CC BY
51
ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ И МЕТОДИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ
В АРХЕОЛОГИИ
Д.Г. Савинов
Санкт-Петербургский государственный университет, Санкт-Петербург
О ЗНАКОВОМ ИЗОБРАЖЕНИИ КОЛЕСНИЦ ЭПОХИ ДОАНДРОНОВСКОЙ БРОНЗЫ
Вывозит мощный Митра Свою легковезомую, Златую колесницу, Красивую прекрасную,
И колесницу эту Везут четыре белых, Взращенных духом, вечных И быстрых скакуна,
И спереди копыта Их золотом одеты,
А сзади серебром.
И впряжены все четверо В одно ярмо с завязками При палочках, а дышло Прикреплено крюком.
Авеста. Яшт. 10
(перевод И.М. Стеблин-Каменского. М., 1993)
Это прекрасное по своей эпической выразительности и точности воспроизведения деталей описание относится ко времени, образно названному в истории Древнего мира «эпохой колесниц». В изобразительной традиции различных областей данное важнейшее культурное завоевание отразилось по-разному: в архитектурном декоре, росписях, барельефах, печатях и вазовых композициях искусства высоких цивилизаций [Горелик, 1985; Нефедкин, 2001]; в наскальных изображениях, гравировках и предметах мелкой пластики Евразийских степей.
Произведения изобразительного искусства в археологических памятниках вообще встречаются сравнительно редко и поэтому привлекают к себе самое пристальное внимание исследователей. Объяснение их внутреннего содержания и назначения может строиться на различных основаниях: сравнительно-историческом и иконографическом анализе, условиях (контекст), этнографических параллелях и др. Один из возможных подходов - особая знаковая сущность подобных изображений, обозначающих, как наиболее значимые, «узловые» элементы или образы каких-то древних не сохранившихся мифов. Важное значение при этом имеют различного рода детали (поза, положение рук или какой-либо сопутствующий знак), которые при условии их повторяемости приобретают характер идеограммы, создают определенное поле «узнаваемости» подобных изображений или соответствующих им атрибутов.
С этой точки зрения несомненный интерес представляют изобразительные материалы, относящиеся к эпохе бронзы и связанные с начальным периодом распространения колесниц в восточных районах Евразийских степей. Наскальные изображения колесниц, свидетельствующие о значении их в жизни древних скотоводов, известны в достаточно большом количестве в петроглифах Монголии и Тувы, Средней Азии и Казахстана. При этом, скорее всего, наиболее распространенные приемы их изображения - плановое и профильное - могли иметь не только изобразительное, но и семантическое значение.
Само название «колесницы», как элемент воинской субкультуры, носит в известной мере условный характер, так как функционально подобные средства транспорта, известные по наскальным изображениям, могли иметь различное назначение (не только боевые, но и погребальные, свадебные колесницы, праздничные кортежи и т.д.), что, по-видимому, и определило типологические различия их воспроизведения в петроглифах [Новоженов, 1994; Кожин, 1987; Черемисин, 2007; Балонов, 2000; и др.].
Согласно исследованиям Е.Е. Кузьминой [2008 и др.], наскальные изображения колесниц (в широком значении этого термина) - в основном плановые - относятся к андро-новской культуре и связываются с продвижением индоариев на Восток. Э.А. Новгородова [1984, 1989 и др.] относит те же изображения к более позднему времени и рассматривает их как одно из наиболее ярких проявлений монгольского очага формирования карасук-ской культуры. Та и другая точки зрения равнодоказуемы, но фиксируют период широкого распространения колесниц, а не время их первого появления в степных просторах Азии. Однако сами колесницы, несомненно, появляются там раньше, о чем свидетельствуют находки в таких удаленных друг от друга памятниках, как Синташта в Южном Приуралье и погребения с колесницами (чемакены) в Иньском Китае. Только с использованием колесницы или других средств колесного транспорта могли быть освоены обширные территории группами населения сейминско-турбинской, кротовской, самуськой и окуневской культур, относящихся к одному хронологическому пласту, весьма точно и образно названному В.В. Бобровым эпохой доандроновской бронзы.
