CC BY
41
ЭПИСТЕМОЛОГИЯ & ФИЛОСОФИЯ НАУКИ, Т. III, № 1
б истоках рациональности нового научного знания
Л. А. МАРКОВА
После выдвижения на передний план проблемы возникновения нового знания в прошлом веке со всей остротой встал вопрос о соотношении науки со всем тем миром, который находится за ее пределами и не является наукой, остается за рамками субъект-предметного познавательного отношения. Если знание действительно новое, то оно не может быть выведено из предыдущего, так как в этом случае пришлось бы признать, что оно уже там содержалось. А если оно уже существовало в прошлом, то какое же оно новое? Возникновение нового означает перерыв постепенности, выпадение из общего ряда развития научных идей. Новая теория возникает как бы на пустом месте, за пределами рациональной структуры существующей науки, из ненауки. Отсюда все те трудности, которые так горячо обсуждались после выхода книги Т. Куна о научных революциях и которые связаны с проблемой демаркации (проведения границы ме-
Статья подготовлена при финансовой поддержке РГНФ, проект № 03-03-00074а.
ШШ 11Й
ЯШ
ш®
I
¡1 Ш1
аШ н Щ
и ф
н-
О
Щ
жду наукой и ненаукой), с несоизмеримостью научных теорий, с невозможностью перекинуть логический мостик от старой теории к вновь возникшей. Это с одной стороны. С другой — новая теория, тем не менее, как-то встраивается в существующее знание, в его логическую структуру. Как это возможно, если ее формирование для существующей рациональности является случайным, никак с ней логически не связанным и происходит за ее пределами, в области не науки? Можно предположить, что не науку нельзя отождествить в этом случае просто со всем, находящимся за пределами науки, что не наука отличается, например, от 7*ефилософии или неискусства. Насколько такое предположение может быть конструктивным, я и постараюсь выяснить в этой статье.
I: Под углом зрения xx века:
классика и неклассика
№ I!
НИ!
Будем исходить из понимания науки как знания об окружающем нас мире, получаемого в ходе познавательной деятельности учёного. В классическом естествознании (XVII - начало XX вв.) за пределы научной рациональности решительно выводилась процедура получения знания учёным вместе со всеми его личностными, персональными характеристиками. Соответственно и исторические исследования представляли собой как бы две параллельные истории — история научных идей, с одной стороны, и история жизнедеятельности учёных, условия их труда в контексте соответствующего социума, культуры, религии и т. д. - с другой. Вторая история не имела отношения к логической структуре научного знания, деятельность учёного могла присутствовать в ней только своими результатами. Природа как предмет изучения противостояла субъекту, независимая от него и, как предполагалось, сохраняющая эту независимость в ходе всех действий учёного в процессе экспериментирования и теоретического конструирования. Природа - это не-Я ученого, а деятельность учёного для классической науки — это ненаука, так как она не входит в научную рациональность, остаётся за её пределами, и из неё нельзя логическими средствами вывести генерируемое научное знание. Творческая деятельность принадлежит прежде всего сфере психологии, и сколь тщательно ни изучай психическое ^ состояние учёного в момент его интуитивного прозрения, ло-® гику науки из этого не выведешь. Разумеется, без деятельности I учёного никакой науки быть не может (как и без многого того, что эту деятельность делает возможной: соответствующей политики государства, социальных и экономических условий,
общественного мнения и многого другого), но эта деятельность - ненаука и не является ее логическим основанием. Логическим основанием любого достижения в естествознании является предыдущее знание, каждая ступенька в прогрессивном следовании идей предполагает наличие предыдущей и в свою очередь порождает следующий виток в развитии научной мысли, генерирующий новое знание.
Такая позиция позволяет историку (философу, социологу) науки оставаться в пределах научной рациональности в духе классического естествознания и создавать достаточно искусные и непротиворечивые реконструкции прошлого науки. Можно вспомнить в связи с этим П. Дюгема, талантливого историка, непревзойденного в деле обоснования идей кумуляти-визма и непрерывности в развитии науки. Он решительно выводил за пределы своей исторической реконструкции все творческие процессы (как интуитивные, не поддающиеся логическому анализу), процедуры выбора, решение вопроса об , < исчерпании теорией ее возможностей, философское осмысление физической теории и многое другое. Короче говоря, все, что связано с субъектом научной деятельности. Все это - не- <' наука и не имеет к научной рациональности отношения, точно ! ?} так же, как природа - не-Я ученого и не зависит от его дея-тельности.
Однако выведение за пределы научней рациональности и рациональных реконструкций истории естествознания всего, связанного с субъектом деятельности, повлекло за собой уст- ' ¡'1 _ ранение и предмета исследования. Тому было две причины. Во-первых, философское обоснование науки в рамках ново-временного мышления предполагает субъект-предметное отношение (отношение субстанции мыслящей и субстанции про- ¡>' (, тяженной, по Декарту). Если элиминируется субъект, то и предмет утрачивает неизбежно свои функции как участвующе- . ^, го в познавательном мышлении: ему некому противостоять, не | ' от кого сохранять свою независимость. Во-вторых, сама природа как предмет исследования становится проблемной и подвергается сомнению ее отстраненность от субъекта в ходе экспериментирования и ее теоретического осмысления. Действительно, практически все реактивы, весь экспериментальный материал попадают в лабораторию уже в качестве обработанного человеком природного вещества. Сам эксперимент, призванный организовать исследование таким образом, чтобы изу- и чаемый предмет был максимально свободен от влияния субъ- ф екта, подготавливается и проводится тем же субъектом. Кроме ^ того, неизбежна «теоретическая нагруженность» любого о экспериментирования, иначе оно не будет научным.
Все эти моменты выдвигаются на передний план в качестве предмета обсуждения, ставятся под вопрос, с одной стороны, в результате развития философии и логики в процессе осмысления науки и ее истории, с другой - к этому подталкивали и фундаментальные изменения в самом естествознании, создание квантовой механики в первую очередь. В ходе научной революции начала XX в. была радикально переформулирована логика построения классических теорий; в результате они обернулись своим «субъектным» полюсом и именно как субъект теоретизирования смогли стать предметом преобразования. До Бора не имел никакого физического смысла вопрос о том, что или кто есть «физик-теоретик».
