Вып. 1. Воронеж, 1998. - С. 143-159; Богдашкин, А.А. Советская и постсоветская историография о причинах установления фашистских диктатур в странах Западной Европы // Берегиня^777^Сова: общество, политика, экономика. - 2014. - № 4(23). - С. 41-69.

* Под «фашизмом» мы понимаем устоявшийся еще в советской идеологии и перешедший в историографию обобщенный термин, включающий в себя то, что в западном обществоведении называлось «итальянский фашизм» и «германский нацизм». - Прим. авт.