Отдельные виды колесного транспорта, очевидно, чисто утилитарного назначения, главным образом четырехколесные повозки - фургоны, нашли отражение в изобразительной традиции окуневской культуры на Енисее. Таковы, например, изображения Минусинской котловины [Леонтьев, 1980], рисунки на известной Знаменской стеле, а также фигурки возничих в характерной сидящей позе с вытянутыми вперед руками на одной из плит могильника Черновая-VIII [Савинов, 1997, рис. 10]. Но указанных изобразительных материалов пока еще очень мало или они остаются не выявленными. Это дает возможность предполагать, что в период начального освоения колесниц в степной части Азии для их изображения могли использоваться какие-то иные, условные или знаковые средства выражения.
Примеры подобного рода изображений (в гравировках, декоративном убранстве керамики и металлопластике) немногочисленны, дискретны, но все же, будучи рассмотрены под определенным углом зрения, приоткрывают очень важную, пока еще скрытую страницу духовной культуры населения эпохи доандроновской бронзы. Такие знаковые элементы с колесничной символикой объединяют разнокультурные и, на первый взгляд, не связанные между собой изображения. Среди них - Галичский «идол», мотивы орнаментации самусьской керамики, навершия некоторых сейминско-турбинских ножей и др. Все они относятся к одному культурно-историческому периоду (2-я четверть - середина II тыс. до н.э.), соответствующему понятию доандроновской бронзы.
Комплекс находок из знаменитого Галичского клада наиболее подробно рассмотрен в работах С.В. Студзицкой и С.В. Кузьминых [2001; БшсЬкзкауа, КигглтукЬ, 2002]. В результате всестороннего анализа всех составляющих его компонентов авторы пришли к выводу о том, что имеется «достаточно оснований, чтобы предположительно рассматривать Галичский «клад» как шаманский комплекс» [Студзицкая, Кузьминых, 2001, с. 157]. Жемчужиной этой коллекции являются две антропоморфные фигуры («идолы»), выполненные с высоким художественным мастерством. «Древний мастер стремился передать образ
мужчины атлетического телосложения, подчеркнув особенно мускулы рук и ног. Фигурки сформированы в одинаковой характерной - танцующей или камлающей - позе, с согнутыми в коленях ногами, которые внизу соединены перемычкой. Талия - узкая; руки, согнутые в локтях, соединены «в замок» и нависают над бедрами. Кисти рук и ступни не выделены» [Студзицкая, Кузьминых, 2001, с. 146]. На голове - в одном случае три, в другом - пять фигурных выступов, которые авторы трактуют как «лунницы», а сами фигуры - как древнейшие изображения шаманов [Студзицкая, Кузьминых, 2001, с. 150-153].
Не оспаривая предложенную трактовку галичских «идолов» как изображения шаманов, а связанных с ними по условиям нахождения предметов - как шаманских атрибутов (а она действительно подтверждается набором представленных в них образов), можно привести и некоторые другие изображения, имеющие отношение к рассматриваемой теме. Так, соединенные «в замок», согнутые в локтях и слегка вытянутые на уровне тазовых костей руки являются явной демонстрацией удержания в них чего-то весомого, требующего значительного напряжения. Об этом же свидетельствуют согнутые в коленях, как бы «упертые» в планку ноги, и подчеркнутая мускулатура изображенного персонажа (рис. 1.-6). Именно эти иконографические особенности, в наибольшей степени соответствующие образу управляющего колесницей, колесничего, придают галичским «идолам» особую выразительность и динамичность.
Вряд ли они имеют отношение к изображению танцующего человека. Об этом еще раньше писал П.М. Кожин [1993, с. 34], отметивший, что «руки, сложенные на поясе, напряженные и резко подчеркнутые мышцы голеней присогнутых ног - это не поза шамана в момент камлания, а поза саамов, мчащихся за оленем на постромке». Последняя аналогия навеяна сравнением с известным изображением Ростовкинского «лыжника» (рис. 1 .-7) [Ма-тющенко, 1970; Матющенко, Синицына, 1980, рис. 7], которую П.М. Кожин [1993, с. 34] считает «полным аналогом» Галичскому идолу. Несмотря на различную интерпретацию, предложенную по поводу уникальной композиции из Ростовки (существование своеобразного «лыжного» транспорта в упряжке с конем, охота, приручение дикой лошади и др.), подход к пониманию той и другой фигуры - Галичского «идола» и конного «лыжника» из Ростовки - представляется наиболее близким к действительности.