Предметом физического знания становится точка перехода, взаимопревращения теорий, из которой на классическую теорию можно посмотреть со стороны, извне. Такая возможность I. появляется в принципе соответствия в виде «предельного усло-I вия» формирования классической теории; оно же - точка фор-| мирования неклассической теоретической системы. Рассматриваемое из точки взаимоперехода теорий, в момент своего фор-|< мирования, классическое естествознание предстает уже как итог целенаправленного построения, как реализация одной из ¡' , возможных логик бытия. «Но там, где построение, там и строи-; ' тель, по положению расположенный извне строящегося или перестраивающегося здания... вопрос о субъекте (классическо-|1> | го) теоретизирования становится отныне физически осмыслен-И ным, «трудным». Больше того, он становится логической про-[ блемой» .
М'1 Чтобы понять современную теорию, необходимо опреде-
лить место в ней субъекта и самого процесса ее формирования, историю её возникновения. Такая постановка вопроса была принципиально невозможна для науки Нового времени. Принцип соответствия и принцип дополнительности (каждый по-своему) устанавливают новые отношения между теориями, когда вновь возникшая теория не включает в свою логическую структуру (не снимает в себе) прежнюю, классическую теорию. Субъект, его деятельность по созданию нового знания, история этого знания перестают быть ненаукой, встает проблема их включения в структуру знания. «Наступление» на территорию научной рациональности ведется по всем фронтам - и филосо-, фами, и социологами, и историками. Граница между наукой ¡¡¡! как совокупностью идей и социумом перемещается внутрь ® науки и становится границей между наукой как социальным
X -
1 Библер В. С. От наукоучения - к логике культуры. Два философских с—5 введения в двадцать первый век. М., 1991. С. 123.
институтом и как логикой научного знания. Социальность в форме университетов, лабораторий, научных сообществ, невидимых колледжей и т. д. определяется уже как наука, но в социологических исследованиях типа мертоновских она никак не соотносится с научной рациональностью, граница сохраняется, и очень четкая.
Дальнейшее развитие социологических исследований, в значительной степени под влиянием идей Т. Куна, приводит к стиранию этой границы и к выдвижению социологами претензий на объяснение своими, социологическими средствами процессов порождения нового знания в науке (школы этносоцио-логии, микросоциологии и т. д.). В этом же направлении развивается и историография, здесь начинают доминировать исследования типа case studies, которые ориентируются на истолкование ситуации производства нового знания как целостного события, все элементы которого (логические, социальные, психологические) в равной степени участвуют в формировании научного знания и присутствуют в его структуре как составляющие. Субъект познания, творческие процессы в его голове, все его личностные, индивидуальные характеристики, связанные с определенной культурой, исторической эпохой, социумом, уже не противостоят природе как предмету изучения, не отделены от него границей, а включаются каким-то образом в научную рациональность.
Столь «повальное» вовлечение в научную рациональность всех (в некотором логическом пределе) обстоятельств получения нового научного знания приводит неизбежно к отказу от фундаментальных для естествознания понятий, прежде всего таких, как истинность и объективность. Наиболее радикальные сторонники новых направлений в социологии" напрямую декларируют именно такие выводы из своих исследований: в каждом конкретном случае получается свое знание, и знание это не о природе, а о «чем придется», находящемся в лаборатории, ведь здесь нет природы как таковой, а есть набор предметов и вещей, прошедших через руки и голову человека: изготовленных в промышленности, в другой лаборатории на базе уже существующих в науке знаний. Целью ученого является не получение истины, а успех. Вполне уместным становится вопрос: а не конец ли это науки как таковой? Для не науки не остаётся места: через цепочку сцеплений, связей, соприкосновений, отношений в познавательный процесс и его результат можно u включить всё: служебные и семейные отношения, психологи- X --ь
2 Например, см.: Knorr-Cetina К. D. The Manufacture of Knowledge. О N.Y., 1981. ^
II
I
ческий климат в лаборатории, настроение учёного в момент проведения эксперимента, погоду за окном, качество экспериментального материала, зависящее от поставщика, а выбор поставщика - от личных связей сотрудника, кому поручена эта работа, особенности внутреннего убранства лаборатории, цвет стен, форму столов, предпочтения, которые отдает правительство тому или иному направлению в естествознании, общественное мнение и многое-многое другое. Вся совокупность этих обстоятельств и бесконечное множество других - это весь мир за пределами науки, но он не совпадает с ненаукой, он шире.
Такая «всеядность» познавательного процесса практически растворяет его в социуме, лишает каких бы то ни было специфических характеристик, не позволяет вычленить его из всей совокупности общественных событий. Сама деятельность ученых перестает быть исследовательской, ни о какой истинности или объективности знания не идет даже речи. Естественно, что такой подход к науке вызывает шквал критики как со стороны естествоиспытателей, так и со стороны исследователей науки. Критика ведется, как правило, с позиций классического естествознания, краеугольным камнем существования которого является именно соответствие получаемого знания изучаемому предмету. Стремление к этому соответствию, другими словами, к истине является основным стимулом всей деятельности в рамках науки Нового времени.
В создавшейся ситуации мне кажется важным особо обратить внимание на следующий момент. Я уже упоминала выше, что из XX в. классическая наука выглядит иначе, чем когда она предстает перед глазами своих современников или безоговорочных сторонников наших дней. Задумаемся над таким достаточно расхожим утверждением, что каждое новое крупное открытие в науке заставляет иначе взглянуть на прошлое, переписать историю заново. Прошлое подстраивается под новую современность, вписывается в структуру новой теории, в ее логику, уступая место более глубокому знанию действительности. И процесс этот бесконечен, абсолютного знания нельзя достигнуть, но мы всё ближе подходим к сути изучаемого предмета. Единый субъект познания, Демон Лапласа, совершенствует свои знания о природе, отбрасывая прежние, устаревшие и заменяя их новыми, перестраивая под них историю.
Но если задуматься, что это означает? Любое знание, будь оно сколь угодно истинным и объективным на данный момент, будет переделываться и перестраиваться в будущем бесконечное число раз. Это обычно учитывается, когда говорят, что ис-
тинность научного знания относительна и нет предела возможностям его совершенствования во времени. Но не является ли эта беспредельная относительность угрозой какой бы то ни было истине, не поглощает ли она ее полностью? В классической науке каждая очередная современность включает в себя с точки зрения своей логики всю историю, выбирая из прошлого те моменты, которые подтверждают истинность господствующей на данный момент теории-парадигмы; история присутствует в ней в снятом виде, и ученому для исследовательской работы достаточно знать современную ему науку. Изучается наука (школьниками, студентами) по учебникам, к которым история той или иной дисциплины прилагается в качестве необязательного для усвоения введения или приложения. Когда любое достижение в науке представляется как деятельность на плечах гигантов, то имеется в виду ретроспективный взгляд из современности в прошлое, когда новое знание уже вписалось в существующую структуру, и связь между новым и старым уже представлена как логическая. Творческие процессы в голове ученого, которые генерируют новое в науке, принадлежат к ; сфере психологии, интуиции и как ненаука выводятся за преде- ' , лы ее рациональности.
Таким образом, чтобы получить истину, необходимо убрать из знания по возможности все, связанное с личностью ученого. |
Если что-то остается, то это приводит к неточностям, недостат- ! кам, несовершенству, ошибкам в получаемом результате. Уче- ¡¡.¡| ные в прошлом ошибались, поэтому старая теория должна ¡П! быть заменена новой, которая более точно и глубоко воспроиз- |1| водит природу как предмет познания. Новая теория включает в |||| себя старую, трансформируя и преобразовывая ее под стать своей логической структуре, а вместе с ней и всю содержавшуюся в этой старой теории историю, преобразованную в свое время в соответствии уже с ее логикой; и так до бесконечности. Логическая связь идей в истории обеспечивается как связь результатов исследовательской деятельности, и в качестве результатов из прошлого берется то, что, как минимум, не противоречит современности. Такая история непрерывна (логическая связь результатов налицо), кумулятивна (каждый новый шаг включает в себя предыдущий), прогрессивна (знание становится все более совершенным и истинным). Несмотря на такие, ^ казалось бы, «мирные» характеристики, построенная в соответ- * ствии с этими принципами история «кровожадна» и разруши- к-тельна; к предшествующей теории нет снисхождения: она при- 0 знается ложной, разрушается, трансформируется и только
в таком виде допускается в новый корпус знаний. История науки на базе научных революций (ее родоначальниками в историографии можно считать А. Койре и Т. Куна) гораздо более «милосердна» к предшественникам: следующие друг за другом через пропасти научных революций теории-парадигмы сохраняются в своей исторической целостности, они не разрушаются. Проблема здесь в том, чтобы установить между ними логическую связь.
Вернемся к вопросу об истине в классической науке и в соответствующей ей историографии. Получается, что в знании нет ничего устойчивого, любой его элемент перестраивается бесконечное число раз, в основном за счет устранения из него по возможности всего, связанного с ненаукой, с человеком, личностью ученого, любыми его характеристиками как не относящимися к научной рациональности. В идеале это должно привести к абсолютной истине, и хотя эта цель в реальности недостижима, стремление к ней способствует совершенствованию наших знаний. Однако бесконечность этого процесса заставляет нас взглянуть на любое достижение в науке не только как на более глубокое познание природы, но и как на не обладающее хоть какой-либо стабильностью в общем временном ряду развития. У него нет собственного содержания, логики, ' структуры: с самого начала известно, что существующее знание погружено в бесконечность своих вариантов в прошлом и в будущем. При таком взгляде на знание можно ли говорить о его соответствии неизменному предмету познания? йЫ Предмет-то изучения, с точки зрения классической науки,
У | неизменен, а вот знание не только в своём развитии, но в каж-' < дый данный момент содержит в себе всё многообразие различ-¡||1 ных способов воспроизведения этого предмета. Знание в клас-н! сической науке связано логически с прошлым знанием, оно из него выведено, содержалось в нем. Значит, другими словами, прошлое включено в современность, а ведь прошлые теории иначе смотрели на мир природы. В свою очередь, любое будущее теоретическое знание будет содержать в себе в снятом виде нашу современность, значит, это будущее тоже присутствует в современном знании, а оно ведь принципиально отличается от наших научных представлений о мире. Возникшая теория ^ встраивается в существующий строй научного знания как ре-ф зультат творческой деятельности, она отрывается от своих X корней в голове учёного, но в то же время попадает в логиче-скую сеть не только существующего, но и прошлого знания (оно уже присутствует в современности в снятом виде), и бу-
сущего (оно содержится как возможность). А поскольку таких нятий и возможностей бесконечно много (ведь развитие науки ¡есконечно), то настоящий момент, содержащий эту бесконеч-юсть, не может быть воспринят как хотя бы относительно ус-ойчивое и истинное знание о природе. Он поглощается беско-[ечностью, беспредельной изменчивостью, которая привносит-я в него не субъектом (он уже устранен вместе с социумом, :ультурой и т. д.), а самой логикой знания.