«Лунницы» на голове Галичских «идолов» с равной долей вероятности можно ассоциировать с изображением лучей или солнечной «короны»*. В таком случае речь может идти об изображении какого-то обожествленного «солнечного» персонажа, однако не обязательно «шамана». Не развивая далее эту тему, следует отметить, что других данных о столь раннем появлении персонифицированного шаманства у нас нет, что не исключает возможности существования уже в это время каких-то основополагающих элементов ша-манистского мировоззрения, затем (и пока неизвестно когда) инкорпорированных в практике персонифицированного шаманства. Для стадиально ранних этапов развития космогонических представлений медиативные функции жрецов, служителей каких-либо астральных культов, а также кузнецов и будущих шаманов могли совпадать или быть нерасчлененными.
В этой связи отказ от рассмотрения других вариантов объяснения семантики Галичских «идолов», которые, по А.М. Тальгрену, «выражали древневосточную концепцию божества, переосмысление фигуры солнечного божества на колеснице с поводьями в руках» (со ссылкой на работу А.М. Тальгрена - Tallgren, 1925), на том основании, что «они
В рассматриваемом контексте есть смысл связывать такие изображения в качестве иллюстрации волос колесничего. - Прим. отв. ред.
принадлежат к совершенно различным и не взаимосвязанным друг с другом иконографическим комплексам» [Студзицкая, Кузьминых, 2001, с. 147], представляется излишне категоричным. На наш взгляд, именно указанные особенности изображения Галичских «идолов» - сомкнутые перед собой руки, слегка присогнутые напряженные ноги, солнечная «корона» - являются знаковыми обозначениями мифологического образа, которого с наибольшим основанием, хотя и условно, можно назвать «колесничим». По выделенным признакам с фигурами Галичских «идолов» сопоставимы некоторые другие изобразительные материалы, уже хорошо известные, но еще не рассматривавшиеся в данном контексте. Так, из разрушенного погребения в могильнике Кораблик-1 (р. Чумыш, Алтайский край) происходит костяная пластина с антропоморфным изображением, в котором можно «узнать» те же иконографические особенности (рис. 1 .-5): согнутые в коленях ноги (внешний контур нижней части пластины), опущенные и соединенные перед собой руки (гравировка в виде изогнутых под углом линий в средней части пластины), которые авторы публикации трактуют как «условное оформление ожерелья из бус» [Грушин, Кокшенов, 1994, с. 43]. Однако если такое определение может быть уместно по отношению к верхней из этих линий (с отверстиями на концах), то нижняя изогнутая под острым углом линия вместе с абрисом самой пластины в большей степени ассоциируется с условным изображением опущенных до уровня пояса рук. В опубликованной таблице, где указаны возможные аналогии элементам плоскостной скульптуры из Кораблика-1 [Грушин, Кокшенов, 2004, рис. 8; Грушин, 2004, с. 231], круг приведенных сравнительных материалов (петроглифы и мелкая пластика Прибайкалья, гравировки окуневской культуры, красочные рисунки на стенках каменных ящиков из Каракола и др.) излишне широк. Из них по выделенным выше признакам наибольшей степенью сходства обладают рассмотренный выше Галич-ский «идол» и, очевидно, не случайно оказавшиеся рядом антропоморфные изображения на самусьской керамике. Что касается восточных, прибайкальских параллелей, то СП. Грушин совершенно прав, считая, что «вопрос о наличии многочисленных аналогий отдельных элементов скульптуры из Кораблика-1 в изобразительной традиции Восточной Сибири требует специального рассмотрения» [Грушин, Кокшенов, 2004, с. 48]. Добавим, что именно они акцентируют и предлагаемую шаманскую атрибуцию самих Галичских «идолов».
Изображения на керамике из поселения Самусь-1У [Матющенко, 1973, рис. 19-21; Косарев, 1974, рис. 10-12] вообще исключительно вариативны [Есин, 2009, с. 68-76; рис. 24-36 и сл.]. Среди них один из основных мотивов - это фигура человека с «лучами»-отростками на месте головы, опущенными, слегка расставленными руками и согнутыми в коленях ногами, уже сопоставлявшиеся в этом плане с изображениями Галичских «идолов» [Есин, 2009, рис. 42]. Такие фигуры располагаются в ряд стоящими на тулове сосуда, иногда горизонтально, по венчику или радиально по кругу на донышке сосуда (рис. 1.-1). Подобное разнообразие положений свидетельствует, что первичное содержание данного образа было уже в какой-то мере потеряно и характерные для него иконографические особенности приобрели больше декоративное значение. Однако их повторяемость говорит об устойчивости связанных с ним представлений и, возможно, исходя из генерирующей семантики самого сосуда, об их охранительной функции.