Вспомним теорию перманентной революции К. Поппера. )то тоже своеобразный взгляд из XX в. на классическую нау-:у. Каждая теория, считает Поппер, тем совершеннее, чем лег-[е она может быть опровергнута (фальсифицирована) и заметна новой. Тем самым на передний план выдвигается не зна-[имость теории самой по себе, в ее отличии от других теорий, а :е связь с прошлым знанием (она есть результат фальсификации, преобразования предыдущей теории) и с будущим (она ] ¡еизбежно породит теорию, которая ее заменит). И чем быст- 1 >ее этот процесс будет происходить, тем лучше для науки. В | щеале при бесконечной скорости замены одной теории другой ■ )> юобще стирается всякое различие не только между следую- ¡ч цими друг за другом теориями, но и между всеми уже актуали- ^ 11 дарованными в действительности и только ещё могущими воз-шкнуть. В каждой теории можно увидеть любую другую, все < ¡1 :еории сливаются в одну точку. |
Современные социологи утверждают: то, что истинно в од- ! <{ юй лаборатории, не может быть воспроизведено как истинное '¡| ! другой. Поэтому истины как объективного воспроизведения ;'<]! хрироды вообще нет. При взгляде на классическую науку из | <Х в. можно сказать, что каждая теория не более истинна и не | юлее ложна, чем любая другая. Всё разнообразие ложных тео-1ий (прошлых, отвергнутых последующим развитием науки) и 1|| 1СТИННЫХ (будущих, которые опровергнут современную тео- I жю как ложную) содержится в теории наших дней, в настоя-ций момент, и едва ли можно говорить о её истинности. Поня-гия истины и объективности, на которых покоится вся философия науки классического периода, перестают работать. Если в гауке конца XX в. бесконечное разнообразие вненаучных обстоятельств «поглощают» истину и объективность, то в классической науке, при взгляде на нее из нашего времени, ту же ■ золь выполняют бесконечно разные логические (внутринауч- ^ 1ые, с точки зрения социума и культуры) построения теорети- ф веского знания. Чтобы увидеть классическую науку в таком ¡^ эакурсе, достаточно представить прошлые теоретические сис- о гемы не в их снятой в современности форме, а в их историче-
ской реальности, которая делает такое снятие возможным. Элементы прошлого, которые присутствуют в современности, поскольку соответствуют се структуре, являются одновременно составными частями прошлых теорий, которые понимали действительность совершенно иначе. И это «иначе», этот другой ?! взгляд на мир, другой тип рациональности неизбежно, пусть косвенно, но включается в современную теорию. С одной стороны, включается (в снятом виде), но с другой - участвует в ее построении как другая логика, а значит, как нелогика: ведь ло-Рц' гика может быть только одна с точки зрения классики. ' Таким образом, в классической науке, как это ни звучит па-
| радоксально, новое знание строится на логическом основании, которое не является наукой, - оно выводится из не науки, из к]/ нелогики. И не в этом, следовательно, состоит отличие класси-Ц'' ческой науки от постнеклассической, как эта последняя пред-;■!ставлена в современных философских и социологических ра-ботах. Отличие в том, что в классическом естествознании об-М ласть ненауки определена, ограничена, она не растворяется в безграничном море всего, что находится за пределами науки. ( Возникновение новой теории из предыдущей содержит в себе, однако, такой парадокс (который уже упоминался выше). С одной стороны, предыдущая теория должна содержать в себе новую, хотя бы в форме возможности, иначе нельзя говорить о выведении нового из старого как о логическом процессе. С другой стороны, если предположить, что новая теория полностью выведена из старой, то что же в ней нового? Старая теория в своей целостности не совпадает с тем своим вариантом, который содержится в следующем за ней новом знании. Только благодаря этому и возможно снятие как преобразование, иначе никакого развития бы не было, прошлое полностью совпадало бы с настоящим. Значит, знание в своем развитии, в рамках классической науки, опирается на не науку как на свое логическое основание. Классическая наука выходит за пределы своей логики и только при этом условии может развиваться. Важно, однако, что эта «енаука в классическом естествознании ограничена целостностью предыдущей теории, она не безгранична и исключает слепую случайность.
И М. К. Мамардашвили о трудностях
£ историографии естествознания
2
X На эти темы глубоко и тонко рассуждал М. К. Мамар-
О дашвили, которого очень занимала проблема //¿-науки как нело-
<—"- гики в ее значении для историографии естествознания. Попы-
аюсь воспроизвести ход его мысли. Он писал о некоторой внелогической базе», обладающей «квазифизическим, незави-имым и первичным характером» и «постоянно присоединяе-юй в познании к логике и к осознаваемым содержаниям I наблюдениям»3. Обратившись к такой внелогической базе, Дамардашвили стремился выйти из трудностей, которые >н зафиксировал при выяснении проблем развития научного нания.
Трудности он увидел в таких аспектах истории науки, кото-1ые обычно воспринимаются почти как нечто само собой разу-юющееся для классической науки в ее развитии и не требую-цес никакого специального обоснования4. Это, во-первых, соответствие вновь получаемого знания предсуществующему в фироде порядку и, во-вторых, логическая опора нового знания 1а ему предшествующее. По мнению Мамардашвили, акты по-нания как генерирования нового знания являются свободными 'влениями, в том смысле, что они в себе же содержат (или сами ¡первые устанавливают) причины своего осуществления. Дру-ими словами, они исторически индивидуальны, они - «один :динственный раз и впервые» завязывающиеся конфигурации 1ысли и понимания. В живой истории науки (а не в учебниках I логических систематизациях, уточняет Мамардашвили) ни-сто не делает того, причины чего (основания и необходимость 1умать именно так, а не иначе, проводить именно этот экспе-эимент, а не другой) уже известны, ведь это было бы обычным магнатом. Включая в науку только новое и уникально происходящее, мы лишь после этого говорим о чем-то в мире в терминах законов. В этом смысле законы устанавливаются, а не требывают где-то в трансцендентном мире сущностей, ожидая )ыть познанными. В языке историка (и вообще в горизонте его шистемологических и онтологических возможностей) сужде-гие, что учёный открыл закон «А» потому, что в мире на са-
3 Мамардашвили М. К. Стрела иознания. Набросок естественноисто-шческой гносеологии. М., 1996. С. 296-297.
4 «Проблемными» эти краеугольные камни классического естество-шания стали и для исследователей науки конца прошлого века, рассмат-эивающих научное знание с точки зрения его социального конструирова-тя. Но в большинстве случаев в их работах доминируют эмпирические исследования. См. материалы дискуссии по этой теме на семинаре «Про- V злемы рациональной философии» (рук. Д. И. Дубровский, И. Т. Касавин) ф з Институте философии РАН: Микешина Л. А. Релятивизм как эпистемо-тогическая проблема (и далее выступления участников обсуждения) // О Эпистемология & философия науки. Т. 1. 2004. № 1. С. 53-83. ¡к*2
мом деле действует этот закон А, было бы суждением ex post factum, предполагающим к тому же еще и некоторую скрытую направляющую силу в историческом механизме познания, спо-у собную, наподобие этакого «третьего глаза» (Мамардашвили предлагает вспомнить Декарта), сравнивать образ в уме («А») с предметом в мире (А) и приводить их в соответствие. Но ни
Isfi такого «третьего глаза», ни каких-либо подобных ему скрытых качеств и сил нет, и их допущение должно, считает Мамарда-|||> швили, тщательно устраняться из представлений об историче-i|f' ской реальности и из неявных вкраплений в языке историка.
i-i К этому своему рассуждению Мамардашвили добавляет
Щ еще следующее соображение. Если предположить, что причину ной высказанного ученым собственного понимания было про-р, сто существование соответствующего обстояния дел в мире, то и было бы совершеннейшей мистерией и абсолютно необъяснимо (в силу отсутствия иных оснований), почему этим явлениям j случаться именно в момент X и именно в форме «А». Мы в принципе не можем различительно локализовать знание законов (расположить его в определенном месте исторического развития), если будем рассматривать его как актуализацию готовых смыслов и сущностей.
Мамардашвили пытается показать, что из этого затруднения не удается выйти и в том случае, если рассматривать знание как превращение, усложнение и развитие предшествующих актов и состояний мысли. При таком подходе под «исторической зависимостью» понимается просто то, что кирпичики верхнего этажа нельзя положить без кирпичиков нижнего этажа. Но это, полагает Мамардашвили, как раз и представляет собой проблему и содержит массу неясностей, затрудняющих возможности анализа исторических изменений, их мыслимости и рациональной воспроизводимости.
Можно ли говорить, задается вопросом Мамардашвили, что существует некая заложенная программа, лишь вызревающая во времени и проявляющаяся в форме конкретных научных утверждений и связанных друг с другом истин? Именно это утверждение неявно и молчаливо обычно присутствует в исто-рико-научных описаниях. Но оно лишь призрак, «теневой об-Ш1Ц раз», появляющийся в силу выражения научных истин в рамках U субъект-предметной оппозиции, в условиях идеально отделен-ф ного от нас спектакля мира и денотатов нашего языка. Мы не 2Е замечаем, что ставим исторически предшествующие конфигу-А рации мысли в зависимость от целей, которые могли быть ^ сформулированы лишь позже. На деле «историческая зависи-
мость» того, что случилось в момент X' от того, что случилось прежде, в момент X, есть лишь иносказание, считает Мамардашвили, прямо обратного допущения, а именно зависимости логического существования предшествующего от уже актуально разрешенных операций и смыслов. Другими словами, акт познания в момент X реализовывал там зависимость от последующего, от последовательного целого предметной области. Под «последовательным целым» имеется в виду все множество в принципе значимых для предмета А и линейно, одно за другим проходимых обстоятельств, сторон, зависимостей а, б, в, г, д, е... и все множество пересекающихся с ним отражений «а», «б», «в», «г», «д», «е»..., в пределе исчерпывающих знание «А». Акт познания в прошлом как бы осуществляет свою зависимость от «последовательного целого» исторически доступными частями, приближая знание к предданному, окончательному, завершенному миру в целом, к миру законов и сущностей в «себе». Но как объединить, совместить в содержании научного знания его историческое существование и универсальные физические законы в любой произвольно взятый момент? ~ задается вопросом Мамардашвили. Ведь если Галилей знает А, то , это не зависит от знания или незнания В. 1
Для прояснения ситуации Мамардашвили вводит постулат конечности как условия понимания мыслительного мира. Допустим, знание действительно развивается поступательно во времени, и результаты знания суммируются. В пределе получаем знание всего. Но бесконечность эта дурная: мы не можем делить бесконечное на конечные величины; как бы малы ни были конечные величины, их конечная сумма все равно даст величину конечную. Бесконечное же деление даст только нулевые значения истинности в каждом пункте на шкале времени. И если бы это было так, то нигде и никогда не могло бы быть истинного знания. Мамардашвили вспоминает при этом апории Зенона, которые демонстрируют невозможность построения понятий о движении. Передавая и суммируя наблюдения, мы не можем получить из них себя, то есть наблюдаемый результат, который есть наше состояние наблюдения. Поэтому мы будем бесконечно и бессмысленно повторять состояние пред-выбора и пред-решения, как Ахилл бесконечно повторял промежуток, отделявший его от черепахи. Историю и знания следует понимать не как сложение многих законченных * смыслов, а как один или (понятое) Одно, но множествен- н но расположенное, и в этом смысле абсолютное и начало, и 0 конец. ^
Действительно, знание и опыт накапливаются во времени, в {^з различных точках системы отсчета, но мы при этом не знаем всех причин, воздействующих на процесс его получения. Тем не менее, мы принимаем решения и выбираем понятия для описания мира, используя массу неизвестных и неосознаваемых законов и зависимостей: в области знания незнание тоже есть действующая причина. Мамардашвили приводит примеры из истории науки: «... Максвелл не вывел бы уравнений электродинамики (а Лоренц - их группу), если бы они исходили из того, что равновесие тел не обеспечивается действием одних электромагнитных сил, так же как Кеплер никогда не получил бы своих законов, а Френель - законов преломления (он не заметил или не знал эллиптической поляризации света, видимо, исключавшей правильное наблюдение этих законов)». Далее Мамардашвили напоминает о глубоком, по его мнению, замечании А. Пуанкаре, что «имей Тихо Браге хотя бы в десять раз более точные инструменты, не было бы никакой астрономии»5.
Генерирование знания в данный момент, его содержание не зависят от какого бы то ни было пункта б в будущем, к которому знание сдвинется и который сейчас неизвестен. Истина научной теории строится так, чтобы не зависеть от того, что со временем окажется ложным или недостаточным, «и притом в непосредственной окрестности своей точки и, следовательно, в поперечном разрезе к линии из таких точек, что и есть постулат конечности или «локального совершенства» знания или теории»6. Научное знание в истории — «локально совершенно», при всем нашем чудовищном незнании (достаточно вспомнить Кеплера!); оно - в пустоте относительно временного ряда и не зависит от всего остального мира. Мамардашвили вспоминает древних, для которых реальность есть только атомы и... пустота. Новое знание формируется в своей ближайшей окрестности, не имея в виду ничего последующего, не являясь к нему ступенькой, не находясь от него в зависимости. И в то же время оно в каждый данный момент организуется в терминах соответствия предмету, то есть истины, и, более того, понимается, мгновенно вписываясь в существующий мир знания и теорий, независимо от степени распространения среди ученых и его понимания ими, от логического и экспериментального обоснования. Случившись, оно понимается, и между этими двумя со-
' Мамардашвили М. К. Указ. соч. С. 285.
6 Там же.
бытиями нет интервала, что похоже, замечает Мамардашвили, на декартовский принцип когито1.