Из других изобразительных элементов, относящихся к данному комплексу представлений, следует выделить кресты (или пересеченные крестами прямоугольники) и антиподально расположенные головки лошадей [Есин, 2009, рис. 42]. Те и другие располагаются обычно по венчику, при этом пересеченные крестом прямоугольники
оказываются «в ногах» показанных горизонтально антропоморфных фигур. Можно предположить, что, собранные вместе, они олицетворяют собой конфигурацию, символизирующую основные составляющие элементы колесницы: прямоугольник, пересеченный крестом, или просто косой крест - платформа колесницы, антиподальные
Рис. 1. Некоторые знаковые обозначения колесниц эпохи доандроновской бронзы:
1 - поселение Самусь-4, изображения на керамике (по: [Есин, 2009]);
2 - навершие ножа из Усть-Муты (по: [Кирюшин, 2002]); 3 - рисунок на обломке глиняного сосуда из ПМК-6 (по: [Паульс, 1997]); 4 - навершие ножа из Елунино (по: [Кирюшин, 2002]); 5 - костяная пластинка с антропоморфным изображением из мог. Кораблик-1 (по: [Грушин, 2004]); 6 - I аличский «идол» (по: [Студзицкая, Кузьминых, 2001]); 7 - фигурная композиция на навершии ножа из мог. Ростовка (по: [ЗШсккэкауа, Кішпіпукії, 2002]); 8 - фигурки «возничих» на плите из мог. Черновая-УІІІ (по: [Савинов, 1997]); 9 - Наскальное изображение из Монгольского Алтая, Цаган-Гол (по: [.ІасоЬзоп-Тсрґсг, КиЬагсу, Тзсусепсіоі'і, 2006]) (без масштаба)
головки лошадей - парная запряжка, расположенная горизонтально антропоморфная фигура с руками «на поясе» и слегка согнутыми ногами - колесничий. Конечно, подобного рода выборка нескольких элементов из всего многообразия орнаментальных мотивов самусьской керамики является в известной степени «насилием» над материалом. Однако в общей системе предполагаемых знаковых обозначений именно они, в первую очередь, могут относиться к кругу представлений, связанных с колесницей.
Очень близко к такому решению подошел Б.Н. Пяткин, в одной из его работ был поставлен вопрос о классификации символов, в которых «записан «текст», связанный с колесницей на бронзах сейминско-турбинского круга памятников». Согласно этому мнению, «скульптурные навершия в виде пары или одного коня, орнаментика рукоятки, наличие каменных пластин, заканчивающихся кружками, помещенными на гарду, позволяют утверждать: нож является моделью колесницы, семантически замещает ее и одновременно служит символом принадлежности обладателя его к определенной социальной группе» [Пяткин, 1987, с. 127]. Сказанное полностью относится к декорировке ножей из Елунино и Усть-Муты [Кирюшин, 2002, рис. 148-150], увенчанных стилизованными фигурками лошадей (или онагров). Ниже их располагаются геометрические фигуры в виде заштрихованного прямоугольника и косого креста, в которых, в свете приведенного мнения Б.Н. Пяткина [1987], следует видеть символическое изображение платформы колесницы (рис. 1.-2, 4). При этом вполне возможно, что ажурный, в виде расходящихся «лучей» способ передачи фигурок лошадей отражает контаминацию образов коня и солнечной «короны» колесничего, изображение которого опущено в этой краткой записи «текста».
Отдельные элементы данного «текста» встречаются и в других изобразительных памятниках. В иной стилистической манере, но с теми же знаковыми обозначениями выполнены упоминавшиеся выше фигурки возничих на плите из могильника Черновая-VIII (окуневская культура) - вытянутые вперед руки, косой крест на туловище, колеса-кружки, расположенные ниже обозначенных фигур (рис. 1.-8) [Савинов, 1997, рис. 106]. В серии петроглифов Монгольского Алтая (Цаган-Гол) имеется одно уникальное изображение [Jacobson, Kubarev, Tseveendorj, 2006, №627], на котором представлена колесница со всеми деталями (очень редкий случай!) и фигура стоящего на ней колесничего - с руками, держащими поводья на уровне пояса, и согнутыми в коленях, напряженными, упершимися в передок платформы ногами, которую по этим иконографическим особенностям вполне уместно поставить рядом с фигурой Галичского «идола» (рис. 1.-9).