Новообразование в науке обладает существованием, реальностью мыслительного поля, оно есть многообразие, распространенное относительно самого себя, или «Одно», но множественно расположенное относительно себя. Действительно, любое научное понятие, будь то треугольник, функция, дифференциал и тому подобное, одно-единственное, оно есть единичный акт и не размножается от того, что мыслится во множестве голов. Это постулат виртуальной понятности как «места» точек, или континуум-постулат. Истина нового знания в истории науки возможна, так как познание - это не арена идеальной системы отсчета, а пути, прокладываемые конечными областями связностей, и в последних понимание уже существует, есть, независимо от того, понимает ли кто-нибудь, и независимо от реального канала передачи. Изменение есть изменение поля, своего рода волна: понимание «другим» есть то же самое понимание. В этом смысле оно (поле) понимает в силу свойств состояния, а не в силу чего-то, делаемого нами. Это, ] , говорит Мамардашвили, континуум-постулат, непрерывность. Такая виртуальность означает, что движение уже совершилось. 1 «Важен лишь интервал, а он и есть поле. В этом смысле реальность «текстова», то есть выступает в качестве чего-то рассчи- , ( тайного именно на понимание, что налагает ограничения на || возможное: может произойти только понятное. Может наблюдаться только допускаемое теорией. И это 1) не зависит от различий предметных языков; 2) не имеет причины и 3) неразла-гаемо»8.
В каждый данный момент исторического развития мы имеем упорядоченные конфигурации мысли и пути мысли в них, т. е. способы мысли, соответствующие этим конфигурациям. Но никакие изменения этих конфигураций не предсказуемы и, главное, не выводимы средствами самих же теорий. Когда мы имеем дело с живым познанием, то очевидно, что в любой момент в знании что-то происходит, другими словами, указанные конфигурации являются событиями, событиями «мысли», «формул», «законоподобных высказываний». Эти события со-
U
х
7 Нетрудно заметить, что здесь Мамардашвили высказывает мысль, прямо противоположную позиции Т. Куна, который решающим моментом включения нового знания в уже существующее считал именно при- ф знание его в качестве истинного большинством членов научного сообще- ^ ства. О
8 Мамардашвили М. К. Указ. соч. С. 288. ^¡^
12 Зак. 129
177
держат в себе утверждения об упорядоченности некоего об-стояния дел в мире. Суть этого порядка знания состоит в его способности порождать (в сочетании с наблюдением, рефлексией, с каким-то типом взаимодействия) или же потенциально содержать в себе все новые (подобные себе) упорядоченности. Казалось бы, все новое знание может возникнуть только из предшествующего. Однако здесь заложена трудность-проблема: события «мыслей», «законоподобных высказываний» и тому подобное, содержа в себе формулировку некоторого упорядоченного положения вещей, не могут, тем не менее, быть предопределены - это, пишет Мамардашвили, тавтологически ясно. Познавательные акты, выдающие новое знание, невыво-димы никакими внутренними средствами теории, в рамках которой ведется исследование. Они непредсказуемы, они случаются как свободные действия или их продукты - свободные явления или изменения. Во времени они не представляют собой непрерывной последовательности актов, если не добавляется какой-то принцип (или принципы) совершенно иного рода.
Однако если в объективированном ряду физических событий непредсказуемость означает интеллектуальную непроницаемость и непонятность, и непонятное просто выбрасывается из состава научно знаемого, то непредсказуемое событие в мысленном ряду понятно и проницаемо. Оно понятно в момент своего свершения, независимо от времени на усвоение и распространение, от полного логического обоснования и выводимых из него следствий. «Поэтому не имеет принципиального значения, понимает ли его вообще кто-нибудь: оно есть и (мгновенно) вписывается в науку или знание (революционным путем или же нормальным в смысле Куна, не важно)... получилось нечто таинственное: самим актом своего свершения вписываясь в понимающую вещи науку, в ее содержательный и логический строй, знание в качестве события или свободного изменения в то же время невыводимо и непредсказуемо, то есть к нему нельзя придти непрерывным продолжением предшествующей упорядоченности состояний понимания (а если можно, то только post factum, в обратимой аналитической актуальности)»9. Может быть, мы имеем дело со случаем, со случайным явлением? - задается вопросом Мамардашвили и отвечает на iV этот вопрос отрицательно.
ш Невозможно, считает он, чтобы мыслительные содержания, 5 столь жестко задающие порядок и гармонию происходящего в О _
9 Там же. С. 293. ■■"• •' -- л:
действительности (в виде законов природы, физических констант, эмпирических величин и тому подобных), появлялись бы хаотически, случайно. Не поможет здесь и статистика. Интуитивно мы принимаем аксиому, что свободное изменение явлением себя (событие) есть не что иное, как вырывание из инерции естественного хода вещей, из налаженного и автоматически воспроизводящегося сцепления действий и реакций. Случайные явления принадлежат именно к этому потоку, который непрерывен и не содержит места ни для чего другого. Случайно, сами по себе, будут происходить явления того же типа или класса, что и зависимые; случайно, само по себе, явление познания не происходит. Ничто, предоставленное самому себе, не ведет себя свободно. За познанием не может стоять машина, бросающая кости. Одной статистикой, отбором случайных явлений ничего описать нельзя. Невозможно объяснить, каким образом нечто, вероятность чего практически равна нулю, все-таки происходит, да еще порождает все более и более совершенный порядок.
Нужно как-то оправдать допущение, что, будучи свободными, творческие события не случайны в определенном смысле. Здесь напрашивается, пишет Мамардашвили, представление об ограничениях на хаос, налагаемых самим свободным действием, обеспечивающим устойчивость и рост индивидуальных упорядочснностей. В противовес иерархии знаний и последовательных преобразований складывается какая-то сильно ¡¡р структурированная (и структурирующая) «машина развития» («стиль»), представляющая собой базу, которая стоит за индивидуальными событиями, появляющимися в эмпирической последовательности. «Это своего рода топос (или форма законов мира); мы можем представить «развитие» (не объяснить!) только определенной топологией событий знания и понимания10, в зависимости от внутреннего «знания» рассматривая то, что не-извлекаемо ни в объекте, так как феноменологическая редукция и закон появляются «после» (ибо мой мир - лишь представление), ни в субъекте (здесь лишь хаотическая и разнородная безличность, анонимность, имитация)»11.