С некоторыми допущениями к тому же кругу памятников можно отнести изображение на стенке глиняного сосуда из могильника ПМК-6 [Паульс, 1997, рис. 4], к сожалению, сохранившееся фрагментарно. Оно представляет верхнюю часть фигуры человека-воина в солнечной «короне», облаченного в пластинчатый доспех, стилистически наиболее близкую персонажу на костяной пластине из могильника Кораблик-1 (рис. 1.-3). Значительное количество костяных панцирных пластин, по-видимому, от такого же доспеха было найдено в могильнике Ростовка около Омска [Матющенко, Синицына, 1988, рис. 61-66], откуда происходит и нож с изображением Ростовкинско-го «лыжника». Не исключено, что подобные панцирные доспехи также можно включить в число атрибутов колесничего.
Из всего сказанного выше следует несколько предварительных выводов, каждый из которых, в случае дальнейшего развития данной темы, может служить ориентиром для будущих исследований.
1. На раннем этапе освоения колесниц в степных, восточных районах Евразии, в отличие от высоких цивилизаций Древнего мира, изображений колесниц, как таковых, практически не производилось. Вместо этого существовала определенная, знаковая система обозначения основных элементов, составляющих колесничий комплекс, включая фигуру самого колесничего и ее наиболее значимые атрибуты. Возможно, это объясняется или отсутствием соответствующих архитектурных ансамблей, где изображения колесниц играли символическую роль определения статуса победителя, или изначальной сакрализацией образа колесницы, когда ее изобразительное воплощение могло быть табуировано.
2. «Узнаваемость» и сакрализация образа колесничего выразились в сочетании и повторяемости определенной системы знаковых обозначений - солнечная «корона», характерная передача «держащих» поводья рук и «упершихся» в передок платформы полусогнутых ног. Данные иконографические особенности, вместе со знаковой передачей самой колесницы, определяют круг изображений, который можно рассматривать в данном контексте.
3. Все приведенные примеры подобного изображения колесниц так или иначе связаны с сейминско-турбинскими древностями, что указывает на лидерство «сейминцо-тур-бинцев» в освоении нового вида транспорта. В свою очередь, это можно рассматривать как одно из вероятных объяснений столь быстро, часто археологически неуловимого, распространения бронзовых изделий сейминской металлургии [Черных, Кузьминых, 1989].
4. Говорить о семантической составляющей данного образа сложно. По авторитетному мнению Е.Е. Кузьминой [1974, с. 83], «все боги индоевропейского пантеона характеризуются определенным отношением к колеснице». На наш взгляд, прототипом подобного изображения можно считать колесницу солнечного божества Митры, одного из главных персонажей индоиранской мифологии, столь образное описание которого содержится в Авесте. Возможно, что это говорит об определенной языковой и этнокультурной среде, в которую были включены и носители сейминско-турбинской традиции. Дальнейшее развитие данного образа можно видеть в античном Гелиосе, также изображавшемся в виде солнечного божества в сияющих доспехах, на колеснице.
Библиографический список
Балонов Ф.Р. Колесницы и колесничие в петроглифах Евразии: семантика с точки зрения экстраверта // Международная конференция по первобытному искусству Кемерово: КемГУ, 2000. Т. II. С. 50-55.
Горелик М.В. Боевые колесницы Переднего Востока III—II тыс. до н.э. // Древняя Анатолия. М.: Наука, 1985. С. 183-202.
Грушин С.П. Антропоморфная скульптура из Среднего Причумышья // Изобразительные памятники: стиль, эпоха, композиции. СПб.: ЭлексисПринт, 2004. С. 229-233.
Грушин С.П., Кокшенов В.В. Захоронение с антропоморфной скульптурой в Среднем Причумы-шье // Аридная зона юга Западной Сибири в эпоху бронзы. Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2004. С. 35-48.
Есин Ю.Н. Древнее искусство Сибири: самусьская культура. Томск: ТМЛ-Пресс, 2009. 524 с. (Труды Музея археологии и этнографии Сибири ТГУ; Т. II).
Кирюшин Ю.Ф. Энеолит и ранняя бронза юга Западной Сибири. Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2002. 292 с.
Кожин П.М. Колесничие сюжеты в наскальном искусстве Центральной Азии // Археология, этнография и антропология Монголии. Новосибирск: Наука, 1987. С. 109-126.
Кожин П.М. Сибирская фаланга эпохи бронзы // Военное дело населения юга Сибири и Дальнего Востока. Новосибирск: Наука, 1993. С. 16-41.
Косарев М.Ф. Древние культуры Томско-Нарымского Приобья. М.: Наука, 1974. 162 с.