10 В связи с этим высказыванием Мамардашвили, хочу обратить внимание читателя на книгу: Том Р. Структурная устойчивость и морфогенез у
М
(М., 2002), где автором проводится и обосновывается, в том числе и средствами геометрической топологии, мысль, что развитие следует пони- ф мать расположением его точек в пространстве, на поверхности, а не во ^ времени. О
11 Мамардашвили М. К. Указ. соч. С. 295. Ь»«2
Доказав всеми имеющимися у него логическими средствами невозможность обоснования новообразований в науке ни предсуществующим в природе порядком, ни предшествующим знанием, ни случайностью, Мамардашвили, как мы видим, концентрирует внимание на таких понятиях, как мыслительное поле или интервал (движение уже совершилось); «текстовость» реальности (она рассчитана на понимание, произойти может только понятное); связная область, «вязкость»; локализация на пространственно-временно состоящем, неподвижном; порождение «местом». Восприятия и мысли принадлежат человеку-индивиду, но их содержание и реализованность невозможны без того, чтобы через него не действовали силы большие, чем само восприятие, и концентрированные вне субъекта. С помощью этих понятий Мамардашвили указывает на некоторую нелогическую базу, постоянно присоединяемую в познании к логике и служащую ее основанием.
Заключительные замечания ,
При обсуждении таких фундаментальных проблем историографии, как проблема иечины, объективности, логической непрерывности развития знания, постоянно в той или иной форме проступает идея ненауки, нелогики, которая начинает играть решающую роль в логическом обосновании новообразований в истории науки, их возникновения и их включения в существующую структуру знания. Причем с точки зрения не науки с позиций XX и начала XXI вв. иначе просматривается и классическая наука Нового времени. К ней (как и к неклассической, и постнеклассической науке) адресуются логически значимые вопросы, которые прежде не имели никакого логического смысла. Напомню некоторые из них. Каково место ученого как субъекта научной деятельности в формировании научного результата? Можно ли рассматривать творчество как одну из составляющих неких целостных событий, совокупность которых и образует историю? История — это цепочка событий или их сосуществование на некоторой вневременной плоскости? В связи с выдвижением субъектного полюса на первый план, можно ли утверждать, что процесс формирования теории как-то присутствует в ее логической структуре? Если новое знание Ф не выводится логически из предыдущего, допустимо ли гово-I рить о случайном характере его возникновения? Предсущест-вуют ли законы в предмете исследования или же они формулируются, создаются наукой?
При ответе на эти и подобные им вопросы с позиций классического естествознания исходят из того, что логическая строгость достигается через отстранение во вненаучную область и субъекта деятельности (научная рациональность «выталкивает» из себя все характеристики субъекта), и предмета (он противостоит знанию как не-Я субъекта, как нечто, пребывающее вне науки). Разумеется, знание производится человеком-ученым, и без него никакая наука невозможна. И предмет изучения, на который направлена исследовательская деятельность и который противостоит этой деятельности, тоже необходим. Но логическое обоснование знания находится только внутри него, а субъект, как и предмет, остаются за пределами науки. Такая позиция, однако, подвергается жесткой критике, когда учитываются особенности естествознания прошлого века.
С позиций науки XX в. при ответе на вопросы такого рода все больше и больше субъектных характеристик включается в логическую структуру знания. Да и предмет познания перестает пониматься как один и тот же, как неизменный. В результате, как известно, научное знание вместе с включенными в него вненаучными составляющими полностью растворяется в бесконечном разнообразии повседневности. Не случайно ставился даже вопрос, не следует ли говорить о конце науки. Но поскольку наука живет и процветает, то приходится, по-видимому, искать какой-то иной выход из сложившейся тупи-ковой ситуации в исторических, философских и социологиче-ских исследованиях науки. ь £
В любом случае исходным моментом при создании логиче-ской реконструкции науки и ее развития будет стоящая перед исследователем эмпирическая картинка: ученый и природное явление, которое он изучает. В классической науке, в ее философских идеализациях природа как предмет изучения неизменна, одна и та же; субъект (ученый-человек), лишенный всех своих личностных характеристик, тоже один и тот же, один, Демон Лапласа. В неклассической науке природа продолжает оставаться неизменной, а субъектов уже много, так как теории сосуществуют во времени как целостные образования со своими корнями в культуре, социуме, истории. В постнеклассиче-ской науке много субъектов и много предметов, причем предмет приобретает субъектные черты, «субъективируется», но тем самым и субъект, включаясь какими-то своими состав- н ляющими в предмет, приобретает предметные черты, опредме- о чивается. В результате «размывается» граница между субъек- М
I ш
и
зе ф
том и предметом, и декартово субъект-предметное отношение перестает быть основанием философских размышлений о науке.
С таким выводом о «размывании границы» между субъектом и предметом не согласен В. С. Степин12. Он предлагает рассматривать предмет изучения в постнеклассическом естествознании как саморазвивающуюся систему, в которой нет жесткого разграничения между естественным (природным) и искусственным (тем, что исходит от человека). Человек является особым компонентом этой системы, но по-прежнему важно различать человека как объект и как субъект деятельности, он функционально расщепляется, являясь одновременно и тем и другим. То есть внутри системы человек есть одна из ее составляющих, но вся система в целом противостоит человеку I как субъекту познания. От классической науки, где человек р тоже становится предметом изучения (в физиологии, анатомии, психологии, социологии и т. д.), отличие состоит в том, что здесь исследуются системы саморазвивающиеся. Характер их развития определяется в точке бифуркации, и вот тут-то вме-шательство человека может способствовать выбору той или иной возможности развития, возможности, которая заложена в самой природе наряду с другими. Именно поэтому вмешатель-'|>, ство человека не вносит произвол и случайность в природные процессы, которые продолжают оставаться в качестве предме-¡|| !<* та изучения независимыми от субъекта как познающего, т. е. ! | субъект-предметное отношение сохраняется.
| Такой ход рассуждений важен, так как деятельность учено-
го перестает быть погруженной в хаос случайных и не имеющих ничего общего с наукой отношений, характеристик, растворяющих в себе и субъект, и предмет. Из всей бесконечной в своем пределе массы обстоятельств выбирается их ограниченное число - те, которые связаны со способностью ученого вычленить наличествующие в точке бифуркации возможности развития системы. Интересно, однако, задуматься над вопросом: а существуют ли саморазвивающиеся системы как таковые без вмешательства человека? Возможно, их развитие происходит по иному плану, если выбор в точке бифуркации был Щ сделан другой? Допустимо ли считать, что сам факт вмеша-и тельства человека является случайным, наряду, например, с
Ф попаданием какого-то предмета в переохлажденную жидкость, н _
I ---
О-, См.: Степин В. С. Саморазвивающиеся системы и постнеклассиче-
^^ екая рациональность // Вопросы философии. 2003. № 8. С. 5-17.