Кузьмина Е.Е. Колесный транспорт и проблема этнической и социальной истории древнего населения южнорусских степей // ВДИ. 1974. №4. С. 68-87.
Кузьмина Е.Е. Индоарии - путь на юг. М.: Летний сад, 2008. 556 с.
Леонтьев Н.В. Колесный транспорт эпохи бронзы на Енисее // Вопросы археологии Хакасии. Абакан: ХакНИИЯЛИ, 1980. С. 65-84.
Матющенко В.И. Нож из могильника у дер. Ростовка // КСИА. 1970. Вып. 123. С. 103-105.
Матющенко В.И. Древняя история населения лесного и лесостепного Приобья (неолит и бронзовый век). Ч. II: Самусьская культура. Томск: Изд-во Том. ун-та, 1973. 139 с. (Из истории Сибири. Вып. 10).
Матющенко В.И., Синицына Г.В. Могильник у деревни Ростовка вблизи Омска. Томск: Изд-во Том. ун-та, 1988. 132 с.
Нефедкин А.К. Боевые колесницы и колесничие древних греков (XVI-I вв. до н.э.). СПб.: Петербургское востоковедение, 2001. 528 с.
Новгородова Э.А. Мир петроглифов Монголии. М.: Наука, 1984. 166 с.
Новгородова Э.А. Древняя Монголия (Некоторые проблемы хронологии и этнокультурной истории). М.: Наука, 1989. 381 с.
Новоженов В.А. Наскальные изображения повозок Средней и Центральной Азии (к проблеме миграции населения степной Евразии в эпоху энеолита и бронзы). Алматы: Аргументы и факты Казахстана, 1994. 265 с.
Паульс Е.Д. Два окуневских памятника на юге Хакасии // Окуневский сборник. Культура. Искусство. Антропология. СПб.: Петро-РИФ, 1997. С. 123-127.
Пяткин Б.Н. Повозка - колесница - «скифский Арес» (трансформация семантики мотива) // Проблемы археологии степной Евразии. Кемерово: КемГУ, 1987. Ч. 1. С. 125-127.
Савинов Д.Г. К вопросу о формировании окуневской изобразительной традиции // Окуневский сборник. Культура. Искусство. Антропология. СПб.: Петро-РИФ, 1997. С. 202-212.
Студзицкая С.В., Кузьминых С.В. Галичский «клад» (к проблеме становления шаманизма в бронзовом веке Северной Евразии) // Мировоззрение древнего населения Евразии. М.: Старый сад, 2001. С.123-165.
Черемисин Д.В. Проблемы изучения наскальных изображений колесниц (по материалам петроглифов Алтая) // Алтае-Саянская горная страна и соседние территории в древности. Новосибирск: Изд-во Ин-та археологии и этнографии СО РАН, 2007. С. 261-274.
Черных Е.Н., Кузьминых С.В. Древняя металлургия Северной Евразии. М.: Наука, 1989. 319 с.
Jacobson-Tepfer Е., Kubarev V., Tseveendorj D. Mongolie du Nord-Ouest Haut Tsagaan Gol // Repertoire des Petroglyphes D’Asie Centrale. Paris, 2006. Tome V, fasc. 7.
Studzitskaya S.V., Kuzminykh S.V. The Galich Treasure as set of Shaman articles // Fennoscandic archaologica. 2002. XIX. S. 13-35.
Tallgren A.M. The Copper Idols from Galich and Their Relatives // Studia Orientalia. Helsinki. 1925. №1.
A.A. Тишкин, H.H. Серегин
Алтайский государственный университет, Барнаул
ПРЕДМЕТНЫЙ КОМПЛЕКС ИЗ ПАМЯТНИКОВ КЫЗЫЛ-ТАШСКОГО ЭТАПА ТЮРКСКОЙ КУЛЬТУРЫ (2-я половина V - 1-я половина VI в. н.э.): традиции и новации*
Средневековые памятники Алтая уже изучаются довольно длительное время. В результате зафиксировано значительное количество разновременных археологических комплексов [Тишкин, 2007, с. 185-234, 286-288]. Лишь во 2-й половине XX в. материалы, полученные при обследованиях и раскопках, позволили исследователям
* Работа выполнена при финансовой поддержке ФЦП «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России», проект «Реконструкция социальной организации и системы жизнеобеспечения кочевников Южной Сибири поздней древности и средневековья» (шифр 2010-1.2.1-300-028-022).