182 М:
вызывающим смену фазовых состояний? Можно согласиться с В. С. Степиным, что субъект-предметное отношение здесь сохраняется, но в какой степени рассматриваемая ситуация выходит за пределы классической науки?
Если все же исходить из того, что в постнеклассической науке отношение субъект-предмет утрачивает свое фундаментальное значение, то это не значит, что эмпирическая картинка «ученый - изучаемое природное явление» перестает быть исходной. Она продолжает быть таковой для писателя, художника, историка, философа, социолога, причем в каждом случае возникают разные художественные произведения, исторические реконструкции, философские интерпретации, социологические теории. Если утверждается, что в философском осмыслении науки размывается граница между субъектом и предметом, что перестает играть решающую роль субъект-предметное отношение, это ни в коем случае не означает, что отрицается эмпирический факт существования ученых и их научной деятельности, направленной на познание природы. Но чтобы понять эту деятельность, необходимо предложить ту или иную логическую конструкцию. В конце прошлого века выдвигаются концепции, в которых и субъект, и предмет погружаются в хаос социальных, культурных, психологических и прочих отношений, во вненаучную сферу.
Вненаучная сфера - это все, что находится за пределами науки. Именно это все, вторгаясь в научное знание, разрушает рациональность и логику, отождествляя науку и деятельность по производству знания с повседневностью, бытом, со здравым смыслом. Субъект-предметные отношения в естествознании всегда предполагали определенные идеализации и субъекта, и предмета, и эти идеализации позволяли проводить демаркационную линию между наукой и всем, что находится за ее пределами. В результате того, что в философских интерпретациях естествознания идеализации были поставлены под вопрос, наука «обрушилась», ее рациональность не смогла «переплавить» в себе весь тот вал вненаучных обстоятельств, которые устремились в процесс формирования знаний и затем в его результат. В классической науке природа как вне науки положенная играет роль в формировании научного знания путем ее превращения в научные понятия, законы, формулы, теории. Природа (предмет изучения) «усваивается» научной рациональностью. Ученый как человек «выталкивается» из этой рациональности, его индивидуальные, личностные качества только мешают чистоте, точности, истинности научного знания. Таким
образом, все, расположенное за пределами науки, в ходе построения нового научного знания или включается в это знание, переставая тем самым быть вненаучным (природные явления), или заранее уже считается подлежащим устранению из него как ненужное в сферу вненаучного (субъектные составляющие научной деятельности).
В историко-научных, социологических, философских концепциях науки последних десятилетий ситуация меняется. Именно эта сфера становится ареной логических построений. Вернее будет сказать, логических построений как таковых еще нет, но появляется потребность как-то логически осмыслить этот вненаучный мир, выделив в нем не науку - ту сферу, которая противостоит именно науке, от нее отличается (не от философии или искусства), из логической структуры которой «выпадает», ее непрерывный ряд развития нарушает и служит основанием новообразований в ее истории. При этом остается ненаукой, не ассимилируется наукой, отличается от нее. Выше мы видели, что Мамардашвили называет эту сферу полем, или интервалом, и значение его видит в соответствующем упорядочивании хаоса.
Если обратиться к философии Ж. Делсза, то там мы увидим более разработанную логическую структуру, ориентированную на философское осмысление плана референции, в его терминологии это то же самое «промежуточное звено» между наукой и хаосом. Основная задача плана референции - отказ от беско-¡¡'¡¡| нечности, от бесконечной скорости, чтобы добиться для науки способности актуализировать виртуальное. Наука - это «грандиозное замедление, и посредством замедления актуализируется не только материя, но и сама научная мысль, способная проникать в нее...»13. Я сейчас не буду разбирать позицию Деле-за14, хочу только подчеркнуть, что для него, как и для Мамардашвили, логика знания не предсуществует научному поиску, и порождение знания не рассматривается как его выведение из предыдущего.
Выделение области не науки из общего хаоса отношений в мире - первый шаг, приближающий нас к логическому осмыслению эмпирической картины функционирования науки, кото-
*
13 Делез Ж., Гваттари Ф. Что такое философия? М.; СПб., 1998. ^ С. 150-151.
X 14 Идеи Ж. Делеза о науке я анализировала в книге: Философия
г® из хаоса. Ж. Делез и постмодернизм в философии, науке, религии. М., М 2004.
1я так ярко нарисована в многочисленных исследованиях нау-\ конца прошлого века. И если в этой области предметом ло-1ческого анализа не является отношение субъект-предмет, :ли в поле-интервале Мамардашвили или в плане референции ,елеза вообще нет ни субъекта, ни предмета, это совсем не оз-ачает отрицания этими философами того факта, что науку де-ают ученые и что изучают они природу. Но чтобы понять, как го происходит, необходимо создать идеализации, которым нет налогов в действительности. Подобно тому, как нет аналогов действительности таким идеализациям классической механи-и, как материальная точка или абсолютно ровная поверхность. 1менно такой ход мысли мы видим и в философском осмысле-[ии классической науки. Разве субъект, лишенный всех своих [ичностных характеристик, а значит, один и тот же в любом жте научного познания, имеет что-либо общее с реальным ученым? А предмет познания, в ходе эксперимента вырванный 13 естественной среды своего существования в мире, препарированный и помещенный ученым в созданные им же искусст-зенные условия эксперимента и в то же время должный быть «зависимым от человека и его деятельности? Говорить о таком предмете изучения, что он противостоит человеку и никак : ним не связан, можно, лишь вырабатывая сложные идеальные структуры. Едва ли такая логическая конструкция ближе к действительности, чем попытки понять науку через логический анализ не науки. И в том и в другом случае эмпирическим основанием логических построений остается ученый-человек, познающий природные явления. Логическим основанием в интерпретациях классического естествознания является предыдущее состояние научного знания, а в философских истолкованиях постнеклассической (постмодернистской) науки становится, похоже, не наука, в том ее понимании, о котором говорилось выше.
11 ..
и
X ф
н X
о
ё5
